CC BY
112
УДК 82.091 - 4 ТУРГЕНЕВ И.С.
UDC 82.091 - 4 TURGENEV I.S.
А.А. БЕЛЬСКАЯ
кандидат филологических наук, доцент, зав. кафедрой журналистики и связей с общественностью, Орловский государственный университет E-mail: aa_bel@mail.ru
A.A. BEL SKAYA
Candidate of Philology, Associate professor, Head of the department of journalism and public relations, Orel State
University E-mail: aa_bel@mail.ru
ХРИСТИАНСКИЕ АССОЦИАЦИИ В РОМАНЕ И.С. ТУРГЕНЕВА «НОВЬ» CHRISTIAN ASSOCIATIONS IN THE I.S. TURGENEVS NOVEL «NOV»
Статья посвящена рассмотрению скрытого подтекста номинации одной из героинь романа Тургенева «Новь» - Фёклы Машуриной. Выявляются семантика, ассоциативный фон имени героини, которое обращает к христианской традиции и важной подтекстовой информацией которого является связь между русскими народниками и ранним христианством. -Знаковыми в тексте являются запах серы и различные формы редуцирования личного имени героини: перенос, замена, безымянность, - что свидетельствует об отступлении нигилистки от своей духовной сущности, бытийных ценностей и мнимости, ложности, трагичности народнического движения в целом.
Ключевые слова: роман «Новь», номинация, Фёкла, семантика, христианские ассоциации, подтекст, народники, раннее христианство, редуцирование личного имени, безымянность, запах серы, бытийные ценности.
The article reviews the hidden subtext of the name Thecla Mashurina the one of the heroines of Turgenev's novel «Nov'». Identified semantics, associative pattern name of the heroine, which refers to the Christian tradition and important information, which is the implied connection between the Russian Populists and Early Christianity. The landmarks in the text are the smell of sulfur and various forms of reducing the personal name of the heroine: the transfer, exchange, anonymity that indicates the deviation from the nihilists of his spiritual essence, existential values and imaginary, falsity, in general the tragedy of the populist movement.
Keywords: «Nov'», nomi, Thecla, semantics, Christian аssociation, subtext, Populists, Early Christianity, reducing personal name, anonymity, the smell of sulfur, existential value.
Все романы И.С. Тургенева связаны с воссозданием «образа и давления времени», духовного облика «быстро изменяющейся физиономии русских людей культурного слоя». Не является исключением роман «Новь» (задуман в 1870-м г., опубликован - в 1877 г.), в центре которого - изображение народнического движения 1870-х годов в России и «новых» героев, старающихся «перевернуть» жизнь и привести русский народ в утопический мир. Как правило, в науке при анализе последнего романа Тургенева поднимаются вопросы об особенностях социально-идеологического конфликта, глубине поднятых в «Нови» социально-политических проблем: критическом отношении автора к буржуазно-дворянскому либерализму, с одной стороны, и революционному движению - с другой, неприятии писателем целей, идеалов, тактики народников. Поскольку долгое время роман рассматривался в основном сквозь призму социальных идей, то это не способствовало целостной его интерпретации хотя бы потому, что тема народничества и неразрывно связанная с ней героическая тема не только осмысляются писателем в характерном для него общественно-историческом аспекте, но и приобретают в тексте универсальный смысл. О том, что выход к универсальным категориям являет-
ся «неотменимым принципом осмысления материала и организации» тургеневского романа, писали многие учёные (С.М. Аюпов, Г.А. Бялый, Г.Б. Курляндская, Ю.В. Лебедев, Ю.М. Лотман, В.М. Маркович, В.А. Недзвецкий, О.Н. Осмоловский и др.). Особо стоит выделить книгу «И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века (30-50-е гг.)» В.М. Марковича, по мнению которого первостепенную роль для понимания истинного смысла и художественной целостности первых четырёх романов Тургенева играет «второй сюжет», а главным средством «образного сопряжения эмпирического и метафизического начал изображения» является символика [14]. Уточняя позицию учёного, С.М. Аюпов в качестве одного из выражений «всеобщего, универсального» внутри художественной системы каждого отдельного романа Тургенева («Отцов и детей», в частности) называет имена героев [2]. Несмотря на то, что в «Дыме» и «Нови» коренным образом меняется романная поэтика, изменения эти связаны, наряду с усилением «памфлетной окраски», с возрастанием символического мышления писателя, повышенной роли аллюзий, зашифрованного значения имён основных персонажей. Каждый, кто читал последний роман Тургенева, не мог не заметить, что в
© А. А. Бельская © A.A. Bel'Skaya
нём поясняется происхождение если не всех, то очень многих фамилий героев (Нежданов, Калломейцев), редких или необычных имён (Сила, Снандулия), дериватов (Валя), описывается имянаречение некоторых из них, а в финале одной из наиболее значимых категорий, к ко -торой приковано внимание автора, является категория «безымянности». Всё это позволяет утверждать, что роман «Новь» отличает особая поэтика личных имён, большинство из которых, помимо функции номинации и идентификации, сосредотачивают в себе символические смыслы и являются выражением универсального начала. Доказать это - наша цель.
Наибольший интерес представляет номинация основных женских персонажей романа: Марианна (Синецкая), Фёкла (Машурина), Снандулия (сестра Паклина), Валентина (Сипягина), имена которых, хотя и присутствовали в «святцах» и соответствовали антропонимической норме того времени, не были широко распространены в русском обиходе второй половины XIX века: Валентина считалось именем монахинь (Иаулентина); Марианна, Фёкла, Снандулия употреблялись единично. Между тем и писателю, и современным ему читателям были хорошо известны исходные значения, смыслы данных имён, деяния их святых носителей, так как данные сведения содержались в любом календаре. В более позднем энциклопедическом словаре Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона читаем: «Марианна или Мария - св. мученица, пострадала с Феклой и св. Яздундоктой (см. Снандулия) в Персии в IV в.; память 3 ноября» [27]. Безусловно, то, что три героини Тургенева носят имена трёх святых мучениц, памятуемых в один день и связанных между собою единым христианским подвигом, случайность, тем более, что в культурном пространстве они объединяются в служении общей - христианской - вере, а в художественном пространстве «Нови» Марианна Синецкая, Фёкла Машурина и Снандулия не только играют разную роль в развитии сюжета, но и олицетворяют различные пути развития России. Вместе с тем включённые в художественную систему произведения именования никогда не бывают случайными, даже если художник слова неосознанно вводит их в свой литературный текст. Как правило, имена героев помогают писателям реализовать свои творческие задачи, а читателям - глубже проникнуть в авторский замысел, полнее понять авторское отношение к персонажам, всесторонне разобраться в авторском восприятии действительности. Нередко имя героя говорит « больше, чем задумал писатель» [13, 145], и тогда оно является ключом к подтексту произведения.
В центре нашего внимания - личное имя одной из героинь « Нови» - народоволки Фёклы Машуриной. В её образе Тургенев, по его собственному признанию, выводит тип «нигилистка pur sang [чистокровная (франц.)]», которая «способна на всякое самоотвержение» [21, 408]. В отличие от имён других женских персонажей романа, имя народоволки обладает широким литературным ассоциативным фоном: В.В. Капнист «Ябеда», И.А. Крылов «Урок дочкам», А.С. Пушкин «Домик в Коломне», Н.В. Гоголь «Женитьба», Ф.М. Достоевский
«Белые ночи», А.Н. Островский «Гроза» и др. Кстати, Пушкин в примечаниях к «Евгению Онегину» отмечает особую магию звучания имени Фёкла и относит его к «сладкозвучным греческим именам», подчёркивая при этом его низкий социальный статус в России
- употребляется «у нас только между простолюдинами» [16, 180]. Основополагающее значение для поэта имеет «сладкозвучие» имени и не столько его социальный статус, сколько православно-христианский ореол. Недаром принадлежащую к одному из самых знаменитых польских аристократических семейств Каролину-Теклу-Розалию Собаньскую Пушкин «поминает» в своих рисунках как Фёклу, приводя, тем самым, по утверждению Любови Кравиль, «даже представителей иных конфессий» под покровительство православных святых [10]. Напротив, другому русскому поэту
- поэту-демократу Н. А. Некрасову простонародное имя Фёкла решительно не нравится и потому свою жену «из простых» - Фёклу Анисимовну Викторову - он зовёт Зиной. Несмотря на столь широкий разброс мнений среди русских литераторов об имени Фёкла, оно занимает важное место в российской словесности: и в жизни писателей (Фёклой звали одну из дочерей А.Н. Радищева, жену Г.Р. Державина - Фёкла Андреевна, урожд. Козлова и др.), и в их произведениях и, следовательно, ещё до романа Тургенева «Новь» обретает определённые коннотации.
Пожалуй, первым среди русских литераторов, кто заостряет контекст «поэтического космоса» смысла имени Фёкла и учитывает при этом социальную среду его обитания, является Пушкин. В поэме «Домик в Коломне» героиня по имени Фёкла - кухарка, «добрая старуха, давно лишённая чутья и слуха» [15, 254]. То, что она занимает одну из самых низших ступеней в социальной лестнице, никак не умаляет высоты нравственных качеств героини, живущей по-христиански, с Богом в душе. Вот как служение кухарки Фёклы оценивает в поэме коломинская вдова:
... Покойница Феклуша
Служила мне в кухарках десять лет,
Ни разу долга чести не наруша... [15, 258].
Обращает на себя внимание то, что в пушкинском тексте, кроме социального звучания, мотивирован первичный апеллятив относящегося к немногочисленному числу теофорных имён имени Фёкла (от греч. 0£к^а
- «слава Богу»). У Пушкина ему свойственны семантика служения, долга, чести и положительная коннотация. Важно отметить, что имя не просто участвует в создании образа кухарки Феклуши, выступая важным характерологическим средством, оно способствует раскрытию идейно-эстетического содержания произведения. С образом героини по имени Фёкла связана одна из центральных ситуаций пушкинской поэмы - ситуация замены и смены обличья (условно назовём её ситуацией смены/подмены). После смерти старой кухарки в простом и мирном коломенском домике вдовы и её дочери Параши появляется молодая стряпуха по имени Мавра, а на самом деле - некто в неведомом облике, который так и остаётся неизвестным читателю. С точ-
ки зрения В.Ф. Ходасевича, в центре поэмы находится универсальная для болдинского периода творчества Пушкина метафизическая схема - «столкновения человека с темными силами». Новая «кухарка» (Мавра) - это не «просто разбитной парень, невысокого полета птица, где-то, когда-то сумевший прельстить неопытное сердце Параши», а «темная личность, не ограничившаяся ухаживанием у ворот да на гулянии, а решившая переступить мирный порог вдовы, свить гнездо в доме жертвы» [26]. В последнее время появляется немало научно-критических работ, в которых доказывается, что имя кухарки нагружено в пушкинском тексте символическим смыслом. Согласно A.A. Фаустову, оно входит в пушкинскую мифологию пятницы [24], В.М. Зазнобин, заявляя об иносказательном характере бытования имени в поэме, считает, что оно обращает к апостолу Павлу и его последовательнице Фёкле. Интерпретируя образ одинокой коломинской вдовы как символ института российской государственности, образ Параши - как символ русского народа, исследователь полагает, что её помощница - «стряпуха Фёкла» - символизирует у поэта византийское христианство России, а ситуация смены кухарки Фёклы кухаркой Маврой есть не что иное, как замена на русской земле христианства марксизмом (исследователь напоминает, что друзья называли К. Маркса - Мавр и свои письма он подписывал этим псевдонимом). При трактовке пушкинской Фёклы, «доброй старухи, давно лишённой чутья и слуха», в качестве исторически сложившегося византийского христианства автор публикации о «Домике в Коломне» исходит из того, что легендарная христианская мученица I века была преданной ученицей, неистовой соратницей апостола Павла, сам же он (Савл - до принятия христианства) «имитировал» христианское учение, приспосабливая его к нуждам иерархии Римской империи» [8]. Хотя тезис о том, что образ кухарки Фёклы олицетворяет у Пушкина византийское христианство, полемичен, но то, что имя героини реализует в поэме свой этимологический потенциал и семантически связано с ученицей апостола Павла, несомненно, как и то, что ситуация превращения имеет христианские корни.
Выбор Тургеневым имени Фёкла для фанатично преданной делу революции народоволки обусловлен, прежде всего, содержанием романа «Новь». Точно так же, как в «Домике в Коломне», в романе Тургенева имя указывает на социальное положение героини. Хотя Фёкла Машурина происходит из дворянской южнорусской семьи, но в ней есть, по словам исследователя Г.А. Бялого, «нечто плебейское, простонародное, - недаром она зовется Феклой» [6, 386]. Впрочем, «нечто плебейское» сквозит главным образом во внешности героини (маленькие, крохотные некрасивые глазки; мужественная рука; красные пальцы; твёрдая поступь; низкий голос; тяжёлые волосы, небрежно скрученные сзади в небольшую косу, и др.); духовный облик Фёклы определяют исконно народные (или «простонародные») черты: трудолюбие, которое помогает «дворянке», прибывшей в Санкт-Петербург с шестью целковыми в кармане, поступить в родовспомогательное заведение
и безустанным трудом добиться желанного аттестата акушерки; честность, самоотверженная любовь, сострадание, готовность помогать ближнему, отречение, живущее, по словам К. Локса, «только в душе народа» [12, 104]. Таким образом, в романе Тургенева, как и пушкинской поэме, имя Фёкла не столько социально обусловлено, сколько отражает глубинное мироотноше-ние героини (оценочная функция), больше того - выступает важным стилистическим средством раскрытия идейно-тематического замысла автора.
Нельзя не заметить, что у Тургенева имени Фёкла присуща та же семантика служения, долга, чести, что и у Пушкина в «Домике в Коломне», и не менее значимой, чем в пушкинской поэме, в «Нови» является ситуация смены/подмены. В тургеневском романе она непосредственно связана с сюжетом «чистокровной» нигилистки, которая для конспирации меняет собственное имя Фёкла на совершенно не подходящее ей имя недавно умершей итальянской графини Рокко ди Санто-Фиуме. Показательна реакция резонёра Паклина на это событие: «- Рокко ди Санто-Фиуме <...> и пьет вприкуску чай! Уж очень неправдоподобно! [21, 387]. Сам Тургенев в письме А.В. Головнину от 8 (20) февраля 1877 года называет эпизод с «италианским паспортом Машуриной», ни слова не понимающей по-итальянски и имеющей «лицо самое русское», «шалостью» [23, 383]. Писатель, действительно, с определённой долей иронии повествует о наивной конспирации героини, но вряд ли случайно включает в роман, в центре которого - изображение ломки в России традиционных мировоззренческих взглядов, ситуацию смены/подмены народоволкой своего теофорного имени.
Тургенев называет «чистокровную» нигилистку именем особенным - равноапостольным, сообщающим и в реальной жизни его обладателю неповторимые черты. В формировании образа народоволки тоже участвуют ассоциативные смыслы, обращающие к святой, канонизировавшей её имя. Только на первый взгляд может показаться, что нет ничего общего между событиями жизни тургеневской нигилистки (как и пушкинской кухарки) и первомученицы Фёклы, ближайшей сподвижницы иудея Саула (Савла), превратившегося в христианского апостола Павла. В «Нови» отсутствует идущая от Библии, Нового Завета и Деяний святых апостолов иносказательная идея духовного перерождения апостола Павла и его ученицы Фёклы [Деян. 22:4-7], но в романе «обыгрывается» имплицитно присутствующая в апокрифических текстах ситуация превращения и есть прямые аналогии между судьбою романной героини по имени Фёкла и судьбою равноапостольной Фёклы, ревностно хранившей праведную веру и принявшей обет безбрачия. Напомним, что в контексте образа народоволки одним из наиболее значимых, раскрывающих сущностные начала её личности является мотив целибата и, следовательно, «работает» символика имени первомученицы Фёклы - «целомудренная девица». Обет безбрачия у тургеневской героини, как и у её соименницы, связан с «отказом от страсти» (С.С. Аверинцев), самопожертвованием, беззаветной
преданностью, беспрекословным подчинением долгу, точнее тому, что Фёкла Машурина считает долгом.
В отличие от большинства созданных Тургеневым женских персонажей, основной сферой жизни народоволки становится не любовь, а служение. Впрочем, свою героиню писатель изображает не только последовательной, находящейся во власти социально-политических конфликтов революционеркой, но и живым, глубоко чувствующим человеком, с личными страстями и противоречиями. Любовная история народоволки не занимает ведущего места в романе, но именно любовь становится одним из важных средств характеристики её личностного состояния. Оставаясь верным психологическому плану обрисовки человека, Тургенев характер «чистокровной» нигилистки воссоздаёт в процессе внутренней жизни и сложность душевного мира героини раскрывает средствами косвенного изображения, в основном - «мимическим языком»: то во взгляде Фёклы при ожидании Нежданова мелькнёт «что-то теплое и нежное, какое-то светлое, глубокое, внутреннее пятнышко», то при встрече с ним лицо её озарит «радостная улыбка», то «в течение вечера» она не спускает «с него глаз» [21, 140; 198]. Тайно влюблённая в Нежданова, Фёкла любит «безмолвно, безнадежно», испытывая и «робость», и «ревность». В отличие от Марианны Синецкой, любовь народоволки возникает не на почве идейного сближения, в любви нигилистки много личного, сокровенного. Даже Марианна понимает, что Фёкла - это та женщина, которая «больше его [Нежданова - А.Б.] любит» [21, 336]. Более всего Марианну поражает то, что народоволка действует против революционной совести, когда не передаёт Нежданову «опасного письма». Марианна объясняет этот поступок «некрасивой женщины» её участием к Нежданову, великодушием и - жертвой. Получается, что тургеневская героиня по имени Фёкла ради любви сознательно отступает от определённых политических убеждений: она готова жертвовать собою, но самоотверженно оберегает счастье любимого человека. Для Фёклы «привязанность» (точнее, любовь) оказывается «сильнее чувства долга» [21, 336], выше справедливости. Самой себе народоволка признаётся, что ни для кого бы не сделала того, что сделала для Нежданова. Он, в свою очередь, с благодарностью вспоминает Машурину в прощальном письме. Как видно, мерилом духовного склада личности нигилистки у Тургенева становится любовь. Непритязательная, милосердствующая, жертвенная, она духовно и морально возвышает народоволку над политическими страстями и пристрастиями и одновременно вскрывает внутренний конфликт её мироотношения, обращает к традиционному тургеневскому конфликту между личным, индивидуальным и общественным целым.
Столь тщательно скрываемое, но ярко выраженное во внешне некрасивой Фёкле Машуриной женское начало, с одной стороны, и глубина и сила самоотверженной любви - с другой, сближают её с героиней апокрифических «Деяний Павла и Феклы», которую С.С. Аверинцев называет «огненным образом» [1].
Страстность тургеневской героини проявляется даже в том, что после самоубийства любимого человека она, раньше сильно ревновавшая Нежданова к Марианне, негодует «за то, что как могла она изменить его памяти» [21, 385]. В отличие от Марианны, Фёкла остаётся верна памяти Нежданова, и в финале романа предстаёт «вечной вдовой» с «недвижной печалью» в глазах [21, 383]. Конечно, Тургенев чрезвычайно далёк от следования житийной традиции, но в сюжете «чистокровной нигилистки» можно обнаружить «отсылки» к житию её легендарной соименницы: точно так же, как ученица апостола Павла, выступившая против фарисейского общества и бросившая вызов существующим порядкам, народоволка протестует против современного ей общества и борется за свободу и равенство народа; как и ученицу апостола Павла, которую во время гонений на христиан преследуют солдаты, революционерку в период гонения на народников преследует полиция; подобно ученице апостола Павла, отрекающейся от радостей мира, «благ и приманок жизни» и достойно выносящей на своём пути все мучения, народоволка отрекается от себя («Ни думать о себе, ни бояться за себя - не надо вовсе»), дома, семьи и готова принять любые страдания и мучения. В то же время существует принципиальная разница между тургеневской героиней и святой, освятившей её имя: Фёкла Машурина жертвенно служит не христианской вере, а народнической идее и в своём служении не уповает на Бога, а поклоняется «идолам». Как тонкий знаток русского слова, Тургенев не мог не знать, что изначально словом «народничество» называлось «язычество», т.е. «родная вера» (от древнеславянского «1азыцы» в смысле «народ»). В изображении писателя народники - это «язычники», отступившие от «нашей» - христианской - религии и принадлежащие к тому типу людей, которые, по мысли Тургенева, неудержимо отвергают «прежних кумиров» и встают на колени, ложатся «плашмя перед новыми, только что открытыми идолами» [20, 230].
В контексте образа «чистокровной» нигилистки значима такая деталь, как «аттестат акушерки». В противоположность многим героям-народникам автор наделяет Машурину определённой профессией. Может показаться, что в своём революционном служении Фёкла забывает о «желанном». Но это не совсем так: все силы она отдаёт как раз тому, чтобы народ «родился» для мира в ином качестве, и данное «родовспоможение» принимает у героини почти религиозный характер («Машурина - священнодействовала»). Показательно, однако, что авторское сравнение действий Фёклы с тайным культовым действием возникает в сцене чтения и сжигания революционерами письма, когда зажжённая спичка распространяет сильный запах серы [21, 144]. В данной сцене, с её запахом серы и сообщением автора о «священнодействиях» Фёклы, заключён глубокий символический смысл романа. Издавна неприятный запах серы ассоциируется с Сатаной и адом. Тургенев через ольфакторный код тоже намекает отнюдь не на божеское, а дьявольское происхождение и революционного приказа, и деятельности народников (в том числе
Фёклы Машуриной). Писатель изображает народовольцев людьми, в которых есть «что-то честное, и стойкое, и трудолюбивое» [21, 136]. Они готовы все силы отдать спасению народа, но ради этого хотят, как выражается резонёр Паклин, «целый мир кверху дном перевернуть» [21, 152]. Верящие не в этот, а в будущий мир, народники во имя социальной справедливости не просто потрясают «устои российской государственности, ее культурно-бытовой уклад», они отвергают истину, которая стоит за этими устоями и укладом. Неудивительно, что «перевертывание» мира, протест народовольцев против существующего миропорядка, ассоциируется у писателя с сатанинским делом. Желание народников спасти народ - это то же мессианство, но только без Бога, ибо «народ» замещает в их мировоззрении Бога (Н.А. Бердяев), и они, верящие только в самих себя, превозносящие выше всех человека, считающие «непогрешимыми» («несомненными и несокрушимыми») собственные убеждения, осознанно отказываются от Бога и, по сути дела, обольщают народ, осуществляя сатанинское предложение: будете яко бози, ведяще доброе и лукавое. Точно так же «священнодействия» Фёклы Машуриной, лишённые прославления Бога (именно так прочитывается имя народоволки), лишены духовно-эстетической составляющей. Отсюда, думается, текстовые номинации героини - «неряшливая фигура», «некрасивая женщина».
Тургенев, пожалуй, один из первых в русской литературе иносказательно рекомендует народовольцев последователями «Великого обманщика», Антихриста, Сатаны. Неудивительно, что тургеневская народоволка по имени Фёкла крайне далека от непостижимой тайны преображения, свершившегося с освятившей её имя святой. В жизни «чистокровной» нигилистки происходят «превращения» иного порядка: смена имени, перемена условий существования, вызванная смертью Нежданова и неудачами революционного дела, и, главное, подмена традиционной системы ценностей фанатичным социальным радикализмом, свержением прежних идеалов и преклонением перед новым «идолом» - революцией. После смерти Нежданова во внешне не меняющейся Фёкле происходят существенные внутренние изменения: она полностью отрекается от всего «чисто личного», не ведает колебаний, не сомневается в том, что ей нужно делать, и становится ещё более ревностной хранительницей революционных идей, истовой проповедницей революционной борьбы, не боится мучений, не страшится стать «безымянной».
Важно и существенно, что в тот момент, когда Фёкла намеревается «перешагнуть» в «безымянный» мир, в романе вновь появляется героиня с «причудливым» именем Снандулия. Едва ли писатель, давая своим героиням редкие (Фёкла) или необычные (Снандулия) имена, преследует цель обязательно обратить читателя к сравнению созданных им образов с их святыми предшественниками, но едва ли случайно избирает для своих героинь имена, ассоциативно связанные с христианством, с понятиями чистоты и благочестия. Сестру Паклина со святой Снандулией, известной также под
именем Яздундокта, сближает то, что она живёт во время «гонений» на христиан и врачует раны «больным» (Паклин, Машурина). Характер, поступки Снандулии (в отличие от Фёклы, нарушающей предназначение своего имени) детерминированы антропонимом, и в контексте романа наблюдается актуализация внутренней формы её имени - 'принимать на себя что-либо'. В «Нови» чрезвычайно значим принцип соотнесенности образов двух героинь. В тот момент, когда Фёкла просит Паклина найти «какую-нибудь записку Нежданова - или его фотографию», Снандулия подходит к Фёклы и «с участием, долго и пристально посмотрев на нее», жмёт ей «руку - как собрату» [21, 388]. В любви и верности горбунья, которая «по традиционным русским понятиям
- божий человек» [18,156], - «собрат» Фёклы. Но при общности духовных качеств (добро, любовь, сострадание, участие, жертва) представления о мире и сущности мира у героинь разные. Эти различия проявляются, в том числе, в их отношении к собственным именам. Когда Паклин хочет «перекрестить» сестру в Софию, та упорно держится своего «странного» имени и объясняет это тем, что «горбатой так и следует называться» [21, 241]. Напротив, Фёкла с пренебрежением относится к своему теофорному имени («Вам моя фамилия известна. Чего же больше!..») и в целях конспирации меняет его на «di Santa Fiume», пренебрегая, тем самым, евангельской истиной: «Радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах» [Лук.10:20]. Основное различие героинь заключается в том, что одна из них - подменяет христианские ценности народническими - бесовскими
- идеями (Фёкла), а другая - хранит верность «нашей религии» (Снандулия). Именно устами Снандулии автор в конце романа напоминает о духовной ценности «нашей религии» и необходимости её участия в развитии России: «Силушка <.. .> в твоих рассуждениях о будущем ты забываешь нашу религию и ее влияние... » [21,388].
Тиме Г. А. считает, что в «Нови» Тургенев обозначает временный этап «хорового развития» народной жизни и преодоления индивидуальности двумя противоположными типами: серого и безымянного человека, что доказывает, по мысли исследователя, примирение тургеневских философских противоречий, соотносящихся с немецкой философией и с русской реальностью [18, 154;166]. Многие тургеневеды убеждены, что будущее России Тургенев связывает с «крепкими, серыми, одноцветными, народными людьми», типа Соломина [21, 387]. Но весьма красноречив и, без сомнения, имеет дополнительный смысл в романе образ фабричного «мальчика лет четырех», с огромным животом, взъерошенной головой, выпачканного в саже, который «сидит и безнадежно плачет, словно оставленный целым миром» [21, 223]. Есть все основания предполагать, что в романе, в котором не только показано всеобщее отчуждение людей друг от друга (бытие-для-себя), но и представлен такой способ человеческого бытия, как бытие-с-другим, бытие-друг-с-другом, бытие-вместе (Фомушка и Фимушка), Тургенев ставит под сомнение и всеспасительность буржуазной демократии,
буржуазно-демократического развития, которое сродни «большому маховому колесу» («серый человек»), и безусловность такого явления, как «безымянность».
В финальной сцене «Нови» отображён начавшийся в конце 1860-х - начале 1870-е годов в российском обществе патетический процесс социальной анонимности: «- Или вами распоряжается безымянный какой?
Машурина уже перешагнула порог.
- А может быть, и безымянный! <.>
Паклин долго стоял неподвижно перед этой закрытой дверью.
- "Безымянная Русь!" - сказал он наконец» [21, 396]. Долгое время в науке считалось, что под «безымянной Русью» в романе подразумевается русский народ, не приемлющий политики русского самодержавия
[5].
Поскольку проблема «безымянности» занимает одно из центральных мест не только в «Нови», но и во всем позднем творчестве Тургенева, то она требует дополнительного и пристального рассмотрения. Само по себе понятие «безымянность» сложно и неоднозначно. Так, «безымянность» в значении 'подчинение личного начала общему' и 'полное отречение от себя' обозначает сугубо русское явление, живущее в душе православного русского народа и отражающее сущность русской реальности. Издавна русскому человеку были присущи коллективистские настроения, связанные с древней традицией и не объяснимые никаким рациональным толкованием самоотречение и самопожертвование. Стоит согласиться с Г.А. Тиме, что для Тургенева в период «хорового развития» русской жизни актуальным становится понятие «безымянность» в значении 'лишенный индивидуальности', что подтверждает письмо к А.П. Философовой от 11 сентября 1874 года: «Времена переменились; теперь Базаровы не нужны. Для предстоящей общественной деятельности не нужно ни особенных талантов, ни даже особенного ума - ничего крупного, выдающегося, слишком индивидуального; нужно трудолюбие, терпение; нужно уметь жертвовать собою безо всякого блеску и треску - нужно уметь смириться и не гнушаться мелкой и темной и даже низменной работы» [23, 181]. Надо отметить, что суть тургеневского высказывания о ненужности «слишком индивидуального» не означает утверждения приоритета коллективной социальности и, тем более, обезличивания человека, ибо уничтожение индивидуальных различий неизбежно влечёт за собою уничтожение этических отношений. Другое дело, что Тургенев, для которого непреложным является «примирение» и «разрешение» любых противоречий, исполнение насущных дел во время «хорового развития» связывает не с самоутверждением и индивидуализацией личности, «крупными», «выдающимися» личностно-индивидуальными началами (талант, ум), нередко ведущими к эгоизму, а с тем внутренним, активно-действенным индивидуальным («сердце, способное жертвовать своим эгоизмом»), подвигающим человека терпеливо и усердно трудиться для общественного блага и «жертвовать» собою «безо всякого блеску и треску».
Недаром в тургеневском стихотворении в прозе «Порог» доминантной является идея «безымянной жертвы»: «- ... Ты готова на жертву? <.>На безымянную жертву?..
- Мне не нужно ни благодарности, ни сожаления. Мне не нужно имени» [22, 147-148]. Как видно, лексема 'безымянный' употребляется в миниатюре в значении 'незнание имени' и обращает к христианской традиции, согласно которой дела милосердия лучше творить незаметно, безымянно, без упоминания имени, чтобы тот, кому оказывается милость, не мог поблагодарить и другие люди не могли бы похвалить, иначе доброе дело может не быть зачтено на небе, так как дающий получит уже награду на земле [7, 191]. Героиня «Порога» стремится к «безымянной жертве, т.е. к сознательному сокрытию имени, бескорыстной помощи ближнему. Но желая исполнить гражданский долг (отражение героического начала), принести жертву за идею, за человечество, она отрекается от собственного имени («Мне не нужно имени»), что приводит к принятию «преступления», а значит, к отступлению от сакрального понимания человека, образа Божьего в человеке, от православной морали во имя социального морализма. Существует еще одно понимание «безымянности» как 'утраты памяти о личности', которое связано с ритуальной безымянностью, когда после смерти человека (чаще всего, самоубийцу) не отпевают, что ведёт не просто к его безвестности, а к забвению, утрате памяти о личности. Понимание революции у Тургенева близко к пониманию самоубийства - для человека, страны, народа. Возможно, поэтому в стихотворении в прозе героический поступок русской девушки, уходящей из Дома и перешагивающей через «порог» в мир, в котором её ожидают «холод, голод, ненависть, насмешка, презрение, обида, тюрьма, болезнь», «отчуждение полное, одиночество» и самая смерть, находится на грани славы («Святая!») и осуждения («Дура!»).
В романе «Новь» отстаивающая независимость и свободу народа Фёкла Машурина тоже «перешагивает» через «порог» (т.е. движется через что-либо) в мир, в котором распоряжается «безымянный», - в «безымянную Русь». Обращают на себя внимания образы «порога» и «закрытой двери», которые приобретают в тургеневском тексте дополнительные смыслы. Традиционное символическое значение этих образов - противопоставление внутреннего, замкнутого, защищающего пространства, внешнему, незамкнутому и враждебному. В романе порог и закрытая дверь тоже акцентируют фронтирное (пограничное) положение героев. Порог, с одной стороны, символизирует границу между личными пристрастиями народоволки Фёклы Машуриной и её сверхличным долгом, требующим беззаветного героизма и суровых ограничений, с другой - выступает знаком предупреждения, ибо народоволка вступает в «безымянный» мир, в котором, наряду с «безымянной жертвой», есть место «преступлению». Закрытая дверь тоже предстаёт двойным символом: это знак человеческого отчуждения, непреодолимой преграды между избранным Фёклой путём - своего рода крестовым по-
ходом, чтобы поднять народ на революцию, - и жизнью остальных людей, таких как Сила и Снандулии, и одновременно символ их защиты (ср: в христианской трактовке - «Дверь Спасения») от «безымянного» мира. Следовательно, образы-символы порога и закрытой двери являются у писателя интегральными, синтезирующими в себе семантику соответствующего архетипа и активизирующимися в контексте романа значениями. Существенной деталью в тексте является неподвижность Паклина перед закрытой дверью «безымянного» мира, что усиливает ощущение опасности и угрозы последнего. Символические образы порога, закрытой двери, неподвижность одного из героев выступают значимыми индикаторами авторского видения начавшегося в современном обществе процесса «безымянности» как отрицания имени, утраты ценностей, конфронтации социально-атеистических идей и идей православных. Стоит согласиться с И. А. Беляевой, что понятия «безымянность» имеет в тургеневском тексте ещё одно значение - 'безликое и бездушное всеобщее' [3, 208]. Очевидно, что «безымянность» входит у Тургенева в контекст смены/подмены ценностных основ бытия, «перевёртывания» духовной жизни России. Начавшийся в стране процесс «безымянности» писатель воспринимает как гибельный и неверный. «Безымянная Русь», теряя имя и растворяясь в безликом МЫ, утрачивает своё «духовное устроение»: рушатся основные национальные принципы жизни, предаётся забвению «наша религия» как универсальная ценность, переосмысляются вековые традиции нравственности, нивелируется личностная значимость и память о личности. Трансформируясь в «бездушное всеобщее», «безымянная Русь» как бы забыта Богом, обезличена, лишена собственного лица, своей самобытности.
Пусть Тургенев «величайшей глубины России - ее религии - почти не чувствовал» (Б.К. Зайцева) и всегда оставался верен «знамени, под которое «встал в молодости» и на котором были начертаны слова «наука», «прогресс», «гуманность», «цивилизация», непоколебимым для писателя является основной закон природы, согласно которому только через Любовь «всё, что существует, - существует для другого, в другом только достигает своего примирения или разрешения - и все жизни сливаются в одну мировую жизнь» [19, 517]. Нарушение закона «общей, бесконечной гармонии» Тургенев видит, в том числе, в насильственном вмешательстве в ход исторического развития России, в радикальном переустройстве общества, в ломке привычных норм жизни, в обезличивании и неуважении к традициям, в частности, к традициям «нашей религии». В свою очередь, ущербность идеологии народников, трагедию «хождения в народ», ущербность и трагедию «безымянной Руси» писатель обнаруживает в отсутствии бытийственного взгляда на мир, в стремлении «перевернуть» его. Не случайно в финале романа предстают фигуры двух героинь -народоволки Фёклы Машуриной, готовой, подобно первомученице Фёкле, на подвиги, но проповедующей не Христа, а нечто безликое и бездуховное, и «добродетельной» Снандулии,
напоминающей о необходимости учитывать в настоящем и будущем православно-христианскую традицию.
«Новь» можно считать романом-предупреждением Тургенева. Будучи либералом, западником, «постепеновцем», философом, писатель не мог принять ни поведения, ни политической программы, ни тактики, ни типа мышления революционеров-народников, пытающихся «целый мир кверху дном перевернуть». Известно, что Тургенев считает народников «людьми, большей частью хорошими и честными», с некоторыми из них (П.Л. Лавров, Г.А. Лопатин, П. А. Кропоткин, С.М. Степняк-Кравчинский) находится в приятельских отношениях, читает свой последний роман в доме П.Л. Лаврова в Лондоне, но к народническому движению относится настороженно. Кстати, один из лидеров народничества П.А. Кропоткин утверждал, что громадный талант Тургенева позволяет ему заменить «две характерные черты» ранней фазы народнического движения: «непонимание агитаторами крестьянства, вернее - характерную неспособность большинства ранних деятелей движения понять русского мужика, вследствие особенностей их фальшивого литературного, исторического и социального воспитания, - и, с другой стороны, их гамлетизм, отсутствие решительности или, вернее, "волю, блекнущую и болеющую, покрываясь бледностью мысли", которая действительно характеризовала начало движения семидесятых годов» [9]. Данную интерпретацию революционера отличает определённая заданность. Громадный талант Тургенева проявляется, прежде всего, в том, что он подмечает глубинную, скрытую - бесовскую - сущность радикалов, в жизни которых происходит смена/подмена ценностных ориентиров, вплоть до «перевертывание» вверх дном закона «мировой жизни»: не примирение, а вражда, не разрешение, а разрушение, не слияние, а разъединение, не любовь, а социальная справедливость и революция. Отсюда тургеневская оценка народников как деструктивной силы и утверждение нравственной ответственности тех, кто пытается изменить (перевернуть) мир и обратить народ в «новую» веру. Впрочем, «гамлетизм», о котором упоминает П.А. Кропоткин, свойственен одному из героев «Нови» - рефлектирующему «романтику реализма» Алексею Нежданову, в самой глубине существа которого запрятано «что-то горькое, не то скука, не то злость» [21, 171]. Что же касается непонимания крестьянства агитаторами, которое П.А. Кропоткин объясняет «фальшивым» литературным, историческим, социальным воспитанием последних, то на страницах романа автор осуждает их не за «фальшивое» воспитание, а за эстетический нигилизм, историческую ограниченность (не стараются «узнать, чего собственно хочет народ»), «фальшивую» социальную программу (не столько стремятся помочь народу, «с простым народом <... > заодно быть», «народ поучить уму-разуму», сколько бунтуют мужиков), отход от «нашей религии» и «идолопоклонство». Русская интеллигенция, ориентированная на «сближение» с народом, на самом деле, оказывается лишена корней и потому крайне далека от понимания духовной сути, нрава, обычаев народа. Как
показано в романе, в её среде не просто происходит смена идеологий, вершится подмена ценностей, заданных христианством.
Последний роман Тургенева любопытен тем, что имя народоволки Фёклы Машуриной, будучи неким «кодом», в сжатой форме содержит информацию не только о прошлом и настоящем, но и будущем его существовании. Писатель «предугадывает» данное имя как одно из знаковых имён народнического движения 1870-х годов. Известно, что многие современники Тургенева после «процесса 50-ти» (март 1877 г.) назвали его «пророком», заметив «интимнейшую связь между Марианной из "Нови" и Засулич». Но в народническом движении 1870-х годов широко известной была еще одна фигура - солдатки Фёклы Косой, под именем которой в революционной деятельности участвовала потомственная дворянка, дочь черниговского помещика Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская, урождённая Вериго, жена мирового судьи и возлюбленная П.А. Кропоткина, которую в советское время называли «бабушкой русской революции». В 1870-е годы Е.К. Брешко-Брешковская агитировала среди крестьян в качестве швеи и красильщицы с паспортом на имя солдатки Фёклы Косой (вероятно, оно было выбрано потому, что употреблялось в России «между простолюдинами») и для пропаганды социализма использовала «религиозные верования нашего народа». Впоследствии за революционную пропаганду она была арестована, находилась три года в заключении в тюрьмах и Петропавловской крепости и стала единственной женщиной, осуждённой на «процессе 193-х» (1877-1878) к четырём годам каторги. Нельзя не заметить, что в жизни реальной народоволки происходят многие события, предвиденные Тургеневым в «Нови» в сюжете Фёклы Машуриной: замена имени (простонародное имя Фёкла - имя итальянской графини Рокко ди Санто-Фиуме; распространённое в дворянской среде имя Екатерина - простонародное имя Фёкла), смена обличья (акушерка - народница; дворянка - народница, мнимая швея и красильщица) и, что самое главное и сущностное для писателя, подмена тысячелетней системы ценностей. Точно так же, как Лиза Калитина не могла бы зваться Осининой, так и «чистокровная» нигилистка не могла носить иного имени, кроме Фёкла. Вряд ли выбор данного имени обусловлен его «плебейским» звучанием и желанием писателя заострить сатирическое содержание образа героини. При том, что в народоволке есть и ограниченность («глупы! глупы!»), и женская ущербность (некрасива), и комичность (называется графиней), куда важнее для писателя то, что её имя Фёкла обращает читателя к христианской традиции и вызывает христианские ассоциации (ср.: имя другого героя-народника - Пимен). Как единица, репрезентирующая связь писателя с культурно-историческим контекстом, имя героини способствует раскрытию индивидуально-авторской картины мира и несёт важную подтекстовую информацию. От Тургенева не укрывается связь между народниками и ранним христианством с его идеалами равенства, отречения и самопожертвования. Фёкле
Машуриной присущи те же качества, что и христианской святой - первомученице Фёкле: отвага, преданность, жертвенность. Соответственно, имя определяет и сущность личность народоволки - внутреннюю жертвенность, появляющуюся в самоотречении, и возможную будущую судьбу - мученичество и страдание («Святая!»). В готовности русского человека, в том числе Фёклы Машуриной, к самоотвержению и самопожертвованию, Тургенев, называющий себя «не христианином», находит православные истоки. Вместе с тем в контексте образа «чистокровной» нигилистки постоянно акцентируются различные формы редуцирования её личного имени: перенос, замена, безымянность,
- что свидетельствует о разрушении в жизни честной, целомудренной, самоотверженной Фёклы микрокосма её человеческого существования, обусловливаемого теофорным именем В кругу народников личное имя нигилистки часто переносится на фамилию, автор нередко называет героиню не по имени, а по фамилии; затем она сама заменяет собственное имя, а значит, сознательно отступает (подменяет) от его бытийного смысла; наконец, «перешагивает» в «безымянный» - обезличенный
- мир, в котором должна полностью утратить имя. Не вызывает сомнения, что, наряду с ассоциативным фоном имени героини, знаковым у писателя является его семантическое искажение. В жертвенном служении народу и революции, которое автор сравнивает с «священнодействием», Фёкла отступает и от своей «духовной сущности», и от сущности веры христианской («нашей религии»), поскольку замещает славу Богу славою революции (дело сатанинское) и славою народу, который представлен в романе «тёмной» силой (в тексте он сравнивается с дремучим лесом, который в мифопоэтиче-ском плане толкуется как место, враждебное человеку).
Знаменательно, что в последнем романе Тургенева «олицетворением русского народа» [21, 363] выступает голоплёцкий Еремей, выдающий народника Маркелова полиции и заставляющий его усомниться в «несомненном и несокрушимом» [21, 363]. Считаем, что имя Еремей «задействуется» писателем не столько как обрусевшая форма имени ветхозаветного пророка Иеремии (др.-греч. крещо;, древнееврейское йирмеяху — «вознесённый (богом) Яхве») [17], сколько как «условное имя простого человека из народа», употребляемое в таком качестве и преимущественно с негативной коннотацией в русских пословицах [11]. Как верно замечено А. Ф. Кони, Тургенев не только «завещал нам Лукерью в "Живых мощах" - этот кристалл народной красоты, но и отлично знал, что "голоплецкий Еремей" надует либералов» [25]. Помимо народа, «тёмной силой» в романе выступают также оторванные от родной почвы, лишённые корней «бесноватые» народовольцы. Необразованный, «спящий» русский народ, столкнувшись с народнической «ересью», воспринимает идеи, деятельность революционеров как странные, опасные и «тёмные». Возможно, поэтому ни один из тургеневских героев-народников, многие из которых - полубезымянны, лишены собственного дома, пристанища, не могут укорениться в нормальной жизни, в народной почве. За
видимым смыслом этого «неукоренения» - безысходным конфликтом между народом и народовольцами, «дело» которых, несмотря на «честность», «ложно и нежизненно», у писателя таится скрытый смысл - трагическая обречённость на непонимание, обусловленная сменой/подменой радикалами бытийных ценностей. Собственно именно поэтому писатель выбирает для «чистокровной» нигилистки имя Фёкла, которое вызывает христианские ассоциации, обращает к идее самоотречения, но этимология которого (от греч. 0£к^а
- «слава Богу») не гармонирует ни с народнической идеологией, ни с народнической деятельностью, что доказывает мнимость, ложность и трагичность избранного героиней пути. Поскольку в романе Тургенева за отдельными женскими персонажами закреплены определённые цвета, обладающие символическим значением (Сипягина - бледно-лиловый, розовый; Марианна
- коричневый, красный), то трагическую безысходность «дела» и пути народоволки усиливает, в том числе чёрный цвет её платья. Последнее маркирует также фамилия героини - Машурина. Она происходит от производной формы женского имени Мария - Маша! Машура (ивр. атп, греч. Марш, которое, по одной версии, происходит от корня, означающего «отвергнутая», по другой - от слова гакра - «печальная») и невольно обращает к собственно тургеневской интерпретации сюжета «Маш», которому, как правило, присуща драматическая (или трагическая) развязка [4]. Скорее всего,
фамилия Машурина является кодом к дешифровке любовной истории героини («недвижная печаль» в глазах после самоубийства Нежданова), но фамилия определяет жертвенность и обречённость судьбы нигилистки. Не исключено, что посредством фамилии, происходящей от уменьшительного имени, акцентируется трагикомическая функция образа героини, двойственность народнического движения и его в сущности - из-за отвержения народом - историческая малость («не может не привести их к полному фиаско»).
Итак, в романе «Новь», сюжетное пространство которого организует социально-политическая тематика, проблемы современности осмысляются сквозь призму всеобщих, универсальных, выходящих за пределы конкретно исторического времени начал. Трудно уловимый авторский подтекст реализуется в романе в основном посредством символических образов, но важное значение имеет аллюзивно-ассоциативный фон имени «чистокровной» нигилистки, которое, воплощая в тексте свой культурологический потенциал, вызывает христианские ассоциации и обращает к глубинному смыслу романа Тургенева. Разумеется, рассмотрение семантического пространства имени любого персонажа не полно без исследования имён всех действующих лиц, с которыми он вступает в те или иные отношения в тексте, поэтому весьма перспективной темой изучения является анализ антропонимического мира «Нови» в целом.
Библиографический список
1. Аверинцев С.С. Другой Рим: Авторский сборник. СПб.: Амфора, 2005. 368 с.
2. Аюпов С.М. Эволюция тургеневского романа, 1856-1862 гг.: соотношение метафизического и конкретно-исторического. Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2001. 292 с.
3. Беляева И.А. Система жанров в творчестве И.С. Тургенева. М.: Издательство «МГПУ», 2005, 250 с.
4. Бельская А.А. Имя творчество А.С. Пушкина и И.С. Тургенева: к вопросу о тезоименных героях писателей // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2011. № 1. С. 139-146.
5. БудановаН.Ф. Роман И.С.Тургенева «Новь» и революционное народничество 1870-х годов. Л.: Наука, 1983 . 174 с.
6. Бялый Г.А. Тургенев и русский реализм. М.;Л.: Советский писатель, 1962. 248 с.
7. ГромыкоМ.М., Буганов А.В. О воззрениях русского народа. М: Издательство «Паломник», 2000, 544 с.
8. Зазнобин В.М. (1990-е) - Домик в Коломне, смена логики, короткий оверштаг. URL: http://new.vodaspb.ru/pub/p104.php
9. Кропоткин П. Русская литература. Идеал и действительность. Курс лекций. М.: Век книги, 2003. 320 с.
10. Краваль Л. «...Для сладкой памяти невозвратимых дней...» // Волга. 1999. №6.
11. Лихачёв Д.С. От исторического имени литературного героя к вымышленному // Человек в литературе Древней Руси. М.: Наука, 1970. С. 107-126.
12. Локс К. Вера и сомнения Тургенева // Творчество Тургенева. Сб.ст. под ред. И.Н.Розанова и Ю.М.Соколова. М., 1920. С. 90-112.
13. Магазаник Э.Б. Ономапоэтика, или «Говорящие имена» в литературе. Ташкент: Фон, 1978. 146 с.
14. Маркович В.М. И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1982. 208 с.
15. ПушкинА.С. Домик в Коломне // Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. Т. 3. М.: Художественная литература, 1960. С. 254-459.
16. Пушкин А.С. Евгений Онегин // Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. Т. 4. М.: Художественная литература, 1960. С. 5-200.
17. Суперанская А.В. Словарь русских личных имён. (Библиотека словарей РАН). М.: Эксмо, 2006. 544 с.
18. Тиме Г.А. Россия и Германия: философский дискурс в русской литературе Х1Х-ХХ веков. СПб.: Издательство «Нестор-история», 2011, 456 с.
19. Тургенев И.С. «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». С. А-ва // Тургенев И.С. Полн. собр. соч.: В 30-и тт. С. TIV. М.: Издательство «Наука», 1980, 686 с. С. 509-522.
20. Тургенев И.С. Довольно // Тургенев И.С. Полн. собр. соч.: В 30-и тт. С. XVII. М.: Издательство «Наука», 1981, 574 с. С. 220-231.
21. Тургенев И.С. Новь // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30-и тт. С. Т. IX. М.: Издательство «Наука», 1981, 559 с. С. 133-389.
22. Тургенев И.С. Порог // Тургенев И.С. Полн. собр. соч.и писем: В 30-и тт. С. Т.Х. М.: Издательство «Наука», 1982, 608 с. С. 147-148.
23. Тургенев И.С. Письма (1874). Письма (1877) // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма: В 18 т. Т 12 и Т. 15. Кн. 2. М.: Издательство «Наука», 2002, 2014. 556 с; 766 с.
24. ФаустовA.A. Из ономастикона пушкинского «Домика в Коломне» (Параша и Фекла) // Кормановские чтения. Ижевск, 2002. Вып. 4. С. 19-33.
25. Хин-Гольдовская Р.М. Памяти старого друга: Воспоминания современников об А.Ф. Кони. URL: http://www.litmir.net/
26. Ходасевич В. Петербургские повести Пушкина // Ходасевич В. Колеблемый треножник. Избранное. М.: Советский писатель, 1991. С. 172-185.
27. Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. 1890-1907. Том XVIIIA (36). С.-Пб.: Семеновская Типолитография (И.А. Ефрона), 1896. 494 с.
References
1. AverincevS.S. Other Rome: The author's collection. St. Petersburg.: Amphora, 2005. 368 p.
2. Ayupov S.M. Evolution of Turgenev's novel, 1856-1862 years: ratio of the metaphysical and concrete historical. Kazan: Kazan University Press, 2001. 292 p.
3. BelyaevI.A. The system of genres in the I.S. Turgenev's works. M.: Moscow State Pedagogical University, 2005, 250 p.
4. Belskaya A.A. Name work of Alexander Pushkin and Ivan Turgenev: To the question of tezoname characters of the writers // Scientific notes of Orel State University. Vol. 1. 2011. Orel, 2011. Pp. 139-146.
5. Budanov N.F. Turgenevs novel «Virgin Soil» and revolutionary populism of the 1870-s. L .: Nauka, 1983. 174 p.
6. Byaly G.A. Turgenev and the Russian realism. M., L .: Soviet writer, 1962. 248 p.
7. Gromyko M.M., Buganov A.V. About the views of the Russian people. M: «Pilgrim" Publisher», 2000. 544 p.
8. Zaznobin V.M. (1990s) - The House in Kolomna, a change of logic, change tack. URL: http://new.vodaspb.ru/pub/p104.php
9. Kropotkin P. The Russian literature. Ideal and reality. A course of lectures. M .: Vek knigi , 2003. 320 p.
10. KravalL. «... For memories sweet of days forever left behind...» // Volga. 1999. №6.
11. Likhachev D.S. From the historic name of a literary character to a fictional // Man in the literature of ancient Russia. M.: Nauka. 1970. 107-126 Pp.
12. Locks K. Turgenev's faith and doubt // Turgenev's creativity. The collection of the articles edited by I.N. Rozanova and Yu.M. Sokolova. M., 1920. 90-112 p.
13. MagazanikE.B. Onomapoetika or «speaking names» in the literature. Tashkent: Fon, 1978. 146 p.
14. Markovich V.M. I.S. Turgenev and Russian realistic novel of the XIX century. L .: Leningrad University Publishing, 1982. 208 p.
15. PushkinA.S. The Little House in Kolomna // Pushkin's Works in 10 volumes. Vol. 3. M.: Khudozhestvennaya Literatura, 1960. Pp. 254-459.
16. Pushkin A.S. Eugene Onegin // Pushkin's Works in 10 volumes. Vol. 4. M.: Khudozhestvennaya Literatura, 1960. Pp 5-200.
17. SuperanskayaA.V. The dictionary of russian personal names. (RAS dictionaries Library). M .: EKSMO, 2006. 544 p.
18. Tim G.A. .Russia and Germany: a philosophical discourse in Russian literature of the nineteenth and twentieth centuries. St. Petersburg: Publisher "Nestor History", 2011, 456 p.
19. Turgenev I.S. Notes of a rifle hunter of the Orenburg province // Turgenev I.S. The complete collection of works and letters in 30 volumes. Vol.VII. Moscow: Nauka, 1980. Pp. 509-522.
20. Turgenev I.S. Dovolno // Turgenev I.S. The complete collection of works and letters in 30 volumes. Vol.VII. Moscow: Nauka, 1981. Pp. 220-231.
21. Turgenev I.S. Nov' // Turgenev I.S. The complete collection of works and let-ters in 30 volumes. Vol.VII. - Moscow: Nauka, 1981. Pp. С. 133-389.
22. Turgenev I.S. The Threshold // Turgenev I.S. The complete collection of works and letters in 30 volumes. Vol.VII. - Moscow: Nauka, 1981. Pp. 147-148.
23. Turgenev I.S. Letters (1874). Letters (1877) // Turgenev I.S. The complete collection of works and letters in 30 volumes. Vol. XII, Vol. XV. Book 2. Moscow: Nauka, 1981. 556 р; 766 р.
24. Faustov A.A. Onomasticon of Pushkin's «Little House in Kolomna» (Paracha and Thecla) // Kormanovskiy reading. Izhevsk, 2002. Issue 4. Pp. 19-33.
25. Hin-Goldovskaya R.M. In memory of an old friend: Memoirs of contemporaries of A.F. Koney. URL: http://www.litmir.net/
26. Hodasevich B. Petersburg Pushkin's story // Hodasevich V. Oscillation of a tripod. Favorites. M .: Soviet writer, 1991. Pp. 172-185.
27. Collegiate Dictionary Brockhaus F.A. and Efron I.A. 1890-1907. Vol. XVIIIA (36). St. Petersburg .: Semyonovskaya tipolitho-graphic (I.A. Efron), 1896. 494 p.
