CC BY
87
Среди годонимов Нижнего Новгорода насчитывается 79 лексем (5,9%), образованных путем смешения онимизацион-ного и трансонимизационного способов формирования имени собственного. Наиболее многочисленной среди годонимов, образованных смешанным способом, является подгруппа, которая базируется на антропонимах с дополнительными характеристиками: почетным званием, ученой степенью, термином родства и т.п. (улица Академика Павлова, Маршала Жукова, Героя Советского Союза Самочкина, Сестёр Рукавишниковых). Таких лексем насчитывается 48 единиц (3,6%). Вторая подгруппа состоит из 31 лексемы (2,3%) и представляет собой топонимы в сочетании с бинарной оппозицией или порядковым разграничением (Первый, Второй и Третий Тупиковый переулки, набережные Верхне-Волжская и Нижне-Волжская и т.п.) [4]. Данный способ образования годонимов менее продуктивен, чем ранее названные, но не уступает им в функциональном плане [5].
Исходя из всего вышесказанного, следует отметить, что наиболее продуктивным путем образования топонима в годонимиче-ской системе города Нижнего Новгорода является трансоними-зация. Онимизация апеллятива также весьма востребованный способ, в то время как смешение этих двух путей представляет собой наименьшую по количеству лексем группу. Данные показатели являются традиционными, поэтому можно сделать вывод о том, что годонимическая система Нижнего Новгорода функци-
Библиографический список
онирует в соответствии с основными закономерностями ономастического пространства, что подтверждается сопоставлением с годонимическими системами других городов России. Близкая к полученным результатам картина наблюдается в Иркутске (онимизированные апеллятивы - 31,6%, трансонимизация -56,4%, смешанный тип словообразования - 12%) и Екатеринбурге (42,4% / 53,8% / 3,8%, соответственно), где превалирующее число годонимов образовано путём онимизации апеллятива и трансонимизации, в то время как на долю смешанного способа образования приходится меньший процент наименований. Годонимическая система Казани несколько отличается от приведенных ранее примеров. Сходство заключается в том, что наибольшее число урбанонимов, как и в остальных случаях, образованы путем трансонимизации (65,5%), а вот внутрегородских объектов, образованных путем онимизации апеллятива и смешанным путем, примерно равное количество (19% и 15,5%). Это связано с обилием бинарных оппозиций в годонимической системе (Большое и Малое Казанское кольцо, улица Большая Красная, Большая Крыловка).
Таким образом, годонимическая система Нижнего Новгорода с точки зрения словообразования достаточно типична и развивается в русле традиционных ономастических процессов, а наибольшая словообразовательная близость систем наблюдается в сопоставлении с Екатеринбургом.
1. Суперанская А.В. Общая теория имени собственного. Москва, 1973.
2. Суперанская А.В. Теория ономастических исследований. Москва, 1986.
3. Подольская Н.В. Словарь русской ономастической терминологии. Москва, 1988.
4. Улицы города Горького. Горький: Волго-Вятское книжное издательство, 1983.
5. Трубе Л.Л. Как возникли географические названия Горьковской области. Горький, 1962.
References
1. Superanskaya A.V. Obschaya teoriya imeni sobstvennogo. Moskva, 1973.
2. Superanskaya A.V. Teoriya onomasticheskih issledovanij. Moskva, 1986.
3. Podol'skaya N.V. Slovar'russkoj onomasticheskoj terminologii. Moskva, 1988.
4. Ulicy goroda Gor'kogo. Gor'kij: Volgo-Vyatskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1983.
5. Trube L.L. Kak voznikli geograficheskie nazvaniya Gor'kovskoj oblasti. Gor'kij, 1962.
Статья поступила в редакцию 20.03.18
УДК 82-31
Rozhdestvenskaya O.Yu., senior teacher, Lomonosov Moscow State University (Moscow, Russia),
E-mail: o.rozhdestvo@gmail.com
Esalnek A.Ya., Doctor of Sciences (Philology), Professor, Lomonosov Moscow State University (Moscow, Russia),
E-mail: essalnek@yandex.ru
F. DOSTOEVSKY'S NOVEL "DEMONS" IN THE ASPECT OF DIALOGISM. The article studies the relation of such notions as "dialogism" and "polyphony" introduced by M. Bakhtin and the usage of the notion "dialogism" during the consideration of F. Dosto-evsky's novel "Demons". It is said that "heteroglossia" is one of the main premises and sources of the dialogue on the first stage of the plot of the novel. During the consideration of the novel, we found some examples confirming the presence of different types of dialogism that were mentioned in Bakhtin's works: "great dialogue", dialogue among characters, "microdialogue", i.e. dialogue inside the character's mind or among his conscious and unconscious mind, and the dialogue where the "alien word" is frequently used. The elements of this type of dialogism can be found in the speech of different characters, but particularly in the narrator's speech.
Key words: dialogism, polyphony, microdialogue, "alien word".
О.Ю. Рождественская, ст. преп. МГУ имени М.В. Ломоносова, г. Москва, E-mail: o.rozhdestvo@gmail.com
А.Я. Эсалнек, д-р филол. наук, проф. МГУ имени М.В. Ломоносова, E-mail: essalnek@yandex.ru
РОМАН Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «БЕСЫ» В АСПЕКТЕ ДИАЛОГИЗМА
Статья посвящена проблеме взаимосвязи понятий «диалогизм» и «полифония», предложенных М.М. Бахтиным, и применению понятия «диалогизм» в ходе рассмотрения романа Ф.М. Достоевского «Бесы». Предпосылкой и источником диалога на первом этапе сюжетного действия романа является «разноречие». При подробном анализе романа были обнаружены примеры, подтверждающие наличие нескольких типов диалогизма, о которых говорилось в работах Бахтина: «большой диалог», диалог между отдельными героями, «микродиалог», т. е. диалог внутри сознания героя или между сознанием и бессознательным, и диалог, где активно используется «чужое слово». Элементы такого типа диалогизма присутствуют в речи различных персонажей, но особенно часто встречаются в речи повествователя.
Ключевые слова: диалогизм, полифония, микродиалог, «чужое слово».
Понятие «диалог» является в настоящее время одним из самых востребованных в разных областях гуманитарного знания, в том числе в литературоведении. Ориентация на диалог позволяет филологам использовать его как принцип понимания литературного произведения и как инструмент исследования ху-
дожественного текста. Трактовка понятия «диалог», зародившегося в период Античности и пережившего многовековую историю, широка и неоднозначна.
Но в поле зрения любого исследователя, обращающегося к диалогу, как правило, присутствует и не может не присутствовать
точка зрения М.М. Бахтина, который активизировал и развил это понятие, опираясь на опыт мировой литературы и обосновав особое место в мировом историко-литературном процессе творчества Ф.М. Достоевского. Ученый посвятил его рассмотрению две монографии («Проблемы творчества Достоевского», 1929; «Проблемы поэтики Достоевского», 1963) и немалое количество статей. Однако обозначенная проблема продолжает волновать литературоведов разных поколений, пытающихся найти новые или уточнить имеющиеся подходы к изучению и интерпретации наследия великого писателя.
Избранное для анализа произведение создавалось в 60-е годы позапрошлого века. Впервые было опубликовано в журнале «Русский вестник» (№ 1, 2, 4, 7, 9, 10, 11 за 1871 г. и № 11, 12 за 1872 г.); отдельным изданием вышло в 1873 г. Оно всегда вызывало активную реакцию читателей и критиков. Спустя почти полтора столетия, на рубеже ХХ-ХХ1 веков было защищено тридцать диссертаций (кандидатских и докторских), посвященных рассмотрению и интерпретации «Бесов». В их числе работы, обсуждающие вопросы проблематики и поэтики (А.Ю. Колпаков, С.Б. Пухачев, Н.О. Савина), проблемы жанра (А.А. Гапоненков, О.В. Молодкина, М.А. Шинков); описывающие связи данного текста с другими произведениями русской литературы (Е.А. Ду-беник, С.А. Орлова, Л.В. Чередниченко), а также исследования, непосредственно посвященные размышлениям о диалогизме (А. Долгенко, И.И. Евлампиев, О.А. Спирягина).
Как известно, стимулом к написанию романа «Бесы» послужил произошедший осенью 1869 года факт убийства в Москве И. Иванова, слушателя Петровской земледельческой (ныне Тимирязевской) академии, организатором общества «Народная воля» С.Г. Нечаевым при участии ещё четырёх его членов. Данный случай стал для писателя поводом для размышлений о жизни русского общества середины XIX века и особой роли тогдашних революционеров, последователей жившего за границей Михаила Бакунина, сторонника анархистских методов борьбы с существующим положением вещей.
В отличие от предшествующих романов («Преступление и наказание» и «Идиот») действие в «Бесах» происходит в провинциальном городе, который у многих исследователей ассоциируется с Тверью. События излагаются от имени повествователя, который скромно именует себя хроникером, но внимательно наблюдает за происходящим и иногда сам участвует. Количество действующих лиц здесь гораздо больше, чем в предыдущих романах. Подробный рассказ о многих из них придает повествованию нравоописательный характер, однако интерес к умственно-нравственному облику героев приводит к тому, что из-под пера писателя выходит ещё один роман.
В центре повествования оказывается местное общество, включающее представителей «света» и относительно рядовых обывателей. В рамках широкого круга персонажей первые два места принадлежат Варваре Петровне Ставрогиной и жене губернатора Юлии Михайловне Лембке. Кроме того, здесь существует некий кружок, который представляет небольшое сообщество молодых людей, желающих ощущать себя причастными к современным либеральным идеям и веяниям. Они находят лидера в лице Степана Трофимовича Верховенского, в течение двадцати лет проживающего в доме Варвары Петровны, сначала в роли наставника и преподавателя её сына Николая Ставроги-на, затем в качестве друга и, как он сам признаётся, в качестве «приживала». Умственный багаж Степана Трофимовича составляют воспоминания о пребывании в Петербурге 40-х годов, когда звучали имена Герцена, Грановского, Станкевича, Белинского и где Степан Трофимович прочёл две лекции, заслужив неофициальный титул профессора. Кроме Петербурга, Степан Трофимович, как и некоторые его ученики, жил за границей, приобщаясь к западным идеям, сформировавшимся более всего на немецкой почве того времени. Сейчас он по-прежнему хочет оставаться на виду, хотя явно побаивается тех, кто призван следить за настроениями в русском обществе. «Он кричал в клубе, что войска надо больше, чтобы призвали из другого уезда по телеграфу; бегал к губернатору и уверял его, что он тут ни при чем; просил, чтобы не замешивали его как-нибудь, по старой памяти, в дело, и предлагал немедленно написать о его заявлении в Петербург, кому следует» [1, с. 32].
Среди слушателей и почитателей Степана Трофимовича есть и те, кто претендует на создание собственных концепций. К ним относятся православно настроенный Шатов, искренне верящий в Россию и русский народ-«богоносец», и Кириллов, решивший доказать и реализовать идею о возможности прео-
доления страха смерти. В кружок входят: Липутин, Виргинский, Шигалев и Эркель.
Потребность показать и оценить внутренний мир героев заставляет писателя обращаться к диалогу как форме обмена мыслями, который возникает во время их дружеских встреч и вечеринок. Например: «Никогда эти ваши люди не любили народа, не страдали за него и ничем для него не пожертвовали, как бы ни воображали это сами, себе в утеху! - угрюмо проворчал он [Шатов], потупившись и нетерпеливо повернувшись на стуле.
Это они-то не любили народа! - завопил Степан Трофимович. - О, как они любили Россию!» [1, с. 33].
Словесный диалог утрачивает свою значимость, когда в городе появляется Пётр Степанович Верховенский, сын Степана Трофимовича, ученик и поклонник Николая Ставрогина, одержимый мыслью о насилии и смуте как факторах, благотворных для жизни общества. В отличие от Родиона Раскольникова («Преступление и наказание»), который пытался один осуществить свою мысль о людях особого типа и их «праве на кровь», вылившуюся в убийство старухи-процентщицы и ее сестры Лизаветы, Пётр Степанович ищет помощников и исполнителей в среде молодых людей, собирающихся вокруг Степана Трофимовича. И первая идея, которая, по его мнению, требует осуществления, - это идея ликвидации предполагаемого доносчика. Беря на себя роль провокатора, он выдвигает в качестве виновника и жертвы одного из «кружковцев», Ивана Шатова, отвечающего за печатный станок, на котором якобы печатаются «гуляющие по городу» прокламации. Вторым мотивом, помогающим ему вовлечь молодежь в задуманную акцию, становится идея о том, что они должны быть крепко связаны участием в устранении Шатова. Это «предприятие» вызывает сложную реакцию у его окружения, особенно у Виргинского, не верящего в реальность доносительства со стороны Шатова, в особенности потому, что приехала его жена, ждущая рождения ребёнка.
«Я знаю, что к Шатову пришла жена и родила ребенка, -вдруг заговорил Виргинский, волнуясь, торопясь, едва выговаривая слова и жестикулируя. - Зная сердце человеческое... можно быть уверенным, что теперь он не донесет... потому что он в счастии. Так что я давеча был у всех и никого не застал. так что, может быть, теперь совсем ничего и не надо.» [1, с. 457].
Однако убийство случается, что становится известным и жителям города, и властям, в результате чего для всех, так или иначе причастных к данному злодеянию и к предшествовавшим ему «дискуссиям» либерального толка, наступает расплата. Кириллов, подчиняясь своей идее и уговорам Петра Верховенского, убивает себя; ряд участников попадает за решётку; даже самоуверенный и железный Николай Ставрогин лишает себя жизни: «Я знаю, что мне надо бы убить себя, смести себя с земли как подлое насекомое; но я боюсь самоубийства, ибо боюсь показать великодушие. Я знаю, что это будет еще обман, - последний обман в бесконечном ряду обманов» [1, с. 514].
Подавленный всем происходящим в городе Степан Трофимович покидает свой кров и умирает в чужом доме, фактически на дороге; Варвара Петровна остаётся в горести и одиночестве. Лишь Пётр Степанович благополучно уезжает в Петербург, вызывая горькие переживания юного Эркеля.
Как видно из сказанного, о последствиях и оценке предпринятой акции говорят сами факты. Но вполне очевидна и позиция автора, передоверившего свою точку зрения повествователю. По его убеждению, трагическая ситуация, а иначе её и не назовёшь, стала результатом ложных идей, завладевших сознанием молодых правдоискателей и их учителей старшего и среднего поколения - Степана Трофимовича Верховенского и Николая Всеволодовича Ставрогина.
В ходе рассказа о жизни города и злоключениях изображенных героев используется разного типа диалог, чем подтверждается многократно высказывавшаяся М.М. Бахтиным и его последователями мысль о диалогичности романов Достоевского [2]. Об этом свидетельствуют уже первые главы романа, не содержащие ещё эпизодов и фактов экстремального характера. Предпосылкой и источником диалога на первом этапе сюжетного действия является то обстоятельство, которое М.М. Бахтин зафиксировал, исследуя ранние формы европейского романа, и объяснил его разноречием. О разноречии свидетельствуют не только высказывания, но и всё поведение различных членов городского общества. Стоит вспомнить, как складываются отношения двух дам - Варвары Петровны и Юлии Михайловны. Они окрашены чувствами зависти, вражды и откровенной конкуренции. По каждому поводу у них возникают споры: где проводить
задуманный праздник в пользу гувернанток, кому и когда выступать на эстраде, что читать, кого использовать в качестве организаторов праздника и членов так называемого комитета и т. п. При этом, конкурируя друг с другом, обе они ищут контактов с членами «кружка» и особенно с Петром Верховенским. Суматоха и пересуды активизируются и в момент проведения праздника, тоже по разным поводам: по поводу буфета, танцев, состава приглашённых на бал и т.п.
Разногласия явно демонстрируют глупость, нелепость, неразумность высказываемых мыслей и совершаемых поступков. Варвара Петровна явно не может обойтись без Степана Трофимовича, но требует его женитьбы на своей молодой воспитаннице Даше Шатовой. Её сын Николай Ставрогин, приезжавший в родной город четыре года назад, вздумал потешаться над «почтенными» жителями города, например, над Гагановым, «протащив его за нос» на глазах у столь же почтенной публики, а затем укусил за ухо самого губернатора. В этот приезд он по-прежнему «куражится» над окружающими, в том числе над своей матерью, готовясь обнародовать факт своей женитьбы на Марии Лебяд-киной. В конце концов, он кончает жизнь самоубийством, повесившись в светёлке под крышей собственного дома. Жена губернатора Юлия Михайловна всячески старается перещеголять мужа, пытаясь доказать свою способность управлять городом и вовлекая в административные дела местную молодёжь, что противоречит представлениям губернатора.
Вся эта светская суета протекает на фоне реального неблагополучия в городе, в том числе на фоне недовольства рабочих на местной фабрике, в ходе чего возникает реальный хаос, а затем столь же реальный пожар в Заречье, во время которого погибают брат и сестра Лебядкины и Лиза Дроздова, после чего губернатора и горожан охватывает настоящий ужас.
Указанные факты и обстоятельства могут служить примером и доказательством так называемого «большого диалога», в который вовлечены разные члены и группы общества с их страстями и противоречиями. Помимо этого, постоянно возникает диалог между отдельными представителями того или иного круга -Варварой Петровной и Степаном Трофимовичем; Кирилловым, Верховенским-младшим и Ставрогиным.
В-третьих, имеет место так называемый «микродиалог», то есть диалог внутри сознания того или иного героя или между сознанием и бессознательным. В-четвертых, присутствует и такой тип диалога, который Бахтин назвал двуголосием, то есть диалог, где активно используется чужое слово. Элементы подобного диалога присутствуют в речи разных персонажей, но особенно часто в речи повествователя, когда, передавая события или мысли воссоздаваемых героев, он прибегает к разного вида «цитатам» из речи близких и далеких субъектов, в том числе современных писателей. Иллюстрацией может служить фрагмент текста, в котором сообщается о приехавшем из столицы «великом» писателе Кармазинове. Художник и хроникер одинаково иронически относятся и к его внешнему виду, и к манере держаться и говорить: «Это был очень невысокий, чопорный старичок с довольно румяным личиком, с густыми седенькими локончиками... <...> Он был одет как-то ветхо, в каком-то плаще внакидку, какой, например, носили где-нибудь в Швейцарии или в Северной Италии. Но по крайней мере все мелкие вещицы его костюма: запонки, воротнички, пуговки, черепаховый лорнет на тоненькой черной ленточке, перстенек были такие же, как у людей безукоризненно хорошего тона» [1, с. 70]. Здесь явно имитируется и пародируется манера описания, свойственная И.С. Тургеневу, любившему в ироническом контексте употреблять уменьшительные суффиксы. Относительно ориентации Достоевского на Тургенева при создании образа Кармазинова высказывались многие исследователи [3; 4].
Рассуждая об особенностях и функциях диалога, нельзя не подчеркнуть то обстоятельство, что диалог - это не только
Библиографический список
форма речи и способ обмена мыслями, но и принцип понимания жизни, характер мироощущения, присущий тому или иному субъекту - будь то персонаж художественного произведения или реальный член социума. В этом контексте М.М. Бахтин чаще использовал термин диалогизм, который, по его убеждению, отличается от монологизма. Монологизм - сигнал чего-то завершенного, утвердившегося, устоявшегося, очень часто подлежащего внушению со стороны и принятию «на веру» и тем самым становящегося признаком догматизма. С позиции современного лингвиста, «монолог при отражении соотношения позиций говорящего и слушающего в семантическом плане часто выводит позицию говорящего на первый план, делая ее ведущей, в ряде случаев даже при экспликации учета позиции слушающего» [5, с. 192]. Здесь явно таится мысль об игнорировании второго коммуниканта и подавлении или игнорировании его точки зрения. Диалогизм, по Бахтину, «принципиально поликоммуникативен», это свидетельство незавершенности, открытости, способности к дальнейшим поискам в нравственно-умственной сфере.
В данном повествовании складывается впечатление, что и диалогизм ставится под сомнение. Участвуя в спорах своих молодых коллег, Степан Трофимович отмечает незрелость, не-додуманность, «недосиженность», как он говорит, их мыслей и суждений. Вероятно, Достоевский согласен с такими словами, но ему этого недостаточно. Судя по всему, писатель как мыслитель и идеолог хочет подвергнуть испытанию и оценке не только и не столько слабость мышления молодых правдоискателей, сколько само направление их мыслей, несоответствие их высоким нравственным принципам. Неслучайно, что, оценивая умственные искания и поведение своих героев, он использует обозначение «бесы», которые согласно Священному Писанию вышли из человека и вселились в свиней, толкнув их к гибели. В данном случае оказалось, что бесы вселились именно в людей, предопределив их гибель, а также смятение и смуту в городе. Об этом в романе говорит Степан Трофимович: «Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, - это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века!» [1, с. 499].
При восприятии умонастроений и поведения жителей города нельзя не заметить, что ассоциации с бесами заслуживают не только молодые либералы, обрекшие себя на раскаяние и гибель, но и многие другие участники «необыкновенных событий», случившихся в городе. Нечто бесовское, нелепое, глупое, а часто злоумышленное присутствует в настроениях и действиях персонажей самого разного плана. Об этом свидетельствуют многие их поступки. К названным выше фактам, напоминающим о поведении матери и сына Ставрогиных, отца и сына Верховен-ских, говорилось выше. К сказанному можно добавить и другое. Рядом с этими героями периодически возникает фигура Федьки Каторжного, с которым они вступают в диалог и тем самым объективно участвуют в «странных» событиях, а по существу в гибели Лебядкиных, Лизы и тех, кто пострадал от пожара в Заречье. Словом, несуразности бросаются в глаза на каждом шагу при знакомстве с жителями города, в частности с их развлечениями, репликами в адрес друг друга и т. д.
Итак, диалогичность пронизывает всё повествование в романе «Бесы». Систематизация и осмысление диалогизма приводит к умозаключению, что формы проявления диалогизма многообразны; функции его различны, а диалог далеко не всегда означает понимание и согласие между его участниками.
Предлагаемый материал убеждает, что «разноречие», которое наблюдается в городе, большей частью свидетельствует о конфликтах и противоречиях, которые питают общественные настроения и рождают туманные, а нередко и антигуманные идеи, которые пугали Достоевского и вызывали в его сознании неприязнь и отторжение, что проявилось в общей эмоциональной окраске изображаемого.
1. Достоевский Ф.М. Бесы. Полное собрание сочинений: в 30 т. Ленинград: Наука, 1974. Т. 10: 32 - 514.
2. Евлампиев И. Диалогизм или полифония? Одно из противоречий подхода Бахтина к творчеству Достоевского. Философская антропология. Available at: http://anthropology.rchgi.spb.ru/bakhtin/bahtin_i2.htm
3. Дубеник Е.А. Литературные ассоциации в романе Ф.М. Достоевского «Бесы». Диссертация ... кандидата филологических наук. Москва, 2010.
4. Долгенко А.Н. Преступление без наказания: наследие Ф.М. Достоевского в неомифологии Ф. Сологуба. Достоевский и XX век. Москва: ИМЛИ РАН, 2007: 291 - 298.
5. Безяева М.Г. Семантика коммуникативного уровня звучащего языка. Москва: Издательство МГУ, 2002.
References
1. Dostoevskij F.M. Besy. Polnoe sobranie sochinenij: v 30 t. Leningrad: Nauka, 1974. T. 10: 32 - 514.
2. Evlampiev I. Dialogizm ili polifoniya? Odno iz protivorechij podhoda Bahtina k tvorchestvu Dostoevskogo. Filosofskaya antropologiya. Available at: http://anthropology.rchgi.spb.ru/bakhtin/bahtin_i2.htm
3. Dubenik E.A. Literaturnye associacii vromane F.M. Dostoevskogo «Besy». Dissertaciya ... kandidata filologicheskih nauk. Moskva, 2010.
4. Dolgenko A.N. Prestuplenie bez nakazaniya: nasledie F.M. Dostoevskogo v neomifologii F. Sologuba. Dostoevskij i XX vek. Moskva: IMLI RAN, 2007: 291 - 298.
5. Bezyaeva M.G. Semantika kommunikativnogo urovnya zvuchaschego yazyka. Moskva: Izdatel'stvo MGU, 2002.
Статья поступила в редакцию 26.03.18
УДК 81
Rudenko Yu.V., postgraduate, SUSHPU, teacher of LNMO (St. Petersburg, Russia), E-mail: ju.an@inbox.ru
INTERTEXTUALITY FROM THE ASPECT OF ANALYSIS OF WORKS OF FICTION. The article studied philosophic and historical prerequisites of the formation of the term intertextuality, its development in Russia and abroad, modern concepts and topical problems, connected with this term. The research examines and compares works of such researchers as N.N. Belozerova, Yu. Kriste-va, M.M. Bakhtin, J.L. Borges, P. Sollers, R. Barthes, G. Genette, M. Riffaterre, Yu.M. Lotman, I.V. Arnold, N.S. Valgina and others. Consequently, the article unfolds the following concepts: carnival, dialogism, proportionality symmetry, universal library, the theory of sets, the death of the author, palimpsest, optional and required intertextuality, a text in the text. As a result the article assesses the term intertextuality and proposes its most valid definition.
Key words: intertextuality, ideologeme, memex, palimpsest, hypotextuality, transtextuality.
Ю.В. Руденко, аспирант ЮУрГГПУ, учитель ЧОУ ОиДО «ЛНМО», г. Санкт-Петербург, E-mail: ju.an@inbox.ru
ПОНЯТИЕ ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ В АСПЕКТЕ ВЫБОРА ПОЗИЦИИ АНАЛИЗА ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА
В статье проанализированы философско-исторические предпосылки образования термина интертекстуальность, развитие этого понятия в зарубежном и отечественном языкознании, современные теории и актуальные проблемы, связанные с интерпретацией термина. Сопоставлены изыскания следующих исследователей межтекстовых связей: Н.Н. Белозерова, Ю. Кристева, М.М. Бахтин, Х.Л. Борхес, Ф. Соллерс, Р. Барт, Ж. Женетт, М. Риффатер, Ю.М. Лотман, И.В. Арнольд, Н.С. Вал-гина и др. Раскрыты следующие понятия: карнавал, диалогизм, соразмерность и симметрия, вселенская библиотека, теория множеств, смерть автора, палимпсест, факультативная и необходимая интертекстуальность, текст в тексте. Предложена авторская оценка понятия интертекстуальность и обосновано наиболее приемлемое определение термина.
Ключевые слова: интертекстуальность, идеологема, мемекс, палимпсест, гипертекстуальность, транстекстуальность.
Термин интертекстуальность является одним из самых проблемных в современной лингвистики, теории текста, дискурсо-логии и семиотики. Неоднозначность его трактовки приводит к расходящимся интерпретациям трудов многих лингвистов. Несмотря на это, некоторые исследователи языка (Н.Н. Белозерова, Л.Е. Чуфистова) признают термин идеальным [1], т. к. его введение в научную литературу позволяет заменить многие описательные названия, такие как литературные реминисценции, чужое слово, следование традициям и т. д. Одной из задач нашей работы является стремление проанализировать содержательное наполнение данного понятия, тем самым подтвердить тот факт, что оно отвечает запросам современной лингвистики. Для этого необходимо проследить его научное развитие и освещение в специализированной литературе.
Впервые термин интертекстуальность появляется у Ю. Кристевой в её статьях «Слово, диалог и роман», «Закрытый текст», вошедших в концептуальный научный труд автора «Семиотика: исследования по семанализу». В попытке очертить границы текста Ю. Кристева ставит текст на пересечении двух осей, где горизонтальная ось представляет собой взаимодействие субъекта письма и адресата, а вертикальная - слово во взаимосвязи с культурным окружением, в частности с другими текстами: «...каждый текст строится как мозаика цитирований, каждый текст - это приспособление к другим текстам, их трансформация. На место понятия интерсубъективности ставится понятие интертекстуальности, и поэтический язык прочитывается, по крайней мере, как удвоенный» [2, с. 73 -74]. Такой подход расширяет границы текста и указывает на бесконечное количество связей с другими текстами как в ретроспективном направление, так и в проспективном. В своих исследованиях Ю. Кристева в основном опирается на работы М.М. Бахтина, посвященные диалогичности и полифонии: «Проблемы творчества Достоевского» (1929 г.), «Франсуа Рабле в истории реализма» (1940 г.).
М.М. Бахтин понимал ограниченность отношения к художественной литературе как к языковому явлению, взятому изолированно от контекста культур, как к «искусственному условному
состоянию». Он предполагал наличие взаимодействия между каждым словом (высказыванием) и той информацией, которая заложена в нем предыдущими опытами. Употребляя ту или иную лексику, мы обогащаем ее новым смыслом, который вливается в уже существующие смыслы и передается последующим ее носителям. Таким образом, идея диалогизма М.М. Бахтина, заключалась в вечной борьбе между «я» и «другим». Эта борьба основывается на желании получить признание со стороны другого человека, тем самым утвердиться самому. Слово как способ этого утверждения и признания находится под влиянием предыдущих его использований и вступает в борьбу с настоящими условиями его употребления, с восприятием этого слова другим человеком. В монографии «Проблемы поэтики Достоевского» М.М. Бахтин пишет об особенности и новаторстве Ф.М. Достоевского, выраженного в «полифоничности» и «диалогичности» его произведений, о стремлении русского романиста в один миг соединить все многообразие идей и их противоречия. На основе определения диалогические отношения М.М. Бахтина строилась в дальнейшем теория текста Р. Барта. Ю. Кристева, развивая данные идеи, отходя от употребляемого М.М. Бахтиным понятия «интерсубективность», приходит к заключению о том, что любой текст находится «в диалоге» с предшествующими и современными текстами. Таким образом возникают последующие размышления о «смерти писателя»: его роль вытеснена и заменена взаимодействиями внутри и между текстами. Автор не участвует в тексте, он лишь предоставляет различные идеологии [3].
Понятия идеология и идеологема с точки зрения языкознания впервые анализируется М.М. Бахтиным. Национальный язык, согласно ему, представляет собой определенную идеологию, реализованную в идеологемах отдельных личностей. Идеологема в работах Ю. Кристевой представлена как смешение такой организации текста, которая помещена в «общий текст («культуру») с высказываниями («эпизодами»), которые ассимилируются и отправляются в «пространство внешних текстов». «Идеологема представляет собой интертекстуальную функцию, которую можно прочитать в «материализованном» виде на раз-
