CC BY
77
РОЛЬ ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫХ ЭЛЕМЕНТОВ В ОСМЫСЛЕНИИ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА
Е.Ю. Хонг
Аннотация. В статье проводится анализ реминисценций повести А.С. Пушкина «Выстрел» в рассказе А. Гаврилова «История майора Симинькова». Целью анализа является выяснение характера и роли интертекстуального цитирования в рассказе. Последовательное рассмотрение интертекстуальных элементов на разных уровнях текста А. Гаврилова приводит к выводу о сознательном характере цитирования в рассказе с целью художественного переосмысления проблематики пушкинской повести.
Ключевые слова: А. Гаврилов, «История майора Симинькова», интертекст, прототекст, сознательная цитация.
Summary. The article analyses the reminiscences of the narrative "The Shot" by A. Pushkin in "The story of Major Siminkov" by A. Gavrilov. The purpose of the analysis is to expose the essence and role of the intertextual quoting in the story by Gavrilov. Consecutive consideration of the intertextual elements on the various levels of the text brings to the conclusion that the quoting in the story is deliberate and is aimed at literary reinterpretation of the problems raised by A. Pushkin in his narrative.
Keywords: А. Gavrilov, "The story of Major Siminkov", Intertext, prototext, deliberate quoting.
Сегодня, когда интертекстуаль- нонической теории интертекстуальность стала общепризнанной ли- ности Р. Барта «каждый текст являет-тературоведческой категорией [см. об ся интертекстом; другие тексты при-этом: 1, с. 224-226], все больше уче- сутствуют в нем на различных уров-ных выдвигают в качестве своей ис- нях в более или менее узнаваемых следовательской задачи поиск «перво- формах...» (курсив мой. - Е.Х.) [цит. источников» того литературного про- по: 1, с. 226]. В свете этой теории произведения, которое является объек- изведения Пушкина, Толстого, Досто-том их научного интереса. В работах, евского так же полны явных и неяв-посвященных русской литературе, за ных цитат из текстов предшественни-точку отсчета чаще всего принимает- ков, как и произведения их литератур-ся классика XIX в., чьи идеи и художе- ных потомков. Н.А. Кузьмина в связи ственные приемы условно считаются с этим говорит о «презумпции интерпервоначальными в русском литера- текстуальности» - имманентном свой-турном контексте. Условность в дан- стве творческой памяти любого ху-ном случае объясняется тем, что в ка- дожника осуществлять бессознатель-
353
354
ное заимствование из более ранних источников [2, с. 64].
О заимствованиях в творчестве Пушкина писали многие. В частности, М.О. Гершензон отмечает, что пушкинская память, «...хранившая в себе громадное количество чужих стихов, сплошь и рядом в моменты творчества выкладывала перед ним чужую готовую формулу того самого описания, которое ему по ходу рассказа предстояло создать» [3, с. 269]. В «Евгении Онегине» исследователи обнаруживают отсылки к Горацию, Петрарке, Байрону, Грибоедову. В свою очередь сам пушкинский роман является богатым источником цитат и реминисценций для литературы более позднего периода.
С точки зрения интертекстуальной энергетики, все творчество Пушкина, так же как Библию, «Слово о полку Игореве», произведения других классиков XIX в., относят к «сильным»1 текстам, то есть к наиболее цитируемым в русской литературе. По наблюдению М.А. Черняк, «присутствие пушкинских строк в чужих текстах - одна из ярких черт не только постмодернизма, ориентированного на интертекстуальность и пародию, но и других направлений современной литературы» [4, с. 148-149].
Ясно, что чем шире эрудиция и литературный кругозор читателя, тем длиннее и сложнее интертекстуальная цепочка, которую он способен восстановить. Реминисценции популярных классических произведений (более узнаваемых по сравнению с другими источниками) зачастую бросаются в глаза уже при первом знакомстве с но-
вым текстом, который может иметь несколько прототекстов2.
В то же время, несмотря на то, что, с точки зрения постмодернизма, все в мире уже названо и описано, было бы неверно трактовать литературные творения современных писателей исключительно как коллажи из цитат и аллюзий, сводя, таким образом, литературный анализ к дешифровке. М. Бахтин, создавая свою теорию полифоничности («чужого слова» в тексте), подчеркивал, что «каждый Текст (как высказывание) является чем-то индивидуальным, единственным и неповторимым, и в этом весь смысл его» [5, с. 283].
По справедливому замечанию Татьяны Толстой, «единственно новая вещь, которая постоянно появляется, это разные люди» [6, с. 137]. В связи с этим задача профессионального читателя (литературоведа, лингвиста), по-видимому, должна состоять в том, чтобы расслышать в интертекстуальном многоголосии литературного произведения неповторимый голос его непосредственного автора. «. Текст, даже при явной опознаваемости цитат, требует от читателя понимания их значимости, улавливания конструктивного принципа их объединения в некую художественную целостность, осознания собственных законов нового текста.» [7, с. 53], - пишет В.Н. Топоров, и с этим трудно не согласиться.
Рассказ Анатолия Гаврилова «История майора Симинькова» имеет прямое указание на прототекст - книгу Альфреда де Виньи «Неволя и величие солдата», цитата из которой взята эпиграфом к рассказу. Однако можно с уверенно-
1 Термин «сильные тексты» используют Н.А. Фатеева, М.Б. Ямпольсикй, Н.А. Кузьмина и др.
2 Термины «прототекст» и «метатекст» использует Н. Кузьмина, понимая под ними соответственно более ранний и более поздний во времени текст. См. об этом: [2, с. 29-30].
Преподаватель XX
3 / 2012
стью утверждать, что не менее значимым, хотя и не столь явным, прототек-стом данного произведения является повесть «Выстрел» А.С. Пушкина.
Отсылки к пушкинскому источнику присутствуют в рассказе на разных уровнях: сюжетном, композиционном, лексико-синтаксическом. Вместе с тем, сравнение героев «Истории.» с героями «Выстрела» обнаруживает явный контраст этических составляющих повести и рассказа. Разумеется, точки соприкосновения и расхождения в рамках обозначенной интертекстуальной связи важны, в первую очередь, для понимания метатекста - то есть рассказа А. Гаврилова, но при этом позволяют по-новому взглянуть и на текст повести Пушкина.
К реминисценциям формального характера можно отнести «пушкинский» синтаксис «Истории.», характерной чертой которого является постановка местоимения после определяемого слова. Ср. у Пушкина: почтеннейшее письмо ваше, до самой кончины своей, главное упражнение его и др., у Гаврилова: герой наш был холост, тайн своих не раскрывал, упорствовал в безумии своем, падение это произошло в секунды.
Кроме того, слова «голубчик», «горячка», «вольнодумец», не являясь собственно цитатами из «Выстрела», воспринимаются как принадлежащие лексике пушкинской эпохи.
Повествование «Истории майора Симинькова», как и «Выстрела», ведется от первого лица. В роли рассказчика также выступает бывший военный, вышедший в отставку, с той лишь разницей, что в «Истории.» автор сделал его очевидцем описываемых событий, а у Пушкина, помимо рассказчика И.П. Белкина, есть еще ссылка на «реальный» источник - не-
коего подполковника И.Л.П. При этом следует отметить существенное различие в композиции двух произведений: «История.» сугубо монологична, тогда как в «Выстреле» слово поочередно дается каждому из участников конфликта - от лица Сильвио рассказывается о первой дуэли, от лица графа - о второй.
Местом действия своего рассказа Гаврилов, вслед за Пушкиным, выбрал глухое захолустье. Жесткие пространственные границы («местечко***», «где, кроме своих мундиров, /офицеры/ не видали ничего» [8, с. 21], в «Выстреле» и закрытый ракетный дивизион «в болотистых лесах, окруженных по периметру танталовыми нитями сигнальной системы» [9, с. 343], в «Истории.») позволяют более ярко продемонстрировать особенности социальной среды военных, изолированных в силу службы от остального мира и живущих не только по уставу, но и по собственным неписанным законам.
Завязкой сюжета в рассказе служит конфликт старшего офицера с младшим. При этом природа противостояния Супруна и Симинькова та же, что и в конфликте Сильвио с молодым графом: зависть (со стороны старшего), нежелание уступать первенство и терять авторитет среди сослуживцев.
Сравнение главных героев повести и рассказа позволяет говорить о сходстве между ними в чертах характера и социальном статусе.
Образ командира дивизиона Супруна во многом напоминает Сильвио. Так, последнему присущи: «угрюмость, крутой нрав и злой язык» [8, с. 22]. О Супруне сказано, что он был «человек весьма крутой» [9, с. 344], допускавший «грубости и насмешки» в адрес подчиненных, а также то, что он «мрачно»
355
ВЕК
356
(это наречие повторяется несколько раз) наблюдает за карьерными успехами новичка Симинькова. Слово «старик» в отношении Супруна у Гаврилова, как и в отношении Сильвио у Пушкина, маркирует не только возраст, но и авторитетное положение героя в среде молодых военных. В бытность гусаром Сильвио «обожали» товарищи, позже, выйдя в отставку, он имел «влияние» на умы молодых офицеров благодаря своей «опытности» [8, с. 22]. О Супруне, прошедшем путь от «старшины роты до полковника», замечено, что «солдаты его, кажется, любили...» [9, с. 344]. Роднит этих героев и то, что оба они горят желанием отомстить сопернику.
Однако если в характере Сильвио, несмотря на его коварство и мстительность, все-таки побеждает благородство, то в характере Супруна явно превалирует подлость. Нелепые происшествия, разрушающие карьеру Си-минькова, подаются рассказчиком как роковые случайности, но осведомленность последнего, по воле автора, оказывается хуже читательской: разбросанные в тексте замечания дают понять, что все происходящее - дело рук комдива Супруна. Красноречиво свидетельствуют о чувствах Супруна к Си-минькову «затаенные презрительно-враждебные взгляды./которые/ как бы говорили: еще посмотрим. » [там же, с. 349]. Неслучайно сказано и то, что «от выпадов прямых он перешел к выпадам косвенным, в которых тоже был мастак» [там же, с. 346].
Таким образом, в интертекстуальной паре Сильвио - Супрун налицо совпадение ряда свойств характера и мотивов поведения, однако ключевые характеристики героев оказываются диаметрально противоположными.
Возникающая интертекстуальная
антонимия (благородство - подлость) отчасти объясняет, почему в рассказе Гаврилова акцент в паре «старший -младший» явно смещен в сторону младшего (Симинькова), хотя он, также как и граф в пушкинской повести, в конце концов проигрывает соперничество.
При всей важности роли Супруна в рассказе автор подчеркнуто держит его в тени: не дает описания его внешности, не отводит ему ни единой реплики, тем самым словно подчеркивая образ трусливого интригана, не способного выиграть в открытой борьбе, но мастерки наносящего удары исподтишка. Кроме того, этот прием, по-видимому, выражает отношение к данному персонажу самого Анатолия Гав-рилова, чьи симпатии, несомненно, на стороне Симинькова.
Николай Иванович Симиньков -это синтетический образ, в котором соединились черты Сильвио и молодого графа «известной фамилии». От Сильвио у него загадочное прошлое и любовь к военным книгам. От графа -красота, красноречие, элегантность и невероятное для офицера советской армии богатство: «прекрасно сшитый костюм, чемодан из натуральной кожи, серебряный портсигар с монограммой..., папиросы «Герцеговина Флор», тонкий аромат дорогого одеколона..» [там же, с. 343]. Привычка Николая Ивановича вставлять французские выражения в повседневную речь, слухи среди сослуживцев о его возможном масонстве, а также увлечение биографией Наполеона делают его похожим скорее на романтического героя XIX в., чем на советского ракетчика.
Помимо прочего, Симинькова роднит с пушкинским графом невозмутимость и уверенность в себе. Вспомним: отказ Сильвио от выстре-
Преподаватель |_
3 / 2012
ла во время первой дуэли объясняется тем, что в решающую минуту его противник - граф - слишком хладнокровен и спокоен: «Он стоял под пистолетом,, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне...лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит?» [8, с. 36].
Хладнокровие и самоуверенность Симинькова становятся основным раздражающим фактором для Супруна, а также его главной мишенью, - таким образом, Гаврилов демонстрирует ту же детерминанту поведения героя-инициатора конфликта, что и Пушкин. Ср.: «Супрун пребывал в ярости, но то была уже ярость бессилия... Симиньков же по-прежнему держался хладнокровно, подчеркнуто строго придерживался буквы устава..» [9, с. 346], «...был...прост, естественен, называл его /Супруна/ по имени-отчеству и, казалось, вовсе не помнил зла, хотя за всей его простотой все же угадывалась некоторая снисходительность к старику - Супрун это чувствовал и с каждым днем мрачнел все более...» [там же, с. 349].
Далее на глазах у читателя постепенно разрушается созданный на первых страницах рассказа идеальный образ офицера, воплощением которого является Симиньков. При этом Гав-рилов прибегает к характерному для постмодернистской литературы стилистическому приему: игре прямого и переносного значений3. Так, он обыгрывает значения существительного «падение», рассказывая про «действительное падение Симинькова на плацу во время торжественного марша» [там же], а также вкладывая в это слово «некий общий смысл» [там же], который впоследствии прямо не уточняется. Одна-
ко ясно, что имеется ввиду карьерное, и - самое главное - нравственное падение Симинькова.
Весьма примечательно, что этот прием игры значений работает не только непосредственно в тексте рассказа Гаврилова, но и на интертекстуальном уровне, в рамках «диалога» ме-татекста и прототекста.
Прежде чем перейти к рассмотрению конкретного примера необходимо упомянуть, что в обоих произведениях есть замечание о том, какие слабости, согласно кодексу чести, считались недопустимыми в поведении офицера. У Пушкина главным пороком объявляется трусость: «Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение всевозможных пороков» [8, с. 27]. А в рассказе Гаврилова, действие которого происходит в середине 60-х гг. XX в., находим, что среди всех грехов «несмываемым пятном» считалось «нарушение режима секретности», которое «приравнивалось к потере офицерской чести» и «делало нарушителя в глазах начальства и даже друзей-сослуживцев парией» [9, с. 353]. Таким образом, налицо несовпадение базовых нравственных ценностей армии пушкинской эпохи и советского периода, что имеет особый смысл в контексте интертекстуальных перекличек двух произведений.
У Пушкина в эпизоде о несостоявшейся по непонятным до поры причинам дуэли Сильвио с оскорбившим его офицером-новичком есть следующий комментарий рассказчика: «...После несчастного вечера мысль, что честь его была замарана и не омыта по его собственной вине.не покидала меня и мешала мне обхо-
357
3 Наиболее ярко этот прием продемонстрирован у В. Набокова в романе «Приглашение на казнь».
358
диться с ним по-прежнему...» [8, с. 28]. Краткие страдательные причастия «замарана» и «омыта» в данном случае используются в переносном значении.
У Гаврилова глагол «омыть» встречается в кульминационном эпизоде рассказа о поисках пропавшей бумаги из секретного пакета, вверенного на хранение Симинькову. Речь опять же идет о защите офицерской чести, ради чего Симиньков спускается в бункер с нечистотами, чтобы лично проверить все выброшенные туда бумажки. Далее автор дает понять, что защитный ракетный костюм не спас Симинькова от того, чтобы замараться фекалиями, после чего подчиненные «омыли его из брандспойтов» [9, с. 354]. Таким образом, в эпизоде эксплицитно реализуется прямое значение глагола «омыть» и имплицитно - прямое значение глагола «замараться».
Помимо этого, подтекст «Истории.» указывает и на переносные значения этих глаголов. Ряд замечаний о поведении Симинькова в критическую минуту - «в кровь избил штабного писаря Ромашко», «поднял дивизион по тревоге» и заставил «весь день.не разгибая спин» [там же, с. 353], обшаривать «все углы и закоулки» - говорят о том, что он замарал, так и не сумев впоследствии омыть, свою безупречную репутацию справедливого начальника с железной выдержкой.
В конце «Истории.» рассказчик отказывается «по-стариковски» встречаться с Симиньковым спустя несколько лет после описанных событий. Автор не дает четкого объяснения этого отказа, но собранные воедино детали повествования позволяют утверждать, что, по крайней мере, отчасти причина может быть выражена вышеприведенной фразой из «Выстрела» о «зама-
ранной» и «не омытой» чести. Эта версия подтверждается тем, что отношения рассказчика и Симинькова также являются элементом цитирования и выстраиваются по той же схеме, что и отношения рассказчика и Сильвио в «Выстреле»: оба героя, Сильвио и Си-миньков, создают впечатление людей весьма избирательных в связях, но при этом заметно выделяют рассказчика из общей массы военных. Кроме того, рассказчик «Истории.» также узнает о развязке событий только по прошествии времени, выйдя в отставку.
Развязка рассказа Гаврилова вместе с завязкой и кульминацией образует композиционный рисунок, вполне соотносящийся с тем, который мы наблюдаем в «Выстреле». Как и в пушкинской повести, эта развязка мотивирована всем ходом межличностного конфликта и разрешает ситуацию в пользу старшего. Однако Гаврилов, избрав для своего персонажа (Супруна) ту же задачу, что и Пушкин для Сильвио, - развенчание соперника -демонстрирует совершенно иной способ ее реализации, вследствие чего образы обоих героев рассказа (Супруна и Симинькова) оказываются значительно сниженными, по сравнению с героями «Выстрела».
Сильвио морально побеждает соперника в честном поединке и в результате поднимается в глазах читателя на более высокую ступень нравственности. Супрун же, совершивший, по всей вероятности, подлую кражу, становится воплощением зла.
У Пушкина развязка служит разрядке эмоциональной напряженности, а у Гаврилова она, наоборот, усиливает драматизм ситуации. Вспомним: молодой князь в конце пушкинской повести предстает перед читате-
Преподаватель |_
3 / 2012
лем вполне счастливым и довольным жизнью, тогда как Симиньков из блестящего, талантливого офицера превращается сначала в посредственного командира низшего звена, а затем и вовсе в обрюзгшего заведующего тиром, который «не чурается рюмки» [там же, с. 356].
Таким образом, в рамках одного и того же «авантюрно-героического» литературного типа [см. об этом: 10, с. 161-163], представленного в образах главных героев обоих произведений, налицо снижение морального статуса персонажей метатекста. Важно отметить, что в данном случае это снижение имеет не пародийную или игровую природу (что свойственно постмодернистским произведениям), а является результатом серьезного художественного осмысления проблемы падения нравов в офицерской среде и его последствий. Главный герой рассказа -майор Симиньков - представлен сначала жертвой, а затем вершителем этого падения. Ответ на вопрос: почему потерпел фиаско Симиньков, пожалуй, наиболее точно выражает английская фраза, в переводе звучащая так: при соприкосновении перчатки с грязью всегда становится грязной перчатка, а не «лайковой» грязь.
То, что при совпадении сюжетной матрицы повесть А.С. Пушкина и рассказ А. Гаврилова имеют совершенно разное нравственно-этическое наполнение, еще раз подтверждает диалогическую сущность интертекстуального цитирования, о чем не раз писали исследователи проблемы интертекста [см. об этом, напр.: 11, с. 198]. Подлинный психологизм рассказа Гаври-лова позволяет отнести реминисценции пушкинской повести к первому из выделенных Б.В. Томашевским еще в
1920-е гг. типов текстовых «схождений»: «сознательной цитации», предлагающей новую трактовку проблематики широко известного произведения [см.: 12, с. 210-213].
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Ильин И.П. Постструктурализм. Декон-структивизм. Постмодернизм. - М.: Ин-трада, 1996.
2. Кузьмина Н.А. Интертекст и его роль в процессе эволюции поэтического языка. -М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009.
3. Гершензон М.О. Плагиаты Пушкина // Гершензон М.О. Статьи о Пушкине. - М.: Academia, 1926.
4. Черняк М.А. Современная русская литература. - М.: Форум-Сага, 2010.
5. Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа // Эстетика словесного творчества. - М.: Искусство, 1979.
6. Толстая Т. Интервью Серафиме Ролл. // Постмодернисты о посткультуре: Интервью с современными писателями и критиками. - М.:, ЛИА Р. Элинина, 1998.
7. Топоров В.Н. К исследованию анаграмматических структур // Исследования по структуре текста. - М.: Наука, 1987. 359
8. Пушкин А.С. Выстрел // Повести Белкина. - М.: Художественная литература, 1983.
9. Гаврилов А. История майора Симинькова // Русские цветы зла. Сборник / Сост.
B. В. Ерофеев. - М.: Подкова, 1997.
10. Хализев В.Е. Теория литературы. - М.: Высшая школа, 1999.
11. Ильин И.П. Стилистика интертекстуальности: теоретические аспекты // Проблемы современной стилистики: сборник научно-аналитических трудов. - М.: Наука, 1989.
12. Томашевский Б.В. Пушкин - читатель французских поэтов // Пушкинский сборник памяти С. А. Венгерова. - М.; Пг.: Го -сударственное издательство, 1923. -
C. 210-213. ■
ВЕК
