CC BY
143
6. Pushkin A.S. Izbrannyye sochineniya. V 2 t. // Vstupit. stat'ya i primech. G. Makogonenko; Primech. D. Blagogo. M.: Khudozhestvennaya literatura., 1980. T.1. S.814.
7. Lermontov M. YU. Stikhotvoreniya; Poemy; Maskarad; Geroy nashego vremeni. M.: Khudozhestvennaya literatura., 1989. S.479.
8. Lirika F. I. Tyutcheva. Stikhi klassikov. URL: http://stihi-klassikov.ru/taxonomy/term/783/all (data obrashcheniya: 12.11.2018).
УДК 811 О. В. Куныгина
Южно-Уральский государственный гуманитарно-педагогический университет, Челябинск
ИНТЕРТЕКСТ И ПРИЁМЫ ЕГО ВВЕДЕНИЯ В ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ТЕКСТ (НА ПРИМЕРЕ РАССКАЗА Л. Е. УЛИЦКОЙ «ПИКОВАЯ ДАМА»)
Аннотация: Статья посвящена изучению способам введения интертекстуальных единиц в текст художественного произведения. В рассказе Л. Е. Улицкой «Пиковая дама» «другой голос» вводится посредством цитат, реминисценций и библейских выражений.
Ключевые слова: интертекст, интертексте-ма, реминисценция, фразеологизм.
O. V. Kunygina
South Ural State Humanitarian-Pedagogical University, Chelyabinsk
INTERTEXT AND RECEPTIONS OF ITS INTRODUCTION IN ARTISTIC TEXT (BY THE EXAMPLE OF LEU ULITSKY'S STORY "PEAK LADY")
Annotation: The article is devoted to the study of methods for introducing intertextual units into the text of a work of art. In the story of L. E. Ulitskaya "The Queen of Spades" "another voice" is introduced through quotations, reminiscences and biblical expressions.
Key words: intertext, intertextma, reminiscence, idiom.
Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нём на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах.
Р. Барт
Проблема изучения интертекста, интертекстуальности, способов и средств их выражения не случайно стала одной из самых актуальных в современной лингвистике конца ХХ - начала XXI вв. В первую очередь интерес к её решению связан с анализом текстов современных писателей и поэтов (Д. Пригов, Т. Толстая, В. Пелевин, Л. Петрушев-ская, Л. Улицкая, Д. Рубина, Б. Акунин, М. Шишкин и др.), произведения которых являют собой целую систему, выстроенную на основе «модернизации прототекстов, принадлежащих перу выдающихся людей XIX-XX вв. - философов, классиков литературы, общественных деятелей» [1, с. 77].
Термин текст достаточно однозначно толкуется почти всеми лингвистическими словарями и справочниками. Например, в энциклопедии «Русский язык» сказано, что текст - это «объединённая
смысловой связью последовательность знаковых единиц, основными свойствами которой являются связность и цельность» [2, с. 555].
Термины интертекст, интерте-
кстуальность, интертекстема, как отмечает В. М. Мокиенко, «пока ещё практически не проникли в словари и справочники, но в какой-то мере прозрачны благодаря латинским корням inter- и text-, их образующим» [3, с. 5].
Термин интертекст появился в французской лингвистике, но генетически связан с русской филологической традицией. Юлия Кристева, автор термина, сформулировала свою концепцию интертекстуальности в 1967 году на основе переосмысления работы М. М. Бахтина «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве» (1924). Французская исследовательница болгарского происхождения отмечает, что помимо данной художнику действительности он имеет дело также с предшествующей и современной ему литературой, с которой находится в постоянном «диалоге». Ю. Кристева, опираясь на понятия диалогизма и полифонизма, разработанные советским учёным, указывает на свойство любого текста вступать в диалог с другими текстами и определяет эту способность как интертекстуальность.
В настоящее время интертекстуальность рассматривается как важнейшая текстовая категория и является объектом внимания литературоведов и лингвистов: «литературоведа интересуют в первую очередь источники литературных прототекстов, а исследователя по лингвистике текста - способы включения интекстов в художественное произведение» [4, с. 38].
Современные исследователи по-разному называют это явление: интертекстуальность, мета-текстовость, межтекстовая соотнесённость, коммуникативный фрагмент. Как бы при этом ни различались терминологические обозначения, понимание его разными исследователями в целом близко-значно.
Интертекст, или «текст в тексте», по выражению Н. С. Валгиной, - это «введение в оригинальный авторский текст чужого текста» [5, с. 141].
С точки зрения Н. А. Кузьминой, «интертекстом называется объективная информационная (текстовая) реальность, являющая продуктом творческой деятельности Человека, способная бесконечно самогенерироваться по стреле времени» [6, с. 95].
В своей работе мы опираемся на следующее определение интертекста, данное А. В. Савченко: это «такие текстообразующие элементы, которые, присутствуя в тексте, вызывают в сознании читателя дополнительные смысловые ассоциации и способствуют расширению смысловых границ текста» [7, с. 155]. Действительно, интертекстуальность, с одной стороны, принадлежит новому тексту, с другой - уже некогда созданному.
Способы введения интертекста разнообразны и тесно связаны с индивидуальной личностью автора. Способы и приёмы взаимодействия текстов могут быть в высшей степени сложными, оригинальными и особенно значимыми для сюжета, композиции произведения и особенно его смысла.
Причём интертекст не обязательно должен быть «чужим» для данного автора: это может быть текст самого автора, но преподнесённый от «чужого» имени, например, от имени персонажа.
Чужой текст может быть представлен в основном тексте в виде прямого включения: это прежде всего цитирование, точное и неточное. Возможно и скрытое цитирование чужих строк, вкраплённых в авторский текст без какого бы то ни было выделения.
Это могут быть литературные реминисценции (от позднелатинского reminiscentia - воспоминание)
- черты, наводящие на воспоминание о другом произведении, результат заимствования автором отдельного образа, мотива, стилистического приёма.
Библейские сюжеты, образы, крылатые выражения часто служат материалом для творческих преобразований в текстах художественной литературы.
Таким образом, интертекстуальные включения, благодаря контакту «своего» и «чужого», создают условия для «сущностных (как смысловых, так и структурных) трансформаций текста» [5, с. 154].
Творчество Людмилы Евгеньевны Улицкой стало одним из ярких событий современной русской прозы. Первые рассказы писательницы были опубликованы в начале 1980-х годов в Париже, а затем изданы на родине. В её произведениях сильна классическая повествовательная традиция и решаются «вечные» проблемы семейных взаимоотношений, смысла жизни, смерти, памяти, добра и зла, профессионального долга. Именно поэтому в творчестве Л. Е. Улицкой важное смыслообразую-щее место занимает диалог с «художественным наследием прошлого», страстное желание постичь сложность, многогранность человеческой личности.
В ходе анализа текста было установлено, что интертекстуальные элементы в рассказе Л. Е. Улицкой «Пиковая дама» [8] весьма разнообразны: «другой голос», по нашим наблюдениям, вводится посредством цитат, реминисценций и библейских выражений.
Цитата, по образному выражению Н. А. Кузьминой, «это всегда второй голос, следовательно, цитата диалогична. При этом диалогич-ность - вовсе не обязательно полемика: точка зрения, заявленная в цитате, может совпадать с позицией автора, но никогда не сливается с ней до тех пор, пока цитата осознаётся как цитата, т.е. высказывание другого лица» [6, с. 101]. Главное в цитате
- это узнаваемость: «цитата сохраняет своё качество до тех пор, пока восстановима её материальная оболочка» [6, с. 102]. Чужое слово служит для автора формой выражения своего собственного смысла.
Интертекстема пиковая дама находится в абсолютно сильной позиции заглавия, которое отсылает к известному произведению А. С. Пушкина [9]. Вынесенная в позицию заглавия описываемая единица обозначает таким образом доминирующий смысл рассказа. По мере развёртывания текста обнаруживается связь интертекстемы с образом главной героини - Мур, так что цитата-заглавие приобретает конкретность.
Прямая цитата выполняет характерологическую функцию: «одним мазком» максимально точно вскрыть ведущую черту описываемого лица.
В произведении Л. Е. Улицкой приведена история жизни героини, дамы более чем преклонного возраста: сначала автор знакомит читателей со старушкой Мур, затем следуют страницы, посвя-щённые её молодости и зрелости, дополняемые воспоминаниями её дочери Анны Фёдоровны и монологами самой героини. История Мур во многом похожа на историю героини Пушкина: в молодости - красота, власть над мужчинами, бурная светская жизнь, в старости - бесконечные воспоминания и полное равнодушие к окружающим, а также желание повелевать и добиваться исполнения всех капризов.
Проследим эту связь, сравнив тексты двух произведений. Например, Мур из произведения Л. Е. Улицкой «всегда думала о нескольких вещах одновременно, как будто плела пряжу из нескольких нитей» [8, с. 269].
В прежние времена Мур интересовалась событиями и людьми как декорацией собственной жизни и статистами ее пьесы, но с годами все второстепенное линяло и в центре пустой сцены оставалась она одна и ее разнообразные желания [8, с. 269-270].
Всю жизнь ей нравилось хотеть и получать желаемое, истинная беда ее была в том, что хотение кончилось, и смерть только тем и была страшна, что она означала собой конец желаний [8, с. 270].
Графиня из произведения А. С. Пушкина, ««конечно, не имела злой души; но была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему» [9, с. 193].
Обе героини - азартные натуры, что подтверждается текстом двух произведений.
Я была девчонка. Диадему Каспари мне подарил в двадцать втором, я тогда была за ним замужем, а проиграла я ее в двадцать четвертом в Тифлисе [8, с. 263].
Самое удивительное, что подробности были неисчерпаемы, - про то, что Мур вышла замуж на пари и выиграла бриллиантовую брошь у знаменитой подруги, Анна Фёдоровна давно знала... [8, с. 269].
Однажды при дворе она проиграла на слово герцогу Орлеанскому что-то очень много. Приехав домой, бабушка, отлепливая мушки с лица и отвязывая фижмы, объявила дедушке о своем проигрыше, и приказала заплатить [9, с. 189].
Она выбрала три карты, поставила их одну за другою: все три выиграли ей соника, и бабушка отыгралась совершенно [9, с. 189].
Обе героини имели власть над мужчинами.
Тайна в ней, должно быть, действительно была, не одни только любовники млели над ней [8, с. 264].
Народ бегал за нею, чтоб увидеть 1а Vënusmoscovite; Ришелье за нею волочился, и бабушка уверяет, что он чуть было не застрелился от ее жестокости [9, с. 188].
Единица пиковая дама зафиксирована в «Словаре крылатых выражений Пушкина» В. М. Мокиен-ко и К. П. Сидоренко и имеет следующее значение: «О женщине, внешне напоминающей старую графиню, героиню повести» [10, с. 465].
И всё же А. С. Пушкин как будто добрее, снисходительнее к своей героине. А старуха Мур, по словам его бывшего зятя, «чудовище, гений эгоизма, Пиковая Дама, всех уничтожила, всех похоронила...» [8, с. 287].
В рассказе Улицкой карточная пиковая дама превращается в реальную Пиковую Даму, но только недоброжелательность её уже не тайная, а откровенная, доходящая, если что-то делается не по её желанию, до настоящей агрессии. Как ни странно, современная Пиковая Дама помогла понять пушкинскую героиню: она, унижая слабых, кротких, добрых, тешит своё властолюбие, капризничает, привередничает, живёт только для себя, являясь символом крайнего эгоизма.
Следовательно, интертекстема пиковая дама выполняет важную роль в развёртывании основных мотивов рассказа Л. Е. Улицкой и служит ключом к пониманию заложенного в нём подтекста.
Иногда интертекстемы-цитаты включаются в авторское повествование.
В ночь накануне отъезда Анна Фёдоровна и Катя почти не спали. Под утро позвонил Марек, сказал, чтоб лишнего барахла не брали, в Гоеции, как известно, всё есть, что он ждёт не дождётся и встретит в аэропорту [8, с. 291].
Единица в Греции всё есть относит читателя к цитате из водевиля А. П. Чехова «Свадьба» (1890), где один из героев, кондитер-грек Дымба, хвастливо заявляет в ответ на любой вопрос, что «в Греции всё есть». Эта интертекстема носит шутливо-иронический характер и необходима говорящему, чтобы подчеркнуть, что «всё у кого-либо где-либо (в том числе и в Греции) всё есть» [11, с. 148]. Л. Е. Улицкая рассчитывает на то, что эта фраза относится к «социальным фоновым знаниям, то есть тем, которые известны всем участникам ещё до начала сообщения» [5, с. 16], поэтому сопровождает её вводным словом как известно.
Особую роль играют реминисценции - отсылка к более или менее известным ранее произведённым текстам в составе более позднего текста. Образование реминисценции в новом тесте основано на том, что говорящий или пишущий вспоминает какую-либо ситуацию, выражение из ранее созданных текстов и в том или ином виде включает её в новый текст. Например, в начале рассказа Л. Е. Улицкой читатель знакомится с таким эпизодом:
Проснулась она рано, если не сказать среди ночи, - четырёх ещё не было - от дурного сна. Взрослый мужчина, уменьшенный до размера большой куклы, лежал в ящике письменного стола и жаловался: «Мамочка, как же мне здесь плохо...»
Это был её сын, и сердце сжалось от горя: ничем она ему помочь не могла...
Сына же на самом деле никакого не было, была дочь, и проснулась она в ужасе оттого, что сон был сильнее яви, и в первую минуту после пробуждения она была уверена, что сын-то у неё
есть, но она про него совершенно забыла [8, с. 261-262].
В этом эпизоде представлена «текстовая перекличка» с романом М. Горького «Жизнь Клима Самгина»: во время поисков утонувших Клим слышит запомнившуюся ему на всю жизнь реплику одного из взрослых: «Да был ли мальчик, может, мальчика-то и не было?»
По сведениям «Большого словаря крылатых слов и выражений русского языка», интертекстема а был ли мальчик? используется говорящим для иронического «выражения сомнения в наличии самого источника конфликта, несчастного случая, недоразумения и т.д.» [11, с. 38].
Однако в тексте Л. Улицкой прямо это выражение не упоминается, а чужие слова так вплетаются в ткань повествования, что ощущаются как достаточно скрытый намёк. Сама воспроизведённая ситуация сна подготавливает читателя к дальнейшему повествованию и «снимает» иронический оттенок, усиливая «доминанту смерти, трагичности».
Безусловно, чтобы понять и выявить эти текстовые реминисценции, необходимо наличие фоновых знаний и у автора текста, и у читателя. Такие фоновые знания - это не просто элемент эрудиции автора, они способны подчеркнуть доминантные смыслы основного текста, открыть иной смысл, рождённый в результате наложения смыслов, а также создать разные уровни восприятия текста в целом.
Ещё одной реминисценцией, выявленной нами в тексте рассказа Л. Е. Улицкой, является определение места действия произведения. Только в одном предложении автор упоминает, что дом, где живут герои, располагается в Замоскворечье. В сознании читателя возникает воспоминание о пьесах и героях драматурга А. Н. Островского, о нравах «тёмного царства», о героях, которые «поедом едят» своих домашних. Так место действия выбрано писательницей не случайно: Мур предстают ещё и неким символом «самодурства», постоянно капризничая и выражая своё недовольство по любому поводу.
Следовательно, интертекстемы-ремини-
сценции представляют собой особый функциональный приём, позволяющий расширить рамки повествования и точнее создать образ главной героини.
Совершенно специфическую функцию выполняют библейские выражения (фразеологизмы-библеизмы, библеизмы). Они тоже опираются на фоновые знания читателей, знакомых в той или иной степени с библейскими сюжетами, персонажами Нового и Ветхого Завета. Многозначность библейских выражений, их нравственно-морализаторский потенциал, высокая степень обобщённости значения, а также связь с мировой культурой дают возможность использовать их как интертекстуальные единицы, вызывающие многослойные ассоциации у читателя. Их изначальная оценочность позволяет им кратко выражать сущность события, характеризовать лицо, выступать в качестве выражения авторского отношения.
Например, в тексте рассказа Л. Е. Улицкой встречается выражение имя им легион.
Это была лучшая страница её воспоминаний - её знаменитые любовники. Имя им было легион. Немало бумаги было измарано в честь её бледных локонов и неизречённых тайн души лучшими перьями, а по её портретам, хранящимся в музеях и частных собраниях, можно было бы изучать художественные течения начала века [8, с. 264].
Интертекстема имя им легион зафиксирована во многих словарях крылатых слов и выражений и восходит к Новому Завету, где в одной из притч рассказывается о встрече Иисуса с человеком, одержимым бесом. Желая исцелить больного, Иисус спросил: «Как тебе имя?» И он сказал в ответ: «Легион имя мне, потому что нас много». Легион - воинское подразделение в римской армии численностью около 5-6 тысяч человек, в Новом Завете употреблено переносно - 'очень много '[12, с. 255-256].
В рассказе Л. Е. Улицкой она включена в ткань авторского повествования и служит для выражения явно неодобрительного отношения к своей героине.
Таким образом, интертектемы полифункциональны и выполняют информативную функцию, являются средством характеристики персонажа, способствует выражению авторской оценки героя и события. Интертекст - это не просто элемент эрудиции автора или «внешнее украшение», он способен подчеркнуть или проявить доминантные смыслы основного текста, открыть иной смысл, а также создать разные уровни восприятия текста в целом.
Список литературы
1. Гашева Л. П. Интертекст как полифункциональная единица текста // Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе: сборник докладов международной научной конференции. Магнитогорск: Изд-во МаГУ, 2003. С. 76-81.
2. Русский язык. Энциклопедия / гл. ред. Ю.Н. Караулов. М.: Большая Российская энциклопедия; Дрофа, 1987. 703 с.
3. Мокиенко В. М. Интертекстемы и текст в славянских языках // Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе: сборник докладов международной научной конференции. Магнитогорск: Изд-во МаГУ, 2003. С. 4-27.
4. Болотнова Н. С. Коммуникативная стилистика текста: словарь-тезаурус. М.: Флинта: Наука, 2009. 384 с.
5. Валгина Н. С. Теория текста: учебное пособие. М.: Логос, 2004. 280 с.
6. Кузьмина Н. А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка. М.: КомКнига, 2006. 272 с.
7. Савченко А. В. Интертекстуальность как характеристика эпохи (на материале романа Й. Шкворецкого «Танковый батальон») //II Славистические чтения памяти профессора П. А. Дмитриева и профессора Г.И. Сафронова: материалы межд. науч. конф. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2001. С. 155-157.
8. Улицкая Л. Е. Сквозная линия: Повесть. Рассказы. М.: Изд-во Эксмо, 2004. 320 с.
9. Пушкин А. С. Романы. Повести. Драматические произведения. Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 1981. 400 с.
10. Мокиенко В. М, Сидоренко К. П. Словарь крылатых выражений Пушкина. СПб.: Изд-во СПбГУ; Филио-Пресс, 1999. 752 с.
11. Берков В. П., Мокиенко В. М, Шулежкова С. Г. Большой словарь крылатых слов и выражений русского языка: ок. 5000 ед.: в 2 т. Магнитогорск: МаГУ; Greifswald: Ernst-Moritz-Arndt-Universitat, 2008. Т. I. А-М. 658 с.
12. Дубровина К. Н. Энциклопедический словарь библейских фразеологизмов. М.: Флинта: Наука, 2010. 808 с.
References
1. Gasheva L. P. Intertekst kak polifunktsional'naya yedinitsa teksta // Intertekst v khudozhestvennom i publitsisticheskom diskurse: sbornik dokladov mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii. Magnitogorsk: Izd-vo MaGU, 2003. S. 7681.
2. Russkiy yazyk. Entsiklopediya / gl. red. YU.N. Karaulov. M.: Bol'shaya Rossiyskaya entsiklopediya; Drofa, 1987. 703 s.
3. Mokiyenko V. M. Intertekstemy i tekst v slavyanskikh yazykakh // Intertekst v khudozhestvennom i publitsisticheskom diskurse: sbornik dokladov mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii. Magnitogorsk: Izd-vo MaGU, 2003. S. 4-27.
4. Bolotnova N. S. Kommunikativnaya stilistika teksta: slovar'-tezaurus. M.: Flinta: Nauka, 2009. 384 s.
5. Valgina N. S. Teoriya teksta: uchebnoye posobiye. M.: Logos, 2004. 280 s.
6. Kuz'mina N. A. Intertekst i yego rol' v protsessakh evolyutsii poeticheskogo yazyka. M.: KomKniga, 2006. 272 s.
7. Savchenko A. V. Intertekstual'nost' kak kharakteristika epokhi (na materiale romana Y. Shkvoretskogo «Tankovyy batal'on») // II Slavisticheskiye chteniya pamyati professora P. A. Dmitriyeva i professora G.I. Safronova: materialy mezhd. nauch. konf. SPb.: Izd-vo SPbGU, 2001. S. 155-157.
8. Ulitskaya L. Ye. Skvoznaya liniya: Povest'. Rasskazy. M.: Izd-vo Eksmo, 2004. 320 s.
9. Pushkin A. S. Romany. Povesti. Dramaticheskiye proizvedeniya. Chelyabinsk: Yuzh.-Ural. kn. izd-vo, 1981. 400 s.
10. Mokiyenko V. M., Sidorenko K. P. Slovar' krylatykh vyrazheniy Pushkina. SPb.: Izd-vo SPbGU; Filio-Press, 1999. 752 s.
11. Berkov V. P., Mokiyenko V. M., Shulezhkova S. G. Bol'shoy slovar' krylatykh slov i vyrazheniy russkogo yazyka: ok. 5000 yed.: v 2 t. Magnitogorsk: MaGU; Greifswald: Ernst-Moritz-Arndt-Universitat, 2008. T. I. A-M. 658 s.
12. Dubrovina K. N. Entsiklopedicheskiy slovar' bibleyskikh frazeologizmov. M.: Flinta: Nauka, 20
УДК 81 О. В. Новикова
Православный Свято-Тихоновский Гуманитарный Университет, Москва
АКТУАЛИЗАЦИЯ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОЙ КОНВЕРГЕНЦИИ В АНГЛОЯЗЫЧНОЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Аннотация: Статья посвящена феномену конвергенции фразеологических единиц с зоонимами в текстах художественной литературы XIX-XX веков. В работе уделяется внимание некоторым широко используемым стилистическим приемам в контексте для создания высокого прагматического эффекта. В результате трансформаций зоосеми-ческие фразеологические единицы обладают высоким прагматическим эффектом благодаря образности, лежащей в основе описанных единиц.
Ключевые слова: фразеологические единицы с зоонимами, преобразования, конвергенция, прагматический эффект, образность, экспрессивность.
O. V. Novikova
St. Tikhon's Orthodox University, Moscow
ACTUALIZATION OF PHRASEOLOGICAL CONVERGENCE IN THE ENGLISH LITERATURE
Annotation: The article deals with phraseological convergence of some animal idioms in the fiction texts of the 19-20th century. The paper focuses on some widely used means of occasional phraseological changes in the context in order to achieve pragmatic goals. The transformed animal idioms have expressive potential due to the colourful images they are based on.
