CC BY
119
УДК 821.161.1
Швецова Татьяна Васильевна
Гуманитарный институт филиала Северного (Арктического) Федерального университета им. М.В. Ломоносова (г. Северодвинск)
ПУШКИНСКИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ В ПОВЕСТИ И.С. ТУРГЕНЕВА «БРЕТЁР»
В статье рассматривается повтор пушкинской ситуации и копирование образа героя И.С. Тургеневым, которые открывали автору «Бретёра» возможность художественно осмыслить эволюцию своей поэтики и поставить программный для русской литературы XIX века вопрос о новом типе героя.
Ключевые слова: А.С. Пушкин, И.С. Тургенев, сюжет, парадигма героя, философия поступка.
Тргенев и Пушкин - сближение традиционное. Для Тургенева Пушкин был всегда «высшим проявлением русского гения». Тургеневское творчество все проникнуто «пушкинским словом». Автор «Записок охотника», высоко ценивший поэзию Пушкина, не остался равнодушен и к пушкинской прозе.
Современные исследователи (И.Л. Альми,
А.А. Бельская, С.В. Гольцер, Т.Б. Трофимова, М.А. Турьян и др.) убедительно раскрывают различные аспекты пушкинского влияния на Тургенева [1]. На наш взгляд, одним из любопытных подтверждений этому является тургеневская повесть «Бретёр».
Комментаторы указывают на то, что появление «Бретёра» в январской книжке «Отечественных записок» совпало с крайним обострением журнально-литературных споров, вызванных идейным и художественным ростом «натуральной школы». Главным предметом этих споров стали такие значительные произведения, увидевшие свет в начале 1847 г., как «Кто виноват?» Герцена, «Обыкновенная история» Гончарова, первые рассказы из «Записок охотника» Тургенева [2]. В этой сложной и напряженной обстановке новая повесть Тургенева почти не была замечена критикой.
Можно думать, что сам Тургенев не считал эту повесть вполне удавшейся: при подготовке издания 1856 г. он подверг ее значительной правке. Десять лет отделяют первоначальный вариант от окончательной редакции произведения. Вероятно, этот период был связан со складыванием концепции «Бретёра», оформляющей образ главного героя.
На первый взгляд, повесть «Бретёр» достаточно проста. Повествователь излагает историю взаимоотношений «странного человека» Авдея Лучкова и романтичного мечтателя Федора Кистера, повествуя об их необычной дружбе, окончившейся досадной смертью молодого корнета от пули штаб-ротмистра. Мы становимся свидетелями трагедии, оборвавшей наметившееся чувство Кистера к избраннице Лучкова. Самой истории любви в повести нет.
Смысловой доминантой повести Тургенева является обозначение качества человека, имеющего страсть к дуэлям. Такие люди, как правило, были связаны с военной специальностью. Слово «бретёр» (другое написание: бреттёр) имеет следующее
значение: «человек, ищущий повод к дуэли», «скандалист», «забияка» [3, т. I, с. 45].
Определив своего героя номинацией «бретёр», сделав его офицером кирасирского полка, что совпадает с социальным статусом известного пушкинского героя, Тургенев как бы напоминает читателю о «Повестях Белкина». Историю затянувшейся дуэли гусара и молодого графа рассказал другой автор в повести «Выстрел». Данная коллизия, связанная с пушкинскими произведениями и перенесенная Тургеневым в свою повесть, по-видимому, своеобразный композиционный прием, необходимый писателю для того, чтобы высветить глубинный подтекст «Бретёра».
Повесть «Выстрел», как и «Бретёр», в поверхностном восприятии тоже проста: история мести за уязвленное самолюбие со счастливым финалом. По словам американского литературоведа Г. Кокса, «пушкинские “Повести Белкина” - пять новелл, пародирующих различные темы романтизма. Первая из них “Выстрел” продолжает традицию литературы о дуэлях, все действие происходит в борьбе за положение в мужской группе» [6]. Сильвио у А.С. Пушкина имеет все мрачные манеры и таинственное прошлое типичных байронических героев.
Модель героя, предложенная в тургеневском произведении, аналогично пушкинскому, имеет установку на Байрона, она выражена словами отца Маши Перекатовой, влюбленной в Лучкова: «Ты думаешь, он так и смотрит лордом Байроном? (В то время только что начинали у нас толковать о лорде Байроне.) Пустяки! Ведь и я, душа моя, в кои-то веки слыл забиякой» [5]. Как видим, байронический герой вызывает явную ироническую реакцию. Из набора свойств персонажей такого типа выделена одна черта - способность устраивать ссоры, конфликтность. Он в вечной ссоре с миром и с самим собой, дисгармоничен, не приемлет действительность или выпадает из ее рамок.
Первый знак, указывающий на близость героев, выведенных Пушкиным и Тургеневым, - общность их облика. «Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил
158
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 2, 2012
© Швецова Т.В., 2012
иностранное имя» [4], - такое описание встречается в пушкинском произведении.
Вот как описывает Тургенев своего бретёра: «Между ними некто Авдей Иванович Лучков, штабс-ротмистр, слыл бретером. Лучков был роста небольшого, неказист; лицо имел малое, желтоватое, сухое, волосы жиденькие, черные, черты лица обыкновенные и темные глазки. <...> Авдей Иванович был дурен собою и немолод; но зато пользовался страшной славой <...>
Он принадлежал к числу людей, которым как будто дано право власти над другими; но природа отказала ему в дарованиях - необходимом оправдании подобного права. Не получив образования, не отличаясь умом, он не должен бы был разоблачаться; может быть, ожесточение в нем происходило именно от сознания недостатков своего воспитания, от желанья скрыть себя всего под одну неизменную личину». Лучков - жалкое подобие Сильвио. Ожесточенность (но не злоба) штабс-капитана у Тургенева объясняется социальными причинами, его образ лишен малейшего налета таинственности.
Оба художника подчеркивают необыкновенное влияние, которое имели Сильвио и Лучков на окружающих, особенно молодых людей. Для Сильвио подобное поведение - норма, Лучков же постоянно словно разыгрывает роль. Не случайно Тургенев использовал форму глагола «слыть»: иметь какую-нибудь репутацию, быть известным в качестве кого-нибудь (словарь русского языка Ушакова). В данном контексте слово задает проблему «быть» и «казаться», «являться в действительности» и «притворяться», «лицо» и «личина, маска».
Повествователи акцентируются на том, что байронические герои из группы офицеров выделяют именно их, особенно участливы и благосклонны к ним, на них падает выбор этих мужчин в смысле дружбы и доверия: у Пушкина - «Он любил меня; по крайней мере со мной одним оставлял обыкновенное свое резкое злоречие и говорил о разных предметах с простодушием и необыкновенною приятностию»; у Тургенева - «Лучков при Кис-тере не стыдился своего невежества; он надеялся - и недаром - на его немецкую скромность».
Для «Повестей Белкина», и, в частности, для «Выстрела», очевидна скупость психологических характеристик, которые даются через внешнее поведение героев в критической ситуации. Одна из таких кульминационных критических ситуаций у Пушкина - дуэль. У Пушкина дуэль Сильвио и графа происходит весной рано утром: «Это было на рассвете... Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал». Весна - пора обновления, цветения, новой жизни. Рассвет - зарождение нового дня, обновление минувшего. В «Выстреле», естественно, доминирует тема жизни, тема счастья, фортуны, счастливчик граф избежал гибели, но его жизнь отны-
не ему не принадлежит, он в любую минуту может стать жертвой Сильвио. Тема смерти, затаившаяся в подтексте, на поверхности повести появляется лишь в легком штрихе Пушкина, упомянувшего следующее: «Вам, кажется, теперь не до смерти».
Зачинщика дуэли раздражает поведение графа, который «стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки», которые долетают до него. Волнение злобы в Сильвио настолько сильно, что он отдает графу первенство выстрела, тем самым ставит себя в пограничную ситуацию. И, действительно, граф едва не убивает его. Злобный замысел придумывает и осуществляет Сильвио в дальнейшем: «Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит?» И он приходит за его жизнью, когда граф особенно счастлив: он женился, у него молодая красавица жена, дом - полная чаша.
Приблизительно так ведет себя тургеневский Лучков. Он стрелялся с Кистером в самом начале их знакомства, и вторично, когда Кистер готовился к свадьбе с Машей Перекатовой. Наверняка, значима в контексте повести Тургенева аналогия имени - избранницу Кистера зовут Мария, как и супругу пушкинского графа.
Если у Пушкина в повести доминирует тема жизни (все главные события происходят на заре, весной, олицетворяя утро человеческой жизни), то у Тургенева - главная, все подавляющая тема, на наш взгляд, - тема смерти. Она пронизывает повесть «Бретёр» от начала и до конца. Отправляясь вечером перед дуэлью домой из дома Перекатовых, Кистер оглядывается: «... Он приподнялся в коляске и с смутным беспокойством стал искать глазами освещенные окна... В доме все было уже темно, как в могиле». Холод и мрак (темнота) сближаются с идеей смерти.
У Тургенева пушкинские реминисценции играют ту же роль, что шекспировские. В подтексте «Бретёра» таится трагическое. Предчувствие трагического финала усиливается. Основное трагическое событие происходит весной, когда природа просыпается и расцветает. Это характерно для мировоззрения Тургенева: природа проявляет свое равнодушие к человеку и его желаниям, деяниям. С уходом человека из мира в природе не происходит особенных изменений. Встреча их, Лучкова и Кистера, происходит в лесу (лес вообще знак Лучкова). Лес в народных представлениях - «гиблое, пропащее место». На наш взгляд, подобная семантика прочитывается в образе Авдея Лучкова, общение с которым в действительности стало причиной гибели Федора Кистера. Тургенев точно не устанавливает время происходящих событий - утро или вечер. Главное - это контраст и полное равнодушие природы по отношению к происходящему: «Погода была прекрасная; птицы мирно чирикали». Тургенев переносит встречу своих героев в лес,
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 2, 2012
159
где человек, соприкасаясь с природой, должен быть правдив и честен. Здесь открывается подлинная -мелочная и злобная - натура будущего убийцы.
Писатель заостряет проблему добавлением -«невдалеке от леса мужик пахал землю». Крестьянская доминанта мировидения Тургенева приводит автора к созданию концепции мира и человека, центр которой - землепашец. Простой крестьянин живет в гармонии с окружающим миром, землей, ритмом природы.
Формой выражения религиозного восприятия у автора «Бретёра» выступает уравнивание природы и Бога, реализованное в преувеличении пантеистических мотивов.
Мужик подчиняется Высшей Воле, руководящей миром. Персонажи крестьянского мира несут в себе ощущение своей ведомости в жизни, несамостоятельности. В отличие от дворян, пытающихся разыграть жизнь по собственному сценарию. Парадигма поведения дворянина включает в себя мотивы, усиливающие значение их «я-самости». Текст повести передает мотив игры, актерства, связанный с образом Лучкова: «Кистер, быть может, потому заставил Лучкова выйти наконец из своей роли»; «Трудно и хлопотно заставить полюбить себя; но весьма легко и просто прикидывать-сяравнодушным, молчаливым гордецом»; «он должен был постоянно сдерживать себя, даже когда злился»; «придавал глазам своим равнодушное выражение»; «Человек играл, играл роль, и никто не замечал в нем актера»; «притворное равнодушие»; «проговорил он с притворным участием».
Тургенев, как и Пушкин, передает психологическое состояние своих героев через их внешность, через их поведение и через описание природы. «В небольшом лесу, в двух верстах от села Кириллова, их дожидался Лучков с своим секундантом, прежним своим приятелем, раздушенным полковым адъютантом. Погода была прекрасная; птицы мирно чирикали; невдалеке от леса мужик пахал землю. Пока секунданты отмеривали расстояние, устанавливали барьер, осматривали и заряжали пистолеты, противники даже не взглянули друг на друга. Кистер с беззаботным видом прохаживался взад и вперед, помахивая сорванною веткою; Авдей стоял неподвижно, скрестя руки и нахмуря брови».
Кистер еще полон надежды на счастье. Настроение молодого человека, его внутреннее состояние созвучно природе. Он, как молодой граф во время дуэли у Пушкина, ведет себя беззаботно: «Кистер с беззаботным видом прохаживался взад и вперед, помахивая сорванною веткою». Разворачивающаяся ситуация нервировала его, на это указывает беспокойное хождение взад и вперед. Смерть стала для юноши неожиданностью.
Лучков же, напротив, в момент дуэли спокоен, сосредоточен и внимателен, как палач. То, что свер-
шил Лучков, напоминает кровожадную расправу с тем, кто обещал ему лучшую жизнь, пророчил об идеале и любви и к тому же увел девушку. Однако последствия случившегося не приносят ему удовлетворения: «Авдей подошел к убитому. На его сумрачном и похудевшем лице выразилось свирепое, ожесточенное сожаление... Он поглядел на адъютанта и на майора, наклонил голову, как виноватый, молча сел на лошадь и поехал шагом прямо на квартиру полковника». Лучков распорядился жизнью невинного по человеческим меркам существа. Разыгравшаяся дуэль изначально имела своей целью убийство, однако в том убийстве не было смысла, поскольку Лучкову не требовалось восстанавливать собственную поруганную честь, он мстил обидчику за разрушение надежды жить по-другому. Чувство вины, по всей видимости, чуждо Лучкову.
Наверное, не случайно именно так описана поза Лучкова, ожидающего схватки: «Авдей стоял неподвижно, скрестя руки и нахмуря брови». Деталь - скрещенные руки - ассоциируется с Наполеоном, которому Тургенев явно не симпатизировал. Кроме того, как известно, в русской литературе образ французского императора сопровождается всевозможными негативными коннотациями.
Байронический герой тургеневской повести не выдерживает ни одного из выпавших на его долю испытаний - испытания делом, испытания любовью, испытания смертью. Дуэль - еще одно испытание, испытание на способность совершить поступок. Поступок, совершенный Лучковым, не является проявлением его героизма. Тяга к дуэлям - это возможность вершить чужие судьбы, играть чужими жизнями, вмешиваться в созданный не им миропорядок. Персонаж с подобной жизненной установкой не мог восприниматься положительно. Такому персонажу у Тургенева противостоит другое, казалось бы, эпизодическое лицо в повести - тот самый крестьянин, согласующий собственную волю с правящей миром Волей. Тургенев пишет о нем одним мазком, двумя словами. Однако данная деталь в складывающейся системе этических противовесов оказывается очень значимой. Активный деятельный штабс-капитан противопоставлен неделающему мужику.
Бретёр, возомнивший себя имеющим власть над простыми смертными сверхчеловеком, на деле оказывается неловким, грубым, недалеким, неделикатным. Постоянно разыгрывать иную роль у него не хватило сил, и он избавился от того, кто знал его истинное лицо. Система ценностей Лучкова не укладывается в общепринятые представления о морали. Такому герою далеко до гордых и свободолюбивых персонажей Байрона, поэтому и фамилию ему присваивает Тургенев с уменьшительным суффиксом.
В 1856 г., когда писатель вновь обращается к своей повести, по всей видимости, он уже осоз-
160
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 2, 2012
нанно подходит к вопросу о том, что герои, действующие по модели западного поведения, не востребованы в русской традиции. Именно эту мысль он позаимствовал у Пушкина, написавшего пародию на байроновского романтического героя. Ее же он реализовал в собственном произведении; скопировав отдельные мотивы, представил их в другом ракурсе. Очевидно, в конце 50-х годов русская литература жила потребностью в персонажах другого типа: на смену делающему герою приходит принципиально не-делающий.
Пушкинские образно-смысловые реминисценции сообщают тургеневской повести нравственнопсихологическую и философскую глубину, иллюстрируют мысль Тургенева о том, что под спокойной поверхностью жизни скрыта трагедия, о которой человек не задумывается. Этико-художественная преемственность, устанавливаемая в сочинениях двух русских классиков, способствует конструированию парадигмы нравственных качеств, характерных для героя русской литературы.
Примечания
1. АльмиИ.Л. Базаров - «pendant с Пугачевым»: Пушкинская традиция в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети» // Статьи о поэзии и прозе. - Владимир, 1999. - Кн. 2. - С. 3-16; Бельская А.А. Пушкинские парадигмы в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети» // Вестник Воронежского государственного
университета. Сер. «Филология. Журналистика». -Воронеж, 2006. - № 2. - C. 42-48; Гольцер С.В. Онегинское слово в романе «Отцы и дети» // Актуальные проблемы социогуманитарного знания. -М., 2004. - С. 50-60; Трофимова Т.Б. Пушкинские реминисценции в рассказе И.С. Тургенева «Свидание» // Спасский вестник. - 2002. - № 3; Турьян М.А. Поэтика и сюжетные мотивы Пушкина в «Дневнике лишнего человека» Тургенева // Sub specie tolerantiae: памяти В.А. Туниманова. - СПб., 2008. - С. 395-406; и др.
2. Дубовиков А.Н., Дунаева Е.Н. Комментарии: И.С. Тургенев. Бретёр [Электронный ресурс]. -Режим доступа: www.rvb.ru/turgenev/02comm/ 0151.htm (дата обращения: 19.12.2012).
3. ПреображенскийА.Г. Этимологический словарь русского языка. - М., 1959.
4. Цитаты из повести А.С. Пушкина приводятся по изданию: РВБ: Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// www.rvb.ru/pushkin (дата обращения: 19.12.2012).
5. Цитаты из повести И.С. Тургенева приводятся по изданию: Тургенев И.С. Собр. соч.: В 10 т. Т. 5. - М.: Гослитиздат, 1961 [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://az.lib.ru (дата обращения: 19.12.2012).
6. Cox Gary. Tyrant and victim in Dostoevsky. Slavica Pablishers, Inc. Columbus. - Ohio, 1984 (Кокс Г. Тиран и жертва у Достоевского. - Огайо, 1986).
УДК 82.02
Шитова Вергиния Валентиновна
Московский гуманитарный педагогический институт [email protected]
ОБРАЗ ФАУСТА В «НАБРОСКАХ К ЗАМЫСЛУ О ФАУСТЕ» А.С. ПУШКИНА
Цель данной статьи — проанализировать образ чернокнижника, показать его целостность, опровергнуть ошибочные суждения об исключительном влиянии на создание пушкинского Фауста трагедии И.В. Гёте.
Ключевые слова: А.С. Пушкин, чернокнижник, русский Фауст, страдающий эгоист, лишние люди, хандра.
Образ Фауста всегда представлял огромный интерес для многих поколений литературоведов. Сюжет немецкой легенды о чернокнижнике, заключившем сделку с дьяволом ради обретения высшего знания, трансформировался особым образом в русской литературе. Вслед за этим главный герой видоизменился, приняв на себя доминирующие черты русского поколения XIX столетия, и стал называться «русским Фаустом».
«История российского фаустоведения начинается в 1820-е годы и проходит под знаком Гёте. Это годы, когда по меткому замечанию А. Михайлова, «немецкие литературные влияния достигают России скопом, сразу за полвека, усваиваются недостаточно расчленённо, но при этом как нечто чрезвычайно существенное»» [2, с. 5].
В.М. Жирмунский подробно исследовал влияние немецкого писателя на русскую литературу XIX столетия, в особенности трагедии И.В. Гёте «Фауст», в научном труде «Гёте в русской литературе» (1937). Он отмечает, что русские читатели первой половины XIX века знакомились с творчеством Гёте через переводы его сочинений. Переводы первой и второй частей «Фауста», сделанные Губером, Холодковским, Фетом и др., а также некоторых отрывков из трагедии - Жуковского, Тютчева, Веневитинова - имели большое значение для развития отечественной литературы.
«Следует подчеркнуть, что редко кому в фаустиан-ской традиции удавалось совместить воедино и столь успешно нарративный, аллегорический и эзотерический уровни, как это сделал Пушкин, но эта многогранность в его тайнописи мало исследована» [6, с. 8].
© Шитова В.В., 2012
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 2, 2012
161
