CC BY
29
Филологические науки / Philological Sciences Оригинальная статья / Original Article УДК 821 (470.67)
Роль фольклорно-мифологических традиций в поэме Ибрагима Гусейнова «Шарвили»
© 2017 Темирханова Г. Б.
Дагестанский государственный педагогический университет, Махачкала, Россия; e-mail: [email protected]
РЕЗЮМЕ. Цель - исследовать процесс взаимодействия мифо-фольклорных и литературных традиций в лезгинской поэзии на материале поэмы И. Гусейнова «Шарвили». В статье предпринята попытка охарактеризовать роль мифо-фольклорных мотивов, мифологических единиц, использованных И. Гусейновым в формировании художественной картины мира, в создании эпического, народного героя Шарвили с опорой на мировоззрение поэта и современные научные исследования. Методы: сравнительно-исторический, сравнительно-типологический, аналитический и метод описательной поэтики. При анализе художественных текстов использовались подстрочные переводы. Результаты. Исследование форм и способов трансформации и функционирования классических архетипов и мифологем, древнейших фольк-лорно-мифологических представлений не только этнической, но и мировой культур показало, что миф становится органической частью современных художественных произведений. Выводы. Поэма «Шарвили» впервые изучается в контексте евразийской идеи; она дала возможность лезгинской поэзии войти в евразийское пространство. Автор статьи выявляет особенности мифологического миросозерцания и философско-эстетические поиски лезгинского поэта.
Ключевые слова: архетип, мифологема, символ, этнические концепты, евразийская концепция, этно-духовная культура, мифопоэтика, народно-философская мысль.
Формат цитирования: Темирханова Г. Б. Роль фольклорно-мифологических традиций в поэме И. Гусейнова «Шарвили» // Известия Дагестанского государственного педагогического университета. Общественные и гуманитарные науки. 2017. Т. 11. № 2. С. 85-94.
The Role of Folklore and Mythological Traditions in "Sharvili" poem by Ibragim Guseynov
© 2017 Gyulnara B. Temirkhanova
Dagestan State Pedagogical University, Makhachkala, Russia; e-mail: [email protected]
ABSTRACT. The aim is studying the process of interaction of mytho-folklore and literary traditions in the Lezgin poetry basing on "Sharvili" poem by I. Guseynov. The author of the article attempts to characterize the role of mytho-folklore motifs, mythological units used by I. Guseynov in forming the artistic worldview, in creating the epic, folk hero Sharvili basing on the poet's worldview and the modern research. Methods: comparative-historical, comparative-typological, analytical ones and the method of descriptive poetics. During the analysis of literary texts, she uses word-for-word translation. Results. The study of forms and methods of transformation and functioning of the classic archetypes and mythologems, ancient folklore and mythological representations of both ethnic and world cultures has shown that the myth becomes an organic part of contemporary artworks. Conclusions. For the first time the author studies "Sharvili" poem in the context of Eurasian idea; it gave the Lezgin poetry the opportunity to join the Eurasian space. She reveals the features of the Lezgin poet's mythological worldview and philosophical and aesthetic search.
Keywords: archetype, mythologeme, symbol, ethnic concepts, Eurasian concept, ethno-spiritual culture, mytho-poetics, ethno-philosophical thought.
For citation: Temirkhanova G. B. The Role of Folklore and Mythological Traditions in "Sharvili" poem by I. Guseynov. Dagestan State Pedagogical University. Journal. Social and Humanitarian Sciences. 2017. Vol. 11. No. 2. Pp. 85-94. (In Russian)
Введение
Новый цивилизованный подход, который обозначился в 90-е гг. XX в. к проблеме евразийского воздействия на культуру и литературу малочисленных народов, а также активизация мифа, оказали огромное влияние на современные научные концепции, открывающие широкие возможности для изучения национальных литератур и литературных традиций в отношении их историко-ге-нетических связей, а также типологических сопоставлений.
Примером может послужить поэма И. Гусейнова «Шарвили», созданная ещё в середине прошлого века. Сегодня научные изыскания позволяют по-новому осмыслить поэму в евразийско-мифологическом контексте, так как в советское время тема поэмы «Шарвили» была не популярной; поэма не была оценена по достоинству и принесла немало неприятностей молодому поэту, в связи с чем не получила должной и справедливой критики в XX в. Эстетическое мышление Гусейнова, формировавшееся под непосредственным влиянием национального фольклора и мифологии, переосмысляет и подчиняет древнейшие фольклорно-мифологиче-ские представления, мотивы, образы, мифологемы, символы, архетипы в контексте более современных литературных задач, чтобы через призму этих категорий обозначить основную идею поэмы - проблема национального раскола лезгинского народа.
Поэма «Шарвили» создавалась совсем еще молодым поэтом; И. Гусейнову было всего 27 лет, когда поэма была издана в Москве в 1963 г. Однако уже в ранней его поэзии сформировалось цельное мировоззрение, творческая индивидуальность, определённая зрелость философского и художественного мышления автора.
Поэма «Шарвили - это философская и психологическая интерпретация народного эпоса о знаменитом национальном герое Шарвили, эпический образ которого бытует в нескольких жанрах: сказках, песнях, легендах, преданиях.
Поэма построена на национально-ментальном мировидении, неразрывно связанном с мифо-фольклорными представлениями и стереотипами народного мышления, кото-
рые проявляются не просто в прямом использовании отдельных внешне формальных элементов фольклорной образности, но и более глубоко, через народное миросозерцание, построенное на мифоэпическом и мифопоэти-ческом осмыслении и отражении реальности. Этот аспект равномерно растворился во всем художественном объеме произведения, который расширил, обогатил его социальными и философскими проблемами. Поэма «Шар-вили» характеризуется достаточной степенью совершенства литературно-художественной формы в ее соотнесенности с содержанием. Все образно-выразительные средства, различного рода повторы, тропы, фигуры речи в поэме мотивированы, в первую очередь, темой произведения, а также предметом изображения, сюжетной ситуацией и т. д.
Цель и методы исследования
Мифологизм в поэме как один из важных факторов евразийской ментальности выступают на нескольких уровнях, и на уровне архетипов и мифологем коллективного бессознательного, и как средство расширения творческого потенциала литературы, как арсенал для поэтических мотивов и образов, устно-поэтических традиций, средств и приёмов. Мифо-фольклоризм поэмы проявляется, прежде всего, в стремлении поэта художественно моделировать фольклорно-мифо-логическую народную концепцию мира. Фольклорные и мифологические материалы, введённые в поэму, стали ее естественными элементами, органично вошли в сюжет, явились важным характерологическим средством. Фольклоризм и мифологизм также выявляются в специфике стиля, мифологических деталей и мифологических единиц, фольклорных основах психологического параллелизма, в символике, архетипах и мифологемах природы.
Обсуждение материала
Для поэтической индивидуальности Гусейнова выход к образу Шарвили был совершенно естественным. В образе Шарвили поэт с необычайной притягательной силой отразил не только свободолюбивый дух народа, но и его нравственно-этические законы и гуманистические устои. Самое первое и очевидное в облике Шарвили это то, что он защитник и предводитель народа, и качества
его, как такового, доведены и в народном творчестве, и в поэме до высшей степени идеализации и гиперболизации. Поэма Гусейнова вобрала в себя во многом смысловое содержание народного эпоса, а также повторила с незначительными поправками почти все её сюжетные ходы. Следование эпосу в значительной степени сохранилось и в создании образа главного героя. Гусейнов представляет своего героя апологетом народных нравственных устоев: долга, чести, добра, совести, справедливости. В нём сосредоточены самые высокие нравственные качества народа. Поэт идеализирует и гиперболизирует не только отвагу, храбрость, физическую силу героя, его мощный голос и богатырский клич, но также прославляет и могучий меч Шарвили. Приобретению богатырского меча в народном творчестве, а также и в поэме придаётся исключительное значение. Добыча меча, его изготовление в поэме несколько отличается от источника. Например, народная сказка повествует о том, что для закалки меча понадобилось семь кружек грудного молока. И. Гусейнов же в поэме более драматизирует эту ситуацию: только кровь матери сделала меч богатыря непобедимым.
Сила и глубина характера героя в поэме достигается путем насыщения тех же фольклорных красок, гиперболизации тех же героических черт, которые мы обнаруживаем в источнике. Как и в народных легендах, песнях, сказках о Шарвели, в поэме характер его раскрывается в действиях и поступках, в большинстве своём глубоко общественных, направленных по своему содержанию на благо и защиту народа. В поэме освободительная тема и социальный мотив переплетаются и связаны они, прежде всего, с главным героем. Первое же появление Шарвили перед сельчанами, эпизод в лесу (столкновение с ханом и его визирями, решительный поиск богатырского меча и ряд других эпизодов) свидетельствуют, что перед нами личность героическая.
Герои поэмы генетически и типологически сходны с героями народного эпоса, легенд и преданий. Однако они являются продуктом профессиональной литературы и обладают ее признаками в плане художественного метода и стиля. Поэма Гусейнова не повторение известного памятника и не пересказ
и переложение его концепции. Действительная основа сюжета в поэме дополнена значительной долей фантазии, вымысла. Автор внёс много своего, индивидуального: новых сюжетных наслоений, перестроек, трансформаций, придающих образам и стихам поэмы новые качества и свойства, неизмеримо расширяющие и обогащающие её идейно-художественное содержание.
Стилевой и композиционной особенностью поэмы является интересное сочетание двух планов реального и чудесного: богатырская сила, богатырская удаль нарта соседствует с глубокой человечностью, с тонким психологизмом и лиризмом.
Основа поэмы - беззаветная любовь к Родине, единение и целостность народа, готовность отдать свою жизнь за счастье народа. Эта идея получает убедительное воплощение во всей художественной структуре произведения и, прежде всего, в его сюжете. Автор не дает нам последовательный рассказ обо всей жизни Шарвили. Он берет лишь значительные эпизоды, которые позволяют ему ярче выразить свое отношение к событиям, довести до читателя волнующую его идею.
Поэт включает в свой художественный текст мифологемы и архетипы не только этнической, но и мировой культуры. Многие мифологемы, характерные для евразийского пространства (мифологема матери, мирового древа, реки (воды), мудрого старца, камня (горы) и др.), нашли отражение в лезгинской поэзии, в частности, в поэме «Шарвили».
В концептосфере горца дерево прочно ассоциируется с метакодом жизни. Поэт традиционно рассматривает мифологему Мирового древа, как организующий своими корнями и ветвями структуру мироздания стержень. Дерево часто выступает как система пространственных и духовных координат, соединяющих небо и землю, верх и низ, правое и левое, все стороны света. В зачине центр сакрального мира обозначен образом могучего, вечно живущего, вечно плодоносящего тутового дерева. Поэт реконструирует мифологическое предание о Мировом древе. Тутовое дерево рассматривается здесь как аналог Мирового древа, значимой константы, аккумулирующий вокруг и внутри себя многообразные функции своего рода и семьи. Именно эта константа является тем необходимым стабильным ориентиром, от
которого и в русле которого возникают важнейшие для автора вопросы миропонимания и миропорядка. Поэт характеризует существовавший исконно у лезгин культ различных видов деревьев (тутовое дерево, ореховое дерево и др.), в каждом случае имевший тот или иной символический семантический смысл. В частности, очень большим почитанием пользовалось тутовое дерево, выступающее в народном сознании лезгин как дерево, дарующее людям бесценность своих плодов. В представлении лезгинского народа тутовое дерево, которое растет почти в каждом дворе, дает мед. Листья его вскармливают гусениц шелкопряда, ветви его в руках мастера получают вторую жизнь, возрождаясь в поющий народный инструмент - чун-гур. Крона дерева, могучего и зеленого, дает тень и прохладу.
Существует поверье, что детей приносят аисты, в лезгинском народном сознании ребенка находят под тутовым деревом, т. е. в народном представлении пространство под тутовым деревом воспринимается как высшая сакральная ценность, место сотворения мира, рождения новой жизни. И. Гусейнов, моделируя старинное предание, пишет: «Шарвили» заз хатрут тараркай жагъайди я» [2, с. 20] («Шарвили» я нашел под тутовым деревом»), намекая на то, что поэма - его дитя, родившееся под тутовым деревом. В раздумьях, которые проводит поэт, подспудно живет мысль о том, что народный заступник сродни могучему дереву. Такой вступительный аккорд помогает задать определенную тональность всему повествованию, предпослать идею о том, что дело народных героев не умирает, имена их становятся святыми, живут, передаваясь из поколения в поколение.
Поэт пользуется одновременно средствами как реалистической, так и фольк-лорно-мифологической поэтики. Реализм обнаруживается в желании автора показать психологически емкий многомерный образ героя, сверив его характеристику не только с богатырем, но и с обыкновенным крестьянским сыном, живущим заботами своих сельчан, близких ему в труде и устремлениях.
Эта обыденность и простота прослеживаются и во внешности Шарвили. Во многих местах поэмы художник подчёркивает дет-
скую улыбку, румянец на щеках, детское выражение лица, соколиные глаза. Особенно выделяет автор глаза героя. Частый повтор о глазах Шарвили в поэме выполняет двойную функцию: усилительно-выделительную и функцию устойчивой характеристики героя, для раскрытия внутреннего мира и поведения героя. Эти художественные детали указывают на духовное состояние Шарвили, на его мирный характер. Таким образом, Гусейнов соединяет в облике своего героя, с одной стороны, могучий рост, сверхъестественную силу, отвагу богатыря, с другой - миролюбивый нрав, доброжелательность, деликатность и даже некоторую стыдливость.
Все эпизоды, раскрывающие в Шарвили человека, особенно удаются поэту. Наиболее интересны в этом плане те структурные звенья, где Шарвили показывается в отношениях с матерью, эти строки самые лирические в поэме. Их нежность, их теплота, взаимная забота друг о друге открывают глубинные стороны чувств героев. Желая сохранить верность фольклорной основе, Гусейнов вводит в сюжет все те мотивы, которые явились первоосновой его произведения. Жанрообра-зующими элементами здесь служат мотивы мифологических конфликтов, волшебных превращений, используется поэтика мифического пласта фольклора.
В этом русле большое место в поэме отводится мифопоэтике (сакральные числа: три, пять, семь; чудесное рождение Шарвили, который за пять дней из младенца превратился в юношу; фантастическая сила; его богатырский меч, омытый кровью матери; неуязвимость героя, за исключением отравленной стрелы; сакральные объекты (гора, скала, дерево, река и др.); трехглавое и трехрукое чудище Див Ч1улав (Черный) и т. д.). Использовал Гусейнов из народных сказок, мифологии и прием троичности. Трижды всем селом выплавляли меч Шарвили. И с каждым разом напряжение и драматизм в действии нарастало. Только в третий раз, когда меч окропили кровью матери, он обрел великую силу. Фантастика уживается в структуре поэмы рядом с действительностью.
Нить повествования поэмы, ее сюжетный стержень соединяют две точки: от чудесного рождения богатыря до его героической гибели. Цепь стройных эпизодов, связанных один с другим, преемственность повествования направлены на то, чтобы полнее и глубже
воспроизвести не только поступки, героические подвиги богатыря, но дать его образ в эволюции, показать те кирпичики, из которых складывается этот характер. Гусейнов соединяет в своём герое мысль и действие, дар убеждения и наставления. Соединив эти качества в образе Шарвили, поэт представил своего героя человеком активной воли и напряжённого мышления. И если «действие» взято из народного источника, то «мысль» -результат индивидуального творчества И. Гусейнова. В связи с этим в сюжетной канве поэмы появляется новый важный момент в жизни героя. Шарвили уходит в горы, он совершает свой путь познания.
Как и положено эпическому герою, всю землю родную измерив ногами, до дыр истоптав обувь (шаламар)1, по лесам и ущельям бродил юноша в поисках истины. Поднимался к снежным вершинам гор, перепрыгивал бурные реки, разговаривал со скалами, всё думал, как освободить родную землю от мрака и печали, как помочь народу избавиться от рабства. Короткое отшельничество позволило ему взглянуть на свой порабощён-ный народ со стороны. Смотрит Шарвили на «ацахьнавай ватандиз» - «разрушенную и растерзанную родину», задумывается, почему так несчастлив и угнетён его народ. Тут вновь возникает социальный мотив в поэме. Шарвили задаётся мучительными вопросами: Вучиз? Гьик1 хьуй? «Вуч куьмек гунн ватандиз? - «Почему? Как быть? Что делать? «Как помочь родине?».
И вот именно здесь, наедине с природой, на снежных вершинах гор появляется впервые в тексте поэмы ее центральный ключевой образ-символ), «встряхнувший» героя, приведший к его просветлению, а затем к духовному прозрению.
Одна мысль рождает другую, возникает новая цепь сюжетных построений, идейных исканий. В Шарвили крепнет и все более оформляется представление о собственном призвании, предназначении быть защитником справедливости, народным заступником. И. Гусейнов психологически тонко передает нервно-эмоциональное состояние героя, художественно убедительно показывает эволюцию в сознании Шарвили не без участия ве-
ликих сил природы, и не случайно переоценка происходит именно в природной среде. В душе Шарвили нарастает гнев, отсюда его бунтарство и конфликт с Богом.
Глубокие размышления Шарвили о мироустройстве приводят его к выводу: «Ваъ, и гъалда кьиле фич... Къуй гунагь хьуй» -«Нет, так больше продолжаться не может... Пусть буду грешен»! А в разговоре с матерью Шарвили высказывает более резкое суждение: «Ак1 хьаила нагьахъ я ам» - «В таком случае он неправ»!
В этих эпизодах высматривается индивидуалистическая форма протеста героя, более отчётливо звучит ропот и сетование против несправедливой высшей воли, против несправедливого мироустройства. Однако нельзя не учитывать и то обстоятельство, что поэма создавалась в начале 60-х гг. прошлого столетия, когда в обществе преобладало атеистическое мировоззрение. По нашему мнению, этот фрагмент (конфликт Шарвили со Всевышним), является неизбежной данью, доминировавшей в тот период.
В этой части поэмы взволнованное обращение героя к природе обладает мифопоэти-ческим смыслом. Используемые автором художественные приемы внутреннего монолога и диалог с антропоморфизированной природой и прямой речи, сравнений, отрицательного параллелизма, антитезы наиболее адекватно передают состояние героя, его переживания, факты глубинного осмысления жизни.
Одним из основных маркеров в художественной литературе становится традиционная символика Горы. Гора связана с Мировой горой, она занимает особое место в культуре многих народов, и соизмеряется с чем-то возвышенным, благородным, божественным. Она является также «высшей ценностью (максимум сакральности), как та точка во времени и пространстве, где и когда совершается акт творения, т.е. центр мира» [7, с. 168]. Горы несут этико-философскую нагрузку, являясь одним из основных этнопоэтических концептов в лезгинской литературе. Горы выступают в лезгинском мироощущении в качестве поклонения, они также определяют нравственные критерии и мировосприятие лирического героя. Для лезгин таким центром мира, сакральным местом является
1 Шаламар - обувь крестьянина, типа чарык.
Шалбуздаг. Гора Шалбуз священна и персонифицирована. До сих пор со всех концов Дагестана люди идут к Шалбуздагу, где происходит священный процесс подъёма и спуска, «верх-низ» на гору, совершают восхождение в поисках идеала, ищут исцеление и ответы на сакральные вопросы. Этот процесс ассоциируется с мифологическими ритуалами и обрядами, существующими в народе издавна. Восхождение в гору воспринимается как путь познания «божественного принципа организации бытия».
Горный космос как национальное видение мира включает сакральные объекты - гора, камень, земля, скала, которые постепенно переходят в символ, архетип. Эти образы несут мотивы вечности жизни, преемственности традиций, взаимосвязи природы и человека. Идея единения человека с природой и древнейшие тотемные представления выражаются в поэме «Шарвили» разными способами. Так в поэме Гусейнова эта идея реализуется на сюжетном уровне в форме мотива идентификации со скалой, а именно может раскрываться как обмен мыслями между героем (Шарвили) и скалой, обращением матери Шарвили к горе Шалбуз и т. д. Совет со старшим в лезгинском мироощущении тра-диционен. Он мотивирован существующим древним обычаем, о котором свидетельствует народная пословица: «Прежде чем что-нибудь сделать, посоветуйся со старшими, а если нет старшего - расскажи об этом хотя бы старшему камню». По-видимому, эта традиция имеет свои очень глубокие корни и содержит сакральную информацию, и объясняет следующую ситуацию в поэме. Например, древнейшее языческое, религиозно-мифологическое представление, о том, что горы некогда были людьми и могут мысленно обмениваться, давать советы и даже иногда принимать облик человека. Поэтому совершенно естественно, что героиня Гусейнова отправилась за советом к Шалбуздагу и спокойно восприняла превращение горы в Старого Мудреца, который по-отечески ласково говорил с ней, называя ее дочерью, объяснив ей причину неудачи сына.
Здесь, на наш взгляд, следует особо остановиться на роли архетипического образа Старца в сюжетостроении поэмы, который так же, как и архетип Матери заимствован Гусейновым из фольклора и мифологии. Об-
раз Старого Мудреца, встречающийся в культуре разных народов, в лезгинской литературе обуславливается национальной мен-тальностью, приобретает своеобразный художественный статус. Он повторяет общемировые формулы, извлеченные из коллективной памяти человечества. В лезгинском эпосе о Шарвили Мудрый Старец оказывает помощь героям в моменты самых сложных испытаниях. Лезгинская литература также неоднократно (есть много примеров и в прозе, и в поэзии) обращается к архетипическому образу Старого Мудреца, как носителю особых знаний, хранителю рационального жизненного опыта и национальных обычаев. Поэтому И. Гусейнов не мог обойти вниманием столь любимый народом образ Старца. В поэме «Шарвили» «Старый человек - Мудрость народа» (так поэт называет его) оказывает непосредственную поддержку матери главного героя и самому Шарвили.
Георгий Гачев, крупнейший философ и культуролог современности, исследовавший особенности национальных образов мира, ментальности разных народов, выявивший их шкалу ценностей в умах и поведении, задавался вопросом, о том по каким параметрам, по каким элементам следует анализировать национальные образы мира: «Что более важно и врожденно данному народу и культуре?» [1, с. 43]. Для дагестанского, в том числе и лезгинского, образа мира трудно точно определить приоритетность того или иного параметра. Вероятнее всего и то и другое. Но, как говорит Гачев, «есть акценты», и если оттолкнуться от этой мысли, то всё же для дагестанского образа мира важны в первую очередь горы, так как это и есть наше пространство, наш национальный образ мира.
Исследователь карачаево-балкарской литературы З. Кучукова отмечает, что народам, проживающим в горной местности свойственно «философия вертикали» [4, с. 67].
Ю. Тхагазитов в книге «Адыгский роман» пишет, что писатели Кавказа зачастую выдвигают горы «как духовно окрашенное пространство в названии своих произведений». Известно, что существует много таких книг и дагестанских, и кавказских авторов. Но нас интересует следующая мысль Тхагазитова: «Но даже тогда, когда они не выносят горы в название, они, как правило, изображают их
ориентирами духовной эволюции героев, выстраивая устойчивую диагональ восхождения в гору» [6, с. 209].
Произведение И. Гусейнова, где особое место отведено мифологеме горы Шалбуз, также отражает идею «вертикального сознания» с дихотомией «верх-низ». В поэме «Шарвили гора как центральная точка сакрального мира, символизирует место исцеления и самоопределения, где посвящаемый переживает озарение, приходит к осознанию и постижению смысла человеческого бытия. Так и героиня Гусейнова не ведала, что ей делать, пока она не оказалась у священной горы.
В поэме жертвенный путь Матери начинается с поиска истины, найти ответ на мучающий ее вопрос: «Как помочь сыну?». Весь ее мифо-эпический путь, который она прошла по родной земле (скитаясь по ущельям, полям и оврагам) и все ее лирические обращения, заклинания к травам, цветам, озёрам, рекам - и является «диагональю восхождения в гору».
Эти речевые формы (обращения, заклинания) играют в поэме сюжетообразующую роль. Они также обладают глубоким мифопо-этическим, мифолирическим смыслом. В поэмном тексте обращения матери звучат как ритуально-обрядовая песня, наполненная эмоционально-возвышенной и одновременно трогательной, ласкательно-уважительной лексикой, стилистикой, синтаксисом. Метафоры и сравнения, эпитеты и символика из мира природы, повторы, вопросы и восклицания, свойственные фольклорному мышлению, наполняют полную горечи и надежды речь этой женщины.
Конечной кульминационной точкой её эпического пути становится гора. Мифологический путь Матери приводит ее к священной горе Шалбуз - месту ниспослания откровений и паломничества в мусульманской магически-религиозной традиции.
Я лацу дагь, рехивал им
Акьул лагьай мисал я:
Кьведра хана зи хцин тур,
О, белая вершина Шалбуздага! Твоя седина - это мудрость народа, говорят:
Дважды разбился меч сына моего,
Кьведра умуд ат1ана.
Куьз хцин тур жезвач лигим?
Дважды потеряв надежду.
Ответь, почему меч сына не закаляется?
Вдруг, в Старого Мудреца, белобородого человека превратился Шалбуздаг. И ответил Старый человек: «Турар кьвед ваъ, вишни хада? Ви ивидал яд тагайт1а» - «Не две, а сотни мечей разобьются, если не окропить его твоей кровью». И еще сказал старик: «Но остерегайся, только отравленная стрела его погубит». И тут же Старый человек - Мудрость народа вновь Шалбуздагом обернулся.
В поэме И. Гусейнова образ матери (Диде) занимает центральное место, наравне с главным героем Шарвили. Архетип Матери, пришедший из устного народного творчества и мифологии, имеет сакральный смысл, и он один из наиболее сложных и многообразных образов. В системе лезгинских мифологических воззрений архетип Матери соотносится с образом богини, покровительницы детей и матерей. В художественном тексте И. Гусейнова он преобразуется в образ матери, самоотверженной, доброй, любящей, способной на самопожертвование.
Выходя за пределы сакрального пространства гор, (после встречи с Шалбуздагом) Мать совершает еще один подвиг. Следующий шаг действий матери тоже восходит к известным архетипам, связанным с мифологемой мудрой и отважной матери, которая отдала свою жизнь ради сына, пожертвовав своей кровью: «Гапурдин кьат1 фена хуруз. Къвезва иви... - «Пол меча вонзилось в грудь (матери). Льётся кровь.».
Героиня проходит отдельные этапы ини-циационного ритуально-мифологического пути. Это можно рассматривать как приобщение к универсальным основам бытия, самоопределения героя в этом мире. Посредством уподобления сюжета инициационному пути, который прошла мать, поэт передаёт путь самоопределения и духовного возвышения героини, дает ключ к пониманию таких понятий, как смысл жизненной основы и возводит жизненный путь одного человека в символ вечной и великой любви Матери.
Возвращаясь к теме о родственной связи всего сущего на земле в поэме «Шарвили», отметим также и обращение Гусейнова к традиционному образу фольклора мифологеме
птицы, восходящей к древнейшим тотемным представлениям о возникновении от птиц (орел, ласточка, соловей, голубь, сова, сокол).
В различных мифопоэтических традициях птица выступает как непременный элемент религиозно-мифологической системы и ритуала, обладающий разнообразными функциями. Птицы могут быть божествами, демиургами, героями, превращёнными людьми, трикстерами, ездовыми животными богов, шаманов, героев; тотемными предками и т д. Они выступают как особые мифопоэтические классификаторы и символы божественной сущности, верха, неба, духа неба, солнца, грома, ветра, облака, свободы, роста, жизни, плодородия, изобилия, подъёма, восхождения, вдохновения, пророчества, предсказания и т. п.» [5, с. 389-406].
Особым почитанием среди птиц у лезгин так же, как и большинства других народов Кавказа, пользуется орел. «Орел - символ небесной (солнечной) силы, огня и бессмертия; одно из наиболее распространенных обожествляемых животных - символ богов и их посланец в мифологиях различных народов мира. Типологически наиболее ранний этап культа орла отражен в тех мифологиях, где орел выступает в качестве самостоятельного персонажа (тотемистического происхождения). Свидетельства обожествления орла в качестве особого предмета культа известны в древней центральной и северной Аравии» [3, с. 123]. Согласно древним преданиям, лезгины произошли от орлов. Исследователь Гаджимурадова И. Ф. обнаруживает связь этнонима «лек-лег» с лезгинским названием орла (лекь). И в поэме «Шарвили» автор также указывает на это родство и пишет, что Шарвили может спокойно «Гъил вегьена ле-кьрен лувай акъудзава ц1акулар» - «Подняв руку, вырвать перо из крыла орла», и при необходимости сделать «цакулрикай хал-кьдиз герек гапурар» - «кинжал из орлиного пера». И. Гусейнов не только прослеживает мотив родственной связи орла и человека, но и использует в поэме информацию из народных поверий о сверхъестественной силе не только самого орла, но и некоторых частей его тела - перья, клюв, лапки, кости. Мотив орла или горы в поэме не носит признаков генеалогической мифологии, однако очевидно
этот мотив имеет глубокий подтекст и ми-фопоэтический контекст. Характерно, что подобное отношение к природе было значительно развито в 60-80-е гг. прошлого столетия на обширном советском полинациональном и поликультурном литературном пространстве. Известны книги Виктора Астафьева, Чингиза Айтматова, Валентина Распутина, Юрия Рытхэу, основанные на архетипах коллективного бессознательного. В этих книгах авторы в образной, метафорической, мифологизировано-аллегорической форме раскрывают глубинные исконные связи человека с природой. Мифологизированные образы животных и природных явлений, прародителей человеческих родов и этносов были особенно актуальны в тот период, и не случайно, что именно в это время вышла поэма И. Гусейнова. В связи с этим мифологемы орла, горы, воды и др. в поэме «Шарвили» могут рассматриваться как проявление глубинных интертекстуальных связей с фольклором и литературой других народов.
Заключение
И. Гусейнов сознательно использовал в своей поэме различного рода фольклорные символические конструкции, мифологемы, архетипические образы, элементы мифов и т. д. Поэма «Шарвили» явилась одним из наиболее значительных явлений лезгинской литературы середины XX в. Начиная с 60-х годов прошлого века, происходит воссоздание классических архетипов, которое вписывается в рамки евразийской культурной парадигмы, причем национальные культуры не теряют своей ценности. Также следует отметить, что мифотворчество, создание нового мифа, характерное для лезгинской литературы конца XX в., проявилось на тот период слабо. Тем не менее, значение творческой индивидуальности Ибрагима Гусейнова для формирования и развития лезгинской литературы трудно переоценить: она сочетает в себе и национальную историю, и эстетические достижения современности, вносит значительный вклад в культурное богатство своего народа. Завоевания И. Гусейнова можно рассматривать как успех всей лезгинской поэзии.
И, наконец, еще одно важное, на наш взгляд, наблюдение. Для концепции настоящей работы особенно значимым представля-
ется идея всечеловеческого единения, лежащая в основе евразийской парадигмы. Эта идея единения особенно привлекательна и злободневна для лезгинского народа, который переживает разъединение. Факт национального раскола лезгинского народа, имеющий место в XX в., внес в концепцию И. Гусейнова тему, близкую к катастрофе. Художественная интуиция и гражданская позиция позволили И. Гусейнову увидеть глубинные проблемы своего народа, почувствовать его драматизм. Предчувствие не изменило поэту; если раньше народ и был разделён, но жил в одном пространстве. Сегодня же, в связи с распадом СССР и установлением государственной границы посередине лезгинских земель, положение народа ухудшилось ещё
1. Гачев Г. Ментальности народов мира. М., 2003. 349 с.
2. Гусейнов И. Ватан. Махачкала: Дагучпед-гиз, 1975. 64 с.
3. Коновалова Ж. Ф. Миф в советской истории и культуре. СПб.: изд-во СПбГУЭФ. 1998. 140 с.
4. Кучукова З. А. Онтологический метакод как ядро этнопоэтики. Нальчик, 2005. 41 с.
1. Gachev G. Mental'nosti narodov mira [Mentalities of the peoples of the world]. Moscow, 2003. 349 p. (In Russian)
2. Guseynov I. Vatan. Makhachkala, Daguch-pedgiz, 1975. 64 p. (In Russian)
3. Konovalova Zh. F. Mif v sovetskoy istorii i kul'ture [Myth in the soviet history and culture]. St. Petersburg, SPbSUEF Publ., 1998. 140 p. (In Russian)
4. Kuchukova Z. A. Ontologicheskiy metakod kakyadro etnopoetik [Ontological metacode as the core of ethnopoetics]. Nalchik, 2005. 41 p. (In Russian)
5. Toporov V. N. Mirovoe drevo [The world tree]. Myths of nations of the world. Encyclopedia in two
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ Принадлежность к организации
Темирханова Гюльнара Бейбалаевна, доктор филологических наук, профессор кафедры литературы, Дагестанский государственный педагогический университет (ДГПУ); e-mail: ku-kueva. asiyat2015 @yandex.ru
больше. Единый лезгинский народ, говорящий и думающий на одном языке, оказался разделенным на две части и уже в разных государствах. Мы в данном случае имеем в виду Азербайджан, где проживает более 200 тыс. лезгин, судьбе которых не позавидуешь. Поэт не да никаких прямых оценок, оставляя все на суд читателя, ничего не говорит об истинной причине создавшегося положения, все это остается в пресуппозиции и требует активности читательского восприятия.
Данная проблема является одной из самых актуальных для лезгинской интеллигенции до сих пор, и освещается она в разнообразных жанровых формах поэзии и прозы, а также на полотнах лезгинских художников.
5. Топоров В. Н. Мировое древо // Мифы народов мира. Энциклопедия в двух томах. Т. 1. М., 1980. 720 с.
6. Тхагазитов Ю. М. Адыгский роман: национально-эпическая традиция и современность. Нальчик, 1988. 110 с.
7. Фидарова Р. Я. Современный осетинский роман-миф. Генезис, Структура. Жанровые особенности. Автореф. дисс. ... д-ра филол. наук. Махачкала, 1997. 57 с.
volumes. Vol. 1. Moscow, 1980. 720 p. (In Russian)
6. Tkhagazitov Yu. M. Adygskiy roman: natsion-al'no-epicheskaya traditsiya i sovremennost [Ady-ghe novel: national epic tradition and modernity]. Nalchik, 1988. 110 p. (In Russian)
7. Fidarova R. Ya. Sovremennyy osetinskiy ro-man-mif. Genezis, Struktura. Zhanrovye osoben-nosti [Modern Ossetian novel-myth. Genesis, Structure. Genre features]. Author's abstract of diss. for a Dr. of Philology degree. Makhachkala, 1997. 57 p. (In Russian)
THE AUTHOR INFORMATION Affiliation
Gyulnara B. Temirkhanova, Doctor of Philology, professor, the chair of Literature, Dagestan State Pedagogical University (DSPU), Makhachkala, Russia; e-mail: kukueva.asiyat2015@ yan-dex.ru
Литература
References
Принята в печать 25.05.2017 г.
Received 25.05.2017.
