CC BY
307В. Г. Шугаева
РОЛЬ ЕРШАЛАИМСКИХ ГЛАВ В ОБЩЕЙ СТРУКТУРЕ МЕНИППЕИ «МАСТЕР И МАРГАРИТА» М. А. БУЛГАКОВА
В статье анализируются некоторые особенности жанра мениппеи на материале древних главах «Мастера и Маргариты» М. А. Булгакова.
Ключевые слова: мениппея, древние главы, «Мастер и Маргарита», карнавализация, философский универсализм.
У статтi аналiзуються деяю особливостi жанру ментпея на матерi-алi давнiх глав «Майстра i Маргарити» М. А. Булгакова.
Ключовi слова: менiппея, давнi глави, «Майстер i Маргарита», карна-валiзацiя, фыософський унiверсалiзм.
The article is analysed some special features of menippea's genre on the material of the ancient chapters of M. A. Bulgakov's The Master and Margarita.
Keywords: menippea, the ancient chapters, The Master and Margarita, carnivalesation, philosophical universalism.
Литературоведами неоднократно отмечалась значимость ерша-лаимских глав в общей структуре «закатного романа» М. А. Булгакова: эти главы, занимающие всего 1/6 общего объема произведения, составляют философскую основу «Мастера и Маргариты», проникают в смысловое ядро московских глав, определяют судьбу основных персонажей московского романа. Для нас представляет интерес тот факт, что булгаковеды, которые определяют жанр «Мастера и Маргариты» как мениппею (А. Вулис, К. Икраимов, Б. Сарнов, М. Барр и другие), анализируют гротескные фантасмагоричные московские гла-
© В. Г. Шугаева, 2014
№ 27(84)_ВРЛ г '
вы, не рассматривая элементы карнавализации в «романе о Понтии Пилате». Между тем древние главы вполне вписываются в поэтику <«аШгае тешрреае». Поэтому цель данной статьи - рассмотреть ер-шалаимские главы булгаковского произведения сквозь призму карнавального мироощущения автора, свойственного жанру мениппеи.
Эстетическая самоценность и стилевые особенности повествования ершалаимских глав дали повод исследователям для поисков жанрового определения «романа о Понтии Пилате». Древние главы, помимо собственно «романа», называли «Евангелием от Михаила» (А. Зеркалов, О. Кандаурова), апокрифом (сопоставление Б. Гаспа-ровым с неканоническим «Евангелием от Иуды»), жанровым гибридом, сочетающим черты притчи, исторической хроники, апокрифа (М. Барр). Нарочитая несхожесть стиля древних глав со стилем московских (в отличие от московских - летописная нейтральность, простота, выдержанность, четкость) неоднократно отмечалась литературоведами. Более подробно стилистика как всего произведения, так и отдельных частей анализируется в работах Б. Соколова («Булгаков-ская энциклопедия»), В. Химича («Предметный мир и стилевое своеобразие прозы М. Булгакова»), Е. Хрущевой («Поэтика повествования в романах М. А. Булгакова»), статьях А. Романенко (например, «Роль канцелярской стилистики в построении романа Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита"»), поэтому мы не останавливаемся на разборе этого элемента мениппеи. Данная жанровая и стилевая разнородность вполне укладывается в рамки менипповой «смеси», создает новое отношение к слову, характерное для диалогической линии развития художественной прозы.
Несмотря на демонстративную реалистичность и объективность ершалаимских глав, в системе псевдобиблейских персонажей, наш взгляд, есть вполне карнавальный образ. Это Иешуа Га-Ноцри. Об отличиях этого персонажа от библейского Христа подробно писали Н. Гаврюшин в статье «Литостротон, или Мастер без Маргариты», М. Дунаев в работе «Рукописи не горят? (Анализ романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»)», А. Зеркалов в монографии «Этика Михаила Булгакова» и статье «Иисус из Назарета и Иешуа Га-Ноцри». Почему же Булгаков, с одной стороны, явно вызывает ассоциации с библейским образом, с другой - дистанцируется от евангельского
текста? Ответы исследователей были разные. Например, А. Зерка-лов считает, что «Мастер и Маргарита» - «никак не религиозное произведение» [11, с. 52], М. Бродский пишет о том, что Булгаков намерено сопоставляет «роман о Понтии Пилате» и Библию, чтобы «с помощью великой и общеизвестной книги книг еще раз задуматься над вечными проблемами соотношения в этом мире добра и зла, насилия и милосердия, личной свободы и государственной власти» [5, с. 31]. М. Дунаев видит функцию ершалаимских глав в «десакрализа-ции земного пути Бога Сына» [10, с. 26]. О профанации Евангельской вести в булгаковском произведении говорит и Н. Гаврюшин: «... весь роман оказывается судом над Иисусом канонических евангелий, совершаемым совместно Мастером и сатанинским воинством» [7, с. 87]. Мы считаем, что образ Иешуа строится автором в рамках жанра мениппеи.
Появление «бродячего философа» в древних главах создает карнавальную атмосферу, в которой совершаются резкие перемены судеб и обликов других персонажей (Пилата, Матвея, Мастера и Маргариты) - «Бессмертие. пришло бессмертие.» [6, с. 151].
Поведение и слова этого героя свободны от всякого иерархического положения, которое всецело определяет их во внекарнавальной жизни, и поэтому становятся эксцентричными, неуместными с точки зрения логики обычной жизни. Отсюда, в соответствии с карнавальной идеей всеобщего равенства и свободы, идет резкое нарушение этикета фамильярным обращением Иешуа к прокуратору Иудеи «добрый человек». Следующий пример бахтинского «неуместного слова» по Бахтину - ответ на вопрос Пилата «Что такое истина?»: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова.» [6, с. 140] - явная профанация библейского стиха: «И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился» (Мф. 27:14). Истина уже была засвидетельствована, чудеса - явлены.
Га-Ноцри - маргинальный персонаж. Этот арестант, нищий бродяга без семьи и дома, недостойный взгляда высших сановников Ер-шалаима, вызывает отторжение у сытых мещан города - им понятнее мятежник и убийца Вар-равван, чем безобидный и простодушный Иешуа. В рамках карнавальной амбивалетности строится мировоззрение и характер героя: с одной стороны, неумение позаботиться
окружающих наталкивают на мысль об отсутствии здравого смысла у Иешуа, даже придурковатости героя (по мнению М. Дунаева, он «наивен до глупости» [10, с. 9]), с другой стороны, этот нищий сирота знает греческий и латинский, выстроил собственную философскую систему о царстве истины и справедливости, чем заслужил от Пон-тия Пилата уважительное обращение «философ».
М. Булгаков в образе Га-Ноцри обыгрывает карнавальную категорию увенчания-развенчания. В сопоставлении с текстом Нового Завета (ассоциации с которым не могут не возникнуть у читателя) Иешуа оказывается увенчанным рабом-дурачком по Бахтину, занимающем место Царя только на время карнавала. В главе «Казнь» преобладают натуралистичные оттенки в описании внешности Иешуа Га-Ноцри: «Мухи и слепни поэтому совершенно облепили его, так что лицо исчезло под черной шевелящейся массой. В паху, и на животе, и под мышками сидели жирные слепни и сосали желтое обнаженное тело...» [6, с. 289]. В этом эпизоде достигается апофеоз обряда развенчания. Кроме того, наблюдается карнавальная амбивалентность в том, что Иешуа - праведник по вековечным этическим меркам, но преступник по законам общества. Га-Ноцри становится характерным героем мениппеи - это мудрец, искатель правды, который попадает в исключительную ситуацию (пройти крестной дорогой Христа) для испытания своей философской идеи.
В пределах карнавальных мезальянсов развиваются личные отношения между Пилатом и Иешуа. Это парадоксальный союз жертвы и палача: «Мы теперь будем всегда вместе <...>. Раз один - то, значит, тут же и другой! Помянут меня - сейчас же помянут и тебя! Меня - подкидыша, сына неизвестных родителей, и тебя - сына короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы» [6, с. 420].
Общая структура ершалаимских глав содержит малое число карнавальных элементов, тут нет такого разгула смеховой стихии, как в московском романе. Вместе с тем именно роман о Пилате является средоточием философского универсализма мениппеи. Исследователи дружно анализируют проблемы нравственного выбора, ответственности и совести. На наш взгляд, мениппейный универсализм проявляется не столько в этической проблематике романа о Пилате, сколько
в духовном подтексте ершалаимских глав. В связи с этим рассмотрим решение о казни прокуратором как выбор между земным и божественным.
Ощущение «нестерпимой тоски» Понтия Пилата идет от мысли о бессмертии. Но нет искупления и прощения в этом бессмертии, как нет Воскрешения в произведении. В мире «Мастера и Маргариты» грехопадение продолжает разделять людей с Богом. В Новом Завете Иисус Христос воплотился в человека, «чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив через Него, Кровию креста Его, и земное и небесное» (Кол. 1:20). Иешуа не имеет ни силы, ни власти этого сделать. Булгаков изображает «философа с его мирной проповедью» [6, с. 152], верного внутреннему нравственному кодексу, вполне в традиции его изображения Э. Ренаном, Ф. Фарраром, Л. Толстым. И безобидный философ попадает под жернова государственной машины. Это конфликт четко сформулирован Александром Ме-нем: «Между личной этикой, между личной нравственностью и нравственностью общественной пока тождества существовать не может. И в третьем тысячелетии, и, быть может, в четвертом - не будет существовать. Потому что мы, люди, - духовные существа, и у нас особая жизнь. А общество еще наполовину живет по природным законам борьбы за существование» [14, с. 1].
В ершалаимских главах М. А. Булгаков создает прообраз современного ему мира. Человек московских глав показан утратившим прежнюю духовную цельность. В. М. Акимов отмечает: «Весь прежний "распорядок на земле" был в традиционной культуре обеспечен промыслом Божьим. Распад этого распорядка как бы подтвердил гибель прежнего Бога» [1, с. 30]. Эта карнавальная смерть «традиционного Бога» и происходит в древних главах. В XX веке либо утверждали мифичность Бога, его принципиальное отсутствие, либо давали историко-этическую трактовку личности Иисуса. Обе «точки зрения» нашли отражение в булгаковском произведении. При этом их карнавальное переосмысление Булгаковым подчеркивает меняющееся состояние мира в промежутке после гибели «традиционного Бога» и до Его обновления в рамках карнавальных категорий. Несостоятельность атеистов развенчана вопросом «... кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?» [6, с. 130], а
«историческая» трактовка дискриминируется очевидцем событий Воландом, «отцом льжи» (Ин. 8:44).
Проводимые исследователями (А. Казаркин, Р. Ребель) аналогии между персонажами московских и древних глав и замечания о лейтмотивности построения произведения (Б. Гаспаров) создают мениппейную игру отражений. Зеркальная композиция отражает диалог двух эпох, их духовную катастрофу и трагедию: в современном мире, где Бог забыт, где правит бал Князь тьмы, евангельская весть превращается в фарс истории.
Обратим ещё внимание на способ вмонтирования вставного романа в общую структуру булгаковского произведения. Первый отрывок «Понтий Пилат» рассказан Воландом, но Иван Бездомный (и читатель) «видит» ожившую библейскую историю 2хтысячелетней давности: «А может, это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?» [6, с. 157]. Профессор черной магии не просто «успел сплести целый рассказ», он буквально вызвал перед поэтом души давно умерших людей, как настоящий некромант. Второй отрывок «Казнь» передается во сне-галлюцинации, вызванном приемом лекарственных препаратов Иваном Бездомным. Характерна фраза, которая предваряет последние главы восстановленного Воландом романа Мастера («Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириа-фа» и «Погребение»): «... сколько угодно, хотя бы до самого рассвета, могла Маргарита шелестеть листами тетрадей, разглядывать их и целовать и перечитывать слова:
- Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Да, тьма.» [6, с. 400] (выделено нами.
Поэтому принимать всерьез «достоверность» рассказанного в ершалаимских главах не стоит. Жанр мениппеи предполагает игру с сюжетами мировой истории, нетрадиционную трактовку исторических и легендарных личностей. Карнавальный мир имеет особую реальность, обратную общепринятой, поэтому древние главы произведения в сопоставлении с текстом Нового Завета создают целую систему пародийных кривых зеркал. М. Булгаков в «Мастере и Маргарите» привлекает внимание к духовным проблемам общества в целом и каждого в отдельности. Но конечных ответов на «вечные вопросы» в произведении нет. Мениппейность «евангелия от Воланда» позволила писателю «переводить последние вопросы из отвлеченно-фи-
В.Ш.).
\
лософской сферы через карнавальное мироощущение в конкретно-чувственный план образов и событий» [3, с. 79].
Список использованных источников
1. Акимов, В. М. Свет художника, или Михаил Булгаков против Дьяволиады / В. М. Акимов. - М., 1995. - 56 с.
2. Барр, М. Перечитывая Мастера: Заметки лингвиста на макинтоше / М. Барр. - М., 2009. - 287 с.
3. Бахтин, М. М. Проблемы поэтики Достоевского / М. М. Бахтин. - М., 2002. - 168 с.
4. Библия. Книги Священного Писания ветхого и Нового завета. - М., 1992. - 1373 с.
5. Бродский, М. А. «Мастер и Маргарита» - антибиблия ХХ века? / М. А. Бродский // Русская словесность. - 1997. - № 6. - С. 30-35.
6. Булгаков, М. А. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 6.: Мастер и Маргарита: Пьеса, роман / М. А. Булгаков. - М., 2004. -605 с.
7. Гаврюшин, Н. Литостротон, или Мастер без Маргариты / Н. Гаврюшин // Вопросы литературы. - 1991. - №8. - С. 75-88.
8. Галинская, И. Л. «Древние» главы романа «Мастер и Маргарита» / И. Л. Галинская // Культорология: Дайджест. - 2000. - №3. -С.162-175.
9. Гаспаров, Б. М. Из наблюдений над мотивной структурой романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»: Типология мотива / Б. М. Гаспаров // Slavistica Hierosolymitana. - Jerusalem, 1978. Vol. 3. - P. 198-251.
10. Дунаев, М. М. Рукописи не горят? (Анализ романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита») / М. М. Дунаев. - Пермь, 2000. - 32 с.
11. Зеркалов, А. Иисус из Назарета и Иешуа Га-Ноцри / А. Зер-калов // Наука и религия. - 1986. - №9. - С. 47-52.
12. Зеркалов, А. И. Этика Михаила Булгакова / А. И. Зеркалов. -М., 2004. - 192 с.
13. Кандаурова, О. З. Евангелие от Михаила. Т. 1. / О. З. Канда-урова. - М., 2002. - 816 с.
14. Мень, А. Религиозно-философские взгляды Льва Толстого [Электронный ресурс] / А. Мень. - Режим доступа: http://palomnik.org/ filosofiya/fenomen/men/tolstoy.
