CC BY
138
© А.П. Рожнов, 2009
УДК 343 ББК 67.408
РОЛЬ ДОКТРИНЫ В МЕХАНИЗМЕ ВОЗДЕЙСТВИЯ УГОЛОВНОГО ПРАВА НА ОБЩЕСТВЕННУЮ ЖИЗНЬ
А.П. Рожнов
В статье анализируются формы влияния науки уголовного права на различные общественные отношения, составляющие предмет уголовного права. Современная российская наука уголовного права рассматривается не только как фактор совершенствования уголовного законодательства, но и как юридический источник права.
Ключевые слова: наука уголовного права, социология уголовного права, догматика уголовного права, юридический источник права, фактор совершенствования законодательства.
Обновление экономики, масштабные кодификации российского права, происшедшие с середины 90-х гг. XX столетия, ускоренное построение капитализма и одновременно слом старой социалистической формации, коренное изменение системы управления страной и многие другие явления оживили правовую жизнь и, как всегда это бывает в порубежную историческую эпоху, породили множество научных дискуссий. Научный поиск наиболее рациональных вариантов оптимизации правового регулирования и адекватных ответов правовой системы на вызовы современности ведется по разным направлениям. Участвуют в этом поиске и представители общей теории права, и представители отраслевых направлений отечественного правоведения. Ярким примером такого рода поиска является дискуссия о признании и некоторой «легализации» в качестве юридического источника права в российской правовой системе судебного прецедента или судебной практики [25], которые выступают традиционными формами права для стран англо-саксонской правовой семьи.
В рамках изучения проблемы возможных новых источников права России в последние годы интерес исследователей привлекает и
такой источник права, как правовой обычай, что видно на примере защищенных в последнее время кандидатских диссертаций, написанных в рамках развития общей теории права и отечественной цивилистики [22; 28].
Следует отметить, что кроме обсуждения проблемы исключительно в плоскости научной полемики, за годы правовой реформы в постсоветской России определенные (хотя и осторожные) шаги на пути легализации практики как формы права были сделаны и законодателем.
Однако, как представляется, на фоне обсуждения проблемы признания судебной практики источником права незаслуженно забыты и в достаточной степени не исследованы роль самой правовой науки и возможности ее влияния на нормативное регулирование складывающихся новых общественных отношений. Причем данный упрек можно адресовать как общей теории права, так и отраслевым правовым наукам, включая и уголовное право. Например, во многих фундаментальных трудах по общей теории государства и права, вышедших в свет сравнительно недавно, при анализе юридических источников права России вопрос о роли доктрины как нетипичной, нетрадиционной формы (или в нашей терминологии - юридического источника) права, санкционированной государством, вообще не поднимается. Например, автор главы «Формы выражения, или источники пра-
ва» академического курса «Общая теория государства и права» А.В. Мицкевич пишет: «Кроме нормативных правовых актов в Российской Федерации имеют определенное нор-моустановительное значение правовой обычай, судебная практика и внутригосударственные договоры и соглашения нормативного содержания, а также международные договоры Российской Федерации и общепризнанные нормы международного права» [19, с. 141]. М.Н. Марченко при рассмотрении источников современного российского права в своей специальной работе, посвященной теме источников права, также не упоминает доктрину ни в качестве де-факто существующего, ни в качестве возможного источника права нашей страны (см.: [18, с. 115-116]). Ничего не говорится о доктрине как о юридическом источнике современного российского права и в неоднократно переизданном курсе лекций «Теория государства и права», подготовленном видными представителями саратовской правовой школы (см.: [9, с. 284-294]). В тех же работах, где в рамках проблемы форм права России анализируется доктрина, ее роль авторами видится лишь только в качестве важного фактора правообразования, или источника права в материальном смысле, но не более того (см.: [3, с. 357-358]).
Не избегают подобного недочета и учебники, учебные пособия, многочисленные фундаментальные курсы, вышедшие в свет в пореформенный период развития науки уголовного права. Так, признанный авторитет, старейший и яркий представитель российской науки уголовного права Н.Ф. Кузнецова соответствующую главу об источниках права в томе 1 «Курса уголовного права» именует «Уголовный закон» (см.: [13, с. 78-115]), закономерно тем самым предрешая дальнейшее изложение о «круге» юридических источников соответствующей отрасли системы права России. Как это ни парадоксально, но в упомянутом «Курсе...», солидность которого априори предопределяется форматом издания, его объемом, кругом авторов и т. д., не нашлось даже места для краткого освещения столь дискуссионной ныне проблематики судебной практики как возможного источника уголовного права РФ.
М.А. Кауфман в рамках рассмотрения темы о понятии уголовного закона все же в
последнем (?!) параграфе соответствующей главы, несколько нелогично названном «Источники уголовного права», уделяет достаточно внимания анализу иных, помимо действующего Уголовного кодекса РФ, форм права, относя к ним законоположения утратившего силу УК РСФСР, нормы действующего УК РФ, ранее излагавшиеся в другой редакции, отдельные уголовно-правовые акты бывшего Союза ССР, постановления Государственной Думы Федерального Собрания РФ об амнистии, нормы международного права и судебную практику (см.: [8, с. 368]). Однако опять-таки при анализе юридических источников права место правовой науки в их системе, а равно и какая-либо иная ее роль в механизме уголовно-правового регулирования соавтором «Энциклопедии. » не рассматриваются.
Не только в учебной литературе, но даже и в монографиях, специально посвященных проблеме полиструктурности форм уголовного права, вопрос о роли доктрины как возможного нормативного регулятора отношений, составляющих предмет указанной отрасли, также замалчивается [23].
Думается, для выяснения ролей и возможностей правовой науки вообще и уголовного права в частности в современной общественной жизни России закономерным представляется уяснение понятия и содержания правовой науки, включая и уголовное право, а также ее функций. Только это позволит проанализировать возможности влияния науки на те процессы развития политической, экономической и духовной структуры современного российского общества.
Право, правовая система, правовая жизнь, правовая действительность, реально складывающиеся общественные отношения, урегулированные правом либо нуждающиеся в потенциальном правовом опосредовании, изучаются комплексом гуманитарных наук: социальной философией, экономикой, социологией, историей. Все правовые науки, включая и правоведение, имеющие своим объектом (полностью или в части) правовую действительность (фактическую или потенциальную), выполняют теоретико-познавательную и идеологическую функции [1, с. 10]. Однако, как справедливо замечено С.С. Алексеевым, кон-
ститутивной (основной) функцией правоведения является его практически-прикладная (нормативная) роль. Именно юридическая наука, прежде всего, «нацелена на то, чтобы непосредственно. направлять практическую деятельность. Причем направлять на всех уровнях практики, то есть и при выработке государственно-правовой политики, и при совершенствовании законодательства, и при разъяснении (толковании) права для практического его применения, и при рационализации юридико-технических средств, используемых в процессе реализации права» [1, с. 10].
Не является исключением в этой связи и наука уголовного права, входящая составной частью в правоведение, но обособившаяся внутри него в самостоятельную отрасль научного знания.
Как отмечается всеми исследователями, предмет науки уголовного права шире предмета отрасли уголовного права [20, с. 29], что, в общем-то, вполне объяснимо с учетом определения и предназначения науки как «исследовательской деятельности, направленной на производство новых знаний о природе, обществе и мышлении» [27, с. 281]. Абстрагируясь от оттенков и нюансов различных точек зрения, в содержание предмета науки уголовного права российские криминалисты включают изучение истории российского уголовного закона, его социальной, конституционной и нравственной обусловленности и эффективности, тенденции развития и совершенствования действующих норм уголовного права, принципы данной отрасли, исследование зарубежного и международного уголовного права, разработку различного рода рекомендаций по применению и совершенствованию уголовного закона, направленных на достижение его задач и эффективное выполнение его социальных функций в механизме правового регулирования, связь и соотношение уголовного права со смежными отраслями и т. д. (см.: [11, с. 6-7]). Осмелимся предположить, что предмет науки уголовного права не является какой-то застывшей догмой, хотя бы потому что в разные эпохи развития страны большее или меньшее внимание ученых с учетом запросов практики либо политической конъюнктуры приковывают те или иные его грани. Возможно появление и новых элементов пред-
мета данной области правовых знаний. Реальной формой «бытия» науки являются высказанные и вынесенные на суд юридической общественности взгляды, идеи, представления, теории, гипотезы. Наиболее утилитарной и максимально «прикладной» формой выражения науки, непосредственно связующей ее с практикой, являются продукты доктринального толкования - комментарии уголовного закона, сборники и обзоры судебной практики. Менее заметной, но от этого не менее значимой формой выражения науки, связующей ее с практикой, является ее понятийный (категориальный) аппарат, без которого немыслима уголовно-правовая судебно-следственная властная правореализация.
Таким образом, с учетом прикладной нацеленности науки уголовного права, внутри нее можно выделить следующие взаимосвязанные и взаимозависимые подразделения, составляющие ее предмет: во-первых, социологию уголовного права. К таковой можно отнести реальную «жизнь» уголовного закона, изучение тенденций его толкования и применения в практической деятельности судов, выявление неэффективных, неработающих запретов, выяснение причин «пробуксовки» в реализации или даже абсолютного игнорирования таких запретов, их отторжения практикой. Причем в последнем случае (что, собственно, и делает социологию права именно социологией) внимание исследователей должны в идеале привлекать не только и не столько логико-семантические аспекты изложения уголовного закона, а именно обусловленность запрета потребностями реальной действительности с учетом имеющегося в обществе уровня развития политики, идеологии, экономики и нравственности. Иначе говоря, эффективность уголовного закона в рамках социологического среза его изучения не должна ограничиваться только предложениями по усовершенствованию текстуального изложения того или иного запрета в тексте Уголовного кодекса (а сам запрет при этом восприниматься как некая священная данность или заданность) - напротив, эффективность запрета должна проверяться через призму его социальной обусловленности и наличия в криминализированном или криминализуемом деянии действительного (а не мнимо-
го) заряда повышенной социальной вредоносности, или (если выражаться терминологией уголовного закона) общественной опасности. Как справедливо замечено В.В. Лунеевым, «содержание законодательства, на основе которого осуществляется борьба с преступностью, должно отражать криминальные реалии страны» [15, с. 9].
Бесспорно, социология уголовного права, помимо исследования эффективности имеющихся норм, включает в себя и изучение обоснованности и обусловленности возведения в ранг правовых новых запретов, равно как и исключение из действующего УК РФ уже имеющихся. Именно на рекомендациях социологии уголовного права должны базироваться законотворческие работы по криминализации и декриминализации преступных деяний.
Напомним, что в качестве первого звена механизма правового регулирования при инструментальном, или прагматическом, подходе к его рассмотрению большинство представителей общей теории права видят правовую норму, справедливо полагая ее «основой правового регулирования» [2, с. 150]. На этом уровне не возникает конкретных правоотношений, а лишь только абстрактно очерчиваются их контуры. Следовательно, социология уголовного права через законотворческую деятельность должна оказывать влияние на содержание правовой нормы -участвовать в формулировании, изменении, уточнении и исключении из действующего Уголовного кодекса РФ предписаний, устанавливающих запрет того или иного вида массовидного опасного поведения, возводя его тем самым в ранг криминального, а также предписаний УК, регламентирующих санкции, которые способны при их возможном применении достичь целей наказания, установленных в уголовном законе.
Таким образом, социология уголовного права, будучи духовным и научным отражением потребностей экономики, политики, господствующих в обществе нравственных ценностей, выступает в роли фактора правообра-зования, являясь, как и правоприменительная практика, фактором совершенствования законодательства [5, с. 201].
Однако роль указанной части доктрины не следует переоценивать, как и наивно пола-
гать, что уголовный закон целиком и полностью построен в соответствии с рекомендациями науки уголовного права в частности и наук криминального цикла в целом. Это далеко не так на современном этапе развития России. Объективное состояние социологии уголовного права хорошо охарактеризовано А.Э. Жа-линским, который указывает, что «уголовноправовая наука не располагает сведениями о реальной опасности того или иного вида поведения и образующих его отдельных деяний» [7, с. 106], почему, по его мнению (с которым трудно не согласиться), действительный авторитет уголовно-правовой науки невысок, хотя «далеко не всегда это ее вина» [Там же, с. 108].
Многими известными авторами, представляющими российскую науку уголовного права, критикуются законотворческие работы последних лет. В частности, В.В. Лунеев в ряде научных статей подверг критике ст. 282-1 «Организация экстремистского сообщества» и ст. 282-2 УК РФ «Организация деятельности экстремистской организации», введенные в действующий Кодекс Федеральным законом от 25 июля 2002 г. № 112-ФЗ. Им же обращено внимание на отсутствие действительных оснований для повышенной и излишней криминализации тех деяний, которые в современном понимании правящей элиты являются экстремистскими; на наличие в действующем уголовном законе норм, которые позволяли эффективно наказывать за те формы преступного поведения, которые предлагается расценивать как экстремистские в законотворческих работах после 2002 г.; на опасность под видом государственной борьбы с экстремизмом методами уголовной репрессии организовать преследование за разномыслие во взглядах в политике, идеологии [16, с. 26]. Несколько ранее он же справедливо указывал, что процесс непрерывного расширения уголовной ответственности заведомо обречен на провал [15, с. 8]. Н.Ф. Кузнецова соглашалась с мнением В.В. Лунеева о том, что «экстремистская направленность» преступлений вносит путаницу в разграничение составов преступлений и размежевание единого и совокупного преступлений, ничего нового в квалификацию преступлений не вносит» и что «попу-листско-конъюнктурное происхождение экст-
ремистских уголовно-правовых норм УК» вполне очевидно [12, с. 326].
Несмотря на фактически неблестящее (а объективно - плачевное) современное состояние социологии уголовного права, все же нельзя сбрасывать со счетов функцию данного подразделения названной российской отраслевой науки - выступать фактором право-образования (действительным или потенциальным), оформляющим и сигнализирующим субъектам законотворчества о действительных потребностях экономики, идеологии, политики, нравственности, то есть выступать формой выражения социальных источников права, формой выражения реальных запросов и потребностей общественной и правоприменительной практики, а также быть фактором совершенствования действующих норм позитивного права.
Во-вторых, наиболее объемным и хорошо разработанным на советском и постсоветском этапах развития науки российского уголовного права является уголовно-правовая догматика. Она включает в себя, прежде всего и в первую очередь, специальный понятийный аппарат. Без таких категорий, как уголовная ответственность, состав преступления, общественная опасность, характер и степень общественной опасности и др., немыслим не только уголовный закон, но и сфера его реализации, практическая деятельность следователей, прокуроров, судей и адвокатов. Названные нами категории являются базовыми не только для уголовного права, но и для тесно связанной с ним отрасли уголовно-процессуального права. Однако действующий Уголовный кодекс не раскрывает содержания данных понятий, старательно обходит их определения (за очень редкими исключениями) и Верховный Суд РФ в постановлениях Пленума при обобщении судебной практики по конкретной категории уголовных дел, активно, однако, оперируя данными понятиями.
Возражая (порой, как нам представляется, излишне категорично) против признания практики либо доктрины действующими формами права, ученые исходят из того, что судебная практика либо правовая доктрина не могут быть юридическим источником позитивного права, потому что не содержат в себе
нормативное предписание в его законченном, завершенном, логическом виде - с наличием гипотезы, диспозиции, санкции. Бесспорно, это так. Но даже правовой обычай, признаваемый официально государством в качестве вторичного юридического источника в сфере частноправового регулирования имущественных отношений, не содержит в себе правовой нормы в ее целостном выражении.
Кроме того, при таком подходе надо признать, что и многие предписания законов, включая Уголовный кодекс, являются пробельными и не должны быть работающими.
Так, в соответствии со ст. 8 УК РФ «основанием уголовной ответственности является совершение деяния, содержащего все признаки состава преступления, предусмотренного настоящим Кодексом». Из данного предписания следует важный вывод, что состав преступления является единственным и достаточным основанием для наступления уголовной ответственности. В отсутствие состава преступления невозможно применение к кому бы то ни было санкций уголовно-правовых норм Особенной части УК, равно как помимо признаков состава преступления не требуется дополнительное установление иных обстоятельств для привлечения лица к уголовной ответственности. Основываясь на ст. 8 УК РФ, А.В. Наумовым было необоснованно замечено, что гипотезой уголовно-правовой нормы «является в первую очередь положение об основании уголовной ответственности, сформулированное в ст. 8 УК РФ» [14, с. 118]. Как известно, гипотеза нормы - это «указание на условия, при которых действует норма» [4, с. 232]. Норма уголовного права, устанавливающая запрет какого-либо деяния, относимого УК к разновидности криминального и потому наказуемого, не является в этом смысле каким-либо исключением из правил. Не определив, что такое состав преступления вообще и какие признаки в него включаются, невозможно определить и состав конкретного преступления (например, состав убийства -ст. 105 УК РФ, состав похищения человека -ст. 126 УК РФ и пр.).
Продолжая изложенную выше мысль (о том, что не может быть юридическим источником права нечто, не содержащее правового предписания в законченном виде) и за-
метив отсутствие в уголовном законе, а также и в руководящих разъяснениях Пленума Верховного Суда РФ определения понятия состава преступления, надо бы было прийти к закономерному выводу о том, что при таком положении вещей ни одно предписание Особенной части УК не может быть не только эффективно работающим, но и применяемым в принципе. Между тем этого не происходит, поскольку отсутствие дефиниции состава преступления успешно и традиционно восполняется доктриной уголовного права, в том числе и за счет работ выдающихся криминалистов советской эпохи развития отечественной правовой науки [26].
Таким образом, юридическим источником права надо признавать не только официальные формы внешнего выражения и закрепления норм права в их законченном виде, с наличием гипотезы, диспозиции и санкции, но и иные, признаваемые правовой практикой (правотворческой и правоприменительной) формы выражения отдельных элементов правовых предписаний, участвующие в правовом регулировании общественных отношений. В этом смысле доктрина в полной мере является нетрадиционным, вспомогательным, дополнительным к уголовному закону источником уголовного права России.
Однако на этом роль догматики уголовного права как вспомогательного источника права не исчерпывается. Как замечено А.Э. Жалинским, «наиболее действенным, если не единственным, способом передачи информации в практику являются учебники и комментарии к УК РФ» [7, с. 105]. Комментарии действующего уголовного закона, комментированные обзоры сборников судебной практики являются продуктом неофициального доктринального толкования норм уголовного права. Но было бы неправильно полагать, что доктринальное толкование - это всегда лишь только авторитетное, но необязательное мнение видных представителей современной науки уголовного права. Кроме того, было бы наивно и неправильно расценивать доктринальное толкование лишь только как «толкование», которое, тем не менее, никогда и ничего нового не привносит в смысл имеющейся нормы, а является исключительно ее познанием в соответствии с буквальной идеей законодате-
ля, заложенной в норму при ее создании. Такой взгляд в науке постепенно преодолевается. Как отмечает А.В. Мадьярова, «при ближайшем рассмотрении эта формула оказывается слишком отвлеченной и не дающей реальных критериев для определения правовой природы конкретных положений» [17, с. 45]. Пример, когда доктрина, истолковав уголовный закон, а вернее, конкретное надзорное решение президиума Ленинградского городского суда по делу о хищении пряжи с территории комбината по производству сукна в 1972 г., фактически создала новое правило о понимании момента окончания хищения, приводится в литературе А.В. Наумовым (см.: [21, с. 811; 20, с. 108-109]). Из-за частоты его употребления и цитирования в юридической литературе данный пример уже можно отнести к числу хрестоматийных.
Таким образом, догматика уголовного права, выражающаяся вовне в различного рода актах неофициального доктринального толкования, по верному замечанию Н.Н. Воп-ленко, «вследствие своей научной убедительности и авторитетности играет вспомогательную роль источников по сложным и недостаточно ясным вопросам юридической квалификации» (см.: [4, с. 306-307]).
Вместе с тем и на этом роль догматики уголовного права как неофициального вспомогательного источника права не исчерпывается.
Общеизвестно, что многие институты уголовного права получают лишь только самое общее и концептуальное урегулирование в нормах позитивного права, аккумулированных в действующем УК РФ. Однако в отрыве от доктрины сами по себе эти нормы были бы «мертвыми», недействующими, а соответствующие институты или субинституты отрасли уголовного права - неработающими. Ярким примером тому является достаточно разработанное и основывающееся на принципе вины (ст. 5 УК РФ), а также на положениях, регламентирующих формы и виды вины, ответственность за преступления, совершенные с двумя формами вины, понятие невиновного причинения вреда (ст. 24-28), учение о квалификации деяния лица, совершенного в ситуации так называемой «фактической ошибки». Между тем одних только имеющихся в УК
РФ предписаний без разработок норм наукой уголовного права было недостаточно для регламентации в плоскости конкретного практического правоприменения соответствующих форм криминального поведения. То же самое можно сказать и о мнимой обороне, правила квалификации которой в «сравнительно-официальной форме» нашли свое относительное (но недостаточное!) отражение только в постановлении Пленума Верховного Суда СССР № 14 от 16 августа 1984 г. «О применении судами законодательства, обеспечивающего право на необходимую оборону от общественно опасных посягательств» (см.: [24, с. 232237]), но даже не в тексте Закона (ст. 37 УК).
В-третьих, только преимущественно в доктрине уголовного права находят свое отражение правила квалификации преступлений, которые, на наш взгляд, носят нормативный характер. Л.Д. Гаухман определяет правила квалификации преступлений как «приемы, способы применения уголовного закона, предусмотренные в нем самом, руководящих постановлениях пленумов Верховных Судов РФ, РСФСР и бывшего СССР, а также выработанные иной судебной практикой и теорией уголовного права» [6, с. 267].
В целом такое определение является удовлетворительным. Действительно, правила квалификации преступлений - это своеобразные «нормы о нормах», правила о применении норм уголовного закона («технология применения уголовного закона при уголовно-правовой оценке содеянного») [6, с. 268], устанавливающих ответственность за конкретные формы преступных посягательств, которые основываются на многочисленных фикциях, презумпциях, принципах отрасли уголовного права и права в целом. Единственное, с чем нельзя согласиться в приведенном определении правил квалификации преступлений, - это с тем, что данные правила получают выражение в тексте уголовного закона и в судебной практике. По нашему мнению, лишь только ничтожно малая часть этих правил формулируется в тексте уголовного закона: например, в ч. 1 ст. 17 УК РФ устанавливается понятие и правило квалификации при совокупности преступлений, когда лицо должно нести уголовную ответственность за каждое совершенное преступление по соответствующей статье или части статьи настоящего Кодекса; там же формулируется и весьма важное
правило о квалификации деяний в ситуации конкуренции общей и специальной нормы (ч. 3 ст. 17 УК РФ). Однако более нигде в Кодексе не найдем мы правил о квалификации преступлений. Нет этих правил и в тексте руководящих разъяснений Верховного Суда РФ, а равно и в его казуальных кассационных и надзорных решениях по конкретным уголовным делам - в лучшем случае в актах правоприменительной практики мы можем найти правила квалификации преступлений применительно к какой-то конкретной их группе (посягательствам против жизни, должностным посягательствам, хищениям и пр.). Но даже давая рекомендации о квалификации конкретных видов преступлений, Пленум Верховного Суда РФ либо его судебные коллегии и Президиум не формулируют правило квалификации в его «чистом» виде - это правило еще нужно найти и прочитать «между строк» постановления Пленума или конкретного судебного акта. Свое наиболее полное, системное, обобщенное и сравнительно абстрактное формулирование и выражение эти правила, без которых немыслимо применение уголовного закона, находят выражение только в доктрине уголовного права - в частности, в успешно разрабатываемой теории квалификации преступлений [10]. Поскольку в настоящее время в науке наблюдается огромный интерес к общей теории квалификации преступлений, а сама же теория находится в стадии становления, следует признать, что пожелание В.Н. Кудрявцева о закреплении общих правил квалификации в тексте уголовного закона [10, с. 31] - это пока не достигнутый законотворческий идеал, дело далекого будущего.
Таким образом, следует признать, что такая часть предмета уголовного права, как его догматика, или (если угодно) «статика», логика и ядро доктрины, уже выходит далеко за рамки исключительно фактора совершенствования уголовного законодательства и является именно юридическим источником уголовного права, пусть и дополнительным, наряду с предписаниями действующего УК. Следовательно, в части догматики права доктрина «опускается» уже на второй, более предметный, прагматический, уровень механизма правового регулирования [2, с. 150] и наряду с уголовным законом определяет права и обязанности государства и граждан в складывающихся между ними конкретных правоотношениях.
В-четвертых, наука уголовного права накапливает, формулирует, выражает и ретранслирует определенные специально-юридические мировоззренческие ценности, которые составляют своего рода идеологию науки. Например, общепризнано, что не все принципы уголовного права получили свое воплощение в тексте действующего УК РФ - некоторые из них выработаны и сформулированы доктриной уголовного права. Между тем принципы, являясь основными, базовыми началами отрасли, ее «визитной карточкой», определяют (или, во всяком случае, должны определять) весь дискурс законотворческих работ и правоприменительной деятельности. Именно принципы права определяют дух всей отрасли, ее общее содержание, задают режим правореализационной деятельности. Только в принципах уголовного права, в их содержательном понимании, которое полностью объективно не может вместиться в лаконичные законодательные формулировки, отражаются накопленные наукой уголовного права ценности.
Следует заметить, что идеология науки не оказывает непосредственного влияния на существо конкретного правоотношения. Значение идеологии науки гораздо шире. Ее же влияние на общество осуществляется опосредованно.
Напомним, что применительно к праву надо различать две возможные формы его воздействия: специально-юридическое - через регулирование посредством именно правовых средств общественных отношений, и нравственное, или духовное, воздействие, которое осуществляется вместе и наряду с иными регуляторами, к которым традиционно относятся мораль, религия, обычаи, традиции и пр. В последнем случае право является духовным фактором и воздействует на общество через формирование у людей определенных взглядов, установок, навыков, привычек, мировоззрения в целом.
Идеология уголовного права также не вмещается в узкие рамки механизма правового регулирования, оказывая воздействие на общественную жизнь через привитие определенных духовно-нравственных установок посредством передачи накопленных наукой ценностей. Механизм передачи специально-юридических мировоззренческих установок, привитие соответствующих нравственных и куль-
турологических компетенций происходит в ходе учебной деятельности.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Алексеев, С. С. Общая теория права : в 2 т. Т. 1 / С. С. Алексеев. - М. : Юрид. лит., 1981. - 361 с.
2. Алексеев, С. С. Теория права / С. С. Алексеев. - М. : БЕК, 1993. - 224 с.
3. Венгеров, А. Б. Теория государства и права : учеб. для юрид. вузов / А. Б. Венгеров. - 3-е изд. - М. : Юриспруденция, 2000. - 528 с.
4. Вопленко, Н. Н. Очерки общей теории права : монография / Н. Н. Вопленко. - Волгоград : Изд-во ВолГУ, 2009. - 898 с.
5. Вопленко, Н. Н. Правоприменительная практика: понятие, основные черты и функции : монография / Н. Н. Вопленко, А. П. Рожнов. - Волгоград : Изд-во ВолГУ, 2004. - 205 с.
6. Гаухман, Л. Д. Квалификация преступлений: закон, теория, практика / Л. Д. Гаухман. - 3-е изд., перераб. и доп. - М. : Центр ЮрИнфоР, 2005. - 457 с.
7. Жалинский, А. Э. Уголовное право в ожидании перемен: теоретико-инструментальный анализ / А. Э. Жалинский. - 2-е изд., перераб. и доп. -М. : Проспект, 2009. - 400 с.
8. Кауфман, М. А. Понятие уголовного закона / М. А. Кауфман // Энциклопедия уголовного права : в 10 т. Т. 2. Уголовный закон. - СПб. : Изд. проф. Малинина, 2005. - С. 3-68.
9. Колесников, Е. В. Формы права / Е. В. Колесников // Теория государства и права : курс лекций / под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. -Саратов : СВШ МВД РФ, 1995. - С. 284-294.
10. Кудрявцев, В. Н. Общая теория квалификации преступлений / В. Н. Кудрявцев. - 2-е изд., перераб. и доп. - М. : Юристъ, 1999. - 304 с.
11. Кузнецова, Н. Ф. Понятие, предмет, метод, задачи уголовного права / Н. Ф. Кузнецова // Уголовное право. Общая часть. - М. : Изд-во Моск. ун-та, 1993. - С. 5-25.
12. Кузнецова, Н. Ф. Проблемы квалификации преступлений : лекции по спецкурсу «Основы квалификации преступлений» / Н. Ф. Кузнецова ; науч. ред. и предисл. акад. В. Н. Кудрявцева. - М. : Городец, 2007. - 336 с.
13. Кузнецова, Н. Ф. Уголовный закон / Н. Ф. Кузнецова // Курс уголовного права. Общая часть : учеб. для вузов / под ред. Н. Ф. Кузнецовой и И. М. Тяжко-вой. - Т. 1. Учение о преступлении. - М. : Зерцало-М, 2002. - С. 78-115.
14. Курс российского уголовного права. Общая часть / под ред. В. Н. Кудрявцева и А. В. Наумова. -М. : Спарк, 2001. - 567 с.
15. Лунеев, В. В. Наука криминального цикла и криминологические реалии / В. В. Лунеев // Кри-минол. журн. Байкал. гос. ун-та экономики и права. - 2007. - № 1-2 (1). - С. 6-24.
16. Лунеев, В. В. Российский экстремизм: политика и реалии / В. В. Лунеев // Криминол. журн. Байкал. гос. ун-та экономики и права. - 2009. -№3.- С. 17-30.
17. Мадьярова, А. В. Разъяснения Верховного Суда Российской Федерации в механизме уголовно-правового регулирования / А. В. Мадьярова. -СПб. : Юридический центр Пресс, 2002. - 405 с.
18. Марченко, М. Н. Источники права : учеб. пособие / М. Н. Марченко. - М. : Велби : Проспект, 2005. - 760 с.
19. Мицкевич, А. В. Формы выражения, или источники права (глава VI) / А. В. Мицкевич // Общая теория государства и права : акад. курс в 2 т. Т. 2. Теория права / под ред. М. Н. Марченко. - М. : Зерцало, 1998. - С. 132-156.
20. Наумов, А. В. Российское уголовное право. Общая часть : курс лекций / А. В. Наумов. - М. : БЕК, 1996. - 560 с.
21. Наумов, А. В. Судебный прецедент как источник уголовного права / А. В. Наумов // Российская юстиция. - 1994. - № 1. - С. 8-11.
22. Поляков, П. А. Роль обычаев делового оборота в совершенствовании правового регулирования имущественных отношений в Российской Федерации : автореф. дис. ... канд. юрид. наук. - СПб., 2006. - 33 с.
23. Пудовочкин, Ю. Е. Понятие, принципы и источники уголовного права: сравнительноправовой анализ законодательства России и стран Содружества Независимых Государств / Ю. Е. Пу-довочкин, С. С. Пирвагидов. - СПб. : Юридический центр Пресс, 2003. - 297 с.
24. Сборник постановлений Пленумов Верховных Судов СССР и РСФСР (Российской Федерации) по уголовным делам. - 4-е изд. - М. : СПАРК, 1996. - 600 с.
25. Судебная практика как источник права / отв. ред. Б. Н. Топорнин. - М. : Юристъ, 2000. - 160 с.
26. Трайнин, А. Н. Общее учение о составе преступления / А. Н. Трайнин. - М. : Госюриздат, 1957. - 363 с.
27. Философский словарь / под ред. И. Т. Фролова. - 6-е изд., перераб. и доп. - М. : Политиздат, 1991. - 560 с.
28. Фомина, Л. А. Пробелы в гражданском праве России: понятие, сущность, способы преодоления : монография / Л. А. Фомина. - Волгоград : Волгогр. науч. изд-во, 2008. - 169 с.
DOCTRINE POSITION IN THE CRIMINAL LAW IMPACT GEAR
TO SOCIAL LIFE
A.P. Rozhnov
The article analyses the forms of influence of Criminal Law Study to different social relations those constitute the subject of Criminal Law. The modern Russian Criminal Law Study is treated not only as Criminal Legislation improvement factor but also as juridical source of law.
Key words: Criminal Law Study, Criminal Law Sociology, Criminal Law dogmatics, juridical source of law, legislation improvement factor.
