CC BY
277
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2011. № 5
А.П. Алексеев*
«РИТОРИКА» М.В ЛОМОНОСОВА И КЛАССИЧЕСКИЕ ИДЕАЛЫ АРГУМЕНТАЦИИ
«Риторику» М.В. Ломоносова принято относить к трудам филологическим. Однако содержание этой работы имеет также логические, этические и психологические компоненты, представляющие сегодня особый интерес в связи с наметившейся тенденцией интеграции знаний соответствующих областей в рамках такого научного направления, как теория аргументации. Ломоносовская «Риторика» продолжает традиции «Риторики» Аристотеля: «разумный ритор», по Ломоносову, сведущ в искусстве построения силлогизмов, однако при этом подкрепляет «основательное доказательство» своего мнения воздействием на чувства слушателей. В поисках ответов на запросы современности мы вновь убеждаемся в актуальности классического наследия, частью которого является «Риторика» М.В. Ломоносова, открываем возможности его использования в решении задач обеспечения информационно-психологической безопасности, в выстраивании человеком собственной коммуникативной стратегии.
Ключевые слова: Ломоносов, риторика, теория аргументации, классические идеалы, гуманитарные технологии.
A.P. A l e k s e e v. M.V. Lomonosov's "rethoric" and classical ideals of argumentation
Lomonosov's "Rhetoric" is normally accepted to attribute to philological works. However this work contains logical, ethical and psychological components that are very important for integration of relevant knowledge within argumentation theory. Lomonosov's "Rhetoric" carries on the tradition of Aristotle's "Rhetoric". Lomonosov's "Smart Rhetorician" masters the art of syllogism and supports his proofs inspiring the audience with passions. Classical heritage (including Lomonosov's "Rhetoric") is relevant to acute the problems of the present epoch; it is especially useful in comprehending the situation connected with information-psychological security.
Key words: Lomonosov, rhetoric, argumеntation theory, classical ideals, humanitarian technology.
«Риторику» М.В. Ломоносова («Краткое руководство к красноречию. Книга первая, в которой содержится риторика, показующая общие правила обоего красноречия, то есть оратории и поэзии») принято относить к трудам филологическим. Однако содержание этой работы имеет также логические, этические и психологиче-
* Алексеев Александр Петрович — доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии гуманитарных факультетов философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 8 (495) 939-53-46; e-mail: [email protected]
ские компоненты, представляющие сегодня особый интерес в связи с наметившежя тенденцией интеграции знаний соответствующих областей в рамках такого научного направления, как теория аргументации. Пожалуй, наиболее отчетливо потребность преодолеть ограничения узко специализированных подходов для изучения, оценки и разработки средств и методов убеждающих воздействий выражена в идее «аргументорики», выдвинутой В.Н. Брюшинки-ным. Аргументорика, по замыслу этого ученого, должна объединить возможности неформальной логики и риторики [В.Н. Брюшинкин, 2008]. Независимо от того, как сложится судьба предложенного В.Н. Брюшинкиным нового термина, получит ли этот термин широкое распространение, обозначаемая им идея открывает перспективу создания, вернее, воссоздания на новом уровне и в новых исторических условиях единого нормативного ядра для разностороннего изучения важнейшего вида речемыслительной деятельности.
Следует отметить, что выражения «теория аргументации», «неформальная логика», «практическая логика» нередко употребляются как синонимы. Соответствующие направления, дистанцируясь в большей или меньшей степени от математизированной логики (однако используя средства традиционной логики), непременно выдвигают во главу угла принцип добросовестности субъекта аргу-ментационного воздействия (в идеальном случае речь идет о служении истине и стремлении к логической правильности рассуждений). Между тем современные концепции риторики, стремящиеся доказать свою полезность в условиях рынка, ориентируются прежде всего на эффективность. Подобная установка характерна для бурно развивающихся «деловых» дисциплин, в рамках которых словесные и прочие информационные воздействия оцениваются в первую очередь с точки зрения эффективности, определяемой достижением целей «действующей» стороны. В этих условиях рациональность реципиента, его способность оценивать достоверность получаемых сведений и аргументированность выводов, а также обосновывать собственные решения может рассматриваться как досадная помеха на пути к цели, которую стремится достичь «заказчик» и работающий на него «профессионал». «В идеале методы воздействия должны стремиться к тому, чтобы резко снизить рациональность решения потребителя, — пишет Г.Г. Почепцов. — Это делается либо путем подключения к эмоциональной сфере, которая слабо поддается опровержению со стороны сферы рациональной, либо стремлением вывести человека на автоматизм его реакций, когда рациональная сфера тоже как бы отключена, но уже по другой причине» [Г.Г. Почепцов, 1999, с. 128]. Подобные подходы предполагают повышение рациональности поведения воздействующего субъекта при понижении рациональности поведения человека-объекта воздействия.
Этические установки знатока риторики, считающего допустимым (а то и почетным!) участие в создании манипулятивных технологий, очевидно несовместимы с установками теоретика аргументации. «Аргументорическим» потенциалом обладают прежде всего концепции и подходы, сохраняющие связь с классическими идеалами риторики, сформулированными философами Древней Греции и нашедшими отражение в трудах русских авторов XVIII— XIX вв. Подобные идеи представлены и в «Курсе русской риторики» А.А. Волкова, изданном в начале XXI в. Ссылаясь на Аристотеля в характеристике предмета риторики, Волков подчеркивает: «Задача риторики, по замыслу Аристотеля, состояла в том, чтобы нравственные принципы, на которых должна основываться общественная жизнь, стали более убедительными, чем эгоистические и материально-практические соображения» [А.А.Волков, 2001, с. 5]. Примечательно, что приводимая здесь же цитата из Аристотеля, что «риторика полезна, потому что истина и справедливость по своей природе сильнее своих противоположностей, а если решения поставляются не должным образом, то истина и справедливость необходимо побеждаются своими противоположностями, что достойно порицания» [Аристотель, 1978, с. 17], используется как одна из ключевых и в философских исследованиях по теории аргументации.
Теория аргументации как особое направление исследований, формирующееся на базе философского знания, заявила о себе в середине XX в. Большую роль в становлении этого направления сыграли работы бельгийского философа Х. Перельмана, выдвинувшего идею построения теории аргументации как «новой риторики». Появление теории аргументации задало новые смыслообразу-ющие ориентиры в рассмотрении ряда историко-философских и историко-логических проблем. Созданные мыслителями прошлого учения о споре, диалоге, о поиске истины в процессе общения, о доказательстве и опровержении, о риторическом искусстве стали осознаваться как учения об аргументации. Таким образом, молодое направление осознавало себя имеющим глубокие исторические корни.
«Новая риторика», по замыслу Х. Перельмана, должна была продолжить традиции античной, прежде всего аристотелевской, риторики. Если Аристотель определял риторику как «способность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного предмета», то Х. Перельман и Л. Ольбрехт-Титека характеризовали теорию аргументации как исследование дискурсивных средств, позволяющих вызывать или усиливать сочувствие к предложенным для одобрения положениям Perelman, L. Olbrechts-Tyteca, 1958, s. 5]. Подобный подход выглядел отнюдь не традиционным на фоне преобладающих в интеллектуальных кругах середины
XX в. представлений о риторике. Эти представления основывались не на аристотелевском истолковании ораторского искусства, а на идущей по крайней мере от Квинтилиана трактовки речи оратора как не имеющей в общем виде своей целью убеждение. Данная трактовка развивалась в течение последующих столетий таким образом, что главной заботой риторики стала считаться скорее «красивость» речи, чем ее «правильность» и «убедительность». Изучение же убедительной, обосновывающей, «правильной» речи стало делом логики, которая — и это отчетливо проявляется уже у логиков Пор-Рояля (XVII в.) — все более отвлекалась от многообразия коммуникативных ситуаций, сосредоточивалась на вопросах «правильности ума», «правильности суждений» и отдалялась от риторики.
Х. Перельман и его последователи (прежде всего, западноевропейские авторы) формировали понятие аргументации как понятие, дополняющее понятие доказательства и противопоставляемое доказательству, при этом они использовали принятые в математической (символической) логике определения понятия доказательства как последовательности формул. Подобное противопоставление стало возможным в условиях, когда математизация логики вела к вытеснению из сферы исследований и образования так называемой традиционной логики, содержащей в качестве раздела учение о доказательстве, вовсе не требовавшее перевода рассуждений из повседневной жизни или профессиональной деятельности на строгий язык формальных систем.
Что касается отечественных (советских) философов, приступивших в 70-е г. XX в. к разработке проблем аргументации, то они, как правило, не обнаруживали склонности резко противопоставлять аргументацию доказательству. И это не случайно. Дело в том, что в нашей стране математизация логики не привела к полному вытеснению из сферы образования ее «содержательных» разделов, в том числе учения традиционной логики о доказательстве и опровержении. Оказалось, что аргументационная проблематика во многом близка проблематике этого раздела, способна, с одной стороны, его дополнить, с другой — использовать его инструментарий и подходы. Поскольку логический каркас аргументации образует рассуждение, ее изучение требует использования средств логики. Однако теорию аргументации интересует не только логическая структура рассуждения, но также речь или текст, в котором это рассуждение представлено, цели и ожидания человека, произносящего эту речь или создающего текст, его представления об адресате аргументации, а также возможные варианты восприятия и оценки аргументации адресатом. Так, Р. Мишели, констатируя, что тема эмоций перестает быть «бедным родственником» в исследованиях аргументации, предлагает радикальный подход, выводя эмоции
«из тени» и делая суждения об эмоциях компонентами аргумента-ционных конструкций [Л. Ы^еИ, 2010].
Классический образ человека убеждающего предполагает в качестве его необходимой характеристики приверженность истине, а в качестве антипода — того, кто готов поступиться истиной ради каких-либо иных интересов. Платон в своих диалогах создал образ идеального аргументатора, олицетворением которого выступает главный герой диалогов — Сократ. В Древней Греции искусство аргументирования высоко ценилось, ибо помогало человеку достичь успеха в политике, выиграть дело в суде, произвести благоприятное впечатление на окружающих. При этом на первый план выдвигались различные, нередко корыстные, побуждения. Нечестным, корыстным аргументаторам, легко поступающимся истиной ради выгоды, Платон противопоставил Сократа, заявляющего: «...красноречие должно употреблять соответственно — дабы оно всегда служило справедливости» [Платон, 1972, с. 364], справедливость же для Платона неразрывно связана с истиной. Главное правило аргументации Сократа — честность и последовательность в своих утверждениях, «согласие с самим собой». «Пусть лучше лира у меня скверно настроена и звучит не в лад, — говорит Сократ, — пусть нестройно поет хор, который я снаряжу, пусть большинство людей со мной не соглашаются и спорят, лишь бы только не вступить в разногласие и в спор с одним человеком — с собою самим» [там же, с. 306]. Соблюдения этого правила он требует и от своих собеседников, только при этом условии они могут «исследовать существо дела» вместе с Сократом.
Правило Сократа — исследовать обсуждаемый вопрос, пытаясь убедить противника лишь относящимися к делу доводами, а не склонять его любыми доступными средствами к такому решению, в котором ты сам заинтересован. За верность своим принципам ведения аргументации Сократ платит жизнью. На суде, где решается вопрос о его вине и наказании, он не пытается разжалобить тех, от кого зависела его жизнь, говорить то, что суду хотелось бы услышать. Вместо этого Сократ стремится разобраться в существе выдвинутых против него обвинений, явно понимая опасность такого поведения. «Возможно, кто-нибудь из вас рассердится, — говорит Сократ афинянам, — вспомнив, как сам он, когда судился в суде и не по такому важному делу, как мое, упрашивал и умолял судей с обильными слезами и, чтобы разжалобить их как можно больше, приводил сюда своих детей и множество других родных и друзей, а вот я ничего такого делать не намерен, хотя дело мое может, как я понимаю, принять опасный оборот. Быть может, подумав об этом, кто-нибудь не захочет меня щадить и, рассердившись, подаст свой голос в сердцах» [там же, с.104]. Тем не менее
Сократ твердо придерживается мнения, что «неправильно умолять судью и просьбами вызволять себя вместо того, чтобы разъяснять дело и убеждать».
Аристотель, как и Платон, связывает искусство убеждения с приверженностью истине. Однако Аристотелевы учения о диалектике и риторике возникли благодаря осознанию их автором значимости тех сфер жизни, где возможности применения строгих доказательств из «истинных и первых» положений весьма ограничены, а потому приходится рассуждать на основе правдоподобного. «Диалектик» Аристотеля противопоставляется «эристу», главная цель которого — победить любой ценой, и софисту, стремящемуся показаться мудрым. Собственно логическое учение Аристотеля вырастает из рефлексии над правилами аргументации. Арсенал логических средств, доступных Аристотелю и соответственно его идеальному аргументатору, богат не менее, а более, чем арсенал софистов, однако использование этих средств заранее ограничено познавательными и этическими нормами.
Риторика понимается Аристотелем как искусство, соответствующее диалектике и основанное на логике. Философ критикует авторов ранее созданных систем ораторского искусства за увлечение «аксессуарами» и пренебрежение энтимемами (сокращенными силлогизмами), которые и составляют, по убеждению Аристотеля, основу речи. Вместе с тем «Риторика», тесно связанная с учением о добродетелях, трактуя понятия блаженства, пользы, справедливости, уделяет самое серьезное внимание вопросу о «страстях» и характерах.
Тому, кто отстаивает истину и справедливость, недостаточно соблюдения правил логики и знания предмета речи, необходимо также расположить к себе слушателей, вызвать их доверие. Идеальный оратор Аристотеля — знаток человеческой души, возможных ее состояний и средств, с помощью которых желаемые чувства могут быть достигнуты. Он может сделать так, чтобы слушатели сердились на его противников или, напротив, смягчить сердца слушателей, представив тех, на кого последние гневаются, поступившими против воли или весьма сожалеющими о своем поступке. Оратор учитывает возраст, происхождение, имущественное положение тех, к кому обращается. Существенным представляется Аристотелю и стиль речи. «Стиль будет обладать надлежащими качествами, если он полон чувства... если он отражает характер... и если он соответствует истинному положению вещей. Последнее бывает в том случае, когда о важных делах не говорится слегка и о пустяках не говорится торжественно и когда к простому имени (слову) не присоединяется украшение; в противном случае стиль кажется шутовским...» [Аристотель, 1978, с. 137]. Аристотелев иде-
альный оратор не обязан быть человеком совершенно бескорыстным — соображения личной выгоды для него вполне допустимы. Однако непреложным требованием является честность: можно утверждать лишь то, что принимаешь сам, и убеждать другого лишь в том, в чем сам убежден.
Образы идеального аргументатора и оратора, созданные в античной традиции, противостоящей софистике, во многом определили классический идеал, который и в наши дни рано считать устаревшим. На античном наследии основана и «Риторика» М.В. Ломоносова. Примечательно, что коллеги по Академии упрекали автора в том, что он уделяет внимание преимущественно древним грекам и римлянам, практически игнорируя европейцев-современников, и скептически оценивали перспективы востребованности книги в России. На деле же «Риторика» пользовалась большим спросом, вследствие чего неоднократно переиздавалась еще при жизни автора.
«Разумный ритор» Ломоносова сведущ в искусстве построения силлогизмов, однако должен быть способен подкрепить «основательное доказательство» своего мнения воздействием на чувства слушателей. «Хотя доводы и довольны бывают к удостоверению о справедливости предлагаемыя материи, — замечает М.В. Ломоносов, — однако сочинитель слова должен сверх того слушателей учинить страстными к оной. Самые лучшие доказательства иногда столько силы не имеют, чтобы упрямого преклонить на свою сторону, когда другое мнение в уме его вкоренилось. Мало есть таких людей, которые могут поступать по рассуждению, преодолев свои склонности» [М.В. Ломоносов, 1952, с. 166]. Следует подчеркнуть, что использование способов к «возбуждению страстей» не освобождает ритора от обязанности «основательно доказать свое мнение» (т.е. привести объективные доводы в защиту своей позиции), но лишь дополняет такое «доказывание».
Шестая глава «Риторики» «О возбуждении, утолении и изображении страстей» наиболее интересна для современной теории аргументации и практической философии. Оратору, желающему преуспеть в искусстве воздействия на чувства аудитории, Ломоносов советует «обстоятельно изучить нравы человеческие», используя для этого и житейскую наблюдательность, и чтение философских сочинений. Русский ученый ставит в пример великих ораторов античности — Демосфена («немалое время у Платона учился философии, а особливо нравоучению») и Цицерона («оттуда же имевшего чрезвычайную власть над сердцами слушателей, которой и самые жестокие нравы не могли противиться»). Формулируемые в «Риторике» Ломоносова «правила к возбуждению страстей» рекомендуются как основанные главным образом на учении о душе и нравоучительной философии.
Отмечая, что «разумный ритор» учитывает возраст слушателей, пол, воспитание и образование, Ломоносов советует, в частности, апеллировать к сильным чувствам в выступлениях перед слушателями необразованными: «...у людей, обученных в политике и многим знанием и искусством важных, надлежит возбуждать страсти с умеренною живостию и с благочинною бодростию, предложениями важного учения исполненными; напротив того, у простаков и у грубых людей должно употреблять всю силу стремительных и огорчительных страстей, для того что нежные и плачевные столь у них действительны, сколько лютна у медведей» [там же, с. 168—169]. К «страстям мягким и нежным» автор русской «Риторики» относит радость, любовь, надежду, милосердие, любочестие, стыд. «Жестокие и сильные страсти» — печаль, ненависть, гнев, отчаяние, раскаяние, зависть. Искусство риторики основывается на знании того, какие представления и идеи способствуют возбуждению той или иной страсти и каким образом соответствующую страсть «утолить». В последнем случае рекомендуется изменить представления аудитории о свойствах предмета (или события), вызывающих сильные чувства: «Буде он [ритор. — А.А.] какую-нибудь страсть утолить хочет, то должен слушателям показать, что оного добра или зла в предлагаемой вещи нет, к которому они толь страстны, или по последней мере изъяснить, что оное добро или зло не толь велико, как они думают» [там же, с. 169].
Описания чувств, состояний души и человеческих характеров во многом сходны с теми, что содержатся в «Риторике» Аристотеля, однако Ломоносов, как правило, иллюстрирует описания и рекомендации достаточно обширными фрагментами речей выдающихся ораторов, переведенных им же на русский язык. Встречаются порой и заметные отличия от Аристотелевых трактовок. Особенно отчетливо такое отличие проявилось в понимании любви.
Аристотель характеризует любовь как желание кому-нибудь того, что считаешь благом, ради него (т.е. этого человека), а не ради самого себя, и старание по мере сил доставлять ему эти блага. Современного читателя может удивить рационализм и практицизм в понимании любви древнегреческим философом: перечисляя категории людей, которых мы любим, Аристотель относит к этим категориям тех, кто оказал нам благодеяние (или, как мы надеемся, хочет оказать благодеяние), тех, кто готов оказать помощь в отношении денег или безопасности, тех, кто отличается добродетелью и пользуется хорошей славой. Ломоносов определяет любовь почти как Аристотель, тем не менее акцентируя переживание и оставляя без внимания действие: «Любовь есть склонность духа к другому кому, чтобы из его благополучия иметь услаждение» [там же, с. 176]. Однако советы «разумному ритору» по поводу того, как следует го-
ворить о человеке, чтобы «возбудить любовь» слушателей к нему, представляют образ любви как чувства, почти не отягощенного практическими соображениями. Любовь, в понимании Ломоносова, способен вызывать тот, кого мы считаем человеком весьма добродетельным и «честного нраву», любящим и почитающим нас самих, ценящим то же, что и мы ценим, страдающим от того же, что огорчает нас, «приятным в обходительстве», не злобствующим, «поступающим нескрытно», хорошим другом. Оказанное нам благодеяние упоминается в ряду того, что способствует любви, однако это условие — лишь одно из возможных, не первое и не главное.
Задолго до появления экранной культуры, сделавшей изображение мощнейшим средством воздействия на сознание человека, М.В. Ломоносов превозносит возможности словесного изображения: «Больше всех служат к движению и возбуждению страстей живо представленные описания, которые очень в чувства ударяют, а особливо как бы действительно в зрении изображаются. Глубокомысленные рассуждения и доказательства не так чувствительны, и страсти не могут от них возгореться; и для того с высокого седалища разум к чувствам свести должно и с ними соединить, чтобы он в страсти воспламенился» [там же, с. 170]. В качестве примера приводится вызвавшее слезы римских кесарей описание Аристидом былой красоты разрушенного землетрясением города Смирны, а затем — страшной картины последствий стихийного бедствия.
Существенна для успеха речи личность самого говорящего («ритора»), оценка аудиторией его нравственных качеств. Ломоносов указывает, что положительному восприятию речи содействуют следующие обстоятельства: «когда слушатели знают, что он (ритор. — А.А.) добросердечный и совестный человек, а не легкомысленный ласкатель и лукавец»; «ежели его народ любит за его заслуги»; «ежели он сам ту же страсть имеет, которую в слушателях возбудить хочет, а не притворно их страстными учинить намерен...» [там же, с. 167—168].
«Риторика» М.В. Ломоносова имела огромное значение для утверждения в русской культуре классических норм речевого убеждающего воздействия. В разные эпохи в тех или иных сообществах существовали различные формы реализации и детализации классического идеала аргументации, однако основные характерные для него установки обнаружили удивительную устойчивость. Черты этого идеала нашли выражение в ценностях и нормах академической дискуссии и педагогической аргументации.
Коммуникационное пространство современного человека характеризуется высокой динамичностью. Стремительно развивающиеся информационные технологии, многообразные средства воздействия на сознание, в том числе манипуляционные, распространение «ры-
ночной» идеологии на сферу общения — все это вносит вклад в создание новой культурной ситуации, требующей рефлексивного отношения человека к процессам информационного взаимодействия. Особое значение приобретает способность распознавать и анализировать аргументационные структуры, используемые в коммуникативных процессах, оценивать их логические, прагматические, этические, эмоциональные аспекты, осознавать, что информационное воздействие осуществляется субъектом, индивидуальным или коллективным. В поисках ответов на запросы современности мы вновь убеждаемся в актуальности классического наследия, частью которого является «Риторика» М.В. Ломоносова, открываем возможности его использования в решении задач обеспечения информационно-психологической безопасности, в выстраивании человеком собственной коммуникативной стратегии.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Аристотель. Риторика // Античные риторики. М., 1978. С. 17.
Брюшинкин В.Н. Аргументорика: исходная абстракция и методология // Модели рассуждений — 2. Аргументация и рациональность. Калининград, 2008.
Волков А.А. Курс русской риторики. М., 2001.
Ломоносов М.В. Краткое руководство к красноречию. Книга первая, в которой содержится риторика, показующая общие правила обоего красноречия, то есть оратории и поэзии // Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1952. Т. 7.
Платон. Соч.: В 3 т. М., 1968—1972. Т. 1.
Почепцов Г.Г. Коммуникативные технологии XX века. М.; Киев, 1999.
Micheli R. Emotions as objects of argumentative constructions // Argumentation. 2010. Vol. 24. N 1.
Perelman Ch., Olbrechts-Tyteca L. Traite' de l'argumentation. La nouvelle rhetorique. P., 1958.
