CC BY
41
ґ
V,
СВЯЗЬ ВРЕМЕН
)
«Революция пронеслась: в крови утоплена классовая Злоба...» (Г. Федотов)1
А. КИСЕЛЕВ, профессор
Кпостреволюционной России у Г.П. Федотова отношение весьма сложное. Он предъявляет большевистской диктатуре обширный список преступлений: разгром сил демократии, установление диктатуры партии над народом, создание «паразитарной» государственной промышленности за счет крестьянства, превращение крестьянина и пролетария в раба государства, массовый террор и репрессии, доносительство, диктат над культурой и т.д. Георгий Петрович убежден, что сформирован строй, которому не избежать глубокого кризиса, а затем и краха. Он пишет о том, что «все свои благодеяния (результат народной революции) большевики постепенно обратили в преступления, размотав, спустив по ветру не только капиталы старого режима (в чем их обвиняет реакция), но и капитал самой революции» [1, с. 28]. Для него большевики - злая сила, растоптавшая Россию и надругавшаяся над ее святынями. И ни о каком примирении с большевизмом не может быть и речи. Борьба против большевистской власти - «священный и непререкаемый долг» каждого любящего Россию человека.
Вместе с тем нельзя допустить, чтобы ненависть к врагам России перелилась в ненависть к самой России, выродилась в злорадство, провокаторскую извращенность отравленных ядом «рабского бессилия» побежденных. Федотов призывает эмиграцию к «просветленной непримиримости», свободной от мстительности, зависти, отчаянья отверженных, ослепленных яростью и злобой. Побудительными мотивами отношения к Советской России должны быть не тоска по утраченному комфорту, не упоение «ве-
тошью» отживших идей, не запоздалая защита капитализма, а трезвый взгляд на происходящее, просветленный искренней болью за Россию и стремлением найти пути к ее возрождению. Следует расстаться с «классическим» русским западничеством как духовным иждивенчеством и развивать собственные творческие силы [2, с.7-9].
Г.П. Федотов убежден в том, что Европа больна. Капитализм переживает кризис, прежде всего кризис духа, который воплощается в ненависти, разрушающей естество человека. Георгий Петрович предупреждает, что в обществе, пропитанном ненавистью, скапливается критическая масса грядущих войн и потрясений. Вместе с тем Запад устремлен к новым формам жизни и с интересом относится к советской стране, как человек, «имеющий общественный идеал, стремится видеть его в действительности - настоящей или прошлой. Конкретность воплощения, пусть обманчивая, дает силы жить и бороться с действительностью отрицаемой» [2, с.5]. Советский Союз становится для многих притягательной силой как прорыв из замкнутого круга противоречий старого, пугающего своей бездуховностью капитализма. Для большевиков в таком отношении заключаются дополнительные источники укрепления власти, утверждения советской государственности и достижения необходимой прочности и устойчивости режима. Эмиграция обязана говорить об истине как во имя будущего России, так и будущего Европы. Однако необходимо найти
1 Статья седьмая. Начало см.: Высшее образование в России. - 2003. - № 4, 5; 2004. - №
1, 2, 3, 5.
верный моральный тон. Нужен взгляд в будущее, а не в прошлое России и Европы. Следует понять «безумную сложность» России, в том числе постреволюционной.
Георгий Петрович стремится разглядеть в революции не только трагический срыв России с ее исторического пути, но и очистительный смысл - как драмы, разыгравшейся на необъятных просторах бывшей империи. Мыслитель отмечает, что революция, «ударившая тяжестью по Петербургу», разбила наслоившийся в течение двух столетий панцирь чуждой российскому духу культуры и обнажила национальное ядро ее самобытности, что в перспективе открывает возможности слияния западной и русской культур в органической цельности, взаимообогащении и взаимодействии.
Революция, пощадив тело «Москвы», исказила ее душу, но исказила внешне, не затронув глубинного уклада. В петербургский период «развенчанная столица отвыкла от ответственности за дела государства. Теперь она вновь в орбите государственных забот и стягивает вокруг себя провинцию и окраины бывшей империи...». Россия возвращается к собранности, сосредоточенности, которые являются одновременно покаянием и отдыхом, без которых ей угрожает смерть от физического и духовного истощения» [2, с.13], - пишет Г.П. Федотов. Империя не погибла, ибо большевики «силой оружия» собрали ее и «террором, как железным обручем, держат . ее распадающийся состав» [3, с.323].
Разрыв с Западом особенно тяжко отразился на свободе, которая целиком, считает Г.П. Федотов, «выросла на почве западной культуры как результат сложного воздействия духовных сил. В византийско-московской традиции у нее не было никаких корней». Поэтому большевики с легкостью выдавили свободу из сознания масс, лишенных общения с внешним миром, привнеся в «марксистскую школу лишь древние инстинкты Московии» [4, с.232]. По мнению Г.П. Федотова, коммунизм явился «гримасой русского европеизма», и ссора с Евро-
пой произошла в 1917 году как результат русских унижений, когда национальное чувство русских «было уязвлено глубоко поражением, разделом, падением России», которая, «не имея мужества покаяния», стала искать виновных вне себя на Западе [4, с.230].
По мере того, как «запаздывала мировая революция», в Советской России все больше укреплялась идея, что ей незачем связывать свое будущее с загнивающим, обреченным миром Запада.
Г.П. Федотов, говоря современным языком, размышлял над проблемами глобализации, в частности над перспективами создания Федерации европейских стран. В этой связи он особо подчеркивает, что «как Европейская федерация немыслима без России, так и культурная жизнь России немыслима без Европы». Своеобразие России заключается в том, что она не имеет ни на Западе, ни на Востоке четких рубежей, и это «предопределяет для нее необходимость жить в сложном мире как европейских, так и азиатских народов». Однако «с Петра Великого Россия жила общей жизнью с Европой, не раз в критические часы истории - 1813, 1914 годы - помогала спасаться в общей беде». Сталину не удалось полностью разорвать кровные узы с Европой. В силу исторических традиций СССР по-прежнему связан «со всем комплексом восточно-европейских «политических сил» [4, с.230]. Вместе с тем Советская Россия стремится отвергать тех, на кого раньше равнялась. Причиной тому не столько коммунизм, сколько измена «христианской культурной традиции». Отказ от традиций на начальном этапе революции повлек за собой и переоценку отношений с Западом, который теперь олицетворял зло, общество, пораженное тяжкими недугами. От него требовалось «закрыться», дабы спастись в одиночку от несовершенства мира, не связывая себя с обреченными. «Отрекались от старого мира» как внутри страны, так и вовне. Однако «отряхнуть его прах со своих ног» так и не удалось, ибо Россия и на Запа-
де, и на Востоке «вросла своими членами в другие политические миры».
Более того, в СССР и в Европе идут схожие процессы. Мощно дают о себе знать тенденции к огосударствлению жизни общества. Г.П. Федотов видит их проявления не только в СССР, где огосударствление всех сторон жизни общества стало едва ли не главной чертой политического строя, но и на Западе, где в прошлое уходит эра свободного предпринимательства, и государство предъявляет свои права на организацию и управление экономикой. Вторжение государства в хозяйственную жизнь влияет и на буржуазные свободы. В свое время буржуазия билась за свободу хозяйственной деятельности, и борьба за «экономическую независимость» шла рука об руку с «завоеванием политических свобод». Третье сословие опрокидывало монархии или модифицировало их в соответствии со своими экономическими и политическими нуждами. Во второй четверти ХХ века идут обратные процессы - государство решительно вторгается в экономику, ограничивая тем самым свободное предпринимательство.
Защищая свободу хозяина, буржуазия защищала и свободу гражданина. Она была проникнута известным недоверием к государству, к его вмешательству во все жизненные сферы [5, с.291]. В СССР буржуазия была уничтожена как класс, личная инициатива, личная ответственность за производство заменены государственным управлением, регулированием и распределением. Социальное падение буржуазии повлекло за собой и падение политической свободы. Однако «падение свободы» в «старом» понимании ее содержания как свободы личности, по мнению Г.П. Федотова, имеет исторические предпосылки. «Экономический строй капиталистического общества, - пишет Г.П. Федотов, - уничтожает реальную свободу масс, свободу их духовной жизни, даже свободу их труда ради проблематической хозяйственной свободы немногих. Экономическая свобода приво-
дит в масштабе целого общества к своему собственному отрицанию» [5, с.291]. Социальная участь свободы снижает ее ценность для большинства населения, а тем более для социальных низов, для которых «это сладкое слово свобода» чаще всего несет горечь неосуществленных надежд. Во многом именно по этой причине с ней так легко расставались в преддверии Второй мировой войны во многих странах Европы, а не только в СССР. К тому же социальная узость и ограниченность буржуазной свободы рождала, а часто и усугубляла общественную пассивность и инертность большинства населения, что создавало благоприятные условия для установления тоталитарных режимов или коммунистических диктатур.
Г.П. Федотов отмечает, что в первые послереволюционные годы, несмотря на гражданскую войну, красный и белый террор, в Советской России еще были «очаги» свободы. При Ленине меньшевики и эсеры вели легальную борьбу в Советах. В большевистской партии существовала свобода политических дискуссий. Литература и искусство мало страдали от идеологического пресса. Он пишет о Ленине, что «для человека, дышавшего воздухом XIX века, хотя и в меньшей степени, чем для русского самодержца, существовали какие-то неписаные границы деспотизма, хотя бы в виде привычек, стеснений, ингибиций» [6, с.298].
С окончанием гражданской войны свобода исчезает из программ оппозиционных движений. Теперь в России «ценят дисциплину и принуждение и не верят в значение личного почина - не только партия не верит, но и вся огромная, ею созданная интеллигенция» [6, с.298]. Практически нет социальных сил, которые могли бы бороться за гражданские свободы: народ устал от жертв и страданий, пассивен и инертен, старая интеллигенция частью истреблена, частью смертельно напугана террором, а новая свой подъем связывает с советским режимом.
Понятие свободы теперь не означает освобождения зависимости личности от го-
сударства, ее самоопределения по отношению к обществу. Не личность, а государство выступает источником неиссякаемой энергии общественного прогресса. Касаясь проблемы свободы, мыслитель выступает за ее самоограничение «во имя уважения к свободе других людей, их жизни, их достоинству, их спасению». Для него политическая свобода - гораздо меньшая ценность, чем свобода культуры. Однако государство вторгается в эту сферу - не только в России, но и на Западе, так как «отсутствуют точные грани между политикой и культурой». Для Г.П. Федотова полная реализация идеи свободы возможна лишь в христианстве, ибо «только в нем - утверждается одновременно абсолютная ценность личности и абсолютная ценность соборного соединения личности» [6, с.306].
Георгий Петрович пишет, что «... вся созданная за двести лет Империи свободолюбивая формация русской интеллигенции исчезла без остатка. И вот тогда-то под нею проступила московская тоталитарная целина. Новый советский человек не столько вылеплен в марксистской школе, сколько вылез на свет божий, слегка приобретя марксистский лоск» [6, с.299].
Г.П. Федотов отмечает, что эмиграцией владеет ненависть к большевикам, однако по сути она готова принять тоталитарный строй, но без большевиков, ибо для многих важнее не свобода, а «символы, во имя которых попирается свобода». Борьба идет не за свободную Россию, а за «свою Россию воспоминаний и грез» против России современной. Здесь нет принципов. Одни обиды и тяга к мщению, мечты о мстителе, пусть даже Гитлере. Федотов же зовет не к мщению, а к возрождению Отечества. Вместе с тем он считает, что поколение, «воспитанное Чека, не может рассчитывать на свободу. Свобода может быть делом только его детей» [7, с.197].
В начале 1930-х годов Г.П. Федотов констатирует, что «современный коммунизм -дитя не капитализма, а войны», которая с ее апофеозом насилия «возродила мечту о
кровавом очищении мира». При этом социалистическая идея была изуродована до неузнаваемости. Война пропитала жизнь Европы национальной злобой, и «горе не в природе национальной жизни, а в современных формах ее, в болезни национального сознания». Беда заключается в том, что «национализм нашего времени, обеднев духовно, защищает не идеалы, а интересы наций, то есть государств.». Национальное сознание становится рациональным, оно совпадает с имперскими притязаниями государств и в силу этого теряет национальный характер, «а любовь к нации перестает быть любовью в личности» [8, с.320, 321, 324, 325]. В этом контексте отказ Советского Союза от ставки на «мировую революцию» и концентрация всех сил на строительстве советской империи идет в русле общеевропейского развития, охваченного национализмом, который грозит народам новыми войнами. Великодержавные амбиции заставляют «государства-нации» мечтать о мировой гегемонии. Между тем Советская Россия сохранила своеобразие третьего культурного материка между Европой и Азией, со своей собственной исторической судьбой. Для нее опасно новое включение в политический концерт, и она «должна выдержать нейтралитет в борьбе Европы с миром цветных рас, чтобы вступить в членство подлинно мирового союза народов» [8, с.327]. Для этого требуется одно важное условие
- освобождение от диктатуры большевиков.
Коммунизм потерпел поражение в Европе. Причина разгрома социал-демократии глубже - в исчерпанности самой идеи классовой борьбы. Георгий Петрович, противник этой теории, отдает должное тому, что под давлением рабочих шел социальный прогресс, совершенствовалось законодательство, смягчалась эксплуатация, заметно вырос культурный уровень масс. Однако теперь в Европе господствует национализм, который окончательно похоронил мечты о мировой революции как солидарного антикапиталистического действия ин-
тернационального рабочего класса. Классовая психология разлагается психологией национализма, а единство «пролетариев всех стран» оказывается пустой риторикой вчерашнего дня социалистического движения.
Кризис интернационализма отражается и на СССР, где также побеждает национальная идея. Реабилитировано слово «Родина», власть стремится пробудить в гражданах чувство национальной гордости и открывает «шлюзы, долго сдерживающие поток бурной национальной стихии». Разрешено воспевать и красоту родной земли. Амнистирована русская классика. Г.П. Федотов уверен, что Пушкин, Толстой, Тургенев, обретя гражданство в советской стране, заставят «победителей» вольно или невольно склонить головы перед величием родной культуры и истории, что в конечном итоге поможет преодолеть последствия бездуховности марксистско-ленинской идеологии. Он приветствует духовный «голод у масс, впервые дорвавшихся до книги», возрождение гражданского патриотизма, национального в культуре, но предупреждает об опасности шовинизма. «Победа националистических тенденций в Великороссии рискует просто взорвать Россию,
- пишет Федотов, - которая не может жить в состоянии войны с 45% своего населения» [9, с.51, 53, 60, 61]. Георгий Петрович полагает, что необходимо формировать не имперское национальное сознание, а ощущение причастности всех наций, населяющих Россию, к ее великой культуре и истории, основанной на принципах народности и вселенского христианства с его светом любви и добра к ближнему как вечной Правды и Истины. Для него очевидно, что коммунистические идеи тускнеют, утрачивают свою былую притягательность, и на смену им идут проверенные временем ценности патриотизма и стремления служить не абстрактной, отвлеченной от реальной жизни иллюзии, а своей стране, что и является важнейшей предпосылкой освобождения от разлагающего революционаризма.
Г.П. Федотов пишет о том, что к середи-
не 1930-х годов СССР исчерпал революционный динамизм, вызванный первой пятилеткой. Партии понадобились новые стимулы для масс. На первый план партийное руководство выдвигает задачи защиты Отечества и воспитание советского патриотизма. Переход к новым идеологическим ориентирам для большевиков был прост, ибо большевизм, «зачатый в войне, всегда сохранял печать своего военного происхождения» [10, с.98]. Однако, наряду с холодом военного ненастья, ощутимым в преддверии мировой войны и навеявшим мотивы патриотизма в политике, звучат и новые ноты в пропаганде, культуре, искусстве, когда «красота родины, ее природа, ее язык становятся предметом восторженного поклонения». В теме патриотизма слышны не только звуки войны, но и интимные, душевные и тихие «голоса не гордости, а любви». Последнее Г.П. Федотов считает исключительно важным для оздоровления моральной обстановки в стране и взращивания исконных и прочных чувств, осветляющих человека. Он признает верной установку власти, когда она опасается «дифференцировать национальное чувство народов СССР», что грозит национальным расколом. Акцент делается на единство советских народов, и это созвучно прежнему имперскому, общероссийскому, но не русскому сознанию. Здесь большевики выступают наследниками уже имеющегося исторического опыта. Содержание прежнее, но оболочка окрашена в иной цвет. Старый патриотизм обряжают в новые одежды. «Если советский патриотизм можно рассматривать как национальное перерождение революции, - пишет Г.П. Федотов, - как сублимацию, то остальные веяния сталинской весны несут с собой откровенный душок реставрации» [10, с.100]. Г.П. Федотов имеет в виду и реставрацию дореволюционного быта, особенно в верхах общества, стремление к комфорту, обустройству домашнего очага, к личному благополучию. «Кончился марксистский пост, - пишет Г.П. Федотов, - и без всякой пасхи, без всякой мыс-
ли о воскресении наступило праздничное обжорство» [6, с.298]. Звучат и ноты гуманизма, связанные прежде всего с осознанием, что «индустриальный фронт» требует кадров, способных воплощать в жизнь научно-технические планы. Однако поворот к человеку носит «утилитарный», «хозяйственный» характер.
Незадолго до Второй мировой войны, Г.П. Федотов пишет статью «Защита России» (1936 г.). В ней он оценивает формирование советского патриотизма как единственный шанс на сохранение исторического бытия России. Вспоминая горькие уроки Первой мировой войны, Г.П. Федотов пишет, что «если народ откажется защищать Россию Сталина, как он отказался защищать Россию Николая II и Россию демократической республики, то для этого народа, вероятно, нет возможности исторического существования. Придется признать, что Россия исчерпала себя за долгий тысячелетний век и, подобно стольким древним государствам и нациям, ляжет под пар на долгий отдых или под вспашку чужих национальных культур» [11, с.124].
В этом весь Федотов. В роковые для Родины дни нужно быть вместе с Отечеством. Политические режимы, диктаторы, властелины приходят и уходят, а Россия должна жить и пережить все, что выпало на ее нелегкую долю.
Революция вызвала грандиозные сдвиги. Ее жернова раздавили помещиков, буржуазию и старую интеллигенцию. Как социальные сословия они канули в небытие, не пройдя «классового отбора» гражданской войной, голодом и разорением. Устояли те, кто имел силы и волю выжить. Прежде всего крестьянство. По характеристике Г.П. Федотова, оно не только выжило, но и социально обновилось, обрело «социальное самосознание», являя чувство превосходства над теми, кто еще вчера был на недосягаемой высоте, а сегодня, под ударами лихолетья, растерял свою гордость, лоск и кураж. Крестьяне видели бессилие и запустение голодающих городов, толпы обни-
щавших, растерянных, сломленных бедой горожан, искавших спасения от голода в деревне. В крестьянстве, несмотря на грабеж и террор разномастных властей, проснулось и укрепилось внутреннее достоинство, и «мужик уже не склонен ломать шапки перед начальством. Как ни бьют деревню, она не забита» [12, с.199]. Крестьяне истосковались по земле, и в деревне, «освобожденной от помещика», проснулась небывалая жажда к труду [12, с.198].
В годы аграрной революции 1917-1918 гг. начался процесс возрождения общины. Она становилась органом сельского самоуправления. Произошла своеобразная «общинная революция», когда община оказалась в состоянии войны с государством, помещиками, хуторами, городом. В первые послереволюционные годы община доказала свою незаменимость в качестве универсального аппарата уравнительного распределения. Она, несмотря на недоброжелательное отношение к ней большевиков, оставалась реальностью и силой, с которой необходимо было считаться. При сборе налогов, выполнении разверстки и натуральных повинностей власти опирались на традиционные фискальные функции общины и круговую поруку. Однако, в силу особенностей своей природы, община не могла стать основой для осуществления коллективизации. Поэтому в конце 20-х годов государство пошло на решительную ликвидацию традиционного института хозяйственного самоуправления русского крестьянства.
Деревня сопротивлялась новациям большевиков по насаждению коллективного земледелия. В сентябре 1920 г. видный партийный работник, член ВЦИК В.И. Невский докладывал в ЦК РКП(б), что крестьянин теперь не тот, «что был в 1917 году. Он не только хочет отнять землю у помещика, но уже владеет ею и хочет быть ее единственным хозяином. Не хочет советских хозяйств, он мелкий собственник и противник коммуны» [13].
Г.П. Федотов отмечает, что с крахом самодержавия власть утратила «священное
обаяние», и новые правители все же ближе по своему социальному облику, чем прежние господа. В первые годы Советской власти неприязнь к коммунистам смягчалась у крестьян сознанием, что в новом правящем слое немало «своих людей», и «трудно представить современную крестьянскую семью, у которой не было бы родственника в городе на видном посту: командира Красной Армии или судьи, агента ГПУ или по крайней мере студента» [12, с.191]. «Близость» к власти во многом мирит крестьян с ней и существенно влияет на их социальную психологию, на формирование государственного сознания, почти утраченного в угаре империалистической и гражданской войн. Наблюдения весьма интересные. Они во многом объясняют позицию крестьянства в последующие годы и его терпимость в отношении к советской власти. Г.П. Федотов уверен, что крестьянство несет в себе здоровые начала труженика, радетеля земли, государственника. В крестьянстве заключаются основные силы возрождения, оздоровления страны. В 1920-е годы Г.П. Федотов в целом положительно оценивает итоги революции, имея в виду, что достигнутая дорогой ценой стабильность социальных отношений идет во благо мирной прогрессивной эволюции России. Корабль Советской России, потрепанный штормами войн и революций, дрейфует в тихую гавань капитализма - так, вслед за сменовеховцами, считал Г.П. Федотов. Надежды он возлагал на крестьянство, поднимавшееся экономически и социально, а также на новый служилый класс, который преобразуется в обычный управленческий слой демократического государства. Примерно таких же взглядов придерживался идеолог сменовеховства Н. Устрялов, писавший, что в условиях НЭПа на авансцену истории неминуемо выступит Россия крестьянская, и советское правительство будет эволюционировать, перерождаясь в «правительство по существу своему крестьянское».
Монархист В. Шульгин, делясь с читателями своими наблюдениями о нэповской
России, писал: «Вернулось неравенство. Мертвящий коммунизм ушел в теоретическую область, в глупые слова, в идиотские речи. А жизнь восторжествовала. И как в природе нет двух травинок одинаковых, так и здесь бесконечная цепь от бедных до богатых. Появилась социальная лестница. А с ней появилась надежда. Надежда каждому взобраться повыше. Власть есть такая же профессия, как и всякая другая. Если кучер запьет и не выполнит своих обязанностей, его прогоняют. Так было и с нами: классом властителей. Мы слишком много пили и ели. Нас прогнали. Прогнали и взяли себе других властителей. Коммунизм же был эпизодом.
Коммунизм («Грабь награбленное» и все прочее такое) был тот рычаг, которым новые властители сбросили старых. Затем коммунизм сдали в музей (музей революции), а жизнь входит в старое русло при новых властителях. Вот и все.» [14].
Между тем НЭП был соткан из противоречий. Немалая их доля носила политический характер, ибо «частичное возрождение капитализма» осуществлялось партией, становление которой происходило не на путях компромисса с буржуазией, а в жестокой и беспощадной борьбе с ней. Значительная часть коммунистов, а также определенные слои населения воспринимали НЭП как возвращение к социальной несправедливости, неравенству. Практически не приняла новый курс «рабочая оппозиция», имевшая достаточно широкую опору в партии и рабочем классе. Шляпников и Медведев открыто заявили, что НЭП несовместим с принципами пролетарской власти и противоречит духу и букве партийной программы. Они считали, что плодами победы рабочего класса воспользовалось крестьянство, остатки буржуазии и городское мещанство, тогда как пролетарии вновь превратились в эксплуатируемые слои общества. Против выступала «Рабочая группа» во главе с Мясниковым, расшифровывая аббревиатуру «НЭП» как «новая эксплуатация пролетариата».
Могли ли в этих условиях Ленин и его единомышленники пойти как на экономические, так и на политические уступки крестьянству и непролетарским слоям города, не опасаясь потерять не только престиж в партии, но и саму власть? Прямой антибольшевизм даже социалистической оппозиции заставлял большевиков и их лидера консервировать сложившуюся однопартийную диктатуру, даже усугублять ее, свертывая собственную внутрипартийную демократию. Подлинное значение кронштадтских событий состояло не в том, что они помогли Ленину преодолеть внутрипартийную оппозицию НЭПу, как об этом пишут отдельные историки, а в том, что в сложный исторический период, когда решалось будущее страны, вооруженное сопротивление большевикам вызвало в рядах партии отторжение самых робких идей модификации политического строя, сложившегося в годы гражданской войны..
В период перехода к НЭПу высказывались предложения о возрождении многопартийности, об изменении отношения к меньшевикам, эсерам, анархистам и прочим социалистическим партиям для того, чтобы они могли вписаться в политическую реальность советской власти.
В мае 1921 г. Г. Мясников, член партии с 1906 г., направил в ЦК докладную записку, в которой предлагал осуществить меры по демократизации страны: «После того, как мы подавили сопротивление эксплуататоров и конституировались как единственная власть в стране, мы должны. отменить смертную казнь, провозгласить свободу слова, которую в мире не видел еще никто от монархистов до анархистов включительно». С предложениями о демократизации советского государства в ЦК РКП(б) обращались референт ВЧК И. Вардин, кандидат в члены ЦК Н. Осинский и др. В августе 1920 г. Ленин в жесткой форме ответил Мясникову о недопустимости лозунга свободы печати. Реализовать его - значит помогать врагу. Вместо либерализации политического режима Ленин прилагает все усилия к тому, чтобы укрепить институт одно-
партийности и сохранить механизмы авторитарной власти.
Причины отказа партии реформировать политический режим крылись в ее идеологическом догматизме, в сформировавшейся практике подавления своих оппонентов силой, в стремлении искать в политической среде не союзников, а врагов, в твердом и опасном заблуждении, что насилие и принуждение являются «повивальной бабкой» не только «всякой революции», разрушения «старого мира», но и строительства нового общества. Сказалось и присущее большинству партийцев негативное отношение к крестьянству - к этим «мелким буржуям», которые, «дай им волю», задушат революцию. Призрак новой Вандеи преследовал большевиков и мешал им трезво оценить саму перспективу развития России, которая, как никакая другая страна, была крестьянской. Успех связывали с сильной государственностью, способной сокрушить противников социалистического выбора.
Кризис 1927-1928 гг., по сути, вынес приговор НЭПу. Одной из главных причин неудачи НЭПа явилось противоречие между экономической политикой, ориентированной на эволюционный путь развития страны с привлечением к сотрудничеству всех слоев российского общества, и военно-приказной системой управления, сложившейся в годы гражданской войны и не претерпевшей серьезных изменений в последующее время. Более того, политическая система неуклонно эволюционировала к тоталитаризму, укреплению всевластия партийной бюрократии и к жесткой личной диктатуре вождя. Политическое руководство страны проводило реформы экономики, которые объективно, при их успешной реализации, должны были существенно ограничить монопольное право государственных структур, партийного аппарата как новой элиты на владение и распоряжение национальным достоянием. Были ли «реформаторы» заинтересованы в таком «успехе» преобразований? Думается, что нет. Постоянно сталкиваясь с несоответствием выбранного экономического курса тем ме-
тодам, которыми он проводился в жизнь, власти шарахались из стороны в сторону, лавировали в бессилии найти новые рычаги управления.
Были и объективные причины, приведшие к поражению НЭПа. Трагическое развитие событий в период между двумя мировыми войнами мало способствовало естественному, эволюционному развитию общества, вышедшего из Первой мировой и гражданской войн истерзанным и обескровленным. История отпустила стране слишком мало времени для залечивания ран и избавления от шока национальной трагедии.
С 1928 г. радикально меняется курс социально-экономической политики советской власти: были определены форсированные темпы развития промышленности с обеспечением явных приоритетов производству средств производства в ущерб производству предметов потребления. В поисках ресурсов государство встало на путь перераспределения национального дохода посредством перекачки значительной его части из деревни в город, из сельского хозяйства в промышленность. Началась коллективизация сельского хозяйства как важное условие индустриализации страны.
Революция «сверху», развернувшаяся в конце 1920-х годов, внесла серьезные изменения во внутреннюю политику правящей партии, реанимировавшей военно-коммунистические методы управления страной, базировавшиеся на принуждении и насилии. Большевики рассматривали революцию как апогей ожесточенной и непримиримой борьбы классов. В годы гражданской войны перестала существовать крупная буржуазия как класс. Теперь пришла очередь мелкобуржуазных слоев - этой, по мнению большевиков, питательной среды для буржуазного перерождения не совсем окрепшего советского общества. Наиболее многочисленной, а значит, и особенно опасной, являлась прослойка сельской буржуазии -«кулаки». В ходе коллективизации по ним был нанесен сокрушительный удар. Репрессии приняли массовый характер.
По определению Г.П. Федотова, сталинская революция «сверху» в конечном итоге «хочет ликвидировать последствия Октября» [15, с.229]. Надежды на мирное перерождение советской власти рухнули. Федотов убежден, что наступление на крестьянство связано с тем, что «Сталин понял. что крестьянство медленно разлагает, рассасывает, обессиливает партию; что это единственная сила национальной России, перед которой остановился коммунизм» [там же]. Впрочем, Сталин действовал в духе российских традиций, считает Г.П. Федотов. Начав революцию «сверху», он оказался прямым «преемником царей московских и императоров всероссийских с их капиталом восточной покорности 150 миллионов, не раз испытанным в былых революциях с высоты престола» [тамже]. К «классическим революциям сверху» Федотов относит реформы Ивана Грозного и преобразования Петра I. Однако сталинская революция имеет куда более разрушительный характер, ибо убивает живые силы крестьянства, обрекает его на новое рабство «без хозяйственной воли, без быта, без Церкви, без России» [там же].
Последствия коллективизации страшны для Г.П. Федотова тем, что с подавлением крестьянства подвергается казни национальное тело России, ее сердце и душа. Как казалось тогда Георгию Петровичу, рушится надежда на возрождение высокого национального самосознания народа, а вместе с ней - и неповторимой самобытности страны. Подрубаются народные корни. Народ перестает быть субъектом истории, а превращается в глину в руках партийных ваятелей новой, безликой, безнациональной, бездуховной России, подчиненной реализации чуждой ему идеи. Горечь мыслителя вызвана и тем, что понять происходившее и смириться с Октябрем можно было бы в силу стихийности революционных потрясений, подготовленных фактически всей предшествующей историей России. Октябрь во многом, и это показано в публицистике Г.П. Федотова, носил очистительный характер: страна, прошедшая
через горнило революции, слабая и обескровленная, все же сбросила с себя заскорузлые одежды и тяжкие вериги императорской России и была готова принять причастие к новой жизни. А здесь, по воле тирана, без глубоких, как считал Федотов, социальноэкономических мотивов, лишь на потребу «учения», ломаются судьбы миллионов людей. Г.П. Федотова переполняют чувства гнева и бессилия. У безликой, безнациональной, бездуховной России есть прямая опасность в перспективе стать колониальным придатком Запада.
Однако он верит в Россию и продолжает вглядываться в ее новые черты, ибо «русская история - трагическая вещь. Не было времени, когда бы она катилась по гладким дорогам, не сворачивая в ухабы и трясины» [15, с.231].
Г.П. Федотов пишет о том, что революция сорвалась, когда вместо свободного труда привела к труду принудительному. Он отмечает, что лучшие силы российского пролетариата были расстреляны на полях сражений гражданской войны, «отозваны» на партийную, административную работу и «для станка они потеряны безвозвратно». Произошло деклассирование пролетариата, а вместе с этими процессами и размывание социальной базы новой власти, оставшейся только по названию пролетарской. Основная масса рабочих, отмечает Г.П. Федотов, равнодушна к политике, к общественной работе, к труду.
Говоря о социальной структуре постре-волюционной России, Г.П. Федотов констатирует, что по сравнению с императорской Россией она «поражает однородностью своего состава». В прошлое уходят резкие социальные контрасты. Все усреднено, но новый средний уровень «выше былых низов». Народ становится грамотнее, и с той поры, как из его «рядов» пошло пополнение интеллигенции, он перестает «ее ненавидеть». Общество «после революции приобрело гораздо большую устойчивость и цельность» [12, с.207].
Особое внимание Г.П. Федотов уделяет
характеристике советских служащих, которые представляли собой разношерстное социальное образование. Значительную часть их составляли представители старой интеллигенции. Для них, как подчеркивал Г.П. Федотов, не было выбора: «служба или голодная смерть». Тем не менее, «втянувшись в ярмо, пишет Г.П. Федотов, она работала уже и за страх, и за совесть» [12, с.201]. Другая часть советских служащих формировалась из представителей средних слоев города, а также верхушки пролетариата. Работа в советском госаппарате манила своей сравнительно высокой материальной обеспеченностью. К тому же в годы гражданской войны среди советских служащих не проводились мобилизации, и в государственных учреждениях было немало теплых мест, надежно защищавших их обитателей от призыва на фронт. Формировалась социальная среда, отличающаяся по уровню и образу жизни от основной массы населения. Причем новое пополнение госаппарата в основном составили малограмотные представители мелкобуржуазных, пролетарских и полупролетарских слоев города. «Новые люди», не имея своей культуры управления, вынуждены были воспринимать старую, буржуазную, которую ранее так яростно критиковали марксисты. Вместе с тем «свежая кровь» сообщила советскому механизму тот «стремительный темп, тот беспощадный напор работы, который менее всего вяжется с классическим представлением о бюрократии». «Новый служилый класс», по мнению Г.П. Федотова, полон энергии, которой так не хватало «императорской бюрократии». В динамике обновленного госаппарата заключалась потенциальная сила строительства «будущей России» [12, с.202]. В «служилых людях» новой формации Г.П. Федотов видит фактор стабильности и устойчивости обескровленного революционными потрясениями общества.
Г.П. Федотов считает «легким» вывод о том, что бюрократия растворила интеллигенцию в своей среде, и советская власть стала типично чиновничьим государством.
Вернее то, что в новой России исчезла без остатка «интеллигенция в старом смысле, как общество, противополагавшее себя государству». От ее былой оппозиционности не осталось и следа. Интеллигенция поставлена на службу государству. Причем люди из социальных низов, пополнявшие госаппарат, малограмотные и не знающие «чиновничьих премудростей», не только учились у старой интеллигенции государственному делу, но заражали ее своей жаждой деятельности неофитов, испытывавших восторг от приобщения к недосягаемой ранее высоте государственной службы.
В середине 1930-х годов Г.П. Федотов отмечает, что новый правящий слой «вышел из народа, связан с народом более тесно, чем, скажем, старое русское дворянство и интеллигенция» [16, с.103]. Партия за двадцать лет своего правления срослась с народом, и те процессы, которые в ней происходят, оказывают сильное воздействие на народное сознание, нравы и моральную атмосферу в обществе.
Одна из негативных черт советской действительности - ложь и доносительство, процветающие под страхом репрессий, громких политических процессов, крушения вчерашних кумиров. Репрессивная политика власти делает неустойчивым социальное положение любого члена общества. Система всеобщего сыска и провокации «развращает не только аппарат власти, но и весь народ» [16, с.106]. Атмосфера застенка, царящая в стране, приводит к тому, что «злейшие враги социализма пролезают к власти, не уставая клясться именем Маркса и пролетариата, для того, чтобы держать в тюрьмах и казнить защитников угнетенных рабочих и крестьян» [там же].
На моральном здоровье партии крайне негативно сказалась развернувшаяся после смерти Ленина борьба за власть в ВКП(б), полная лжи, предательства, демагогии, преступлений. Вся эта грязь выплескивалась на общество и приучала к двурушничеству, неискренности, подсиживанию, клевете и пр. Страдали чистые и благородные, не умев-
шие изворачиваться и приспосабливаться, действительно сердцем воспринимавшие коммунистические идеи. Прав Г.П. Федотов, когда пишет о том, что политические оборотни составляют такой капитал партии, который впоследствии станет одной из главных причин ее банкротства.
«Глубочайший имморализмсоветской системы - не в терроре, а во лжи и предательстве, которые стали нормами, будничными фактами», - заключает Г.П. Федотов [17].
Для Г.П. Федотова очевидно моральное разложение если не общества в целом, то его верхушки. Эти процессы нашли свое отражение и в литературе - в советских романах слово «зло» употребляется в положительном смысле [1, с.34]. Подавляются жалость и любовь к человеку, а вместе с ними свежесть и радость жизни, которая многими своими сторонами становится серой и уродливой. Моральный критерий один - интерес и дисциплина партии, организационный аппарат которой «сводится главным образом к искусству игры на человеческой низости», так как «вождю выгоднее иметь дело с запутавшимися негодяями, чем с безупречным товарищем» [1, с.36]. Моральные скрепы разлагаются, ибо личность должна быть целиком поставлена на службу партии. Общество пронизано пафосом борьбы, а «борьба не создает ценностей, но разрушает: убивает живую силу врага и его - пусть ложные - ценности» [там же]. В силу этого разрушаются творчество, радость и любовь. Фронтовая психология большевизма чужда творчеству, и поэтому он не сможет бесконечно эксплуатировать энергию масс, которая как раз и нуждается в творчестве, любви и радости. У большевиков нет положительных ценностей. Они заняты борьбой ради борьбы.
«Дух большевизма, - заключает Г.П. Федотов, - дух небытия». Однако этот «дух» не может до конца воплотиться в человеческом естестве, которое в конце концов восстанет против мертвящей погони за ложными ценностями, далекими от подлинно человеческих - любви, добра, счастья. Жизнь
возьмет свое. Г.П. Федотов видит в большевиках «демона-мстителя, выпущенного из подпольных недр старой России для ее казни» [1, с.39]. Палач сделал свое дело, он неизбежно должен уйти. Живая душа воспротивится палачу и духу тления, исходящему от него. Однако и «долго спустя после политической смерти большевизма тяжелый след его, в крови России, в отпечатках злого слова, будет отравлять ее, больше всего мир строящегося социализма, который принял в свой Пантеон кумир Ленина» [1, с.40].
Такова одна из сторон жизни советского общества. Но есть и другая. Россия возрождается материально, технически, культурно и дает «образцы здоровья, кипучей жизни, бодрого труда и творчества». Новое поколение советских людей деятельно преодолевает прежние недостатки национального характера - «русский анархизм, неохоту и нелюбовь к социальной и трудовой дисциплине» [16, с.108]. Сформировалось поколение строителей социализма -«без Бога и без жалости к человеку, с большим вкусом к жизни и к труду, - как много в них общего с молодежью Запада и Америки и как мало - со старой и древней Россией, у которой не было ни одного из их достоинств, но зато столько им непонятного духовного благородства» [16, с.109]. Происходит нивелирование людей. Причем «победители» стараются не слышать стонов жертв режима, глухи к страданиям других и живут с потухшей совестью. Они здоровы, и за ними будущее, но подлинно человеческое еще не проснулось, хотя и не утрачено безвозвратно. Надежду вселяет то, что «ребенок и юноша поставлены непосредственно под воздействие благородных традиций русской литературы. Пушкин, Толстой - пусть вместе с Горьким -становятся воспитателями народа» [16, с.109]. Через Пушкина народ воспримет свою историю и будет связывать будущее с прошлым. Возникают образы молодой России, и когда «мы глядим на них, нам не страшно за Россию. Мы готовы верить в ее будущее» [12, с.205].
В России правящий слой - партия. Однако и она не имеет «свободного голоса, являясь в той же мере, как и государство, орудием олигархов или даже единоличного диктатора» [12, с.205]. В советском государстве партийные структуры формировались параллельно государственным и тесно с ними переплетались, ибо партия должна была стать механизмом реализации идеи глубоких, революционных по сути социально-экономических преобразований. Осуществить подобные задачи, воплотить «идею» в жизнь было возможно лишь опираясь на принуждение, администрирование, революционное насилие через государство, стержнем которого является «жрец идеи» - партия. Она буквально вкладывается в государственное строительство. Как сугубо «классовая организация», партия не могла доверять непартийным государственным органам, вобравшим в себя «классово чуждые», с точки зрения партийных лидеров, слои. Отсюда постоянное стремление поставить советские учреждения под жесткий контроль и дать им самостоятельность лишь в той мере, какая целесообразна с позиций партийной диктатуры. Пролетариат не составляет большинства населения, которое в основной массе мелкобуржуазно. Мелкая буржуазия, преобладая численно, способна опрокинуть пролетарскую диктатуру, захлестнуть ее вольницей хозяйственной стихии.
Постоянная опасность потерять власть и сообщала партии ту внутреннюю несвободу, о которой писал Г.П. Федотов. «Несвобода» партии заключалась также в идеологической зашоренности, в постоянной нужде сверять свои действия со святцами марксистско-ленинского учения. Большевики были похожи на имяславцев - религиозную секту внутри Православия, веривших, что имя Божье есть сам Бог, энергия Божья, и исступленно прославляющих именно Имя, а не слово Божье. «Ленин оказался истинным имяславцем, отказавшимся от Марксовой науки, - пишет философ В.К. Кантор, - но превратившим имя Маркса в сгусток революционной энергии» [18].
Большевики неустанно твердили имя Маркса, не восприняв абсолютно его рационализма. «Для русского большевизма характерно стремление форсировать, подхлестнуть ход истории («клячу истории загоним!»), - писал историк Н. Устрялов. - Он упорно держится правила, что служить своему времени можно, лишь опережая его. Проникнутый революционно-социалистическим своим волюнтаризмом, он не смущается относительной живучестью буржуазно-капиталистических элементов современного общества и твердо берет курс на немедленный переход этого общества к социализму. Отсюда советской политике приходится наталкиваться на мучительные препятствия, на упорнейшее сопротивление социальных материалов. И множатся искупительные жертвы борьбы с косностью времени, старый мир прорывает фронт то тут, то там, и доктрина, на словах отрицающая веру во имя хлеба, на деле нередко жертвует хлебом во имя веры» [19].
Вера в «идею», «в имя Маркса», а затем «Ленина» во многом обусловливала по существу безграничную власть лидеров партии, призванных оберегать «чистоту учения», словно жрецы новой религии. Служение государству подменялось служением «идее», которое для абсолютного большинства не только населения, но и членов партии была непонятной, абстрактной, отвлеченной от жизни. Разлад между потребностями реальной жизни и «теорией» заставлял партийных руководителей лицемерить и выдавать за «марксистские» такие действия, которые не вписывались в «вечно живое учение», а вызывались потребностями дня, складывавшейся обстановкой, особенностями стоявших практических задач. Партия, занимая господствующее положение в обществе, привлекала в свои ряды честолюбцев, «желающих играть роль, вести толпу или проводить свои идеи, часто не имеющие ничего общего с коммунизмом» [12, с.206].
Большинство населения, не понимая сути теории, не представляя ее сколь-ни-
будь практической значимости, должно было принимать ее на веру. Складывался особый ритуал партийных собраний и форумов. Именем партии освящалось все происходящее в стране. Формировался культ «учения», культ партии, культ вождя.
Литература
1. Федотов Г.П. Правда побежденных // Судьба и грехи России. Т.2. - М., 1992.
2. Федотов Г.П. Россия. Европа и мы // Судь-
ба и грехи России. Т.2.
3. Федотов Г.П. Судьба империи // Судьба и
грехи России. Т.2.
4. Федотов Г.П. Федерация и Россия // Судь-
ба и грехи России. Т.2.
5. Федотов Г.П. Грехи России // Судьба и грехи России. Т.1. - М., 1992.
6. Федотов Г.П. Россия и свобода // Судьба
и грехи России. Т.2.
7. Федотов Г.П. Завтрашний день // Судьба
и грехи России. Т.2.
8. Федотов Г.П. Сумерки Отечества // Судь-
ба и грехи России. Т.1.
9. Федотов Г.П. Новый идол // Судьба и гре-
хи России. Т.2.
10. Федотов Г.П. Культурные сдвиги // Судьба и грехи России. Т.2.
11. Федотов Г.П. Защита России // Судьба и грехи России. Т.2.
12. Федотов Г.П. Новая Россия // Судьба и грехи России. Т.2.
13. Цит. по: Андреев В.М. Военный коммунизм и внутридеревенские отношения // Власть и общество России в прошлом и настоящем. - М., 2000. - С.235.
14. Шульгин В. Три столицы. Путешествие в Красную Россию. - Берлин, 1923. - С.135-136.
15. Федотов Г.П. Проблемы будущей России // Судьба и грехи России. Т.1.
16. Федотов Г.П. Тяжба о России // Судьба и грехи России. Т.2.
17. Федотов Г.П. О чем должен помнить возвращенец // Судьба и грехи России. Т.2. -С.128.
18. Кантор В.К. Ф.А. Степун: русский философ в эпоху безумия разума // Степун В.А. Сочинения. - М., 2000. - С.19.
19. Устрялов Н. Наше время. - Харбин, 1937.
- С.153.
