CC BY
47
г
V,
СВЯЗЬ ВРЕМЕН
)
А. КИСЕЛЕВ, профессор
Монархия пала 2 марта 1917 года. В царском Манифесте об отречении от престола говорилось: «В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной Думой признали за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховую власть» [1]. Между тем, отдавая народу «долг совести», Николай II по сути предал его «благо», ибо против монархии выступали несовместимые политические силы, ставшие фактором именно углубления раскола общества, а отнюдь не его консолидации: каждая из них видела «единение и сплочение» лишь под флагом своих программ и собственного прогноза развития страны. На смену общегосударственным пришли партийные, т.е. частные, интересы, взыскующие политической власти, столь безвольно оставленной самодержцем.
Более того, по мнению Г.П. Федотова, политические партии не выражали и интересы общественных классов. Георгий Петрович говорит о том, что надо различать «два рода политически активных идей». Первые «коренятся в глубине народного сознания, оформляют могучие инстинкты, дремлющие в массах». Вторые - книжные, заимствованные «как готовый товар», изготовленный на Западе. Большинство политических идей в России были второго рода. «Причин тому было две, - пишет Г.П. Федотов в статье «Революция идет». - Во-первых, подавляющее, обессиливающее влияние Запада и его опыта на русскую мысль, особенно политическую. Во-вторых, политическое
«Дитя хаоса и тень войны»
(Георгий Федотов)1
давление абсолютизма, которое вплоть до 1905 года - в течение полувека - делало возможным существование лишь нелегальных, т.е. революционных партий». В результате «Запад привил нам доктрины: бюрократического и классового (прусского или английского) консерватизма, свободомыслящего, буржуазного (французского или английского) либерализма и революционного (сперва французского, потом немецкого) социализма. Все эти идеи действовали разлагающе на народную жизнь...» [2, с. 162]. Разумеется, Г.П. Федотов далек от утверждений, что революция 1917 г. связана исключительно с импортом западных идей. Как было показано выше, Георгий Петрович достаточно основательно раскрыл ее неотвратимость, вытекавшую из своеобразия исторического развития России.
Февральскую революцию, по оценкам и современников, и большинства историков, породила мировая война, показавшая неспособность правительства отстоять мировое достоинство России. Война оказала мощное воздействие на поведение, сознание и психологию народных масс. Она расшатала привычные формы и устои жизни, согнав с родных мест миллионы людей, поставила их под ружье и приучила к насилию, обыденности убийства и разорения. Война размывала привычные представления
о добре и зле, физически и нравственно калечила людей, формировала психологию вражды и ненависти, причем не только к внешнему врагу, но и к тем, кто вверг стра-
1 Статья шестая. Начало см.: Высшее образование в России. - 2003. - № 4, 5; 2004. - № 1, 2, 3.
ну в страдания, голод, холод, унижения военных поражений. Под влиянием различного рода слухов, сплетен и особенно заявлений правительственной оппозиции о предательстве царским окружением национальных интересов России, о бездарности военачальников и неспособности высших эшелонов власти управлять страной у российских граждан формировалось враждебное отношение к власти. Не случайно историк Н.В. Устрялов, современник тех событий, писал, что отречение царя вызвало всеобщий энтузиазм - как «падение власти, предававшей Россию» [3, с.83]. На вечный вопрос «Кто виноват?» ответ был найден. Сложнее обстояли дела с ответом на вопрос «Что делать?». Впрочем, в эйфории «победы» над «опостылевшим» строем будущее казалось радужным.
У многих представителей интеллигенции крушение самодержавия вызвало надежды на демократическое обновление страны. Однако события вскоре показали, что Россия шла не к демократизации, а к варваризации. Тот же Устрялов писал впоследствии: «Когда вспоминаешь теперь эти нелепые, взлохмаченные, наивные дни, ощущается в душе осадок досады и грусти одновременно. Все мы, даже самые трезвые, были хоть на миг, хоть на пару дней опьянены этим хмельным напитком весенней революции. Революцию воспринимали как спасение от катастрофы. Между тем на самом деле это и была в образе грозы и бури пришедшая катастрофа. «Февраль» весь был соткан из противоречий, фатально влекших его к гибели» [3, с. 84].
Общество вместо сплочения, крайне необходимого в экстремальных условиях войны, раскалывалось, что создавало необходимые предпосылки для будущих гражданских столкновений. Нагнетались тревога, озлобленность на всех и вся, ощущение беды, горести, страха и безысходности. Прежняя, тоже тяжелая, но понятная и привычная жизнь уходила, гибла на глазах, а новые веяния, носителями которых были «беззаконники и «безбожники», вносили
сумятицу в души и сердца неискушенных в политике людей.
Православное сознание воспринимало власть как данную от Бога, который и венчал государственную иерархию, ибо царь -Помазанник Божий - нес ответственность за государство и свою деятельность перед Всевышним. В этом смысле для религиозного сознания государство без царя не имело завершенной иерархии, было ущербно и неполноценно. Отречение царя негативно повлияло на отношение крестьянства к государственности. В.Г. Короленко отмечал, что в сознании крестьян царь выступал «врагом наличного государства» со всевластием бар и чиновников. Он олицетворял собой силу, которая «находится с ними в постоянной борьбе» [4, с.22-23].
Теперь этой силы не стало. Народ остался беззащитным и сам должен был противостоять «барам и чиновникам». Отсюда в определенной мере проистекало не просто недоверие, а враждебное отношение крестьян к власти тех же господ, но без царя. У новой власти было весьма мало шансов найти поддержку в крестьянской, а вместе с ней, учитывая социальный состав армии, и в солдатской среде. Идея республики была желанна и близка образованной части общества, большинству же населения -чужда. В силу этого переход к парламентаризму в России был не таким простым, как казалось «творцам Февраля». Г.П. Федотов подчеркивал, что к 1917 году народ в массе своей «срывается с исторической почвы» и готов «к разгулу разинской стихии» [5, с. 99].
Примечательно, что для абсолютного большинства населения страны, а также политических партий, особенно революционных, отречение царя было как «гром среди ясного неба». Однако те, кто был уже «во власти», готовились к этому событию. Уже 27 февраля 1917 года представители кадетов в IV Государственной Думе, учитывая нараставшие волнения в Петрограде, инициировали создание «Временного Комитета для восстановления порядка и для сно-
шения с лицами и учреждениями». Впоследствии лидер кадетов П.Н. Милюков, предложивший данное название, признавался, что «эта неуклюжая формула обладала тем преимуществом, что, удовлетворяя задаче момента, она все же создавала орган и не подводила думцев под криминал» [6, с.251]. «Неуклюжее» название маскировало истинное назначение Временного Комитета Госдумы - взять на себя инициативу формирования нового правительства, что и было сделано в ближайшие дни. Уже в ночь на 2 марта Думский комитет принял решение: «Организовать впредь до созыва Учредительного собрания, имеющего определить форму правления Российского государства, правительственную власть в составе.. лиц, доверие к которым обеспечено их прошлою общественной и политической деятельностью» [6, с.256]. Российские граждане легли спать подданными Государя Императора, а утро нового дня принесло им безвластие Временного правительства.
Разногласие вызвал вопрос о премьер-министре. На этот пост претендовал председатель Думы М.В. Родзянко, но П.Н. Милюков провел кандидатуру князя Г.Е. Львова - председателя Всероссийского Земского Союза. Родзянко «нужно было сместить с этого поста, - писал позднее П.Н. Милюков, - и на меня была возложена задача его смещения, которая совпадала с моими намерениями. Было нелегко заменить в планах блока председателя Думы председателем Земского Союза, но я добился этого» [6, с.256]. Настаивая на кандидатуре князя, Милюков руководствовался не столько тем, что князя Львова назначил Председателем совета министров еще Николай II, сколько интересами партии кадетов. Историк Н.Г. Думова справедливо пишет о том, что кадеты энергично поддерживали Львова, надеясь, что мягким по характеру князем будет легче управлять, чем строптивым и волевым Родзянко [7]. Во главе правительства был поставлен человек, который, по оценке управляющего делами Временного правительства В.Д. Набокова,
был подобен кучеру, сидевшему «на козлах», но даже не удосужившемуся «собрать вожжи». Позже Милюков каялся, что Род-зянко, способный действовать решительно и смело, умеющий отстаивать свое мнение, был бы больше на месте [8, с.397]. Интрига кадетов вскоре дала о себе знать безволием Временного правительства, и страну захлестнула стихия безвластия.
Впрочем, назначение премьер-министром Г.Е. Львова, по отзывам современников, типичного русского интеллигента, подчеркивало новую роль интеллигенции в государстве и должно было обеспечить ее доверие и поддержку Временному правительству, где ведущие позиции принадлежали кадетам, рассматривавшим интеллигенцию как свою главную социальную опору. К тому же князь, будучи главой Земского Союза, пользовался уважением земцев, что давало новому правительству дополнительные возможности установления связей с провинцией и влияния на формирование органов местного самоуправления. Глава Временного правительства как бы олицетворял единство власти и общества, государственного управления и местного самоуправления, и в этом смысле его кандидатура на посту премьера была знаковой.
Нерешительность Временного правительства определялась не только складом характера его председателя, но в еще большей мере тем, что кадеты, став по сути правящей партией, оказались в идейном и политическом тупике. Введение свободы слова, печати, союзов, собраний, стачек, отмена всех сословных, религиозных и национальных ограничений, выборы в органы местного самоуправления, реализованные в считанные дни после отречения царя от престола, исчерпали программные установки этой партии. Теперь ненависть социальных низов устремилась на барина, дворянина, капиталиста, чиновника [9, с.297]. Либерализм идейно угасал. Его бессилие обусловливалось «слабостью третьего сословия» в России [2, с.162]. После свержения царя для народа была характерна «хмельная ра-
дость, что «наша взяла», что гуляем и никому ни в чем ответа не даем» [10, с.325].
В российской провинции шел бурный процесс смены власти, которая уплывала из рук земцев-кадетов к эсерам и меньшевикам. Действовали по принципу, сформулированному в «Известиях Петросовета»: «Упразднять, так упразднять - от царя до старосты. ибо эти представители старого режима в глазах крестьян то же, что для горожан полиция» [11]. Крестьяне-общинники вытесняли из волостных комитетов представителей других сословий. Власти «господ» крестьяне больше не хотели. «Не надо землевладельцев, не надо духовенства, надо выбирать одних крестьян,» - под таким девизом проходили сходы, избиравшие волостные комитеты [12, с.286]. «Благодаря недоверчивому отношению крестьян к интеллигенции, все интеллигентные работники должны были покинуть комитеты, и их заменили в городе мелкие чиновники, а в селах крестьяне», - сообщали из Тульской губернии 16 июня 1917г. [12, с.286].
Для общинного сознания крестьян большей части Европейской России высшей справедливостью был черный передел и «земельное поравнение» - меры, на которые Временное правительство не отважилось. Попытки Временного правительства обеспечить преемственность аграрной политики предвоенных лет не встречали поддержки в широких массах крестьянства, не успевших за несколько лет столыпинской реформы приобрести ментальность собственника. Теперь свою волю диктовала крестьянская община, выступавшая за радикальное решение земельного вопроса [12, с.294]. «Община стала основной формой крестьянской революции, - пишет в связи с этим Орландо Файджес. - Она объединяла мелких землевладельцев, сопротивлялась интересам государства, города, соседних общин» [13]. Социальное самоутверждение широких масс все больше выливалось в «войну против всех». Перехватив инициативу у государства, община возглавила борьбу крестьян за землю и в короткие сроки
провела самочинное перераспределение земель, став по сути их распорядителем. Решение земельного вопроса сельскими обществами, стихией крестьянских «миров» накалило и без того напряженную обстановку в стране до состояния локальных гражданских столкновений как предтечи общероссийской гражданской войны. «Я совершенно убежден в том, что если России суждено когда-нибудь пережить потрясения, вызванные стихийными действиями народных масс, то почин в этом деле . будет принадлежать массе аграрной. Как община развила в себе пролетариат, так она немедленно разовьет и это зло», - прозорливо писал еще в январе 1893 г. министр двора и уделов граф И.И. Воронцов-Данилов [14].
Россия стала самой свободной страной мира. Однако провозглашенная свобода не убавила очередей у хлебных лавок, числа обнищавших и голодных людей, беженцев из прифронтовых зон, убитых и искалеченных войной людей, не добавила земли крестьянам. Для большинства населения провозглашение буржуазных свобод было пустой декларацией. Как распорядиться дарованной свободой, большинство граждан бывшей Российской империи не знали. Тем более, что в реальной жизни «завоеванная свобода» оборачивалась нараставшими анархией и хаосом, насилием и беззаконием. «Чувствовалось, что масса ушла не только от среднего общественного мнения, от кругов, которые в свою пользу оспаривали власть у старого правительства, но что она вообще никем не руководится, - писал депутат III Государственной Думы В. Станкевич, - что она живет своими законами и ощущениями, которые не укладываются ни в одну идеологию, ни в одну организацию, которые вообще против всякой идеологии и организации, так как это по природе своей - анархическая стихия» [15].
Либералы растерялись. Их и без того скудный идейный багаж устарел, а нового они не успевали обрести. Тем более что ориентация кадетов на узкий слой интеллигенции как социальную опору была эфемер-
ной не только в силу ее малочисленности, но и пестроты политических пристрастий. Представители интеллигенции составляли активную часть большинства политических партий, в том числе социалистических. Позднее, как отмечал А.И. Гучков, пришло прозрение, что мы «не только свергли носителей власти, мы свергли и упразднили тех, на которых строится всякая власть» [16, с.53]. Образовался своеобразный вакуум власти, так как правящие партии кадетов и октябристов осуществляли по сути своей аполитичную стратегию «переждать анархию стихии», надеясь, что после ее спада будут востребованы «люди государственного опыта, государственного разума, вроде нас...» [16, с.53].
Трагедия заключалась в том, что либералы «всегда исходили . из предположения, что как только старые хозяева уйдут, именно они и станут на их место в качестве новых хозяев, которые, конечно, и водворят нужный порядок», - отмечал С.А. Аскольдов. - Они не учли, что с падением старого «встанут новые силы, которые сметут испытанных, по-своему умудренных опытом и, во всяком случае, политически честных борцов за русскую свободу» [17, с.37]. Либералы привыкли к борьбе с уже с беззубым и дряхлым самодержавием. Им нечего было противопоставить фанатикам революции. Позже, оглядываясь назад, можно было оправдаться нежеланием творить зло. Однако, безвольно опуская перед злом руки, либералы вольно или невольно становились пособниками зла, растекавшегося по России.
Ощущение неопределенности, временности, случайности отложило отпечаток и на названия властных структур - Временный комитет Государственной Думы, Временное правительство и др. Назвав себя «временными», либералы как бы предугадали собственную судьбу - история отпустила им время только на то, чтобы уйти с политической арены России, предварительно развязав трагедию, постигшую страну после 1917 г.
К. Ельцова, много лет знавшая Г.Е. Львова, посетила князя в министерском кабинете за несколько дней до его отставки. Она пришла ободрить давнего друга. Но в ответ услышала: «.мы ничего не можем. Мы обреченные. Щепки, которые несет поток» [18, с.254]. Глава Временного правительства образно и точно охарактеризовал положение, в котором находились политические силы, которые он представлял.
Добрый, умный и совестливый князь, потомок древнейшего рода рюриковичей, хотел умиротворения и на посту премьер-министра боялся неосторожными действиями «развязать гражданскую войну» [18, с.254], не разглядев, что поток событий, на волю которых он полагался, нес Россию именно к ней. После отставки Г.Е. Львов буквально «исчез», найдя уединение в Оп-тиной пустыне.
Ждать и надеяться на русское «авось» было в традициях российской жизни. По свидетельству В.Д. Набокова, у членов Временного правительства была «какая-то странная вера, что все как-то само собой образуется, пойдет правильным путем. Подобно тому, как идеализировали революцию («великая», «бескровная»), идеализировали и население. Имели, например, наивность думать, что столица, со своими подонками. может существовать без полиции. или с такими безобразными и нелепыми суррогатами, как. милиция, в которую записывались профессиональные воры и беглые арестанты». Относительно армии предполагали, что командный состав сам собой обновится и «найдутся духовные и энергичные генералы», а «дисциплина быстро восстановится» [8, с.395-399]. Между тем, как подчеркивал Н. Бердяев, «только диктатура могла остановить процесс окончательного разложения и торжества хаоса и анархии. Нужно было взбунтовавшимся массам дать лозунги, во имя которых эти массы согласились бы организоваться и дисциплинироваться, нужны были заражающие символы» [19].
Отставка правительства Г.Е. Львова
(июль 1917г.) подвела черту под тем периодом революции, когда либеральная интеллигенция переживала восторг революционного торжества и питалась иллюзиями, что Россия устремится к демократии, парламентаризму, свободе. Идеи либералов не нашли отклика в обществе, которое, по определению одного из первых историков революции меньшевика Н. Суханова, жило «традиционным лозунгом революции - мира, земли, хлеба!» [20].
Современник тех событий депутат IV Государственной Думы, прогрессист С.П. Мансырев писал, что «Дума в лице своего Комитета, а потом Временного правительства обнаружила полное непонимание задач момента, полное отсутствие воли и энергии к удержанию этой власти, совершенную бесплодность и никчемность бессистемных, противоречивых и чисто декларационных потуг законодательства. » [21]. Сбылось предвидение П.А. Столыпина, что думские деятели, не имея опыта административной, управленческой работы, не справятся со стихией революции.
Своеобразие революции заключалось в двоевластии. Наряду с Временным правительством по инициативе социалистических партий был образован Временный исполком Петроградского Совета рабочих депутатов. Ведущей политической силой в нем стали социал-демократы и эсеры. Из 15 членов Исполкома лишь П. Залуцкий и А. Шляпников были большевиками. Тем не менее В.И. Ленин увидел в Советах рабочих депутатов не только выражение тяги масс к самоорганизации, акт их революционного творчества, но и свидетельство антибуржуазных настроений «большинства» населения. Советы как зачаток новой революционной власти организовывались не только без буржуазии, но в противовес ей и против нее.
Произошло политическое размежевание в самой чувствительной для общества и страны сфере - в области формирования новой государственности.
В советской историографии много писа-
ли о прозорливости В.И. Ленина, разглядевшего в Советах форму будущей российской государственности. Между тем это была не гениальная догадка, а трезвая оценка событий. Советы были единственной силой, которую можно было противопоставить Временному правительству и придти к власти. Позже, как не раз бывало в практике большевиков, под Советы стали подводить «теоретическую марксистскую базу», сравнивать их с Парижской Коммуной, находить и обосновывать признаки отличия от буржуазного парламента, свойства «диктатуры пролетариата» и т.д. и т.п. В лице Советов история давала большевикам шанс стать во главе нового государства, и они это шанс не упустили.
Советы, созданные по образцу Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, в считанные недели распространились по всей стране. Один депутат избирался в зависимости от местных условий от 100, 500 или 1000 рабочих. Выборы проходили на пропорциональной основе, кандидатов выдвигали действовавшие на предприятиях комитеты политических партий. Советы, таким образом, были многопартийными. На местах предпринимались попытки образования коалиционных форм власти из представителей социалистических партий. В ряде губерний (Костромской, Рязанской, Тульской, Смоленской, Курской) коалиции существовали в форме объединения Советов с органами местного самоуправления - земствами и городскими думами. В других регионах, например в Астрахани, Перми, на Дону, Вологде, внутри Советов формировались блоки большевиков с другими социалистическими партиями, в том числе правыми. В Кинешме большевики, меньшевики, эсеры, бундовцы договорились о создании Народного Совета в составе представителей Советов, уездного земства, городской Думы, профсоюзов железнодорожников, текстильщиков и почтово-телеграфных служащих. В Москве идею формирования органов государственного управления из представителей всех социалистических
партий поддерживали такие видные большевики, как О. Пятницкий, Е. Игнатов, П. Кушнер и др. Споры о характере новой власти остро велись в большевистской партии, и далеко не все рассматривали Советы как единственно возможную форму власти. Однако история большевистского переворота сложилась так, что в итоге коалиционные советско-земско-думско-профсоюзные органы управления на местах сыграли роль временных средостений между дооктябрьской государственностью и диктатурой большевистских верхов, во что перманентно стала превращаться власть Советов. Временное существование таких промежуточных органов власти являлось скорее не исключением, а правилом для многоликой революционной действительности тех дней. Вместе с тем практика формирования новых органов власти в центре и в провинции свидетельствовала о том, что революция в целом шла по антибуржуазному руслу.
Многое зависело от умеренных социалистов, которые в 1917 г. имели преобладающее влияние в массах. Они составляли большинство и в Советах. Между тем, как и либералов, их отличали нерешительность и боязнь взять бремя государственной ответственности в смутные для страны годы. Г.П. Федотов писал о том, что в 1917г. интеллигенция, в том числе и ее социалистическое крыло, потерпела поражение в своей полувековой борьбе за власть. Главная причина политического провала заключалась в том, что «в сознании своем интеллигенция боялась власти, презирала ее и - в странной непоследовательности - мечтала о власти для народа» [2, с.142]. В политике ее пленяла сама борьба, и она «лишь обманывала себя призрачной властью народа». Содержание идеалов было западническим, далеким от подлинных национальных интересов России. Г.П. Федотов называл подобные взгляды интеллигенции болезнью «антинационализма», оборачивавшейся страхом перед тем народом, за власть которого она якобы боролась [2, с.145]. В условиях реальной революции, а не революции грез,
интеллигенция растерялась, «растратила свое вдохновение задолго до решительного часа истории. Символом революции стал не одухотворенный идеями свободы интеллигент, а пылающий классовой ненавистью пролетарий», который понимал свободу как свободу от господ, в том числе и от «чуждой ему интеллигенции». Идеология традиционного интеллигентского революциона-ризма была уже изжита российским самосознанием. Герои вчерашнего дня должны были уйти с политической сцены, - таков вывод Г.П. Федотова. Они не сумели противопоставить большевизму ни силу организации демократического лагеря, ни притягательных для основной массы населения программ и лозунгов, ни волю удержать страну от витков насилия, закручивавшихся после падения монархии. Интеллигентская, в том числе социалистическая, оппозиция самодержавию в зверином быту революции не просто растерялась, а была парализована страхом надвигающегося хаоса. Революция разбила беспочвенный, макси-малистический и эсхатологический тип, а также «орден» интеллигенции, на смену которому шла новая интеллигенция с чувством кровной связи с народом, - писал Г.П. Федотов.
Сами лидеры социалистических партий, в частности эсер В.М. Чернов, отмечали, что если для его партийных соратников была характерна своеобразная «властобоязнь», то для большевиков, напротив, - страстное стремление к ней. Тактика, взятая на вооружение социалистической демократией, по мнению В.М. Чернова, вела к поражению. Социалисты упустили благоприятные возможности взять власть, «а такие промахи исправляются с трудом, - писал лидер эсеров. - Надо было не упускать, когда все шло нам прямо в руки.» [22, с.199]. Власть «шла в руки» меньшевиков и эсеров после того, как, вследствие ухода из Временного правительства кадетов, разразился июльский кризис. Либерала Львова на посту главы правительства сменил социалист Керенский. Однако руководство эсеров и мень-
шевиков не пошло на создание правительства «советской демократии», как оно не пошло и на взятие власти после корниловского мятежа. Оно цеплялось за коалиционное правительство, боясь полного размежевания с буржуазными партиями. В первые месяцы после Февраля даже лучшие представители российской интеллигенции жили политической конъюнктурой. Они подстраивались под события, не стремясь влиять на рассыпавшуюся на глазах старую жизнь.
Первых советских деятелей из числа эсеров и меньшевиков интересовали «только идеологические журавли в небе, с синицами же практических задач они решительно не знали, что делать, - писал Ф. Степун.
- В этой идеологической исступленности главарей революции кроется одна из главнейших причин перманентного кризиса власти Временного правительства» [10, с.341]. Несмотря на различие в позициях большевиков с другими социалистическими партиями, последние приложили немало усилий, чтобы утвердить в обществе безальтернативные представления о социалистической перспективе развития России. Рассуждения чаще всего были отвлеченными, но они, так же как и агитация сплоченных большевиков, делали свое дело. По свидетельству Ф. Степуна, «главной особенностью фракционной и межфракционной советской работы было то, что по всякому малейшему поводу неизбежно подымались все принципиальные вопросы социалистической тактики и идеологии. О чем бы ни говорили, всегда говорили о природе буржуазной и пролетарской власти, о значении русской революции для пролетарского интернационала, об анархии капиталистического производства, о принципе планового хозяйства.» [10, с.341]. Россию рассматривали лишь в качестве территории для всемирного социалистического эксперимента, и в основе «всех социалистических утопий лежало чувство, что революция представляет собой нечто более реальное, чем Россия» [10, с.342].
Верно замечено, что «среди всех отрав-
ляющих массовую душу ядов нет яда более сильного, чем яд беспредметного утопизма» [10, с.342]. Значительную долю этого яда вбросили в массы эсеры и меньшевики. В этом смысле они были не оппонентами большевикам, а их союзниками, так как «в своем безудержном восторге разрушали живую Россию», которую рассматривали как место «всемирной тяжбы между трудом и капиталом» [10, с.343].
Практически все левые партии выступали одним фронтом против старой России. В этом смысле Ленин, Чернов, Керенский, Мартов и иже с ними были едины. Агитаторы различных социалистических партий, «рассеянные по всей стране, - понесли развязанному солдату, матросу и крестьянину право на беспорядок, право на самовластие, право на дезертирство, право на захват чужого имущества, все те бесправные, разрушительные, мнимые права, о которых русский простолюдин всегда мечтал в своем анархически-бунтарском инстинкте и которые теперь вдруг давались ему сверху», -пишет И. Ильин [23, с.96].
Среди либералов и умеренных социалистов остро давал о себе знать дефицит вождей. Кадеты и октябристы рассчитывали лишь на дворцовый переворот, но не на революцию. Они не были готовы к деятельности среди масс по причине недоверия к ним, связанного с незнанием своего народа. П.Н. Милюков, профессионал-историк и скрипач-любитель, не расслышал «праведной тоски русского народа по замирению», как не расслышал он и других праведных чаяний социальных низов.
Лидеры либералов, получив власть, легко с ней расставались. Пример тому - отставки Милюкова и Львова. Гучков сразу «пришел к убеждению, что работа Временного правительства безнадежна и бесполезна и что “нужно уходить”» [8, с.399]. Либералов революция больше пугала, чем вдохновляла. Они надеялись выступить в роли пожарных, тушащих революцию, но стали ее поджигателями.
Эсеры имели опору в крестьянстве. Од-
нако их лидерам, в частности Чернову, «.не хватало принципиальности убеждений, твердости воли и того дара, которым, бесспорно, владел Ленин: бесстрашия перед временным отливом популярности у масс и приближенных. За Черновым идти было невозможно, потому что, оглядываясь во все стороны, он, в конце концов, вращался только вокруг себя» [10, с.348]. Трагизм положения заключался в том, что, как полагал Г.П. Федотов, в России «социалистический характер всех революционных партий делал невозможной национальную революцию» [2, с.169]. Эсеров пугал союз как с большевиками, так и с либералами. В ходе революции партия раскололась на правых и левых эсеров, что отражало внутреннюю неустойчивость одной из самых многочисленных партий в России, неспособность выработать самостоятельную и выверенную политическую линию. Вместо консолидации в экстремальных условиях революции шел процесс разложения этой партии.
«Тезисы, догмы, положения, полагания и чрезмерная вера в слова - вот весь духовный инвентарь большинства вождей нашей революции. Бесконечные заседания, фракционные, групповые, пленарные, непреры-вающиеся прения изо дня в день, из ночи в ночь - явно никому не нужные и почему-то для всех неизбежные. Оратор за оратором, и у каждого невидимые каноны партийной догматики, и у каждого под лобной костью не живые, пытливые глаза, но мертвые точки зрения на вещи. И во всех этих словах, хороших, честных, часто длинных и всегда гуманных, никакого настоящего понимания, что революции нужны не слова, но дела, что для нее ритм действенного революционного творчества бесконечно важнее мелодии социалистической программы, что она не гуманна, не священна, что она, явившаяся в России в оправе всемирной кровавой войны, требует жертвы священного подвига и нравственного дерзания. В результате же всего этого непонимания революционная Россия, как рыба с головы, на-
чинает загнивать с центральных комитетов социалистических партий и всероссийских советов, пока не превращается, наконец, в тот словно язвой съеденный словесностью труп, с прилипшими к нему струпьями тезисов и резолюций, на который, как на уготованный престол, восходят Ленин, Троцкий и присные их» [24, с.283].
Образцом «рыцаря» слова, а не дела был
А.Ф. Керенский. Уничижительную характеристику ему дал в своем дневнике Л. Андреев: «Власти нет, и я позволю себе прямо и решительно обвинить А. Керенского в растрате власти. Это он, всегда стоявший во главе правительства, как бы ни менялся его состав, и руководивший его политикой, -растратил власть, это он, свое личное, субъективное всегда ставивший выше объективных велений момента, убил власть и закон, заразил их смертельным недугом своего антигосударственного идеализма» [24, с.285]. Краски сгущены, и преувеличена роль одного из героев Февраля. Однако суть верна. Как политический лидер Керенский не состоялся. Сказалось и то, что у Керенского не было опыта в государственных делах и он, как отмечал сенатор С.В. Завадовский, «работая, что называется вовсю. по недостатку технической выучки разбрасывался, хватался за многое разом и не умел отгораживаться от мелочей» [25]. Прирожденный пропагандист и агитатор, а не государственный деятель, он переоценивал силу и значение слова. В Керенском - в одной из центральных фигур начала русской революции - «выразилась вся идейная скудность и духовная беспочвенность того слоя общества, который был носителем гуманистического начала» [17, с.37]. Однако гипноз красивых слов скоро миновал, и политикам типа Керенского пришлось расстаться не только с государственной деятельностью, но и с Россией.
25 октября 1917 г. большевики пришли к власти. «Идеалистическая водица отжур-чала, - горько заключал Ф. Степун, - забушевала кровь» [10, с.327].
В советской историографии долгое вре-
мя Февральскую революцию выделяли в отдельный период, подчеркивая тем самым эпохальное значение Октября. Между тем правы те исследователи, и среди них Г.П. Федотов, которые рассматривали Февральскую и Октябрьскую революции как единое целое. «Для историка всегда останется Февраль - зачинатель и Октябрь - завершитель» [26, с.133], - писал Г.П. Федотов. Он был убежден в том, что «те же силы, которые вызвали взрыв Февраля, произвели и Октябрь».
Многим позже, уже после второй мировой войны, Ф. Степун, ставший одним из ярких представителей философской мысли русского зарубежья, касаясь оценки российской революции, напоминает следующее: «Противопоставлять Февраль Октябрю, как два периода революции, как всенародную революцию партийно-заговорчес-кому срыву ее, как это делают апологеты русского жирондизма, конечно, нельзя. Октябрь родился не после Февраля, а вместе с ним, может быть, даже и раньше его. Ленину потому только и удалось победить Керенского, что в русской революции порыв к свободе с самого начала таил в себе и волю к разрушению. Чья вина перед Россией тяжелее - наша ли, людей Февраля, или большевистская, вопрос сложный. Боюсь поэтому, что будущему историку будет легче простить большевикам, с такой энергией защищавшим свою пролетарскую родину от немцев, их кровавые преступления перед Россией, чем оправдать Временное правительство, ответственность за срыв революции в большевизм.» [24, с.284].
К аналогичным выводам еще в 1925 году пришел и другой наш соотечественник, писатель и публицист М. Осоргин, тоже депортированный в начале 1920-х годов за рубеж. «Если я показываю революцию единой, -утверждал он, - то ясно, что «Октябрь» для меня лишь этап революции, довершение крушения старого режима старой России, а не только «политическая реакция», как для Керенского. Октябрь - последовательное завершение Февраля.» [24, с.284].
«Февраль», по мнению Г.П. Федотова, был обречен на поражение. «Смотря на вещи объективно, - пишет Г.П. Федотов, -двадцать лет спустя видишь, что другого исхода не было; что при стихийности и страшной силе обвала русской государственности Февраль мог бы совладать с разрушением при одном условии: если бы он во всем поступал, как Октябрь» [2, с.134]. Однако силам, представленным Временным правительством, был чужд имморализм Октября, и они «умыли руки», не сумев обуздать торжество народного бунта. Духовные принципы свободы, проповедовавшиеся интеллигенцией, не нашли своего выражения в общественной жизни. Победила абсолютизация чисто социальных ценностей. Тем, кто поклонялся новому идолу, насилие стало «источником злой радости», и пафос силы победителей находил выражение в насилии как основном средстве большевистской революции.
Революция вызвала к жизни титаническую энергию народных масс, и революционный взрыв снес корону Российской Империи. Г.П. Федотов утверждает, что большевики победили и уцелели не случайно, а благодаря народной стихии, обращенной против господствовавших ранее классов. Именно в стихийной энергии масс он видит источник революции.
Для Г.П. Федотова вся новейшая история России представлялась «опасным бегом на скорость: что упредит - освободительная европеизация или московский бунт, который затопит и смоет молодую свободу волей народного гнева?» [9, с.296]. Победил московский бунт, где «ненависть к западному просвещению сливалась с классовой ненавистью к барину, дворянину, капиталисту, к чиновнику - ко всему средостению между царем и народом» [9, с.296]. Сказалась реакция национального организма на чуждые идеи, культивировавшиеся более двухсот лет в России, но не захватившие народной души.
Одну из причин революции Г.П. Федотов видит в незавершенности процессов ев-
ропеизации России, которая порождала неустойчивость российского общества. В колебаниях между Западом и Востоком Россия искала свой путь в истории, что было источником кризисов, прежде всего кризисов духа. Федотов полагает, что революция подвела черту под этими «колебаниями», означая собой «торжество западной цивилизации» в смысле полного отрыва на первых этапах революции от исторических корней и фанатичной устремленности коммунистических лидеров к реализации религиозно воспринятых ими социалистических утопий, рожденных на Западе, но «взлелеянных и воспитанных в России». Идя на захват власти, большевики были уверены, что развязывают руки мировой революции, что их «почин» поддержит западноевропейский пролетариат и даст возможность большевикам установить диктатуру пролетариата и строить социалистическое общество. Ставка на мировую революцию была неслучайна. В конечном итоге большевики отдавали себе отчет в том, что в России, по сути, не было предпосылок, особенно социально-экономического плана, для социалистических преобразований. В.И. Ленин характеризовал Россию кануна 1917г. как страну с многоукладной экономикой, в которой развитые формы капитализма, в сущности, охватили лишь небольшие сегменты промышленности и совсем мало затронули земледелие - преобладающий сегмент российской экономики.
Г.П. Федотов справедливо пишет о том, что для в России не было «ни малейшей почвы для социализма. Ибо не было капитализма, в борьбе с которым весь смысл этого европейского движения» [2, с.163]. Россия была готова к политическому перевороту, и это хорошо понимали большевики. Ленин, говоря о перспективах социалистического строительства, имел в виду, во-первых, установление «пролетарской диктатуры», с помощью которой, по его убеждениям, можно было в сжатые сроки осуществить то, что не успела «доделать история». Государственная власть должна была стать
главным инструментом экономических преобразований. Социалистическая революция изначально планировалась как революция «сверху». Во-вторых, Ленин и его соратники отдавали себе отчет в том, что пролетарской диктатуре будет чрезвычайно сложно продержаться в крестьянской стране сколь-нибудь длительное время, и уповали на мировую революцию, ожидая ее вскоре после «победы российского пролетариата». Они мыслили Россию как составную часть мирового, прежде всего европейского, социалистического хозяйства. На первых этапах деятельность большевиков была пропитана идеями коммунистического интернационала, жертвенности во благо мировой революции. В качестве жертвы предлагалось национальное естество России. Для большевиков, как и для большей части русской интеллигенции, «национальная идея была отвратительна своей исторической связью с самодержавием... Для целых поколений «патриот» было бранное слово» [27, с.174].
К тому же события сложились так, что «Ленин взял - в сущности поднял - валявшуюся на земле власть государства Российского» [28, с.15]. «Большевизм без труда утвердился в Петербурге и в Москве, Великороссия почти не знала гражданской войны; окраины оказали ему отчаянное сопротивление. Вероятно, было нечто в традициях Великороссии, что питало большевизм в большей мере, чем остальная почва Империи: крепостное право, деревенская община, самодержавие», - писал Г.П. Федотов [29, с.324].
Для большевиков характерен имморализм. Их родословная идет от нечаевского корня. Они хорошо осознали свою духовную генеалогию и действовали соответственно ее традициям. Большевики были профессионалами революции, смотревшими «на нее как на «дело», как смотрят на свое дело капиталистический купец и дипломат, вне всякого морального отношения к нему, все подчиняя успеху» [5, с.98].
Свою роль сыграл кризис духа, когда отношения между людьми принимали всё
более оголенный материальный характер, и в революции отразилось искажение, а затем и разложение христианской души. Причем эти процессы начались задолго до большевиков, большевизм стал лишь одним из результатов процессов разложения христианского мировосприятия, а «обезбожен-ный человек становится зверем - в борьбе -или домашним животным - в укрощенной цивилизации» [30, с.43]. Преградой могла стать культура, но и она, отлученная от христианства, постепенно гасит лампаду святости, чистой совести, добра и любви. Прошедший через революцию обезбоженный человек быстро терял не только национальное, но и человеческое лицо.
С победой большевиков гражданская война стала неизбежной. Однако были шансы и для успеха опирающихся на крестьянство умеренных слоев социалистов. Действительно, правые социалисты имели подавляющее влияние в массах. Об этом говорили итоги выборов в Учредительное собрание, состоявшихся 12 ноября 1917г. - вскоре после захвата большевиками власти. Эсеры набрали 40,7%, меньшевики - 2,7, а большевики - 24% голосов. Буржуазные партии нашли поддержку лишь у 16,8% избирателей.
Сразу после Октябрьского переворота профсоюзы выдвинули лозунг формирования «однородного социалистического правительства». Пролетарские организации, учитывая настроение рабочих, требовали преодолеть раскол между социалистическими партиями и сформировать единое правительство на советской основе. Лидером стал Всероссийский исполнительный комитет профсоюзов железнодорожников (ВИКЖель) - самый могучий в стране профсоюз, объединявший более 700 тысяч рабочих и служащих железных дорог. Грозя всеобщей забастовкой на железных дорогах, он в ультимативной форме потребовал от большевиков создания коалиционного правительства. Всем социалистическим партиям было предложено прислать делегатов на совместное заседание ЦИК желез-
нодорожников. Большевики приняли участие в переговорах с ВИКЖелем и сумели завершить их в свою пользу. Большевистское руководство не собиралось делиться властью с правыми социалистами, а эсеры с меньшевиками, страдавшие «властобояз-нью», действовали крайне нерешительно. Впрочем, договаривавшиеся стороны вообще не горели желанием сотрудничать друг с другом. Большевики не могли «простить» правым социалистам их сотрудничество с буржуазными партиями в период «двоевластия», а правые социалисты не допускали и мысли, что «узурпация» власти большевиками «всерьез и надолго» и боялись сотрудничества с обреченными, по их убеждению, на поражение экстремистами. Сторонниками однородно-социалистического правительства были лишь левые эсеры, которые вскоре вступили в коалицию с большевиками и помогли им преодолеть политический кризис первых недель Советской власти.
Из 715 членов Учредительного собрания 412 были эсерами и 183 большевиками. Такой состав Учредительного собрания большевики признали «контрреволюционным». Большевистское руководство сделало выбор в пользу Советов как единственно возможной формы государственной власти. 3 января 1918 г. ВЦИК принял написанную В. Лениным «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», в которой Россия объявлялась Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Было решено предложить Учредительскому собранию рассмотреть и утвердить эту декларацию сразу после его открытия, что по сути явилось бы констатацией самороспуска Учредительного собрания и передачи всей полноты власти Советам.
5 января 1918г. в Петрограде в Таврическом дворце открылось Учредительное собрание. «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», зачитанную Я. Свердловым, большинством голосов депутаты отклонили. Не прошло и предложение большевиков избрать председателем
собрания М. Спиридонову. Депутаты проголосовали за лидера партии эсеров В. Чернова, и под его председательством Учредительное собрание отменило декреты II съезда Советов. В ответ Совнарком принял решение о роспуске Учредительного собрания. Решение было поддержано ВЦИК, декретом которого 6 января 1918г. Учредительное собрание было распущено.
Печальная судьба парламентской демократии в России свидетельствовала о расколе в обществе в той ее критической фазе, когда основные политические силы больше не искали компромисса в интересах страны, а были готовы к беспощадной схватке. Трагичную для России роль сыграла непримиримость большевиков, всеми силами старавшихся разжечь пожар классовой борьбы, безволие и боязнь власти лидеров социалистических партий, политическое фиаско либералов и неспособность российской буржуазии в переломную для Отечества эпоху выступить силой, консолидирующей общество.
Возможности политического компромисса в рамках представительных учреждений были исчерпаны, и судьба России теперь зависела от вооруженной борьбы на полях сражений гражданской войны. Расколотое на полярные силы общество было настолько зашорено «своими» интересами, что разгон большевиками Учредительного собрания - событие политически чрезвычайно важное - не нашло особого отклика. В Петрограде против роспуска Учредительного собрания протестовало лишь несколько сот демонстрантов, рассеянных красногвардейцами. Как писал ярый противник большевизма, правый социалист В. Станкевич, впечатление «неправа», совершенного большевиками, было смягчено в народе самим Учредительным собранием, безволием депутатов. Да и само Учредительное собрание многим казалось театральным [24, с.292]. «Мы собирались.на заседание, как в театр, - вспоминал депутат Мстиславский,
- мы знали, что действия сегодня не будет
- будет только зрелище» [24, с.293].
Последовавшая череда событий медленно, но верно создавала соответствующие политические, военно-организационные и социально-психологические предпосылки гражданской войны.
На политику, экономику, идеологию и психологию людей глубокий отпечаток наложил военный фактор. Под ружье были поставлены 15,5 млн. человек, из них 12,8 млн. - крестьяне. В стране находились более 2 млн. военнопленных. Крупные города были заполнены беженцами. «Общая численность маргинализованной части населения по самым скромным подсчетам оказывается никак не ниже 20 млн. человек, -отмечает историк В. Булдаков. - Именно эти, действительно объективные факторы и приобрели решающее значение для общей радикализации масс, которая причудливо преломилась через мировоззрение отдельных социумов» [4, с.14]. Складывались объективные условия для острого противостояния города и деревни, ибо в годы мировой войны разрыв хозяйственных связей и укладов шел по линии превращения деревни в своеобразную «колонию», из которой беспорядочно и в огромных размерах черпались людские, хозяйственные и природные ресурсы [4, с.21].
Мобилизации вычерпали из деревни около половины всех трудоспособных мужчин. Опустошение деревни было настолько очевидным, что в конце 1916 г. встал вопрос о сокращении призывов ратников ополчения старше 40 лет ввиду нехватки рабочих рук в сельском хозяйстве. В 1916 г. валовый сбор хлебов сократился на 22-23%. Выросло и число крестьянских хозяйств без земли, или посева, или рабочего скота. Изменения, происходившие в деревне, где оставались семьи большинства фронтовиков, также способствовали развитию антивоенных настроений. Возвращавшиеся с фронта развалившейся русской армии солдаты были полны желания взять господскую землю как плату за понесенные жертвы и лишения и были готовы самостоятельно, силой, разрешить земельный вопрос.
В условиях общероссийской катастрофы и острой социальной вражды формировалась взрывоопасная среда, готовая привычными уже для себя средствами - штыком и пулей - разрешать острые противоречия.
К этому толкали и лидеры партий различной политической ориентации. Они буквально втягивали население в гражданскую войну, натравливая одну часть населения на другую. Примером могут служить действия большевиков в отношении крестьянства. Деревенский «мир» требовал помещичью землю, но не разделял призывов к борьбе бедняков с зажиточными хозяевами, предпочитая спокойный путь решения внутри-общинных проблем. Деревенское общество действовало солидарно при дележке помещичьей собственности и пребывало до весны 1918г. в сравнительно удовлетворенном состоянии. Однако пришло время, как писал Е. Преображенский, «взять крестьянина за жабры» [24, с.328]. «Красный Октябрь», покончив с помещиками с помощью крестьян, пришел и в деревню. Главной силой там становятся комитеты бедноты и сельские комячейки. Деревню сознательно раскалывали, сея рознь и раздоры, натравливая бедноту на более состоятельных односельчан. На VI Всероссийском съезде Советов (ноябрь 1918г.) Г. Зиновьев, выступая с докладом о политике в деревне, подчеркивал, что «разжигать классовую борьбу, разжигать священную ненависть бедноты против богачей есть основная обязанность социалиста» [24, с.328]. «Мы, -продолжал далее Зиновьев, - не можем провести пролетарскую революцию, не раздавивши кулака в деревне, не уничтожив его политически, а если понадобится, то и физически» [24, с.328]. Подобные политические установки вели лишь к новому витку гражданской войны, в которую втягивалось большинство населения. По словам видного аграрника Н. Кондратьева, «на вооруженное насилие деревни, наводненные вернувшимися после стихийной демобилизации армии солдатами, ответили вооружен-
ным сопротивлением и целым рядом восстаний» [24, с.328]. Крестьянам пришлось выбирать между «красными» и «белыми». Обе стороны чаще всего загоняли их в свои армии через принудительные мобилизации.
О нежелании основной массы населения
- крестьянства - втягиваться в гражданскую войну писали и «красные», и «белые». Видный украинский большевик В.П. Затон-ский в мае 1919г. писал: «По существу, любой наш полк мог поднять против нас восстание, и подчас не всегда было понятно, почему та или иная часть борется на нашей стороне, а не против нас» [31, с.280]. Отдел пропаганды доносил руководству Вооруженных сил Юга России в мае 1919г.: «К будущему государственному строительству массы относятся совершенно безразлично, стремятся лишь к прекращению Гражданской войны и уравнению всех слоев населения в отношении их прав» [31, с.280].
Большевики, несмотря на все изломы, просчеты и провалы в своей политике, сумели одержать победу. Одной из основных причин завершения гражданской войны в пользу Советской власти были энергичные и последовательные действия правящей партии по строительству новой государственности. Создав мощный, разветвленный и централизованный государственный аппарат, большевики умело им пользовались для мобилизации экономических и людских ресурсов на нужды фронта, для достижения хрупкой и относительной, но все же стабильности в тылу. Белое движение, напротив, полностью вложившись в боевые действия, мало преуспело в формировании механизма собственной власти. А. Деникин отмечал, что ни одно из антибольшевистских правительств «не сумело создать гибкий и сильный аппарат, могущий стремительно и быстро настигать, принуждать, действовать. Большевики тоже не стали национальным явлением, но бесконечно опережали нас в темпе своих действий, в энергии, подвижности и способности принуждать. Мы с нашими старыми приемами, старой технологией, старыми пороками воен-
ной и гражданской бюрократии, с петровской табелью о рангах не поспевали за ними.» [24, с.324]. Характеристика в целом верная. Однако нельзя полностью согласиться с А. Деникиным, что большевики, как и белые, не захватили народной души. Прислушаемся к мыслям Ф. Степу-на: «Было ясно, что большевизм - одна из глубочайших стихий русской души: не только ее болезнь, [но] и ее преступление». [32, с.397]. Интересно наблюдение В.К. Кантора, что в России произошла невероятная вещь: «Народ, не теряя, так сказать, «психологического стиля своей религиозности», то есть сочетание фанатизма, двоеверия, обрядоверия, подкрепленного невежеством и неумением разумно подойти к церковным догматам, изменил вдруг вектор своей веры. Отдал эту веру большевикам - атеистам и безбожникам». И потому, как пишет Сте-пун, «все самое жуткое, что было в русской революции, родилось, быть может, из этого сочетания безбожия и религиозной стилистики» [33]. Следует добавить, что большевики, в отличие от своих политических противников, сумели предложить широким слоям народа импонирующие им лозунги: «Мир хижинам, война дворцам!», «Фабрики - рабочим!», «Земля - крестьянам!». Сотни тысяч красноармейцев шли в бой не только за «красноармейский паек», но и влекомые перспективами новой жизни, основанной на декларируемых большевиками принцах социального равенства и справедливости.
Большевики смогли убедить огромные массы людей в том, что они являются единственными защитниками национальной независимости России, и это сыграло решающую роль в их победе над Белым движением. Об этом с горечью говорили современники событий, причем различной политической ориентации. Так, один из идеологов «сменовеховства» Н.Устрялов писал, что
«противобольшевистское движение.......
слишком связало себя с иностранными элементами и потому окружило большевизм известным национальным ореолом, по су-
ществу чуждым его природе» [24, с.325]. Великий князь Александр Михайлович (двоюродный брат Николая II), отвергавший «сменовеховство», монархист по происхождению и по убеждениям, отмечал в своих мемуарах, что вожди Белого движения, «делая вид, что они не замечают интриг союзников», сами довели дело до того, что «на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи.» [Там же]. Известный политик В. Шульгин полагал, что знамя единства России большевики подняли, неосознанно подчинившись «Белой мысли», которая, «прокравшись через фронт, покорила их подсознание» [Там же]. Как позорный Брестский мир на начальном этапе Гражданской войны оттолкнул от большевиков миллионы людей, так и союзнические отношения белогвардейцев с интервентами отталкивали от них большие пласты населения.
В антибольшевистском движении не было единства. Его ослабляли противоречия между лидерами, разногласия с Антантой и национальными окраинами. Единого антибольшевистского фронта не получилось, а белые генералы, будучи неплохими тактиками, но, как выяснилось, слабыми политиками, так и не сумели объединить все силы, боровшиеся с Советской властью. Большевики, напротив, выступили единой силой, спаянной и идейно, и организационно, подчиненной железной дисциплине.
Одну из главных причин устойчивости власти большевиков Г.П. Федотов видел в том, что «интеллигенция страхом, голодом, патриотизмом» была принуждена к работе на новый режим. Красная Армия была построена бывшими царскими офицерами. К концу 1918 г. в рядах «красных» сражались более 22 тысяч бывших офицеров и генералов. Значительная часть их служила Советской власти искренне и на совесть. Из унтер-офицеров и младших офицеров старой армии вышли такие командиры РККА, как
В.К. Блюхер, С.М. Буденный, С.С. Вострецов, Г.Д. Гай, Б.М. Думенко, Г.И. Котовс-кий, В.М. Примаков, М.И. Тухачевский.
Генералы царской армии Д.П. Парский,
В.Н. Егорьев, П.П. Сытин, А.Н. Снесарев в сентябре 1918г. были назначены Реввоенсоветом командующими фронтами Красной Армии. К концу Гражданской войны 48% всего высшего командного и административного аппарата РККА составляли бывшие офицеры и только 37% - выпускники первых советских командных курсов и училищ [34].
Произошел своеобразный сплав организационной силы правящей партии, ломающей армейским и чекистским насилием сопротивление своих противников, и просветительской деятельности остатков российской интеллигенции, часть которой за страх, а другая - на совесть отдала свой талант победе революции [28, с.15-16].
Большевизм приняла значительная часть русских поэтов, и «победа на фронтах искусства, быть может, один из самых прочных элементов большевистской победы» [28, с.16]. Вольно или невольно, но Г.П. Федотов признает, что большевики и в области «идеи» оказались сильнее своих противников. Героические страсти, которые революция разбудила в народе, не потухли бесплодно. В годы Гражданской войны в стране «горела духовная жизнь». Напряжение революционных лет в годы НЭПа вылилось в значительную литературу, сливающуюся в общем «мажорном ощущении жизни» [35, с.15-16]. «Блестящая литература НЭПа, - пишет Г. П. Федотов, - проза вытесняет стихи - живет эпопеей гражданской войны и пробуждением деревни. Новые бесспорные победы на культурном фронте: школы, театры, в художественной литературе» [28, с.19]. Революция не только разрушает культуру, но и созидает ее в обновленном виде. Она усреднена, ниже классических российских образцов, но становится явью для миллионов российских граждан.
Однако Г.П. Федотов критически воспринимает свободу первых лет революции.
Для него это не свобода, а дикая вольница, способная погубить и культуру, и государство. Большевики ввели это половодье народной воли в русло государственной дисциплины, укротили ее и подчинили своей силе. Однако впоследствии, подменяя социализм организацией общества на тоталитарных началах, они нанесли серьезный ущерб творчеству, в том числе народному, за которое так ратовали в первые годы своего правления.
Гражданская война дорого стоила России. Боевые действия, красный и белый террор, голод, эпидемии и другие бедствия сократили население страны к 1923 году на 13 млн. человек, а с учетом резкого спада рождаемости страна потеряла по сравнению с 1917 годом 23 млн. людских жизней. Города и села заполнились миллионами калек, сирот, беспризорных, людей, утративших кров и семью. С замечательной точностью охарактеризовал всю сложность и драматизм эпохи Гражданской войны оказавшийся в эмиграции русский писатель М. Осор-гин: «Стена против стены стояли две братские армии, и у каждой была своя правда и своя честь. Правда тех, кто считал и родину, и революцию поруганными новым деспотизмом и новым, лишь в иной цвет перекрашенным, насилием, - и правда тех, кто иначе понимал Родину и иначе понимал революцию и кто видел их поругания не в похабном мире с немцами, а в обмане народных надежд..
Были герои и там, и тут; и чистые сердца тоже, и жертвы, и подвиги, и ожесточения, и высокая, внекнижная человечность, и животное зверство, и страх, и разочарования, и сила, и слабость, и жуткое отчаяние.
Было бы слишком просто для живых людей и для истории, если бы правда была лишь одна и билась лишь с кривдой; но были и бились между собой две правды и две чести, - поле битв усеяны трупами лучших и честнейших» [24, с.326-327].
Да, все это было с обеих сторон и по разным мотивам. Гражданская война - трагедия народа, ворвавшаяся в каждую россий-
скую семью болью безвозвратно утерянных родных и близких, горем, лишениями и страданиями.
Литература
1. Политическая история Отечества. 1861-
1917гг. - М., 1991. - С. 107
2. Федотов Г.П. Революция идет// Судьба и
грехи России. Т.1 - СПб., 1991.
3. Романовский В.К. Николай Васильевич Ус-
трялов // Вопросы истории. - 2002. - № 4.
4. Булдаков В. Красная смута. - М., 1997.
5. Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции//
Судьба и грехи России. Т.1. - СПб., 1991.
6. Милюков П.Н. Воспоминания (1859-1917).
- М., 1990. - Т.2.
7. ДумоваН.Г. Кадетская партия в период пер-
вой мировой войны и Февральской революции. - М., 1988. - С. 98-99.
8. Набоков В.Д. Временное правительство//
Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917г. - М., 1991.
9. Федотов Г.П. Россия и свобода // Судьба и
грехи России. - Т. 2. - СПб., 1992.
10. Степун Ф. Бывшие и несбывшиеся. - М. -СПб., 1995. - С. 325.
11. Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. - 1917, 20 апреля.
12. Вронский О.Г. Крестьянский «мир» в революционном процессе 1917 года: экспансия общинного традиционализма // Российское общество и власть в XX веке. -Москва-Рязань, 2003.
13. Цит. по: [12, с.296-297].
14. Цит.по: [12, с.296-297].
15. Станкевич В.Б. Революция // Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917г. - М., 1991. - С.293.
16. Армичева В.И. Либералы и власть в России после Февраля 1917г.// Вопросы истории России. - Калининград, 2002.
17. Аскольдов С.А. религиозный смысл русской революции // Из глубины. - М., 1991.
18. Кн. Г.Е. Львов. Воспоминания. - М., 1998.
- С. 254.
19. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. - М., 1990. - С. 114-115
20. Суханов Н. Записки о революции. - Т. 1 Кн. 1-2. - М.,1991. - С. 338.
21. Мансырев С.П. Мои воспоминания о Государственной Думе // Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917г. - М., 1991. - С. 118.
22. Чернов В.М. Листки из политического движения // Отечественная история: проблемы, поиски, суждения. - М., 1992.
23. Ильин И.А. Наши задачи // Собрание сочинений. - Т. 2.
24. Цит. по: Новейшая история Отечества. XX в. Под ред. проф. Киселёва А.Ф. и проф. Щагина Э.М. - Т. 1.
25. Завадовский С.В. Под знаком Временного правительства // Архив русской революции. - Т. 11-12. М., 1991. - С. 33.
26. Федотов Г.П. Февраль и Октябрь // Судьба и грехи России. - Т.2. - СПб., 1992.
27. Федотов Г.П. Будет ли существовать Россия?// Судьба и грехи России. - Т. 1. -СПб., 1991.
28. Федотов Г.П. Правда побежденных // Судьба и грехи России. - Т.2. - СПб., 1992.
29. Федотов Г.П. Судьба империй // Судьба и грехи России. - Т. 2. - СПб., 1992.
30. Федотов Г.П. О национальном покаянии // Судьба и грехи России. - Т.2. - СПб., 1992.
31. Драма российской истории: большевики и революция. - М., 2003.
32. Степун Ф. Мысли о России // Современные записки. - Париж, 1923. - Кн.14. -
С. 397.
33. Кантор В.К. Степун: русский философ в эпоху безумия Разума // Степун Ф.А. Сочинения. - М., 2000. - С. 19
34. Политработник. - 1923. - № 1-2. - С. 36.
35. Федотов Г.П. Письма о русской культуре // Судьба и грехи России. - Т.2. - СПб., 1992.
g
