CC BY
77
ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
УДК 82.091
РЕЦЕПЦИЯ Н.В.ГОГОЛЯ В ТВОРЧЕСТВЕ М.А.АЛДАНОВА
Е.А.Жильцова, В.В.Шадурский
Гуманитарный институт НовГУ, shadvlad@mail.ru
Изучается восприятие личности и творчества Гоголя в художественных произведениях, публицистике и эпистолярии Алданова. Приводится объяснение причин притяжения и отталкивания Алданова от гоголевской прозы.
Ключевые слова: русская классическая литература, рецепция Н.В.Гоголя, творчество М.А.Алданова
The article is devoted to the perception of oeuvre by Gogol in Aldanov's fiction, publicism and epistolary. The explanation of the reasons of Aldanov's attraction and his thrusting off from Gogol's prose is resulted.
Keywords: Russian classical literature, perception of N.V.Gogol’s oeuvre, oeuvre by M.A.Aldanov
В Русском зарубежье для читающего человека русская литература становилась поддержкой внутреннего содержания. И Г оголь, как другие классики, не только издавался, но и становился объектом художественного творчества и научных изысканий [1]. Литературная критика Зарубежья и небольшие художественные произведения, связанные с Гоголем, собраны в тематическую книгу и охарактеризованы современными гоголеведами [2]. Работ Алданова в таких сборниках мы не найдем, хотя «тема Г оголя» появляется еще в первых его статьях и очерках, она станет неизменной частью содержания романов, создаваемых в 1920 — 1950-е гг.
Непосредственное отношение Алданова к Гоголю выражено в сохранившейся переписке [3], оно более понятно. А вот в произведениях Алданова упоминания Гоголя настолько разноречивы и ассоциативны, что нуждаются в специальном рассмотрении. Первой попыткой такого рассмотрения стала работа В.Сечкарева [4], но ее надо существенно дополнять.
«Г оголевского» в текстах Алданова немало, даже в тетралогии «Мыслитель» он с гоголевской обстоятельностью рассказывает об изысканных блюдах аристократов XVIII века. В одной из частей тетралогии, романе «Заговор», есть эпизоды, которые напоминают повесть «Шинель». Акакий Акакиевич задуман автором как «маленький человек», которому не суждено стать счастливым в несправедливом мире. Воплотив свою мечту — обретя шинель, он испытывает возвышающий восторг: «в самом праздничном расположении всех чувств» [5] на мгновение открывает Петербург света, радости и красивых женщин. Потеряв мечту — бунтует, хотя бы и после смерти. Но история Штааля — это кривое зеркало сюжета о Башмачкине. Штааль, замышленный Алдановым всего лишь как свидетель истории, вожделеет запретных удовольствий и получает их, а затем расплачивается на «государевом» суде. Он тоже переходит пределы, но это границы порока: подпольный игорный дом, проститутки, гашиш, игра на большие деньги. Выиграв 20 тысяч,
полный счастья и окрыляющей свободы, Штааль в полубессознательном состоянии надевает «давно не ношенные старые вещи» — «шинель с собольим воротником», «черную казимировую конфедератку с мушковым околышком», строжайше запрещенные Павлом I, и устраивает скандал, бросая невозможное «Да здравствует свобода!» в лицо таинственному «значительному лицу» [6]. Пьяная выходка оборачивается Тайной канцелярией и жестокой расплатой. Его бунт — неосознаваемый, по необходимости, как реакция зверя: «Попал в жерло ада... Вот что значит жить в стране с сумасшедшим царем!.. Эх, Марата бы на него.» (2, 168). Как в случае с Акакием Акакиевичем, так и в случае с Штаалем, развязка одинакова: пройти «по Петербургу победителем» не удалось.
Другое произведение Г оголя, которое в разных алдановских текстах получает неизменно экспрессивные оценки, — повесть «Тарас Бульба». Рассуждая об убийстве Урицкого и романтизируя арестованного Каннегисера, Алданов напишет о «долгих неделях без утешения веры, без торжества победы над смертью перед многотысячными толпами зрителей, без “Слышу!” Тараса Бульбы. Никто не слышал.» (6, 516). Возглас Тараса Бульбы, утешивший кончину Остапа, в контексте скорбного произведения Алдано-ва воспринят без всякой иронии. Но этот же возглас уже по-иному звучит в «Картинах октябрьской революции». Алданов цитирует Л.Д.Троцкого: «И если германский империализм попытается распять нас на колесе своей военной машины, то мы, как Остап к своему отцу, обратимся к нашим старшим братьям на Западе с призывом: “Слышишь?” И международный пролетариат ответит, мы твердо верим этому: “Слышу!..”». Речевая тактика, которую применяет Троцкий по отношению к публике, подвергается иронии Алданова и приобретает мрачно-исторический оттенок: «до сомнительных мук большевистского “Остапа” никому решительно на Западе не было дела» [7].
В романе «Истоки» Желябов боготворит Г ого-ля: «Охотнее же всего он читал “Тараса Бульбу”. Это
было его любимое произведение, — вероятно, отсюда и пошла его революционная кличка. Перовская знала, что он кончит жизнь, как тот Тарас. И у нее было твердо решено, что она умрет вместе с ним, рядом с ним, на одной с ним виселице. Это было единственное сбывшееся из ее желаний» (5, 460). Гоголевский текст помогает Желябову создавать романтический ореол будущего мученика в борьбе за свободу.
Но слова из «Тараса Бульбы», желябовские монологи — это лишь одна возможность оживления исторической фигуры народовольца. Другая возможность — статья в «Рабочей газете», «которую приписывают Желябову» и которую с ненавистью читает другой персонаж, Мамонтов. Его возмущает заразительная способность гоголевской повести — гражданский пафос, который воздействует на современников: «Быть может, зловредную, если не роковую, роль сыграла у нас эта так изумительно написанная шваброй повесть.». Влияние повести на общественную жизнь он и вовсе преувеличивает: «Но злополучным волшебством искусства этот хвастливый вздор заворожил русскую молодежь, — и уж совсем неожиданно для Гоголя все пока пошло на пользу революции: и “есть еще порох в пороховницах”, и “не гнется еще казацкая сила”, и невозможное “слышу!”» (5, 525). И все же когда настроение Мамонтова изменится, восприятие жизни посветлеет, ему станет стыдно за эти свои неумеренные претензии.
Если в художественных произведениях Алда-нов дает возможность взглянуть на Гоголя с разных сторон, то в письмах он односторонен и более категоричен. Так, в его письме к Тэффи содержатся резкие слова об этом гоголевском сочинении: «По-моему лучше всего “Мертвые души” и “Старосветские помещики”, а хуже всего “Тарас Бульба”, где почти все фальшиво и даже не очень талантливо. Тарасы, Остапы, Андрии не слишком ценны ни в “реальном” смысле, ни в “метафизическом” а ля Мережковский» [8].
Алданов — противник не только приемов повествования и вольностей Гоголя в обращении с историей, — это вещи очевидные: «Создавая картину минувшей эпохи, Гоголь весьма свободно обращается с историческими фактами, мало заботится о хронологической точности» [9], — но он противостоит и другому: романтической восторженности гоголевского стиля в сочетании с натуралистичностью некоторых сцен. «Нет ничего хуже смешения стилей», и автор «Тихого Дона» пишет, то как Островский, «то вдруг появляется страница под “Тараса Бульбу”» [10]. В таком контексте должно быть понятно, что писать под «Тараса Бульбу» — mauvais ton.
Отметим странный факт: эрудит Алданов нигде не пишет о знании разных редакций повести Гоголя и о понимании того, что это «социальнополитический миф», «прежде всего героический, исполненный патриотического чувства рассказ, в котором в образе мифического героя Тараса Бульбы прославляется национальная идея» [11]. Вряд ли бы он согласился и с тем, что эта повесть — «притча о целой России, можно догадываться, что всех чающих ее Искупления — ее Светлого Воскресения, Гоголь при-
зывает “на другую, высшую битву” — “на битву уже не за временную нашу свободу, права и привилегии наши, но за нашу душу.”» [12]. Для Алданова существует лишь образ произведения, который признается не соответствующим таланту Гоголя. Товарищество, соборность, цельность русского человека, романтически преподнесенные Гоголем, Алданов не оценил. Вероятно, потому, что он в большей степени придавал значение личности, а не самопожертвованию, самозабвению во имя высокой цели.
Другое произведение Гоголя, получающее неоднозначное прочтение в алдановском творчестве, — поэма «Мертвые души». Сам Алданов «Мертвые души» любит, но его герои воспринимают это произведение по-разному. И способы освоения гоголевской поэмы разноплановы: от риторических приемов (использование цитат в качестве аргументов) до характеристики персонажей (критика характеров романа).
В публицистической работе «Армагеддон» речь идет о следствиях Первой мировой войны, о переделе границ: «Ноздрев показывал Чичикову границу своих угодий; потом, однако, оказалось, что ему принадлежат земли по ту и по другую ее сторону. Этнографические границы, о которых вы говорите, обладают тем же чудесным свойством» [13]. Мысли об относительности в политике приобретают большую убедительность благодаря ассоциации с гоголевскими образами. В другом случае Алданов обращается за ассоциацией с персонажем второго тома поэмы: «Пушкин, Гоголь, Тургенев, Тютчев, Гончаров, Герцен (даже он!), Писемский, Салтыков, Островский, Чехов были либо либералы разных оттенков, либо консерваторы... “Крайние” персонажи в русской литературе — это Рахметов и, пожалуй, боголюбивый откупщик Муразов, но им во всех отношениях грош цена» [14]. Здесь главное не ассоциация: мимоходом Алданов резко отзывается об образе Муразова — как об искусственном, явно не соответствующем гению Гоголя.
В уже поминавшемся романе «Истоки» один из диалогов содержит иронию в отношении персонажа, подавленного своими художническими неудачами: его «умоляют» не прибегать к гоголевскому способу сжигания произведений (4, 553). Здесь же аллюзии и на другие тексты Гоголя. Попутчик рекомендует Чернякову гостиницу, характеризуя ее странной смесью гоголевских слов: «С виду “и вот заведение”, по бессмертному выражению Гоголя, “иностранец из Лондона и Парижа”.» (4, 193). Во фразе незнакомого инженера — контаминация двух цитат. Одна — из первого тома «Мертвых душ», это название вывески бильярда: «Игроки были изображены с прицелившимися киями, несколько вывороченными назад руками и косыми ногами, только что сделавшими на воздухе антраша. Под всем этим было написано: “И вот заведение”» (VI, 11). Другая — из второго тома: «Портной был сам из Петербурга и на вывеске выставил: “Иностранец из Лондона и Парижа”. Шутить он не любил и двумя городами разом хотел заткнуть глотку всем другим портным, так, чтобы впредь никто не появился с такими городами, а пусть себе пишет из какого-нибудь “Карлсеру” или “Копенгара”» (VII,
105-106). Общение посредством литературных цитат не только показывает высокий уровень культуры, но и сближает персонажей-собеседников.
Во фрагментах «Из записной тетради» Алда-нов называет «Мертвые души» «изумительной книгой», убежден, что Гоголь не имел предшественников, что «он не похож ни на кого». Даже худшее в творчестве писателя обладает поразительной силой притяжения: Гоголь не реалист, а мастер гротеска, «вся плохая часть русской литературы вышла из нескольких неудачных страниц Гоголя», — это «является высшей ему похвалой» [15]. Алданов будет весьма оригинален, когда в одном из поздних писем скажет: «Ноздрев — верх художественного совершенства, Коробочка тоже. в “Мертвых душах” все “положительные герои” противны, но все “отрицательные”. на редкость милы и уютны, хоть и взяточники. Да я с наслаждением пожил бы в их обществе! И сам Гоголь их любил, хоть и “обличал”. Писатель же он был, конечно, несравненный» [8].
В романе «Самоубийство» тоже встречаются аллюзии на гоголевскую поэму. Тонышев вскользь характеризует свою страсть к собирательству книг: «Помните у Г оголя обжору Петра Петровича Петуха. Каждый из нас на что-нибудь Петух, если можно так выразиться. Он на еду, я на книги» (6, 99). Еще один герой «Самоубийства», «грузинский социал-демократ», с фамилией на «швили», называя свое имя-отчество, представляется так: «Кита Ноевич... Пожалуйста, не сердитесь, если режу ваше русское ухо, и не смешивайте с гоголевским Кифой Мокиеви-чем.» (6, 361). За жестковатым юморком кавказской речи скрываются черты товарища Джугашвили, видимо, читавшего в юности «Мертвые души». Но вряд ли указанный товарищ очарует читателя щегольством знания гоголевского текста. Он разве что поразит контрастом гоголевскому герою: «Кифа Мокиевич, человек нрава кроткого, проводивший жизнь халатным образом», существование которого «было обращено более в умозрительную сторону и занято. как он называл, философическим вопросом.» (VI, 244). Новый конспиративный псевдоним Иосифа Джугашвили — это, конечно, выдумка Алданова. Вспоминая Гоголя, революционер обыгрывает свой любимый ход. Обычно он брал имена реально существовавших людей, а в алдановском романе в шутку допускает присвоение имени литературного персонажа: этакий остроумный добряк, «душка этот Кита», по словам одной героини.
Разные детали других гоголевских произведений обнаруживаются еще в нескольких текстах Алда-нова. Так, в «Начале конца» в одной из сцен речь идет о взаимоотношениях Вислиценуса и Кангарова: «Случалось в беседах обмениваться и неприятностями, но обычно в форме дружеских советов, по самым лучшим партийным побуждениям, вроде как Гоголь, по самым любвеобильным побуждениям советовал Виельгор-ской не танцевать, ибо она кривобока» [16]. В другом случае Вислиценус вспоминает разговор с Надей, продемонстрировавшей знание «Записок сумасшедшего» Г оголя: «Я не мастерица писать письма. У Г оголя сказано: “письма пишут аптекари”». А вот она вспомина-
ет «Вий»: «Он прелесть что за человек, командарм, хоть в больших количествах невыносим, как канчуки, по мнению гоголевских бурсаков.» [17]. Начинающая писательница находится под сильным впечатлением гоголевской повести, и это отдаляет ее и от влюбленного Тамарина и от самого автора, для которого ассоциация ухаживаний благородного командарма с невыносимыми канчуками просто невозможна. Висли-ценус читает гоголевский «Рим» и, подумывая о возможном отдыхе, наслаждается мечтами того же самого Петуха о рыбной ловле. В раздражении, что ему не удается окончить дни в согласии с собой, он прозревает и понимает напрасность революционных деяний: «Для чего научили весь мир никогда невиданному по беззастенчивости злу? Объявили, что все позволено. а свелось все дело к перемещению Чичикова и Кифы Мокиевича, только без органичности гоголевской жизни, без ее уюта и раздолья — некуда больше скакать тройке.» [18]. Отметим, что многие высказывания Вислиценуса можно обнаружить в письмах Алда-нова 1940-1950-х гг.
Алданов, по нашему мнению, разделяет художника Гоголя, волшебника, которого очень любит, и человека, Гоголя-учителя, которого не понимает и не принимает: «Гоголь, великий художник, учить не мог, так как сам знал очень мало, а в областях для учения особенно важных не знал ровно ничего. Но его друзья, его поклонники, атмосфера эпохи требовали, чтобы он стал “учителем жизни”» [19]. Алдано-вым правит ощущение гоголевской дисгармонии: зажигающего чувства полноты, красоты жизни и охлаждающего голоса веры.
В алдановской рецепции гоголевского наследия не обнаруживается ни «пророческого характера художественных образов», ни «духовного смысла и религиозно-философской проблематики», ставшими «главными темами эмигрантских работ о Гоголе» [20]. Алданов — придирчивый читатель. Он не прощает Гоголю искусственности — не гротеска, а высокого романтического пафоса, натуралистичности и грубости просторечья «Тараса Бульбы». Алданов судит романтическое произведение с точки зрения здравого смысла и психологии, а это мерки, неприемлемые для анализа. Хотя именно Г оголь помогает ему выразить диалектику характеров в романах «Начало конца», «Истоки», «Самоубийство». Но все же Алда-нов никогда не согласится с идеалами позднего Гоголя, религиозным смыслом человеческой жизни.
В.Вейдле отметил, что Алданов первый из русских романистов порвал с традицией отечественной литературы и стал изображать не «человека вне или превыше социальных связей», а преимущественно общество: «Люди привлекают его не поскольку они неповторимы, а поскольку они повторяются. Все мы знали Яценок и Фоминых. но кто скажет, кто насчитывал в числе своих друзей Чичикова, Болконского или Смердякова? Герои Алданова напоминают нам наших знакомых; герои русского классического романа никого не напоминают.» [21]. Алданов стремился к утверждению повторяемого, к объективности, и потому герои его, вопреки Гоголю, напоминают нам знакомых, но самобытными, яркими не становятся.
Восприятие классики бывает различным. Кто-то вбирает в свое творчество лучшие идеи предшественника и становится преемником, кто-то спорит, но продолжает их жизнь, а кто-то, не находя возможности иного приятия, не идет дальше аллюзий и событийных ассоциаций. Как показывает это исследование, в случае с прозой Гоголя Алданов смог показать только третий путь. Но хотел большего.
1. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 10 т. Берлин, 1921; Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. Париж, 1933; Зайцев Б.К. Гоголь на Пречистенском // Возрождение. 1931. 29 марта (№2126); Зайцев Б.К. Жизнь с Гоголем // Современные записки. 1935. №59. С.272-287; Мочульский К.В. Духовный путь Гоголя. Париж, 1934. 152 с.; Бицилли П.
Письма М.А.Алданова к И.А. и В.Н.Буниным // Новый журнал. Кн.№81. Нью-Йорк, 1965. С.128; Алданов М.А. Письмо И.А.Бунину, 9 октября 1950 г. // Там же. С.142; Алданов М.А. Письмо В.А.Маклакову, 9 августа 1950 г. «Приблизиться к русскому идеалу искусства...»: Из литературной переписки М.А.Алданова // Октябрь. 1998. №6. С.154; Алданов М.А. Письмо Б.К.Зайцеву, 25 августа 1954 г. // Там же. С.160.
4. Сечкарев В. Пушкин и Гоголь в произведениях Алданова // Отклики: Сб. ст. памяти Н.И.Ульянова (1904 — 1985) Нью Хэвен, 1986. С.170-185.
5. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: [В 14 т.]. [М.;Л.], 1937 — 1952. Т.3. Повести. 1938. С.157. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте в круглых скобках с указанием тома (римск.) и страницы.
6. Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1991. Т.2. С.168. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте в круглых скобках с указанием тома и страницы.
7. Алданов М.А. Армагеддон. Записные книжки. Воспоминания. Портреты современников. М., 2006. С.163.
8. Алданов М.А. Письмо Н.А.Тэффи, 21 марта 1952 г. // «Приблизиться к русскому идеалу искусства.» С. 158.
9. Воропаев В.А., Виноградов И.А. [Комментарии] // Гоголь
Н.В. Собр. соч.: В 9 т. М., 1994. Т.1-2. С.452.
10. Алданов М.А. Из записной тетради (отрывки) [«Новое русское слово», Нью-Йорк, 1951, 18 марта] // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 кн. М., 1996. Кн.6. С.597.
11. Окутюрье М. «Тарас Бульба». Украинская модель русского патриотизма // Н.В.Гоголь: Материалы и исследования. М., 2007. Вып.2. С.284, 282.
12. Воропаев В.А., Виноградов И.А. Указ. соч. С.463.
13. Алданов М.А. Армагеддон. Записные книжки. Воспоминания. Портреты современников. С.10.
14. Алданов М.А. Письмо Г.В.Адамовичу, 15 июля 1947 г. // «Приблизиться к русскому идеалу искусства.» С. 158.
15. Алданов М.А. Из записной тетради [Современные записки, Париж, 1930, №44] // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 кн. Кн.6. С.587.
16. Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 кн. М., 1995. Кн.4. С.113.
17. Там же. С.252.
18. Там же. С.311.
19. Алданов М.А. Введение в антологию «Сто лет русской художественной прозы». Цит. по изд.: Вековой заряд духовности: Две неопубликованные статьи о русской литературе // Октябрь. 1996. №12. С. 170.
20. Гольденберг А.Х. Ад и Рай Гоголя (к проблеме интерпретации творчества писателя в критике Русского зарубежья) // Н.В.Гоголь и Русское зарубежье: Пятые Гоголевские чтения: Сб. докл. М., 2006. С.89.
21. Вейдле В. [Рец. на кн.: М.А.Алданов. Бегство. Изд. «Слово». Берлин] // Современные записки. 1932. .№48. С.472-475.
Bibliography (Transliterated)
I. Gogol' N.V. Poln. sobr. soch.: V 10 t. Berlin, 1921; Gogol' N.V. Poln. sobr. soch. Parizh, 1933; Zajcev B.K. Gogol' na Prechistenskom // Vozrozhdenie. 1931. 29 marta (№2126); Zajcev B.K. Zhizn' s Gogolem // Sovremennye zapiski. 1935. №59. S.272-287; Mochul'skij K.V. Duhovnyj put' Gogolja. Parizh, 1934. 152 s.; Bicilli P. K.Mochul'skij. Duhovnyj put' Gogolja // Put'. 1934. №45. S.77-79; Vysheslavcev B. K.Mochul'skij. Duhovnyj put' Gogolja // Sovremennye zapiski. 1934. №56. S.427-430; Polner T.V. Veresaev. Gogol' v zhizni. Sistematiche-skij svod podlinnyh svidetel'stv sovremennikov // Sovremennye zapiski. 1934. №56. S.430-432.
Trudnyj put': Zarubezhnaja Rossija i Gogol'. M., 2002. 448 s.; sm.: Sugaj L.A. Gogol' i kul'turnaja zhizn' russkoj jemi-gracii pervoj volny // N.V. Gogol' i Russkoe zarubezh'e: Pjatye Gogolevskie chtenija: Sb. dokl. M., 2006. S.43-54. Sm. takzhe drugie publikacii jetogo sbornika.
Aldanov M.A. Pis'mo I.A.Buninu, 21 dekabrja 1948 g. Pis'ma M.A.Aldanova k I.A. i V.N.Buninym // Novyj zhur-nal. Kn.№81. N'ju-Jork, 1965. S.128; Aldanov M.A. Pis'mo
I.A.Buninu, 9 oktjabrja 1950 g. // Tam zhe. S.142; Aldanov M.A. Pis'mo V.A.Maklakovu, 9 avgusta 1950 g. «Priblizit'sja k russkomu idealu iskusstva...»: Iz literaturnoj perepiski M.A.Aldanova // Oktjabr'. 1998. №6. S.154; Aldanov M.A. Pis'mo B.K.Zajcevu, 25 avgusta 1954 g. // Tam zhe. S.160.
4. Sechkarev V. Pushkin i Gogol' v proizvedenijah Aldanova // Otkliki: Sb. st. pamjati N.I.Ul'janova (1904 — 1985) N'ju Hjeven, 1986. S.170-185.
5. Gogol' N.V. Poln. sobr. soch.: [V 14 t.]. [M.;L.], 1937 — 1952. T.3. Povesti. 1938. S.157. Dalee ssylki na jeto izdanie privodjatsja v tekste v kruglyh skobkah s ukazaniem toma (rimsk.) i stranicy.
6. Aldanov M.A. Sobr. soch.: V 6 t. M., 1991. T.2. S.168. Dalee ssylki na jeto izdanie privodjatsja v tekste v kruglyh skobkah s ukazaniem toma i stranicy.
7. Aldanov M.A. Armageddon. Zapisnye knizhki. Vospo-
minanija. Portrety sovremennikov. M., 2006. S.163.
8. Aldanov M.A. Pis'mo N.A.Tjeffi, 21 marta 1952 g. //
«Priblizit'sja k russkomu idealu iskusstva.» S. 158.
9. Voropaev V.A., Vinogradov I.A. [Kommentarii] // Gogol' N.V. Sobr. soch.: V 9 t. M., 1994. T.1-2. S.452.
10. Aldanov M.A. Iz zapisnoj tetradi (otryvki) [«Novoe russkoe slovo», N'ju-Jork, 1951, 18 marta] // Aldanov M.A. Sobr. soch.: V 6 kn. M., 1996. Kn.6. S.597.
II. Okutjur'e M. «Taras Bul'ba». Ukrainskaja model' russkogo patriotizma // N.V.Gogol': Materialy i issledovanija. M., 2007. Vyp.2. S.284, 282.
12. Voropaev V.A., Vinogradov I.A. Ukaz. soch. S.463.
13. Aldanov M.A. Armageddon. Zapisnye knizhki. Vospo-
minanija. Portrety sovremennikov. S.10.
14. Aldanov M.A. Pis'mo G.V.Adamovichu, 15 ijulja 1947 g. // «Priblizit'sja k russkomu idealu iskusstva.» S. 158.
15. Aldanov M.A. Iz zapisnoj tetradi [Sovremennye zapiski, Parizh, 1930, №44] // Aldanov M.A. Sobr. soch.: V 6 kn. Kn.6. S.587.
16. Aldanov M.A. Sobr. soch.: V 6 kn. M., 1995. Kn.4. S.113.
17. Tam zhe. S.252.
18. Tam zhe. S.311.
19. Aldanov M.A. Vvedenie v antologiju «Sto let russkoj hudoz-hestvennoj prozy». Cit. po izd.: Vekovoj zarjad duhovnosti: Dve neopublikovannye stat'i o russkoj literature // Oktjabr'. 1996. №12. S.170.
20. Gol'denberg A.H. Ad i Raj Gogolja (k probleme interpretacii
tvorchestva pisatelja v kritike Russkogo zarubezh'ja) // N.V.Gogol' i Russkoe zarubezh'e: Pjatye Gogolevskie
chtenija: Sb. dokl. M., 2006. S.89.
21. Vejdle V. [Rec. na kn.: M.A.Aldanov. Begstvo. Izd. «Slovo». Berlin] // Sovremennye zapiski. 1932. №48. S.472-475.
К.Мочульский. Духовный путь Гоголя // Путь. 1934. 2.
№45. С.77-79; Вышеславцев Б. К.Мочульский. Духовный путь Гоголя // Современные записки. 1934. №56. С.427-430; Полнер Т.В. Вересаев. Гоголь в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников // Современные записки. 1934. №56. С.430-432. 3.
2. Трудный путь: Зарубежная Россия и Гоголь. М., 2002. 448 с.; см.: Сугай Л.А. Гоголь и культурная жизнь русской эмиграции первой волны // Н.В. Гоголь и Русское зарубежье: Пятые Гоголевские чтения: Сб. докл. М., 2006. С.43-54. См. также другие публикации этого сборника.
3. Алданов М.А. Письмо И.А.Бунину, 21 декабря 1948 г.
