CC BY-NC-ND
77
Е.В. Балушкина
РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ КАТЕГОРИИ ВРАГА В РЕВОЛЮЦИОННОМ ПОЛИТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ О. КРОМВЕЛЯ И М. РОБЕСПЬЕРА
Статья посвящена компаративному анализу представлений о врагах революции двух ее вождей - О. Кромвеля и М. Робеспьера. Сравнение производится на материале речей, писем, публицистических произведений. В статье реконструируются две, разделенные более чем столетием, социальные картины революционного общества, в аспекте его деления на сторонников и противников революции, причем основное внимание уделяется трансформации, которая происходит с категорией врага. На основании проведенного в статье исследования делаются выводы о классификации «врагов» и о месте названной категории в общей концепции революционной власти.
Ключевые слова: О. Кромвель, М. Робеспьер, Англия, Франция, XVII в., XVIII в., революция, враг, политический словарь.
Оливер Кромвель и Максимилиан Робеспьер - признанные вожди Английской и Французской революций - в своих речах и письмах создали определенную концепцию революционной политической власти. Если сказать точнее, это две концепции, опирающиеся на своего рода «революционный словарь» - совокупность основных ценностей и вызовов революции, которые можно назвать категориями революционной политической власти. Эти категории, названные и определенным образом интерпретированные Кромвелем и Робеспьером, были адресованы группе революционного большинства. В то же время именно данная группа, ее политические, этические и социальные взгляды являлись источником этих категорий.
Одним из таких важных вопросов является вопрос врага. Мы не считаем эту категорию сугубо революционной. Она может
© Балушкина Е.В., 2015
существовать в языке любой власти; но нельзя не заметить, что и в этом случае она говорит нам о некотором чрезвычайном характере если не самой власти, то исторической ситуации.
В революционном дискурсе категория врага приобретает особые черты и колоссальное значение. Революция, по определению, является торжествующим режимом, но при этом ни революционное большинство, ни вообще вся социальная база революции не может составлять все население государства. Кроме того, революция на общем политическом фоне других государств своего времени -явление экстраординарное, что делает страну, в которой революция произошла, не только объектом политического неприятия, но и обязательным объектом интервенции со стороны своих соседей. Таким образом, для революционного правительства и его вождей решение в той или иной форме вопроса о врагах совершенно необходимо, так как революционная власть - это та власть, которая должна беспрестанно защищать себя и призывать сторонников на свою защиту.
Мы сравним представления о врагах революции, которые встречаются в речах и письмах Кромвеля и Робеспьера, и попытаемся проследить за тем, как эволюционировала эта категория революционной политической власти от Английской революции XVII в. до Французской революции XVIII в.
Прежде чем начать детальный разбор категории врага, мы считаем необходимым продемонстрировать, как именно в «революционном словаре» Кромвеля и Робеспьера маркировалась группа сторонников революции, на которую они в своей власти опирались. Ведь определение антагониста, врага, так или иначе, отталкивается от представления о группе «друзей революции».
В своих речах и письмах Кромвель употребляет преимущественно три наименования такой группы - «добрые люди», «добрые англичане» и «добрые христиане». Эти определения весьма четко очерчивают круг, в котором оказываются англичане, разделяющие веру Кромвеля.
Примечателен тот факт, что словосочетание «добрые люди» приобрело широкое применение в Средние века в альбигойской среде, в своем роде «революционной» не только с религиозной, но и с политической точки зрения1.
«Добрые люди» Кромвеля обозначают буквально то же самое, что и «добрые люди» катарских проповедников: это праведники, «святые», т. е. те, кто несет волю Всевышнего и кто предназначен к спасению. Однако время диктует свои условия, и в устах Кромвеля бывшие когда-то сугубо этическими, духовными категориями
словосочетания «добрые люди» или «добрые христиане» приобретают отчетливое политическое значение. Они переходят из средневековой лексики в революционный словарь Нового времени.
Робеспьер, хоть и изредка, тоже использует характеристику «добрый». Однако используемое им в этих случаях выражение «bons citoyens»2 - «добрые граждане» - в словаре Робеспьера, скорее, тавтология. Плохих граждан для Робеспьера нет, ведь таковые были бы уже не достойны высокого звания «гражданина».
«Добрые люди» Кромвеля, кроме того, категория весьма архаичная. «Good men» - здесь, как и в русском переводе, мы видим в прилагательном два значения: «good» как совершенный, отвечающий нравственным требованиям к человеку и христианину, и «good» как принадлежащий к категории добра в дихотомии «Добро - Зло» («Good and Evil»). Используя такую лексику, оратор уже не нуждается в том, чтобы подыскивать термин для представителей антагонистической группы, так как антидобро - это по умолчанию зло.
«Патриот», «гражданин» - конечно, эти слова также окрашены в светлые тона, но им не хватает той самой архаичной чистоты и прозрачности. Именно поэтому рождаются специальные наименования: «враги Революции», «спекулянты», «подозрительные».
Общество «добрых людей», пуритан, как и идеальная община уже упомянутых альбигойцев, построены на жестких границах, отделяющих святых праведников от враждебного им неправедного мира. В этом сила альбигойской церкви, в этом сила кальвинизма и именно в этом основная сила английского революционного пуританизма. Категория «добрые люди» по-средневековому замкнута, в нее нет возможности проникнуть извне. Во Франции за лояльность делу революции «гражданином» мог стать и иностранец, и даже аристократ. Франция знала гражданина Клоотса и гражданина Эро де Сешеля. В эпоху Английской революции «добрым человеком» не мог стать ни один католик, ни один кавалер и тем более ни один ирландец.
Примечательно, что при этом как Кромвель, так и Робеспьер имели тенденцию представлять, по возможности, весь свой народ в качестве своих сторонников. Так, для Кромвеля «англичане» - это английские протестанты, «добрые люди», а для Робеспьера «французы» - это французские патриоты, именуемые также «гражданами». И как в войне Кромвеля врагами оказываются в том числе и англичане, не разделяющие устремлений пуританской фракции Парламента, так у Робеспьера в категорию врагов попадают фран-
цузы, обозначенные им как «враги Конституции». Все эти категории можно обобщить заимствованным из речи Робеспьера понятием «внутренние враги». При этом надо помнить, что в словаре Кромвеля врагами («enemies») назывались только противники в военных действиях.
А что же с внутренними врагами? Неужели Кромвель не видел таковых? Отнюдь, он видел их не менее чем Робеспьер, но в отличие от последнего, создавшего в своих речах их развернутую классификацию, Кромвель не нуждался ни в чем подобном. Дело в том, что как человек, обязанный своим новым положением армии и считавший войну чем-то само собой разумеющимся, он просто не представлял себе более естественного способа борьбы с врагами, чем военная расправа. Таким образом, никакого политического террора как самостоятельного явления для него не существовало. Это не значит, что Кромвель не применял его против своих политических противников, но, как верно заметил К. Хилл в своей монографии «God's Englishman», он редко вступал в открытую личную конфронтацию с ними на общественно-политической арене, мог совершенно свободно полемизировать с людьми иных взглядов, дискутировать, скажем, с Джорджем Фоксом или Джоном Роджерсом3.
Кромвель в своих речах и письмах, за редкими исключениями, не различает одной категории своих врагов от другой. В протоколе допроса Кромвелем офицера собственной армии Ладлоу, обвиненного в распространении литературы мятежного характера, мы встречаем такой диалог:
Ладлоу: Несложно сказать, чего бы мы хотели... Того, за что мы сражались - чтобы нация управлялась правительством по ее собственному согласию.
Кромвель: Я также за правительство по согласию, как любой другой человек. Но где искать это согласие? Среди партии прелатистов, пресвитериан, индепендентов, анабаптистов или левеллеров?4
Из этого текста и других, менее развернутых, но подобных замечаний, встречающихся в известных нам словах Кромвеля, мы можем сделать вывод о том, что ему было свойственно смешивать религиозное и политическое на средневековый манер. На этом, однако, параллели не заканчиваются. Слова Кромвеля подтверждают, что он не видел большой разницы также между политическими противниками и противниками в межнациональном военном конфликте, что также является представлением, свойствен-
ным Средним векам: «Я предпочту быть побежденным властью Кавалеров, чем властью шотландцев, и предпочту шотландское влияние ирландскому; и я думаю, что из всего это последнее - самое опасное»5.
Таким образом, враги Кромвеля могут быть населением другого государства, иноверцами или политическими противниками. Во всех случаях их сопротивление подавляется при участии армии. Есть у этих врагов Кромвеля еще одна общая черта - они мятежники против воли Всевышнего, и их конец предрешен. Кромвель пишет в Совет армии:
Вам известно, как радуется Бог тому, что вы раздавили всех ваших врагов, как в этом королевстве, так и в королевстве Шотландии, и что вы, в простоте своего сердца, оказали сопротивление этим врагам на честных и религиозных основаниях, как того должно требовать от себя честным и религиозным мужам... Ибо сам Бог сделал эту работу без нас, и если кто недоволен Его инструментами, то их гнев направлен на Господа, а не на них6.
Здесь все же политический аспект врагов смешан с национальным. Но есть немало примеров и чисто политического контекста. Приведем один из наиболее ярких. В письме от 25 мая 1649 г. Кромвель пишет «о действиях армии против этих названных левеллеров, и об их подавлении, и как их план, по воле Божьего провидения, остановлен и не будет продвигаться далее в королевстве, что в противном случае могло бы стать чрезвычайно опасным и разрушительным для всей нации»7.
Таким образом, мы видим картину, когда враги, как и война против них представляется чем-то обыденным, порожденным разными причинами и источниками, их природа не занимает Кромвеля, их объединение происходит только в точке их столкновения с его интересами и, что ни в коем случае не является парадоксом, с волей Бога.
Теперь обратим свой взгляд на представления Робеспьера о своих врагах. Как он называет их? «Враги революции», «враги республики», «враги свободы». В своих речах Робеспьер сам создает четкую систему классификации этих «врагов». Во-первых, враги, как и война (в противоположность представлению Кромвеля) не есть нечто естественное в политической жизни общества. Война, как мы видели выше - лишь крайняя мера, враги, как мы сейчас продемонстрируем, - это девиация. Стоя на такой позиции, Робеспьер не может позволить себе усматривать различные причины существования
врагов революции, ибо если есть более, чем одна причина - то это уже не может считаться исключением:
Я говорил об иностранных дворах. Вот настоящие виновники наших бед и наших внутренних раздоров. У них есть два рода армий - одна находится на наших границах, обессиленная, почти разрушающаяся; другая, более опасная, находится среди нас: это армия подкупленных шпионов, мошенников, которые проникают всюду, даже в народные общества8.
Робеспьер видит, что внутренних врагов гораздо больше, чем может быть подкупленных мошенников, но от своей позиции не отступает. В противном случае ему придется признать, что народ либо полон изменников, либо не единодушен в преданности революции. Происходит расширение категории внутренних врагов. Ноябрь 1793 г., Общество друзей свободы и равенства:
Два рода людей особенно стараются служить нашим врагам и погубить республику. Это, с одной стороны, слабые, заблуждающиеся патриоты, являющиеся лишь эхом мошенников. С другой стороны, это эмиссары наших врагов, скрывающиеся среди нас9.
На рубеже 1793-1794 гг., на фоне разворачивающейся схватки дантонистов и эбертистов между собой и одновременно их борьбы с якобинским центром, особенно ярко проявляется работа такой связки на практике. Сначала Робеспьер пытается представить и Дантона, и Эбера заблуждающимися патриотами, чтобы не растревожить ситуацию и не обозлить многочисленных сторонников одного и другого. Затем, наблюдая, как ширится число этих сторонников и как все более смело и откровенно они выступают, он вынужден переместить их в ряды подкупленных зарубежными дворами изменников. И не только лично их, но и их последователей:
Иностранные государства подкупают среди нас клику умеренных и клику изменников, которые под маской чрезмерного патриотизма хотели истребить патриотов. Иностранным государствам безразлично, какая из этих двух клик победит10.
Справедливости ради надо сказать, что такой взгляд не всегда был свойственен Робеспьеру, это как раз тот редкий случай, когда мы довольно явственно видим разницу между его представлениями до того, как он обрел полноту власти, и после этого. В одной из своих речей, произнесенной до июльского кризиса и, следователь-
но, до восстания 10 августа, Робеспьер указывает на внутреннее происхождение врагов Франции:
Коварный двор, коалиция наглых патрициев, которые, будучи ранее законодателями, сохранили для себя, вопреки Декларации прав, военные посты, необходимые им для того, чтобы предать нас и заковать в цепи, административные органы и суды, заполненные интриганами, подкупленными золотом цивильного листа или надеждой на несменяемость, нечистоплотное сборище различного рода негодяев, у которых на устах конституция, а в сердце - деспотизм и убийство, -вот кто враги Отечества, и бороться с ними нужно в Париже11.
Впрочем, и «двор» и заискивающие перед ним «негодяи» вполне органично смыкались в сознании Робеспьера с точно такими же иностранными дворами. А вот идея о том, что настоящая борьба с врагами республики идет в самой республике, а отнюдь не на ее границах в сражениях против иностранных армий, остается для Робеспьера неизменной на протяжении всей его политической деятельности.
После июльского кризиса Робеспьер призывает с трибуны к суду над врагами республики - тем самым двором, генералами, министрами и т. д. Он настаивает на законном, в его понимании, ведении борьбы с ними:
Зачем прибегать к чрезвычайным мерам, даже если они и допускаются интересами общественного блага, чтобы добиться наказания заго-ворческого двора и генералов - мятежников и предателей. исполнения всех законов, защищающих общественную и индивидуальную свободу. Сражайтесь с нашими общими врагами лишь оружием законов12.
Однако, несмотря на то что Робеспьер, в отличие от Марата, или позже - Эбера, всегда стремился подчеркнуть законность расправы над врагами революции, эта расправа имела немного общего с правосудием. В своей борьбе с внутренними врагами Робеспьер в конце концов положился на машину террора. Что такое террор, каковы его основания, каковы его задачи - на все эти вопросы Робеспьер прямо отвечает сам в одной из своих, возможно, самых известных речей. 5 февраля 1794 г. Конвент:
Если движущей силой народного правительства в мирный период должна быть добродетель, то движущей силой народного правительства в революционный период должны быть одновременно добродетель и террор: добродетель, без которой террор губителен, и террор, без которого добродетель бессильна13.
И здесь же Робеспьер дает определение террора: «Террор - это не что иное, как быстрая, строгая, непреклонная справедливость»14.
Как и Кромвель, Робеспьер полностью включал себя в группу антагонистов. Но как разнились картины мира первого и второго в области классической дихотомии: «наши и враги»? На наш взгляд, таковое различие проливает свет на изменения, произошедшие с самим феноменом революции за период времени, разделяющий наших героев.
Категория врагов в революционные времена приобретает четкость и значимость, не меньшую, чем во времена войн. Это не абстрактное рассуждение, не вопрос разнящихся интересов или политических устремлений тех или иных групп. Это установление демаркационной линии, за которой лежат идеи и люди, уничтожение которых - одна из основных задач, которую ставят перед собой вожди революции во имя ее торжества.
Враги - это категория, которую нельзя игнорировать при аналитическом исследовании революционных процессов. Она является неотъемлемой частью революционного дискурса, более того, она необходима вождю, чтобы осуществлять саму революцию, и чтобы поддерживать свою власть. Кроме того, важность этого аспекта подкрепляется тем, что вопрос врагов - это та точка, где соединяются внутренняя и внешняя политика революционного правительства.
В целом враги революции и революционного правительства соответственно (т.к. вождь революции, раз он действительно является таковым, не разделяет этих понятий), по нашим наблюдениям, представляют собой в обоих рассмотренных случаях три группы:
1) сторонники прежней власти, сверженной революцией, или представители сословий, могущество которых базировалось на этой власти (кавалеры, роялисты, аристократы);
2) политические оппоненты-революционеры и их сторонники (левеллеры, диггеры, жирондисты и т. д.), иными словами все те, кто, являясь сторонником революционных преобразований в обществе, видит их иначе;
3) внешние враги и их «представители».
Прежде чем подвести итоги в части соотношения этих трех групп врагов в двух революциях и их взаимосвязи между собой, мы остановимся чуть подробнее на третьей категории, единственной претерпевшей серьезные изменения от Английской революции к Французской, оставаясь в то же время вполне идентифицируемой.
Основной внешний враг Кромвеля - католический Рим и особенно его глава - Папа. Вне всяких сомнений, основным мотивом для Кромвеля здесь был мотив религиозный, но нельзя сбрасывать
со счетов и политический аспект включения Папы в категорию «врагов». Глава католической церкви в международной политике XVII в. - все еще одна из основных фигур, он не просто ведет свою политику, но и властен над курсом многих государств, и ему не составляет труда организовать крупномасштабную войну против Англии. Кроме того, по объяснимым причинам, Папа - тот человек, вокруг которого группируются наиболее консервативные элементы, а значит, именно от него будет исходить наибольшая нетерпимость в отношении революционных преобразований где-либо, и в особенности таких, где был обезглавлен король, симпатизировавший католической церкви. Что касается «представителей» Римского престола - это те самые ненавистные Кромвелю «паписты», эмиссары Рима при иностранных дворах, католические народы (в первую очередь, наиболее близкие Англии исторически и географически) и, наконец, англичане-католики.
Основной внешний враг Робеспьера - иностранные тираны, их министры и дворы, организующие и оплачивающие интервенцию против Республики, а также работающие по их приказам на территории Франции эмиссары и изменники, купленные на их деньги.
Как можно заметить, с поправкой на перемещение этой группы из полурелигиозной-полуполитической плоскости в сугубо политическую образ внешнего врага остался практически незатронутым изменениями. Прежними остались даже различные подгруппы, ранжированные по мере своей удаленности от «вражеского логова». Сохранился и мотив подкупа, или финансовой зависимости врагов более низкого ранга от таковых рангом выше, своего рода порочная схема связи тех, кто объединился против революции.
Однако нельзя не заметить, что именно этот, последний мотив получил наибольшее развитие от Английской революции к Французской. И именно на нем, на наш взгляд, основывается главное смещение, произошедшее в области взаимосвязи всех трех групп врагов и общей картины этой категории революционной политической власти. В представлении Робеспьера, что прослеживается во всех его речах, посвященных данному вопросу, все три группы врагов были теснейшим образом связаны между собой - фактически, на них всех распространились условия, обозначенные нами выше для группы внешних врагов; и роялисты (в особенности, мятежные вандейцы и им подобные), и политические оппоненты Робеспьера в революции (в разное время: фейяны, жирондисты, дантонисты и т. д.), и эмиссары иностранных дворов - все эти ветви сходились к одному корню зла: тиранам иностранных государств, заинтересованным в падении Республики любой це-
ной. Именно они, по словам Робеспьера, из «кабинетов Лондона и Вены» снабдили финансовой поддержкой и Лафайета, и вождей Вандейского восстания, и Эбера. Чтобы сохранить видимость абсолютно солидарного, лояльного к революции и своему правительству большинства - народа Франции, Робеспьер до самого конца продолжал уверять своих слушателей в единстве и полной централизации врагов Республики.
Кромвель, очевидно, не нуждался в такой конструкции, и его картина врагов революции отнюдь не стремилась к тому, чтобы продемонстрировать все группы этих врагов в нерушимой связи между собой. И если определенная религиозно-политическая связь тяготевшего к католицизму короля Карла I и Папского престола проскальзывает в речах Кромвеля, то ему совершенно точно чужда попытка узреть связь между папистами и левеллерами. Мы уже приводили цитату, из которой понятно, что Кромвель видел представителями различных «партий» левеллеров, пресвитериан и индепендентов15.
Это системное различие, задающее магистральное направление развитию концепции революционной власти для последующих исторических революций16, все же не отменяет того сходства, которое существовало в данном аспекте представлений у Кромвеля и Робеспьера.
Речь идет об упомянутой выше связи внутренних и внешних дел в революционной политике. В Англии XVII в. для Кромвеля и его сторонников была очевидна связь между главным внутренним врагом -королем и главным внешним врагом - Папой. Ту же самую связку мы видим и в словах Робеспьера (и они, как известно, были отражением представления большинства). Король Людовик XVI - тиран. Сродни ему тираны других государств, и они заинтересованы в свержении революционной власти и восстановлении на троне своего собрата.
В первом случае связь короля и внешнего врага - религиозная, во втором случае - политическая. Здесь еще раз заявляет о себе секуляризация, окончательное смещение концепции революционной власти из религиозной плоскости в политическую.
Примечания
«Катарская церковь состоит из двух типов людей. Одна часть - это простые верующие, которые надеются на освобождение своей души, но живут в ожидании этого почти так же, как все, за исключением того, что они воздерживаются от участия в любой католической службе; другая часть - это пастыри, которых
инквизиция называет "совершенными", хотя сами они себя так не величали, они именуются просто "добрыми людьми", или еще "старцами"» (Мадоль Ж. Альбигойская драма и судьбы Франции. СПб., 2000. С. 97).
2 См., например: Robespierre M. Œuvres complètes: En 10 vols. Vol. 8. P., 1954. P. 47.
3 См.: Hill Ch. God's Englishman: Oliver Cromwell and the English Revolution. L., 1970. P. 213.
4 Cromwell O. The Writings and Speeches of Oliver Cromwell: En 4 vols / With introd. by W.C. Abbot. Vol. 4. Cambridge, 1947. P. 221. Здесь и далее перевод с англ. и фр. Е.В. Балушкиной.
5 Ibid. Vol. 2. Cambridge, 1939. P. 38.
6 Ibid. P. 37.
7 Ibid. P. 74.
8 Robespierre M. Op. cit. Vol. 10. P., 1967. P. 198.
9 Ibid. P. 162.
10 Ibid. P. 411.
11 Ibid. Vol. 4. P., 1939. P. 307-308.
12 Ibid. P. 297.
13 Ibid. Vol. 10. P. 357.
14 Ibid.
15 См.: Cromwell O. The Writings and Speeches... Vol. 4. P. 221.
16 Ср. с подобными идеями вождей социалистических революций, где как сторонники революции, так и ее враги воспринимались как целиком однородные группы, но уже в мировом масштабе. Таким образом, можно сделать вывод, что революция как исторический феномен стремится: 1) к полной однородности, недискретности сторонников революции, 2) к созданию представления о едином блоке врагов революции, 3) к поляризации этих двух групп, полному вытеснению из своей картины политической жизни любого третьего элемента.
