CC BY-NC-ND
117
Личность, общество и власть в ХУТ-ХХ веках
Е.В. Балушкина
ПОЛИТИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ ОЛИВЕРА КРОМВЕЛЯ
Статья представляет собой попытку исследования ключевых понятий и категорий, входящих в «политический словарь» вождя Английской революции Оливера Кромвеля. Используя в качестве источников речи и письма Кромвеля, а также протоколы заседаний Военного совета и Парламента, автор статьи обозначает круг этих понятий, являющихся, по сути, не просто элементами политического дискурса, но своего рода вызовами, которые ставит перед своими вождями любая революция. В статье проводится структурный, лингвистический и контекстуальный анализ этих категорий и определяется их место в системе политических взглядов О. Кромвеля. Автор предлагает взглянуть на круг нравственных, социальных и политических вопросов Английской революции XVII в. через призму ответов, которые давал на них человек, сумевший сделать это на ее языке.
Ключевые слова: Английская революция, Англия XVII в., лорд-протектор, Оливер Кромвель, Парламент, политический словарь, пуритане.
Нередко можно услышать такую мысль, что революция - процесс настолько стремительный и непредсказуемый, что вождями ее становятся случайные люди. Это верно лишь до некоторой степени. Они «случайны» лишь в том смысле, что нередко это не те лица, которые на первый взгляд должны были бы возглавить революцию. Однако есть аспект, который позволяет сказать, что эти люди - самые что ни на есть неслучайные. Ведь именно они в своих речах, воззваниях и письмах смогли выразить все основные
© Балушкина Е.В., 2012
Е.В. Балушкина
проблемы революции и сделать это на языке тех, чьими руками и чьими интересами эта революция двигалась вперед.
В качестве яркого примера можно привести ключевую фигуру Английской революции - Оливера Кромвеля. Путь этого человека - это путь от весьма неприметного человека, сочувствовавшего идеям революции, всего лишь «одного из» тех деятелей, которых она несла в своем бурном потоке, до фактического правителя великого Европейского государства, ведшего, как казалось, нескончаемую войну, автора законов, вершителя судеб тысяч граждан.
Основная задача данной статьи - дать характеристику тем категориям политического дискурса, которые занимали ведущие позиции в речи Кромвеля и которые можно было бы отнести к «политическому словарю» вождя Английской революции. Нас интересуют здесь как сами ключевые слова и понятия, так и контекст их употребления и, как следствие, сама форма построения аргументации на их основе. Статья представляет собой структурный, лингвистический и контекстуальный анализ этих категорий. Такой подход позволяет нам обозначить их место не только в политическом словаре О. Кромвеля и сознании его современников, но и в историческом контексте прошлого и будущего.
Мы нарочно обходим здесь вопрос, не раз обсуждавшийся в историографии, касательно исторической правомерности присвоения Английской революции самого определения «революция». Для нас революция - это некоторый эволюционирующий исторический и социально-политический феномен, а не только формально определенное заданными параметрами единомоментное событие. И в этом отношении мы включили бы в это понятие не только безоговорочно признаваемые историографией европейские революции -от Французской XVIII в. до Русской века XX, но и неоднозначную Английскую революцию и даже восстанавливаемую на этой линии «прото-революцию» - церковную Реформацию. Ведь Английская революция XVII в. была выстроена и реализована на базисе, созданном Реформацией: ее основой было сомнение в монополии короля на политическую истину с позиции религиозной и божественной правды, то есть и лидерами, и рядовыми участниками революции Бог воспринимался как гарант требуемых свобод - как сторонник, стоящий над королем и одновременно - на стороне революции. И не удивительно, что именно Оливер Кромвель - выразитель ее идей, вождь ее армии, позиционировал себя и почитался сторонниками как человек религиозный и нравственный. Иными словами, вождь воплощал собой некоторый формальный идеал, и так как
Политический словарь Оливера Кромвеля
сами идеалы базировались на религиозной основе, то и вождь был соответствующим.
Именно отсюда мы и начнем анализ «революционного словаря», тех самых социальных и политических категорий, не зная которых и не оперируя которыми не представляется возможным перевернуть те страницы истории, на которых начертано слово «Революция».
Мы начали уже говорить о категориях, связанных с религиозным и с божественным, и не зря. Все без исключения биографы Кромвеля отмечали проходящую через всю его жизнь и деятельность исключительную религиозность. Исключительную, как мы понимаем, только для потомков. Религиозность Кромвеля была естественным следствием его воспитания в том времени, в котором ему довелось жить, и в той совершенно особенной среде, которую породил пуританизм в Англии.
В своей работе «Кромвель и его время» М.А. Барг правдиво говорит о жесткости пуританской веры, основанной на идеях Кальвина. Однако, на наш взгляд, он ошибается, когда называет ее «религией, менее1 обремененной чудесами, легендами и идолами»2.
Эта религия была упрощенной в обрядовом, церемониальном отношении, она была более демократичной, но именно в ней была вера в чудо, которой не знали ни англиканская, ни даже католическая церкви. В католичестве чудо было событием единичным, уделом святых древности. Пуритане имели сознание куда более мистическое, чем любой англиканин и католик своего времени, ибо что может быть большим чудом, чем твердое убеждение, полученное в прямом откровении от Бога в собственном спасении, в собственной богоизбранности и даже святости?
Обратим внимание на характерные обращения к Богу в речах и письмах Кромвеля, как-то: «Вы видите, что Всевышний не перестает защищать нас. Я снова повторяю, что Господа следует благодарить за это, ибо это его работа». Или «Ничья другая рука не проявляется в этом, кроме руки Всевышнего»; «Поистине, наше дело не есть дело нашего ума или нашего мужества и силы» и т. д.
Высший арбитр Кромвеля, несомненно, стоит на его стороне -на стороне, как говорит он сам, - «добрых людей», «святых». И в этом - главная его сила, как и главная сила кальвинизма.
Издатель документов и исследователь биографии Кромвеля В. Эббот выдвинул предположение, что эти обращения были своеобразным риторическим приемом, использовавшимся абсолютно сознательно3. И с этим трудно не согласиться, так как именно такая
Е.В. Балушкина
риторика должна была встретить понимание современников; кроме того, подобная позиция позволяла Кромвелю-оратору преподносить аудитории свои решения без всякой доказательной базы, но с обязательным напоминанием об одобрении такого решения Богом. Именно это и есть основной способ трансляции своего дискурса на аудиторию - будь то военных или политиков: Кромвель совершенно не был способен последовательно доказывать свою точку зрения, но он умел убеждать в ее божественном происхождении и искусно вынуждать аудиторию соглашаться с ним, повторяя одно и то же сколь угодно много раз и исподволь, а порой и открыто, угрожая гневом Божьим. Такое содержание Кромвель облачал в самые различные формы, используя их не только в общественных речах, но и в личной переписке, как, например, это следует из письма его генералу Томасу Фэрфаксу от 21 декабря 1646 г. «Мы получили длиннейшую петицию от Сити. Как она ударяет по армии и какие другие цели преследует, Вы увидите из ее содержания; а также увидите, каковы в настоящее время господствующие настроения и чего еще можно ждать от людей. Но есть нам утешение и содействие - Бог в небесах, и он творит то, что Ему угодно. Его, и только Его воля восторжествует, каковы бы ни были помыслы или неистовство людей»4.
Следует сказать также, что такая риторика была присуща не одному только Кромвелю - это была, во многом, речь его времени. Так или иначе, согласны мы с В. Эбботом или нет, нам следует признать, что словарь Английской революции XVII в. содержит слово «Бог» в его самом прямом значении. Именно его именем творится и война, и политика. Он - ее движущая сила и ее оправдание: ведь власть Бога выше власти короля, и Его воля выше воли любого из смертных. Сила Кромвеля и его людей именно в их непреложной уверенности в том, что их стремления совпадают с этой самой высшей, божественной волей.
В письме Кромвеля спикеру Парламента Уильяму Ленталу мы встречаем такое подведение итогов взятия Дрогеды, казавшейся неприступной крепостью, - ключа к Северной Ирландии: «Разве это не очевидно? То, что заставило Ваших людей идти на штурм столь отважно, и был Дух Господень, который дал Вашим людям храбрость и забрал ее, который дал храбрость врагу и забрал ее, и снова отдал Вашим людям, и вот откуда этот удивительный успех; и как прекрасно, что вся слава принадлежит одному лишь Богу»5. Однако в этих восхвалениях Всевышнего есть и оборотная сторона. Ведь Богу принадлежит не только слава кровавой победы, но и ответственность.
Политический словарь Оливера Кромвеля
Для Кромвеля-военачальника характерен такой оборот в письмах-отчетах перед Парламентом или перед главнокомандующим, как «избежать кровопролития». Кромвель нередко говорит, что именно это - основное его стремление. И все же одна только Ирландская кампания знает немало примеров, когда войска под личной командой Кромвеля полностью разоряли город, уничтожая не только его гарнизон, но и большую часть мирного населения. И этому Кромвель находил объективные причины. Во-первых, как мы уже говорили, личное участие, «присутствие Бога», «Дух Господень», судивший так; а во-вторых, упрямство и «своеволие» ирландцев. «Люди и селения6, которые я прохожу, не могут страдать иначе как по причине собственного своеволия»7. Здесь речь идет не только и не столько об упрямстве защитников города перед лицом Английской армии, о нежелании сдаваться, сколько о собственно своеволии их, об их противлении божественному провидению. По вступлении в Дублин, 15 августа 1649 г., Кромвель произносит речь, в которой недвусмысленно говорит об этом, утверждая, что война, которую он ведет, есть «труд против жадных до крови варваров-ирландцев <...> за распространение Христова Евангелия и за установление истины и мира»8. В конце концов, собственная вина ирландцев естественным образом увязывается с гневом Божьим, что неизбежно ведет Ирландию к гибели, а Кромвеля к победе. Именно поэтому он так вдохновлен, так уверен и так убедителен. И вот один из прекраснейших примеров, как работала для Кромвеля такая связка, - отчет У. Ленталу о взятии Вексфорда, датированный 14 октября 1649 г.: «Господь в праведной справедливости своей осудил их, сделав жертвами солдат, уничтоживших столь многие семьи и заставивших кровью искупить жестокости, учиненные над бедными протестантами»9. Эта фраза, на наш взгляд, очень показательна, за что заслуживает особого внимания. Дело в том, что начало ее, в соответствии со смыслом, следовало бы перевести на русский язык как «Господь в праведном гневе своем осудил их». Однако оригинальный текст предлагает нам несколько другую форму: «in His righteous justice, brought a just judgment upon them». Иными словами, мы видим перед собой фразу, в которой слова с основой «just» встречаются трижды, кроме того, в ней присутствует полный синоним «just» - «righteous». Таким образом, из этой фразы достаточно непросто понять, идет ли речь о «справедливости» или о «праведности».
Сравнив это высказывание с другими, созданными в тот же период и имеющими сходный контекст, мы можем с определенной
Е.В. Балушкина
уверенностью сказать, что для речи Кромвеля было характерно использовать «справедливость» («justice») в значении «суд» («judgment») в словосочетаниях «in His righteous justice» или «in a righteous judgment of God»10. Фактически Кромвель никогда не использует «справедливость» в ее юридическом значении, говоря о справедливости, он имеет в виду Божий суд. А прилагательное «just» в данном случае также означает не «справедливый», а «истинный» или «праведный». Это, вероятно, объясняется тем, что для Кромвеля нет никакой отдельной «справедливости», существующей автономно от справедливости Божественной, поэтому он и использует эти слова как синонимы, применяя к обоим значение второго.
Любопытно в этом отношении рассмотреть такое высказывание Кромвеля, отражающее его предствление о политическом устройстве государства: «[Касательно вопроса о евреях]11. Первоначально они [разделились на] семьи, в составе которых они жили, и у них были главы семей, чтобы управлять ими, [затем] они были под властью судей, и [лишь затем] под властью королей. Когда они пришли к желанию иметь короля, они его получили; первоначально на выборной основе, а впоследствии - на основе наследования. И при каждом из этих типов правления они были счастливы и довольны. Если вы делаете все, что возможно, если вы хотите изменить форму правления к лучшему, то это добродетельный труд. [И все же] это, по словам Павла, "прах и мусор по сравнению с Христом"»12.
Кромвель, очевидно, не видит большого значения в том, в какую именно политическую форму облечена власть и каким способом она взаимодействует с обществом. Он не ставит власти условий -кроме одного - соответствия ее божественной воле. И все же обстоятельства ставят перед вождем революции проблему социального и политического переустройства.
Революция ломает старую форму общественного устройства, устанавливая взамен ее новую, и в этом случае установление нового наименования является не только формальным, но и очень глубоким политическим и идеологическим актом.
Кромвель называет свое государство «Commonwealth», что в современном наименовании Британии переводится на русский язык как «содружество», однако этот перевод не совсем верен по отношению к современной Англии и в корне неверен, если речь идет о XVII в. Само слово употребляется уже в среднеанглийском языке в форме «commun welthe» с конца XV в. После первой половины XVI в. это слово, встречающееся в работах представителей
Политический словарь Оливера Кромвеля
английского Ренессанса в формах «common wealth (weal)» и «commonwealth» используется уже и в общем значении «общественного блага», и в качестве обозначения формы государственного устройства.
Английское «œmmon wealth» является дословным переводом латинского «res publica», где «publica» - это «общественный, народный», а «res» предстает в одном из своих значений - «имущество, состояние». Английское «wealth» лучше всего переводится на русский язык как «благополучие». Такой перевод передает двузначность этого понятия. Благополучие выражает одновременно и защищенное существование, и имущественный достаток. Таким образом, основные смыслы понятия «commonwealth» - «общественное благо», «народное благополучие».
Для более глубокого понимания вопроса проведем параллель с более современной вариацией того же слова, закрепленного Французской революцией, - «République» (фр.), то есть республика. Это не что иное, как калька с латыни, с того же самого словосочетания «res publica», где «res» принимает другое, более распространенное свое значение - «власть». Римское «res publica» есть перевод греческого термина «демократия», то есть «власть (Kpaxoç) народа». Именно это ее значение было важно для Французской революции -власть народа в качестве противоположности власти короля. Вкупе с аллюзией на римскую республику, которую давало заимствованное понятие, со времен Возрождения крепко вошедшее в обиход, слово «Республика» было полно политического и юридического значения, и при этом (в отличие от Commonwealth) не несло никого оттенка материального фактора.
Таким образом, мы видим перед собой некоторое противопоставление двух концепций, бывших переводами и переложениями одного и того же римского понятия: не следует объяснять, какая смысловая пропасть лежит между «общественным благополучием» и «властью народа».
«Commonwealth» Кромвеля, с его акцентом на приземленном, материальном аспекте государственного устройства, прекрасно иллюстрирует и сдержанность пуританина-землевладельца Кромвеля, и общую почти средневековую практичность Английской революции.
Однако даже если сама концепция нового государственного устройства разделяется большинством людей, это новое государство не может быть основано без разрушения старого. И здесь революция ставит перед своим вождем особую задачу - она возлагает на
Е.В. Балушкина
его плечи решение об устранении этой самой старой власти. Надо заметить, что именно это событие во многом является ключевым, поворотным в истории революции. Тот, кто сможет решить эту задачу, и окажется в конечном итоге тем, кто сосредоточит в своих руках революционную власть.
Кромвель на первый взгляд не был тем, кто должен был решить судьбу короля. Однако именно его усилиями судебный процесс был начат и доведен до конца.
В декабре 1648 г. в своей речи по поводу суда над королем Кромвель сказал: «Коль скоро само Провидение и необходимость привели их (депутатов Парламента - Е. Б.) к этому решению, ему остается лишь просить Всевышнего благословить это решение»13. В этом выражении уже традиционная убежденность Кромвеля в собственной правоте, основанная на божественном откровении, и в то же время те самые нотки политика.
Кромвель любил повторять латинское выражение: «Необходимость не знает закона», добавляя к нему «Ее (то есть необходимость) человек может приложить к Божьему Провидению и тем самым иметь претензии на разрушение известных правил». Таким образом, для Кромвеля «необходимость» - еще одна мистическая тайна, что-то вроде идеи свыше, внушаемой человеку с целью движения вперед человечества.
«Необходимость», в его понимании, по Божьей воле взламывает привычный человеку мир, являясь, таким образом, понятием непротиворечивым, которое удачно вписывается в общую религиозную и социальную картину мира.
Как бы то ни было, вождь революции не король и при всем желании не может действовать только от своего имени.
Отождествляет ли себя лидер с обществом или ставит себя над ним, но в своем сознании и в полемике он неизменно выделяет своего рода референтную группу - категорию лиц, определяемую им условно как «добро» и подразумевающую под собой лояльность как к самому лидеру, так и к его убеждениям.
Кромвель употребляет преимущественно три наименования такой группы - «добрые люди», «добрые англичане» и «добрые христиане». Эти определения весьма четко очерчивают круг, в котором оказываются англичане, разделяющие веру Кромвеля.
Категория «добрых людей» своеобразна своей архаичностью. «Good men» - здесь, как и в русском переводе, мы видим в прилагательном два значения: «good» как совершенный, отвечающий заданным требованиям к человеку, христианину и т. д., и «good»
Политический словарь Оливера Кромвеля
как принадлежащий к категории добра в дихотомии «Добро-Зло» («Good and Evil»). Используя такую лексику, оратор уже не нуждается в том, чтобы подыскивать термин для представителей антагонистической группы, так как антидобро - это по умолчанию зло.
Примечателен тот факт, что словосочетание «добрые люди» приобрело широкое применение в Средние века в Окситании в среде религиозных фанатиков, противников официальной церкви - альбигойцев.
Первые проповедники, принесшие в Окситанию учение, оформившееся впоследствии в то, что называют альбигойской ересью, Церковью любви или религией катаров, появились в тех местах во время Второго крестового похода, т. е. где-то в 1140-1150-х годах.
Вот так характеризует устройство альбигойской общины исследователь Жан Мадоль: «Катарская церковь состоит из двух типов людей. Одна часть - это простые верующие, которые надеются на освобождение своей души, но живут в ожидании этого почти так же, как все, за исключением того, что они воздерживаются от участия в любой католической службе; другая часть - это пастыри, которых инквизиция называет «совершенными», хотя сами они себя так не величали, они именуются просто «добрыми людьми», или еще «старцами»14.
Добрыми людьми называли альбигойцев, принявших consola-mentum15, и окружавшие их люди - из тех, которые сочувствовали идеям катаров и поддерживали их, но по разным причинам откладывали обряд на конец своей жизни. Ведь быть «добрыми людьми» могли не все: это положение обязывало не только к проповеднической деятельности, но и к исполнению строжайшего устава, который надлежало соблюдать в своей повседневной жизни.
«Добрые люди» Кромвеля обозначают буквально то же самое, что и «добрые люди» катарских проповедников: это праведники, «святые», то есть те, кто несет волю Всевышнего, живет строго по его заветам и кто предназначен к спасению. Однако время диктует свои условия, и в устах вождя Английской революции Оливера Кромвеля бывшие когда-то сугубо этическими, духовными категориями слова «добрые люди» или «добрые христиане» приобретают отчетливое политическое значение. Они переходят из средневековой лексики в революционный словарь Нового времени.
Но разве можно утверждать, что словосочетание «добрые люди» не несло политической нагрузки в XII-XIII вв.? Ведь альбигойцы в истории Европы - это не только религиозное учение, не только противопоставление себя Римской церкви и самому Папе
Е.В. Балушкина
на словах. Это целый регион, богатый, процветающий, готовый сражаться; Церковь любви - это целый конгломерат княжеств, ощетинившийся цепью готовых к осаде замков. И «добрые люди» в этой связи означали протагонистов в борьбе, в которой, в рамках Средних веков, не было четкой границы между религией и политикой.
Но на этом параллели с катарской лексикой не заканчиваются.
Одним из основных столпов религиозных и социальных воззрений альбигойцев был антиклерикализм, который заключался в следующем. Сами они считали свои общины соответствующими общинам первых христиан, Римской же церкви и, в частности, Папе отказывали в легитимности. Кроме того, альбигойские лидеры выдвигали Римской церкви претензии в отказе от перевода священного писания на язык, доступный народу, и в создании излишней обрядовости и сложной разветвленной иерархии служителей.
В конечном итоге, именно эти воззрения разделяла пуританская община в Англии в XVI-XVII вв., несмотря на все догматические различия между ней и альбигойцами Окситании.
И стоит ли удивляться, что в речах Кромвеля нам встречается обозначение врага, в точности повторяющее таковое у катаров: «паписты», «Папа» и «Рим» в значении папского престола. В речах Кромвеля слова «papists» (паписты) и «popish interests» (папистские интересы) появляются во время войны с Испанией. В частности, в своей речи на открытии заседания Парламента 17 сентября 1656 г.16 он говорит о том, что враги Англии и Христа, имея общие интересы, объединяются, забыв о своих разногласиях. Кто же эти враги? Кавалеры (то есть сторонники королевской власти в Англии) и те самые «паписты», о которых мы говорили выше.
Примечательно, что в этом вражеском узле увязываются политические и религиозные мотивы и, как и во времена Средневековья, не так-то легко определить, который из них занимает главенствующую позицию. Скорее, они являются двумя сторонами одной медали и не могут рассматриваться в отрыве один от другого. Точно так же мы не можем отделить политические амбиции Оливера Кромвеля от его пуританской религиозности, в противном случае мы выпустим из поля зрения одну из основополагающих сторон личности вождя Английской революции, а значит - и одну из ее движущих сил.
Кроме вышесказанного о врагах революции, следует сказать несколько слов и о том, как освещалась эта проблема в свете военных операций армии Кромвеля.
Политический словарь Оливера Кромвеля
Английская революция не знала, в отличие от революции Французской, такой проблемы, как «троны тиранов»17. В связи с этим ее обошла и беда, когда эти самые тираны повели бы на нее свои армии. Концепция войны Кромвеля заключается в том, что английская нация в ней имеет вооруженный конфликт с другой нацией, то есть мы видим перед собой представление о войне, не отошедшее от такового, бытовавшего в Средние века,- с той лишь поправкой, что идея нации как таковой для Средних веков не актуальна. И все же мы можем заметить, насколько это представление во времена Кромвеля отличалось от такового, бытовавшего уже в XVIII в. Нация Кромвеля - понятие еще почти локальное, интересы этой нации целиком сконцентрированы на ее ближайших соседях, на конфликтах родом из средневекового прошлого и даже на мести за нанесенные прежде раны. Так, тех же ирландцев - всех ирландцев, именно народ - Кромвель считает кровожадными убийцами. Его Ирландская кампания оформлена как месть за гонения на английское пуританское население тех областей. «Я убежден, что это праведный суд Божий над этими бесчеловечными негодяями, запятнавшими свои руки невинной кровью»18, - пишет Кромвель после взятия Дрогеды, несмотря на то, что непосредственно Дроге-да не входила в число регионов, где проводились массовые гонения на англичан. Мы видим в таком отношении некоторый рудимент средневекового представления о народе. Для Кромвеля важно не столько то, что угнетавшиеся были англичанами, сколько то, что они были пуританами - его братьями по вере. Обращает на себя внимание и то, что война для него мыслилась все же религиозно-национальными категориями, а не национально-политическими.
То же самое касается, как это ни удивительно, и «внутренних врагов». Для Кромвеля «англичане» - это английские протестанты, «добрые люди», и его врагами оказываются в том числе и англичане, не разделяющие устремлений пуританской фракции Парламента.
Здесь мы сталкиваемся с тем же отголоском средневекового политического словаря, о котором мы говорили, раскрывая вопрос о протагонистической группе, - «добрые люди». Сама система, по которой происходит такое группирование, недалеко ушла от узкого, сугубо локального группирования средневекового общества.
Одним из основных социальных вопросов, которые приходится решать революции и ее вождю, является вопрос о собственности и привилегиях. Ведь именно эти вопросы являются наиболее острыми, именно они тревожат умы большей части простого населения.
Е.В. Балушкина
Оливер Кромвель уже в начале своей политической карьеры -один из самых богатых землевладельцев своего графства и, хотя и провинциальный, но дворянин. В силу специфики социального устройства английского общества аристократия как класс не имела зачастую ярко выраженных отличий от богатых представителей третьего сословия (в отличие от той же Франции), поэтому было бы неправильно приписывать сельскому джентльмену Кромвелю внутреннюю симпатию к дворянству и его привилегиям. Но во всем, что касается собственности, и особенно собственности на землю, он был непреклонен. Уравнители имуществ - левеллеры и диггеры - по мнению Кромвеля, были опасными смутьянами и заговорщиками, безумцами, проповедовавшими в народе безрассудные и взрывоопасные идеи. Он сам видел, как не раз бунтовали отдельные полки его армии, зараженные подобными взглядами. С вождями этих движений и их последователями Кромвель расправлялся со всей возможной суровостью. И в этом, несомненно, отражались не только его политические позиции, связанные с подавлением любых проявлений смуты, но и с его социальными взглядами - в первую очередь, на имущественный вопрос.
После принятия титула лорда-протектора Кромвель и его семья проживали в королевских резиденциях, обстановка в которых была отнюдь не пуританской. Впрочем, в этом и не было никакого противоречия - человек, заменивший народу короля, само собой разумеется, должен жить, как король - это его естественное положение, статус. А для джентльмена-землевладельца XVII в. в имуществе не бывает излишеств.
Оливер Кромвель занимал в этом вопросе нейтральное положение - его взгляд демонстрировал некоторую точку отсчета на системе координат: с одной стороны, он резко осуждал произвол, который давали привилегии «кавалерам», с другой стороны, он расправлялся с теми, кто требовал отмены всех привилегий или прав собственности.
В заключение хотелось бы сказать несколько слов о том, как именно Оливер Кромвель позиционировал себя на протяжении революции, и еще раз сконцентрировать внимание на том, каким образом он транслировал свои воззрения на тот или иной вопрос аудитории.
Что касается первого пункта, здесь все достаточно прозрачно. Достаточно проследить, какими словами заканчиваются письма Кромвеля в разные периоды его карьеры (здесь мы по естествен-
Политический словарь Оливера Кромвеля
ным причинам исключаем письма частного характера). Собственно, мы имеем всего два вида подписи: «O. Cromwell» и «Oliver P.» В первом случае мы имеем инициал имени и фамилию. Во втором - написанное полностью имя и литеру «Р.», обозначающую титул Кромвеля - «Lord-protector» или просто «Protector»19.
Вторая подпись появляется в письмах только с зимы 1652 г., т. е. после того, как Кромвелем был распущен Парламент. Еще раньше, после казни короля, из писем Кромвеля исчезла его неизменная до этого момента прощальная строка «Your humble servant» («Ваш скромный слуга»).
Здесь, кстати, в качестве иллюстрации к нашей линии о «средневековом следе» можно вспомнить и официальный титул, полученный в 1099 г. Готфридом Бульонским, который предпочел называться не королем Иерусалима, а Защитником Гроба Господня.
Что же касается метода трансляции, то в первую очередь, уже при беглом знакомстве с документами, в глаза бросается склонность Кромвеля оперировать этическими категориями, вплоть до ущерба логической конструкции речи. Психологически это можно было бы объяснить соответствующей «зоной уверенности», т. е. человек в речи, адресованной окружающим людям, всегда стремится говорить о том, что ему ближе и понятнее, чтобы при возможном диалоге твердо стоять на ногах.
Возьмем для примера письмо, которым Оливер Кромвель отчитывался, вернее сказать, извещал Парламент о ходе Ирландской кампании. Одним из показательных в этом отношении текстов является уже приводимый нами выше отчет о взятии Вексфорда. Это - целиком этический текст, оперирующий соответствующими понятиями - «жестокость», «добро», «милость». Текст взывает не к пониманию, а к чувству, т. е. мы видим, что автору этого текста легче не доказать, а убедить.
То, что мы видим в этом тексте, - это дополнительные объяснения post factum о том, насколько заслуженную кару понесли преступники, Кромвель видит в их жалком конце акт Божьего гнева и считает важным подчеркнуть это лишний раз.
Он обращает внимание аудитории на «подлость», «жестокость» наказанных, т. е. на категории, не имеющие ничего общего с законом или любой другой системой в рамках формальной логики.
Естественным продолжением такого текста является заключение о том, что антагонисты условно именуются «безнравственными» людьми, и в составе этой категории они осуждены уже самим Богом.
Е.В. Балушкина
Кроме того, этическую ориентированность текста выдают сама его структура, способ подачи материала и, конечно, общий стиль речи. Для этого приведем еще одну показательную цитату - речь Кромвеля на заседании Военного совета по поводу обсуждения проекта «Народного соглашения» с требованием роспуска Долгого Парламента: «Воистину, эта бумага содержит в себе весьма серьезные изменения самого управления королевством, изменения той формы правления, которого оно придерживалось, я думаю, можно сказать, с того момента, как стало нацией. Я говорю, что это практически так и есть, и каковы будут последствия таких изменений, даже если больше ничто не должно быть взвешено, - это то, что мудрые люди и благочестивые люди должны взвесить, я имею в виду, если бы ничего больше не было, кроме самой значимости и природы пунктов этой бумаги. Поэтому, хотя претензии в ней и формулировки в ней весьма убедительны, и мы вполне могли бы перескочить из одного состояния в другое, в котором были бы те же ошибки, что есть и в нынешнем, и по этому поводу, я полагаю, не было бы серьезного спора, хотя, возможно, некоторые вещи вполне могли бы быть оспорены»20.
Мы специально приводим цитату полностью, чтобы на ее примере продемонстрировать присущую нашему герою манеру речи в ситуации полемики.
Во-первых, можно заметить, что Кромвель выражает свою мысль достаточно размыто, в его речи изобилует сослагательное наклонение, высказывания от первого лица, как бы излишние, вроде «я говорю» (которое встречается в его речах повсеместно). Кроме того, особенностью его речи является некоторая цикличность, при которой одни и те же фразы повторяются несколько раз и которая нередко приводит к наличию взаимоисключающих утверждений. Ярким примером последнего служит как раз заключительное предложение приведенного отрывка. Такая речь в какой-то мере запутывает слушателя, который не может сразу вычленить из нее точку зрения оратора. И все же, на наш взгляд, Кромвель всегда дает свою точку зрения на проблему или вопрос, рассматриваемый в заседании, и, более того, он подводит к тому, что любая иная точка зрения является неверной, хотя прямо этого он, как правило, не заявляет.
Показателен также риторический прием, часто используемый Кромвелем в полемике - как на военных советах, так и в Парламенте. Он предлагает слушателям два решения: одно - свое, второе -основных оппонентов, - и, усыпляя бдительность слушателей, го-
Политический словарь Оливера Кромвеля
ворит о праве каждого человека выбрать то, что велит ему его долг, как христианина, как англичанина и т. д., иными словами, о праве принять самостоятельное решение в соответствии с тем, как велит ему его душа. После этого он меняет тон и говорит о том, что для истинного христианина и истинного англичанина есть только одно правильное решение, такое, которое согласуется с волей Всевышнего. Хотя, конечно, продолжает оратор, каждый волен решать сам. Таким образом, аудитория не только лишается выбора, но даже не получает объяснения, отчего именно это решение является правильным.
Подводя итог, следует сказать, что Оливер Кромвель, яркий военачальник и политик, конечно же привнес в словарь Английской революции свои собственные, сугубо личные оценки и представления, основанные на его происхождении, воспитании, а также психологических особенностях и общем стиле мысли и речи. И тем не менее, как нам кажется, та самая, заявленная в начале статьи «неслучайность» вознесения его на самую вершину революции во многом зиждется на том, что он, как никто другой, сумел ответить на вопросы, поставленные революцией, и - что самое главное - ответить на ее языке, как истинный сын своей неспокойной эпохи.
Примечания
1 По сравнению с католичеством и англиканством.
2 Барг М.А. Кромвель и его время. М., 1950. С. 64.
3 Cromwell O. The writings and speeches of Oliver Cromwell / Ed. by W.C. Abbot. 4 vols. Cambridge, Mass., 1937-1947. Vol. 1. P. 720-721. Здесь и далее перевод с англ. Е.В. Балушкиной.
4 Ibid. P. 420-421.
5 Ibid. Vol. 2. P. 127.
6 В оригинальном тексте: «places».
7 Cromwell O. Op. cit. Vol. 2. P. 145.
8 Ibid. P. 124.
9 Ibid. P. 142.
0 Ibid. P. 127.
1 Здесь и далее в приведенных цитатах в квадратные скобки взяты слова, восстановленные составителем публикации.
Е.В. Балушкина
12 Cromwell O. Op. cit. Vol. 1. P. 540.
13 Ibid. P. 719.
14 Мадоль. Ж. Альбигойская драма и судьбы Франции. СПб., 2000. С. 97.
15 Consolamentum - «утешение», обряд крещения духом. По смыслу соответствует не столько крещению, сколько обряду пострига в монахи.
16 См.: Cromwell O. Op. cit. Vol. 4. P. 260-279.
17 Интересно, что сама идея того, что король плох, потому что он король, судя по всему, зародилась в Англии в период реставрации королевской власти, и она нашла отражение в литературе последней четверти XVII в. В частности, яркое воплощение она нашла в поэме Джона Уилмота (1647-1680) «Satyr against the King».
18 Cromwell O. Op. cit. Vol. 2. P. 127.
19 «Protector» (англ.) - защитник.
20 Cromwell O. Op. cit. Vol. 1. P. 518.
