CC BY
6
Начиная с доциньской эпохи, люди использовали зелёный цвет для украшения важных зданий, ценных предметов и т. д. [5, с. 156].
В эпоху династий Цинь-Хань «ШШ» (1й sh6u, букв. знач.: зелёный пояс для подвешивания серебряной печати) являлся символом ранга императорской семьи. Кроме того, в древние времена зелёный цвет обычно использовался в качестве дресс-кода для чиновников низшего и среднего класса [там же].
В современном китайском языке культурные коннотации слова-цветоо-бозначения «зелёный» сильно изменились. В последние годы Китай начинает наращивать усилия по защите окружающей среды, пропагандировать идею защиты окружающей среды и внедрять различные стратегии ее защиты. Термин «зелёный» стал популярным, и это горячая тема для ежедневного обсуждения. Например, сейчас в Китае люди чаще обращают внимание на «Ш^^й» (1йэё shípin, букв. знач.: экопродукт), чем раньше [там же, с. 157].
Исходя из вышесказанного, можно сделать следующие выводы.
1. Слова-цветообозначения китайского языка имеют богатую культурную символику.
2. Под влиянием истории и культуры, обычаев, религиозных верований и политических факторов культурное значение слов-цветообозначений у каждой династии формировалось по-разному.
3. Слово-цветообозначение используется не только с положительной оценкой, но и с отрицательной.
Таким образом, использование слов-цветообозначений очень гибкое и разнообразное. На его применение влияют различные факторы, такие как контекст, эмоции и культурный фон. Глубокое изучение употребления слов-цветообозна-чений не только позволяет нам понять, как люди понимают и выражают цвета в конкретных контекстах, как они используют цвета для передачи эмоций и смыслов, но и помогает нам развивать навыки межкультурной коммуникации с точки зрения их исторического происхождения.
Библиографический список
1. Mi ШаХ^ШйМЙЯ'&МШ^ШЯ, 2009^о WK: https://www.docin.com/p-418621578.htmlo (Чжао Л. Исследование развития значения и эволюции основных слов-цветообозначений китайского языка. Магистерская диссертация. 2009. Available at: https://www.docin.com/p-418621578.html]
2. Левина В.В. Символика красного цвета в культуре Китая. Санкт-Петербург, 2018.
3. Дегтярников А.В., Вертинский А.В. Значение цветов в традиционной китайской культуре. Вестник научной ассоциации студентов и аспирантов исторического факультета Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета. Серия: Studis historica juvenum. Пермь, 2014: 26-29.
4. Тё О.Е., Горбатюк Е.К. Специфика концепта красного цвета в китайском языке. Гуманитарный вестник. Москва, 2020: 1-18.
5. ШШ¥Ш§"Щ&"Ш&МШШЙЯШЯо 156-157®. tfffi:https://wenku.baidu.com/view/6e0942c80ba1284ac850ad02de80d4d8d15a01bc.html?_wkts_=1704918711755o (Ли Д., Цю Д. Исследование культурной коннотации слова-цветообозначения «зелёный» в китайском языке. Available at: https://wenku.baidu.com/view/6e0942c80ba1 284ac850ad02de80d4d8d15a01bc.html?_wkts_=1704918711755
References
1. Mi 2009^o WK: https://www.docin.com/p-418621578.htmlo (Chzhao L. Issledovanie razvitiya znacheniya i 'evolyucii osnovnyh slov-cvetooboznachenijkitajskogo yazyka. Magisterskaya dissertaciya. 2009. Available at: https://www.docin.com/p-418621578.html]
2. Levina V. V. Simvolika krasnogo cveta v kul'ture Kitaya. Sankt-Peterburg, 2018.
3. Degtyarnikov A.V., Vertinskij A.V. Znachenie cvetov v tradicionnoj kitajskoj kul'ture. Vestnik nauchnoj associacii studentov i aspirantov istoricheskogo fakulteta Permskogo gosudarstvennogo gumanitarno-pedagogicheskogo universiteta. Seriya: Studis historica juvenum. Perm', 2014: 26-29.
4. Te O.E., Gorbatyuk E.K. Specifika koncepta krasnogo cveta v kitajskom yazyke. Gumanitarnyj vestnik. Moskva, 2020: 1-18.
5. ШШ¥Ш§"Щ&"Ш&МШШЙЯШЯо 156-157®. tfffi:https://wenku.baidu.com/view/6e0942c80ba1284ac850ad02de80d4d8d15a01bc.html?_wkts_=1704918711755o (Li D., Cyu D. Issledovanie kul'turnoj konnotacii slova-cvetooboznacheniya «zelenyj» v kitajskom yazyke. Available at: https://wenku.baidu.com/view/6e0942c80ba1284ac850a d02de80d4d8d15a01bc.html?_wkts_=1704918711755
Статья поступила в редакцию 19.01.24
УДК 811
Chen Fangming, postgraduate, Lomonosov Moscow State University (Moscow, Russia), E-mail: fangmingchen1378@163.com
RELIGIOUS REINTERPRETATION OF REAL SPACE IN THE "MEPHISTOPHELES" CYCLE BY K.K. SLUCHEVSKY. The article presents a comprehensive analysis of the "Mephistopheles" cycle created by K.K. Sluchevsky in the early 1880s. The main task of the study is to examine the ways of metaphysical reinterpretation of real space by the poet-pre-symbolist and their influence on the perceptions of the eternal struggle between good and evil. The article is based on a detailed analysis of all ten texts of the cycle, with particular attention to Sluchevsky's use of spatial metaphors and symbols to express philosophical and religious ideas. Key themes and motifs of the cycle are identified, showing a deep symbolic connection between the real and metaphysical worlds in the context of man's spiritual quest. The article will be useful to researchers in the fields of literary studies, philosophy, and theology, as well as to anyone interested in the role of religious symbolism in Russian poetry of the late 19th century and its impact on the formation of cultural and spiritual space.
Key words: K.K. Sluchevsky, metaphysical reinterpretation, "Mephistopheles" cycle, spatial metaphors, good and evil, symbolism in poetry
Чэнь Фанмин, аспирант, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, г. Москва, E-mail: fangmingchen1378@163.com
РЕЛИГИОЗНОЕ ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ РЕАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА В ЦИКЛЕ К.К. СЛУЧЕВСКОГО «МЕФИСТОФЕЛЬ»
Настоящая статья посвящена комплексному анализу цикла «Мефистофель», созданного К.К. Случевским в начале 1880-х годов. Основная задача исследования заключается в изучении способов метафизического переосмысления реального пространства поэтом-предсимволистом и их влияния на представления о вечной борьбе добра и зла. Статья построена на детальном анализе всех десяти текстов цикла с особым вниманием к использованию Случевским пространственных метафор и символов для выражения философских и религиозных идей. Определены ключевые темы и мотивы цикла, показывающие глубокую символическую связь между реальным и метафизическим мирами в контексте духовных поисков человека. Статья будет полезна исследователям в области литературоведения, философии и теологии, а также всем, кто интересуется ролью религиозной символики в русской поэзии конца XIX века и ее влиянием на формирование культурного и духовного пространства.
Ключевые слова: К.К. Случевский, метафизическое переосмысление, цикл «Мефистофель», пространственные метафоры, добро и зло, символизм в поэзии
В контексте русской литературы конца XIX века исследование цикла К.К. Случевского «Мефистофель» приобретает особую актуальность, представляя уникальное сочетание религиозной символики с реальным пространством и отражая вечную борьбу добра и зла. Основной целью данного исследования является анализ переосмысления реального пространства в этом цикле через религиозную символику, что позволяет глубже понять предсимволизм как литературное явление. Для достижения этой цели были определены ключевые задачи, включая анализ мотивов и символов в цикле и их роль в передаче метафизических представлений о мире, а также исследование влияния этих элементов на понимание предсимволизма. Научная новизна исследования
заключается в уникальной интерпретации цикла с акцентом на сочетании метафизической символики и реалистического изображения мира, что позволяет раскрыть новые аспекты культурного и духовного ландшафта русской литературы того времени. Теоретическая и практическая значимость результатов исследования выражается в их способности обогатить понимание русского символизма и предсимволизма, а также в расширении общего понимания развития русской литературы и культуры. Это исследование предлагает новый взгляд на взаимодействие религиозной символики и реального пространства в литературе, открывая новые направления для дальнейших научных изысканий в этой области.
Цикл обладает продуманной структурой и композицией. Впервые он был представлен в 1881 году во втором сборнике стихов К.К. Случевского под общим названием «Мефистофель». Расположение и нумерация каждого из десяти стихотворений остались неизменными в последующих изданиях. Неизменность текста и структуры не только подчеркивает важность общей концепции произведения, но и отражает взаимодействие между поэтом и читателем, которое позволяет, по выражению Андрея Белого, «сложить из мозаичных или рассыпанных кусочков целого картину, в которой каждый лирический отрывок связан с другим, как система оживальных арок рисует целое готического собора» [1, с. 551]. С такой точки зрения «Мефистофель» Случевского является результатом не только его творчества, но и процесса участия и интерпретации со стороны читателя.
«Мефистофель» является наиболее изучаемым циклом К.К. Случевского, что подтверждает его значение в творчестве поэта. Так, этому циклу полностью или частично посвящены работы А.Ю. Козыревой, О.В. Мирошниковой, Н.В. Ма-дигожиной, Е.А. Тахо-Годи, Л.П. Щенниковой и целого ряда других исследователей. Однако тема влияния религиозных представлений на способы концептуализации в творчестве Случевского реального пространства и реальности в целом по-прежнему остается малоизученной.
Мефистофель как символ метафизического переосмысления действительности
Цикл «Мефистофель», созданный К.К. Случевским в начале 1880-х годов, представляет собой уникальное творческое переосмысление вечной темы борьбы добра и зла во вселенной. И хотя имя главного персонажа - Мефистофель -навевает ассоциации с «Фаустом» Гёте, исследователи творчества Случевского, в частности О.В. Мирошникова, отмечая, что фаустианский аспект в цикле Случевского не акцентирован [2, с. 137], приходит к выводу, что в этом состоит оригинальность авторской разработки данного сюжета. Е.А. Тахо-Годи-прослежи-вает связь «Мефистофеля» Случевского с «мелкими бесами» русской литературы, выявляя литературные параллели с произведениями русских писателей - от Ф. Достоевского до Ф. Сологуба [3, с. 43], что еще раз подтверждает уникальность интерпретации Случевским данной темы. В.Г Гаврилова подчеркивает, что цикл является своеобразной антологией проблем, волновавших автора, особенно идеи диалектического единства добра и зла в социальном мире и космическом пространстве [4]. Такой подход открывает новые горизонты для понимания как самого цикла, так и широкого спектра вопросов, связанных с философскими, этическими и религиозными воззрениями второй половины XIX века. Как очевидно, цикл «Мефистофель» Случевского представляет собой сложное и многоуровневое художественное произведение, в котором переплетаются как традиционные, так и новаторские интерпретации темы зла и его присутствия в мире.
Для русской литературы 1880-х годов в целом характерно драматическое осмысление таких оппозиций, как «мир - человек», «история - вечность», дисбаланс универсальности и тематичности, социальные потрясения и культурный кризис. Эти общие закономерности, конечно, повлияли на мировоззрение поэта, переведя фокус его внимания на этические и социальные вопросы, которые в его ранних стихах оставались на периферии. Учитывая это, можно сказать, что обращение Случевского к образу Мефистофеля являет собой не случайную игру воображения, но реакцию на главные конфликты своего времени. Поэт переосмысливает образ Мефистофеля на фоне философских концепций, актуальных для 1880-х годов, исходя из собственных размышлений о социальной и культурной жизни России. Особо следует подчеркнуть, что Случевского также интересовали проблемы, связанные с религиозным мировоззрением и самоощущением личности. А.Ю. Козырева отмечает: «Недостаток индивидуальной сущности Случев-ский ассоциирует с злом и неспособностью противостоять ему. В общественной сфере аналогичная проблема проявляется в распространении поверхностных и искаженных знаний, что ведет к отчуждению человека от подлинной культуры и подрыву моральных оснований жизни» [5, с. 117]. Мефистофель у Случевского становится сложным символом, вызовом традиционным религиозным и философским взглядам и одновременно отражением пессимистичной и скептичной реакции автора на социальные проблемы эпохи.
Центральное место в цикле занимает характерный для западноевропейской культурной традиции демонический образ, существо, бунтующее против Бога и лишенное его благодати за гордыню и мятеж. На первый взгляд, Слу-чевский создает классический образ демона и исследует противостояние божественного и демонического. Его злой дух действует как на земле (II. На прогулке: «Мефистофель шел, гуляя / По кладбищу, вдоль могил...» [6, с. 146]), так и во внеземном пространстве (I. Мефистофель в пространствах: «Я кометой горю, я звездою лечу / И куда посмотрю, и куда захочу, / Я мгновенно везде проступаю! / Означаюсь струёй в планетарных парах, / Содроганием звезд на старинных осях.» [6, с. 145]). При этом Случевский исследует зло не только в физическом мире, но и в более широких измерениях - космическом и духовном. Такой подход подразумевает всеобъемлющий и многогранный характер зла, а также его глубокое воздействие на человеческий дух и сознание. В «Мефистофеле» зло - это не просто моральное разложение или теологическая концепция. Это и моральный выбор, перед которым постоянно оказывается человек, и одновременно космический порядок, и сложный символ.
Поэтический цикл «Мефистофель» построен как серия эпизодов, демонстрирующих различные виды деятельности демона зла. Такая структура напо-
минает «Фауста» Гёте, где рассказ также разворачивается через серию сцен, например «Таверна Ауэрбаха», «Кухня ведьмы» и т. д. Используя подобную композиционную структуру, Случевский создает динамичный и многогранный образ Мефистофеля. При сходстве тематики и сюжетов с «Фаустом» Гёте Случевский, как уже было сказано, не делает акцент на «фаустовском» аспекте. Напротив, он черпает вдохновение из разнообразных народных и литературных источников, создавая непривычный и неожиданный образ Мефистофеля, который превращается в многомерный символ. Уже в «Мефистофеле в пространствах» мы видим, как герой восхваляет самого себя, пародируя традиционную хвалу небесной гармонии и Бога. Как утверждает А.Ю. Ипполитова, «Фауст» осознан русским поэтом как произведение, обладающее огромным интерпретационным потенциалом, провоцирующее споры и - для Случевского это главное - неоднозначность в понимании природы зла [7, с. 45].
Пространственная метафорика в цикле «Мефистофель»
Когда говорят о пространстве в литературе, обычно имеют в виду художественное пространство, воспроизводящее и отражающее реальность. При этом М.М. Бахтин считал художественное пространство формально-условной категорией. Видимо, поэтому точное определение художественного пространства в словарях литературоведческих терминов и литературных энциклопедиях встречается редко: в них всегда подчеркивается условность этого понятия [см.: 8, с. 193-200]. Пространство в литературе можно охарактеризовать как основной компонент художественной картины мира. Реальное пространство существует в художественных текстах в относительном виде, являясь одной из форм эстетической реальности, созданной автором.
Младший современник Случевского, философ П.А. Флоренский подчеркивал, что понимание пространства играет ключевую роль в любой системе мышления [9, с. 272]. Поэзия Случевского вполне может служить подтверждением этой концепции. В его цикле «Мефистофель» пространственные метафоры используются не только для описания мест действия, но и для выражения глубоких религиозно-философских идей. Согласно П.А. Флоренскому, различные мыслительные системы строятся вокруг уникального понимания пространства, определяющего наше восприятие мира в целом. В «Мефистофеле» Случевского важность пространственной образности акцентирована уже в названиях стихотворений. Так, первое озаглавлено «Мефистофель в пространствах» и отражает концепцию всепроникающего зла, распространяющего свое влияние за пределы земного мира. Заголовки вроде «На прогулке» и «Шарманщик» маркируют повседневное пространство зла, маскирующегося под обыденную человеческую жизнь. Стихотворения «Преступник» и «Цветок, сотворенный Мефистофелем» исследуют более интимные и личные проявления зла, тогда как «Мефистофель, незримый на рауте» и «Мефистофель в своем музее» акцентируют его влияние на пространство социальной и культурной жизни. «Соборный сторож» и «В вертепе» отображают проникновение зла в религиозные сферы, демонстрируя его всепроникающую природу. Стихотворение «Полишинели» указывает на маскарадную природу зла и его способность искажать реальность. Все эти аспекты вместе формируют сложное представление о зле как о многогранном и всепроникающем явлении, требующем глубокого философского и религиозного осмысления. Цикл Случевского расширяет понимание темы зла, открывая новые пути для интерпретации его влияния на мир и человечество, делая цикл «Мефистофель» выдающимся примером религиозного переосмысления реального повседневного пространства.
Пространство в цикле «Мефистофель» включает такие разнородные элементы, как город, кладбище, площадь, сцена казни, толпа. При этом каждый из вышеперечисленных элементов обеспечивает доступ к широкому кругу культурных контекстов. Благодаря этому создается «ассоциативная» диалектика в изображении пространства в целом Литературные клише, традиционные сюжетные ходы, реминисценции призваны подчеркнуть символический характер происходящего, его религиозно-нравственный разворот. С середины XIX века в русской философии начинается переосмысление иератических, то есть священных пространств. Недаром Вл. Соловьев в «Чтениях о Богочеловечестве» сетовал на то, что современная религия превратилась в личное настроение, а не в доминирующее начало или центр духовного притяжения [10, с. 38]. Основываясь на философском размышлении о формах зла и способах его передачи, Случевский придает циклу такую структуру, которая способна наиболее адекватно передать философскую и религиозную проблематику, объединить сюжетные линии, подчеркивая основную идею о том, что зло несет распад и смерть. Сюжет разворачивается от космических пространств («Мефистофель в пространствах») до более конкретных локаций, таких как кладбище («На прогулке»), площадь («Преступник»), улица и комната-(«Шарманщик»). Пространство способно расширяться и сужаться, становиться более ограниченным и замкнутым, как зал, где проходит раут («На рауте»). Но и реальное пространство светского раута у Случевского оказывается лишь оболочкой нереального, невидимого пространства зла: в роскошном зале Мефистофель встречает людей и «В каждом рту чернели / Жала острые!» [6, с. 149]. Таким образом, на пространственно-динамическом уровне формируется-пространственный сюжет цикла, связанный с взаимодействием двух планов, когда реальное пространство рассматривается как аналог внутреннего мира, проявляющегося и материализующегося в изменчивых зримых формах. Распадение-целостной личности под влиянием зла отражается в цикле Случевского раздроблением
пространства, акцентированием механического движения действующих в нем персонажей.
Необходимо также обратить особое внимание на многоуровневом «взаимодействии» Мефистофеля с различными элементами окружающего мира. Функция реального пространства не ограничивается в цикле ролью «фона»-действий Мефистофеля. Оно выступает и в качестве активного фактора, содействующего выявлению всепроникающей сущности зла и его глубокого воздействия на разнообразные аспекты человеческой жизни. В цикле «Мефистофель» реальное пространство занимает ключевую позицию, отображая интенсивное взаимодействие между персонажем Мефистофеля и миром, в который он интегрируется. «Осознавая это, он вступает с Богом в заочное творческое состязание и проникает в "обезбоженный мир", стремясь воплотиться во все его составляющие ("в мелочь, в звук, в ощущение, в вопрос и ответ") и все социальные слои (от площадной толпы до высшего света)» [11, с. 30]. Эта интеграция в различные слои реальности, начиная от мелких деталей и заканчивая социальными структурами, демонстрирует всепроникающий характер зла, символизируемого Мефистофелем. Его присутствие в разнообразных социальных слоях, а также его способность адаптироваться к различным ролям и переживать разнообразные психологические состояния подчеркивают универсальность и многообразие зла. Помимо этого, Мефистофель отчасти выражает позицию автора, проявляющуюся в философско-историческом скептицизме, что подчеркивает его роль не только как действующего персонажа, но и как наблюдателя и аналитика реальности. В результате становится очевидным, что реальное пространство в цикле «Мефистофель» не только создает фон для действий персонажа, но и активно взаимодействует с ним.
Мефистофель изображен в цикле не просто как злой дух или демоническая сущность, но как фигура, обладающая способностью контролировать и манипулировать пространством и временем. Представление о Мефистофеле как всемогущем закулисном организаторе, управляющем миром подобно марионетке, обусловлено его способностью перемещаться по пространству мира, вмешиваться в судьбы людей и влиять на ход истории. В стихотворениях цикла Мефистофель появляется в разных пространствах, каждый раз принимая новые облик и форму. Названия стихотворений: «Мефистофель в пространствах», «Мефистофель в своем музее», «На прогулке», «Мефистофель, незримый на рауте», «В вертепе», не только фиксируют место действия, но и отражают метафорический смысл присутствия Мефистофеля в этих пространствах. Он то благословляет младенца во время прогулки, то появляется как свидетель в суде, то становится сторожем собора. Эти пространственные образы приобретают символический характер, поскольку Мефистофель действует в особом духовном пространстве, принадлежа к метафизической реальности. Недаром цикл начинается со стихотворения «Мефистофель в пространствах», где дух зла прославляет самого себя и утверждает свое господство над миром. Утверждение Мефистофелем превосходства своей власти над властью божественной подчеркивает его роль как антагониста традиционных религиозных и моральных ценностей. Мефистофель, представленный великим и сильным, бесстрашным и злым, символизирует не только зло в его традиционном понимании, но и более глубокие философские и религиозные концепции природы зла, свободы воли и предопределения. Пустынные пространства, такие как космические просторы или «степи неизведанных стран», а также места, ассоциирующиеся со смертью: «могилы», «урны», «саркофаги», «вертеп», «место казни», подчеркивают власть Мефистофеля над жизнью и смертью. В этих пространствах Мефистофель выступает как истинный владыка. Он перемещается из одной сцены в другую, начиная с кладбища, где обнаруживает новорожденного ребенка и поет ему колыбельную, заканчивая городской площадью во время казни, где в гротескной манере пародирует роль Спасителя. Таким образом Случевский создает контраст между реальным и нереальным, видимым и невидимым, придавая своему герою совершенно особый статус. Каждое пространство, в котором появляется Мефистофель, обладает собственной символической глубиной. Например, в стихотворении «Мефистофель в своем музее» герой предстает в собственном музее, который кажется реальным пространством, но на самом деле вмещает в себя такие нематериальные «экспонаты», как «Дьявол в сотнях экземпляров/ Духи мора и пожаров», или религиозные понятия («Порожденья тёмной думы»), или пространственно невместимые объекты, вроде «закатившихся звезд», «заколоченных зданий», «неизведанных складов». Недаром сам музей Мефистофеля находится в неведомом пространстве - «за гранью мирозданья». Такое местоположение подчеркивает игру иллюзии, а также демонстрирует мощь Мефистофеля как манипулятора реальностью. Через подобные «пространственные метафоры» раскрывается сложность и многогранность образа Мефистофеля, его власть над физическим и духовным, видимым и невидимым, реальным и иллюзорным.
В цикле Случевского пространство представлено не просто изображение физически существующего места, но и средство передачи философских идей. Цветок Мефистофеля, рождающийся в условиях зимы и холода, представляет собой метафору отчуждения, смерти и зла в противопоставлении традиционной ассоциации цветка с жизнью и красотой. Здесь цветок воспринимается как создание, противоречащее законам природы, символизирующее отрицание жизни: «Чудна блестящая порфира, / В ней чары смерти, прелесть зла! / Он -отрицанье жизни мира, / Он - отрицание тепла!» [5, с. 150]. Цветок оказывается символом и физической смерти, и духовного упадка, зла. Создавая этот
цветок, Мефистофель проявляет свою власть над природными силами. Будучи властителем зла и хаоса, он способен нарушить естественный порядок вещей, создать нечто прекрасное в своей угрожающей искаженности, что, в свою очередь, предстает метафорой его влияния на мир и человеческие души. Пространственное окружение цветка - замерзшая степь, холод и снег - усиливает восприятие его как символа смерти: «В юдоли смерти и молчанья, / В холодных, блещущих лучах / С чуть слышным трепетом дрожанья / Цветок является в снегах!..» [6, с. 150]. В конце концов цветок, сотворенный Мефистофелем, становится эмблемой отчуждения и непостижимости зла - темы, которая пронизывает весь цикл «Мефистофель».
В стихотворении «Шарманщик» пространственная метафорика служит не только для описания реального местоположения, но и мощным инструментом для передачи глубоких и сильных эмоций. Пространство здесь становится отражением внутреннего мира персонажа и его переживаний: «Воздуху, воздуху! Я задыхаюсь. / Эта шарманка, что уши пилит, / Мучает, душит, я мыслью сбиваюсь. / Глупый шарманщик в окошко глядит!» Музыка, от которой «задыхается» персонаж, становится метафорой тяжелых переживаний: «Эту забытую песню когда-то / Слушал я иначе, слушал душой, / Слушал тайком. скрыл от друга, от брата! / Думал: не знает никто под луной.» [6, с. 148]. Звуки шарманки оказываются катализатором воспоминаний, преодолевающим границы времени и пространства, связывающим настоящее с прошлым. Музыка и ее влияние на героя символизируют мощь воспоминаний и их способность изменять восприятие реальности. В заключительных строках стихотворения чувство страха, преследующее героя, достигает апогея. Мефистофель-шарманщик, продолжая играть, олицетворяет невозможность забыть о тайнах и грехах прошлого: «Глупый шарманщик все смотрит в окно!» Стихотворение «Шарманщик» демонстрирует, как пространственная метафорика может быть использована для исследования более глубоких эмоциональных состояний и внутренних конфликтов. Через музыку шарманки внешний мир связывается с внутренним миром персонажа, создавая сложную картину его отношений с прошлым и влияния прошлого на настоящее.
Действия Мефистофеля позволяют Случевскому продемонстрировать глубокую связь внешнего пространства с внутренним миром персонажа и в стихотворении «Полишинели». Здесь пространственная метафорика используется для иллюстрации темы манипуляции и искажения личности. Случевский видит человека как неотъемлемую часть природы, утверждая, что творческая сила человека является продолжением творческой силы самой природы. По мнению А.Ю. Ипполитовой, в его концепции всё, что создается человеком, - от науки и искусства до архитектуры и философии - есть не что иное, как проявление природной творческой энергии [10, с. 53]. Это видение созвучно идее о глубокой связи между внешним пространством и внутренним миром человека. Так же, как механическое движение и внешние влияния проникают во внутренний мир человека, так и творческая сила природы проявляется через человеческое творчество. Таким образом, для Случевского не существует четкой границы между человеком и природой, между внутренним миром индивида и внешним миром. Все, что создает человек, - будь то научные теории, произведения искусства или даже строительные конструкции, - является продолжением и отражением природных процессов. Эта концепция подчеркивает неразрывную связь между физическим миром и миром идей, показывая, что внутреннее и внешнее непрерывно взаимодействуют, формируя единую картину мироздания. Полишинели, картонные куклы на пружинках становятся символом того, как человеческие черты и характеристики могут быть искажены воздействием внешних сил. Мефистофель, используя эти фигурки, демонстрирует, как легко человеческий образ может быть изменен, как быстро может измениться общественное мнение. Эти преобразования фигурок полишинелей отражают относительность, изменчивость и нестабильность человеческого восприятия и самоидентификации. То, что в один момент кажется благородным и почтенным, в следующий момент оказывается ничтожным и злобным. Эта тема расширяется на пространственно-динамическом уровне, формируя пространственный сюжет, который разворачивается в контексте взаимосвязанных процессов. Пространство здесь рассматривается не как физическое место, но как аналог внутреннего мира, который проявляется в пространственно изменчивых формах. Разрушение личности в стихотворении проявляется как разрушение пространства.
В заключение данного исследования цикла К.К. Случевского «Мефистофель» мы выдвинули и аргументированно обосновали несколько новых положений в интерпретации религиозной символики в контексте русской литературы. Основной инновацией является показ того, как Случевский не только переосмысливает реальное пространство через религиозную символику, но и проникает в глубину метафизических изысканий о природе мира. Это превышает границы традиционного символизма, выявляя сложность и многослойность его мысли. Более того, в цикле «Мефистофель» находим уникальное сочетание метафизической символики с реалистическим изображением мира, что позволяет нам взглянуть на предсимволизм под новым углом. Это открытие является ключевым в понимании эволюции русской литературы конца XIX века и предлагает новые перспективы для будущих исследований, расширяя границы нашего понимания культурного и духовного ландшафта того времени. Таким образом, исследование вносит важный вклад в изучение русского символизма и предсимволизма, подчеркивая значимость метафизического анализа в литературных произведениях.
Библиографический список
1. Белый А. Стихотворения и поэмы. Москва; Ленинград, 1966.
2. Мирошникова О.В. Анализ и интерпретация лирического цикла: «Мефистофель» К.К. Случевского. Омск: ОмГУ 2003.
3. Тахо-Годи Е.А. Константин Случевский. Портрет на пушкинском фоне. Санкт-Петербург: Алетейя, 2000.
4. Гаврилова В.К. Образ злого духа в цикле К.К. Случевского «Мефистофель». Лучшие доклады секции «Филология» конференции «Ломоносов-2009». Москва, 2009.
5. Козырева А.Ю. Цикл К. Случевского «Мефистофель»: художественное строение и философский смысл. Вестник СПбГУ. Серия 2. 2001; Выпуск 1, № 2: 117-122.
6. Случевский К.К. Мефистофель. Стихотворения и поэмы. Санкт-Петербург, 2004: 145-153.
7. Ипполитова А.Ю. Случевский: философия, поэтика, интерпретация. Санкт-Петербург, 2006.
8. Шевченко И.С. Пространство как категория художественного текста. Вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2011; № 3: 193-200.
9. Флоренский П.А. Значение пространственности. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии. Москва, 2000: 272-273.
10. Соловьев В.С. Чтения о Богочеловечестве. Санкт-Петербург, 2000.
11. Щенникова Л.П. Русская поэзия 1880-1890-х годов как культурно-исторический феномен. Автореферат диссертации ... доктора филологических наук. Екатеринбург 2003. References
1. Belyj A. Stihotvoreniya ipo'emy. Moskva; Leningrad, 1966.
2. Miroshnikova O.V. Analiz i interpretaciya liricheskogo cikla: «Mefistofel'» K.K. Sluchevskogo. Omsk: OmGU, 2003.
3. Taho-Godi E.A. Konstantin Sluchevskij. Portret na pushkinskom fone. Sankt-Peterburg: Aletejya, 2000.
4. Gavrilova V.K. Obraz zlogo duha v cikle K.K. Sluchevskogo «Mefistofel'». Luchshiedoklady sekcii "Filologiya" konferencii "Lomonosov-2009". Moskva, 2009.
5. Kozyreva A.Yu. Cikl K. Sluchevskogo «Mefistofel'»: hudozhestvennoe stroenie i filosofskij smysl. Vestnik SPbGU. Seriya 2. 2001; Vypusk 1, № 2: 117-122.
6. Sluchevskij K.K. Mefistofel'. Stihotvoreniya ipo'emy. Sankt-Peterburg, 2004: 145-153.
7. Ippolitova A.Yu. Sluchevskij: filosofiya, po'etika, interpretaciya. Sankt-Peterburg, 2006.
8. Shevchenko I.S. Prostranstvo kak kategoriya hudozhestvennogo teksta. Vestnik Surgutskogo gosudarstvennogopedagogicheskogo universiteta. 2011; № 3: 193-200.
9. Florenskij P.A. Znachenie prostranstvennosti. Stat'i i issledovaniya po istorii i filosofii iskusstva i arheologii. Moskva, 2000: 272-273.
10. Solov'ev V.S. Chteniya o Bogochelovechestve. Sankt-Peterburg, 2000.
11. Schennikova L.P. Russkaya po'eziya 1880-1890-h godov kakkul'turno-istoricheskij fenomen. Avtoreferat dissertacii ... doktora filologicheskih nauk. Ekaterinburg, 2003.
Статья поступила в редакцию 18.01.24
УДК 81.512.141
Sharafutdinova M.N., MA student, Ufa University of Science and Technology (Ufa, Russia), E-mail: milyausha-sharafutdlnova@bk.ru
Abdullina G.R., Doctor of Sciences (Philology), Professor, Ufa University of Science and Technology (Ufa, Russia), E-mail: abguri@yandex.ru
ANGLICISMS-JARGONISMS IN YOUTH SLANG (BASED ON THE MATERIAL OF THE BASHKIR LANGUAGE). The objective of the study is to consider a problem of English-language borrowings in the modern Bashkir language using the example of youth slang. The article clarifies the place of English vocabulary and its role in the communication of the younger generation, the reasons for the introduction of Anglicisms-jargonisms into youth slang, as well as the positive and negative sides of the use of Anglicisms in the speech of young people. The article focuses on the description of the results of a study conducted among students of the Faculty of Bashkir Philology, Oriental Studies and Journalism of the Ufa University of Science and Technology. The scientific novelty of the study lies in the fact that for the first time we propose an analysis of Bashkir youth slang, in which English-language borrowings predominate, based on the results of a survey of university students. As a result, it is proved that Anglicisms-jargonisms in Bashkir youth slang represent a layer of international vocabulary due to the advent of the global Internet and the increase in the volume of information processed by modern youth. Borrowed words from the English language have become firmly embedded through Russian and into the Bashkir language, thereby enriching its lexical composition. The article highlights the lexical and grammatical features of the use of Anglicisms in the speech of Bashkir youth.
Key words: Bashkir language, foreign borrowings, Anglicism, youth slang, jargon
М.Н. Шарафутдинова, магистрант, Уфимский университет науки и технологий, г. Уфа, E-mail: milyausha-sharafutdinova@bk.ru
Г.Р. Абдуллина, д-р филол. наук, проф., Уфимский университет науки и технологий, г. Уфа, E-mail: abguri@yandex.ru
АНГЛИЦИЗМЫ-ЖАPГOНИЗМЫ В МOЛOДЕЖНOМ СЛЕНГЕ (НА МАТЕРИАЛЕ БАШКИРСКОГО ЯЗЫКА)
В статье уточняются место английской лексики и ее роль в общении молодого поколения, причины внедрения англицизмов-жаргонизмов в молодежный сленг, а также положительные и отрицательные стороны использования англицизмов в речи молодежи. Основное внимание в статье уделяется описанию результатов исследования, проведенного среди студентов факультета башкирской филологии, востоковедения и журналистики Уфимского университета науки и технологий. В результате доказано, что англицизмы-жаргонизмы в башкирском молодежном сленге представляют собой пласт интернациональной лексики в связи с появлением глобального Интернета и увеличением объема информации, обрабатываемой современной молодежью. Заимствованные слова из английского языка прочно вошли через русский и в башкирский язык, тем самым обогатив его лексический состав. В представленной статье выделяются лексические и грамматические особенности употребления англицизмов в речи башкирской молодежи.
Ключевые слова: башкирский язык, иностранные заимствования, англицизм, молодежный сленг, жаргон
Современная молодежь использует особую разновидность речи, называемую сленгом. Молодежный сленг, как правило, является отражением современных общественных явлений, и его изучение представляет интерес не только для социологов, психологов, культурологов, но и для лингвистов.
В современной лингвистической науке понятие «сленг» до сих пор не имеет своего однозначного определения. Как отмечает Т.Ф. Ефремова, сленг - это совокупность слов и выражений, употребляемых представителями определенных групп, профессий и составляющих слой разговорной лексики, не соответствующей нормам литературного языка (обычно применительно к англоязычным странам) [1]. По мнению Г.Б. Антрушиной, сленг представляет собой «разновидность метафоры, лексико-семантические единицы, полные метонимического и юмористического смысла», а И.В. Арнольд называет сленгом «сугубо разговорные слова с грубоватой или шуточно-эмоциональной окраской», однако большая часть ученых под термином «сленг» подразумевают лексический слой или пласт [2, с. 18].
Вслед за О.В. Цибизовой, И.И. Галанкиной, молодежный сленг понимается нами как «неформальная речь молодого поколения без ограничения по полу, роду занятий молодых людей и месту их проживания» [3, с. 685].
Иноязычные заимствования, в частности англицизмы, на сегодняшний день используются практически во всех языках мира. В толковом словаре С.И. Ожегова понятие «англицизм» определяется как «слово или оборот речи в каком-нибудь языке, заимствованные из английского языка или созданные по образцу английского слова или выражения» [4, с. 1145].
В башкирском языке изучение англицизмов-жаргонизмов в молодежном сленге не получило должного внимания. Так, английским заимствованиям в башкирском языке посвящены обзорные статьи [5-9], монографии [10; 11], лексикографические [12], диссертационные работы [13], но при этом англицизмы-жаргонизмы в молодежном сленге не являлись объектом специального исследования.
Актуальность исследования обусловлена вниманием к сленгу нынешней молодежи в аспекте глобализационных процессов и необходимости изучения лингвистических особенностей англицизмов в башкирском языке, в том числе и в плане определения их роли в пополнении лексической системы языка.
Цель исследования - рассмотрение проблемы англоязычных заимствований в современном башкирском языке на примере молодежного сленга.
