CC BY
84
А.В. Нечипоренко
РЕКОНСТРУКЦИЯ СТАНОВЛЕНИЯ ПРИНЦИПА COINCIDENTIA OPPSITORUM В РАМКАХ МЕТОДА DOCTA IGNORANTIA НИКОЛАЯ КУЗАНСКОГО
1. Неоплатонические корни принципа coincidentia oppositorum
Не только ответ, но и предметная конкретизация вопроса о coincidentia oppositorum зависит от того, как реконструируется и интерпретируется содержание этого принципа в рамках всей целостности философии Николая из Кузы. А.Ф. Лосев в этой связи полагал, что Кузанский «безусловно, неоплатоник, в самом строгом и подлинном смысле слова»1. Таким образом, следуя российскому ученому, чтобы понять философию Кузанца, ее нужно соотнести с классическим образцом диалектической мысли Платона и неоплатоников.
Среди диалогов Платона особое место занимает «Парменид», признаваемый основополагающим сочинением для всей последующей неоплатонической традиции2. Аналог coincidentia oppositorum можно увидеть во «второй гипотезе», в которой рассматривается единое сущее, и результат которой гласит: единое есть многое. Однако мысль Кузанца направлена, прежде всего, на абсолютное первоначало, и в «Пармениде» этому соответствует «первая гипотеза», в которой рассматривается единое само по себе.
В «Комментариях к „Пармениду“ Платона» Прокл пишет о едином самом по себе: «Единое не может обладать и каким-либо именем, однако в апофатических суждениях должно фигурировать хоть какое-то имя. Поэтому даже отрицание неприменимо к единому... Разумеется, вышесказанное истинно, однако единое лучше любой истины, тогда разве можно было бы сказать о нем хоть что-то истинное?»3 Можно видеть, что Прокл выделяет парадоксальность первой гипотезы: ре-
1 Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1978. С. 291.
2 См.: Доддс Э.Р. «Парменид» Платона и происхождение неоплатонического Единого // ЕХОЛН. Философское антиковедение и классическая традиция. Т. 3. Вып. 1. Новосибирск: Ред.-изд. центр Новосиб. гос. ун-та, 2009. С. 336-353.
3 Прокл. Комментарий к «Пармениду» Платона. СПб.: М1ръ, 2006. С. 687.
зультатом рассуждения стало знание о том, что единое само по себе непознаваемо и неименуемо, однако этот результат был получен мышлением, в котором единое и познавалось, и именовалось. Указывая, что в отношении к единому самому по себе отвергаются и утверждения, и отрицания, Прокл пишет, что Платон, «всегда соблюдающий принцип противоречия, здесь, по сути, подразумевает равную ложность и ката-фатических, и апофатических суждений о едином»1. Здесь Прокл тесно связывает законы формальной логики «запрещения противоречия» и «исключенного третьего»: по первому закону высказывание может быть либо истинным, либо ложным, и только; по второму закону суждение не может быть одновременно и ложным и истинным. Однако для неизреченного сама граница между утверждением и отрицанием не может быть проведена, поэтому не действует как закон «исключенного третьего», так и закон «запрещения противоречия». Указав на это, Прокл критикует Аристотеля: «Тот последователь Платона, который отказался от учения о едином, стоящем выше ума, поскольку был убежден в необходимости соблюдения принципа противоречия и увидел, что единое невыразимо и непроизносимо, остановился на уровне ума и на уме, полагая, будто он стоит выше всех вещей»2. Сам Прокл предлагает решение поставленной проблемы в ряде уточняющих друг друга положений: 1) оба противоречащих друг другу суждения (ката-фатики и апофатики) должны признаваться ложными, 2) апофатиче-ские отрицания подразумевают порождение единым всего того, что именуется катафатически, 3) постижение единого осуществляется не в знании о нем, а в единении с ним («пределом же рассуждений о том, что нельзя выразить средствами ни одного знания, оказывается единение»3). «.. .правильнее требовать прекращения не только диалектического действия, но даже и соприкосновения (с единым — А.Н.). Лишь в заключение, когда душа пройдет весь свой путь, она сможет занять подобающее ей место подле Единого. Сама сделавшись единой и единственной, она изберет для себя лишь простое единение», — пишет Прокл4.
1 Там же. С. 687.
2 Там же.
3 Там же. С. 689.
4 Там же. С. 689-690.
Приведенные цитаты очерчивают эволюционный путь, который проходила и мысль Николая Кузанского: от полагания coincidentia oppositorum в абсолютном максимуме в ранних произведениях — к выраженному в поздних трактатах пониманию абсолюта как возвышающегося над единством противоположностей и порождающего и их самих, и их единство. Вместе с тем установлено, что до 1450 г. Николаю Кузанскому не были доступны тексты «Парменида» Платона и «Комментарии» Прокла1. Свое исходное философское произведение De docta ignorantia он написал под влиянием иных источников, в первую очередь, несомненно, «Ареопагитик».
2. Апофатика Дионисия Ареопагита и ее рецепция Николаем Кузанским
Кузанец пишет, что абсолютный максимум «одинаково выше и всякого утверждения, и всякого отрицания»2, — почти буквально повторяя написанное у Дионисия Ареопагита о Высшей Причине: «.. .к Ней совершенно не применимы ни утверждение, ни отрицание; .выше всякого утверждения совершенная и единая Причина всего, и выше всякого отрицания превосходство Ее, как совершенно для всего запредельной»3. Можно заключить, что Кузанец прочитывает текст Дионисия Ареопагита таким же образом, как и Прокл: в отношении к абсолюту знания А и не-А одинаково ложны. Пара «отрицание» и «утверждение» обобщенно выражает любые пары противоположных А и не-А. По закону исключенного третьего, если знание А ложно, то не-А должно быть истинно, т. к. под А и не-А понимаются все возможные пары противоположных утверждений, никаких иных возможных знаний, кроме А и не-А, нет, а значит, о Боге вообще невозможно никакое знание.
Вместе с тем у Дионисия Ареопагита можно найти утверждения не только о трансцендентности и непознаваемости, но и о самооткровении Бога человеку: «Однако же Добро не совершенно непричастно ничему из
1 Wyller E. Zum Begriff “non aliud” bei Cusanus // Henologische Perspektiven I/I—II: Platon-Johannes-Cusanus. Amsterdam: Rodopi, 1995. S. 511.
2 Николай Кузанский. Сочинения: в 2 т. М.: Мысль, 1979. Т. 1. С. 55.
3 Дионисий Ареопагит. Сочинения; Максим Исповедник. Толкования. СПб.: Алетейя, 2003. С. 763.
сущего, но, воздвигнув только в Себе Самом источник Своего сверхсущественного света, Оно приличиствующим Добру образом проявляется осияниями, соразмерными каждому из сущих, и возвышает до возможности созерцания, приобщения и уподобления Ему священные умы.»1
Возникает антиномия: согласно авторитету Дионисия, приходится признавать и непознаваемость, и познаваемость Бога. Может быть, принцип совпадения противоположностей, связанный у Кузанца с содержанием docta ignorantia, направлен на преодоление этой антиномии? Однако этот принцип непосредственным образом нарушает закон противоречия. Кроме того, антиномия зафиксирована в эпистемологической плоскости, а принцип coincidentia oppositorum явно имеет онтологический характер.
Можно высказать, что для реконструкции хода мысли Кузанца следует обратить внимание на два аспекта: а) как в методе docta ignorantia связываются эпистемология и онтология, б) как антиномия трансцендентности и имманентности Бога могла разрешиться в традиции католического богословия.
Рассмотрим прежде второй аспект.
3. Рецепция текстов Дионисия Ареопагита сквозь призму богословия Августина
В первой главе трактата «Об ученом незнании» Кузанец указывал на «дарованное Богом естественное стремление» — знать2. В конце главы Кузанец утверждает непознаваемость вещей3 и делает вывод: «ясно, если только наши стремления не напрасны, что все, чего мы желаем познать, есть наше незнание»4. Тем самым обозначен парадокс познания: следует признать естественные стремления к истине недостижимыми, но это входит в противоречие с тем, что они, как убежден Кузанец, вложены в интеллект человека Творцом. В этом парадоксе Кузанец повторяет рассуждение из «Исповеди» Августина: человек
1 Там же. С. 215.
2 Николай Кузанский. Указ. соч. Т. 1. С. 50.
3 «Последняя точность ... выше человеческого разума». См.: Николай Кузанский. Указ. соч. Т. 1. С. 50.
4 Там же. С. 51.
ищет Бога из любви к Нему, но невозможно любить того, кого не знаешь. Следовательно, неведомый Бог ведом каким-то непостижимым образом. Мы полагаем, что Кузанец (вслед за Августином) исходит из предпосылки, что в самой природе мышления содержится искомое познавательных стремлений — сама Истина. Буквально следуя Августину, Кузанец видит разрешение парадокса в том, что искомая Истина, основа бытия всех вещей, ближе человеку, чем что-либо, поскольку составляет основу мышления.
В «Апологии ученого незнания» Николай Кузанский ссылается на письмо Августина к Пробу1. Он пишет: «А как возникает знающее незнание, среди прочего говорит Аврелий Августин, объясняя слова Павла из восьмой главы Послания к Римлянам: „Мы не знаем, о чем молимся“. Что искомое нами есть — мы знаем; но каково оно — не знаем. Это, так сказать, знающее незнание дает нам дух, поддерживающий нашу немощь». И чуть ниже: «И когда Павел говорит, что „Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными“, он дает понять, что не знаемое нами и неизвестно, и не совсем неизвестно: не стали бы воздыхая просить о том, чего не знали бы совсем». Таковы его слова. Стало быть, мы обладаем знающим незнанием, без которого нельзя искать Бога»2.
Истина «кричит на площадях», однако люди ее не слышат; требуется особый метод — docta ignorantia, — для того чтобы постичь ее. Первым действием метода, которым непостижимо постигается Истина, должно быть рефлексивное оборачивание мышления на самого себя, на свои условия и предпосылки.
Рефлексивное мышление является характерной чертой августинов-ской богословской традиции, в ней оно имеет и онтологическое обоснование: «Человек, насколько он может возвыситься до постижения Духа абсолютного и Его жизни, по Августину, может достигнуть этого
1 Есть основания полагать, что Кузанец заимствовал термин docta ignorantia у блаженного Августина (непосредственно или опосредованно текстом Иоанна Скота Эригены). Впервые выражение docta ignorantia появляется именно у Августина в Epístola, 130, 28, PL 33, 505: “Est ergo in nobis quaedam, ut ita dicam, docta ignorantia” («Следовательно, в нас есть некое, так сказать, ученое незнание»). Цит. по: Попов И.В. Труды по патрологии. Т. II. Личность и учение блаженного Августина. М.: Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2005. С. 532.
2 Николай Кузанский. Сочинения: в 2 т. М.: Мысль, 1980. Т. 2. С. 16.
только исходя из познания собственного своего духа, будучи создан, как учит Библия, по образу Бога»1.
Можно предположить, что у Николая Кузанского проблема бого-познания, развернутая в текстах Дионисия Ареопагита, соединилась с формой рефлексивного мышления, характерной для августиновского богословия, и это обусловило тот эпистемологический поворот, на который указывает Э. Кассирер: «теоретико-познавательная установка характеризует Кузанца как первого мыслителя Нового времени. И первый шаг, который он делает как новый мыслитель, заключается в постановке вопроса не о Боге вообще, а о возможности знания о Боге»2.
4. Предметно-онтологическая модель знания в функции «рефлексивного зеркала»
В первой главе De docta ignorantia Кузанец вводит представление о знании: «Все исследователи начинают суждение с неизвестного, сравнивая его с заранее полагаемым известным (...) Всякое исследование основано на сравнении и пользуется средством сопоставлений. (...) Пропорция, выражающая согласованность в чем-нибудь, с одной стороны, и разобщенность, с другой, не может быть понята без помощи числа»3.
Запишем математическое отношение Х/М, где Х — неизвестное, М — известное, выступающее в качестве меры.
По Кузанцу, точное знание недостижимо а) в отношении вещей, поскольку между ними нет точного равенства, б) в отношении Бога, поскольку человеческий ум с Ним несоизмерим. Таким образом, незнание «схватывается» идеей несоизмеримости. Указывая, что пропорция выражает и «согласованность в чем-нибудь, с одной стороны, и разобщенность, с другой, Кузанец дает ключ к пониманию смысла docta ignorantia. Действительно, в случае иррациональности, отношение Х/М соединяет в себе и действие измерения (согласованность), что соответствует знанию, и несоизмеримость (разобщенность), что соот-
1 Бриллиантов А.И. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эригены. М.: Мартис, 1998. С. 137.
2 Кассирер Э. Избранное. Индивид и космос. М.; СПб., 2000. С. 16-17.
3 Николай Кузанский. Об ученом незнании. Т. 1. С. 7.
ветствует незнанию. Отношение Х/М несоизмеримых величин, соединяя в себе и знание и незнание, оказывается моделью docta ignorantia.
Реальность познания и знания первично существует для мыслителя как познавательная деятельность. Она может по-разному осознаваться и объективироваться в предмете мышления, и строй философской мысли существенно зависит от этой процедуры. Особенность Х/М в том, что это: (1) онтологическое, (2) предметно-математическое представление знания; поэтому Х/М будем называть предметно-онтологической моделью. При этом онтологически моделируется не противостоящий мысли объект, а само знание: модель выступает в роли своеобразного рефлексивного зеркала, отражающего реальность познания.
На этот аспект указывает Е. Гофман: «.математическое мышление рассматривается Кузанцем преимущественно как «знак» для рационального мышления. .Где вне математики встречается случай, что я сравниваю конечные противоположности друг с другом? Кузанец отвечает: главным образом во всяком осмысленном рассуждении. Так как в его основе лежит функция суждения, и в суждении „S есть P“ я сравниваю субъект и предикат, я „измеряю“ субъект предикатом»1. Можно согласиться с Е. Гофманом в том, что Кузанец средствами математики моделирует само знание, но все-таки более корректно говорить не о логико-грамматической форме суждения S-P, а именно о пропорции Х/M неизвестного объекта Х с известным объектом М.
Если обратиться к известным мыслительным опытам Кузанца с геометрическими фигурами в первой части De docta ignoranta, то можно обнаружить, что он сопоставляет противоположные объекты — прямую и кривую линии2. Обозначив первую из них А, а вторую Не-А, можно выразить их несоизмеримость отношением А/Не-АфQ (где Q — любое рациональное число).
Осуществляя предельный переход к актуальной бесконечности ^А, Кузанец показывает, что бесконечные кривая и прямая линии равны
1 Hoffmann E. Das Universum des Nikolaus von Cues // Sitzungsberichte der Heidelberger Akademie der Wissenschaften Philosophisch-historische Klasse. Jahrgang 1929/30.3. Abhandlung Cusanus-Studien. Heidelberg, 1930, S. 7.
2 Кривизна и прямизна берутся Кузанцем как противоположные качества, а абстрактные геометрические объекты, для которых данные качества являются сущностными, — кривую и прямую линии, — как противоположные объекты.
и полностью соизмеримы: А/Не-А = 1. Однако главный смысл мысленного опыта для Кузанца не столько в том, что противоположности А и Не-А совпали, сколько в том, что это совпадение возможно только в актуальной бесконечности абсолюта. «Противоположности, притом в разной мере, свойственны только вещам, допускающим превышающее и превышаемое; абсолютному максимуму они никак не присущи, он выше всякого противоположения»1.
Когда Кузанец соизмеряет кривую и прямую линии, он строит не только отношение А/Не-А, но и отношения А/^а, Не-А/^к. И математика в роли «рефлексивного зеркала», таким образом, отражает катафатическое и апофатическое богопознание, моделирует неистинность (несоизмеримость) в отношении к Богу как утверждений А, так и отрицаний Не-А.
Бог непостижим и также превосходит способности нашего ума, как непостижимо тождество бесконечной прямой и окружности. Действительно, хотя мы можем представить, как линия окружности в бесконечном пределе становится прямой (это Кузанец показывает наглядно на чертеже), совпадение разомкнутой прямой и замкнутой окружности мы не можем вообразить, и, по-видимому, бессильны помыслить. Однако именно эта трансцендентная область актуальной бесконечности открывается нам как предел познания — абсолютный максимум, как совпадение всех противоположностей и потому — как абсолютная мера всего.
Систему отношений, которая возникает в мысленном опыте с прямой и окружностью, изобразим на схеме. Предельный переход, заключающийся в количественном увеличении параметров фигур, обозначен как потенциальная бесконечность ^П. Область актуальной бесконечности достигается скачком (трансцензусом), и в ней объекты, совпадающие с абсолютным максимумом, обозначены как А^А и не-А^А.
1 Николай Кузанский. Указ. соч. Т. 1. С. 54-55.
Система отношений, выраженная в схеме, может быть проинтерпретирована тремя разными способами, иначе говоря, она может быть интенционально отнесена к трем разным областям. Мы полагаем, что эти три отнесения присутствуют в De docta ignorantia и во многом определяют линии развертывания творчества Николая Кузанско-го; вместе с тем они задают рамки понимания принципа coincidentia oppositorum.
Первая область — собственно математики. В ней утверждается принцип совпадения в актуальной бесконечности несоизмеримых (противоположных) объектов. Как известно, в математике Кузанец занимался исключительно проблемой соизмерения несоизмеримых — проблемой квадратуры круга. Решение он искал на путях применения принципа совпадения противоположностей как разумного — законодательного по отношению к рассудочному математическому мышлению.
Вторая область — область эпистемологии. Для этой области математические отношения выступают моделью: результаты, полученные в математических опытах, переносятся на область Богопознания. При этом принцип совпадения противоположностей соответствует знающему незнанию Бога. Любые знания А и Не-А ложны в отношении к Богу как утверждения конечного рассудка, однако при восхождении в область разума и на границе его в область интеллектуального созерцания немыслимого единства противоположностей ум соединяется с Богом и непостижимо познает Его.
Третья область — область онтологии. Здесь математические опыты являются частным случаем всеобщего отношения между вещами и абсолютным максимумом. А именно: абсолютный максимум свертывает в себе все противоположности и потому выступает абсолютной мерой для всего. Важен переход от эпистемологии к онтологии: результаты, которые получены в модели знания, где абсолют занимает функциональное место трансцендентной актуальной бесконечности, выступают основанием позитивного знания о самом абсолюте. «Перенесем наше умозрение — а мы его вывели из того, что бесконечная кривизна есть бесконечная прямизна, — на простейшую и бесконечную сущность», — пишет Кузанец1.
1 Николай Кузанский. Указ. соч. Т. 1. С. 73.
5. Заключение
В осуществленной нами реконструкции истоков и содержания принципа coincidentia oppositorum мы исходили из того, что этот принцип следует рассматривать в рамках целостности метода docta ignorantia.
Согласно данной концепции, особенности docta ignorantia Николая Кузанского получают объяснение из двух положений:
— «ученое незнание» обусловлено рецепцией текстов Дионисия Ареопагита «сквозь призму» мыслительной традиции богословия Августина Аврелия1;
— математика используется как «рефлексивное зеркало» для онтологического моделирования эпистемологической ральности — знания и мышления.
Требование на преодоление законов аристотелевой логики возникает из совместного применения апофатической и катафатической процедур при восхождении к абсолютному первоначалу и выражается прежде всего в необходимости нарушения закона исключенного третьего. Основываясь на идее несоизмеримости, Николай Кузанский вводит предметноонтологическую модель знания, которая связывает планы эпистемологии и онтологиии. Принцип coincidentia oppositorum вводится Кузанцем в онтологическом плане при мысленных экспериментах с математическими объектами. Но сами мысленные эксперименты нужны Кузанцу для того, чтобы уяснить проблему богопознания, поэтому их результаты оборачиваются на эпистемологический план знания и мышления. Coincidentia oppositorum становится для Кузанца руководящим принципом богословского постижения: абсолютный максимум выше любого противоположения и «из этого принципа о нем можно вывести столько отрицательных истин, сколько хватит книг или слов; более того, вся доступная нам теология вытекает из одного этого первоначала»2.
1 Выявление особенностей рецепции текстов восточного христианского богословия на основе традиции западного богословия положено в основу реконструкции системы Иоанна Скота Эригены А.И. Бриллиантовым. См.: Бриллиантов А.И. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эригены. М.: Мартис, 1998.
2 Николай Кузанский. Указ. соч. Т. 1. С. 72.
