CC BY
92
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 6. 2009. Вып. 2
Л. В. Цыпина
АПОДИКТИЧЕСКОЕ И ГИПОТЕТИЧЕСКОЕ В «ИСКУССТВЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЙ» НИКОЛАЯ КУЗАНСКОГО
Проблема
Какую бы стратегию историко-философского рассмотрения мы ни избрали — анализ форм и структур философского знания, экспликацию его существенных содержаний или реконструкцию мировоззрения значимых философов, — учение Николая Кузанского окажется в фокусе нашего внимания. Теолог, политик, математик, философ, визионер, он органично сочетает ортодоксальность и новаторство, мистически окрашенную альтернативу схоластическому аристотелизму и предвосхищение натурфилософских спекуляций метафизики Возрождения и Нового времени. Философская позиция Кузанца в современной исследовательской литературе довольно единодушно характеризуется как конъектуральный неоплатонизм1 — своеобразное приспособление платонической парадигмы к требованиям изменяющейся теории познания. «Один из знаков средневековой идентичности Николая — использование неоплатонических источников. Его писания изобилуют отсылками к Проклу, Псевдо Дионисию Ареопагиту, Иоанну Скоту Эриугене, Тьерри Шартскому и Майстеру Экхарту. Кузанец ясно помещает себя в круг перечисленных мыслителей, когда в комментариях на полях Платоновской теологии отмечает отсылку Прокла к „nostra familia". Однако роль Николая внутри платонической традиции была непростой, поскольку он примкнул к ней среди смятения позднего Средневековья, когда схоластические очевидности уступили натиску критических сил номинализма и гуманизма. „Ученое незнание" и „конъектура" могут рассматриваться как ответ Кузанского неоче-видностям эпохи»2. В предлагаемом вниманию читателя размышлении мы намереваемся рассмотреть соотношение аподиктического и гипотетического в предложенной Кузанцем версии конъектурального неоплатонизма. Призмой такого рассмотрения может служить обратимость тщательно разработанной Николаем «науки незнания» и «искусства предположений», эмансипирующего автономию человеческого познания.
Via negationis и рождение нового вида утверждения
Отрицания в теологии истинны, а утверждения недостаточны.3 Николай Кузанский «Об ученом незнании»
Идея ученого незнания как высшей умудренности человека относительно возможностей собственного познания применительно к Абсолюту — важнейшая в наследии Кузанца. Она помещена Николаем в сократический контекст развертывания знания в границах человеческой не-мудрости и подкреплена авторитетом библейских мужей духа — Соломона и Иова4. Сверхзадачей «высшего искусства незнания» является уразумение последней и окончательной непостижимости Божественной сущности путем отбрасывания любого воспринимаемого предиката. В пользу такой интерпретации свидетельствует
© Л. В. Цыпина, 2009
терминологическое заимствование Кузанским выражения "docta ignorantia" у Августина, который употребил его в письме к Пробе (ок. 412 г.) для противопоставления случайного, произвольного использования апофатических предложений в отношении предмета заведомого незнания водительству святого Духа.
Однако вопрос о том, в какой мере «наука незнания» Николая Кузанского может быть отождествлена с апофатической теологией — via negationis платонизирующей богословской традиции, в значительной мере остается открытым. Справедливо ли видеть в ней «интеллектуальный опыт бессилия, поражения мысли перед лицом того, что за пределами умопостигаемого»5, или парадокс, свойственный «человеческому языку, который наталкивается на непреодолимые пределы, если захочет выразить посредством языка то, что выражается самим языком»?6 Мистические обертоны мысли Николая Кузанского можно расценить как «рецидив платонизма» в сердце схоластического дискурса. В то же время философ отталкивается от традиционной для средневековой схоластики двоякой интерпретации самого понятия неведения (ignorantia). Во-первых, это тот недостижимый еще, по признанию Аристотеля, вид абсолютного незнания, при котором отрицается всякая возможность какого-либо знания. Во-вторых, это искажение естественного расположения к знанию, т. е. ошибка. Теологический дискурс исключает ошибку и телеологически проблематизирует абсолютную непознаваемость начала, ибо ни одно создание не может иметь целью познание неведомого, сокрытого Бога (deus absconditus). Кузанцу как ученику и последователю Дионисия важно найти «удобоприличное» для христианина выражение трансцендентности триединства, которое исключает умаление Творца в творении.
Свойственное человеческому уму стремление постичь Бога изначально антино-мично — он максимально умопостигаем, но в силу предельности своей умопостигаемости непостижим. Его можно уподобить высшей полноте бытия или абсолютному единству, чуждому всякой инаковости. «...Ничто не существует от себя кроме максимума просто, в котором „от себя", „в себе", „благодаря себе", „для себя" суть одно, а именно само абсолютное бытие»7. Максимум — то, что лишено всяких градаций и мер, он «выше всякого противоположения» и как абсолютная простота, в которой все различия находятся в свернутом виде, совпадает с абсолютным минимумом. Подчеркнем, максимум и минимум Кузанца являются не количественными, а исключительно качественными характеристиками. «Никакая количественная логика, никакая градация сущего не может заполнить пропасть между праосновой бытия и эмпирическим существованием. Любое измерение, любое сравнение, любое умозаключение, скользящее вдоль нити существования, ограничено его кругом; оно может быть продолжено в сфере эмпирического неопределенно долго, но это безграничное движение в неопределенность не постигает самого бесконечного»8. Постижение, как показывает Кузанский, замыкается на понятии. Но лишь абсолютное понятие — бесконечное, неопределяемое и непостижимое «понятие в-себе» — способно понятийно охватить все доступное пониманию. Таким понятием может быть лишь понятие бесконечности. Как подчеркивает сам Кузанский, «по отрицательной теологии, бог не есть ни Отец, ни Сын, ни святой Дух, он только бесконечность, бесконечность же как таковая и не порождает, и не порождаема, и не имеет исхождений»9. Понятие бесконечности оказывается не только универсальным именем Бога, обеспечивающим возможность размышления о трансцендентном как отличном от его собственных атрибутов и действий. Оно содержит в себе принцип познания любого конечного как измеряемого мерой бесконечного. «Но если такая скоординированность бесконечности и апофатизма должна быть схвачена в своей глубине, нам следует проанализировать эпистемологию,
которую она предполагает. Для Кузанца знание структурировано посредством процедур сравнения и измерения с помощью пропорции. Выражаясь метафорически, язык и знание в понятиях требуют возможности о-пределения объектов, обозначения их пределов или границ по отношению к другим объектам познания. Где границы и пропорции не могут быть установлены, ничего не может быть познано»10. Идея познания как измерения своим условием имеет однородность измеряемого, соотносимость его с масштабом измерения. Поэтому абсолютное, бесконечное ускользает от дискурсивной деятельности ума, связывающей элементы мысленного ряда в обозримое целое, и постигается апофатически. Хотя, как настойчиво подчеркивает мыслитель, «корень знающего незнания — в понимании неуловимости точной истины»11, человек способен приближаться к ней через «инаковость» понятий и символов. Именно процедура такого приближения к истине превращает незнание Кузанца в особо рода науку, которой можно научиться. Таким образом, сведущее незнание остается в границах рационального и философски разрешает вопрос об отношении познания к истине.
Антропологический горизонт искусства предположений
Чудно это произведение божие, в котором различительная сила от центра чувств ступенями поднимается вплоть до высшей интеллектуальной природы по неким органическим ручейкам, где нити тончайшего телесного духа постепенно светлеют и упрощаются с победой силы души, пока не проникают в келью рассудочной силы. Потом как по реке в бескрайнее море, она достигает высшего порядка интеллектуальной силы, где мы предполагаем как бы некие хоры знания, интеллигенции и простейшей духовности12.
Николай Кузанский «О предположениях»
Утверждая, что достижение истины возможно путем прикидок, конъектур, Кузанский разрабатывает особый вид (formula) исследования, которое пытливый ум не должен оставлять в небрежении. Если наука незнания шла путем отрицания возможности познания абсолютного методом соразмеряющего сравнивания, то искусство предположений реализует противоположную стратегию. Любое положительное утверждение человека позволяет неисчерпаемо приумножать познание истины, но лишь в инаковости последней. Истоком предположений является человеческий ум, поэтому учение о конъектуральном характере процесса познания разворачивается Кузанским в антропологической перспективе.
Совпадение противоположностей (coincidentia oppositorum) в бесконечности богобытия (minimax) открывает новый ракурс в понимании творения: «Бог свертывает и развертывает все вещи, и поскольку свертывает, все они суть в нем он сам, а поскольку развертывает, он в каждой вещи есть все то, что она есть, как истина в изображении»13. По мысли философа, идее неоплатонической эманации противостоит понятийная диада "explicatio — complication". Мир как развертываемая простота Бога оказывается конкретно-определившимся максимумом, универсальностью (universalitem), т. е. единством многого. Вещи пребывают в Боге через посредничество вселенной: она оказывается ограничением их множественности, смешения и разногласия, будучи, в свою очередь, ограничением единства абсолютной бесконечности. «Вселенная, охватывая все, что не есть Бог, не может быть негативно бесконечной, хотя она и не имеет предела, и тем самым привативно бесконечна»14. Важнейшее для мысли Николая понятие бесконечности модифицируется.
Апофатический смысл не-конечного (infinitum) дополняется Кузанцем идеей безграничного (interminatum), лишенного предела, стяженного (contractus) Абсолюта — универсума. Беспредельное простирание мира, охватывающее неисчерпаемое разнообразие вещей, невозможно заключить между телесным центром и внешней окружностью. «Окажется, что машина мира будет как бы иметь повсюду центр и нигде окружность. И центр есть Бог, который всюду и нигде»15. В оптике такой двойной бесконечности перед познанием, опирающимся на измеряющую способность ума, возникает проблема поиска фиксированных центров измерения. Приближаясь к бесконечной максимальности, человек способен обрести себя и через себя Вселенную благодаря своей срединной природе. Такая natura media «как высшая ступень низших и низшая ступень высших порядков» должна свернуто заключать в себе все природы, чтобы иметь возможность воссоединить их с полнотой максимума. Но как раз «человеческая природа, вознесенная над всеми созданиями Бога и немного уступающая ангелам, свертывает в себе и разумную и чувственную природы, сочетая внутри себя все в мире»16.
Человек становится мерилом универсума благодаря той счастливой особенности своей природы, которая делает его «творцом-творением без смешения и составности». Он способен «становиться божественным вместилищем (capax Dei), заключающим в себе какие угодно меры, возможности уподобления, правила различения и сравнения»17. Срединное положение человека в мироздании, сопряженность в нем инаковости телесной тьмы со светом разумного постижения максимально приближают его к универсальной конкретности богочеловечества Иисуса Христа. Кузанский сравнивает человеческую природу с вписанным в круг многоугольником, тогда как сам круг он уподобляет природе божественной. Как многоугольник, достигший максимальности, совпадает с фигурой круга, совершенство человеческой природы обоживается во Христе как Слове, свернуто заключающем в себе все творение. Человек не только как «малый мир», микрокосм, содержит в себе все творение потенциально, но и как «малый Бог», микротеос, обладает субстанциальным и существенным совершенством — интеллектом, которому в нем актуально подчинено все остальное. «Так как человеческий ум, благородное подобие Бога, участвует насколько может в плодородии творящей природы, то он из себя как образа всемогущей формы развертывает творения рассудка (rationalia) наподобие действительных вещей. Как божественный Ум является формой реального мира, так человеческий ум — формой мира предположений»18. Движение «разумной жизни ума», отталкиваясь от влечения к созерцанию чувственного, повторяет горизонталь вселенской динамики свертывания — развертывания, дополняя ее вертикалью восхождения — нисхождения. Кузанский предлагает уподобить человека универсуму из единства и инаковости. Высшую область в нем займут простые интеллигенции, низшую — телесные природы, а срединную — души, поскольку «через них совершается нисхождение интеллекта в низшие области и возвращение низших в высшие»19. Таким образом, обосновывается автономия человеческой перспективы познавательного процесса. Несмотря на зависимость этой перспективы от Бога, она имеет утвердительный и поэтому релятивный характер. Предположение как гипотетический компонент познания отсылает к индивидуальной точке зрения. Но субъективная достоверность конъектуры объективируется в силу ее причастности истине. Кузанский не устает напоминать, что «не являясь истиной, наш разум тоже никогда не постигает истину так точно, чтобы уже не мог постигать ее все точнее без конца, и относится к истине как многоугольник к кругу: будучи вписан в круг, он тем ему подобнее, чем больше углов имеет, но даже при умножении своих углов до бесконечности
он никогда не станет равен кругу, если не разрешится в тождество с ним»20. Аподиктическое просвечивает в гипотетическом; обладающий разумом и познающий путем предположений человек вовлекается в бесконечный процесс колебательного движения между единством (ип^аБ) и инаковостью (аЬегйаБ).
Ум как образ триединого начала мира — единства, равенства и связи — способен к различению, соизмерению и сложению. Возведение непознанного к умопостигаемому единству, приобщение многообразного к неопровержимо разумной общности, прояснение спутанного и неясного в свете очевидности истины осуществимо, согласно Кузанскому, лишь посредством числа. Оно — символический прообраз вещей и первообраз понятий интеллекта. Все действия ума производятся посредством числа как источника и меры «инакообразия»21. Искусство предположений проясняется с помощью математической символики (та&етайсе aenigmatizando). Подобно развертыванию неделимости точки, как во всех видах существования континуума — линии, плоскости, тела, так и во всех способах измерения — длине, ширине, высоте универсальность и неделимость божественного интеллекта обнаруживает себя в универсуме творений — уподоблений. Геометрические интуиции «ученого незнания» трансформируются в космологическую арифметику сочинения «О предположениях». С помощью числа ум «улавливает» в единстве, истоке, четверицу — простоту первоначала, декаду универсальных категорий как корень множественности, квадрат десятки как плоскость рационального и куб десятки как объем чувственно-телесного. Тысяча появляется в трижды повторенном ряду из четырех чисел и считается универсальным числом вселенной. Кузанец схватывает диффузность числа, в котором «момент множественности переходит в момент единства, момент разъединения — в момент соединения, момент сплошного различения — в момент чистой однородности»22. При этом подвижность числа не обосновывает некий метафизический принцип в манере пифагорейско-платоновской философской традиции, она интериори-зируется Кузанцем в учении о четырех единствах ума.
Истина как "regressiones progressiones" и степени единства ума
И потому ум есть тем самым первообраз божественного свертывания, охватывающего в своей простоте и силе все образы свертывания. Ибо, как Бог есть свертывание свертываний, так ум, являющийся образом божиим, есть образ свертывания свертываний23.
Николай Кузанский «Простец об уме»
Ум существует четырьмя различными способами: созерцая собственную бытийность в простейшем единстве — Боге, единстве корня — разуме (Ме1%епйа), квадратичном единстве — душе и кубическом единстве — теле. У каждого из этих единств свой словесный знак — язык, используемый умом для их изображения. «Но все в Боге есть Бог, в разуме — разум, в душе — душа, в теле — тело. Это означает, что умопостигает все или божественным, или разумным, или душевным, или телесным образом: божественным — значит ум постигает, что вещь есть истина; разумным — что вещь не есть сама истина, но истинна; душевным — что она подобна истине; телесным — что она даже теряет сходство с истинным и даже приобретает неясность»24. Подобно «единому в нас» Прокла, к которому восходит оформление учения о четырех единствах ума, или божественной искре Экхарта первое единство отчетливо указывает на человечность как образ божий.
Это родовое единство множества видов, мера всех мер, равенство равного и неравного, связь соединенного и разделенного. Второе единство возникает при продвижении первого в инаковость, а вместе с ним рождаются различение и сложность. Но эти различение и сложность разумны, т. е. состоят из противоположностей, которые нерасторжимо связываются в единство в простоте корня разума. На уровне третьего единства — рассудочной души — развертываемые из разума противоположности становятся несоединимыми. Для Николая душа синонимична рассудку, поэтому определение и именование — способы действия рассуждающей души (animae rationem) как «слова разума». Разум многократно конкретизируется и исчисляется в душе посредством категорий движения, покоя, субстанции, акциденции, формы, которые самому разуму не присущи. «Суждения души подобны числам, из которых одно четное, другое нечетное и никогда не может быть одновременно четным и нечетным»25. «Квадратные различия» и противоположности рассуждающей души являются в свою очередь инструментом и корнем «кубического инакобразия» телесности. Последнее телесное или чувственное единство является развертыванием всех предыдущих единств, оно ничего не свертывает внутри себя и изображается тысячей. Четвертому единству закрыт путь к дальнейшему развертыванию, чувственное восприятие и его выражение в речи лишь затемняет бестелесные формы умопостигаемых единств. Чувство способно лишь утверждать, констатировать существование чувственного. Для различения белого и черного, теплого и холодного, одного тела и другого чувству необходимо возвращаться к рассудку, обладающему способностью отрицания.
Кузанский делает примечательный вывод, резюмирующий эвристическую новизну искусства предположений: «Области чувственных вещей чужды любое отрицание и любое небытие. От области же высшего единства, напротив, отдалено всякое утверждение. В области средних единств допускаются и утверждение, и отрицание; во втором — свернуто, в третьем — развернуто»26. Искусство предположений производно от круговорота нисхождений — развертываний и возвращений — свертываний четырех единств ума. Единство истины переходит в ее инаковость через разум, душу и тело с тем, чтобы возвратиться к себе путем возврата чувства в рассудок, рассудка в разум, разума в бога как цель описанного круговращения. Познание путем предположений, т. е. постижение единства истины в ее инаковости представляется Кузанским как двунаправленное круговое движение, "regressiones progressions". Истина божественного единства, абсолютная простота, несложенность, неисчислимость, минимальность максимальности согласно «правилу знающего незнания» есть источник соотносимых величин и сравниваемых вещей. Причина всего может быть лишь «противоположностью противоположного» (oppositorum oppositio), «бесконечностью, встающей за стеной совпадения, где возможность стать (posse fieri) совпадает с возможностью создать (posse facere), где потенция совпадает с актуальностью»27. Превышающее всякую интенсивность человеческой способности вмещения и интеллектуальной возможности понимания божественное "Posse" (Могу) разворачивает силу простой разумной природы — интеллекта. Умом охватываются все различия, как потенциально в нем совпадающие. Актуальность неразличенности переходит в инаковость потенциальной соединимости, истина в Боге становится истинностью в разуме. Совпадение противоположностей (coincidentia oppositorum) в разуме охватывает все, что больше минимума и меньше максимума, тем самым безграничность его возможностей ограничивается самой бесконечностью. Рассудочная душа не способна постигать число вне пропорции и, допуская актуальность бесконечного максимума, предполагает, что движется от известного к неизвестному. Это происходит в силу доступности душе
лишь подобия истины. Чувству же доступна только инаковость истины в телесной природе, откуда и начинается возвратное движение. «Рассудок некоторым образом есть точность чувства, ибо в своей точности он соединяет чувственные числа, а чувственные вещи измеряются точностью рассудка, но это не простая истинная мера, а истинная лишь в соответствии с рассудком. Точность же рассудочных сущностей есть разум, истинная мера, а высшая точность разума — сама истина, которая есть Бог»28.
Диффузия, взаимопроникновение единства и инаковости как «некоего скопления потенции» (concurrentia) образует ступени истины. Положительное утверждение, предположение, догадка, конъектура возможны относительно любой из перечисленных ступеней, но строятся они различными способами соответственно мере причастности истине. Причастность истине может быть понята как отклонение от максимальности, минимальности и равенства. Точность предположений зависит от степени единства предполагающей инстанции — разума, рассудка или чувства. Но всякий раз это допустимая для них точность. «Словом, точность достижима только в одной из своих разновидностей. Mожно сказать, что всякая точность причастна к абсолютной истине, Богу, с таким же отпадением в различие, с каким всякое существование причастно к абсолютному бытию»29. По справедливому замечанию Кузанского, это есть первое основание для построения наук, в каждой из которых надлежит выделить чувственный, рассудочный и интеллектуальный уровни. Искусство предположений позволяет видеть «одно и то же в разных отражениях», причем каждое из «отражений» обладает своей мерой истины. Хрестоматийный образ многоугольника, вписанного в круг, символизирует не только недостижимость истины посредством Via negationis, но и рождение нового вида утверждения, связанного с выразительными возможностями человека как божественного вместилища (capax Dei). Зазор между познанием и истиной, гипотетическим и аподиктическим оказывается пространством самовыражения и познавательного творчества человеческого ума. В конъектуральном процессе познания происходит антитетическая игра созидания предположительных миров, достоверность которых тем выше, чем больше в них сосредоточено (свернуто) единства.
1 См.: Hösle V. Platonism and antiplatonism in Nicolas of Cusa's philosophy of Mathematics // Graduate Faculty Philosophy Journal. 1990. Vol. 13, № 2; Miller C. L. Nicolas of Cusa's on Conjectures // Nicolas of Cusa: in Search of God and Wisdom. Leiden, 1991; Duprè W. Absolute Truth and Conjectural Insight // Nicolas of Cusa on Christ and Church. Leiden, 1996; Duclow D. F. Masters of Learned Ignorance: Eriugena, Eckhart, Cusanus. Cornwall, 2006 и другие работы.
2 Duclow D. F. Op. cit. P. 230-231.
3 Николай Кузанский. Об ученом незнании, I, 26, 89 // Он же. Соч.: в 2 т. M., 1979. Т. 1. С. 94.
4 Ср. «Но последняя точность сочетаний в телесных вещах и однозначное приведение неизвестного к известному настолько выше человеческого разума, что Сократ убедился, что он знает только о своем незнании; премудрый Соломон утверждал, что все вещи сложны и неизъяснимы в словах; а еще один муж божественного духа сказал, что мудрость и место разума таятся от глаз всего живущего» (Николай Кузанский. Об ученом незнании, I, 1,4 // Он же. Соч. M., 1979. Т. 1. С. 51.
5 Лосский В. Н. Апофаза и троическое богословие // Богословие и Боговидение. M., 2000. С. 9.
6 Адо П. Апофатизм или негативная теология // Духовные упражнения и античная философия. M.; СПб., 2005. С. 215.
7 Николай Кузанский. Об ученом незнании, II, 2, 98 // Он же. Соч. Т. 1. С. 99.
8 Кассирер Э. Избранное: индивид и космос. M.; СПб., 2000. С. 25.
9 Николай Кузанский. Об ученом незнании, I, 26, 87 // Он же. Соч. Т. 1. С. 93-94.
10 Duclow D. F. Op.cit. Р. 277.
11 Николай Кузанский. Об ученом незнании, I, 2,8 // Он же. Соч. Т. 1. С. 53.
12 Николай Кузанский. О предположениях, II, 14,142 // Там же. C. 259.
13 Николай Кузанский. О предположениях, II, 3, 111 // Там же. С. 106.
14 Николай Кузанский. О предположениях, II, 1, 97 // Николай Кузанский. Соч. С. 98-99.
15 Николай Кузанский. О предположениях, II, 12, 162 // Николай Кузанский. Соч. С. 134.
16 Николай Кузанский. О предположениях, III, 3, 198 // Николай Кузанский. Соч. С. 150.
17 Сергеев К. А. Ренессансные основания антропоцентризма. СПб., 1990. С. 235.
18 Николай Кузанский. О предположениях, I, 1,5 // Николай Кузанский. Соч. С. 189.
19 Николай Кузанский. О предположениях, II , 16, 155 // Николай Кузанский. Соч. С. 264.
20 Николай Кузанский. Об ученом незнании, I, 3,10 // Николай Кузанский. Соч. С. 53.
21 Разделяя восходящую к пифагорейско-платоновской традиции трактовку числа как ритма мироздания, онтологической реальности, из которой понятие математического числа извлекается по подобию, Кузанец расширяет применение математики до границ познания как такового. Ср.: «В самом деле, ум ничего не может поделать без числа; если нет числа, то не будет ни уподобления, ни понимания, ни различения, ни измерения. Нельзя познать вещи в их разнообразии и различии без числа. И без числа нельзя понять, что субстанция — одно, количество — еще одно, и так далее. Поэтому раз число есть способ понимания, то без него ничего нельзя познать» (Николай Кузанский. Простец об уме, гл., 7, 95 // Он же. Соч. С. 409).
22 Кассирер Э. Философия символических форм: в 3 т. М.; СПб., 2002. Т. 1. С. 159.
23 Николай Кузанский. Простец об уме, гл., 4, 74 // Он же. Соч. С. 398.
24 Николай Кузанский. О предположениях, I, 4,15 // Там же. С. 190-191.
25 Николай Кузанский. О предположениях, I, 7,28 // Там же. С. 190-201.
26 Николай Кузанский. О предположениях, I, 8,33 // Там же. С. 203.
27 Николай Кузанский. О видении Бога, 61 // Николай Кузанский. Соч.: в 2 т. М., 1980. Т. 2. С. 66.
28 Николай Кузанский. О предположениях, I, 10, 52 // Он же. Т. 1. С. 211.
29 Николай Кузанский. О предположениях, II, 1,75 // Там же. С. 223.
