CC BY
11DOI 10.26105/PBSSPU.2021.8.4.006 УДК 811'42 ББК 81.055.52-5
В.М. Ляшук, К.Г. Ляшук
РЕГИОНАЛЬНЫЙ КОМПОНЕНТ В ТЕКСТОВОЙ РЕФЛЕКСИИ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ
В статье рассматривается когнитивный образ отражения языковой личностью своей константной или временной связи с определённым регионом. Актуальность темы диктуется междисциплинарностью и антропоцентрично-стью современной научной парадигмы лингвистики и перевода. Цель работы -выявление смысловых узлов и способов интерпретации региональных особенностей в качестве компонента текстообразования в научной, образовательной и / или эмоциональной рефлексии. Материалом анализа служат письменные русскоязычные тексты, указывающие потенциал рефлексирования (научная типология, культурно ориентированное переводоведение, научная публицистика, эссеистика). Языковые личности учёного, журналиста, писателя, педагога и студента в плане рефлексивного текстообразования получают воплощение в способе и оценке регионального компонента при его включении в связь с понятиями национального, государственного и глобального в разной степени экс-плицитности.
Ключевые слова: литературный язык, языковые разновидности, региональный языковой образ, Югорский текст, Банскобыстрицкий текст, образ региона, переводной дискурс.
V.M. Lyashuk, K.G. Lyashuk
REGIONAL COMPONENT IN TEXTUAL REFLECTION OF A LANGUAGE PERSONALITY
The article examines the cognitive image constructed when linguistic personalities reflect their constant or temporary connection with a certain region. The aim is to identify semantic nodes and ways of interpreting regional characteristics as a component of text formation in scientific, educational and / or emotional reflection. The relevance of the topic is determined by the interdisciplinarity and anthropocen-tricity of modern scientific paradigm of linguistics and translation. The authors explore the aim by analysing written Russian language texts that exhibit potential for reflection (scientific typology, culturally oriented translation studies, scientific journalism, essay writing). The linguistic personalities of a scientist, a journalist, a writer, a teacher and a student in terms of reflective text formation are embodied in the method and evaluation of the regional component when included in connection with the concepts of the national, the state, the global with varying degrees of explicitness.
Keywords: literary language, linguistic varieties, regional linguistic image, Ugric text, Banskobystric text, image of the region, translated discourse.
Введение
Соотношение регионального и общегосударственного / национального представляется универсальной характеристикой пространственно-временного проявления языковой личности (ЯЛ), которую мы интерпретируем в соответствии с подходом Ю. Караулова как «выраженную в языке (текстах) и через язык личность, реконструированную в основных своих
чертах на базе языковых средств» [7, с. 38]. Современные исследования выявили сложную и динамичную структуру ЯЛ: «Языковая личность является интегративным понятием, компоненты которого разнородны и взаимосвязаны» [12, с. 230]. Возможность динамики и вариативности наблюдается в отношении «внутренней классификации, отражающей вариативность совокупной ЯЛ в гендерном, социально-профессиональном, культурно-образовательном, территориальном плане, а также различий по степени концентрации (плотности) репрезентативных характеристик» [11, с. 82]
Являясь универсальной категорией, ЯЛ одновременно представляет собой динамичное явление, зафиксировать её реакцию и рефлексирование способны тексты, традиционно - письменные, в современный период к ним прибавляются и другие средства - мультимедиального характера. Печатный текст при этом остаётся по причине своей традиционности и продолжительной, культурно маркированной истории более выразительным проявлением прецедентности, осознанности и культурной закреплённости.
Текстовая рефлексия предполагает интерпретацию текста, созданного автором, с осознанной целью. Этому критерию соответствуют художественные, публицистические, художественно-публицистические, эссеи-стические, научные, в том числе научно-популярные, конфессиональные и другие тексты. В текстах официальной разновидности регионализм совпадает с соответствующим региональным образованием и носит характер коллективной ЯЛ, включённой в связь региона и митрополии.
Результаты и обсуждение результатов исследования
По отношению к маркеру региональности, кроме широко изучаемых в настоящее время региональных текстов, выходящих за границу текста как лингвистической единицы, считаем перспективным обратиться к региональному компоненту как эксплицитной или имплицитной характеристике текста, который не имеет явной региональной направленности, однако отражает определённую рефлексию по отношению к региональному контексту, локальному хронотопу. Например, это наблюдается в «Записках охотника» И.С. Тургенева, где региональный компонент отражает рефлексию заинтересованности автора, его стремление замеченные им региональные особенности отразить как наблюдения ЯЛ посредством текстового сравнения орловских диалектных слов и презентирования с их помощью образно значимых для автора деталей народной региональной / локальной культуры.
Рефлексия в таком текстовом воплощении соответствует деятель-ностной нормативной стратегии и рассчитана на социокультурное упорядочение общества. При этом и в региональном тексте, и в тексте с региональным компонентом в разных соотношениях сохраняется связь с общенациональным (общегосударственным текстом), часто при актуа-лизированности онтологической оппозиции регион - город как двух сверхтекстовых моделей, представленных в учебно-методическом пособии сургутских коллег С.В. Галян, Д.В. Ларковича и Т.А. Сироткиной «Литературно краеведение: филологический анализ регионального (югорского) текста» (2017) [2]. По отношению к художественным текстам
названных моделей приводятся и параметры их дифференциации - «тип художественного пространства, мотивный комплекс, культурные коды» [2, с. 24]. Указанные параметры с учетом сферы и цели текстовой рефлексии применимы в трансформированном / ориентированном на литературный язык культурном пространстве разнообразной жизнедеятельности, включая науку, образование, журналистику и др., они получают межъязыковое измерение при включении их в перевод.
При этом понятие рефлексии, являясь междисциплинарным и философски ориентированным, интерпретируемое как способ организации научного знания, приложимо к лингвистическим исследованиям теории литературного языка, при котором особую значимость в связи с понятием регионализма получают традиционно и продолжительное время изучаемые диалектная и фольклорная сферы. Наиболее системно и детально они были разработаны Н.И. Толстым, который отметил региональность (в термине локальный) в системной последовательности взаимозависимостей и культурной детерминации: «Поскольку литературный язык есть одно из мощных орудий культуры и в то же самое время важный компонент (сегмент) культуры (национальной, народной, наднациональной или над-этнической, ареальной, локальной и т. п.), то проблемы типологии внутреннего, функционального членения языка и типологии языковых ситуаций тесно связаны с проблемами типологии внеязыковых ситуаций, типологии культуры, культурных ареалов» [14, с. 7]. По отношению к связи литературного языка и диалектной сферы Н.И. Толстой оперировал наборами таких признаков, как наличие / отсутствие диалектной базы; близость / отдалённость литературного языка от диалектной базы; сильная / слабая раздробленность и дифференциация диалектов; территориальный (сельский) диалект / городской диалект (койне) в качестве базы литературного языка. При этом диалектная сфера обладает амбивалентными свойствами дифференцированности и интегративности, которые в определенных программах развития литературного языка рефлек-сировались как различные формы знания.
Такая особенность прослеживается при нормировании белорусского языка на текстовой базе публицистики, художественной литературы и фольклора, когда писатели активизировали своими текстами и включали в конкуренцию региональные нормы (в белоруской поэзии XIX в. это были, например, акцентологические варианты зямля (современное литературное) -земля, и соответственно вясна - весна, жыцце - жыцце; фонетические варианты сонца 'солнце' (современное литературное) - слонца, хмара 'туча' (современное литературное) - хмура и др. [15, с. 121-122].
Региональность способна к теоретическим трнсформациям, её влияние по отношению к теории словацкого перевода отражено в вызвавшей широкую дискуссию стратегия известной словацкой переводчицы З. Есенской, избравшей в 1950 г. для передачи региональных языковых средств «Тихого Дона» М.А. Шолохова в словацком трансфере соответствия из турчанского говора Словакии. В результате читатели говорили об ощущении, что казаки не только общаются на турчанском говоре, но и занимают локальное пространство в ареале словацкого Турца, действуют в нем. Однако необходимо учитывать, что такую ассоциацию спо-
собны иметь только носители соответствующего говора или владеющие им представители словацкой культуры. Остальные способны воспринять отличие речи от литературных и известных сниженных средств. В общесловацком (национальном) контексте такие средства теряют свою региональную локализированность. Однако сила общественного резонанса, связанного с широким обсуждением в массовой и научной печати меры, мотивированности и уместности привлечения в перевод локализированных средств словацкого национального языка, в результате повлияла на формулировку правила не переводить региональный диалект оригинала каким-либо конкретным региональным диалектом словацкого языка [16, с. 55].
Регионализм в Банской Быстрице получил научное освещение в социолингвистической школе, представители которой (Я. Финдра, П. Ода-лош, В. Патраш и др.) исследуют речевые особенности разных групп местного населения. Также изучается деятельность переводчиков этого региона. В государственной научной библиотеке Банской Быстрицы действует и ведет собирательскую и исследовательскую деятельность, персонально ориентрованную на представителей своего региона, Литературно-музыкальный музей со своими фондами, экспанатами и творческой гостиной. Местная писательская организация руководствуется подходами, соотносимыми с интерпретацией, сформулированной сургутскими представителями региональной литературы - она «понятна для людей, живущих на определённой территории и сознательно или интуитивно мыслящих себя составными единой целостности или общности - хозяйственно-экономической, социально-политической, культурной, наконец, духовной: той целостности, что называется краем» [3, с. 100]. Такое единство осознаётся и рефлексируется в сопоставлении с общенациональным контекстом в качестве его самобытного компонента. В соответствующем региональном пространстве это «югорский текст», научно рефлексируе-мый в качестве литературной реальности [8]. Определенная параллель может быть отмечена в онтологическом основании регионального концептуализирования: «Национальное своеобразие Югры формируют традиционные культурные наследия обских угров, русских старожилов и народов, переселившихся в связи с промышленным освоением региона. Потенциал национального своеобразия Югры настолько велик, что может стать одним из стратегических ресурсов развития региона» [3, с. 106]. Зарождение и развитие Банской Быстрицы также исторически связаны с производственной дятельностью шахтеров, принадлежавших к немецкой культуре, которая к настоящему времени в данном регионе принадлежит к сфере исторической.
Региональность и общенациональность соотносятся посредством типизирования и аналогии, что распространяется в целом на культурную специфику и ее освоение / рефлексирование посредством письменного текста. В восприятии иностранца региональное и национальное представляются единством, противопоставленным собственной культуре, которое постепенно дифферинцируется в эмоциональном рефлексировании отдельных деталей прежде всего как инокультурных в границах определенного государства. В каком соотношении в глазах иностранца
предстают региональный и общегосударственный образ культуры? Предполагаем, что для ответа на этот вопрос продуктивной является предложенная еще в 1959 году американским культурным антропологом Эдвардом Холлом модель культурного айсберга, включающая три уровня прозрачности и объяснимости: первый - видимый уровень, его составляют непосредственно наблюдаемые культурные элементы, которые иностранец способен понять в контексте, приложив некоторое когнитивное усилие (реалии: музыка, искусство, питание, одежда, архитектура, учреждения, а также география и наблюдаемое поведение, в том числе речевое); второй - частично видимый уровень (нормы, направляющие наблюдаемое поведение; практика ритуалов и традиций); третий - невидимый (ценности и убеждения) [17]. Британский теоретик культуры и литературы Раймонд Уильямс говорит о двух антиномичных слоях -высшем, названном «Культура с большой буквы» (наилучшие результаты интеллектуальной деятельности, прежде всего художественной), и слое всех остальных проявлений («культура с малой буквы "к"»), образующем в своей совокупности цельный «образ жизни». Такая структура ориентирована на жизненное пространство и, соответственно, возможна в региональном варианте [18].
Важной особенностью, непосредственно касающейся регионального компонента, является интерес к индивидууму, от которого далее направляется оценочный вектор, что, например, наблюдается в путевых очерках И. Ильфа и Е. Петрова «Одноэтажная Америка» (1935). Благодаря фигуре активного автора-путешественника, вступающего в роль деперсонализированного рассказчика, путевой очерк открывает широкие возможности для выражения авторской позиции как оригинального, яркого и эмоционального впечатления, передаваемого с обращением к аналогии, обобщению, типизации и усиления эффекта экзотизмами, их сталкиванием с русскими реалиями, игрой слов. Региональный культурный компонент прослеживается в высокой повторяемости названий городов, имеющих связь с местными или зарубежными крупными центрами: «Машина несется по дороге, мелькают городки. Какие пышные названия! Сиракузы, Помпеи, Батавия, Варшава, Каледония, Ватерлоо, Женева, Москва, чудная маленькая Москва, где в аптеке подают завтрак номер два: горячие блины, облитые кленовым соком; где к обеду полагаются сладкие солёные огурцы; где в кино показывают картину из жизни бандитов, - чисто американская Москва. Есть несколько Парижей, Лондонов. Есть Шанхай, Харбин и целый десяток Петербургов. Москва есть в штате Огайо, есть и ещё две Москвы в двух других штатах. Один из Петербургов имеет целую сотню тысяч жителей. Есть Одессы. Не беда, если возле Одессы нет не только Черного моря, но и вообще никакого моря. Помещается она в штате Техас» [6, с. 94]. Такие города разительно отличаются от своих крупных культурных прототипов статусом и величиной, они поразительно похожи друг на друга в своем подражании: «Каждый маленький город хочет быть похожим на Нью-Йорк. Есть Нью-Йорки на две тысячи человек, есть на тысячу восемьсот. Один Нью-Йоркчик нам попался даже на девятьсот жителей. И это был настоящий город» [6, с. 92]. Идентичные названиях крупных городов и региональных городков сопровож-
даются при этом концептуальной актуализацией атрибутивной оппозиции большой - маленький, посредством которой регион и метрополия противопоставлены. Одна из глав при этом называется «Маленький город». Затем элементы оппозиции избираются общими (антиномичными) характеристиками городов, и следующая глава носит название «Большой маленький город» (созвучное с надписью на плакате в одном из таких городов: Самый большой маленький город). Сочетаясь в одном контексте, названные характеристики образуют антиномию, отражают контраст материальной и духовной составляющей, как ее видят и рефлексируют авторы: «Это определение - самый большой маленький город -прекрасно подходит к Скенектеди, да и к большинству американских городов, возникших возле крупных заводов, хлебных элеваторов или месторождений нефти. Это тот же маленький город со своими «бизнес-сентер» и «резиденшел-парт», со своим Бродвеем или Мейн-стритом, но только более разросшийся в длину и ширину. В общем это, конечно, большой город. В нём много асфальта, кирпича и электрических ламп, -может быть - даже больше, чем в Риме. И уж наверно больше, чём в Риме -электрических холодильных шкафов, стиральных машин, пылесосов, ванн и автомобилей. Но этот город чрезвычайно мал духовно, и в этом смысле он мог бы целиком разместиться в одном переулочке» [6, с. 99].
В настоящее время именно на духовной составляющей строится самобытность промышленного города, например, Сургута. При этом духовная основа с точки зрения художественной рефлексии аксиологична как «образное восприятие жизни», «противостояние обыденности, выход <...> к явлениям более высокого порядка» [5, с. 52].
Осваиваемое русской авторской ЯЛ культурное пространство в «Одноэтажной Америке» сориентировано на собственные наименования как рефлексирование, вызванное единицами разной параметризации, представляющими следующие лингвореалии культуры: штаты (Нью-Мексико, Нью-Орлеан, Калифорния); города и городки (Нью-Йорк, Скенектеди, Канзас-сити, Поукипси); улицы, четверти, коммуникации (Лексингтон-авеню, Грэнд-бульвар, «.Линкольн-хайвей»); отели («Уолдорф-Астория», «Стивенс-отель»); учреждения питания («Чайльдз», ресторан Бернштейна); напитки («Манхэттен», «Баккарди»); магазины («Юнайтед сигарс», «Атлантик и Пасифик»); торговые кампании («Стандард Ойл», «Дженерал Моторс», «Юнайтед Фрут»); возможность проводить свободное время (кинотеатр «Камео», «Радио-сити», «Медисон-сквер-гарден»); газеты и журналы («Нью-Йорк Таймс», «Геральд Трибюн», «Экзаминер»); реки, озера и водохранилища (озера Онтарио и Эри, плотина Боулдер-дам) и др. Совокупность этих названий свидетельствует о региональной, межгосударственной и межкультурной связанности.
Рефлексия передает способность активной ЯЛ занять позицию наблюдателя, исследователя, интерпретатора и учителя по отношению к себе и другому, понимаемому в широком смысле как индивидуум или предметная / ментальная реалия. Рефлексирующая коммуникация важна для (само)развития ЯЛ, направлена на самосовершенствование. Такая особенность выразительно отражена, в том числе и в названии, в «Заметках о русском» Д.С. Лихачёва [9]. Рефлексивность этого общенацио-
нального текста указывает также на параллельно развертывающийся в нем индивидуальный компонент и на включение регионального компонента в качестве локального маркера и конкретизации жизненного пространства: «Я собрал у себя различные заметки, делавшиеся мной по разному поводу, но все на одну тему - о русском, и решил их предложить читателю. <...> Национальное бесконечно богато. И нет ничего удивительного в том, что каждый воспринимает это национальное по-своему. В этих заметках о русском я и говорю именно о своём восприятии того, что может быть названо русским - русским в характере народа, русским в характере природы, городов, искусства и пр. Каждое индивидуальное восприятие национального не противоречит другому его индивидуальному восприятию, а скорее дополняет, углубляет. И ни одно из этих личных восприятий национального не может быть исчерпывающим, бесспорным, даже просто претендовать на то, чтобы быть восприятием главного. Пусть и моё восприятие всего русского не исчерпывает всего главного в национальном русском характере. Я говорю в этих заметках о том, что кажется для меня лично самым драгоценным. Читатель вправе спросить меня: почему же я считаю свои заметки о русском достойными его внимания, если я сам признаю их субъективность? Во-первых, потому, что во всяком субъективном есть доля объективного, а во-вторых, потому, что в течение всей жизни я занимаюсь русской литературой - древней в особенности - и русским фольклором. Этот мой жизненный опыт, как мне представляется, и заслуживает некоторого внимания [9, с. 9-11].
В «Письмах о добром» (обращённых к молодым читателям) Д.С. Лихачёв очертил региональный аспект в отношении к универсальной оппозиции по месту проживания, параллельно отразив в заголовке общий способ рефлексирования этих типизированных объектов через восприятие искусства - «Уметь заметить красоту наших городов и сёл» (Письмо сорок первое): «Наблюдая красоту, мы всегда как-то воссоздаём идеальный образ произведения. <...>. Но зритель, слушатель, читатель - тоже всегда творец. Восприятие художественного произведения - всегда сотворчество. <...>. Самое трудное - заметить этот идеальный образ в облике города или села [10, с. 522].
В концепции Д.С. Лихачёва, воплотившего в своих текстах сильную и деятельную ЯЛ, региональный компонент представляется как взаимосвязанный с филологическим рефлексированием - в одном из завершающих писем - «Письме сорок четвертом. Об искусстве слова и филологии»: «Преодоление всяческих расстояний - это не только задача современной техники и точных наук, но и задача филологии в широком смысле этого слова. При этом филология в равной степени преодолевает расстояния в пространстве (изучая словесную культуру других народов) и во времени (изучая словесную культуру прошлого). Филология сближает человечество - современное нам и прошлое. Она сближает человечество и разные человеческие культуры не путём стирания различий в культурах, а путём осознания этих различий; не путём уничтожения индивидуальности культур, а на основе выявления этих различий, их научного осознания, на основе уважения и терпимости к «индивидуальности» культур.
Она воскрешает старое для нового. Филология - наука глубоко личная и глубоко национальная, нужная для отдельной личности и нужная для развития национальных культур» [10, с. 535].
Отмеченное глобальное свойство филологической рефлексии прослеживается и в партнерском сотрудничестве университетов Сургута (СурГПУ) и Банской Быстрицы (УМБ), при котором регионализм в связи с конкретным городом и страной получил межкультурное верифицирующее измерение и активный деятельностный масштаб. Проведение общих международных научных конференций, конкурсов творческих работ, квалификационных выпускных работ студентов, Недели русского языка делают региональный компонент не только зримым, но и дея-тельностным и рефлексируемым в условиях, когда «в связи с усилением процессов глобализации и интеграции, актуальным является исследование проблем региональной идентичности» [13, с. 110]. Коллеги активно делятся своими разработками в области религионалистики: «Наши наблюдения показали, что образ Севера Западной Сибири репрезентируется в текстах диалектной речи прежде всего через образ жителей данной местности, их занятия, промыслы, традиции» [13, с. 110]. Вопрос региональной идентичности рассматривается на диалектном материале и в художественных произведениях региональных авторов [2; 3; 13]; изучается по отношению к концепту 'родина' ЯЛ жителя определенного региона [1].
Образ Севера Западной Сибири вызвал интерес (в том числе филологический) у банскобыстрицких студентов, которые регулярно получают о нем разнообразные знания и впечатления. Региональная идентичность как система культурных отношений, связанных с понятием малой родины, резонирует и в творческих работах студентов, участвующих в международном конкурсе, проводимом кафедрой филологического образования филфака СурГПУ, совместно с кафедрой славянских языков философского факультета университета Матея Бела и Институтом русистики философского факультета Прешовского университета. Важен и ежегодный выбор темы, посредством которой участники включаются в рефлексивное рассуждение уже при выборе формы и содержания своего письменного текста. Работы победителей включаются в издаваемый в СурГПУ альманах «Славянский мир», в нем региональный компонент становится органичной частью национального, государственного и межнационального, межкультурного контекста. Именно региональный, индивидуализированный и персонализированный компонент способен вызвать и отразить эмоциональную и ментальную рефлексию. Это доказывает творческая работа под названием «Национальный костюм Словакии - отточенная веками народная мудрость» одной из победительниц конкурса - студентки Университета Матея Бела в Банской Быстрице Зузаны Гордонё-вой, предложившей оригинальную форму интерпретации своей малой родины и себя как члена своей семьи, как части коллектива жителей своей деревни и как носителя регионального культурного опыта и мировосприятия: «Мои предки происходят из деревни Горна Марикова (Ногпа Marikova). Она расположена в верхней части Мариковской долины (Maгikovska dolina) - самой длинной долины в центральной Словакии.
И в нашем селе, Горна Марикова, жители имеют и часто надевают типичный региональный костюм, который я люблю уже с раннего детства. <...> У нас говорится, что легче рыбу заставить погрузиться вглубь, а летящего гуся опуститься на землю, чем найти в мире более красивую девушку, чем девушка в народном костюме. И в это я верю тоже» [4, с. 112-113].
В настоящее время образовательное пространство России и Словакии дает большие возможности для актуализации и рефлексирования регионального компонента при его синхронизации с общенациональными, государственными и межкультурными, межгосударственными тенденциями.
Выводы
Таким образом, регионализм как компонент письменного текста включает рефлексию о знаниях, отражаемых различными формами культуры, и о мышлении как логическом основании поведенческих норм и метаязыка науки. Его рефлексия в современной научной парадигме одновременно междисциплинарна и индивидуализирована. Проанализированный материал указывает дифференцирование регионального компонента в формах предметной и смысловой рефлексии в когнитивном (научном) и / или эмоциональном (художественном, публицистическим, конфессиональном) ключе. Рассмотренные тексты и связи имеют большой потенциал при подготовке словацких русистов. В результате уни-верстетского сотрудничества Югорский (Сургутский) и Банскобыстриц-кий региональные тексты вступают в отношения интертекстуальности, определяя и вызывая новые аспекты включения регионального компонента в его межкультурных сопоставлениях в развитие и рефлексию ЯЛ.
Литература
1. Бреусова Е.И. Ассоциативный эксперимент как метод исследования языкового сознания школьников: педагогический потенциал психолингвистики // Филологический вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2021. № 3 (7). С. 30-34. 001 10.26105/РБ88Ри.2021.7.3.008.
2. Галян С.В., Ларкович Д.В., Сироткина Т.А. Литературно краеведение: филологический анализ регионального (югорского) текста. Тюмень: Аксиома, 2017. 168 с.
3. Ганущак Н.В. Югорская литература: история и перспективы развития // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2014. № 5 (32). С. 100-106.
4. Гардонёва З. Национальный костюм Словакии - отточенная веками народная мудрость // Славянский мир: культурологический альманах - 2017 / гл. ред. Е. Бреусова. Сургут: РИО СурГПУ, 2017. С. 112-114.
5. Дворяшина Н.А. Детская игра как предмет художественной рефлексии русских писателей рубежа Х1Х-ХХ веков человека // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2014. № 5 (32). С. 52-62.
6. Ильф И., Петров Е. Одноэтажная Америка. М.: Зинзер Букс, 2017. 150 с.
7. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. 1-е изд. М.: «Наука», 1987. 264 с.
8. Ларкович Д.В. «Югорский текст» как литературная реальность: к постановке проблемы // Вестник угроведения. 2019. Т. 9. № 1. С. 40-52.
9. Лихачёв Д.С. Заметки о русском. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2017. 480 с.
10. Лихачёв Д.С. Малое собрание сочинений. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2018. 544 с.
11. Млечко Т.П. Дифференциация подходов к изучению типологических разновидностей языковой личности // Вестник РУДН. Серия Лингвистика. 2014. № 1. С. 77-86.
12. Попова Т.П., Ненашева Т.А. Виртуальная языковая личность и обучение иностранным языкам в высшей школе // Историческая и социально-образовательная мысль. 2016. Т. 8. № 5 (1). С. 230-237. 001: 10.17748/2075-9908-2015-7-6/1-00-00.
13. Сироткина Т А. Образы Севера Западной Сибири в речи жителей региона // Liashuk, V. (ed). Sbvanske spisovne jazyky v synchronii a diachronii: zapadoshvansky a vychodosbvansky kontext. Zbornik abstraktov. Banska Bystrica: Belianum, 2019. С. 110.
14. Толстой Н.И. История и структура славянских литературных языков. Москва: Наука, 1988. 239 с.
15. Ляшук В.М. Развщцё летчных сродкау беларускай паэзп. Мiнск: ДУ "Бел1СА", 2012. 304 с.
16. Ferencik J. Kontexty prekladu. Bratislava: Slovensky spisovatel', 1982. 152 s.
17. Hall E.T. 1959. The Silent Language. New York: Doubleday & Company, 1959. 240 p.
18. Williams R. Culture. London: Fontana, 1981. 256 p.
References
1. Breusova, E.I. Associativny'j experiment kak metod issledovaniya yazy'kovogo soznaniya Shkolnikov: pedagogicheskij potencial psixolingvistiki [Associative experiment as method of schoolchildren language consciousness research: pedagogical potential of psycholinguis-tics]. Filologicheskij vestnik Surgutskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta [Philology Bulletin of Surgut State Pedagogical University], 2021, no. 3 (7), pp. 30-34. DOI 10.26105/PBSSPU.2021.7.3.008 (In Russian).
2. Galyan, S.V., Larkovich, D.V., Sirotkina, T.A. Literaturno kraevedenie: filologicheskij analiz regionaFnogo (yugorskogo) teksta [Literary local history: philological analysis of the regional (Yugra) text], Tyumen, Aksioma, 2017, 168 p. (In Russian).
3. Ganushhak, N.V. Yugorskaya literatura: istoriya i perspektivy* razvitiya [Literature of Ugra: history and prospects of development]. Vestnik Surgutskogo gosudarstvennogo pedagog-icheskogo universiteta [Bulletin of Surgut State Pedagogical University], 2014, pp. 100-106. (In Russian).
4. Gardonyova, Z. NacionaFny'j kostyum Slovakii - ottochennaya vekami narodnaya mudrost [The national costume of Slovakia is a folk wisdom honed over the centuries]. Breusova E.I. (ed.) Slavyanskij mir: kuFturologicheskij aFmanax [Slavic World: Cultural Almanac], Surgut, RIO SurGPU, 2017, pp. 112-114. (In Russian).
5. Dvoryashina, N.A. Detskaya igra kak predmet xudozhestvennoj refleksii russkix pisatelej rubezha XIX-XX vekov cheloveka [Children's play as a subject of artistic reflection of Russian writers of the turn of the XIX-XX centuries.]. Vestnik Surgutskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta [Bulletin of Surgut State Pedagogical University], 2014, pp. 52-62. (In Russian).
6. Ilf, I., Petrov, E. Odnoe'tazhnaya Amerika [One-storied America], Moscow, Zinzer Buks, 2017, 50 p. (In Russian).
7. Karaulov, Yu. N. Russkii yazy'k i yazy'kovaya lichnost' [Russian Language and Linguistic Personality], Moscow, Nauka, 1987, 264 p. (In Russian).
8. Larkovich, D.V. «Jugorskij tekst» kak literaturnaja real'nost': k postanovke problemy [«Yugra text» as the literary reality: On the issue of the problem statement]. Vestnik ugrovedenija [Bulletin of Ugric Studies], 2019, № 9 (1), pp. 40-52. (In Russian).
9. Lixachyov, D.S. Zametki o russkom [Notes about Russian], Moscow, KoLibri, Azbuka-Attikus, 2017, 480 p. (In Russian).
10. Lixachyov, D.S. Maloe sobranie sochinenij [Small Collection of Works], Saint-Petersburg, Azbuka, Azbuka-Attikus, 2018, 544 p. (In Russian).
11. Mlechko, T.P. A Differenciaciya podxodov k izucheniyu tipologicheskix raznovidnostej yazy'kovoj lichnosti [Differential approach to the study of typological characteristics of a 'linguistic identity']. Vestnik RUDN. Seriya Lingvistika [Bulletin of RUDN, Linguistics Series], 2014, no. 1, pp. 77-86. (In Russian).
12. Popova, T.P., Nenasheva, T.A. VirtuaFnaya yazy'kovaya lichnost* i obuchenie inostranny'm yazy*kam v vy*sshej shkole [Virtual linguistic identity and teaching/learning foreign languages in a higher school]. lstoricheskaya i sociaFno-obrazovateFnaya my^sF [Historical and Social Educational Ideas], 2016, vol. 8, no. 5 (1), pp. 230-237. DOI: 10.17748/2075-9908-2015-7-6/ 1-00-00 (In Russian).
13. Sirotkina, T.A. Obrazy" Severa Zapadnoj Sibiri v rechi zhitelej regiona [Images of the North of Western Siberia in the Speech of the Regional Residents]. Liashuk, V. (ed.). Slovanske spisovne jazyky v synchronii a diachronii: zapadoslovansky a vychodoslovansky kontext [Slavic Standard Languages in Synchrony and Diachrony: West and East Slavic context], collection of abstracts, Banska Bystrica, Belianum, 2019, p. 111. (In Russian, In English).
14. Tolstoj, N.I. lstoriya i struktura slavyanskix literaturnyX yazykov [History and structure of Slavic standard languages], Moscow, Nauka, 1988, 239 p. (In Russian).
15. Lyashuk [Liashuk], V.M. Razviccyo leksichnyX srodkay belaruskaj pae^zii. [The development of the lexical means of Belarusian poetry], Minsk, DU "BellSA", 2012, 304 p. (In Belarusian).
16. Ferencik, J. Kontexty prekladu [Contexts of translation], Bratislava, Slovensky spisovatel', 1982, 152 p. (In Slovak).
17. Hall, E.T. The Silent Language, New York, Doubleday & Company, 1959, 240 p. (In English).
18. Williams, R. Culture, London, Fontana, 1981, 256 p. (In English).
