CC BY
41вопросы НАЦИОНАЛИЗМА 2018 № 1 (3 1)
АндрЕй Александрович Тесля
к.филос.н., с.н.с. Academia Kantiana ИГН БФУ им. И. Канта, [email protected]
Реа6илитация «национализма»
О понятиях «нация» и «национализм» в рАбоТАХ П.Б. СтрувЕ дореволюционного периода
Аннотация: В статье анализируются взгляды П.Б. Струве на «нацию» и «национализм» с 1890-х годов, когда Струве был одним из интеллектуальных лидеров российской социал-демократии, и вплоть до 1910-х годов, когда он занимал позицию на крайне-правом «крыле» кадетской партии, выступая идеологом консервативного либерализма. Подробно анализируется использование Струве на протяжении 1890-1900-х дихотомии «западничество» и «славянофильство», трактовка им последнего - устанавливается ее зависимость от понимания Струве «нации» и «национализма». Отдельное внимание обращается на связь трактовки «нации» Струве с Дж. Сили, к кембриджским лекциям которого он отсылал, устанавливается различие в понимании религии как фактора нациестроительства и дается трактовка данному расхождению в рамках понимания Струве модерности.
Ключевые слова: Петр Струве, история русской общественной мысли, кадеты, национал-либерализм, русский либерализм, русский национализм, философия Вл. Соловьева.
Abstract: The article gives an analysis of Pyotr Struve's views pertaining to the ideas of nation and nationalism ranging from the 1890s when he was one of the intellectual leaders for the Russian Social Democracy to the 1910s when he led the radical right wing of the Russian Constitutional Democrats (Kadet party) being the mastermind of the Russian conservative liberalism. The article thoroughly examines Struve's use of the dichotomy between 'Westernism' and 'Slavophilism' in the period of 1890-1900s. It demonstrates that his treatment of 'Slavophilism'depends on his understanding of nation and nationalism. Particular attention is paid to the connection between Struve's treatment of 'nation' with the Cambridge Lectures given by J.R. Seeley. The article distinguishes the role of religion as a driving force in the nation-building, treating this distinction within the framework of Struve's understanding of modernity.
Keywords: Pyotr Struve, the history of the Russian political thought, Constitutional Democrats (Kadets), national liberalism, Russian liberalism, Russian nationalism, the philosophy of Vladimir Soloviev.
Петр Бернгардович Струве (18701944) на протяжении по меньшей мере
Данное исследование было поддержано из средств субсидии, выделенной на реализацию Программы повышения конкурентоспособности БФУ им. И. Канта.
трети века, с 1894 до конца 1920-х годов, был одной из ключевых фигур русской общественной мысли — сначала в Российской империи, потом в перипетиях революции и Гражданской войны, а затем в эмиграции.
В силу сказанного вполне очевидно,
155
что жизнь и взгляды Струве многократно делались и делаются предметом детального анализа — ему посвящен целый ряд замечательных работ, среди которых до сих пор выделяется фундаментальная монография Ричарда Пайпса, первый том которой вышел на языке оригинала в 1970, а второй — в 1980 г.1 (Пайпс, 2001; 2001а), а из кратких обзоров можно в первую очередь порекомендовать сжатую и информативно-насыщенную статью К.А. Соловьева (Соловьев, 2010). С 1990-х годов значительная часть трудов Струве была переиздана (см.: Струве, 1997; 1999; 2000е; 2004; 2010; 2016 и др.), а благодаря в первую очередь трудам М.А. Колерова и Н.С. Плотникова в научный оборот были введены публикации Струве, ранее остававшиеся за пределами исследовательского внимания, равно как и целый ряд архивных материалов (см., в частности: Колеров, Плотников, 1999; Струве, 2000; 2000а; 2000b; Плотников, 2002; Колеров, 2002; Колеров, сост., 2015; Колеров, 2018 и др.).
Однако, как ни парадоксально, теоретические воззрения Струве на «нацию» и «национализм», в том числе в тот период, когда они оказались в центре публичной полемики (1908-1916), в первую очередь в связи с публикацией нашумевшей статьи «Великая Россия» (1908) и выходом в 1911 г. сборника статей Струве «Patriótica», посвященного раскрытию, обоснованию и защите своего понимания «национализма», до сих пор редко делались предметом специального рассмотрения. Отчасти восполнить существующий пробел и является целью настоящей работы. Мы ограничиваем хронологические рамки рассмотрения периодом выхода сборника «Patriótica», привлекая более поздние тексты лишь в той мере,
1 См. о работах Пайпса, связанных с из_ учением жизни и воззрений Струве, его соб-
15 6 ственный насыщенный фактографией мему-_ арный очерк: Пайпс, 2005: 154-161.
в какой они позволяют прояснить или уточнить выраженные в собранных в книге 1911 года суждения. Данное решение связано с двумя обстоятельствами:
— во-первых, публикация сборника является рубежной для Струве — подводя итоги предшествующей интеллектуальной эволюции, закрепляя его позицию как «националистическую», в том истолковании, которое сам автор дает этому понятию. В последующем он будет зачастую ссылаться на этот сборник, отсылая к нему заинтересованного читателя и обозначая преемственность позиции — именно так он поступит, например, в одном из наиболее значимых своих текстов эпохи революции и Гражданской войны, в написанной в августе 1918 г. для сборника <Юе profundis» (известным под заглавием 1921 г. — «Из глубины») статье «Исторический смысл русской революции и национальные задачи» (Струве, 1991: 467, прим. 1; 475, прим. 1);
— во-вторых, дальнейшие изменения воззрений Струве и его публичной позиции связаны с быстро меняющимся социально-политическим контекстом, включающим и революцию 1917 г., и Гражданскую войну, и попытки выработать в эмиграции новую, инклюзивную позицию, на которой могли бы объединиться представители весьма различных течений русской общественной мысли, оказавшиеся в эмиграции, связанные общими национальными задачами (см., в частности: Котенко, Домнин, сост., 2006)2.
Прежде всего следует напомнить, что Струве в юные годы был увлечен публицистикой Ивана Аксакова и его круга и в дневнике 1884 г., в четырнадцать лет, писал:
«...я уже имею сложившиеся политические убеждения. Я последователь
2 Об изменении философско-историче-ских взглядов Струве в период эмиграции см.: Повилайтис, 2009: 114-120.
Аксакова, Юрия Самарина и всей блестящей фаланги славянофилов. Я национал-либерал, либерал почвы, либерал земли» (Колеров, 2009: 348, запись от 30.VIII.1884).
Разумеется, ценность этих суждений таков, как и любых других, принадлежащих пусть и быстро созревающему, весьма интеллектуальному, но совсем юному гимназисту. Спустя всего несколько лет Струве переживет решительное изменение во взглядах — и к 1892 году станет последователем, а в скором времени и ведущим теоретиком отечественной социал-демократии. И тем не менее взгляды Ивана Аксакова останутся имеющими для него большое значение даже в период наибольшего отхода от националистической проблематики.
В первой половине 1890-х Струве — вслед за Вл. Соловьевым (другим весьма значимым для него автором, на интерпретации которого Струве мы остановимся чуть ниже) и, например, П.Н. Милюковым — актуализирует подразделение на «славянофильство» и «западничество», используя эти понятия в качестве своего рода «вневременных» разграничений, простой бинарной схемы, позволяющей классифицировать общественно-политические направления в любой конкретный момент времени несмотря на меняющееся содержание самих направлений. В принесших ему громкую известность «Критических заметках по вопросу об экономическом развитии России»3 он, в частности, будет использовать эту классификацию для разграничения двух направлений в «народничестве», несмотря на то что Н.К. Михайловский, относимый Струве к «западнической группе [народничества]» (Струве, 1894: 3), согласно приводимой им же цитате, полагал это противопостав-
3 Скандально известным стал призыв Струве, заключавший книгу: «...признаем нашу некультурность и пойдем на выучку к капитализму» (Струве, 1894: 288).
ление давно неактуальным, утверждая даже применительно к публицистике 1860-х годов следующее:
«Тот оттенок литературы, к которому принадлежал Шелгунов и которому и поныне, главным образом, усваивается название литературы шестидесятых годов, этот оттенок никогда не впадал в крайности западничества и славянофильства. В принципе он устранил обе эти крайности, а если и по сейчас можно услышать разговор о них, как о живых темах, то в этом виноват все тот же обрывистый ход нашего умственного развития, мешающий прочному установлению каких бы то ни было традиций. Можно довольно часто встретить в нынешней нашей печати утверждение, что литература шестидесятых годов была западническою. Это — заблуждение, зависящее не от непонимания, потому что дело слишком ясно, а от незнания: люди просто не знают того, о чем говорят» (выделено нами. — А.Т.) (Цит. по: Струве, 1894: 3, прим. 1).
Напротив, Струве воспроизводит эту дихотомию — любопытным образом вновь цитируя Михайловского, ограничиваясь относительно утверждения последнего о неактуальности отнесения деления на «западников» и «славянофилов» к 1860-м, не говоря о последующих, годам лишь отметкой внутри цитаты:
«Западническая группа [народничества] выступила в то время, когда "утратили всякий (?) смысл славянофильство и западничество" (Михайловский, Сочинения III, 2, стр. 243)» (Струве, 1894: 3).
Подобная странность станет понятной, если мы обратимся к самопониманию Струве этих — разграничение на «западничество» и «славянофильство» служит для него языком обозначения собственной позиции, мыслимой как движение к «новой фазе»
западничества4. Так, в письме к своему ближайшему приятелю этих лет А.Н. Потресову Струве, в момент завершения «Критических заметок...» дает следующий итог работе (письмо от 17.VII.1894):
«Сумма идей, в ней помещенных и даже находящихся лишь в потенциальном состоянии, велика, но для того, чтобы развить эту сумму идей в изящную и законченную философски-общественную систему, нужно много времени и работы не одного или двух людей, а такого числа, которое могло бы быть целым "направлением". Или все, что делается в наших мозгах, самообольщение, или же западничество должно перейти в новую фазу развития. Старое западничество разлагается, нового еще нет — вот откуда трупный запах, которым несет от нашей прогрессивной литературы...» {Из архива, 2007: 32).
В рамках предлагаемой в это время Струве схемы развития общественной мысли в России «народничество», само подразделяясь на «западническую» и «славянофильскую» группу, объединяется «верой в возможность "самобытного развития" России. Эта вера объединяет писателей самого различного склада, от г. Михайловского до г. Юзова, в одно направление, которому мы присваиваем название народничества. В этой вере — истори-
4 См. прочувствованный гимн Западу в студенческой листовке 1892 г., написанной Струве: «.там все силы нации — интеллектуальные, вольные и нравственные — пущены в ход и развиваются на просторе. Положим, и там еще далеко до осуществления всеобщего и всестороннего счастья индивидуума, личности, и там существует зияющая бездна между богатством с его блеском и пресыщением и крайнею бедностью с ее рубищем и полуголодом, но зато там уже строят надежные мосты через эту пропасть, там царство трудящихся готово уже сменить царство эксплуататоров и угнетаемых, и уже являются предвестники этого царства» (Струве, 2000а: 21-21).
ческая связь между славянофильством и народничеством, в ней же отрицание самой основы западничества; вот почему мы считаем наш спор с народниками естественным продолжением разногласия между славянофильством и западничеством. Последнее не могло не следовать за Западом. Поэтому теперь оно должно иными средствами, совершенно новыми аргументами бороться против "самобытности".
Наши народники могут возражать нам прямо фразами самого Чаадаева, но его дух унаследован теми, кто признает единство цивилизации России и Запада и делает из этой исходной посылки все дальнейшие, хотя бы и самые горькие, выводы» (Струве, 1894: 29). В этой логике его собственное «западничество» оказывается ответом на «западничество» группы «народников», оказавшемся на нынешнем историческом этапе несостоятельным — что демонстрирует исходный классификационный потенциал дихотомии, одновременно выступающей и как «шкала»: т.е. по отношению к позиции Струве все «народничество» в целом оказывается связано со «славянофильством» и, хотя внутри и подразделяясь вновь по этой классификации, должно уступить новому «западничеству», преследующему те же цели на новом этапе, для которого не годятся прежние средства. Пять лет спустя Струве в целом будет давать себе сходную характеристику, заявляя в статье «Романтизм против казенщины» (1899): «...мы, новейшие и наиболее последовательные из русских западников, очень чутко разбирающиеся в разных голосах, раздающихся на Западе, очень хорошо умеющие различать разные краски, наслоения и струи его культуры...» {Струве, 1902: 216).
В этом плане взгляды Струве не претерпят существенного изменения по меньшей мере вплоть до начала 1920-х гг. — его исходной позицией будет оставаться утверждение о «единстве цивилизации России и Запада» и от-
рицание надежд на возможность некоего «самобытного развития», но и в дальнейшем, уже на исходе 1920-х, выделение России в некий «особый мир» происходит уже не в текстах самого Струве, а в рамках их истолкования — в силу склонности автора в поздней публицистике, реагируя на актуальную проблематику, использовать противопоставление «России» и «Европы» (см.: Повилайтис, 2009: 118-119).
Но если со «славянофильством» в смысле тезиса об «особом историческом пути» России и тех или иных «мессианских» обертонах Струве расстался по меньшей мере в студенческие годы — и в дальнейшем к нему не возвращался, то в целом ряде других аспектов «славянофильство» уже не в понимании самого Струве 1890-х гг., а как обозначение конкретно-исторического феномена, одного из направлений русской мысли 1840-1880-х гг. (см.: ШаНсЫ, 1964; Цимбаев, 1986), связанного с выделенными самим Струве именами И.С. Аксакова и Ю.Ф. Самарина, даже во второй половине 1890-х годов сохраняло для него свою значимость.
Так, в 1897 г., в свой «марксистский» период, полемизируя с Б.Н. Чичериным, он противопоставляет ему Ивана Аксакова 1860-х гг., в частности отмечая:
«Ошибка Чичерина 60-х гг. была ошибка не только политическая и тактическая, но и философская: в разыгравшейся на его глазах борьбе между "историческим", или "положительным", и "естественным" правом он счел нужным стать на сторону первого. Практически это означало — со стороны Чичерина — играть на руку темным силам реакции и усиливать их своей авторитетной личностью. Чичеринскому преклонению перед началом власти и государственности Иван Аксаков противопоставил свою точку зрения, выраженную в <...> поистине классических словах. <..>
Юридическому позитивизму г. Чичерина Аксаков противополагал исповедание естественного права...» (Струве, 1902: 92, 93; ср.: Струве, 1999: 31)5.
В предисловии к русскому изданию «Очерков общественного хозяйства.» г. фон Шульце-Геверница Струве уже пользуется новым оборотом — «настоящее славянофильство», отделяя его от расхожего словоупотребления, в том числе того, которое активно практиковал, вопреки рас-тождествлению Н.К. Михайловского, несколько лет назад. Теперь он пишет: «настоящее славянофильство, как общественную доктрину, можно охарактеризовать так: это националистический либерализм, одинаково благосклонный и к господствующему аграрному классу, и к промышленной буржуазии, и в то же время проникнутый романтическими симпатиями ко всем исторически сложившимся и упрочившимся силам, учреждениям и бытовым формам страны. Как либерализм, славянофильство было за свободу печати, за независимый суд, против крепостного права; как историческая романтика, оно отстаивало освобождение крестьян с землей и исторический "мир"; благосклонность его к дворянству выражалась в принципиальном признании исторического сословного строя; отношение его к промышленной буржуазии характеризуется отстаиванием протекционизма и даже специфически предпринимательских интересов (напр., против фабричной инспекции)» (Струве, 1900:
5 Реабилитация понятия «естественного права» оказывается одним из ключевых моментов в движении Струве — и связанной с ним в начале 1900-х годов группы интеллектуалов — в направлении «идеализма», см.: Струве, 1902: 522-525; Струве, 1999а: 77-78; Струве, 2000с; 2000/1. См. о значении «естественного права» в указанном контексте: Плотников, 2002: 50-55; Колеров, 2002: 129-133.
IX)6 В силу этого Струве подробно разграничивает теперь уже взгляды Аксакова и Каткова 1880-х7:
«Ошибочно <...> ставить знак равенства между Иваном Аксаковым и Катковым 80-х гг. Разница между ними очень крупная и, в социологическом отношении, очень любопытная. Аксаков был и в 80-х гг. близок к живым общественным потребностям, когда он отстаивал попеременно интересы то того, то другого общественного класса или даже общественной культуры в ее целом. Катков же в это время уже был чистый государственник, защищавший те или другие классовые интересы с точки зрения интересов государства, как он их понимал, т.е. с точки зрения чрезвычайно несложной,
6 Ср. трактовку русского консерватизма 2-й пол. XIX века в статье 1899 г., как состоящего из двух элементов: (1) романтического и (2) казенного: «История славянофильства <...> есть <...> историческая драма <...>. Сперва это гонимая или еле терпимая казенщиной романтика, с широким размахом мысли. Таково славянофильство в эпоху расцвета. Затем, в эпоху декаданса, эта романтика была обращена на казенные надобности и жив дух ее вынут. Но поскольку славянофильство духовно живо до сих пор, оно остается бьющеюся в казенных целях романтикой, протестующей или, по крайней мере, фрондирующей. <...>
Консерватизм может быть или целостным культурным миросозерцанием, как у славянофилов, или узким направлением практической политики, как у Каткова. В первом случае консерватизм непременно заключает в себе элементы романтики. Общественной романтикой мы называем именно стремление к такому целостному общественному строю, который в жизни или вытесняется, или уже совершенно вытеснен. Романтика всегда поклоняется мертвому или полуживому, но в то же время целостному и идеально одухотворенному» (Струве, 1902: 204).
7 Ср.: Струве, 1902: 93, краткая негативная оценка позиции Аксакова 1880-х гг. в статье 1897 г.
скудной содержанием, но совершенно недвусмысленной по своим практическим выводам государственной формулы. <..> Поэтому-то он, а не Аксаков в половине 80-х гг. провозгласил дворянскую эру. Это вызвало отпор со стороны Аксакова, признававшего сословный строй, но вовсе не желавшего дальнейшего развития сословных привилегий...» (Струве, 1900: X).
Все это имеет первостепенный интерес, поскольку в ключевой для формирования будущей националистической позиции Струве статьи 1901 г. «В чем же истинный национализм» (опубликована в кн. LIX «Вопросов философии и психологии» под псевдонимом «Н. Борисов»), на которую он в дальнейшем, в «Patriótica», будет регулярно ссылаться (см., напр.: Струве, 1997: 71, 76-77), «настоящее славянофильство» (Ивана Аксакова) выступает ближайшей позицией к его собственной — примечательным образом перетолковываемое.
В статье 1901 г. обращает на себя внимание прежде всего столкновение посвящения «памяти Владимира Соловьева» и заглавия, поскольку «национализм» в терминологии зрелого Соловьева имеет исключительно негативный характер (Соловьев, 1989; Соловьев, 1990: 357-358; см. подробнее: Миллер, 2016: 74-75; Тесля, 2018). В некрологе Соловьева, написанном за год до статьи, Струве, отрицая его значение как философа (Струве, 1902: 199), видит главную заслугу покойного в том, что «он первый из западников против национализма выступил открыто с исповеданием христианства и широкого, чисто платоновского идеализма» (Струве, 1902: 202), и роль его как философа определяет следующим образом:
«Нужно признать, что только такой философ-идеалист, как Соловьев, мог обличить идейную ложь "национального кулачества", рядившегося в одеяние христианства и идеализма. Только такой мыслитель мог с пол-
ным правом от своего имени привлечь "идолопоклонство" к суду идеализма и поставить его на очную ставку с христианскими началами» (Струве, 1902: 201)8.
Но уже в некрологе можно видеть и явный след иного движения — наряду с отмеченными употреблениями «национализма» в смысле Соловьева, Струве говорит о 2-м выпуске «Национального вопроса в России» (1891), «в котором собраны самые лучшие и самые блестящие произведения пера Соловьева» (Струве, 1902: 201): «это единственное в своем роде в русской литературе наставление к истинному патриотизму и национальному самоуважению» (Струве, 1902: 201).
Напомним, что одним из ключевых тезисов (вызвавших в свое время громкую полемическую реакцию) «Национального вопроса.» выступала проповедь «национального самоотречения» — Струве со своей стороны производит терминологическое переключение, говоря о «национальном самоуважении», хотя и следует пока за Соловьевым в его противопоставлении «патриотизма» «национализму». Примерами такого рода противопоставления могут служить тексты
B.Г. Короленко (Короленко, 1990) или
C.Н. Булгакова (Булгаков, 2008), одинаково опирающиеся на восходящую к Соловьеву традицию. Так, в опубликованной в том же 1901 г., что и статья Струве, заметке «Патриотизм, национализм» (вошедшей в собрание сочинений вместе с другой статьей, опубликованной в том же номере «Русского богатства», под общим заголовком «Несколько мыслей о национализме»), Короленко противопоставляет «патриотизм» «национализму», придавая первому не только положительное зна-
8 Аналогично, несколькими годами позднее Б.А. Кистяковский будет рекомендовать «Национальный вопрос.» Соловьева М. Ве-беру в качестве «главного сочинения» философа (см.: Плотников, 2002: 27).
чение, но одновременно и характеризуя как «непосредственное», «первичное» чувство (Короленко, 1990: 232), тогда как «национализм обращает непосредственный патриотизм в патриотизм бретерствующий, наступающий на других, воинствующий, оскорбляющий...» (Короленко, 1990: 233). Показательно, что Булгаков, уже после дискуссии «о национальном лице» (см.: Колеров, сост., 2015) и попыток продолжить сборник «Вехи», одним из ключевых участников которого он был, сборником о «национализме» (Колеров, 1996: 305-307), старательно сохраняет прежнюю терминологию, противопоставляя «патриотизм» «национализму» как положительно и отрицательно окрашенные понятия (Булгаков, 2008: 528, см. подробнее: Тесля, 2018а).
В статье 1901 г. Струве решительно реабилитирует понятие «национализма», вынося его в заголовок и одновременно освящая авторитетом Соловьева — этому терминологическому выбору, помимо прочего, способствует глубокая включенность Струве в европейский, в первую очередь немецкий интеллектуальный контекст (см.: Плотников, Колеров, 1999; Колеров, 2002: 87), где, естественно, отсутствовало произведенное Соловьевым противопоставление «патриотизма» и «национализма», с одной стороны, а с другой — была очевидна вся искусственность одновременного прославления, напр., «национального духа», не говоря уже о «нации» — и осуждения «национализма». Струве вновь отграничивает свою позицию от славянофильской, заявляя:
«Уважение к национальному духу как коллективному творческому процессу, как вечному "исканию" безусловно требует прав человека. Можно сказать, что без такого признания весь национализм есть либо пустое слово, либо грубый обман или самообман. В самом деле, подкапываясь под начала индивидуальной свободы,
161
под права личности, мнимый национализм сковывает живых носителей и творцов национального духа, его единственных и реальных субъектов... Славянофильство (настоящее) в теории прикрепляло процесс национального и культурного творчества к своим готовым религиозным, политическим и социальным формулам (выделено нами. — А.Т.); государственный позитивизм Каткова и его сателлитов эти теоретические и отвлеченные узы, надеваемые на национальный дух, перевел на практический язык полицейских предписаний (часто прикрываясь славянофильской терминологией, когда это было удобно, но в случае надобности презрительно ее отбрасывая)» (Струве, 1999: 29-30).
Однако вслед за этой демаркацией Струве производит радикальную переинтерпретацию «славянофиль-ства(настоящего)», в частности, после обширной цитаты из Ивана Аксакова заявляя: «Пусть не обманывает читателя то, что Аксаков говорит об отношении государства не к личности, а к народу и обществу. Народ и общество живут в личностях и личностями и никакого независимо от них существования не ведут» (Струве, 1999: 33). Еще больший интерес вызывает трактовка Струве знаменитого противопоставления «неполитических» и «политических» прав у славянофилов (см.: Тесля, 2013; 2012а): в этом он видит «идею естественного (абсолютного) права, или неотъемлемых прав личности, т.е. ту именно идею, которая исторически и логически составляет зерно либерализма, его подлинное существо. <...> В своем разграничении прав "неполитических" и "политических" и в своем отрицании правового характера за важнейшими правами личности, несмотря на всю неверность этого разграничения и этого отрицания, славянофильская "политика" ближе к истине, чем новейший, примыкающий к Гоббсу и Руссо, политический позитивизм, <...> всякое право сводящий
к государству и из него выводящий» {Струве, 1999: 35)9.
«Истинный национализм» трактуется в итоге Струве основывающимся на личности — т.е. в политическом измерении, на ее правах, а «.начало свободы есть не только важный и прямо-таки могущественный рычаг, но и абсолютно ценное условие-цель творчества национального духа и национальной культуры» (Струве, 1999: 38).
В период с 1901 по 1905 г. проблематика «национализма» уходит из текстов Струве на второй план — высланный в Тверь и там, через Д.Е. Пе-трункевича сблизившийся с земцами-конституционалистами, он с 1902 г. становится эмигрантом — издавая сначала в Штутгарте, а затем в Париже журнал «Освобождение», ставший ядром «Союза освобождения», из которого в дальнейшем выросла конституционно-демократическая партия (партия Народной свободы). Ситуация вновь радикально меняется после 17 октября 1905 г. и создания партии, одним из основателей которой он стал. Так в 1906 г., в докладе, прочитанном в Московском клубе партии 20 октября 1906 г. и опубликованном в «Вестни-
9 Этой трактовки славянофильства Ивана Аксакова Струве будет придерживаться и десятилетия спустя — уже в эмиграции, к столетнему юбилею Аксакова, в 1923 г. он, в частности, напишет: «В публицистике Ивана Аксакова был свой лад и строй. Эта духовная музыка была гармонически проникнута двумя основными мотивами-идеями: идеей свободной личности и идеей себя сознающего и утверждающего народа, т.е. идеей нации, в которую не может не быть погружена даже свободная личность.
Вот почему Иван Аксаков был в одно и то же время борцом и за права человека и гражданина, и за национальное дело. Ему было присуще острое и тонкое чувство права, укорененного в правде, и глубокое, трепетно-восторженное ощущение соборного начала народности» (Струве, 2000е: 234).
ке партии Народной свободы» (1906, № 36 от 10.Х1), Струве отчетливо заявляет свою новую позицию, утверждая, что «мы опираемся на идею нации в государственном и правовом смысле» (Струве, 1999: 47):
«...поверх классовых делений, над ними и в глубине, под ними, она находит интересы и идеалы общечеловеческие. Носительницей этих общечеловеческих идеалов в исторически данных условиях жизни отдельных народов, по идее нашей партии, должна и может являться целая нация.
Таким образом, классовым партиям наша партия противопоставляет себя как партию национальную», т.е. «в смысле идейно-государственном, в смысле признания того, что интересы отдельных лиц и классов необходимо объединяются в одно высшим идеальным интересом государства» (Струве, 1999: 46-47).
Избранный во II Думу, он, вместе с В.А. Маклаковым, М.В. Челноковым и С.Н. Булгаковым, будет стремиться достигнуть компромисса с правительством П.А. Столыпина и избежать роспуска Думы и принятия нового избирательного закона. В ближайшие годы он будет так или иначе взаимодействовать с правительственными кругами, стремясь сдвинуть партию «вправо».
Итогом этого движения в теоретическом плане станет одна из самых известных статей Струве — «Великая Россия», опубликованная в 1908 г. В ней Струве заявляет: «государственная мощь невозможна вне осуществления национальной идеи. Национальная идея современной России есть примирение между властью и проснувшимся к самосознанию и самодеятельности народом, который становится нацией. Государство и нация должны органически срастись» (Струве, 1997: 61-62).
Иными словами, несмотря на видимую — и активно обозначаемую самим Струве — преемственность во взглядах между 1901 и 1906-1908 гг., одно-
временно наблюдается и существенное изменение в акцентах трактовки «национализма». Если в 1901 г. центр внимания сосредоточен на трактовке связи нации и национализма с проблематикой личных прав и свобод, а сам «национализм» тем самым оказывается непосредственно связан с «освободительным движением» (т.е. задачей Струве является разорвать образовавшуюся — в том числе благодаря Вл. Соловьеву — связку понятий «национализм», «консерватизм», «ох-ранительство»), то после 1905 года на передний план выходит связь «нации» и «национализма» с «государством». В «Отрывках о государстве», опубликованных в пояснение «Великой России», Струве пишет: «Национальное начало тесно связано с государственным и разделяет с ним его сверхразумный или мистический характер» (сСтруве, 1997: 66).
В дальнейшем — уже в контексте споров с Д.С. Мережковским и его кругом о «религиозной общественности» — Струве в 1914 году будет настаивать, «что все общественное и государственное в значительной своей части — религиозно безразлично» (Струве, 1999: 120), однако в его логике между этими тезисами нет противоречия, поскольку «сверхразумность» или «мистичность» в трактовке Струве служит обозначением того, что в начале 1900-х выражалось понятием «идеализма» (Колеров, 2002: 133-135)10 — а именно, невозможность свести «национальное» исключительно к прагматическому, утилитарному (ср. критику Михайловского: Струве, 1999а: 63-74).
Если в исходной оптике 1901 г. наличное государство не удовлетворяло национальных требований — и фактически речь шла о достижении
10 Отметим, что именно по инициативе Струве предпринимается русский перевод «Многообразия религиозного опыта» у. Джемса (1910).
гражданских, политических прав, наличный политический режим мыслился как чистое препятствие, то в 1908 г. последний оказывался исполнителем национальных задач. Государство не только трактовалось — теперь уже непосредственно — как самостоятельная ценность, но и наличной власти предъявлялись претензии именно с точки зрения решения государственных / национальных задач. Критика власти тем самым претерпевала радикальное изменение — оказываясь спором о том, какими путями следует достигать внутреннего и внешнего могущества.
Именно внешнеполитический ракурс рассмотрения позволял Струве самым удобным образом переключить регистр своей трактовки «национализма», подчеркивая, что независимо от внутренних разногласий перед национальным сообществом как целым стоят общие задачи. В этой связи актуализируется реабилитация Струве понятия «компромисса» в политике — до тех пор, пока единственной оптикой выступает внутренняя политика, противоборство между противостоящими политическими позициями, последнее может мыслиться радикально — однако включение «внешней» рамки определяет все позиции как существующие в рамках единого целого, сохранение которого признается ценностью и именно за преобладание в границах которого при непременном условии его сохранения идет политическая борьба (что предполагает отсечение / исключение тех, кто не принимает последнего критерия). То есть, в шмиттианской трактовке политического Струве стремится переопределить рамку представлений, в перспективе внешнего противника, потенциального «врага» предлагая возможность помыслить всех, кто вообще готов принять подобную перспективу, в качестве потенциальных «друзей»: внешнее противостояние — включая разнообразные формы мирного соперничества держав между собой — тем самым определя-
ет круг потенциальных «своих», тех, с кем возможен компромисс, в качестве мыслящих себя в этом противостоянии «внутри» сообщества.
В этом контексте становится отчасти понятна сложная, двойственная система отсылок в заглавии «Великой России». С одной стороны, как прямо указывал Струве и что было совершенно очевидно для читателей, здесь звучала цитата из «Речи об устройстве быта крестьян и о праве собственности» П.А. Столыпина на заседании Государственной Думы 10 мая 1907 г. Так, именно эту отсылку комментировал Струве в полемике с ведущим неонародническим публицистом «Русского Богатства» А.В. Пешехоновым (1909):
«Да, г. Пешехонов прав: я "не случайно", а совершенно намеренно свой лозунг "Великая Россия" заимствовал не у кого иного, как у П.А. Столыпина. Я это сделал — да позволено будет мне так выразиться — "в рассуждении" гг. Пешехоновых. Это был общественно-психологический эксперимент.
Эксперимент удался блистательно и — увы! — показал, что рассуждение по существу недоступно интеллигентскому уму, что он может танцевать только от печки, т.е. от правительства. "Заимствуя" свой лозунг, я — увы! — не расшевелил мысли своих уважаемых противников, я только раздразнил их благородное гражданское чувство и дал им лишний повод показать, что "уклон воли, который приобрел г. Струве... очень... скользкий", что я "очень уж близок к деятелям старой государственности"» (<Струве, 1997: 234).
С другой стороны, уже в самом тексте статьи было примечание, отсылавшее к книге кембриджского профессора Дж. Сили «Расширение Англии» (8ее1еу, 1883), русский перевод и издание которой (Сили, 1903), как отмечал сам Струве, были предприняты по его инициативе — и, к сожалению, оста-
лись практически не замечены русской публикой11. Отвечая Мережковскому, Струве писал в 1908 г.: «формула "Великая Россия" взята в моей статье из речи г. Столыпина, но если она откуда-нибудь мною действительно заимствована как лозунг, то вовсе не из этой речи, а из книги англичанина Сили "Расширение Англии", изданной еще в 1903 г. в русском переводе по моей инициативе» (Струве, 1997: 79, 225-226).
Если обратиться к лекциям Сили, то на первый взгляд читателя может ждать удивление в сопоставлении текста лекций со статьей Струве — самый их предмет различен: темой Сили является вопрос о том, как сложилась и что предстоит Британской империи. В конкуренции больших держав — США и России, на взгляд Сили, у Англии есть выбор: либо постепенно уходить на второй план, становясь одним из европейских государств, в ряду франции, Германии и т.д., расставаясь с колониями, либо стать «Великой Британией» (Greater Britain), образовав единое национальное целое вместе со своими колониями, заселенными преимущественно британцами (Канадой, Капской колонией, Австралией и Новой Зеландией), что делается возможным в изменившихся условиях, когда новые средства коммуникации сделали большие расстояния не фатальными для политической общности. Значимым для Струве в контексте «национализма» текст Сили делает не только его трактовка «нации», на которой мы остановимся ниже, но в первую очередь то обстоятельство, что книга Сили стала основным и наиболее обсуждаемым текстом в контексте политического движения за «Великую Британию» и проблематики создания «большой британской нации» 2-й пол. 1880-х — 1-й пол. 1890-х гг., связанно-
11 На книгу Сили Струве ссылается и в других своих, не публицистических текстах, напр.: Струве, 2016: 36.
го с именем Дж. Чемберлена (см.: Bell, 2007).
Текст Сили обозначал целый ряд значимых в логике Струве проблем: имперской интеграции, построения национального сообщества, соперничества мировых держав и возможности образования большого национального государства, чьи граждане пользуются полнотой личных и политических прав (в связи с участием колоний в центральном управлении и вопросов представительства), в частности, обозначая принципиальную неоднородность Британской Империи, часть из владений которой могла быть помыслена как потенциальная часть единого национального сообщества, а другие (в первую очередь — Индия) — как по определению не могущие быть интегрированы в последние. Не менее важным было и то обстоятельство, что Сили трактовал вопросы национализма и национального строительства в контексте международных отношений.
В текстах конца 1900-х — начала 1910-х Струве, в отличие от предшествующего периода, дает наметки эксплицитного понимания нации. Прежде всего следует отметить, что с первых своих теоретических работ, 1890-х гг., он является принципиальным противником органицистского подхода во всех его вариантах (см., напр.: Струве, 1999: 54-55), а его трактовка нации в 1901 г. связана в первую очередь с логикой прав. В конце 1900-х в выступлениях Струве появится риторика, отсылающая к «таинственному» или, как отмечалось выше, к «мистическому», но, примечательным образом, он ее нигде не разворачивает (хотя и не вступает в полемику с близкими авторами, использующими именно органицист-ские трактовки, см.: Тесля, 2018а). Так, например, в 1908 г. он пишет:
«Язык и его произведения — самое живое и гибкое, самое тонкое и величественное воплощение национальности, таинственно связанное с ее
165
166
таинственным существом» (Струве, 1997: 66).
В том же тексте, призванном прояснить статью «Великая Россия», Струве отмечает: «Нация есть, прежде всего, культурная индивидуальность, а самое государство является важным деятелем в образовании нации, поскольку оно есть культурная сила.
В основе нации всегда лежит культурная общность в прошлом, настоящем и будущем, общее культурное наследие, общая культурная работа, общие культурные чаяния. <...>
Ценность и сила нации есть ценность и сила ее культуры, измеряемая тем, что можно назвать культурным творчеством.
Всякая крупная нация стремится создать себе государственное тело. Но идея и жизнь нации всегда шире, богаче и свободнее идеи и жизни государства. Гете несомненнее Бисмарка, сказал бы Тургенев, как он сказал, что Венера Милосская несомненнее принципов 1789 г. В нации, которая есть лишь особое, единственное выражение культуры, нет того жесткого начала принуждения, которое неотъемлемо от государства. Ибо культура и по своей идее, и в своих высших реальных воплощениях означает всегда духовные силы человечества в их свободном росте и объединении. Национальное начало мистично так же, как государственное, но с другим оттенком, более мягким и внутренним, в силу которого оно без всякого принуждения владеет человеком.
Можно ненавидеть свое государство, но нельзя ненавидеть свою нацию. Ненавидя ее, человек тем самым от нее отделяется» (Струве, 1997: 67).
Однако полемика вокруг национализма — в первую очередь с авторами, ранее достаточно близкими Струве по взглядам, побуждает его радикализировать свою позицию, из которой постепенно вырастает основная проблематика «Вех», об «отщепенчестве» русской интеллигенции, выступающей
в этом отношении своеобразным наследником «казачества». В полемике с Мережковским Струве вновь использует противопоставление «западничества» и «славянофильства», сохраняя, с измененным содержанием, титульную самоидентификацию конца 1890-х:
«"Всечеловечность" русской интеллигенции, в которую так верит Мережковский, восторжествует, по его учению, тогда, когда Россия вовлечет старый мир в свою "абсолютную" и "универсальную" революцию.
Все это старая революционная перелицовка славянофильства и его мессианизма.
Перефразируя Мережковского, я скажу: меня, старого западника, на этой славянофильской мякине не проведешь.
Я западник и потому — националист.
Я западник и потому — государственник» (выделено нами. — А.Т.) {Струве, 1997: 74)12.
В итоге нация трактуется Струве через следующие критерии: (1) национальная культура, в первую очередь проявляющаяся в (2) в языке, получившем литературную обработку и способном выражать всю совокупность понятий современной культуры, (3) национальном самосознании и (4) соответствующей политической общности, государстве, в свою очередь выступающем агентом национальной культуры (см., в частности: Струве, 1997: 286-288). Выделенные критерии достаточно близки к тем, которые перечисляет Сили:
1) Язык: «первая связующая [нацию] сила — это общность расы, или, скорее,
12 Ср. у Сили: «.в политике есть благо и кроме свободы, например, национальность, цивилизация. Случается, и даже нередко, что правительства, не дающие свободы, не менее ценны и чрезвычайно благоприятны для достижения упомянутых целей» (Сили, 1903: 185).
вера в общность расы; эта вера, принимая широкие размеры, отождествляется с общностью языка» (Сили, 1903:
171);
2) Политическое сообщество и национальное самосознание: «сознание общности интересов и привычка составлять политическое тело» (Сили, 1903: 173);
3) Религия: «я признаю общность религии самым сильным и важным элементом национальности» (Сили, 1903: 176).
При схожести выделенных критериев тем более обращает внимание, что Струве никогда не акцентирует в своей трактовке «нации» и «национализма» именно религиозный критерий. Последнее связано с трактовкой Струве современной религиозной ситуации и ее перспектив — вслед за Вебером он трактует модерность как секуляризацию, еще в 1907 г. в прениях Религиозно-философского общества в Санкт-Петербурге по знаменитому докладу В.В. Розанова «О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира» замечая:
«...самая идея воскресения мертвых, — есть в сущности основа христианства. <..> Но воскресения мертвых не произошло, и человечество перестало в это верить. Это ужасно, но это факт, и факт очень важный. Исторический подвиг протестантизма, как известного мировоззрения, заключается в том, что он подвел итоги этому. Он приложил свою печать к тому факту, что человечество перестало верить в воскресение мертвых» (Ермишин и др., сост., 2009: 163).
А в 1909 г. он, например, писал: «По моему глубочайшему убеждению социализм и материализм христианства уже побежден его индивидуализмом и спиритуализмом. Исторический спор уже решен» (Струве, 1997: 244). Иными словами, религия, вполне в духе Эрфуртской программы, стала Privatsache — религиозное, в трактовке Струве, здесь вновь сближающегося
с Вебером, никуда не ушло, поскольку оно в человеческой природе, но религия в современном мире перестала играть роль фактора социальной мобилизации, она определяет индивидуальные решения и поступки, но не способна, по крайней мере в том масштабе, как ранее, значимом с точки зрения национализма, сплачивать и порождать коллективные действия, выходящие за сферу собственно «религиозного».
Примечательно, что в итоге к 1910-м гг. Струве в своем понимании «нации» оказывается практически совпадающим с Катковым 1863 г. и ближайших к этому периоду лет (см.: Миллер, 2016: 64-69; Тесля, 2011), делая упор — как, например, и Сили (в свою очередь воспринявший германские трактовки «нации» первых десятилетий XIX века, преимущественно фихтеанскую и связанные с ней)13, на культурной общности, проявляющейся в первую очередь в языке, на самосознании и на политическом единстве. В 1918 году он писал:
«Принадлежность к нации прежде всего определяется каким-либо объективным признаком, по большей части языком. Но для образования и быта нации решающее значение имеет та выражающаяся в национальном сознании объединяющая настроенность, которая создает из группы лиц одного происхождения, одной веры, одного языка и т.п. некое духовное единство. Нация конституируется и создается национальным сознанием. <..>
Нация — это духовное единство, создаваемое и поддерживаемое общностью культуры, духовного содержания, завещанного прошлым, живого в настоящем и на нем творимого для
13 Первой (и самой обширной) работой Дж. Сили по занятии им кафедры новой истории в Кембридже было «Жизнь и время Штейна» (см.: Gooch, 1931: 313), посвященная истории «национального возрождения» в Германии, в первую очередь в Пруссии в наполеоновскую эпоху.
будущего» (Струве, 1991 [1918]: 473, 474-475).
Мы не располагаем данными для суждения по вопросу, осознавал ли сам Струве свою близость к воззрениям Каткова 1860-х годов — даже если и сознавал, то публично фиксировать данную близость ему следовало всячески избегать. В этом плане показательно, что, напротив, преемство по отношению к славянофильской позиции Струве стал демонстрировать, как мы показали, весьма рано, уже с конца 1890-х годов — давая «настоящему славянофильству» однозначно-либеральную трактовку и оставляя без рассмотрения то обстоятельство, что в славянофильском понимании нации и национального ключевую роль играл, в отличие от Каткова, конфессиональный критерий (Тесля, 2012: 102-105).
Библиография
Булгаков С.Н. (2008 [1910]) Размышления о национальности // Булгаков С.Н. Два града. Исследования о природе общественных идеалов / Ком-мент. В.В. Сапова. СПб.: Изд-во Олега Абышко. С. 517-538.
Ермишин О.Т. и др., сост. (2009) Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге (Петрограде). История в материалах и документах: в 3 т. Т. 1: 1907-1909 / Сост. О.Т. Ермишин, О.А. Коростелев, Л.В. Хачатурян; вступ. ст. О.Т. Ермишин, О.А. Коро-стелев. М.: Русский путь.
Из архива (2007) А.Н. Потресо-ва. Вып. 1: Переписка 1892-1905 гг. / Отв. ред. Ю.П. Савельев; рабочая группа Э. Вагенаар (Els Wagenaar) (Голландия), М.Д. Дворкина, Н.В. Макаров, М.В. Михайлова, А.П. Ненароков, И.В. Никищихина, Ю.В. Романов, И.В. Смирнова, Л. Сорока (Leonora Soroka) (США), С.В. Тютюкин, Т.В. Филимонова. М.: Памятники исторической мысли.
Колеров М.А. (2018) Изнутри: Письма Бердяева, Булгакова, Новго-родцева и Франка к Струве. Переписка
франка и Струве (1898-1905 / 19211925). М.: Издание книжного магазина «Циолковский».
Колеров М.А, сост. (2015) Национализм. Полемика 1909-1917 / Сост. М.А. Колеров. 2-е изд. М.: Модест Колеров.
Колеров М.А. (2009) Юношеский дневник П.Б. Струве (1884) // Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2006-2007 год [8] / Под ред. М.А. Колерова и Н.С. Плотникова. М.: Модест Колеров. С. 345-352.
Колеров М.А. (2002) Idealismus militans: история и общественный смысл сборника «Проблемы идеализма» // Проблемы идеализма. Сборник статей [1902] / Под ред. М.А. Колеро-ва, подгот. текста Н.В. Самовер. М.: Модест Колеров и «Три квадрата». С. 61-224.
Колеров М.А. (1996) Не мир, но меч. Русская религиозно-философская печать от «Проблем идеализма» до «Вех». 1902-1909. СПб.: Алетейя.
Короленко В.Г. (1990 [1901]) Несколько мыслей о национализме // Короленко В.Г. Собр. соч.: в 5 т. Т. 3: Рассказы 1903-1915. Публицистика. Статьи. Воспоминания о писателях / Сост. и подгот. текста Б. Аверина, примеч. Б. Аверина, Е. Павловой. Л.: Художественная литература. С. 231-244.
Котенко М, Домнин И., сост. (2006) Российский Зарубежный Съезд. 1926. Париж. М.: Русский путь.
Миллер А.И. (2016) Нация, или Могущество мифа. СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Пайпс Р. (2005 [2003]) Я жил. Мемуары непримкнувшего / Пер. с англ. В. Бровкина. М.: Московская школа политических исследований.
Пайпс Р. (2001 [1970]) Струве: Биография: в 2 т. Т. 1: Струве — левый либерал. 1870-1905 / Пер. с англ. А. цуканова, А. захарова. М.: Московская школа политических исследований.
Пайпс Р. (2001а [1980]) Струве:
Биография: в 2 т. Т 2: Струве — правый либерал. 1905-1944 / Пер. с англ. А. Цуканова, А. Захарова. М.: Московская школа политических исследований.
Плотников Н.С. (2002) Философия «Проблем идеализма» // Проблемы идеализма: Сборник статей [1902] / Под ред. М.А. Колерова, подгот. текста Н.В. Самовер. М.: Модест Колеров и «Три квадрата». С. 5-60.
Плотников Н.С, Колеров М.А. (1999) Русский образ Германии: социал-либеральный аспект // Исследования по истории русской мысли. Ежегодник за 1999 год / Под ред. М.А. Колерова. М.: ОГИ. С. 65-156.
Повилайтис В.И. (2009) Что есть история? Версии русского зарубежья. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта.
Сили Дж. Р. (1903 [1883]) Расширение Англии. Два курса лекций / Пер. с посл. англ. изд. В.Я. Герда; под ред. и с примеч. В.А. Герда. СПб.: Изд-во О.Н. Поповой.
Соловьев Вл. С. (1990) Сочинения: в 2 т. Т. I / Сост., общ. ред. и вступ. ст. А.Ф. Лосева и А.В. Гулыги; примеч. С.Л. Кравца и др. М.: Мысль.
Соловьев Вл. С. (1989) Сочинения: в 2 т. Т. II: Чтения о богочелове-честве. Философская публицистика / Сост. и подгот. текста Н.В. Кортелева и Е.Б. Рашковского. М.: Правда.
Соловьев К.А. (2010) Петр Берн-гардович Струве // Струве П.Б. Избранные труды / Сост. О.К. Иванцова; автор вступ. ст. К.А. Соловьев; авторы коммент. К.С. Балушкина, К.Г. Ляшен-ко, Д.С. Новоселов, В.В. Сапов. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН). С. 5-39.
[Струве П.Б.] П.Г. (2018 [1902]) К характеристике нашего философского развития // Проблемы идеализма [1902] / Второе критическое издание, исправленное, под ред. М.А. Колерова. Подготовка текста Н.В. Самовер. М.: Модест Колеров. С. 92-112.
Струве П.Б. (2016) Торговая по-
литика России / Сост., вступ. ст. М.М. Савченко. М., Челябинск: Социум.
Струве П.Б. (2010) Избранные труды / Сост. О.К. Иванцова; автор вступ. ст. К.А. Соловьев; авторы ком-мент. К.С. Балушкина, К.Г. Ляшенко, Д.С. Новоселов, В.В. Сапов. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН).
Струве П.Б. (2004) Дневник политика (1925-1935) / Вступ. ст. М.Г. Ван-далковской, Н.А. Струве; подгот. текста, коммент., указатели А.Н. Ша-ханова. М.: Русский путь; Париж: YMCA-Press.
Струве П.Б. (2000 [1898]) Марк-сова теория социального развития. Критической опыт (1898) / Пер. [с нем.] А.В. Чусова под ред. Н.С. Плотникова // Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2000 год / Под ред. М.А. Колерова. М.: ОГИ. С. 71-128.
[Струве П.Б.] Русский социал-демократ Nemo (2000а [1892]) Русский монархизм, русская интеллигенция и их отношение к народному голоду // Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2000 год / Под ред. М.А. Колерова. М.: ОГИ. С. 7-36.
Струве П.Б. (2000b [1898]) [Рец.:] E. Bernstein. Die Voraussentzungen des Sozialismus und die Aufgaben der Sozialdemokraie; K. Kautsky. Bernstein und das sozialdemokratische Programm (1898) / Пер. с нем. Н.С. Плотникова // Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2000 год / Под ред. М.А. Колерова. М.: ОГИ. С. 47-70.
Струве П.Б. (2000c [1899]) Усложнение жизни (1899) // Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2000 год / Под ред. М.А. Колерова. М.: ОГИ. С. 38-41.
Струве П.Б. (2000d [1900]) О нашем времени. I. Высшая ценность жизни (1900) Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2000 год / Под ред. М.А. Колерова. М.: ОГИ. 1/9 С. 42-46. 6
Струве П.Б. (2000e) Patriótica: Россия. Родина. Чужбина / Сост. и статья А.В. Хашковского. СПб.: РХГИ.
Струве П.Б. (1999) Избранные сочинения / Сост. и ред. М.А. Колерова; примеч. М.А. Колерова и Н.С. Плотникова; подгот. текста Е.В. Харитонова и Н.В. Россиной. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН).
Струве П.Б. (1999а) Предисловие // Бердяев Н.А. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н.К. Михайловском / Сост. и коммент. В.В. Сапова. М.: Канон+. С. 5-78.
Струве П.Б. (1997) Patriótica: Политика, культура, религия, социализма / Сост. В.Н. Жукова и А.П. Полякова; вступ. ст. и примеч. В.Н. Жукова. М.: Республика.
Струве П.Б. (1991 [1918]) Исторический смысл русской революции и национальные задачи // Вехи. Из глубины / Сост., вступ. ст. и подгот. текста А.А. Яковлева; примеч. М.А. Колерова, Н.С. Плотникова, А. Келли. М.: Правда. С. 459-477.
Струве П.Б. (1902) На разные темы. (1893-1901 гг.). Сборник статей. СПб.: Типография А.Е. Колпинского.
Струве П.Б. (1900) Предисловие к русскому переводу // Шульце-Гевер-ниц Г., фон. Очерки общественного хозяйства и экономической политики России / Пер. с нем. под ред. Б.В. Авилова и П.П. Румянцева, предисл. П. Струве. СПб.; М.: Издание магазина «Книжное дело». Отдел Н.М. Глаголева. С. VII-XIV.
Струве П.Б. (1894) Критические заметки по вопросу об экономическом развитии России. СПб.
Тесля А.А. (2018) Понятие «национализма» в теоретических воззрения Вл. С. Соловьева // Тесля А.А. Русские
беседы: уходящая натура. М.: РИПОЛ классик. С. 121-157.
Тесля А.А. (2018а) Между Вл. Соловьевым и «национализмом»: «Размышления о национальности» С.Н. Булгакова в контексте споров о национал-либерализме 1909-1910 гг. // философия. Журнал Высшей школы экономики. 2018. Т. 2. № 3 (в печати).
Тесля А.А. (2013) Концепция общества, народа и государства И.С. Аксакова (Первая половина 1860-х годов) // Полития. 2013. №1. С. 65-79.
Тесля А.А. (2012) Дебаты о народности // Социологическое обозрение. 2012. Т. 11. № 1. С. 99-119.
Тесля А.А. (2012а) Запрещенная 6-я статья И.С. Аксакова из цикла «О взаимном отношении народа, общества и государства» // Социологическое обозрение. 2012. Т. 11. № 2. С. 41-70.
Тесля А.А. (2011) «Польский вопрос» в передовицах М.Н. Каткова в «Московских Ведомостях» в 1863 г. // Ученые заметки ТОГУ. 2011. Т. 2. № 2. С. 86-97.
Цимбаев Н.И. (1986) Славянофильство. Из истории русской общественно-политической мысли XIX века. М.: Изд-во МГУ.
Bell D. (2007) The Idea of Greater Britain: Empire and the Future of World Order, 1860-1900. Princeton, N. J.: Princeton University Press.
Gooch G.P. (1931) The Cambridge Chair of Modern History // Gooch G.P. Studies in Modern History. L.: Longman.
Seeley J.R. (1883) The Expansion of England. Two Courses of Lectures. L.: MacMillan & Co.
Walicki A. (1964) W kregu konserwatywnej utopii. Struktura i przemiany rosyjskiego s owianofilstwa. Warszawa: Wydawnictwo Naukowe PWN.
