CC BY
871
УДК 329.17 А. А. Иванов, А. Л. Казин, Р. В. Светлов*
РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ: ОСНОВНЫЕ ВЕХИ ИСТОРИЧЕСКОГО ОСМЫСЛЕНИЯ**
В статье рассматривается проблема происхождения русского национализма, его трактовки, специфика, содержание и эволюция от зарождения до сегодняшнего дня. Представляя обзор основных вех размышлений русских мыслителей, государственных деятелей, публицистов и политиков о национальном в России, авторы дают картину разнообразия взглядов на сущность русского национализма и его места как составляющей «русской идеи». Признавая за русским национализмом право на существование, авторы проводят четкую грань, отделяющую просвещенный национализм, ориентированный на христианский духовный идеал, от национализма нехристианского типа — от языческого до либерально-демократического, сводящегося либо к этническому шовинизму, либо ограничивающую русскую национальную идею рамками европейского постхристианского мира.
Ключевые слова: Русский национализм, консерватизм, национал-либерализм, нация, патриотизм.
A. A. Ivanov, A. L. Kazin, R. V. Svetlov Russian nationalism: basic milestones of historic re-evaluation
This article presents a problem of the germ of Russian nationalism, interpretation thereof, specific features, content and evolution from the nascent stage until now. By presentation of main milestones of ideas of Russian thinkers, statesmen, essay writers, and politicians the
* Иванов Андрей Александрович — доктор исторических наук, профессор кафедры русской истории Российского государственного педагогического университета имени А. И. Герцена, Andriv78@yandex.ru.
Казин Александр Леонидович — доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой искусствознания Санкт-Петербургского государственного университета кино и телевидения, alkazin@yandex.ru.
Светлов Роман Викторович — доктор философских наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета, профессор ЧОУ ВО «Русская христианская гуманитарная академия», spatha@mail.ru.
** Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 15-33-11190 «Роль политических идеологий в истории России и проблема национально-государственной безопасности».
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2015. Том 16. Выпуск 4
143
authors arrive at a comprehensive picture of different views of alpha and omega of Russian nationalism and its place as a component of the «Russian Idea». Authors recognize the Russian nationalism's right of existence, at the same time, they clearly differentiate between the enlightened nationalism oriented toward the Christian spiritual ideal and the unchristian nationalism — from pagan to liberal democratic one which either reduces itself to ethnic chauvinism, or restricts the Russian national idea within the bounds of the European post-Christian world.
Keywords: Russian nationalism, conservatism, national liberalism, nation, patriotism.
Тема национализма вообще, и русского национализма в особенности — одна из самых острых политических и мировоззренческих тем начала XXI века. Собственно, такой она была всегда — во всяком случае, с тех пор как национальное самосознание и национальная идентичность стала осознаваться как одна из непреложных черт, характеризующих человека/народ, наряду с их религиозной цивилизационной и исторической принадлежностью. И хотя слово «русский» встречается уже в «Слове о полку Игореве» — «О, русская земля! Уже ты за холмом!» — все же самостоятельным предметом для философской и культурологической рефлексии нация как таковая становится в России гораздо позже. В допетровской Руси любые человеческие качества — в том числе и те, которые ныне считаются национальными — рассматривались в религиозном/православном смысловом поле, в соответствии с замыслом Бога о Третьем Риме — Новом Иерусалиме, каким уже с пятнадцатого столетия считала себя Москва. Справедливости ради, скажем, что и впоследствии, после революционного для русской культуры XVIII века, национальная тематика на Руси оказывалась, в большинстве случаев, неотрывна от более широкой, вселенской и общечеловеческой перспективы. Тут все зависит от предмета и метода рассмотрения — что понимать под национальным и тем более националистическим? Есть ли собственное сущностное содержание у этих базисных категорий, или оно неузнаваемо меняется в зависимости от того или иного контекста, в особенности от политико-идеологической конъюнктуры?
Не вдаваясь сейчас в несчетное множество теорий нации и национального — от примордиальной (радикально-этнической), этносимволической и до чисто социологической (конструктивистской) [см.: 3; 4; 28; 37; 44; 49] — обозначим исходные смысловые вехи, от которых мы будем оправляться в дальнейшем.
Этнос — природная, кровная общность людей (род, племя).
Нация — общественно-политическая общность людей, «гражданская» нация как субъект и объект определенной социально-экономической структуры (конструкции), сложившейся в истории, в том числе и под воздействием этнического фактора.
Наконец, народ — высшая духовно-онтологическая общность людей, носитель вероисповедания, языка, государственной идеи и национальной культуры, осуществляемой в метаистории («большом времени»).
Уже из этого перечисления видно, что этническое, национальное и народное не противостоят одно другому, и вместе с тем друг с другом не совпадают. Если бы они совпадали, не нужно было бы и трех слов вместо одного. Именно в подобную ошибку впадают радикальные националисты в узком смысле
слова, которые все определения человека/народа сводят к его национальным, или даже этническим корням. С другой стороны, столь же ошибаются последовательные космополиты (во всех своих разновидностях, от «пролетарских» до оккультных), когда презрительно отворачиваются от национального своеобразия человеческого способа существования. Как тут не вспомнить Пушкина:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва...
Только в качестве представителя самобытного, самодержавного народа человек входит в мировую историю и осознает себя как ее действующее лицо. Иным он не интересен ни себе, ни людям, ни Богу. Вместе с тем самобытность и самостоятельность человека/народа не есть его абсолютное преимущество, данное раз и навсегда. Человек, как и народ, может оказаться недостоин своего божественного призвания, своей собственной судьбы. Примеры такого рода всем известны, как в прошлом, так и в настоящем. Ничто человеческое — в том числе национальное — не может быть абсолютизировано перед лицом вселенского Логоса. Как выражался Иван Ильин, надо уметь видеть вещи в Божьем луче: «Каждое жизненное содержание освещается и освящается Божиим лучом и получает через это свой духовный смысл, свой ранг и свою ценность» [10, с. 202].
Итак, перед мыслителем, обращенным к национальной проблематике, предстают три главных аспекта избранной темы — этнический, социоуль-турный и религиозный, находящиеся в нераздельном и неслиянном единстве. Соответственно, на протяжении последних трехсот лет русской истории и культуры эти аспекты осмыслялись с помощью ключевых категорий православного патриотизма, национализма и шовинизма. Именно такого принципа конкретизации и классификации мы будем придерживаться ниже.
Традиционно в России преобладал религиозный патриотизм, начиная с теории Москвы — Третьего Рима и старших славянофилов. К этой линии относится и ряд православных авторов, нередко причисляемых к националистам по недоразумению — например, автор «Русской идеи» Н. А. Бердяев или автор «Наших задач» И. А. Ильин, хотя, по существу, и тот и другой являются христианскими мыслителями. Среди современных православных писателей также есть теоретики, подчеркивающие (преимущественно, в полемических целях) национальный аспект своих идей, но в принципе остающихся в христианском ценностно-смысловом поле. Как раз с таким подходом связан знаменитый универсализм, «всечеловечность» классической русской культуры, о которой говорил Ф. М. Достоевский. Именно всемирный пафос русской мечты о правде позволил России многие века возглавлять многонациональную Империю — подчас даже в ущерб родовому русскому началу как таковому. Собственно, в этом и состоит русская идея. Все великое требует жертвы, и русский народ эту жертву принес и приносит.
Наряду с этим, в истории русской мысли существовал и существует ряд направлений, являющихся собственно националистическими в более стро-
гом категориальном смысле слова — от Н. Я. Данилевского, некоторых работ В. В. Розанова и др. Все они, так или иначе, ориентировались на христианский (универсалистский) духовный идеал, но выдвигали на первый план именно русские национальные задачи, актуальные для того или иного периода истории, политики, войны и т. д. Необходимо показать их позитивное историческое и теоретическое значение, то есть снять негативный оценочный шлейф, обычно связываемый с так понимаемым национализмом в западнической либеральной литературе. Национализм в данном значении есть, собственно, социально-исторический прагматизм, и как таковой, имеет все права на существование, особенно в критические моменты народного движения по стреле времени. Границы между православным патриотизмом и просвещенным национализмом в этом плане достаточно условны, в силу чего в предлагаемый том войдут представители обоих течений.
Наконец, существовал и существует русский национализм нехристианского типа — от языческого до либерально-демократического. В первом случае это воинствующее антихристианство, обращенное к языческим праславянским корням и сводящееся к этническому шовинизму. Во втором — это разновидность либерально-буржуазной идеологии, рассматривающее Россию и русских как часть европейского постхристианского мира (например, многие авторы современного журнала «Вопросы национализма»). Необходимо подчеркнуть тщетность подобных ограничений русской национальной идеи, то есть отличие патриотизма и национализма от шовинизма и либерализма.
Обозначим вкратце основные вехи мышления о национальном в России.
Не входя здесь в споры о происхождении самого слова «Русь», отметим, что уже в «Повести временных лет» (начало XII века) этот процесс описан в религиозной, и именно христианской, ретроспективе, восходящей к временам библейского Ноя и его сыновей Сима, Хама и Иафета, последний из которых после разделения языков и стал родоначальником славян. Заметим также, что именно новгородские славяне, согласно первичной летописи, назвались своим собственным именем, в отличие от полян, древлян и других родственных племен. Этот же подход к становлению русской нации разделяют авторы других главных произведений древнерусской словесности — таких, как «Слово о полку Игореве» и «Слово о погибели русской земли». Неизвестный автор первого «Слова» пишет о русской земле как едином целом, что дало в свое время основание Д. С. Лихачеву утверждать, что русская литература старше немецкой, английской и французской [22, с 5]. Со своей стороны, безымянное «Слово о погибели русской земли» не только подтверждает эту целостность, но и настаивает едва ли не на тождестве русской земли и христианской веры: «всего еси испольнена земля Руская, о прававерьная вера християньская!» [43, с 326].
В дальнейшем подчеркнутая «вероисповедность» самого образа русскости еще более усиливается, выступая как органической аспект православной картины мира. В знаменитых посланиях псковского старца Филофея (первая половина XVI в.) Москва объявлена Третьим Римом именно по экклезиологическим причинам — как сохранившая центральное церковное таинство причастия, в отличие от павшего первого и согрешившего второго Рима. Эта же мысль является системообразующей и в публицистике Иоанна IV Грозного, в част-
ности, в знаменитой переписке c беглым Андреем Курбским (60-е — 70-е годы XVI в.) Здесь московский государь подчеркивает богоданность царской власти на Руси, чем она и отличается от иных земель:
исполненное этого истинного православия самодержавство Российского царства началось по божьему изволению от великого князя Владимира, просветившего Русскую землю святым крещением, и великого князя Владимира Мономаха, удостоившегося высокой чести от греков, и от храброго и великого государя Александра Невского, одержавшего великую победу над безбожными немцами, и от достойного хвалы великого государя Дмитрия, одержавшего за Доном победу над безбожными агарянами, вплоть до отомстителя за неправды деда нашего, великого князя Ивана, и до приобретателя исконных прародительских земель, блаженной памяти отца нашего великого государя Василия, и до нас, смиренных скипетродержателей Российского царства [34, c. 12].
Как видим, национальное в средневековой русской литературе неотрывно от религиозного, что в целом и образует исток народного как наиболее высокого, синтетического качества России — христианской русской земли.
Новый этап в осмыслении русской темы начинается, как уже сказано, с XVIII столетия — века Просвещения, когда христианская классика в Европе уступает свое место модерну — антропоцентрическому (человекобожескому) началу культуры и цивилизации. Частично этот сдвиг затронул и Россию, во всяком случае, с петровских времен, когда вероисповедный аспект национальной проблематики постепенно оттесняется на второй план аспектом цивилизационным. Так, например, в царствование Петра Первого, в эпоху т. н. «барочного славяноведения», в Санкт-Петербурге вышла книга итальянца Мауро Орбини «Il regno degli Slavi» — апология славян, впервые увидевшая свет еще в 1601 г. в Пезано (перевод Саввы Рагузинского с комментариями Феофана Прокоповича) [13]. Несколько раньше, в 1699 г., по велению царя в Амстердаме было напечатано «Введение краткое во всякую историю» Ильи Копиевича, производившего Москву от «Мосоха, праотца российского», и утверждавшего, что итальянцы и французы — «варвары тщеславнии, славяно же российский народ славный, не тщеславный, смиренномудренно держится» [33, c. 19]. Расхожей была этимология, согласно которой «славяне» произошли от «славы» [32, c. 146-152]. Читали в эти годы и Юрия Крижанича — хорватского «протос-лавянофила» на русской службе, сосланного в 1661 г. в Тобольск, изобретателя особого «всеславянского» языка [19]. К национальной линии русской мысли относится также замечательный трактат М. В. Ломоносова «О сохранении и размножении российского народа» (1761), актуальный и в наше время, и его борьба с норманнской теорией.
Что касается эпохи Екатерины II, то при своем немецком происхождении и просветительских симпатиях и связях, она защищала русский народ от клеветы. Об этом свидетельствует, например, ее работа «Антидот» («Противоядие»), обращенное против русофобской книги аббата Шапп д'Отроша «Путешествие в Сибирь» (Париж, 1768 г.). «Нет народа, о котором было бы выдумано столько лжи, нелепостей и клеветы, как народ русский», — писала императрица [6, c. 229]. По поводу же пресловутого «русского рабства» Екатерина утверждала, что европейцы неспособны отличить его от русского понимания служения
и смирения перед Богом. Она ввела черту оседлости для иудейского населения империи и в конце своего царствования решительно боролась с масонством.
Как самостоятельная политическая идеология (т. е. как система определенных убеждений, ключевым понятием которой является нация (в данном случае — русский народ) [23, с. 10-18], отечественный национализм заявил о себе лишь в XIX веке, так же как и нарождавшийся русский консерватизм, став реакций на идеологию Просвещения, Великую французскую революцию 1789 г., и последовавшие за ними изменения в религиозной, нравственно-этической и политической жизни Европы. Среди первых российских мыслителей, стоявших у истоков русского национализма, исследователи обычно называют Н. М. Карамзина, Ф. В. Ростопчина, Г. Р. Державина, А. С. Шишкова, С. Н. Глинку и других представителей т. н. «русской партии» [см.: 7; 25; 26], стоявшей в оппозиции либеральному и космополитическому курсу, который в первую половину своего царствования проводил император Александр I.
Этот ранний романтический национализм стал закономерной протестной реакцией на вестернизацию и галломанию, захватившие российское высшее общество. Его носители, обращая внимание своих современников на своеобразие и красоту русской истории и культуры, старались отыскать «противоядие» шедшим в Россию с Запада неприемлемым для них морально-этическим новшествам и политическим угрозам в нетронутом европейскими веяниями простом народе, продолжавшем, в отличие от своего правящего класса, держаться православной традиции и сохранять национальное своеобразие. Эти настроения усилились с началом наполеоновских войн и нашли свое выражение в вышедшем в 1807 г. памфлете Ф. В. Ростопчина «Мысли вслух на Красном крыльце...», ставшем, по оценке А. Ю. Минакова, «манифестом складывающегося русского консервативного национализма» [26, с. 111]. А в ходе Отечественной войны 1812 г., когда повальное увлечение высшего общества галломанией стало уступать место русскому патриотизму, национализм начал заявлять о себе все громче и увереннее. При этом важно отметить, что наметившиеся в этот период националистические тенденции являлись неотъемлемой частью консервативной идеологии и, как правило, еще не выходили за ее рамки. Однако, как справедливо замечает тот же А. Ю. Минаков, «это был именно национализм, воспринимающий нацию как единое политическое тело, как некий национальный субстрат, существующий поверх сословных и классовых барьеров» [26, с. 377]. Характерными чертами раннего русского национализма стали галлофобия (т. к. безбожная революционная Франция воспринималась русскими консерваторами как «империя зла»); борьба с польскими привилегиями; противодействие иностранным влияниям в сфере религии, морали и культуры, а также апология мифологизированного и идеализированного прошлого России и русского народа, которые в трактовках представителей «романтического национализма» являлись полной противоположностью нравов и обычаев революционной Франции.
Дальнейший вклад в становление русского национализма внесли, как это ни кажется странным на первый взгляд, декабристы. Именно их провозглашали своими предтечами российские национал-либералы начала XX в. [35]; «первенцами русского национализма» считают декабристов и некоторые современные
исследователи [41; 42]. В отличие от своих консервативных предшественников, декабристы первыми развели государственный патриотизм и русский национализм, сделав из последнего оружие против царского самодержавия, которое, по их мнению, уже не соответствовало интересам русского народа, а потому должно было уступить место иным, по мнению декабристов, более прогрессивным государственным формам (конституционной монархии или республике). Как справедливо замечает С. М. Сергеев, «служение Отечеству перестало быть для них синонимом служению монарху, их патриотизм [был] уже не династический, а националистический, патриотизм граждан, а не верноподданных» [42]. «Для русского больно не иметь нации и все заключить в одном государе», — писал декабрист П. Г. Каховский перед казнью императору Николаю I [9, с. 30]. Превращая по-своему (а, точнее — по-европейски) понятый патриотизм в «гражданскую религию», декабристы главных врагов нации видели уже не в представителях «бездуховного Запада», а в царствующей династии, проводившей, как им казалось, антинациональную политику и допустившей «засилье» иноземцев (преимущественно немцев) в правящих сферах. Мечтая о создании русского гражданского общества, декабристы, таким образом, стали первыми носителями либерально-демократического национализма и эпигонами классических европейских националистов.
Своеобразным ответом на выдвинутый французской революцией девиз «Свобода, равенство и братство» и выросшую из него декабристскую трактовку национализма, стало появление в царствование императора Николая I т. н. «теории официальной народности» — государственной идеологии Российской империи, заключенной в сформулированной графом С. С. Уваровым триаде: «Православие, самодержавие, народность». Национальное начало не случайно было поставлено в этой формуле русского консерватизма на почетное третье место, после православия и самодержавия. По словам Уварова, важность национального начала заключалась в следующем:
Дабы Трон и Церковь оставались в их могуществе, должно поддерживать и чувство
Народности, их связующее. Вопрос о Народности не имеет того единства, какое
представляет вопрос о Самодержавии; но тот и другой проистекают из одного источника и совокупляются на каждой странице Истории Русского народа [5, с. 71].
Призывая не «скрывать лицо под искусственной и нам не сродной личиной», Уваров считал крайне важным сохранить неприкосновенным «святилище наших народных понятий» и отказаться от «чуждых и бесполезных» «мечтательных призраков», «следуя коим нетрудно было бы, наконец, утратить все остатки народности, не достигнувши мнимой цели европейского образования» [5, с. 71-72]. Важно также заметить, что введение в официальную идеологию термина «народность» (в оригинале на французском языке — nationalité, т. е. «национальность»), вместо термина «нация» — не случайно. Как справедливо отмечает А. И. Миллер, «с начала 1830-х годов оформляется ясно выраженное стремление вытеснить понятие нация и заменить его понятием народность» [52, с. 60], тем самым «отредактировав» революционно-демократический потенциал европейского понятия «нация». Понятие народности получило свое дальнейшее развитие в трудах М. П. Погодина и С. П. Шевырева,
но, помимо апологетики, оно встречало и критику, наиболее ярко выраженную в «Философических письмах» П. Я. Чаадаева, ставших «первым открытым выступлением против идеи народности», «первым публичным выражением национального нигилизма» [11, с. 49].
Новый этап развития русского национализма связан с появлением славянофильства. Продолжая двигаться в русле общеевропейского романтизма, «пустившегося в отыскание наций, в реконструкцию их прошлого в свете своего понимания настоящего и чаемого будущего» [46, с. 58], зачастую творя некий «русский миф», славянофилы (А. С. Хомяков, И. В. Киреевский и др.), полемизируя со своими оппонентами — западниками, развили понятие народности, придав ему несколько иной, отличный от официальной трактовки, смысл. Приняв, в целом, уваровскую триаду, славянофилы нарушили ее изначальную иерархию, поставив самодержавие на задний план после народности. Являясь движением оппозиционным по отношению к «немецкому» николаевскому самодержавию, славянофилы во многом противопоставили ему «русскую народность» и «русское православие». Придав своему национализму умеренно либеральный характер, славянофилы, являвшиеся критиками современного им Запада и апологетами русскости, вместе с тем находились под заметным влиянием европейской философской традиции. Вместе с тем, огромной заслугой славянофилов (Ю. Ф. Самарина, К. С. и И. С. Аксаковых и др.) является вклад в понимание русской самобытности, развитие национального самосознания, поднятие в публичной сфере вопроса об ущемлении прав русских в Российской империи.
Эстафету в осмыслении понятия «народность» переняли из рук славянофилов почвенники (Ф. М. Достоевский, А. А. Григорьев, Н. Н. Страхов), сумевшие не только развить мысли своих учителей и учесть критику их оппонентов, но и внести много нового в развитие русской национальной идеи.
Большое значение в развитии последней сыграла также теория культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского. Данилевский впервые перенес идеи славянофильства из религиозно-этической сферы в область естественнонаучную, став, тем самым, родоначальником т. н. «биологического национализма» [27, с. 346]. Отрицая европоцентризм и противопоставляя ему циклическую концепцию множественности цивилизаций, ученый пришел к выводу об уникальности («четырехосновности») славяно-русского культурного типа. Все это вызвало резкую (и не всегда справедливую) критику теории Данилевского В. С. Соловьевым — нередко критиковавшим «новое начало народности» с консервативных позиций [17, с. 109-110].
«Русский вопрос» в пореформенное время был теснейшим образом связан, с одной стороны, с вопросами польским и остзейским, с другой — с социальной и религиозной проблематикой. Вопрос об ущемлении прав этнических русских в империи впервые был поднят Ю. Ф. Самариным, позднее — развит в публицистике Н. С. Лескова и Н. П. Гилярова-Платонова. М. Н. Катков в годы польского восстания призывал не только к силовому подавлению последнего, но и к наделению землей польского, украинского и белорусского крестьянства, которое он надеялся противопоставить мятежной польской аристократии [16, с. 6-27]. Демократический пафос вообще был характерен для «русского
направления» 1860-х — 1880-х гг. Например, И. С. Аксаков рассматривал
рыцарство как чисто европейское, чуждое славянству начало. При этом религиозное начало у русских националистов постепенно отходило на второй план. М. Н. Катков призывал не бороться с католичеством, но переводить латинское богослужение на русский язык; Н. П. Гиляров-Платонов — ценить не столько «историческое православие», сколько «задатки в нем лежащие» [17, с. 87]; И. С. Аксаков отмечал «различие между православием и существующей церковью» и поддержал болгарских раскольников, осужденных Константинопольским патриархатом [47].
В 1860-е гг. главным противником «русского направления» была газета «Весть», призывавшая уважать права польской аристократии и не увлекаться освободительными планами по отношению к балканским славянам. Позже подобная критика звучала на страницах газеты В. П. Мещерского «Гражданин». С религиозных позиций критиковала «русское направление» газета Н. Н. Дурново «Восток». На страницах последних двух изданий регулярно печатался известный русский философ К. Н. Леонтьев — наиболее яркий из консервативных критиков национализма. «Национальная политика» виделась ему одним из «изгибов хитроумного Протея всеобщей демократизации», на деле стирающего национальные различия. «Племенной» солидарности со славянскими народами и русификации окраин империи Леонтьев противопоставлял идею солидарности с православными народами («византизм»), а также сохранение многонационального характера российского государства.
И. С. Аксаков и М. Н. Катков были крупнейшими идейными вождями пореформенного русского национализма. При этом Аксаков отстаивал более либеральную версию последнего, опиравшуюся на общество; Катков делал ставку на российское государство, верность которому и считал главным критерием «русскости» [15, с. 174-186]. С конца 1880-х, после смерти обоих публицистов, их идеи защищали многочисленные эпигоны — С. Ф. Шарапов, А. А. Киреев, П. А. Кулаковский и др. [14, с. 134-180]. Однако на первый план выдвигается иная, более «практическая» версия русского национализма, связанная, в первую очередь, с именами А. С. Суворина и М. О. Меньшикова.
В начале XX в. тема русского национализма получила дальнейшее развитие. В условиях продолжавшейся денационализации русского общества и ослабления религиозных начал, в конце 1900 — начала 1901 г. было создано «Русское собрание» — элитарный клуб национально мыслящих консерваторов, задавшейся целью переломить ситуацию, «когда любовь к отечеству была в забвении», «когда стало невыгодным быть русским человеком» [45, с. 470]. Став в скором временем интеллектуальным центром русского правого движения, «Русское собрание» внесло немалый вклад и в полемику о русском национализме, который большинством членов этой организации понимался в консервативном ключе, мало отличающимся от уваровской концепции [см.: 12]. Революция 1905-1907 гг. вызвала к жизни сильную монархическую реакцию, вошедшую в историю как «черносотенное движение», а широкое участие в революционных событиях представителей национальных меньшинств, недовольных своим положением, привело к всплеску националистических настроений, направленных, с одной стороны, на защиту интересов государствообразующего русского народа,
который воспринимался правыми как естественный носитель православных и монархических начал, а с другой — против «внутреннего врага», которым на данном этапе объявлялись денационализированные элементы русского общества, а также евреи, поляки, финны и другие народности, активно проявившие себя в борьбе с самодержавием. Как справедливо отмечает А. В. Репников, в этот период русский консерватизм «все больше сосредотачивался на проблеме этнического самоутверждения русского народа как народа главенствующего», чем заметно отличался «и от славянофилов, и от мыслителей типа Леонтьева и Победоносцева» [38, с. 312]. При этом представители большинства правых партий начала XX в. (Союз русского народа, Союз русских людей, Русская монархическая партия, Русский народный союз имени Михаила Архангела и др.) в своих трудах гораздо чаще использовали термин «народность», нежели «нация», понимая под «народностью» не политическую или этническую общность, а «культурно-конфессиональное объединение с открытыми границами» [31, с. 403]. Поэтому есть все основания согласиться с Э. А. Поповым, что «правые партии в России не были собственно националистическими», поскольку национальный вопрос в их программах и практике занимал хоть и важное, «но все же подчиненное значение», по сравнению с вопросом о сохранении царского самодержавия [36, с. 161].
Вместе с тем, с самого начала XX в., наряду с национализмом «реакционным» заявил о себе национализм либеральный, чуждый подчинения религиозным и монархическим ценностям. Развивая декабристскую трактовку национализма, продолженную в 1860-х некоторыми либералами-государственниками (С. М. Соловьевым, Б. Н. Чичериным и др.), национал-либералы (П. Б. Струве, А. Л. Погодин, круг авторов прогрессистского издания «Утро России») стремились вырвать из рук черносотенцев «национальное знамя, забрызганное нашими же плевками» и положить конец денационализации интеллигенции — явлению «немыслимому для запада» [39]. Однако попытка примирения либерализма с национализмом (который, по мнению апологетов этого направления становился «подлинным» лишь в условиях либеральной демократии) встретила в либеральных кругах отпор со стороны таких деятелей как П. Н. Милюков, Е. Н. Трубецкой, Д. С. Мережковский и ряда других, спровоцировав интересную полемику о совместимости национализма и либерализма [29].
Принципиально новым явлением стало становление в 1908 г. в России первой националистической партии — Всероссийского национального союза (ВНС), заметно отличавшейся своими установками от правых монархических партий [см.: 8; 18]. Идеология русских националистов (именно так открыто называли себя члены ВНС), сформулированная М. О. Меньшиковым, Н. О. Ку-плеваским, П. И. Ковалевским, В. В. Шульгиным и другими видными представителями этой партии, была прямым порождением западноевропейского национализма, перенесенного на русскую почву. Это проявилось, прежде всего, в переворачивании уваровской триады с ног на голову, где нация обретала первенствующее значение, а православие и самодержавие обретали ценность лишь как вера и строй, наиболее подходящие русскому народу, причем в отношении самодержавия некоторыми из них делалась завуалированная оговорка: «в дан-
ный исторический момент». Не удивительно, что правые традиционалисты вступили в полемику с националистами новой формации, обвиняя последних в «национализме без веры и царя» и тайной приверженности либеральным ценностям [24]. Дальнейшие события подтвердили опасения консерваторов. В 1915 г. часть думской фракции русских националистов примкнула к либеральной оппозиции, провозгласив себя «прогрессивными националистами» и заявив после крушения самодержавия, что «к самодержавию, осужденному историей и народом, возврата быть не может». Они полагали, что новый государственный строй «должен покоиться на основе законности и права при нерушимом соблюдении неприкосновенности личности и свободы слова», обеспечивая «Великой России цельность и неделимость, свято охраняя права единой русской нации» [40, с. 356]. Еще дальше пошли нарождавшиеся национал-демократы (Т. В. Локоть, М. А. Караулов, коллектив авторов сборника «Ладо»), с самого начала стремившиеся примирить русский национализм с либеральной идеей прогресса и сделать ставку на демократический элемент русского общества [см.: 50; 51]. Однако все направления русского национализма начала XX в. ожидал крах — в отличие от социализма, национализм не сумел завоевать симпатии широких масс и на время сошел с исторической сцены.
После победы большевиков идеология национализма, долгое время не имевшая возможности развиваться в пределах Отечества, стала предметом осмысления русской эмиграции. Русское зарубежье дало целую плеяду имен, внесших вклад в осмысление (как апологетическое, так и критическое) русской национальной идеи. Среди них в первую очередь необходимо отметить такие имена как И. А. Ильин, И. Л. Солоневич, Н. А. Бердяев, Н. С. Трубецкой, Г. П. Федотов, Н. В. Устрялов и др. Национализм в той или иной степени был присущ таким эмигрантским движениям как младороссы, национал-большевизм, национал-солидаризм, евразийство, национал-максимализм, не говоря уже о русском фашизме, в рамках которого, под влиянием аналогичных доктрин, зародившихся в Италии и Германии национализм приобрел свои крайние, экстремистские формы. В целом же, оттолкнувшись от лозунга белого движения «Великая, единая и неделимая Россия», эмигрантский национализм, при всех особенностях течений, его выражавших, сходился в следующем: признание национальной самобытности России и русского народа; понимании России как некоего духовного единства, позволяющего народу переживать многочисленные испытания, выпадающие на его долю; поиск фундаментальных основ национальной доктрины в историческом наследии страны [1, с. 562-563].
В Советской России, несмотря на интернациональный характер марксизма, в принципе отрицавшего какие-либо национальные интересы и политику большевиков-ленинцев, приведших к подрыву национального самосознания русского народа и борьбе с «русским великодержавным шовинизмом», идеология компартии постепенно, вопреки своим догмам, приобретала национальные черты. Интернационалистская утопия, реализация которой выражалась в 1920-х гг. в подрыве идентификационных основ государствообразующего народа, провалилась, и ее место, начиная со второй половины 1930-х гг. постепенно стала занимать политика «национал-большевизма», связанная с именем И. В. Сталина. В итоге понятие «русскости» было не только реабилитировано
в общественном сознании, но, по сути, стало синонимом советской идентичности. В Великую Отечественную войну, вызвавшую всплеск национального самосознания, а затем в послевоенные годы, отмеченные противостоянием с западными державами, процесс почвеннической трансформации советской системы, выразившийся в русификации большевизма, достиг своего логического завершения, и прежний пафос борьбы с «русским великодержавием» был заменен борьбой с «безродным космополитизмом» [см.: 2; 21]. Однако послевоенный «национал-коммунизм» во время хрущевской «оттепели» из официальной идеологии стал превращаться в национально-патриотическое течение внутри КПСС, теряя свое прежнее влияние. В этот период вопросы русского национализма в той или иной степени волновали различные диссидентские кружки и группировки, к которым современные исследователи относят «деревенщиков», членов таких культурно-просветительских клубов как «Родина» и «Русский клуб», подпольных диссидентских групп, представленных «советскими славянофилами», национал-большевиками, русофилами, обществом «Память» и др. [48]. Среди идеологов национально-патриотического направления диссидентства выделялись такие деятели как В. Н. Осипов, Л. И. Бородин, Г. М. Шиманов, А. И. Солженицын, И. Р. Шафаревич.
В результате крушения СССР и прихода на смену коммунистической идеологии плюрализма мнений, а также всплеска окраинного национализма, ознаменовавшегося ростом межнациональной напряженности, русский национализм стал заметно усиливать свои позиции. При этом вместе с национализмом гражданственным заметно выросло влияние национализма этнического, который нашел благодатную почву в связи с ростом в России этнопреступности и трудовой миграции из бывших республик СССР и Кавказа. Растущая популярность националистических идей привела к тому, что идеология русского национализма в той или иной мере была подхвачена рядом политических партий и группировок, как парламентских (ЛДПР, «Родина»), так и нелегальных («Русское национальное единство»). В настоящее время наиболее заметной политической силой, вооружившейся лозунгами русского национализма, стала незарегистрированная Национально-демократическая партия, дистанцировавшаяся от консервативного наследия русской мысли и развивающая идеи секулярного демократического национализма, целью которого является «преобразование Российской Федерации в русское национальное государство» [20]. Осмысление идеологии русского национализма и его применимости или не применимости в современных российских реалиях продолжается сегодня в публицистических трудах таких авторов как Е. С. Холмогоров, К. А. Крылов, Б. Г. Дверницкий, М. В. Ремизов, А. Г. Дугин, А. Л. Казин, А. Д. Степанов, М. А. Емельянов-Лукьянчиков и др.
Завершая статью, подчеркнем, что этнос, нация и народ суть такие же несомненные онтологические реальности, как пространственно-временная («месторазвитие»), расовая или половая принадлежность человека. Вопреки модному постмодернистскому релятивизму в этих вопросах, нельзя сводить национальное начало к функции языка или персонального вкуса. Национальное своеобразие образует одну из важнейших граней той «цветущей сложности» бытия, о которой писал в свое время выдающийся мыслитель К. Н. Леонтьев.
Характерно при этом, что Леонтьев не был националистом как таковым, умея найти место национального в универсальном замысле существования. В наше время острых идейно-политических споров и конфликтов — в том числе и на национальной почве — следует ясно сознавать, что человек без своего народа также не полон, как и народ без каждого отдельного своего человека. Противопоставлять личность, страну, государство, нацию (или даже вовсе отрицать их) могут только лже-патриоты, лже-националисты и лже-индивидуалисты. Так выстраиваются ложные антиномии, мешающие осознанию единства указанных ключевых качеств феномена человеческого, через которые проявляется его божественное достоинство.
ЛИТЕРАТУРА
1. Антоненко Н. В. Идеи патриотизма и национализма в общественной мысли русского зарубежья // Патриотизм и национализм как факторы российской истории (конец XVIII в. — 1991 г.). — М.: Политическая энциклопедия, 2015. — С. 562-563.
2. Вдовин А. И. Подлинная история русских. XX век. — М.: Алгоритм, 2010.
3. Геллнер Э. Нации и национализм. — М.: Прогресс, 1991.
4. Гердер И. Г. Мысли, относящиеся к философической истории человечества, по разумению и начертанию Гердера. Кн. 1-5. — СПб., 1829.
5. Доклады министра народного просвещения С. С. Уварова императору Николаю I // Река времен. Вып. 1. М., 1995. — С. 68-78.
6. Екатерина II. Антидот // Каррер д'Анкос Э. Императрица и аббат. Неизданная литературная дуэль Екатерины II и аббата Шаппа д'Отероша. — М.: Олма-Пресс, 2005.
7. Живов В. Чувствительный национализм: Карамзин, Ростопчин и поиски национальной идентичности // Новое литературное обозрение. — 2008. — № 3 (91). — С. 114-140.
8. Иванов А. А. Были ли русские националисты черносотенцами? (О статье И. В. Омельянчука) // Вопросы истории. — 2008. — № 11. — С. 171-175.
9. Из писем и показаний декабристов. —СПб., 1906.
10. Ильин И. А. Аксиомы религиозного опыта. — М.: Рарог, 1993.
11. Ильин Н. П. У алтаря человечеству: славянофилы и западники // Патриотизм и национализм как факторы российской истории (конец XVIII в. — 1991 г.). — М.: Политическая энциклопедия, 2015. — С. 49-77.
12. Кирьянов Ю. И. Русское собрание. 1900-1917. — М.: Росспэн, 2003.
13. Книга историография початия имене, славы и разширения народа славянского, чрез Мавро Урбина, архимандрита Рагужского. — СПб., 1722.
14. Котов А. Э. «Будь Катков и Аксаков в живых...»: переписка А. А. Киреева и П. А. Кулаковского // Русский сборник. Т. XVI. — М., 2014. — С. 134-180.
15. Котов А. Э. Бюрократический национализм Михаила Каткова // Вопросы национализма. — 2014. — № 17. — С. 174-186.
16. Котов А. Э. Птенцы гнезда Каткова. — СПб.: ГУМРФ им. адмирала С. О. Макарова, 2013.
17. Котов А. Э. Русская консервативная журналистика 1870-1890-х годов: опыт ведения общественной дискуссии. — СПб.: СПбИГО, ООО «Книжный Дом», 2010.
18. Коцюбинский Д. А. Русский национализм в начале XX столетия: Рождение и гибель идеологии Всероссийского национального союза. — М.: РОССПЭН, 2001.
19. Крижанич Ю. Граматично исказаще об Руском ]езику (1666). — М., 1859.
20. Кто мы // Национально-демократическая партия. [Электронный ресурс]. URL: http://rosndp.org/Home/About
21. Лебедев С. В. Русские идеи и русское дело. Национально-патриотическое движение в прошлом и настоящем. — СПб.: Алетейя, 2007.
22. Лихачев Д. С. Вступительная статья // Изборник. — М.: Художественная литература, 1969.
23. Малахов В. С. Национализм как политическая идеология. — М.: КДУ, 2005.
24. Марков Н. Е. Национализм без Веры и Царя // Курская быль. — 1908. — 6 марта.
25. Мещерякова А. О. Ф. В. Ростопчин: у основания консерватизма и национализма в России. — Воронеж: ИД «Китеж», 2007.
26. Минаков А. Ю. Русский консерватизм в первой четверти XIX века. — Воронеж: Издательство ВГУ, 2011.
27. Мирский Д. С. Славянофилы и националисты // Мирский Д. С. История русской литературы с древнейших времен до 1925 года. — London, Overseas Publications Interchange Ltd, 1992.
28. Нации и национализм / Б. Андерсон, О. Бауэр, М. Хрох и др. — М.: Праксис,
2002.
29. Нация и империя в русской мысли начала XX века / Сост. С. М. Сергеев. — М.: Скимен, Пренса, 2003.
30. Национализм: полемика 1909-1917 / Сост. М. А. Колеров. Изд. 2-е. — М.: Модест Колеров, 2015.
31. Омельянчук И. В. Черносотенное движение в Российской империи (1901-1914). — Киев: МАУП, 2006.
32. Панченко А. М. Петр I и славянская идея // Русская литература. — 1988. — № 3. — С. 146-152.
33. Пекарский П. Наука и литература в России при Петре Великом. Т. I. — СПб., 1862.
34. Первое послание Ивана Грозного князю Курбскому // Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. — Л.: Наука, 1979.
35. Пестель — национал-либерал // Утро России. — 1914. — 16 ноября.
36. Попов Э. А. Русский консерватизм: идеология и социально-политическая практика. Дисс.... канд. фил. наук. — Ростов-на-Дону, 2006.
37. Ренан Ж. Э. Что такое Нация? // Ренан Э. Собрание сочинений. В 12 тт. — Киев,
1902.
38. Репников А. В. Консервативные модели российской государственности. — М.: Политическая энциклопедия, 2014.
39. Рукавшиников А. Из дневника либерала // Утро России. — 1915. — 9 января.
40. Санькова С. М. Русская партия в России. Образование и деятельность Всероссийского национального союза (1908-1917 гг.). — Орел: Издатель С. В. Зенина, 2006.
41. Сергеев С. М. Восстановление свободы. Демократический национализм декабристов // Вопросы национализма. — 2010. — № 2. — С. 78-118.
42. Сергеев С. М. Декабристы — первенцы русского национализма // Агентство политических новостей. — 2010. — 14 июля [Электронный ресурс]. URL: http://www. apn.ru/publications/article22993.htm.
43. Слово о погибели русской земли // Изборник. — М.: Художественная литература, 1969.
44. Смит Э. Д. Национализм и модернизм: Критический обзор современных теорий наций и национализма. — М.: Праксис, 2004.
45. Степанов А. Д. Русское собрание // Черная сотня. Историческая энциклопедия. 1900-1917 / Сост. А. Д. Степанов, А. А. Иванов. — М.: Крафт+, Институт русской цивилизации, 2008.
46. Тесля А. А. Первый русский национализм... и другие. — М.: Издательство «Европа», 2014.
47. Тесля А. А. «Последний из «отцов»»: биография Ивана Аксакова. — СПб.: Владимир Даль, 2015.
48. Фоменков А. А. Русский национальный проект: русские националисты в 1960-е — первой половине 1990-х годов. — Н. Новгород: Эксприн, 2010.
49. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. — СПб.: Алетейя, 1998.
50. Чемакин А. А. «Мы осмелились выступить с новыми лозунгами.»: петербургская группа национал-демократов и сборник «Ладо» // Вестник Московского государственного областного университета. Серия «История и политические науки». — 2015. — № 1. — С. 45-54.
51. Чемакин А. А. Русские национал-демократы в Российской империи: историографический аспект // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. — 2015. — № 1 (51). Ч. 2. — С. 203-209.
52. Imperium inter pares: Роль трансферов в истории Российской империи (17001917): сборник статей. — М.: Новое литературное обозрение, 2010.
