CC BY
25
В.П. Крутоус
«РАЗРУШЕНИЕ ЭСТЕТИКИ» В КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОЙ КОНЦЕПЦИИ Д.Н. ОВСЯНИКО-КУЛИКОВСКОГО: ВЗГЛЯД ИЗ СОВРЕМЕННОСТИ
Московский государственный университет
Дмитрий Николаевич Овсинико-Куликов-ский (1853--1920) известен как крупный представитель психолог ического направления в русской науке о литературе конца XIX - начала XX вв. Ученик и последователь Л.А. Потебни, продолжатель его учения о языке и мышлении, словесном художественном творчестве, он всегда находился как бы в тени от силуэта своего учителя - бесспорного лидера направления, учёного с мировым именем. Но, как становится всё очевиднее со временем, сам он - фигура отнюдь не эпигонская, а вполне самостоятельная. Овсянико-Куликовский - учёный удивительно многосторонний. И в каждой из областей своей деятельности он оставил заметный след, положив начало или содействуя развитию научных направлений, интенсивно разрабатываемых и в наши дни.
Если бы даже, «классические» труды видного потебнианца по истории литературы и общественной мысли России не были им написаны, он всё равно остался бы в истории науки как крупный лингвист и востоковед, знаток древних и новых языков, памятников индуизма, зороастризма и др. Имя Овсянико-Куликовского по праву занимает достойное место и в истории отечественной психологической науки. Его работы о психологии понимания. специфической природе чувств, о различных аспектах психолингвистики не утратили своего значения и по сей день. Вместе с рядом других учёных Овсянико-Куликовский стал основоположником специфической отрасли науки, находящейся на стыке психологии, искусствоведческих дисциплин и эстетики: психологии художественного творчества. (Последняя одной своей стороной примыкает к общей теории творчества, а другой - к психологии искусства, как часть к целому). О возросшей актуальности данной области исследований напоминать особо, думаю, излишне.
Но и это ещё не всё. Увлечённо занимаясь вопросами языка и мышления, Овсянико-Кули-ковский не мог не вторгнуться своей пытливой мыслью в те сферы культуры, с которыми язык и
мышление теснейшим образом связаны в процессе своего формирования и исторического развития. Это - мифология, ранние формы религии, традиционные обряды и культы, фольклор, эпос разных народов и др. Позитивизм, составлявший общую основу мировоззрения и научной методологии учё-ного-потебнианца, стремился, как известно, максимально сблизить естествознание и гуманитаристи-ку. Областью их самого тесного сопряжения становятся социология, социальная психология, этнопсихология. Во всех этих научных дисциплинах Овсянико-Куликовский был весьма сведущ, он внёс значительный вклад в их развитие. Овсянико-Куликовский широко использовал, особенно в поздний период своего творчества, достижения отечественной культурно-исторической школы, представленной именами А.Н. Пыпика, А.Н. Весело веко г о и ряда других видных учёных. Интуитивно чувствуя, что психологические и социокультурные исследования, проводимые порознь, обособленно, становятся чем-то односторонним, узким, малоплодотворным, он стремился к синтезу «внешнего» (культурно-исторического) и «внутреннего» (психологического, социально-психологического) измерений при изучении явлений культуры.
В свете сказанного выше, думается, уже не будет выглядеть преувеличением характеристика этого видного последователя A.A. Потебни как крупного, широкообразованного культуролога, весьма чуткого к запросам времени, к сдвигам в общественном сознании и к новым веяниям в методологии наук.
Важной отличительной чертой Овсянико-Куликовского как культуролога был постоянный, неослабевающий интерес его к проблеме национального и межнациональных процессов (нация, национальная психология, национально-культурная самобытность, совмещение двух и более национальных идентификаций в одном субъекте, национальное и общечеловеческое и т.п.)1. А если к этому прибавить, что свою «Историю русской интел-
1 Он жил и творил в пограничье русской (общероссийской) и уфаинекой культур, в зоне их активной дифференциации и взаимодействия. Его наследие - неотторжимая чаль как одной, так и другой культуры одновременно. Но свершилось это не само собой, а благодаря неподдельной любви Овсянико-Куликовского к обоим братским народам, благодаря особой чистоте и искренности его «этнических» переиадваний, неизменной корректности, тактичности всех слов и дел учёного в деликатнейшей области межнациональных, межулыурных отношений,
лигенции» учёный выстроил в ракурсе эволюции «чаадаевских настроений» - тех самых, которые стали «идеологией перестройки» в России конца XX в.. то придётся признать, что Овсянико-Куликовский-кульгуролог умел верно ставить диагноз болезни, хотя, случалось, и недооценивал серьёзность и трудноизлсчимость недуга1.
Что можно сказать, однако, о степени изученности, освоенности наследия Д.Н. Овсянико-Куликовского? Отвечая на этот вопрос, оптимисты перечислят ряд существующих книг, глав в коллективных трудах, статей об Овсянико-Куликовском, и будут правы - по-своему. Между тем в недавно вышедшей историко-эстетической монографии звучат совсем другие нотки. «В «Лекциях по истории эстетики» (под ред. М.С. Кагана, ЛГУ, 1973-1980. - В.К), - пишет Л.Я. Курочкина, - русская психологическая эстетика рассмотрена незаслуженно поверхностно» [5, с. 130]. Увы, фрагмент упомянутого издания, посвященный Овсянико-Куликовскому, служит тому весьма красноречивым, на грани курьёза, подтверждением. Текст состоит всего из пяти абзацев, в которых я насчитал шестнадцать негативных эпитетов, относящихся к характеризуемому учёному, его творчеству и применяемой им методологии. Комментарии, как говорится, излишни.
Другой современный комментатор трудов учёного, Ю. Манн, относится к своему герою добрее (т.е. без предвзятости, с большей степенькэ объективности); но и это мало радует: тон его - велико-душно-снисходительный. «Оглядывая деятельность Овсянико-Куликовского в целом, - пишет этот новейший комментатор, - следует сказать, что хотя его теоретические позиции, как правило, давно превзойдены современной наукой, читатель всё же найдет в его работах огромное количество интересных и тонких разборов, выводов и замечаний» [7, с. 23]. - Ой ли? Так ли уже и «превзойдены»? Подобное можно было, пожалуй, сказать об Овсянико-Куликовском как представителе психологического направления в отечественном литературоведении, и то - если бы кто-нибудь когда-либо изучил и осмыслил это научное направление с той степенью глубины и обстоятельности, какой оно заслуживает. Без таких фундаментальных исследований высказываемые резкие оценочные суждения выглядят не слишком убедительно. О многих других аспектах наследия Овсянико-Куликовского и
говорить нечего, они ещё ждут своих исследователей.
Переводя теперь начатый разговор в плоскость более конкретного, предметного анализа, хочу обратить внимание на одну то ли фактуальную. то ли аксиологическую нестыковку, присутствующую в литературе об Овсянико-Куликовском. Н.В. Ось-маков называет трёхтомную «Исюрию русской интеллигенции» (1903-1910, 4-я часть - 1911-1914, не закончена) «последним трудом учёного» [9, с. 79]. И лишь вскользь, совсем в другой связи им отмечено, что «последние два года 1919-1920 Ов-сянико-Куликовский жил в Одессе, работая над «Воспоминаниями»...» [9, с. 17]. Но вот в 1989 г. выходит в свет двухтомник Овсянико-Куликовского, включающий в себя и «Воспоминания» (1-е их изд. - 1923), и Ю. Манн, автор предисловия, явно повышает рейтинг этого произведения следующим замечанием: «Последние годы жизни Ов-сянико-Куликовекий работал над мемуарами. Незаконченная эта книга принадлежит к его лучшим произведениям; в ней сочетается широкая обрисовка идейной и научной атмосферы последней трети XIX в. (и начала XX столетия. - В.К.) с точностью и колоритностью портретных характеристик» [7, с. 23]. «Воспоминания» - действительно последняя, итоговая работа Овсянико-Куликовского. И в столь высокой оценке её содержания автор этих строк вполне солидарен с Ю. Манном.
Особое внимание привлекает первая глава «Воспоминаний» под названием «Личное (Опыт психоанализа)». Я бы определил жанровую форму этой главы как некий аналог автореферата, - только резюмирующего не содержание диссертации, как обычно, а весь корпус трудов учёного. В хорошем реферате, как правило, с особой чёткостью выделены основные идеи проделанных исследований, обозначено их концептуальное ядро.
Овсянико-Куликовским была разработана и в доступной форме изложена целостная культурологическая концепция. Она формировалась поч ноз-действием противоречивых идейных ген <енций своего времени. При переходе от XIX в. к XX в. остро ощущалось противоборство умонастроений оптимизма и пессимизма. Позитивизм (а именно он лежал в основе культурологической концепции Ов-сянико-Куликовского) предполагал веру в науку, разум, в общественный прогресс и по своей главной интенции был оптимистичным. Но проявившиеся к тому времени признаки кризиса европей-
1 Кстати: Д.Н. Овсянико-Куликовский был сторонником «западничества»; с 1913 по 1918 год он даже редактировал журнал «Вестник Европы», придерживавшийся западнической ориентации. А ведь генетически западничество связано !с пресловутыми «чаадаевскими настроениями»! Как согласуется'западничество учёного с его критикой чаадаевщины? е его уважением ко всему «органическому», национально-самобытному? - Современному читателю это может показаться странным, парадоксальным. Но в том-то и дело, что западничество Окянико-Кушковсшо как небо от земли отличается от нынешнего расхожего, поедельно опошленного.
ской культуры давали немало поводов и для пессимистических обобщений. Разрешить это противоречие стремились многие. Концепция Овсянико-Куликовского была одной из таких попыток.
Главные свои надежды учёный возлагал на союз науки и высокой, обновленной морали («гуманности»), Антиметафизическая, антифилософская направленность позитивизма, однако, всё больше ощущалась самими его приверженцами как ограниченность. зияние, как лишённость прочной опоры в коренных началах бытия и духа. Отсюда возникало весьма сочувственное отношение к деизму людей науки, признание (вне науки) прав религии. Важные место и роль в обеспечении общего прогресса отводились «человековедению», в лице, с одной стороны, научной психологии, а с другой -искусства, художественного творчества.
Но культурологическая концепция Овсянико-Куликовского несла на себе вместе с тем печать драматизма, в ней бурлила энергия серьёзных внутренних напряжений. Главных проявлений драматизма было два. Первое: обострённое, концен-
трированное внимание автора к оппозиции «норма/анормальное (патологическое)» в психике отдельной личности, а также в социуме, в культуре. Проявление второе состояло в радикальном антиэстетизме Овсянико-Куликовского. Знаменитая триада «Истина - Добро - Красота» является, полагал он, устарелой и ложной, неправомерно возвеличившей красоту.
Из этой самой общей, отдельными мазками набросанной характеристики концепции Овсянико-Куликовского напрашиваются два вывода. Во-первых, его концепция составляет пусть малую и довольно специфичную, но часть общей рефлексии по поводу социокультурного кризиса рубежа XIX - XX вв. Во-вторых, затронутые учёным проблемы продолжают оставаться актуальными и сейчас, восемь десятилетий спустя после его кончины. В силу этих причин культурологическая концепция Овсянико-Куликовского, её внутренняя логика, аргументация и выводы заслуживают, на мой взгляд, более пристального, более подробного рассмотрения.
* * *
Исходным пунктом размышлений Овсянико- уровень с преступником и «мстит» ему. Нужен
Куликовского о судьбах культуры и всего челове- иной, более высокий и гуманный взгляд на эту
чества стали вопросы морали. Без серьёзного пере- проблему, усматривающий в справедливой репрес-
смотра сложившихся взглядов на сущность морали сии ограждение общества от преступных пополз-
и морального регулирования она не сможет, считал новений субъекта и лишение потенциального пре-
учёный, успешно выполнять своё высокое предна- ступника средств, с помощью которых он мог бы
значение. творить зло.
В моральных оценках слишком много релятивно- Считать предметом моральной оценки только
го, связанного с сочетанием определённых обстоя- действия субъекта (человека) вменяемого, облада-
тельств, мотивов и т.п. (Так, человека, совершившего теля свободы воли, было бы, считает учёный, не-
убийство, по совокупности конкретных условий и простительной ошибкой. Нравственной оценке,
преследуемых целей в целом ряде случаев можно нравственному суду подлежат и поступки стихий-
оправдать. Примеры: герой войны; участник дуэли; ные, иррациональные, «звериные» (например дей-
тираноубийца и др.) Как же, спрашивается, спасти, ствия маньяков). Таким образом, область мораль-
сохранить от девальвации абсолютное в критериях ных оценок должна быть расширена, с включением
морали? По мнению автора «Воспоминаний», этого в неё всего, наносящего ущерб личности и социу-
можно достичь путём переноса акцента с мотивов на му, самой человечности.
объективное деяние («факт»), оценка которого более Понятие морального зла, согласно такому
однозначна, внеситуативна. (Убийство - всегда зло, взгляду, является лишь частным случаем мирового
даже если субъект совершил его ненамеренно и не зла. Зло имманентно миру природы,
является преступником по сути своей.) При таком Мораль должна опираться на разум, который
подходе, считает автор, нетерпимость к злу не приту- познает единство космоса. Нормы морали уходят
пляется, не смягчается, не распыляется. своими корнями в универсальные законы, которым
,Чисто социологическая (субъект-субъектная, подчиняется весь космос. Таково основание «выс-
«диадогическая») трактовка морали, считает Овся- шей человеческой морали». Благодаря такой пере-
нико-Куликовский, ведёт к истолкованию репрес- становке акцентов разум и мораль ещё теснее
сии в отношении преступника как «возмездия», сближаются друг с другом, обнаруживая свою
«наказания» субъектом субъекта за причинённое принципиальную общность, «единосущность».
зло, своего рода «мести». То, что субъектом, вер- Самое существо взгляда Овсянико-Кули-
шащим возмездие, выступает всё общество в лице ковского на проблемы морали можно выразить
своих государственных, правовых органов, являет- следующим образом. Мораль - критерий человече-
ся не смягчающим, а отягчающим обстоятельст- ский, она стоит на страже человеческого бытия и
вом: общество, государство становится на один «уровня гуманности». Мораль и должна оставаться
антропоцентричной, но лишь по своей направленности, функциям. По своим основаниям она кос-мична. Нужна расширительная трактовка морали. Расширительная в сторону показа её онтологических основ и преодоления таким путём элеменов субъективизма, релятивизма.
Однако что осложняет нравственный прогресс человечества, что тормозит, затрудняет его? Ответить на этот вопрос можно, лишь уяснив себе культурологическую концепцию Овсянико-Куликовского как некое системное целое. Роль главных устоев концепции играют следующие положения.
Как в биологической науке (в той же медицине), так и в теории и истории культуры центральное место занимают оппозиции «норма/патология», «здоровье/болезнь». Причём анормальное, патологическое, болезненное играет, пожалуй, даже более фундаментальную роль, чем его гармоническая противоположность.
В качестве обоснования и развития этой идеи автором предложена такая периодизация ретроспективы «человека разумного». Начальный, базисный этап - зверство, животное состояние. Следующий период, охватывающий львиную часть исторического времени, культурной эволюции, -это период становления человечества, его предыстория. Длительный этот этап исполнен, во-первых, атавизмов зверства («дурная наследственность»), во-вторых, «болезней роста», в-третьих - проявлений регресса, вырождения. Поэтому его можно назвать, по примеру Э. Ренана, периодом сумасшествия, безумия человечества. И только на этапе новейшей истории начинает доминировать прогресс как особая форма развития, как свидетельство утверждения главных атрибутов человечности - разума и морали. Фактически, всё становление человечества есть процесс выздоровления, выхода из безумия.
Картина, нарисованная Овсянико-Куликовским, не только беспощадна в своей реалистической правдивости, но и имеет явный уклон в сторону негативистского взгляда на человеческое прошлое. Иллюстративного материала у автора, специально изучавшего эпохи дикости, варварства, ранней и зрелой цивилизации, древние обычаи и ритуалы (подчас невероятно жестокие), хватало с избытком.
Тем не менее взгляд в будущее человечества у Овсянико-Куликовского достаточно оптимистичен. Ибо, как ни велики и сильны рецидивы прошлого зверства в настоящем, как ни остры болезни роста и регрессивные тенденции, - разум (наука) и мораль (человечность), упрочив свой союз и узы взаимопроникновения, способны, в чём он был убеждён, переодолеть, обезвредить со временем большинство негативных проявлений.
Наиболее впечатляющий образец соединения научности и гуманности в деле «врачевания» отдельных людей и всего общества являет собой, по
мысли учёного, медицина, в частности - психиатрия. Современная жизнь человечества, современная культура также полны болезненных и патологических проявлений - неврозов, психозов и т.д.; их надо мудро и гуманно лечить, опираясь на завоевания науки и критерии высокой человеческой морали.
В своей культурологической концепции Овся-нико-Куликовский стремится избежать опасности утилитаризма, сопутствующей обычно позитивистской методологии. Он пишет: «...Человечество давно уже пришло к признанию морального блага, как и блага интеллектуального, то есть «Добра» и «Истины»; за нечто самоценное и самодовлеющее, в самом себе заключающее оправдание своей об-щепризнательности» [1, с. 341]. Нетрудно заметить, однако, что само это высказывание внутренне противоречиво. Самоценность - самоценностью, а всё же над нею возвышается критерий блага. В этом смысле можно сказать, что Овсяни-ко-Куликовский возрождает платоновскую традицию, платоновскую иерархию понятий, в которой идея блага занимала верховное место. Правда, в ней содержится та разница, что у отечественного учёного общую основу науки и морали составляет не идея в платоновском смысле, а человеческая психология, приведённая к определённой мере -мере телесного и душевного здоровья. Она и есть то «благо» для Овсянико-Куликовского, которому соподчинены такие сферы культуры, как наука и мораль.
Красота же, согласно взглядам учёного, - это чисто субъективная видимость, не вытекающая из сущности предмета, не укоренённая в нем. Она есть форма одобрения соответствующих объектов, опосредованная действием разного рода социальных факторов. Последние меняются при переходе от одного социума к другому, от эпохи к эпохе. Красота, стало быть, целиком состоит «из условностей и фикций» [1, с. 342]. И если за калейдоскопической сменой представлений о красоте всё же можно разглядеть некую детерминирующую основу, некоторую объективную логику, то ею может быть лишь эволюция половых чувств -биологических по природе и социально изменчивых по форме своего проявления. Поэтому следует «водворить её (красоту. - В.К.) на место жительства - в область костюмов, шляпок, причесок, украшений, безделушек, румян, белил и т.д. и т.д.!» [1, с. 342].
Далее учёный производит довольно логичное умозаключение. Если красота сугубо социальна и аксиологична, если она безнадёжно релятивна и субъективна, то как не имеющая объективного значения, она должна быть устранена, отброшена на периферию человеческого бытия, да и бытия вообще. В знаменитой «триаде» ей не место.
Отношения красоты с моралью ещё более драматичны, чем с истиной. Красота, по мнению Ов-сянико-Куликовского, чаще всего сопутствует проявлениям индивидуальной и социальной патологии («болезнь», кризис...), морального зла. Это - не случайные совпадения, считает учёный, тут есть какая-то скрытая закономерность'.
Указанная закономерность с особой силой проявляется в искусстве.
Отсюда - не только не скрываемое, но даже афишируемое Овсянико-Куликовским его «психологическое интеллектуальное чувство отвращения к эстетике». «...Я всеми фибрами ума и чувства постиг всю пустоту и всю ненужность пресловутой категории «Прекрасного», «Красоты» в её применении к искусству» [1, с. 341]. «...K ней я стал чувствовать род интеллектуального презрения и морального отвращения...» [1, с. 342].
Так, следуя логике своей культурологической концепции, Овсянико-Куликовский становится яростным гонителем красоты, отрицателем самого этого понятия. А вместе с нею - по существу, всей проблематики эстетической науки, эстетического измерения бытия вообще.
Какие возражения можно выдвинуть против столь откровенной «каллофобии» и «эстетикофо-бии»?
1. В действительности (вопреки позитивистской теории) красота не в меньшей степени, чем мораль, укоренена в фундаментальных закономерностях космоса. Поэтому Овсянико-Куликовский был вправе и в эстетической сфере произвести пересмотр, аналогичный тому, который он осуществил применительно к морали (т.е. постараться исправить имевшийся в ней социально-аксиологический крен и выявить её глубинные онтологические основания). К сожалению, он этого не сделал, принципиально отвергнув такую возможность.
2. О статье Д.И. Писарева «Разрушение эстетики» (1865) Овсянико-Куликовский отозвался так: «Я и раньше уже думал или, вернее, чувствовал, что Писарев был прав...» [1, с. 341]. Писаревское же отрицание эстетики во многом определялось его пренебрежительным отношением к форме. Овсянико-Куликовский, примкнув к традиции Писарева, повторил эту ошибку своего предшественника. О том, что вся психологическая школа A.A. Потебни проявила недооценку категории формы, а в связи с этим - и особой «эмоции формы», писал Л.С. Вы-
готский в своей «Психологии искусства». В позднейших публикациях, посвященных Овсянико-Куликовскому, этот упрёк повторен многократно.
3. В позитивистской по своей основе культурологии и психологии творчества Овсянико-Кулико-вского отчетливо выражена рационалистическая тенденция. Это она побуждала учёного ставить на первое место в творчестве мышление (понятийное и образное), а для чувств, эмоций искать особое, приватное место. Эстетическое наслаждение Овсянико-Куликовский считал модификацией интеллектуального удовлетворения, вызываемого полноценным образным мышлением. Самостоятельный характер эстетического чувства им отрицался - в сущности, бездоказательно и направомсрно.
4. В эстетической сфере всегда существовала возможность абсолютизации красоты в ущерб другим, более или менее контрастным по отношению к ней, эстетическим качествам. Когда исторически такое становилось реальностью, возникала энергия противодействия подобной тенденции, и в результате происходило расширение, обогащение соответствующего понятийного аппарата. Эта в общем продуктивная закономерность развития получила у Овсянико-Куликовского своё слишком крайнее выражение, вылившись в полное отрицание категории красоты (прекрасного) и в дискредитации самой эстетики.
5. Ход мыслей учёного был таков: «раз красота способна вступать в союз с нравственным злом -долой красоту». Таков ультрарадикальный вывод. -Увы, его основу составляет самое натуральное морализаторство. Пусть весьма благое по замыслу (как и у Платона в его отношении к «искусству образов», «подражаний»), но - морализаторство.
Мир без красоты, мир, лишённый эстетического измерения вообще, - этот идеал учёного-позитивиста ныне, с учётом опыта техногенной цивилизации XX в., выглядит уже не столько привлекательным, сколько пугающим и отталкивающим.
Впрочем, для опровержения зстетикофобии Овсянико-Куликовского вовсе не обязательно рисовать в своём воображении мрачные картины антиутопий, созданных по его прожектам. Отказ от эстетического измерения мстит за себя теоретику уже тем, что делает его безоружным и несостоятельным в объяснении сложных человеческих характеров, парадоксально-противоречивых натур. Об этом свидетельствует сам текст «Воспоминений» учёно-
1 Феномен «красоты зла», «привлекательности зла» давно известен эстетикам. Ф. Шиллер в ряде своих статей конца XVIII века, посвященных соотношению эстетического и этического начал, даже вывел нечто вроде обратно-пропорциональней зависимости: «чем экстремально+ше поступок на шах морали, тем более выигрывает он в эстетическом впечатлении», Овсянико-Куликовский лишь придет этому небеспочвенному, но всё же не безусловному утверждению универсальнее значение, статус прочно установленной закономерности.
го-потебнианца.
В параграфе «Интерес к преступному» (из «Опыта психоанализа») даётся перечень целого ряда исторических личностей, настолько внутренне противоречивых, что приведение их достоинств и отрицательных черт к общему знаменателю становится чем-то трудноосуществимым. Вот этот ряд: Пугачёв, Стенька Разин, Иван Грозный, Пётр Великий, Наполеон. Кто они для Овсянико-Ку ли ковского? «Психологически и морально они в моих глазах преступники...» [1, с. 312]. Единственное, что отличает их от заурядных «разбойников с большой дороги», так это превеликий масштаб совершённых ими преступлений, злодейств. За них они должны отвечать уже не перед обычным судом только, как прочие, а перед всем человечеством. «Наполеон - гениальный авантюрист, повинный в неисчислимых смертях и бедствиях... И у меня в отношении к ним и им подобным моральное отрицание явно развивается в направлении к уголовному осуждению» [1, с. 312].
Плоские, одномерные исторические фигуры, одномерно-плоский взгляд на них... Насколько более сложными, разнокачественными, антиномич-иыми, наконец, выглядят те же персонажи, но в изображении Пушкина, Лермонтова, других гениальных художн и ков-м ыслителей!
«Герои байронического пошиба... сколько помню, далеко не пленяли моего детского воображения, не становились «моими» героями, - и я не любил соответственных игр «в разбойники» [1, с. 312], - не без гордости констатирует Овсянико-Куликовский. Отрадно, что невинные соблазны детско-юношеского возраста столь счастливо миновали будущего учёного-позитивиста. Но они не миновали множества его сверстников. Более того, как раз натуры, склонные к романтике подобного рода, создали пресловутый «байронизм», составивший целый мощный пласт мировой и отечественной культуры. Культурологу освоить, осмыслить этот пласт совершенно необходимо; но как это сделать, если «байронизм» ему внутренне чужд, если он видит его только со стороны, не имея ничего хотя бы отдалённо с ним сходного в собственном душевном опыте?,
Дистанцированием от байронизма как идеала (в постромантическую эпоху), пожалуй, ещё можно
гордиться. Зато бедность детского воображения и рано достигнутая «правильность» - далеко не безусловное, не бесспорное благо. Да это, по существу, подтверждает и сам автор «Воспоминаний», повествуя о том, как его праведная душа прямо-таки разрывается между интеллектуальным «интересом к анормальному», «интересом к преступному» и непреодолимым отвращением к «человеческому, слишком человеческому» (выражаясь языком Ницше).
«...Широк человек, слишком даже широк, я бы сузил», - говаривал Ф.М. Достоевский. Но всё-таки - не сужал. А изображал «человеческое» во всей его широте и противоречивости, нередко поистине парадоксальной. И, думается, не случайно художественный опыт Достоевского, мир его героев влекли к себе Овсянико-Куликовского гораздо меньше, чем его же писательская публицистика (где всё высказано прямее, рациональнее).
Высоко чтимый Овеянико-Куликовским В.Г. Белинский писал (кстати, тоже не соглашаясь с абсолютизацией красоты): «...Даже и о греческом искусстве нельзя сказать безусловно, чтоб целью его было одно воплощение изящества. Содержание каждой греческой трагедии есть нравственный вопрос, эстетически решаемый» [2, с. 67]. Знаменателен выход великого критика на проблему трагедии, трагического. Траг ическое - традиционно эстетическая категория, которая предполагает, включает в себя противоречивое единство этического и эстетического начал. Отвергнув последнее и оставшись с одним этическим критерием в руках, Овс я н и ко-Кул и ковс к и й, по сути, закрыл себе выход к проблеме трагического. С чисто моральной (или морально-правовой) точки зрения все трагические персонажи реальной истории и искусства -«преступники», и только.
Как видим, и в вопросе о соотношении эстетического и этического, искусства и нравственности мысль Овсянико-Куликовского развивалась путями, в чём-то параллельными мыслям Платона.. И так же, как в случае с Платоном, постановка этой сложнейшей и жизненно важной проблемы заслуживает глубокого одобрения, в то время как предлагаемые решения выглядят явно упрощёнными, не адекватными подлинной глубине и «каверзности» выявленной проблемы.
*
К общей оценке культурологической концепции Овсянико-Куликовского можно подойти по-разному, с разных сторон. Можно увидеть в ней прежде всего своеобразную реализацию позитивистской методологии - со всеми её частными достоинствами и органическими недостатками. Те же факты, но выстроенные несколько по-иному, станут свидетельством того, как учёный
*
стремился преодолеть методологическую узость позитивизма, и как это ему порой в частных случаях удавалось. Возможны и другие подходы и оценки.
На мой взгляд, концепция эта особенно интересна и ценна как одна из исторических форм осознания оппозиции «культура/контркультура» [см.: 3, 4, 8]. С тем немаловажным дополнением, что выяв-
ленная дуальность спроецирована на всю историю культурного развития человечества, а также его современное состояние. За достаточно наивным, на первый взгляд, разграничением «здоровых» и «болезненных» состояний, «нормы» и «патологии» в развитии человечества и человечности, просматривается принципиальное признание полярностей, полярных тенденций в культуре.
Причём более фундаментальное значение автором придано - в ретроспективном плане, как о том говорилось выше, - «анормальному» началу. (Для русской ф ил ософс ко- эстети чес ко й и культурологической мысли Х1Х-ХХ вв. это, скажем прямо, далеко не ординарное явление.) И только новейшее время да желаемое будущее мыслятся автором «Воспоминаний» как постепенное восторжествова-ние «нормы» человечности.
То, что мысль о существовании внутренней нерасторжимой связи между нормой и патологией, культурой и контр культурой была высказана в столь открытой, определённой и недвусмысленной форме, имело огромное значение. Акцентирование Овсянико-Куликовским этой связи в чём-то соответствовало наметившимся тенденциям его времени (Ф. Ницше, Ч. Ломброзо, 3. Фрейд, М. Нордау и др.); в чём-то опережало научное мышление того времени, особенно гуманитарное; и даже сейчас, когда теме «полярность в культуре» посвящаются целые тома [см., например, 10], оно всё еще не выглядит тривиальностью, - по крайней мере, в России.
Наиболее последовательно (и успешно, научно-корректно) указанная идея была применена Овсянико-Куликовским к материалу психологии и психиатрии, социологии и социальной психологии. «...Я уразумел, что именно тут, в этой клинике (клинике нервных и душевных болезней. - В.К), спрятаны ключи к психологии «нормального» человека, - писал он, - и что также социолог найдет здесь много важного и поучительного. (...Изучать социальную эволюцию и историю культуры, имея в виду только процессы экономического, правового, интеллектуального и морального развития и не об-
ращая внимание на физические и душевные недуги человечества, - значит, слишком упрощать и суживать сложную и широкую задачу социолога, а может быть, даже искажать её...» [1, с. 347].
В области этики та же идея была реализована учёным лишь частично - менее последовательно и, так сказать, очагово. (В одобрительном смысле заслуживает быть упомянутым, в частности, разбор лермонтовского Печорина из «Истории русской интеллигенции».)
В эстетической сфере данная закономерность -поляризация - тоже действует, но выявить и теоретически объяснить её Овсянико-Куликовскому оказалось не под силу. Виной тому были ограниченность позитивистской методологии, непреодолённая власть рационализма, абстрактное морализаторство. Для представителя психологической школы - не парадокс ли? - легче оказалось отказаться от эстетического измерения вообще, чем, занявшись «подпольем», «человеческим, слишком человеческим», вскрывать суть этико-эстетических, трагических и вообще экзистенциальных парадоксов.
Но точно так же, как неотделимы и взаимозависимы норма и анормальное (патология), нераздельны истина и заблуждение. У больших, серьёзных учёных, к числу которых принадлежит Д.Н. Овсянико-Куликовский, «моментов истины», научных прозрений во много раз больше, чем односторон-ностей, несогласованностей и просто ошибок (до конца не искоренимых никогда и по-своему неизбежных). А ещё говорят, что у больших учёных даже их ошибки - не простые «ляпы», «недосмотры»; они смыслообусловлены и потому тоже поучительны.
Отнесёмся же и мы, изучая оригинальную культурологическую концепцию Овсянико-Куликовского, с должным уважением как к бесспорным достижениям его научной мысли, так и к заблуждениям учёного, тоже способным многое поведать нам, от многого предостеречь, многому научить.
Литература
1. Овсянико-Куликовский Д.Н. Воспоминания II Овсянико-Куликовский Д.Н. Литературно-критические работы: В 2 т. Т. 2. М.: Художественная литература, 1989.
2. Белинский В.Г. Речь о критике.,. Статья III Белинский В.Г, Избранные эстетические работы: В 2 т. Т. 2. М.: Искусство, 1986.
3. Давыдов Ю.Н., Роднянская И.Б. Социология контркультуры. (Инфантилизм как тип мировосприятия и социальная болезнь.) М.: Наука, 1980.
4. Крутоус В.П. «Диониеизм» в культуре и контркультурные тенденции II Маргинальное искусство. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1999.
5. Курочкина Л.Я. Русская эстетика: методологические проблемы, поиски, решения (конец XIX - начало XX века). Воронеж, 1996.
6. Лекции по истории эстетики / Под ред. М.С. Кагана. Кн. 3. Ч. 2. Лекция 40, § 3.
7. Манн Ю, Овсянико-Куликовский как литературовед II Овсянико-Куликовский Д.Н. Литературно-критические работы: В 2 т, Т. 1. М.: Худ, лит-ра, 1989,
8. Немировская Л.З. Культурология: Учебн. пособие. М.: Рос. гос. аграр, заочн, ун-т, 1996, Гл. 6, Культура и контркультура,
9. Осьмаков Н.В. Психологическое направление в русском литературоведении: Д.Н. Овсянико-Куликовский. М.: Просвещение, 1981.
10. Полярность в культуре (Альманах «Канун». Вып.2) / Под общ. ред. и с предисл. Д.С. Лихачева. СПб., 1996.
