CC BY
22
ФШМШШЕ ИНУ ки
РОЛЬ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ОНОМАТОПОЭТИЧЕСКОЙ ПАРАДИГМЫ В ИСТОРИИ ИЗУЧЕНИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Т. С. Шевченко
ROLE OF RUSSIAN ONOMATOPOETIC PARADIGM IN HISTORY OF EVERYDAY LIFE RESEARCH
Shevchenko T. S.
The onomatopoetic theory of A. A. Potebnya and his followers and successors anticipate the contemporary approaches to the investigation of the everyday life phenomenon revealing the correlation of art and science with everyday world through the language means.
Key Words: everyday life, a thought and language, final sense spheres, na ve realism, colloquial language.
Ономатопоэтическая теория А. А. Потебни и его учеников и продолжателей предвосхищает современные подходы к исследованию феномена повседневности, раскрывая связь искусства и науки с повседневным миром через языковые данности.
Ключевые слова: повседневность, мысль и язык, конечные смысловые сферы, наивный реализм, просторечие.
УДК 81: 1.13
В работах, рассматривающих проблематику повседневности и затрагивающих историю ее изучения, основоположниками данного направления традиционно называются зарубежные философы и ученые: Э. Гуссерль (1859-1938), М. Вебер (18641920), Л. Витгенштейн (1889-1951), М. Хайдеггер (1889-1976), А. Шюц (18991959), Г. Гарфинкель (род. 1917), И. Гофман (1922-1982), Б. Вандельфельс (род. 1934). Однако в филологии представители отечественной ономатопоэтической парадигмы задолго до западных ученых-гуманитаристов предугадали перспективы рассмотрения повседневности, в первую очередь, как «верховной реальности», или «конечной смысловой сферы» (более поздние термины А. Шюца), в которую человек неминуемо возвращается и так или иначе питает свое художественное и научное творчество опытом, приобретенным непосредственно из повседневного мира и аккумулированным в самом языке. Основателем нашей ономатопоэтической школы был А. А. Потебня (1835-1891), который опирался на работы А. Гумбольдта (1767-1835) и Г. Штейнталя (1823-1899), а Д. Н. Овсянико-Куликовский (1853-1920), А. Г. Горнфельд (1867-1941), А. В. Ветухов (1869-?), Б. М. Энгельгардт (1887-1942), А. Белый (1880-1934) и другие развивали и углубляли идеи А. А. Потебни. Находясь в непосредственном диалоге между собой, эти ученые занимались вопросами, ответы на которые подводят к выводам-«манифестам», сделанным на Западе уже значительно позже: «Язык - дом бытия» (М. Хайдеггер) и
«Границы моего языка - это границы моего мира» (Л. Витгенштейн) (вспомним слова А. Гумбольдта: «Каждый народ обведен кругом своего языка, и выйти из этого круга может, только перешедши в другой» (5; с. 60)).
Филологи-потебнианцы традиционно увязывают искусство, науку и философию, как «познавательные теоретические стрем -ления человечества» (по Д. Н. Овсянико-Куликовскому), с повседневностью. Именно первичный, обыденный опыт представляет ту основу, от которой отталкивается человек в своем «высшем творчестве» (термин Д. Н. Овсянико-Куликовского) - художественном, научном и философском. Говоря об обыденном мышлении, мы не можем не рассмотреть вопрос об обыденном языке, так как мысль не существует без слова: «слово для самого говорящего есть средство объективизировать свою мысль» (А. А. Потебня) (8; с. 212); «вне языка... нет разумного понимания» (А. В. Ветухов) (1; с. 680); «мысль невозможна без слова и лишь в слове она проявляется» (П. А. Флоренский) (9; с. 143); «мы мыслим не просто понятиями, как таковыми, а понятиями-словами: понятие есть только часть слова, именно та, которая называется его содержанием или «лексическим значением» (Д. Н. Овсянико-Куликовский) (7; с. 90); «всякая деятельность сознания, выражающаяся в слове, есть акт познания: религия, наука, поэзия и вообще искусство, поскольку слово входит в него необходимым элементом, - все это по своей функции только различные формы одного и того же познавательного процесса» (Б. М. Эн-гельгардт) (13; с. 105). Проф. К. Э. Штайн, впервые обратившаяся к прояснению роли ономатопоэтической школы в изучении повседневности, обращает внимание на то, что «работы Потебни, Флоренского имеют одно название: «Мысль и язык». При этом термины «мысль» и «язык» обозначают не только связь языка и мышления в узком смысле, они обращены и к словесному искусству, как особой форме познания и мышления. «Мысль и язык» - это и название статьи А. Белого, посвященной философии языка
А. А. Потебни (1910)» (11; с. 12). Искусство как познавательное стремление человечества, как «мышление образами» связано с повседневным опытом прежде всего через язык - язык повседневности: «Не в понятиях, отдельно взятых, а в понятиях-словах, в языке, мы находим все элементы, все membra disjecta (разрозненные части) искусства. Интимное психологическое сродство обыденного мышления с художественным творчеством раскроется нам с некоторою полнотою только тогда, когда мы рассмотрим хотя бы важнейшие художественные элементы, которыми изобилует наша речь» (Д. Н. Овсянико-Куликовский) (7; с. 90-91). По Овся-нико-Куликовскому, в обыденном сознании хранятся настоящие «неписаные дневники», «и можно смело утверждать, что в этих «неписаных» произведениях обыкновенного обывательского раздумья окажется гораздо больше поэзии и творчества, чем в иных манерных и деланных продуктах головоломного сочинительства» (7; с. 94). «Высшее мышление», к которому Д. Н. Овсянико-Куликовский относит науку, искусство, философию, так же, как и повседневное мышление, выраженное в формах речи, имеет свои прозу и поэзию - прозу представляют такие элементы высшего мышления, как наука и философия, а поэзию - искусство. При этом в художественном творчестве мы постоянно обнаруживаем результат процесса «превращения самой обыкновенной, самой «пошлой» прозы языка и мысли в высокую, в чистейшую поэзию художественных образов» (7; с. 126). Б. М. Энгельгардт суммирует достижения потебнианцев и считает, что «художник, постигший тайну творческого отображения быта, постиг высшую тайну искусства; отныне его творчеству нет предела, поскольку оно способно передавать индивидуальное в его внутренне необходимой значимости» (13; с. 199).
Примерная схема взаимоотношений обыденного и высшего мышления с языком, согласно идеям Д. Н. Овсянико-Кули-ковского и других филологов-потебнианцев, изображена на рисунке.
Поэзию и прозу вслед за К. Э. Штайн, мы рассматриваем как приемы мысли; неразрывное органическое единство «язык-мысль», таким образом, аккумулирует в себе и искусство, и науку, и философию, и повседневный опыт. Тем не менее, по замечанию К. Э. Штайн, Д. Н. Овсянико-Куликовский в своих работах «не погружает язык в мир повседневности, язык манифестирует, обобщает и в принципе обнаруживает границы этого мира» (11; с. 19). Таким образом, высказывание Л. Витгенштейна: «Границы моего языка - это границы моего мира» тесно связано с посылками ономатопоэтической теории А. А. Потебни: человек издревле находит (придумывает) звукообразы для феноменов, над которыми он рефлексирует на разных уровнях мышления: изначально - в повседневной практике и затем на высшем теоретизирующем уровне. Называя именами вещи, человек своим словарным запасом очерчивает пределы мира, который стал объектом его мысли. Из имманентной способности языка манифестировать грани-
цы реальности вытекает концепция о дея-тельностном характере языка В. фон Гумбольдта и его последователей: «Язык воочию есть деятельность. Притом крайне разнообразная, многообъемлющая, деятельность созидающая (на обычных, повседневных процессах) и творческая (на более высоких), подготовляющая путь к пониманию таких состояний духа человеческого, которые подымаются над разумом, превосходят его силы. Это область высших подъемов духа в творчестве художников, коим для наиболее тонких и вышних взлетов духа наши слова (во всем их величии) оказываются недостаточными, слабыми - «мысль изреченная есть ложь», как оказывается слабой наша наука для понимания четвертого измерения» (А. В. Ветухов) (1; с. 680). В этом высказывании Ветухов, как и другие потебнианцы, во-первых, ставит в один ряд-аналогию и науку и художников, объединенных причастностью к познавательным стремлениям человечества, во-вторых, за-
трагивает проблему «мук творчества» художника.
Намного позже А. Шюц выделит наряду с повседневностью другие «конечные области значений», или «конечные смысловые сферы», которые сопоставимы с «познавательными теоретическими стремлениями», по Д. Н. Овсянико-Куликовскому: у Шюца это сон, игра, научное теоретизирование, творчество, душевная болезнь, религия. Повседневность не только противостоит «конечным смысловым сферам», но и обосновывает их; повседневность и «конечные смысловые сферы» связаны процессами «оповседневнивания» (М. Вебер) и преодоления повседневности, и поскольку в повседневности смешиваются элементы разных смысловых сфер, ее позволительно рассматривать как «плавильный тигль рациональности» (Б. Вальденфельс). При переходе от одной смысловой сферы к другой необходим смысловой скачок. «Конечные области значений» так или иначе становились предметом рефлексии для Потебни, Овсянико-Куликовского, Горнфельда, Ветухова, Эн-гельгардта, а Горнфельд, Овсянико-Куликовский и Энгельгардт проясняли также природу «мук творчества», или «мук слова», генетически родственных «смысловому скачку» А. Шюца: «уверенность в опо-знанности объекта возникающего эстетически значимого мышления ... опирается на отождествление того факта опыта, который был объектом познания, с тем, который является объектом эстетически значимого мышления, на соотнесение двух этих дея-тельностей мысли к одной данности сознания. Но это соотнесение по своему существу есть не что иное, как перевод одного и того же явления из состояния объекта познавательно-ценного мышления в состояние объекта мышления эстетически значимого. И этот акт своеобразного перевода является решающим моментом в установлении эстетически значимой формы мышления, оказываясь с познавательной точки зрения бесцельной и бессмысленной игрой, чистой, замкнутой на себе формой деятельности мысли» (Б. М. Энгельгардт) (13; с. 88). По словам Б. М. Энгельгардта, «под «муками
слова ни в коем случае нельзя разуметь простого затруднения при выборе слов и внешних форм речи в написании поэтического произведения. Они представляют нечто гораздо более глубокое: страдание личности, не могущей найти адекватного выражения своему волнению» (13; с. 224).
Несмотря на то, что при научном и художественном творчестве человек всегда совершает смысловой скачок, по Потебне, «всякая наука коренится в наблюдениях и мыслях, свойственных обыденной жизни; дальнейшее ее развитие есть только ряд преобразований, вызываемых первоначальными данными по мере того как замечаются в них несообразности» (8; с. 46). Непростые взаимоотношения науки и повседневного опыта интересовали позже Л. Витгенштейна и М. Хайдеггера. Витгенштейн стремился к получению чистого, свободного от сложных теоретических конструкций знания путём возвращения к уровню обыденного сознания. Для этого он предлагал использовать метод языковых игр, призывал не искать сокрытых смыслов за поверхностью языка, напоминая, что значение слова - это его употребление в языке. В этой мысли мы явственно слышим отголосок идей Потебни, который считал, что «в языке нет непереносных выражений» (8; с. 96). М. Хайдеггер также считает язык более мудрым и могучим, чем пользующиеся им люди, которые виновны в том, что язык технизируется и постепенно умирает как подлинная речь, превращается из дома бытия в простой предмет. Последнюю надежду Хайдеггер возлагает на поэзию. По его убеждению, только в произведениях поэтов еще существует дологический, нерасчлененный, нетехнизированный язык, содержащий бытие. Поэты связывают человека с подлинной культурой, ибо не люди говорят языком, а язык говорит людям и «людьми». Как раз здесь находится точка пересечения его идей с идеями представителей отечественной ономатопоэтической парадигмы, а позже И. Бродский также назовет поэта средством осуществления языка. Вспомним, что и По-тебня видел в «первичном знании и языке» цельность мировоззрения, недоступную для
интеллектуала, и П. А. Флоренский писал: «Знание крестьянина - цельное, органически слитное, нужное ему знание, выросшее из души его; интеллигентное же знание - раздробленно, по большей части органически вовсе не нужно ему, внешне взято им на себя. Он, как навьюченный скот, несет бремя своего знания. И все, и все - так, в особенности же - язык» (9; с. 112).
Еще Э. Гуссерль указывал на то, что в отличие от научного познания механизмы смыслообразования и порождения знания, протекающие в «жизненном мире» (Э. Гуссерль), на ступени «непосредственно-очевидного», обычно скрыты от нас. Несмотря на то, что сфера повседневности не поддается теоретизированию, Э. Гуссерль стремится понять, какова связь этих процессов с языком. В этом его задачи смыкаются с задачами теоретических изысканий А. А. Потебни: «По глубокому убеждению Потебни, язык является средством создания мысли, а следовательно, средством, активно участвующим в формировании мировоззрения, представлений о мире. Эти идеи Потеб-ня скромно называет открытием Х1Х века, умалчивая о своем огромном вкладе в создание новой концепции языка» (К. Э. Штайн) (11; с. 17). Б. М. Энгельгардт, переработавший творчески наследие Потеб-ни, также считает, что «все, что мы находим в этом мире, должно быть освоено и истолковано нами как слово в его бесконечно разнообразных проявлениях и модификациях» (13; с. 32); подтверждает эту мысль С. А. Есенин: «Слова - это образы всей предметности и всех явлений вокруг человека; ими он защищается, ими же и наступает. Нет слова беспредметного и бестелесного, и оно так же неотъемлемо от бытия, как и все многорукое и многоглазое хозяйство искусства» (6; с. 361). В продолжение этих идей и рождается вывод о том, что «язык - дом бытия».
Позже А. Шюц раскрывает связь науки и языка с повседневным опытом: «Типизирующим медиумом ... являются словарь и синтаксис обыденного языка. Повседневное просторечье представляет собой преимущественно язык наименованных вещей и событий, а всякое наименование предполагает
типизацию и обобщение. Донаучное просторечие можно сравнить с сокровищницей, хранящей готовые, заранее конституированные типы и характеристики.» (12; с. 90). П. Маннинг также утверждает, что для того, чтобы изучать общество научно, мы должны научно изучать язык. Но полвека тому назад эти мысли уже были озвучены отечественными филологами: «наука есть только более зрелый и совершенный плод на ниве родного (всегда особного, национального) языка» (А. В. Ветухов) (1; с. 682); а А. Г. Горнфельд говорит о большой роли процесса художественного творчества в донаучном освоении реальности: «Бытописательство - путь познания, который предшествует науке» (4; с. 119).
Смысловые сферы суть сферы опыта, а с точки зрения феноменологии, все, что мы знаем о мире, мы знаем из собственного опыта. Телесно-предметное переживание реальности делает повседневность «верховной реальностью» (термин Шюца), в которую человек возвращается так или иначе. Именно благодаря этой привязке к телесности повседневность как проблема в дальнейшем кладется в основу различных отраслей знания феноменологической направленности - феноменологической социологии, философии, филологии и т. д. Постигаемая художественными средствами телесность - в широком смысле - должна воплощаться в жизненно достоверные формы в искусстве, это и есть то бытописательство, которое предшествует на пути познания науке. На пути отбора материала жизненных наблюдений и его типизации художнику нужно быть честным перед самим собой, не поддаваться искушению использовать шаблоны, и тогда ему будет верить самый строгий читатель; эта мысль звучит лейтмотивом в теоретических статьях представителей ономатопоэтического направления.
Наименее искаженно отображается действительность в реалистическом искусстве, но ведь и «наше обыденное мышление по существу своему реалистично. Его художественные элементы, именно образы, взяты непосредственно из действительности и отличаются конкретностью, индивидуальностью. Они воспроизводят действительность
если и не хорошо, не правильно, не всесторонне, то по крайней мере просто и безы-скуственно. К ним всего более применимо то, что можно выразить термином «наивный реализм»» (Д. Н. Овсянико-Куликовский) (7; с. 102). Реалистическое искусство и повседневный мир, таким образом, взаимообусловлены друг другом: «все законы и нормы бытового (прозаического) языка целиком должны быть соблюдены в поэтическом произведении» (Б. М. Энгельгардт) (13; с. 47). В частности, Д. Н. Овсянико-Куликовский говорит о важной роли метафоры как в обыденном, так и в художественном мышлении и языке, и на примере образных средств языка в работе показывает, «как глубоко корни высшего художественного мышления залегли в пластах мышления обыденного» (7; с. 114).
А. В. Ветухов как бы предчувствует, что отечественная «философская лингвистика» опередила на полвека зарубежную лингвистическую философию: «Языкознание в своей философской стороне (а Потебня именно и был таковым языковедом) не какая-либо специальная отрасль философии, а всезахватывающий дух ее. Если дарвинизм, ведущий человека вниз, к животному, своею схематическою простотою и доступностью самому обыденному уму, а главное, стройностью, цельностью (хотя бы и на ложном основоположении) миросозерцания мог захватить в свою власть целые поколения, и поныне... все еще царит в науке, - как же не проводить в жизнь не менее стройный и научно цельный «потебнизм», дающий возможность сложить иное миросозерцание -по направлению ввысь - «к чинам ангельским и образу и подобию Божию».
Всякие суждения народной мудрости о глубоких, основных вопросах миросозерцания покоятся на данных языка и его эволюции: новые значения слов, создаваемые исподволь накопляемым опытом житейским и наблюдением, постепенно лишь выталкивают старое содержание, и с большими усилиями, и далеко не по всей линии захвата. То же, конечно, только в усложненном виде и еще медленнее происходит с их комбина-
циями, ложащимися в конце концов в основу поворотов миросозерцания» (1; с. 685).
Теория А. А. Потебни, Д. Н. Овсяни-ко-Куликовского, А. Г. Горфельда, А. В. Ве-тухова «спускает нас из заоблачных высот, и мы понимаем, что пренебрегаемый наукой здравый смысл - не явление низшего порядка. Искомое «воссоединение» открывает новые возможности участия социальной науки, филологии в человеческой жизни, ибо иное определение наукой обыденного мышления и языка - это и иной мир, открывающий новые возможности реализации наших устремлений» (К. Э. Штайн) (11; с. 19).
Таким образом, язык - ключевой объект при анализе повседневности во всей ее полноте, о каких бы социально-гуманитарных науках ни шла речь. Проблема логики обыденного языка и феноменологии повседневной речи связаны с глубокими философскими вопросами о смысле жизни, о сфере и границах человеческого мира. Эти идеи современные ученые черпают из теорий западных ученых, не обращаясь к наследию филологов ономатопоэтической парадигмы, предвосхитивших главнейшие направления изучения феномена повседневности - между тем как еще А. Белый, А. Вету-хов сетовали на то, что незаслуженно обделяется вниманием научной общественности вклад их идейного наставника А. А. Потебни в филологическое знание.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ветухов А. В. Происхождение языка (Рец. на:) Погодин, проф. Язык как творчество. Харьков, 1913 // Богословский вестник. -1913. - Т. 3. - №11. - С. 651-685 (а)
2. Ветухов А. В. Язык эльберфельдских лошадей, «грамотных, мыслящих», и язык человека: (Рец. на:) Погодин, проф. Язык как творчество. Харьков, 1913 // Богословский вестник. - 1913. - Т.3. - №9. - С. 174-205 (г)
3. Витгенштейн Л. Философские работы. -М, 1994
4. Горнфельд А. Г. Книги и люди. Литературные беседы. - СПб., 1908.
5. Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. - М., 1984.
6. Есенин С. А. Быт и искусство // Три века русской метапоэтики: Легитимация дискур-
7.
са: Антология: В 4 т. Т. 3. — Ставрополь, 2006. — С. 360-362.
Овсянико-Куликовский Д. Н. Литературно-критические работы: в 2 т. — М., 1989. — Т. 1.
8. Потебня А. А. Мысль и язык. — М., 2007.
9. Флоренский П. А. Новая книга по русской грамматике (Рец. на: Ветухов А. В. Начатки русской грамматики. Синтаксис и этимология. Харьков, 1909) // Богословский вестник. — 1909. — Т.2. — №5. — С. 138—145.
10. Флоренский П. А. Общечеловеческие корни идеализма // Философские науки. — 1999. — № 1. — С. 111—114.
11. Штайн К. Э. Повседневное — художественное мышление: отечественная ономатопоэтическая парадигма // Этика и социология
текста: Сборник статей семинара «ТехЬт». — Вып. 10. — СПб.—Ставрополь, 2004. — С. 12—23.
12. Шюц А., Лукман Т. Структура жизненного мира. — М., 1979
13. Энгельгардт Б. М. Феноменология и теория словесности. — М., 2005.
Об авторе
Шевченко Татьяна Сергеевна, Ставропольский государственный университет, аспирант кафедры современного русского языка. Сфера научных интересов - лингвистика художественного текста, социолингвистика, метапоэтика. larrna@rambler.ru
