CC BY
12ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ, ПРОЦЕССЫ, ТЕХНОЛОГИИ
Разноформенные проявления политических отношений в сетевом обществе (материалы круглого стола)
Отдел исследования социально-политических отношений Института социологии ФНИСЦ РАН совместно с редакцией журнала «Социально-гуманитарные знания» в феврале 2023 г. провели «круглый стол» по теме «Разноформенные проявления политических отношений в сетевом обществе«. Ниже мы публикуем выступления его участников в сокращении.
Михайленок О.М., д.п.н., проф., главный научный сотрудник, руководитель отдела исследования социально-политических отношений Института социологии ФНИСЦ РАН
Mikhaylenok O.M., doctor of political science, professor, chief researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS
Сегодня мы наблюдаем ускорение глобальных изменений во всех сферах жизни общества (чему немало способствуют и прорывы в технологических областях).
Безусловно, модели восприятия мира массами, способы познания объективной социально-политической реальности существенно изменяются на фоне глобальной цифровизации, медиатизации и виртуализации традиционного общественно-политического пространства массовых коммуникаций.
В то же время парадоксальность современного человеческого существования состоит в том, что мы постоянно твердим о необычайной текучести и изменчивости современного мира, о возрастании степени этой текучести и изменчивости, но при этом наше представление о том, что, собственно, течет и изменяется, остается, по сути, малоподвижным. Обращение к теме политики и политического также даёт тому большое количество примеров. Держась за отживающие представления, мы (бессознательно) наделяем их самостоятельным существованием, и они действительно начинают жить самостоятельной жизнью, увеличивая хаотичность нашего восприятия и закрывая перспективу понимания происходящего.
Как считают эксперты, перспективы исследования сложных взаимодействий и непредсказуемых моделей развития современных социально-политических отношений связаны со значительным аналитическим потенциалом сетевой теории.
Обсуждая тему круглого стола, следует отметить, что трактовки понятия «социальная сеть», развитые в рамках различных подходов и дисциплин, не всегда являются взаимодополняющими, но даже представляются противоречащими друг другу. Часто ученые, использующие идеи сетевой теории некритично используют идеи противоборствующих школ, поскольку нет достаточно проработанного материала по теории и разграничению всех понятий и подходов.
При наличии различных оценок собственно сетевой теории нельзя отрицать факта роста интереса политологов к сетевым проблемам политических отношений.
Существование множества сетей, «проявленных» или «скрытых», предполагает разнообразные взаимоотношения между ними. Выясняется, что сети могут возникать, исчезать, разъединяться, объединяться, конку-
рировать и даже воевать друг с другом. По убеждению сетевых теоретиков (прежде всего М. Кастельса и Б. Ла-тура), сети в целом противостоят иерархическим структурам, в том числе и в политической сфере. Другие теоретики придерживаются мнения, что «миры иерархий и сетей встречаются и взаимодействуют». Во всяком случае, сегодня динамика взаимодействия сетей многими признается решающим источником доминирования и изменения в нашем обществе, а сетевой подход оценивается как продуктивный в отношении конкретных социальных институтов и сферы политических отношений.
Сегодня в ряде работ отечественных авторов затрагиваются некоторые аспекты использования концепта «сеть» в сфере политики. Социальные сети стали заметным фактором политики в мире и в России. Очевидно, что и на уровне политических отношений, особенно в глобальном контексте, происходит взаимодействие сетей и иерархических структур. Важный момент заключается также в том, что политические сети представляют сегодня реальную угрозу внутриполитическим иерархиям, как об этом свидетельствуют события на Ближнем Востоке, в Британии, США и на Украине. Сетевые комбинации прослеживаются в таких регионах, как Китай, Казахстан, в странах Центральной Азии, причём это не только столкновения сетей и иерархий, но и конкуренция, порою даже война между сетями.
Мы наблюдаем тенденцию к проблематизации темы политического участия и мобилизации, соотношения государства и социальных сетей, трансформации функций государства в сетевом общественном формате.
В исследовательском поле политической науки весьма актуальны вопросы, связанные с выяснением эволюции феномена политического согласия в процессе сетевой трансформации российского социума, обновления спектра акторов политического согласия в условиях новой социальной реальности. Представляют интерес и поиски интерпретации концепта «согласие» в контексте сетевизации и цифровизации политических отношений. Во всяком случае, одним из драйверов продвижения в познании политических отношений и роли согласия в их трансформации является «имплементация» в политологию представлений сетевой парадигмы.
Безусловно, на политические отношения оказывает заметное влияние цифровизация. Она способствует существенной трансформации политической сферы общества. Цифровая среда рассматривается сегодня, по сути, как новое пространство общественно-политических отношений.
В целом, с достаточной долей уверенности можно предположить, что перспективы развития современно-
сз о
сг
=Е
0
1
-1 У
"О
=Е СГ
го общества связаны с результатами взаимодействия традиционной социальной структуры и её сетевого формата. Какой из этих факторов будет преобладать в длительной перспективе - вопрос проблематичный.
Малышева Г.А., научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН
Malysheva G.A., research fellow, Institute of sociology, FCTAS RAS
Применительно к тематике «круглого стола» хотелось бы остановиться на вопросе о соотношении двух парадигм социально-политического развития - сетевизации и ие-рархизации общества - и на их проявлении в области политических отношений на данном историческом этапе.
Как уже неоднократно отмечалось, цифровая техно-социальная трансформация усиливает и мультиплицирует сетевые характеристики общества. Логика сетевого развития зачастую трактуется в свете эгалитаристских тенденций, в первую очередь, когда речь идет о классических интерпретациях сетевой теории. Тем не менее современное состояние цифросетевого общества, и в особенности виртуально-коммуникационной сферы, даёт основания для несколько иных подходов к оценке его социального и политического устройства.
Следует подчеркнуть, что, с позиции политической экономии, цифровые сети - зона (пост) капиталистической эксплуатации, основанной на производстве и распределении оцифрованных форм собственности. С точки зрения социальной теории - это пространство, где складывается многоуровневая система неравенства и социальной стратификации и где наряду с трендом на добровольную кооперацию действуют отношения господства и подчинения. Кроме того, является признанным фактом, что онлайновый сетевой мир как часть совокупной общественно-политической реальности органически вписан в существующие структуры и иерархии национального и наднационального политического управления.
Многие исследователи (Д. Дин, Н. Срничек и др.) рассматривают мир виртуальных коммуникаций как сети капиталистических производственных отношений, иерархичные по самой своей природе. Они типологи-зируют современную техносоциальную эпоху в соответствии с теорией развития капиталистической общественной формации, обозначая её такими терминами, как «цифровой капитализм», «коммуникативный капитализм», «капитализм платформ», «технокапитализм» и т.д. С другой стороны, анализ важнейшей для жизни цифрового общества области социальных медиа позволяет утверждать, что сети онлайновой коммуникации, которые на этапе своего зарождения воспринимались как «пространство свободы», выстраиваются по принципу иерархических неравноправных взаимодействий, формируя специфические каналы распределения социального капитала и дисбалансы влияния сетевых пользователей.
Наступление цифровой эпохи ведёт и к реструктуризации собственно политической сферы. Так, например, цифровые бизнес-гиганты нашего времени в лице крупнейших IT-корпораций выступают в роли международных и национальных политических акторов. В то же время организационно-инфраструктурные субъекты ] цифросетевой среды - технологические платформы, -£2 согласно некоторым оценкам, начинают выполнять " функции общественно-политических институтов нового g типа, обязанных своим появлением глобальной цифровой трансформации. Являясь «надпространственным» sS институционально-сетевым феноменом, технологиче-
ские платформы подразделяются на универсальные (транснациональные), экзогенные по отношению ко всем регионам (кроме родительского) и локальные (эндогенные), т.е. платформы, обслуживающие внутригосударственное общественно-политическое пространство.
Ещё одно соображение, которое хотелось бы высказать, касается геополитических особенностей настоящего момента и их проекций на область внутренней политики российского государства.
Обострение глобального военно-политического конфликта привлекает внимание к ряду фундаментальных проблем, которые определяют сегодняшний облик национального государства - основной макроинституцио-нальной единицы современного человеческого сообщества. В условиях цифрового перехода и на фоне неравномерного распределения центров и периферий мирового технологического развития понятие суверенитета детерриториализируется и утрачивает привязку к национальным границам, позволяя говорить о нём как о феномене сетевого характера. Основным источником транс-граничности общественно-политических процессов выступает медиатизация социальной жизни.
Всё это заставляет рассматривать суверенитет не только с точки зрения его институциональных аспектов, но и с учётом иных релевантных факторов постсовременности, включая культурное отчуждение от местности и ряда других положений, принятых, в частности, в таком теоретическом направлении, как номадология.
В более широком смысле «надпространственное» измерение политических отношений - точнее, их измерение в пространстве «второй», нематериальной общественно-политической реальности - может быть охарактеризовано как цифросетевая логика власти, противопоставляемая логике территориальной, т.е. логике власти национального государства со свойственной ему системой иерархических структур.
Кроме того, нетрудно заметить, что приметой настоящего времени становится военно-политическая вер-тикализация общественного пространства, в том числе и в нашей стране. В данной связи можно обратиться к военно-налоговой теории государства Ч. Тилли, которая рассматривает государственно-институциональные аспекты войн в исторической перспективе. В соответствии с этой теорией рост вооруженных конфликтов и обусловленная ими милитаризация социально-политической жизни неизбежно ведут к консолидации и укреплению системы государственного принуждения, в том числе в форме внутреннего контроля над населением, что чревато кризисом гражданских институтов.
Главной целью легитимизированного насилия является мобилизация государственного потенциала для ведения военных действий, в силу чего война трактуется как один из ключевых факторов национальной политической жизни и внутриэлитного политического противоборства. На этом фоне в привычную иерархию политических отношений интегрируются новые акторы, к числу которых относятся, к примеру, частные военные компании, чьи функции уже не ограничиваются собственно боевыми задачами и постепенно распространяются на сферу общественно-политического дискурса и политической конкуренции.
Между акторами активизируется борьба за ресурсы - человеческие, технологические, финансово-экономические, материальные и нематериальные, -в рамках которой особую роль приобретает борьба за медийный ресурс как один из основных в информационно-цифровом обществе. Она ведётся не столько в традиционных СМИ, сколько на пространстве социальных медиа, т.е. в информационно-коммуникационных цифровых се-
тях, о чем, в частности, свидетельствует стремительное развитие «военизированной» блогосферы и популярность специализированных телеграм-каналов.
Показательно, что по актуальному состоянию российской блогосферы можно в известной степени судить и о смещении общих координат внутриполитической борьбы в стране по сравнению с «довоенным» периодом. Так, согласно данным ВЦИОМ (16.01.2023), если в 2020-2021 гг. наиболее популярным блогером Рунета был Ю. Дудь, то по итогам 2022 г. это место занял Ю. Подоляка. Последний позиционирует себя в качестве специалиста по военно-политическим конфликтам на постсоветском пространстве, в первую очередь по СВО на Украине.
Очевидно, что военно-политическая компонента усиливает вертикально-иерархические характеристики современного российского общества, с присущей ему системой социальных и политических отношений. Одновременно с этим возрастающая ценность онлайновых социальных медиа в перераспределении влияния общественно-политических сил обуславливает высокий удельный вес горизонтально-ориентированных коммуникационных взаимодействий и способствует все более выраженной сетевизации внутриполитического пространства нашей страны.
Таким образом, на нынешнем этапе социально-технологического и геополитического развития наряду с процессами интенсивной цифровой сетевизации вступают в действие факторы, подпитывающие тенденцию к иерархизации социально-политических отношений, которая во многом определяет координаты дальнейшего развития российского государства и общества.
Воронкова О.А., к.п.н., старший научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН
Voronkova O.A., candidate of political science, senior researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS
Исходным является тезис о том, что сетевизация и деие-рархизация рассматривается как генеральная тенденция в социально-политических отношениях. Развитие сетевого общества в глобальном масштабе становится важным условием перехода социально-политических отношений на высший, цивилизационный этап эволюции.
Биологическая эволюция человека как адаптация к природной окружающей среде в целях выживания уступает место конвергентной социальной эволюции как адаптации к технократической среде. Процесс коэволюции связывается с качественными изменениями в образе жизни, разнообразием возможностей деятельности, перераспределением узловых точек формирования внешней и внутренней среды: с узлов концентрации власти к узлам, генерирующим энергетические стимулы социокультурного творчества, становящиеся точками опоры динамического равновесия обновляемых систем.
Интеграция технологических инноваций в социальную реальность неизбежно требует овладения новым когнитивным аппаратом через посредство постоянно обновляемых ресурсов коммуникационной системы. Эти ресурсы (семиотические конструкции, облегчающие развитие дискурсных практик) обеспечивают конвергенцию информационно-технологических и социально-политических кодов производства и воспроизводства жизни вопреки политически провоцируемым разрывам эволюционных процессов.
Цифросетевые коммуникационные и образовательные возможности XXI века объективно отрицают саму необходимость построения монолитных идеологиче-
ских фундаментов для ментально-манипулятивных конструкций. Новая цифросетевая реальность способствует сглаживанию различий социальных сред обитания: выравниванию возможностей, а вслед за этим и возникновению новых практических форм самореализации. Неизбежно происходит взаимопроникновение социального и политического по мере утверждающейся потребности участия активного общества в решении важных вопросов. Политико-бюрократическая структура сталкивается с социальным отторжением командно-административных методов принуждения, а социум политизируется, требуя учёта своего мнения в принятии значимых решений.
Общество в сетях объединяется в социальные сферы по принципу взаимопритяжения схожих видений ситуаций, способов интерпретации. Эти сферы неустойчивые, быстро разрывающиеся и исчезающие в результате попыток их блокировки, но также быстро появляющиеся вновь и уже в большем количестве. Их пересечения с другими сферами спорны и конфликтны. Их коммуникативное наполнение далеко от идеально-типического; аргументы могут быть амбициозны и не безупречны. Они не свободны от «желтизны» - притягивания аудитории «за уши» через намеренную скандальность реакции на события, привлечение внимания к пикантным фактам, изощрённой подаче фэйков и пр. Но их принципиальной характеристикой становится то, что они, по определению Ж. Делеза и Ф. Гваттари, оппозиционны «единству», «единообразию», стержневым свойством которого является подверженность «сверхкодированию», заполняющему пустоту нерефлексивной одномерности. Они определяемы лишь «циркуляцией состояний» как рефлексивных, динамичных, спонтанных, «необработанных» отражений событий.
Эти отражения складываются под влиянием ряда факторов: официальных презентаций, пропагандистских стрел воздействия на массовую аудиторию, репортажей очевидцев с мест событий, текстовых выступлений бло-геров, видеороликов, обмена комментариями ближнего и более широкого социальных кругов и пр. Эти факторы на начальном этапе формируют сферы неопределенного сознания, которые на промежуточных этапах расслаиваются на поверхностные представления и более глубокие размышления о текущих реалиях.
Гибкие свойства сетевой сферической множественности - вариативность и разнонаправленность - позволяют социуму противодействовать монополитичности, тяготеющей к структурному окостенению. Столкновения и пересечения ментальных движений, часто доходящие до дискурсных конфликтов, требуют выработки новых принципов взаимодействия. Технологически облегченная возможность проявления и поиска контраргументов, проверки фактов на достоверность, опровержений фэй-ков определяет тенденцию приближения дискурсивно-публичной сферы к состоянию объективности, возрождая в новых условиях старую формулу - «в спорах рождается истина».
Реальная история европейской цивилизации - это долгий и сложный путь от кровопролитных столкновений и конфликтных разбирательств до выработки дискурсивно-договорных механизмов прояснения отношений общества и власти. Более или менее безболезненное разрешение современных противоречий с наибольшей вероятностью происходит в обществах, уже преодолевших болезнь закрытости и изоляционизма, с достаточно развитой автономизацией «системных блоков» и высоким уровнем развития дискурсных практик, в рамках которых развиваются институциональные ос-
сз о
сг
=Е
0
1
-1 У
"О
=Е СГ
<n
I_
u
CM CO
нования для (нео) рациональных согласований решений возникающих проблем.
В монолитных закрытых структурах подрыв фундамента новыми идейными течениями ведёт не к гибкой модификации институтов, а к фатальному отрыву политических форм от социальных содержаний, сопровождаемому коммуникативными аномалиями на официальном уровне - смысловыми инверсиями и замыканием демагогических кругов.
На данном этапе в России политические и социально-политические отношения сведены к нулю, или даже к минусовому соотношению, т.е. полной блокировке обратных связей и, далее, репрессивно-силовой практике подавления оппонирующего дискурса. Обостряющийся кризис погружает политические отношения в фазу регресса и застоя, отбрасывая всю политическую систему на низшие ступени развития.
По законам развития Галактики коммуникации, согласно удачному определению М. Маклюэна, в новой сетевой галактике происходит заметное сжатие системно-политического ядра и расширение дискурсивно-публичной сферы. Однако этот процесс принимает неравновесный характер, при котором агоническая агрессивно-демагогическая декларативность сжимающегося ядра заполняет внешнее публично-политическое пространство, в то время как развитие дискурсивно-публичной сферы происходит в глубинном режиме расширения сетевого внутреннего взаимообмена. При достижении критической степени сжатия системно-политического ядра оно обречено на внутренний взрыв и глубинную трансформацию консервативных установок в сторону снижения властных амбиций и институциональному преобразованию в сферу госуслуг для нужд социума.
Но и на начальном этапе развития в сетевом социальном дискурсе отчётливо проявляется осознание необходимости решения первостепенной цивилизаци-онной задачи: отказа от силовых средств разрешения конфликтов и поиска договорно-консенсусных основ социального бытия. Очевидно, что первоочередным необходимым условием для системного трансформационного сдвига в России является преодоление политического кризиса, достигшего апогея во втором десятилетии XXI века. Разрешение этого кризиса, скорее всего, будет носить поэтапный характер.
На первом этапе главную роль играют силовые аргументы в пользу сохранения в неизменном виде политической системы, поддерживаемые теми массовыми слоями, которые либо совсем не вовлечены в процессы сетевого дискурса, либо лишь начинают в него вовлекаться, внедряя шаблоны консервативной диспо-зиционной матрицы. Но на следующих этапах неотвратимо перераспределение весов в пользу критического и аналитического социального сознания, которое развивается в направлении десакрализации института власти в массовом сознании и деиерархизации социальной конструкции. А этот процесс влечёт за собой значимое ослабление мобилизационных механизмов управления и, как следствие, укрепление объективной необходимости смены политических и управленческих стратегий через осознание этой необходимости влиятельными акторами в структурах правящей элиты.
Глобальный технологический сдвиг, запустивший необратимые тренды расширения социально-культурных и экономических взаимосвязей и взаимодействий, даёт надежду на восстановление баланса социетальной системы силами социума при условии усиления его влияния в политической сфере.
Брега А.В., д.п.н., проф. Финансового университета при Правительстве РФ, ведущий научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН
Brega A.V., doctor of political science, professor of the Financial University under the Government of Russia; leading researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS
Как известно, политическая сеть - комплекс взаимосвязей между определенной группой акторов. В свою очередь, исследование любой политической сети предполагает описание её структуры и связей между участниками, а также норм и правил, на которые они опираются. Все эти аспекты, в целом, успешно решаются в рамках сетевого анализа.
В настоящее время методический инструментарий сетевого подхода проявил свои дескриптивные возможности, позволяющие формировать эмпирическую базу для дальнейших теоретических поисков, а также выявлять особенности взаимодействия и структуры, которые нередко остаются не учтенными при применении, например, институционального анализа.
Так или иначе, сетевой анализ способствует более эффективному описанию множественных влияний акторов на исследуемую ситуацию. Однако по мере использования сетевого подхода стала очевидна его некоторая прогностическая недостаточность.
Ввиду того, что сетевой анализ способствует оценке как всей системе отношений, так и её отдельных частей, можно получить целостное видение конгломерата различных горизонтальных и иерархически взаимодействий сети, а также зафиксировать ограничения структуры, влияющие на направленность и использование ресурсов.
Возможности сетевого анализа особенно интересны для исследователей, опирающихся в своих изысканиях на применение его в форсайт-исследованиях. В этом контексте интегрирование сетевого анализа и форсайта позволяет говорить о конвергенции эвристических возможностей данных методологий.
Известные характеристики сетевого анализа и форсайт-исследований позволяют констатировать, что теория сетей вполне может дополняться исследовательскими методами, которые используются в прогнозировании. Логика сетевого подхода, как и форсайта, выстроена на системном вычленении взаимосвязей в подвижной структуре. Вместе с тем на сегодняшний день комбинирование данных методологий, к сожалению, встречается не часто.
Как правило, в исследовательских практиках используются следующие способы интегрирования сетевого анализа и форсайта. Во-первых, это применение методологии сетевого анализа в процессе обработки исходных данных: статистики, экспертного оценивания, анкетирования и др. Во-вторых, включение «сетевого» взгляда применительно ко всем этапам организации и проведения прогнозных исследований - формулирование цели и постановка задач, взаимодействие с заинтересованными сторонами, выработка новых знаний, верификация и дальнейшее продвижение исследовательских программ, оценка результатов.
Возможности использования сетевого анализа на различных этапах форсайта в самом общем виде могут быть представлены следующим образом: - форсайт-стадии формулирования цели и постановки задач сетевой анализ способствует обозначению границ исследования, определению наиболее существенных аспектов отношений и направленности взаимосвязей;
- на этапе взаимодействия с заинтересованными сторонами: визуализация и анализ основных акторов, их соединение в контексте идентичности, взаимозависимости, характеристики статуса в сети. При этом следует отметить, что сбор сведений должен соответствовать определённым темпоральным требованиям. В частности, разнесение по времени панельных или лонгитюдных исследований, где анализ динамики сети будет способствовать вычленению изменений активности и ролевых функций акторов;
- на этапе производства новых знаний: сетевой анализ способствует уточнению направленности форсайт-исследования, качественному моделированию, ресурсно-акторной характеристике взаимодействий;
- на этапе верификации и продвижения исследовательских программ: установление эффективного научно-практического партнёрства и междисциплинарных взаимодействий;
- на заключительном этапе: оценка результативности форсайт-исследования, прежде всего, в анализе взаимодействия между акторами.
Итоговым документом форсайт-исследования, как правило, выступает так называемое дорожное картирование, опирающееся на экспертную информацию, содержащую прогнозируемые варианты развития исследуемой области. Карта сетей вполне способна наглядно визуализировать статистические таблицы частотности, графы и удельные веса трендов. Кроме того, они иллюстрируют связи между различными тенденциями и категориями, будь то субъект политики, принадлежность к определённой группе или прогнозный горизонт. Другими словами, дорожная карта официально признанный документ, отражающий вероятные пути развития будущего.
На основе данных карт формируются приоритеты в различных областях жизнедеятельности и стратегического планирования. В результате использования сетевого анализа дорожные карты форсайт-исследования могут стать релевантными инструментами для принятия политических решений, особенно при формировании стратегии, предупреждении и разрешении конфликтов, назревших противоречиях, а также для соотнесения действий с другими акторами в политическом процессе.
Одним из вопросов, который требует в дальнейшем отдельного внимания, является то обстоятельство, что современный форсайт организуется также по сетевому принципу. Не случайно экспертное сообщество всё чаще называют экспертными сетями, которые представляют относительно устойчивые агломерации транслирования знания о будущем и тем самым сдвигают центры принятия политических решений к определённому видению мира и характеру действий. Наглядной иллюстрацией действенности таких сетей можно наблюдать на примере ежегодной оценки и выстраивания глобальных рисков экспертами в рамках Давосского форума или прогнозов корпорации RAND.
Таким образом, сетевой анализ способствует отражению структурных характеристик, которые могли быть не замечены при проведении форсайт-исследования. Вследствие этих качеств сетевого подхода эксперты становятся обладателями информации о нарождающихся или угасающих взаимосвязях, объединениях (кластерах), а также о социальной дифференциации изучаемых процессов и явлений.
Выявленные с помощью анализа сетей свойства и изменения позволяют содержательно улучшить интерпретацию полученных результатов. В свою очередь это будет способствовать повышению действенности
информационного сопровождения выработки решений, позволяя тем самым выстраивать более адекватные реальности сценарии. Сетевой анализ, фокусируясь на взаимодействиях между узлами активности и обмене ресурсами, а также выявлении ведущих детерминант и тенденций, обогащает форсайт комплексным видением ситуации при акцентуации в то же время внимания на значимых деталях.
Заглядывая в будущее потенциала возможностей сетевого подхода, нельзя не отметить его востребованность, т.к. структурная подвижность сетевого анализа обусловливает способность к диффузии, расширению точек соприкосновения и взаимной конструктивной ассимиляции различных научных методологий.
К примеру, совмещение сетевого и социокультурного (или ценностно-нормативного) подходов может быть весьма полезным. Поскольку если анализ сетей даёт информацию о направленности взаимодействий, узлах принятия решений и ресурсных возможностях акторов, то социокультурный подход способен объяснить мотивацию этих акторов исходя из ценностных оснований того или иного социума. Кроме того, исторически сложившийся культурный код во многом определяет и сам характер образования и функционирования сетей.
Назаренко А.В., к.п.н., ведущий научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН
Nazarenko A.V., candidate of political science, leading researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS
Мы являемся свидетелями сетевой экспансии: торговые и промышленные сети; децентрализованные компании, чьи сотрудники разбросаны по всему миру; жители виртуального мира, цифровые кочевники, не связывающие себя ни с одной страной; невозможные сообщества, децентрализованные виртуальные деньги и ценности. Всё это не может не оказывать влияния на формирование политического сознания людей. В связи с этим возникает закономерный вопрос: возможен ли новый облик государства, которое остаётся на настоящий момент якорем всей мировой политической системы? Иначе говоря, возможно ли сетевое государство?
С одной стороны, наблюдается достаточно аргументированная критика этого нового политического концепта: роль информации как источника власти сильно преувеличена; пока утопично выглядит замена присущих классическому государству упорядоченных вертикальных иерархических связей горизонтальными случайными и неиерархическими; присущий любой социальной организации принцип иерархии, организованности и управляемости остаётся до сих пор универсальным принципом построения всех систем.
Серьёзным аргументом в дополнение ко всему вышесказанному становится и мнение юристов относительно конституционно закрепленной суверенной государственной власти, устанавливающей свои правила игры. В результате ей пока удаётся издавать любые обязательные к исполнению нормативные и индивидуальные правовые акты, устанавливающие правовой статус всех субъектов политической деятельности, обязательные требования и процедуры, легитимирующие принуждение.
С другой стороны, ширится круг сторонников концепта сетевого государства. Пока это можно объяснить тем, что существующие в реальности организованные политические сообщества претерпевают существенные трансформации в виртуальном пространстве. Проще говоря, они «разрушаются» вследствие утраты своего доминирующего положения суверена. Конечно, существу-
сз о
сг
=Е
0
1
-1 У
-о
=Е СГ
<п
I_
и
см со
ет серьёзное препятствие со стороны государственной власти, которая не оставляет попыток всё «регулировать», следуя проверенному веками запрету. Однако надо понимать, что действуя подобным образом по отношению к виртуальному пространству, оно ещё больше «раскалывает» реальность на сообщество привилегированных и всех остальных.
В результате наблюдается возврат к старой итальянской классической схеме: условных гвельфов, ратующих за уменьшение влияния суверена посредством создания однородной «благоприятной» среды возможностей, и гибеллинов, пытающихся её сохранить в неизменном виде. Фактически этот конфликт выходит на уровень среды, в которой разворачивается политический процесс, и способов осуществления власти, или о её типах. Заметим, что спор, посвященный этой дилемме, продолжается уже несколько столетий, став одной из нитей европейской истории.
Вместе с тем нарастающая во всё более сложном мире потребность в коммуникационной согласованности наряду со способностью к кооперативным действиям, что пока явно наблюдается лишь в виртуальном пространстве, постепенно начинает перетекать в реальность. Этот процесс способствует созданию метавселен-ной как некой перспективной экосистемы, осуществляющей краудфандинг территории по всему миру, и, так или иначе, начинает учитываться, а значит, и признаваться как вертикально интегрированными корпорациями, так и существующими классическими иерархическими государствами, что нетрудно увидеть, особенно в юридической законотворческой сфере. В связи с этим возникает закономерный запрос на обновление понятий в контексте сети отношений между их участниками - работниками и гражданами.
Сохраняя интригу между современными гвельфами и гибеллинами и переведя её на уровень среды взаимодействия, попробуем заглянуть вглубь государства, в его суть, т.е. зачем оно возникает. С одной стороны, оно видится как аристотелевская «сеть общения» подобных друг другу людей ради возможностей лучшей жизни или же платоновская «неудовлетворенность собой» в отсутствии окружения, способного удовлетворить его «нужду». В этом можно увидеть черты древнегреческих полисов - городов-государств, связанных между собой сложной и часто противоречивой сетью отношений, создающих впечатление хаоса. Они гораздо более люди - «мы» как «гражданский коллектив», - чем стены и границы, создающие, пусть и ограниченную, но всё же не асоциальную вселенную замкнутых локальных властных образований, а сложную, часто противоречивую иерархию сетей отношений.
С другой стороны, смещение акцентов от людей к стенам и границам, более характерное для общепринятого облика государства, вызвала к жизни крайне негативные последствия. Всё это усугубилось ещё тем, что на фоне рассуждений и принадлежности, ограниченной стенами и границами земли, решения о рождении и смерти государства часто принимались в отрыве от неё - в церкви, у алтаря и в постели, т.е. не в географическом или экономическом пространстве, а следуя матримониально-семейной логике. Все «пространства» размечались и перекраивались благодаря ей или опять же отношениям, но уже на высшем иерархическом уровне.
Поскольку в этой земельно-властной версии государства легко можно увидеть как «поверхность», от которой легко отделяется его «корневая система» - система отношений, - так и пронизывающих общество, его «сознание» и «подсознание» клубок властных отношений без привязки к определенному пространству; легитимация
власти превращается в квест, в котором иногда иррационального гораздо больше рационального. В результате этого любая попытка свести понятие государства к какому-либо рациональному, а значит, декларативно обоснованному концепту обречено на провал. Оно чаще всего просто не способно рационально обосновать себя самое. Ярким примером этого является понятие социального государства. Всегда невольно возникает вопрос, в каких границах и для кого.
Заметим, что, несмотря на столь сложный и запутанный узор обстоятельств, на первый план явно или не явно выходят отношения: будь то гендер, семья, география, демография, социальность. Одним словом, «многопространственная» экология. Закономерным результатом этого является макиавеллевское государство всеобщего блага, основанное либо на гоббсовской концепции «машины», либо на локковской концепции «общей воли». Чем закончились подобные теоретические построения, хорошо известно: в одном случае государство воспринималось как марксово орудие классовой борьбы и инструмент насилия, а в другом - как ницшеанское «холодное чудовище», лгущее «я есть народ».
Подобные теоретические перипетии позволяют говорить о том, что само по себе понятие государства остаётся очень сложной, многогранной, многоаспектной и внутренне противоречивой общественно-политической дефиницией, основанной на отношениях. Это означает, что всегда соотносимый с государством иерархический принцип может, в зависимости от обстоятельств, оказаться весьма условным и несостоятельным.
Это хорошо коррелируется с сетевой парадигмой, предполагающей взгляд на социальность как на открытую, многоуровневую, децентрализованную систему рациональных и иррациональных кибернетических взаимодействий без предварительного плана. В результате не менее сложный и ещё более противоречивый вследствие «удвоения» неопределенностей концепт сетевого государства сводится к банальным дефинициям: децентрализации власти, приоритету горизонтальных связей над вертикальными и даже условно равноправным положениям «государственных» субъектов среди политически иных. Всё это легко можно увидеть в реальности, причём даже в государствах, явно тяготеющих к авторитарному способу осуществления власти.
Если рассматривать дефиницию сетевого государства исключительно в виртуальном контексте, то возникает соблазн представить его в виде некой физически централизованной и неограниченной стенами и границами платформы. Вопрос лишь в том, каков её алгоритм? То есть, для чего она создана? Каковой в этом случае окажется очередная стадия детерриторизации государства, если оно превращается в виртуальную платформу, облик которой можно произвольно выбирать, подобно программному обеспечению, формирующему искомую среду и способы взаимодействия и ограничения в виртуальной сфере? Свободный выбор в виртуальном пространстве предполагает отсутствие негативных моментов, связанных с обликом «родины» и «пределами взаимодействия», явно или не явно относящихся к реальности.
Подобное предоставление виртуальным государством «услуг» поднимает вопрос о конкуренции платформ - иначе говоря, моделей исполнения власти. Фактически возникает иллюзия возможности «продажи» государства на рынке. Наблюдается конкуренция за влияние на людей, их идеи и возможности. Главная сложность - привязка подобной версии государства к определённому алгоритму, за которым просматривается утрата ответственности. Подобный разрыв связи между управ-
ляющей системой и управляемыми вследствие возможности избранной «авторизации» в системе нивелирует власть субъектов и передает её самой системе. Возникает эффект «византийских генералов», выигрыш которых зависит не от доверия друг к другу, а от доверия к системе коммуникации и кооперации. Это следует воспринимать как версию мира в формате WEB3.0.
Поскольку пока свободного «рынка государств» не наблюдается в силу ограничения сфер взаимодействия, в которых одни «государства» способны принять и признать решения других, процесс сетивизации государства остановился в настоящий момент на уровне больших корпораций, над которыми уже нет вышестоящей инстанции. Она оказалась выставлена на рынок, а значит, для любой версии сетевого государства будет характерно неравенство, всегда чреватое революционными «всполохами».
Заметим, что попытка обнаружить или создать вышестоящую инстанцию и закрепить её посредством имперского проекта приводит к аналогичному результату. Выход из тупика видится в сети отношений, которая должна стать столь «плотной», что будет удерживать стороны отношений вне зависимости от их положения в человеческих рамках. Возможно, именно сеть отношений, возникающая естественным образом на каждом этапе эволюции различных моделей государственности, станет тем ключом, который позволит каждому из нас создавать своё сетевое человеческое стартап-сообщество.
Никовская Л.И., д.с.н., главный научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН
Nikovskaya L.N., doctor of sociology, main researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS
Формирующееся сетевое общество всё больше актуализирует вызов на усиление процессов самоорганизации внутри управленческих систем, повышение значимости коммуникативной эффективности государственного/муниципального управления. Таким образом задаются новые форматы в современном публичном управлении, которое осваивает алфавит «направленного влияния», факторы «умного», «мягкого» регулирования и координирования общественных процессов, снижающих негативный потенциал противоречия между монополизмом административно-бюрократических властных структур и растущим многообразием гражданских инициатив в публичной сфере, которая всё больше осваивает сетевой формат взаимодействия.
Это не могло не сказаться на особенностях проявления общественного участия. В нем вырос сегмент собственно социального активизма, связанного с практикой коллективной взаимопомощи и кооперации, прежде всего на горизонтальном и, чаще всего, на локальном уровне проявления. Одновременно произошло сокращение доли его политически ориентированной составляющей (ограниченное пространство для участия) и перенесение основной силы тяжести на социальную кооперацию и взаимопомощь (открытое пространство для участия).
Поэтому сегодня, как никогда, актуальны вопросы поиска новых механизмов управления, сочетающих иерархические и сетевые подходы, в том числе в саморазвивающихся рефлексивно-активных средах. Согласно точному замечанию датского исследователя Э. Сорен-сена, «мы переходим от эры бюрократического правления к эре сетевого управления <...> Политические системы медленно, но верно трансформируются от иерархических форм организации, единой, централизованной системы управления посредством законов, правил
и регламентаций к горизонтально-организованной и относительно фрагментированной системе руководства, осуществляемого посредством саморегулирующихся сетей». Это стимулирует совершенствование механизмов прямой демократии, с опорой на возможности технологий «проектной идентификации», повышения кооперации и организованности в триаде «общество - бизнес -государство».
Однако в реальной практике, несмотря на рост и усиление значимости сетевого начала в публичной политике, её влияние представлено консультативным статусом. В современной исследовательской мысли отмечается традиционно высокая степень участия государства в общественных отношениях. В отличие от многих развитых демократий, где структуры общественного участия основывались на многообразии коммунальных структур, делая индивидов или их сообщества реальными акторами социально-политического действия, для России характерна интегрированность государства в структуры общественности, высокий проникающий характер его присутствия во всех сферах общественной жизни - от экономики, политики до социальной и культурной сфер. Государство не просто контролировало каналы общественного участия и процессы социально-политической самоорганизации, но часто выступало их заказчиком, инициатором и организатором.
Мобилизационно-принудительный характер государственного вмешательства не мог не сказаться на качестве социального капитала и особенностях формирования доверия в обществе. В общественно-политической жизни пока преобладает стремление интегрировать гражданскую активность в систему государственного управления, провести своего рода «огосударствление» гражданских отношений и организаций. Государственная политика пронизана инерционностью вертикальных зависимостей. Но не нужно заблуждаться по поводу продвинутости современных государств, даже в самых демократических политических системах. И они пока не социализированы в полной мере в системе сетевых связей; функционируют в сфере властных отношений в прежней логике доминирования над обществом.
Иными словами, российское общество находится в ситуации переходности, обусловленной сетевыми факторами трансформации, глубоко затрагивающими социально-структурные основы современного общества. Экспертная мысль характеризует это состояние гибридным, рассматривая последнее как модель развития в современных условиях. Новые сетевые процессы сосуществуют и накладываются на иные принципы общественного устройства, в том числе административные управленческие структуры, привыкшие жить согласно вертикально-интегрированной логике бытия. Это порождает существование различных гибридных форм институционализации социально-политических практик общественной жизни. Данное обстоятельство не может не вести к вызреванию конфликтных форм проявления сосуществования различных пластов социальной реальности (традиционной, постмодернисткой и пр.). Однако они неминуемо будут взламываться под натиском сетевых структур и процессов, формирующих цифросетевую реальность современного общества.
Для конструктивного снятия глубинного противоречия между потребностью в монолитности и устойчивости политической власти и плюрализмом гражданских интересов и инициатив в целях формирования устойчивого социального порядка главной проблемой является выстраивание на принципиально иной основе отношений между государством и гражданами, их обществен-
ен о
сг
=Е
0
1
-1 У
"О
=Е СГ
ными объединениями. Эти отношения должны конструироваться через укрепление институтов межсекторного социального партнерства, публичной политики, государственного управления на основе публичных ценностей, позволяющих сформировать такую стратегию общественного развития, в которой начала гражданской самоорганизации дополнялись бы системными усилиями государства, взаимно усиливая друг друга.
Благодаря такому типу механизма формируется цивилизованная практика развития публичных и социальных отношений, основанных на солидарности и ответственности субъектов публичного управления.
Люблинский В.В., д.п.н., главный научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН
Lyublinsky V.V., doctor of political science, main researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS
Хотел бы затронуть вопрос, связанный с сетевым фактором в политических отношениях и собственно реальной политикой. По моему мнению, изначально замысел сетевого общества состоял в том, чтобы нацелить его на глобальный уровень и как альтернативу социально-классовой концепции. Тем более что эта идея, по сути, совпала с глобализацией. Рассматривались они как отрицание национальных государств и в контексте интересов новой мировой элиты, которая формирует цели и управляет развитием мира.
В таком прочтении это своего рода глобальный тоталитаризм, исходящий от политических кругов, претендующих на мировое господство. Им удалось многое, в частности, установить фактическое доминирование цивилизации Запада во главе с США в сферах, имеющих решающее значение как фактора развития и фактора силы.
Длительное время (фактически целую эпоху в несколько десятилетий) этой логике мало кто сопротивлялся. Именно в это время в России сформировался новый политический олигархический класс, мало сменяемый, с высокой степенью воспроизводства.
Однако полностью осуществить замысел подавления роли национальных государств и интересов его авторам не удалось. Россия как, впрочем, и многие другие государства, противодействуют такому подходу. Хотя пока нет достаточной степени консолидации стран-противников подобной глобальной модели сетевого государства, которое соответствует модели однополярно-го мира.
Иными словами, внедрение сетевого фактора в политические отношения направлено на определенные цели глобального переустройства современного мира. Вкупе с развитием цифровых технологий сетевой фактор отнюдь не гарантирует больше демократии, справедливости, выравнивания возможностей социального и национального развития. Причём сетевая модель политических отношений не приводит к снижению уровня конфликтности и не прибавляет возможностей согласия.
С другой стороны, если рассматривать сетевой фактор как отрицание иерархий, то такой подход вызывает вопросы, связанные с социальным переустройством общества и мира в целом на новых, справедливых началах как альтернативный капитализму путь. По сути, подобная логика социально-политического развития была обозначена в макрсистско-ленинской концепции. Поли-£2 тические отношения в таком обществе, согласно этой " теории, постепенно сойдут на нет, ибо государство утра-g тит функции обеспечения порядка и управления в интересах господствующих классов. На смену ему придёт sS самоуправление граждан, которое, расширяясь, заме-
стит традиционные политические институты, основанные на иерархии.
Однако авторы (М. Кастельс и др.) концепции сетевого общества не затрагивают социальные проблемы, тем более вопросы социально-политического переустройства общества на принципах справедливости и благополучия в мировом масштабе. Там, в основном, речь идёт о том, что политические сети постепенно приходят на смену политическим иерархиям, что меняет характер формирования политики. Но меняет, скорее, формально и технологически.
Установлено, что новые цифровые технологии могут позволить гражданам принимать участие в принятии решений и расширять возможности участия, особенно для тех, кто не может лично присутствовать на собраниях из-за ограничений по времени или расстоянию. В частности, специалисты ОЭСР убеждены, что порталы участия в сети Интернет, на которых государственные учреждения публикуют информацию о возможностях для консультаций и взаимодействия, могут способствовать обмену мнениями и сотрудничеству с гражданами и другими акторами при разработке государственной политики. Но обходя острые социальные проблемы развития современного мира. И, кроме того, как показывает практика, усиление сетевого фактора в политических отношениях не позволяет продвинуться на пути борьбы с чрезмерной бюрократизацией и коррупцией.
В то же время концепция сетевого общества была воспринята многими специалистами как новый шаг в развитии демократии. Формально для такого взгляда есть определённые основания, если сетевой фактор рассматривать объективно как производное новых информационно-коммуникационных технологий, появление и развитие Интернета. Хотя она содержит серьезные риски разрыва с традиционной демократией, системой гарантий социально-политических прав и «скатывания» к модели глобального тоталитаризма. Одна из причин этого состоит в том, что сетевой фактор ограничен, он больше проявляется на нижних и средних, локальных и региональных уровнях политических отношений. То есть, в основном, он может влиять на малую политику, которая ограничена текущими социальными вопросами. Что касается большой политики, которая затрагивает стратегические и глобальные аспекты и имеет определяющий характер, то эта сфера повсюду в мире в значительной степени остаётся закрытой для общества. Признаки негативного сценария мы можем наблюдать сейчас в трансформации политических отношений и политики коллективного Запада.
Система политического управления остаётся сферой с выраженной иерархичностью в отношениях, несмотря на развитие сетевых взаимодействий, ибо это заповедная зона бюрократии. Чтобы сделать эту сферу более открытой, необходимо трансформировать и демократизировать сети политических отношений на всех уровнях, но особенно на высшем уровне, а также уменьшить роль статусов и привилегий. Общество тогда смогло бы двигаться в сторону консенсусной формы отношений, согласующейся с декларированным принципом политического участия.
Таким образом, сетевой фактор, возможно, и оказывает влияние на реальную политику, но по большей части информационно-коммуникационное. Повсюду в мире, в том числе и в России, всё больше граждан используют возможности информационных технологий для участия в политике, обращения к структурам власти и взаимодействия с ними.
Мы наивно исходили из того, что все участники сетевых взаимодействий изначально равны, свободны, независимы. Формально это, может, так и выглядит. Но толь-
ко формально. Сетевизация не повышает эффективность политических отношений. Демократии не становится больше, а значит, модель политических отношений не становится более демократической. Кроме того, смею утверждать, что сетевое общество не панацея от обострения социальных проблем и роста социальной конфликтности. Граждане получают возможности только формального политического участия.
Однако для того, чтобы их голос оказался услышанным и учтённым, необходимо, чтобы эти голоса сливались в мощные потоки. Тогда они могли бы стать важным фактором, действительно влияющим на характер политики, и не могли бы игнорироваться властями предержащими. А власть повсюду предпочитает не допускать широкого политического участия, в лучшем случае «замерять» общественное мнение. Обратная связь с обществом не обеспечивается в должной мере. Чем сильнее противоречия между интересами социальных, экономических и политических групп, тем сложнее сформировать модель политических отношений, способную эффективно решать проблемы развития.
Некоторое время назад создавалось впечатление, что сетевая теория захватила мир социально-политических наук. Как будто, наконец, открыли то, что позволяет объяснить многое в развитии современного общества. Но, с моей точки зрения, пока сетевой фактор не является преобладающим, в политике доминируют иерархии. И иначе вряд ли может быть, т.к. само общество остаётся устроенным иерархически.
Хотя имеет место долговременный процесс децентрализации политической власти. И политические отношение в условиях сетевого общества следовало бы рассматривать с учётом этого момента.
Можно согласиться с тем, на что обратил внимание в своё время профессор Р. Роудс (Великобритания), т.е. что в определённой степени происходит реструктуризация политических отношений, снижается роль традиционных центров власти и управления (центральных правительств), которая больше не является определяющей и доминирующей. Политическая система становится более дифференцированной и сбалансированной с учётом структурных изменений в обществе и развитием интегрированных сетей, которые разрабатывают свою автономную политику с опорой на собственную среду.
Таким образом, при всём том, что роль сетевого фактора в формировании политики возрастает, это не меняет сути политических отношений, которые не могут быть построены иначе как на основе вертикальных взаимодействий и подчинения. В противном случае они в значительной степени теряют функциональность и устойчивость.
Щенина О.Г., к.п.н., ведущий научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН
Shchenina O.G., candidate of political science, leading researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS
В современных условиях глобальной турбулентности наряду с изменяющимися форматами социальных взаимодействий в целом существенным образом трансформируются и политические отношения. Происходит зарождение новых конфигураций политических отношений, изменяются их характер и модели, т.е. видоизменяется сама матрица взаимодействий субъектов политического процесса.
Как известно, к моделям политических отношений между субъектами политики относятся согласие и конфликт, властные отношения (господства и подчинения), консенсус и компромисс, соперничество и сотрудниче-
ство и др. Они обусловлены политической деятельностью субъектов, их политическим поведением и политическим участием. Кроме того, политические отношения детерминированы формой государства, а также политической культурой населения.
Какие же новые средства, формы, механизмы применяются в социально-политических отношениях между субъектами политики? Одной из таких форм, на наш взгляд, является «культура отмены», которая приобретает на фоне информатизации и цифровизации новые черты. Она получила развитие в сетевом обществе сравнительно недавно, сам термин появился в XXI веке.
Однако, по сути, это хорошо известная модель отношений в обществе, предполагающая бойкот (сегодня это, прежде всего, цифровой бойкот) человека или социальной группы, либо отказ от поддержки и даже их изоляцию, т.е. «отмену». Термин чаще всего используют для негативных характеристик или оценок действий, высказываний, мнений людей, социальных групп, организаций, фирм и даже политики государств в целом. Иногда cancel culture переводят с английского как «отмена культуры», т.е. отрицание культурного наследия какого-либо деятеля культуры или культуры целой страны, как это происходит сегодня в отношении России.
В начале XXI века термин «культура отмены» всё чаще звучит в политической повестке дня. Ускоряющаяся цифровизация преобразует и каналы коммуникаций между политическими субъектами. С переходом на «цифру» они приобретают иной формат. В этой связи возникает вопрос: изменяется ли при этом их сущность и если да, то насколько? На первый взгляд ответ очевиден: вероятно, нет, ведь технологии лишь детерминируют процессы социально-политических взаимодействий. Имеется в виду их ценностная, смысловая компонента.
В дискурсе о феномене «культуры отмены» представлена широкая палитра мнений. С одной стороны, некоторые специалисты считают, что «культура отмены» расширяет возможности реализации принципов демократии в области прав и свобод граждан в условиях информатизации и цифровизации, например, в медиа пространстве. Или при формировании общественного мнения по актуальным вопросам жизни общества. И в этом случае уместно вспомнить о «спирали умолчания» немецкого социолога Э. Ноэль-Нойман, Суть этого постулата состоит в том, что «страх перед социальной изоляцией приводит многих людей к отказу от некоторых своих изначальных представлений - с целью достичь компромисса с общественным мнением».
С другой стороны, высказывается мнение, что «культура отмены» превращается в элемент цензуры в обществе, потому что не допускает распространение мнений, точек зрения, которые отличаются от доминирующих, преобладающих в обществе (по аналогии с доминирующей культурой и контркультурой). Выдвигаются также идеи о том, что «культуру отмены» можно рассматривать как идеологию, основанную на отрицании. Её можно также считать одной из современных моделей или разновидностей социального контроля в обществе.
Кроме того, это понятие используется специалистами при характеристике так называемой «новой этики». Иногда «культура отмены» употребляется как синоним бескультурья, т.е. «культура отмены» как новое понятие имеет много определений и является дискуссионным.
Проявлением «культуры отмены» в отношении нашей страны в мировой политике является исключение России из ряда международных организаций, высылка дипломатов и т.д. Президент В.В. Путин четко сформулировал позицию России, заявив, что «жёстко изолировать в современном мире вообще невозможно никого,
сз о
сг
=Е
0
1
-1 У
"О
=Е СГ
d I_
u
oj
CO
такую огромную страну, как Россия, так точно невозможно. Поэтому мы будем работать с теми нашими партнерами, которые хотят взаимодействовать».
Некоторые специалисты справедливо рассматривают «культуру отмены» как инструмент политического давления. Например, в январе 2021 г. блокировка акка-унтов в социальных сетях Дональда Трампа (на тот период президента США) как одного из каналов коммуникации со своими сторонниками - одно из проявлений «культуры отмены».
К «культуре отмены» относится и демонтаж памятников в ряде государств на постсоветском пространстве. Например, в Эстонии, Латвии, Литве за последние несколько лет демонтированы памятники советским воинам, погибшим при освобождении этих территорий от немецко-фашистских захватчиков в годы Второй мировой войны. Этот пример свидетельствует о попытках «отмены» исторической памяти народа и пересмотра подходов к истории, что является проявлением, в том числе, информационной войны.
Примеров применения в отношении нашей страны «культуры отмены» в самых разных областях множество: в спорте (наши спортсмены не могут принимать участие в Международных федерациях и турнирах по многим видам спорта); в культуре (ряд западных кинокомпаний запретили выход своих фильмов в российский покат); в сфере технологий (многие телекоммуникационные кампании прекратили поставки в нашу страну); в экономике (например, запрет работы ряда международных платежных систем на территории РФ).
В политической жизни мира последних двух десятилетий множится число примеров использования «культуры отмены» как модели политических отношений. Её также можно рассматривать и как политическую технологию, применяемую для ослабления государств в условиях кризиса. Соответственно важной проблемой её реализации на практике становятся вопросы информационной безопасности.
Современный этап развития общества в целом и ситуация в международных отношениях в частности предполагает поиск новых подходов к оценке происходящих перемен, а также к анализу складывающейся на наших глазах новой системы международных отношений. В этой связи в политическом пространстве новой реальности «культуре отмены» как одной из моделей социально-политических отношений отводится особое место.
Митрофанова А.В., д.п.н., ведущий научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН; профессор Финансового университета при Правительстве РФ
Mitrofanova A.V., doctor of political science, leading researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS; professor of the Financial University under the Government of Russia
Целесообразно обратить внимание на общие характеристики ряда относительно недавно возникших российских политических движений как правой, так и левой ориентации, в первую очередь на их прогрессирующую деидеологиза-цию. До середины 2000-х гг. верность идейным принципам и теоретические дискуссии были важнее массовости и практических действий. Политические движения не умели и не хотели работать с массой, не понимая даже, зачем это нужно. Оторванные от потребностей общества теоретические споры способствовали дискредитации большинства политических движений и их постепенному упадку.
Современные активные движения сохраняют минимальное число твердых идеологических постулатов,
ориентируясь на конкретные социальные проблемы, не связанные с идеологией. Даже то, что внешне выглядит как элемент идеологии (например, враждебность к мигрантам у правых) фактически является эксплуатацией текущей социальной повестки.
Описанный процесс привел к широкому использованию в научном дискурсе термина «популизм» (правый или левый), к чему автор относится скептически, рассматривая популизм исключительно как термин, отражающий способ формирования политической Повестки при отсутствии идеологии.
Соответственно изменились исследовательские задачи: от изучения доктрин, которые утратили значимость и превратились в набор лозунгов, фокус переместился на анализ внутреннего устройства организаций, методов рекрутинга, жизненных траекторий участников и т.д. Для современных политических движений характерна сосредоточенность на микрополитическом уровне; у них отсутствует стремление участвовать в национальной политике и формировать партии. Большинство сознательно остаётся на уровне слабо структурированных движений, которые не возражают против сотрудничества с органами власти. Однако на низовом уровне могут привлекать также радикальные элементы с соответствующими методами и имиджем. Используется всё, что может укрепить влияние и привлечь новых сторонников.
Значительная доля активности на микроуровне не носит собственно политического характера (т.е. не связана с вопросами власти), решая общие социальные и культурные задачи, в частности, досуг (например, организация уборки улиц или помощь приютам для животных), а также подчеркивая социальную полезность движения (вместо настаивания на его идейной правильности). В данных условиях заметно углубление контркультурных трендов, расширение представлений о «политическом» и повышенное внимание участников движений к вопросам круга чтения, одежды, прически, образа жизни.
Деидеологизация сопровождается постепенной циф-ровизацией политических движений, уходом их основной активности на виртуальные площадки. Автор полагает, что дело не только в случайном совпадении двух процессов во времени, но и в их взаимно усиливающемся влиянии. Доцифровые форматы политической коммуникации как непосредственной (например, митинги, демонстрации), так и опосредованной средствами массовой информации (газеты, журналы, телепрограммы, ранние формы блогинга - живой журнал и т.д.) соответствовали задачам распространения и обсуждения идеологии. Предыдущий период также характеризовался слабой коммерциализацией политического дискурса, что на практике выливалось в нежелание и неумение идеологов предлагать привлекательный контент.
Современные интерактивные и высоко коммерциализированные цифровые форматы способствуют дальнейшему размыванию границ между политикой и контркультурой, а также доминированию в политическом дискурсе внеидеологического контента - образовательного и/или развлекательного.
Наиболее простыми средствами привлечения аудитории, помимо высококачественного образовательного контента, остаются сатирическая пародия и ирония, построенные главным образом на высмеивании господствующего политического дискурса через преувеличенную идентификацию с ним и доведение его до абсурда. Научные исследования иронии в политическом дискурсе пересекаются с изучением периода так называемых «исторических русских авангардов» (общеизвестного первого - 1920-х годов, и менее известного второго -1970-х годов).
Современные политико-культурные движения в России, как и на Западе, часто выбирают своей целью формализованный язык «политической корректности», а также используют обсценную лексику или демонстрируют приверженность одиозным политическим течениям прошлого. Эти средства призваны заменить прямое политическое высказывание и замаскировать идеологические ориентации или же их отсутствие.
Результатом идеологической размытости современных политических движений является преимущественно негативная идентификация участников. Она позволяет успешно уходить от дихотомии левых и правых через отрицание господствующего дискурса целиком, во всех его аспектах. Неполитическая в строгом смысле направленность деятельности и специфические техники выражения обеспечивают возможность амбивалентного политического поведения и мнений. Амбивалентность позволяет, с одной стороны, разметить границы собственного политического поля через формирование культурной категории «своих». С другой стороны, она даёт возможность отказаться от любого высказывания и солидаризироваться с любой политической платформой или даже несколькими платформами.
Эволюция политических движений от собственно политики в сторону контркультуры, и особенно использование иронии как базового инструмента высказывания, заставляет сделать вывод, что затронутые данным процессом политические движения представляют миноритарные силы в российской политике. Более сильные группы имеют возможность прямого участия в политической борьбе и не нуждаются в амбивалентности как защитном инструменте. Можно предположить, что контркультурная составляющая будет сокращаться в случае относительного успеха в традиционной политической деятельности, например, достижения значимых результатов на выборах.
Шиманская Э.С., старший научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН
Shimanskaya E.S., senior research fellow, Institute of sociology, FCTAS RAS
Волонтёрство, какой бы характер и направленность оно не носило, являет собой будущее глобального общества. Глобализация мыслится как процесс объединения мира для установления нового мирового порядка, который строится на сетевом устройстве и на сетевых связях. Сеть является не только организующей основой, но и средством глобализации. В настоящее время сеть проникает во все пространства жизнедеятельности человека и человечества, включая его ментальное (политическое) и духовное пространства. Добровольчество объединило в себе оба этих пространств, дополнив их ещё и физической ипостасью.
Волонтёрская деятельность направлена на построение социально ответственного общества, путём оказания необходимых гражданам социальных услуг. В основе её лежит альтруизм, бескорыстие, благородство, гласность, гуманизм, добровольность, законность, милосердие, отзывчивость, самоотверженность, сострадание и человечность.
Основой волонтёрского движения во всём мире считается принцип: «Хочешь почувствовать себя человеком - помоги другому». С каждым годом труд добровольцев становится всё более значимым для экономики стран мира и для полноценного духовного развития каждого человека. Состояние и тенденции развития волонтерского движения являются важным резервом развития активности людей, совершенствования социальных
отношений в любом цивилизованном обществе и государстве.
В последние десятилетия в России, по данным Рос-стата, в 2021 г. официально зарегистрированных волонтёров в стране насчитывалось 3 млн человек, а количество добровольцев, работающих на базе НКО или образовательных организаций превысило 7,5 млн человек. История добровольчества показывает, что в волонтёрской работе всегда участвовали широкие слои населения независимо от профессии, доходов и уровня образования, территориального нахождения. Членство в волонтёрских движениях не имеет ни религиозных, ни возрастных, ни расовых, ни гендерных ограничений. Именно эти факторы, возможно, и являются тем триггером, который способствует росту с каждым годом популярности волонтёрства в мире.
Как и любая деятельность, оно может носить организованный и неорганизованный характер, осуществляться в группе или индивидуально, в частных организациях или общественных. Новым, необычным вариантом добровольческого участия является виртуальное волонтёр-ство (или иначе: онлайн-волонтёрство, киберволонтёр-ство, цифровое волонёрство), которое осуществляется дистанционно и с помощью Интернета. Оно становится отражением современных реалий информационного века, поэтому предполагает многообразную область сетевой деятельности. В качестве инструментария используется устройство, подключенное к Интернету, которое играет ключевую роль в выборе волонтёров, передачи и завершения добровольной работы, оказывая, в том числе, существенное влияние на масштаб и достижение результатов.
Люди собираются в онлайн-группы для совместной работы по тому или иному направлению. Это даёт возможность проявить социальную активность тем, кто не может пожертвовать своим временем и особенно близко тем, чей профессиональный опыт или стиль жизни связан с интернет-средой, а также тем, у кого есть проблемы с передвижением (людям с ограниченными физическими возможностями).
В рамках такой деятельности возможна работа по созданию интернет-приложений, сайтов и их мо-дерированию; широко практикуется онлайн-общение с различными группами людей, в том числе психологическая помощь, группы поддержки и т.д. И, тем не менее, виртуальное волонтёрство, как и штатное (офлайн-деятельность), основано на человеческом сочувствии, на желании подать руку помощи или на стремлении сделать собственный взнос, или готовность поделиться своим временем и навыками.
В этой связи хотелось бы акцентировать внимание на таком направлении, как нетворкинг. Волонтёры, вовлеченные в этот тип деятельности, заметно наращивают активность по построению социальных и профессиональных связей, которые помогут максимально быстро и эффективно решить обширный круг вопросов.
Зачастую нетворкинг может быть неосознанным, т.е. вы просто общаетесь с теми людьми, которые вам приятны, иногда обращаетесь к ним за помощью или помогаете им сами. А может быть и целенаправленным; в этом случае люди специально ищут в сети контакты и способы познакомиться с теми, кто может быть полезен. Возникла даже теория так называемых «шести рукопожатий», которая гласит, что все люди связаны друг с другом цепочкой из шести звеньев. Вы знаете кого-то, этот кто-то знает третьего и так далее. Естественно, до каких-то людей потребуется больше «шагов», до каких-то меньше, где-то знакомство будет близкое, где-то шапочное, но, в целом, чем больше людей вы знаете, тем больше
сз о
сг
=Е
0
1
-1 У
"О
=Е СГ
со
I_
u
OJ CO
ниточек от вас тянется, а значит, и помощь может оказаться более действенной. В этом есть, кроме плюсов, определенные смыслы.
Если попытаться типологизировать киберволонтёр-ские организации, то картина представляется следующая. В основном на базе образовательных учреждений формируются так называемые кибердружины и кибе-ротряды. Со своей стороны, НКО и общественные движения, помимо мониторинга в сети, проводят встречи, участвуют в профилактических мероприятиях с различными аудиториями. В качестве вспомогательной работы кибердобровольцы могут осуществлять самостоятельные проекты. Особо значимыми проектами являются те, которые связаны с повышением информационной грамотности населения. Противодействие деструктивному информационному контенту, как правило, осуществляется совместно силами нескольких структур.
Укоренение в формирующемся сетевом обществе киберволонтёрства оказалось возможным в результате наступившего кульминационного способа общения - Сети. Как пишут Александр Бард и Яна Зодерквист, авторы популярной книги <^е^кратия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма», «Сеть - это факт, с которым нельзя не считаться. Сеть изменяет практически всё в нашей жизни». С наступлением новой реальности приходит и осознание,что с сетевизацией происходит и изменение парадигмы самого существования человечества, а это, в свою очередь, приводит к трансформации общества, движущей силой которой в конечном итоге является развитие информационно-коммуникационных технологий.
Однако бытует мнение среди части научного сообщества, согласно которому, если сеть из инструмента превращается в метатехнологию организации, проникая в ментальное (политическое, психологическое) и духовное пространство. Она из средства коммуникации превращается в средство, обладающее колоссальным разрушительным потенциалом, ведущим к деиерархизации, денационализации и потери национальной идентичности. В этом случае неизбежным становится противоборство сети и иерархии, что является главной конфронта-ционной парадигмой современной эпохи.
Реальность такова, что исторически иерархии предназначена роль стержня государственного устройства и государственности. Этим иерархия отличается от простой вертикали власти, которая строится на формальном соподчинении и которая держится во многом благодаря сильному репрессивному аппарату и внедренным в массовое сознание политическим идеологемам. Поэтому якобы России нужно будет сделать выбор: либо в сторону иерархии, либо в сторону сети.
На наш взгляд, современное состояние добровольчества, его предназначение и ежедневный, ежечасный функционал со всей очевидностью доказывают бессмысленность подобного выбора для России. Нет конфликта интересов, нет амбивалентности в служении Отечеству.
Макушина Л.В., к.и.н., доцент, старший научный сотрудник Института социологии ФНИСЦ РАН
Makushina L.V., candidate of history, associate professor, senior researcher, Institute of sociology, FCTAS RAS
В обществе всё явственнее прослеживается запрос на социальную ответственность бизнеса. «Неолиберальная модель глобализации выдохлась», констатируют многие политики (в их числе советник премьер-министра Венгрии по политическим вопросам Балаж Орбан). До недавнего времени главной целью существования большинства ком-
паний было получение максимальной прибыли, но за последние десятилетия ситуация изменилась. Приходит понимание того, что достижение максимальных экономических показателей не может быть драйвером общественного прогресса.
Стейкхолдеры хотят быть уверенными, что бизнес готов предложить обществу не только материальные ценности: 77% инвесторов намерены вкладывать средства в те активы, которые не противоречат их морально-нравственным ориентирам, в том числе в компании, которые обеспечивают достойные условия труда, искореняют коррупцию, развивают бизнес-этику, предоставляют прозрачную отчетность и т.п. Подобные процессы получили название «сознательный капитализм», как это обозначили предприниматель и основатель Whole Foods Market Джон Макки и профессор маркетинга Раджендра Сисодиа в своей одноименной книге.
На смену неолиберальной парадигме приходит идея устойчивого развития на основах ESG (enviromental, social, governance - окружающая среда, социум, корпоративное управление). Это основные принципы, на которые власть и бизнес опираются при разработке стратегий развития. Такая повестка предполагает, что компании уделяют особое внимание проблемам экологии; отношениям с сотрудниками, клиентами, обществом; делают прозрачным корпоративное управление. А это, в свою очередь, открывает им возможности для устойчивого развития.
В контексте ESG предполагается, что компания социально ответственна перед своими сотрудниками, и в этом случае она осуществляет программы добровольного медицинского страхования работников в рамках социального пакета; создаются корпоративные пенсионные фонды, корпоративные университеты и т.п. В то же время она реализует внешние социальные проекты, которые по своей сути трансформируются из благотворительности в активную социальную политику.
Компании, следующие этим принципам, становятся некой социальной общностью, а структуры, занимающиеся внешними социальным проектами - своего рода внутрикорпоративными НКО. Речь уже можно вести не о простом увеличении количества реализуемых социальных проектов, а, скорее, о повышении их эффективности, о разработке и реализации целых программ с вовлечением в этот процесс сотрудников и местных сообществ. При этом взаимодействие бизнеса с властями разного уровня происходит не на основах иерархических связей, а на принципах социального партнерства.
Особое место в повестке устойчивого развития занимает категория «человеческий капитал». В этом контексте корпоративная культура фокусируется на потребностях каждого сотрудника как личности. И здесь отметим новый тренд - DEI (разнообразие - diversity, равенство -equity и инклюзивность - inclusion}, следование которому позволяет, в числе прочего, привлекать на работу тех, для кого раньше она была практически недоступна. Например, даёт людям с ограниченными возможностями надежду на полноценную самореализацию. Согласно исследованиям МОТ, в мире живет 1 млрд людей с инвалидностью, 80% из них находятся в трудоспособном возрасте. Лучший формат работы для этой группы - удаленный. Он стал для них отличной возможностью реализовать себя, особенно во время коронакризиса.
Особое место в реализации парадигмы устойчивого развития занимают практики и перспективы совместных ответственных инициатив корпораций и регионов. Так, одна из задач российского бизнеса в этом контексте -всемерно содействовать тому, чтобы малые и большие города Дальнего Востока, Урала и Сибири становились
привлекательнее и удобнее для молодежи, а рабочие места, которые предлагаются на предприятиях, отвечали ожиданиям нового поколения и давали ему возможность раскрыть свой потенциал. Эта задача напрямую отвечает одной из Глобальных Целей ООН - «Устойчивые города и населённые пункты». Для того, чтобы стимулировать деловую активность и помочь реализации потенциала восточных регионов страны, компании активно взаимодействуют с профсоюзами и властью в рамках соглашений о социальном партнёрстве.
Михайленок О.М.
Подводя итог работы «круглого стола», хотелось особый акцент сделать на том, что изучение вышеизложенных процессов требует расширения поля исследований политических отношений на всех уровнях, поисков креативных подходов, преодоления привычных стереотипов и шаблонов политического анализа, изобретения адекватных способов и методов познания меняющейся политической реальности, поскольку пока не совсем ясны все перспективы и не до конца проявились тенденции, связанные с трансформацией политики под влиянием политических сетей, сетевого сознания и образа жизни.
