CC BY
26
РАЗИН КАК ЭДИП. К ВОПРОСУ О МИФОЛОГИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ ТВОРЧЕСТВА В.М. ШУКШИНА
Р.В. Шубин
Ключевые слова: В. Шукшин, образ Разина, миф об Эдипе, слепота, женщины.
Keywords: V. Shukshin, the image of Razin, the myth of Oedipus, blindness, women.
0. Степан Разин, русский разбойник и заступник народа, - этот двойственный образ настолько близок Василию Макаровичу Шукшину, что степень этой близости позволяла ему уверенно возводить свою родословную (а в герменевтическом смысле - реконструировать свое прошлое / память) к участникам крестьянско-казацкого движения XVII века, называть себя «разинцем», искать в художественном образе донского казака образ своего отца, самому жить в долгом и томительном ожидании воплощения в роль Разина. Связь настолько сильная, укрепившаяся через многолетнюю тяжбу Шукшина с Госкино, его запретами и критикой, что как только было получено разрешение на съемки фильма, Василия Макаровича не стало. Не будет лишним заметить, что смерть Шукшина на теплоходе «Дунай» и место пленения Разина в Кагальницком городке, на острове, объединила река Дон, а разъединило около 300 километров, что является мизерным с учетом пройденного писателем пути по стране Советов. При этом оба совершили последнее свое путешествие с Дона в Москву не по своей воле, один -чтобы быть публично четвертованным, а другой - чтобы обрести могилу и покой.
1. Наличие реликтов мифа об Эдипе «художественной антропологии Шукшина» обнаружил Александр Куляпин [Куляпин, 2013, с. 27], что в целом подтверждается герменевтическим, то есть толковательным свойством национальной ментальности, направленным на углубление в слово, в миф. Центральный персонаж шукшинской прозы, носитель авторской амбивалентной субъектности, будучи демиургом, народным предстателем, обладая сверхъестественными возможностями, тем не менее не знает своей судьбы, движется наощупь, пребывает во власти рока, доверяя то своей интуиции, то своим глазам. Это проблема мифологического человека тем не менее преодолевается при помощи самопознания. Как заметил польский исследователь Эдвард Павлак вслед за кинокритиком Владимиром Соловьевым, Шукшин
выступает «следопытом смыслов», его путь во внешнем мире оборачивается познанием и самопознанием [Pawlak, 1981, с. 87, 58].
2.1. Миф об Эдипе в определенной степени является универсальным мифом, в котором обнаруживаются «следы всех базовых концептов человеческого сознания» [Гринцер, 1998, с. 384]. Судьба Эдипа моделирует тип страдающего культурного героя, пребывающего на границе миров, отсюда двойственная оценка его миссии (он спаситель и проклятие Фив) и амбивалентность патоса: страдание как искупление собственной вины и страдание за род человеческий [Гринцер, 1998, с. 390, 392].
Миф об Эдипе в применении к постмифологическому периоду целесообразно разбить на несколько компонентов: 1) «эдипов комплекс», описанный Фрейдом; 2) «эдипов сюжет», разработанный Маргаритой Климовой на материале русской литературы, в его основе лежат мотивы инцеста и отцеубийства [Климова, 2006, с. 62]; 3) «эдипов человек», наделенный такими мотивами культурного героя, как страдание (Гринцер), тирания и позрение (Аверинцев), слепота и самопознание (Топоров). К данной группе можно отнести герменевтический образ Эдипа как дурака и матушкиного сынка (Айрапетян).
2.2. В этом плане и Степан Разин в романе «Я пришел дать вам волю» - деятельная, обладающая магическим даром притяжения к себе, умом, силой, но ослепленная гневом и своеволием личность. «Слепота» Разина, безусловно, взята в переносном значении - как неведение, незнание. Тут стоит задаться вопросом: «Чего не видел Разин»? Действуя в строго детерминированном мире, поделенном на своих и чужих, в пределах перепадов от крайностей к крайностям: самоуверенность и сомнения в себе, деспотия и внимание к человеческой личности, казни и милость, - шукшинский герой в принципе не может разглядеть Другого. Предельно упрощая, можно сказать, что в романе доминируют «я» героя и «они», к числу которых относятся как близкие герою люди, так и дальние: враги, царь. Исключение, пожалуй, представляет независимый в воззрениях Матвей Иванов, способный своим «ты» дать оценку атаману. Отсутствие Другого создает ряд подмен в поле зрения героя, о которых мы скажем ниже, более того, драматически окрашивает сам мир романа, в котором создается попытка сохранить единство воли, «связь личности и мира» [Шукшинская энциклопедия, 2011, с. 454].
Рассмотрим различные аспекты Эдипова сюжета в рассказах Шукшина.
3.1. В основу Эдипова комплекса, как известно, легла теория сексуальности Зигмунда Фрейда (конкретнее - теория сексуального вле-
чения сына к матери и ревности к отцу) как определяющей доминанты психологических расстройств и неврозов. В нашем случае трактовка комплекса несколько пересмотрена. Мотив инцеста нигде явно не проявляется у Шукшина, но представлен лишь проспективно и гипотетически. Мотив же ревности во многом подкорректирован биографическими данными писателя: репрессированный в 1933 году отец писателя оставил смутный след в воспоминаниях четырехлетнего мальчика. Поэтому вполне оправданным является усиленное ответственное отношение Василия Макаровича к матери Марии Сергеевне и своей сестре Наталье Макаровне.
Напрашивающимся эдиповым комплексом можно объяснить психологическую завязку в биографическом рассказе «Племянник главбуха», где подросток-тиран возревновал свою одинокую мать к потенциальным женихам. Так, сын, испытывая тягу к «большим сильным мужикам», подсознательно приуготовил для матери роль своей жены, а мать так же непонимающе воспроизводит в нем «мужчину»: «Плакала и сама не понимала от чего: от радости ли, что сын помаленьку становится мужчиной, от горя ли, что жизнь, кажется, так и пройдет... » [Шукшин, 1985, т. II, с. 60]. По сути своей, сбежавший от дяди обратно к матери мальчик стал «матушкиным сынком», но уже не сократовского типа (см. ниже), а эдипова (не знающий своей судьбы Витька «с голубыми девичьими глазами»).
Фигура отсутствующего отца драматически окрашивает характер и судьбу главного героя рассказа «Сураз». В отношениях между матерью и сыном присутствует отец, приобретающий зримую форму в образе сына: Спирька Расторгуев «вылитый отец» и его двойник. А «тайные струны» в душе героя, вызванные лаской («Нашел впотьмах голову матери, погладил по жидким теплым волосам. Он, бывало, выпивши ласкал мать» [Шукшин, 1985, т. II, с. 60]), о которой как о «сокровенной сердечной работе» пишет В. Ничипоров [Ничипоров, 2009, с. 177], в аспекте мифа об Эдипе, отсылают к драматическому действию рассказа: если можно сказать, что герой узнал свою мать (и ласки не имели сексуального подтекста), то своей пары, за которую он по сюжету принимает чужую жену, он не узнал.
К мифу об Эдипе напрямую отсылает и сюжет с незрячим певцом Ганей («В воскресенье мать-старушка»), в котором можно увидеть сочетание различных психологических и мифологических планов: живший с матерью Эдип коррелятивен живущему с некрасивой, немолодой «супружницей» Матреной (заместительнице матери и жены), словно бы воспользовавшейся слепотой и беспомощностью Гани.
3.2. Главных мотивов Эдипова сюжета - инцеста и отцеубийства
- в непосредственном виде у Шукшина, как уже говорилось, нет, но есть различные формы неузнавания, которые в конечном итоге могли бы привести к ним: например, неузнавание братом - брата («Земляки»), матерью - сына и братом - своей сестры (фильм «Калина красная»). На этом фоне показательно взаимное узнавание дочери и отца в рассказе «Приезжий». Отцеубийство происходит в отдаленном смысле в рассказе «Охота жизнь», когда бежавший из тюрьмы зек убивает спасшего его лесника, и при этом именует его на протяжении всего рассказа «отец»: «Так лучше, отец. Надежней» [Шукшин, 1985, т. II, с. 214]. Не узнает Разин и того, что, разрубая иконы, он рубит и свою связь с матерью, на что указали другие персонажи: «Не ее ты ударил!
- Он показал на икону. - Свою мать ударил, пес...» [Шукшин, 1984, т. I, с. 588].
4.1. Основные линии мифа об Эдипе сочетаются в герое романного типа Степане Разине. Связь Разина с героем древнегреческого мифа осуществляется целой системой разнородных указаний, от внешних совпадений до глубинных интерпретаций эстетической формы. И царь Эдип, и донской атаман в определенный момент воспринимаются как спасители и заступники. Оба не знают своей трагической судьбы, а также не имеют представлений о конечных целях своей власти, но идут к ней напролом - через убийства. Прохождение войска Разина в устье реки Волга после персидского похода, а также покорение городов с помощью военной хитрости параллельно воцарению Эдипа в Фивах после посещения Сфинги - в обоих случаях проявляется ум или хитроумие героя. По мнению С. Аверинцева, преступление Эдипа ведет его, «хорошего гражданина и человека с благими намерениями», к тирании, к спеси - «йррк; лже-божества» [Аверинцев, 1972, с. 99]. Шукшину также важно показать языческие источники силы: Разин молится «богу своему - могучему, древнему - Волге... » [Шукшин, 1984, т. I, с. 617]. Но и Разина ведет «социально-революционная» ненависть к царю Алексею Михайловичу (Тишайшему), боярству, богатству, сытости, и на этом пути онтологическая категория воли, определенная как «связь личности и мира» [Шукшинская энциклопедия, 2011, с. 454], заменяется своеволием, а свободолюбие - деспотией, эгоцентризмом. Так, Разин, зарубивший казака Куприяна за то, что тот привез плохие вести, радикализирует гонения, которым подвергся прорицатель Тиресий. Изгнание Эдипа из Фив его сыновьями параллельно пленению Разина его соратниками (во главе которых стоял крестный отец Корней Яковлев) - с этого мотива, отраженного в раннем рассказе «Стенька Ра-
зин», собственно, и начинается большая тема образа Разина в творчестве Шукшина.
4.2. Попутно отметим и фрейдовский аспект мифа. Приравнивая Степана Разина в расшатывании «бородатой, разопревшей в бане лесо-вой Руси» к сыну Алексея Михайловича Петру Первому, Шукшин наделяет разинский бунт против царя=отца личными мотивами, ориентирующими на эдипов комплекс. Смещение царя с трона («Вот тебе, великый!...» [Шукшин, 1984, т. I, с. 641]) видится Разину во сне, в забытьи, то есть подсознательно. В этом и заключается, по нашему мнению, авторская позиция Шукшина, который как бы мстит за неоправданное «величие» и упрекает русского царя, «фигуру заведомо среднюю, унылую», в том, что он оказался слишком «Тишайший», не был «личностью яркой, неповторимой» и «не дотянул до великана» [Шукшин, 1984, т. I, с. 569]. Скорее всего, у Разина мотивы были иными.
4.3. Женщина. Но и сопоставимый со спесью (иРрк;)1 Эдипа болезненный гнев Разина, излучаемый его глазами и обликом, также предполагает наличие страшной тайны. Версий мстительности Разина и его загадочной «болести» выдвигается несколько: от мести за старшего брата, казненного на его глазах, до «надорванного» от жалости ко всем людям сердца. Но есть и более подходящая мифу причина: некий исходный грех, в котором Шукшин заставляет Разина исповедаться Фролу. Подобно Эдипу до воцарения, в своем мирном прошлом Разин совершил «большой грех»: зарубил старого мужа и его молодую жену, «поманившую» его. Шукшин подчеркивает: этот разинский грех может пересилить всю тягу к правде, он может повлиять и на будущее: «Бабу зарубить - большой грех. Можно зашибить кулаком, утопить... Но срубить саблей - грех. Как ребенка приспать. Оттого и мучился Степан, и молился, и злился. До сей поры об этом никто не знал, только Фрол. Тем тяжелей была Степану его измена. Грех молодости может всплыть и навредить» [Шукшин, 1984, т. I, с. 513].
Но в грехе убийства скрыт другой, кровосмесительный грех, намекающий на связь с мифом: убитая Аганька была собственно невесткой старика, а после смерти сына стала «и за хозяйку, и за жену сильного старика» [Шукшин, 1984, т. I, с. 511]. Тяжесть эдипова греха Разин перекладывает на других, поэтому, оправдывая себя («Степан слегка все-таки щадил свою совесть»), он предполагает, что и Аганька, и ее свекор-муж изначально «убить хотели» его, для этого и заманили.
1 Ср. другие значения данного слова: «иРрк; 1) наглость, нахальство, дерзость, грубость, глумление; 2) бесчинство, насилие, оскорбление; 3) (о животных) строптивость, горячность; 4) ущерб, вред» [Дворецкий, 1958, с. 1659].
На самом деле здесь тщательно скрывается эротическая подоплека: «молодая ядреная кровь заиграла в ней», «баба огромная, красивая и приветливая» [Шукшин, 1984, т. I, с. 511].
Этот «грех молодости» дает о себе знать в сцене убийства Разиным персидской княжны. Для В. Шукшина беспричинность поступка Разина также составляет загадку. Но следы убийства женщины можно обнаружить во всем тексте, и ведут они к так называемому женскому вопросу в судьбе мифологического героя Эдипа. Интересно, что в одном из снов Степан проникается жалостью к живой княжне (видимо, воскресшей), но ее тут же зарубил «хитрый» Фрол Минаев [Шукшин, 1984, т. I, с. 618] - человек, не захотевший делить со Степаном его судьбу. В этом сне, как и в случае с Аганькой, происходит переложение вины на других, а эротическое влечение к женщине вытесняется концепцией ее вины. Получается, таким образом, что женщины, окружающие Разина, им не узнаны в полной степени. Он не хочет признаваться в своих слабостях, а продолжает считать, что они обладают виной перед ним.
4.4. Страдание. Как уже было сказано, страдание культурного героя двойственно: за личную вину и за людей. Идея страдания-искупления возникает под влиянием поздних восточных традиций и мистериальных культов [Гринцер, 1998, с. 392]. Так же смешанно концептуализируется и теневая сторона образа донского казака. Личная вина жестокого атамана не конкретизирована, однако болезненные припадки, свидетельствующие о муках совести, достигают своего апогея в желании атамана обезглавить самого себя. «Не могу больше: грех замучает. Змеи сосать будут - не помру. Срубите! <... > Подальше оттолкните потом, - посоветовал. - А то прибьет волной» [Шукшин, 1984, т. I, с. 616]. Надо сказать, мотив срубленной головы достаточно часто появляется у Шукшина [Глушаков, 2012]. По нашему мнению, этот мотив связан с состоянием крайнего эгоцентризма, или самости, по Юнгу, не различающей себя и другого: нереализованное желание убить себя затем переходит в убийство другого (ситуация Губошлепа, от злости кусающего себя, но убивающего Егора Прокудина).
Что касается других людей, то в их отношении разинские чувства более артикулированы. «Веришь, нет: мне за людей совестно, что они измывательство над собой терпют. То жалко их, а то - прямо избил бы всех в кровь, дураков» [Шукшин, 1984, т. I, с. 519]. Очевидно, что Разин не отличает жалости от сострадания и склонен смешивать жалость и злость; злость вообще для Шукшина социальна и коммуникативна. Сходным образом думает и другой «гуманист» - рязанский мещанин Матвей Иванов: «А то ведь руки чешутся тоже - тоже бы
кому в зубы сунуть. Злюсь тоже. Прямо мука, истинный Христос. И не уйдешь от их никуда, от людей-то, и на их глядеть - сердце разрывается: горе горькое воет» [Шукшин, 1984, т. I, с. 545]. Однако при всей разнице идейного плана между мифом и романом, Эдипа и Разина объединяет в этом случае спесивое, горделивое отношение культурных героев (в том числе и Прометея) к несовершенным людям, людям-дуракам, обреченным на унижение и глупость.
4.5. Зрение-слепота. Зрячий Эдип и Разин видят, но не знают, ослепший Эдип «во мраке физической слепоты ищет иную мудрость -мудрость-самопознание» [Гринцер, 1998, с. 98]. Если в трагедии Софокла конечное знание выражается хором, то за Разина знают и говорят другие персонажи. Стырь, Фрол Минаев, Матвей Иванов, Корней Яковлев, каждого из них Разин пытает своими вопросами и каждый из них высказывает определенную «правду» о Разине. Вглядываясь в других, Разин пытается угадать себя - он сам для себя является самой большой загадкой. Причем загадки он не отгадывает, а задает: «Загадки загадываешь, атаман, а ответ не знаешь» [Шукшин, 1984, т. I, с. 540]. Разгадавший загадку Свинги, Эдип не разгадал загадку о себе; по мнению В. Топорова, полный ответ на загадку Сфинги должен быть: «не просто человек, а я сам, Эдип» [Топоров, 1977, с. 258].
На этом фоне объясняется особенная прозорливость и внимательность шукшинского героя к чужому лицу: он умеет читать в лицах, ни одно движение мускула лица не может укрыться от его в буквальном слове всевидящего ока. Но в этой зоркости заключается сила и одновременно ограниченность всевидения: знание атамана держится исключительно на зрении и в самопознание не перерастает, наедине с самим собой Разин превращался в беспомощное существо. Так, он не может понять себя, прозреть роль женщины рядом с ним. Очевидна аналогия с Эдипом: зоркий Разин был слеп в отношении к себе, в плане самосознания. Показателен здесь взгляд назад: отвернувшийся, обернувшийся, «смотрящий назад» (ср. Эпитемей «Задний ум») Разин лишь смутно прозревал свой крах: «Он видел, он догадывался: дело, которое он взгромоздил на крови, часто невинной, дело - только отвернешься - рушится. Рассыпается прахом. Ничего прочного за спиной» [Шукшин, 1984, т. I, с. 616]. В герменевтике Айрапетяна с именем Эпиметея связывается «возвращение к изначальной целостности», русское «возвратное развитие», рост как движение на месте, противопоставленные европейскому «безоглядному прогрессу» и коммунистическому «Впе-
ред!» [Айрапетян, 2011, в524, д5462]1. Разин - можно сказать, в редкий проблеск «заднего ума», - видел «за собой», что «дело рушится», в то время как то, что он сам является субъектом кровавого дела, не видел.
4.6. «Познать свой род». Говоря о второй загадке, которую отгадал Эдип, - зловещей загадке своего рода, В.Н. Топоров отмечает: «оказалось, что узнать - значит познать свой род, подобно тому, как родить означает узнать, открыть - в соответствии с этимологией этих слов и глубинной семантической мотивировкой» [Топоров 1977, с. 249]. Это «на уровне игры звуков и смыслов... (устогто : устое;)... узнавание обернулось самопознанием, о котором говорят и надпись на стене дельфийского храма Аполлона, и Сократ платоновской Апологии» [Топоров, 1977, с. 258].
Казалось бы, такого сильного прозрения и раскаяния, как у Эдипа, в жизни Разина не происходит. И между тем Разин пытается навести связь со своим родом, прежде всего ориентируясь на воинственную мужскую линию - отца и старшего брата. Но и в этой памяти рода была закономерность, выраженная казаком Стырем и уводящая к образу Эдипа: только убитый человек имеет цену. Это утверждение делает Разина косвенным виновником смерти своих друзей. Ср: «Но мысль эта - что он не жалеет товарищей, а жалеет, только когда их убьют, - эта колючая мысль застряла занозой» [Шукшин, 1984, т. I, с. 367]. В словах Стыря эта мысль приобретает евангельский подтекст: «Ты только об мертвых сокрушаисся! <... > Что потом кости-то жалеть? Ты лучше меня живого приветь» [Шукшин, 1984, т. I, с. 366] - и аллюзию на слова Христа «предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Мф. 8:21). Важно и то, что память о брате Иване обрастает сомнительными обстоятельствами. Вспомним, что Иван Разин был казнен в польском походе, по сути, за дезертирство: «Весь проступок казаков был в том что они - по осени - послали горделивого князя Долгорукого к такой-то матери, развернулись и пошли назад - домой: зимой казаки не воевали» [Шукшин, 1984, т. I, с. 363].
Младший же брат Фрол, «материн сын, Черток», отсылает к женской линии рода, оставшейся явно недооцененной и не узнанной. Матери отведена пассивная роль, напоминающая роль матери Остапа и Андрия в гоголевской повести «Тарас Бульба»: «больше всего на свете боялась войны, а жила с воином и воинов рожала» [Шукшин, 1984, т. I, с. 461]. Между тем женская линия не составляет для него определяющих критериев поведения, но лишь обслуживает эгоцентризм героя.
1 В силу того, что данное исследование по форме состоит из ризоматической сети комментариев, вместо страниц указан буквенно-цифровой номер фрагмента.
Чего не видит Разин (подобно Эдипу в браке с Иокастой), так это мнимой подлинности своего рода, не замечает, что настоящая его семья неродная: «И не чует, как хлопочут над ним два родных человека: крестная мать и жена» [Шукшин, 1984, т. I, с. 496]. На поверку оказывается: мать - это тетя по матери, Матрена Говоруха, материнскую любовь подменившая заговариванием и словом; невенчанная жена Алена - на самом деле чужая жена, отбитая из татарского плена, а мальчик Афонька - пасынок, полукровка. Эпизод с уговариванием Степана (от сползания в войну с Москвой) обнаруживает двойственность оценки: с одной стороны, Алена хотела «удержать Степана возле себя для себя для счастливой спокойной жизни» [Шукшин, 1984, т. I, с. 477]; с другой стороны, она пошла на двусмысленный «сговор» с крестным отцом Степана Корнеем Яковлевым, выступившим в конце концов инициатором пленения Степана. Поэтому неудивительно, что Разин в Алене и ее «огромной, всепожирающей любви» не узнает материнской любви.
Говоря о жестокости Разина, Шукшин обращает внимание на то, что и «Христос был очень жестокий человек. Когда я впервые прочитал, что он своей матери сказал: а что у нас общего, - то, в сущности, он же оттолкнул ее» [Шукшин, 2010, с. 745]. Так же отталкивает Христос и память о роде в процитированных выше словах из Евангелия от Матфея. Евангельские слова укладываются в шукшинскую концепцию революционной личности, во имя дела отказавшейся от семьи. Но Шукшин в последние годы жизни явно обозначил иной поворот: к фольклорному аспекту «слез и жалости», как пишет Анатолий Дуров, в котором возникает образ матери, спасающей от «всесветного бардака» ^шт, 1997, s. 220], мотив «всеобъемлющей, спокойной доброжелательности, какая бывает у мудрых стариков» [Шукшин, 1985, т. II, с. 195]. «Мать - самое уважаемое, что ни есть в жизни самое родное - вся состоит из жалости - программно декларирует автор в рассказе «Боря». - <...> Оставь ей все, а отними жалость и жизнь в три недели превратится во всесветный бардак» [Шукшин, 1985, т. II, с. 194].
В романе заметно наложение этих двух концепций: убивая женщин и детей, Разин остается в семейственном ореоле и со своими женщинами не порывает. Однако мать не препятствует насилию, поскольку оказалась «заговоренной», подмененной сестрой Говорухой, а материн голос в жене Алене не был узнан. В «огнедышущей прозе», как назвал Шукшин свой роман о чудовищном человеке, логика развития действия показывает, что родовое начало, представленное женской линией (мать и жена), оказалось неузнанным и в силу этого подменен-
ным, а в итоге правда рода подавлена эксцентричным, ничем не уравновешенным мужским эгоцентризмом.
5.1. В русской герменевтике В. Айрапетяна личностный тип Эдипа противопоставлен Сократу: Эдип и Сократ - два разных интеллекта, две разных личности: архаично-соборная и прогрессивно-индивидуальная, два дурака: «незнающий знайка, мнимый дурак» и «знающий незнайка, мнимый мудрец» [Айрапетян, 2011, б14134, д52112], и два матушкиных сынка.
Во фрагменте «Три прозвища мужчины» русский герменевт пишет: «"Трижды человек дивен бывает: родится, женится, умирает", таким дивным человеком-мужчиной стал для нас Сократ, послушный сын строгой повитухи Фенареты, добродушно терпеливый муж сварливой Ксантиппы, готовый к исцелительнице смерти герой платоновых Апологии Сократа, Критона и Федона и даже школьного силлогизма» [Айрапетян, 2011, б14131].
На фоне матушкиного сына Сократа Эдип стал сыном-мужем поневоле, овладев матерью и Фивами и принеся им несчастья, а свою связь с матерью-родом реализовал натуральным образом. Эдип, «весь бессознательное», бездумно доверяется пророчествам, Сократ, «весь здравомыслящее (само)сознание», создает майевтику - «возвышает повивальное искусство своей матери до мужской диалектики» [Айра-петян, 2011, д52112], позволяющей путем вопросов и ответов самому прийти к истине. Путь толкователя - путь Сократа, Эдип же, незнайка, - вопрошатель других.
Что касается шукшинского Разина, то его связь с образом Эдипа в этом плане представляется сильнее. Женское окружение Степана также значимо: мать, оставшаяся в прошлом, представлена своей сестрой, которая подменяет любовь ворожбой; жена, обладая «огромной» любовью, не в состоянии остановить войну Степана с царем. Но эти женщины не могут также остановить Степана Разина от казней женщин и детей, от преступления против родового закона. Добавим сюда и третью женщину, реконструированную из процитированной поговорки: смерть в образе женщины. На нее достаточно прозрачно намекает казацкая песня в начале романа: «Ты скажи: твой сын жениться захотел В чистом поле положил-то я его Обнимает поле чистое теперь... » [Шукшин, 1984, т. I, с. 331]. Именно к ней, женщине-смерти, Разин неудержимо движется от матери-рода через трупы своих друзей и женщин.
6. Итак, очевидно, что, наделяя исторический образ Разина психологическими мотивировками, создавая образ личности, убивающей, но чувствующей, действующей во имя правды, но также из глубинных,
подсознательных побуждений, Василий Макарович Шукшин плотно подходит к мифологической основе культуры, и национальной, и мировой. В этом плане тип героя, который не знает, к чему приведет его дело, но в то же время ищет причину внутри себя, окруженный не только простыми друзьями и хитрыми врагами, но и женщинами, близкими к родовому знанию, приближается к культурному герою Эдипу и его драме. Углубляя анализ, мы показали, что отдельные мифологические мотивы, входящие в миф об Эдипе и его общепризнанные интерпретации, способны сложить целостный образ Разина как Эдипа. Это, в свою очередь, обогащает мифологический контекст неординарного исторического персонажа, ставшего, по словам Д.С. Лихачева, одним из выразителей «свободы личности» русского человека [Лихачев, 1990, с. 4].
Литература
Аверинцев С.С. К истолкованию символики мифа о Эдипе // Античность и современность: К 80-летию Ф.А. Петровского. М., 1972.
Айрапетян В. Толкуя слово. Опыт герменевтики по-русски. М., 2011.
Глушаков П. О текстологии и поэтике В. Шукшина // Текстологический Временник. Русская литература XX века. Вопросы текстологии и источниковедения. М., 2012. Кн. 2
Гринцер В.П. Миф о страдающем герое. Эдип и его мифологическая история // ПOЛYTPOПON. К 70-летию Владимира Николаевича Топорова. М., 1998.
Дворецкий И.Х. Древнегреческо-русский словарь. М., 1958. Т. II.
Климова М.Н. К истории «Эдипова сюжета» в русской литературе // Вестник Томского государственного педагогического университета. 2006. Вып. 8.
Куляпин А.И. Миф о настоящем человеке в творчестве В.М. Шукшина // Филология и человек. 2013. N° 4.
Лихачев Д.С. О национальном характер русских // Вопросы философии. 1990. № 4.
Ничипоров И.Б. Образы матерей в рассказах В. Шукшина // Творчество В.М. Шукшина в межнациональном культурном пространстве. Барнаул, 2009.
Топоров В.Н. О структуре «Царя Эдипа» Софокла // Славянское и балканское языкознание. Карпато-восточнославянские параллели. М., 1977.
Шукшин В. «Надо иметь мужество...» // Шукшин В. Космос, нервная система и шмат сала. М., 2010.
Шукшин В.М. Собрание сочинений. В 3-х тт. М., 1985. Т. 2.
Шукшинская энциклопедия. Барнаул, 2011.
Durov A. To Cry, Laugh and Understand: Notes of a Russian Folk Culture Researcher after Bachtin // Face to Face. Bachtin in Russia and the West. Sheffield, 1997.
Pawlak E. Wasilij Szukszyn. Warszawa, 1981.
