CC BY
77
Уичерли У. 1981: Деревенская жена. М.
Bevis R. W. 1986: Mask and Veil: Comedy // Richard W. Bevis. English Drama. London. Brawney W. C. 1969: Wycherley. New York; London. Kronenberg L. 1976: The Threat of Laughter. New York. Vernon P. F. 1965: William Wycherley. London.
Wycherley W. 1973: The Country Wife // Restoration and the 18th century comedy. New York.
RESTORATION WISECRACKER EMBODIMENT AS A MASK TECHNIQUE
EXAMPLE
Ye. A. Lomakina
The article presents Horner, a most vivid mask of W. Wycherley 's comedy "The Country Wife", to illustrate mask technique functions. The comedy is one of the most brilliant plays of the Restoration.
Key words: literary criticism, English literature of the Restoration period, William Wycherley
© 2013
Т. Е. Абрамзон
«РАЗГОВОР В ЦАРСТВЕ МЕРТВЫХ ЛОМОНОСОВА С СУМАРОКОВЫМ» (1777 г.): ПОЭТИКА КУЛЬТУРНОЙ РОЛИ ЛОМОНОСОВА
Статья посвящена исследованию малоизвестного, но любопытного по истории создания и поэтике произведения последней трети XVIII века. В диалоге двух российских поэтов в царстве мертвых, сочиненном на кончину Сумарокова, выявлены поэтологические особенности европейских «разговоров в царстве мертвых» и своеобычные черты российской поэзии эпохи Просвещения.
Ключевые слова: русская поэзия XVIII века, жанр «разговоры в царстве мертвых», поэтика жанра, Ломоносов, Сумароков, Херасков
Спустя несколько лет после смерти Ломоносова появляются произведения, в которых личность и творчество великого русского осмысляются в ином ракурсе и с иным пафосом, нежели в «плачах», написанных непосредственно на его кончину. О Ломоносове начинают писать без скорби и чувства утраты, исследуя
Абрамзон Татьяна Евгеньевна — доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы Магнитогорского государственного университета. E-mail: [email protected]
феномен ломоносовского гения в новых условиях и по новым критериям. Эти сочинения представляют собой некие «переходные» тексты — от произведений инициальных и ритуальных по своему характеру, оплакивающих и провожающих Ломоносова в мир иной, к текстам, в которых смерть становится просто фактом биографии Ломоносова или вообще не попадает в поле зрения авторов, пишущих о нем.
В этой группе произведений Ломоносов выступает в новой «роли» — роли жителя царства мертвых. Отметим, что фольклорный сюжет сошествия в преисподнюю, впервые запечатленный в гомеровской «Одиссее» (XI), вероятно, следует считать первым литературным прообразом жанра, выделившегося из поэмы и использованного многими авторами древности, средневековья и Нового времени. В знаменитых «Диалогах» Платона выстраиваются философские концепции, а в «разговорах мертвых», восходящих к гомеровским поэмам, происходит взаимодействие мира земного и подземного, живого и мертвого. В «Разговорах богов», «Разговорах гетер», «Морских разговорах» Лукиана переосмысляются старые мифы: боги решают свои небесные споры, которые под пером сатирика лишаются высокого сакрального смысла и приобретают все слабости земного мира, мира людей. Диалогические сценки позволяют автору наделить персонажей речью. Жанр «разговоров»/«диалогов» получил новую жизнь в Новое время, став одной из востребованных форм популярного изложения научного знания («Разговор о множестве миров» Фонтенеля) или построения исторических, политических и этических концепций («Разговоры в царстве мертвых» Фенелона).
Вслед за европейскими российские авторы второй половины XVIII века также находят возможности жанра «Разговоров в царстве мертвых» привлекательными и «оживляют» героев далекого и не очень далекого прошлого. Одним из участников этих «разговоров» является Ломоносов. Он помещен в царство умерших, где получает вторую, а точнее вечную жизнь, проходя своеобразную культурную реинкарнацию. Когда Л. Сичкарев в «Надгробной песне» рисует Ломоносова живущим на небесах, он предполагает, что Ломоносов и там сочиняет торжественные оды («И новых имнов уж в Сионе стал творец»). Однако Сичкарев ошибся — у Ломоносова в мире загробном иная роль, исследованию которой и посвящена данная статья.
О том, как «Разговор с Анакреонтом» Ломоносова превратился в «разговор в царстве мертвых». Начнём с произведения, которое, как кажется, не относится к данному жанру, однако может стать таковым при определенном взгляде на него. «Разговор с Анакреоном» при жизни Ломоносова опубликован не был. Точ -ное время его создания точно неизвестно, предположительно он написан между второй половиной 1758 и 1761 годом1. «Разговор» не вошел ни в первое (1751), ни во второе (1758) прижизненные издания Ломоносова. Особость «Разговора» в ломоносовском наследии состоит в том, что это чуть ли не единственное произведение, в котором поэт формулирует свои эстетические и этические позиции. Ломоносов переводит четыре оды, которые в его время приписывались древнегреческому поэту Анакреонту2, и затем дает «ответы», свои, оригинальные. Впервые
1 О датировке ломоносовского «Разговора с Анакреоном» см. подробнее: Ломоносов УШ, 1959, 1164.
2 Эти оды были написаны подражателями Анакреонта более ста лет спустя после его смерти.
этот ставший знаменитым поэтический диалог, входящий в число наиболее цитируемых ломоносовских произведений, был напечатан в 1771 году в литературном альманахе «Российский Парнасс»3, издаваемом М. М. Херасковым. Перед нами один из ранних примеров создания и существования «ломоносовского текста» — публикация неизданных либо новонайденных произведений Ломоносова с комментариями или без них.
В «Предуведомлении» к первому выпуску инициатор издания так объясняет его замысел: «Некоторое собрание, имея во своем хранении, разныя стихотвор-ныя и прозаическия сочинения, вознамерилось издавать их в свет <...>. Собрание уверяет своих читателей, что оно употребит возможное рачение, чтоб выбор сочинений забавен и приятен был читателям, и что кроме переводов из стихов во стихи, других не выдаст разве оныя покажутся особливых достоинств. <. > при каждом выходе объявлено будет, сколько листов напечатано, в продолжение первой части; доколе по разсуждению собрания оная не окончится, и другая часть начнется». В первом выпуске первой части помещены «Селим и Селима. Поема» и «Стихи к будущей любовнице». На титуле второго выпуска первой части читаем: «Разговор Ломоносова с Анакреонтом». В Санкт-Петербурге. 1773 года»4. Заглавие, непосредственно предваряющее текст ломоносовского диалога, выглядит иначе: «Славнаго Российскаго стихотворца разговор с Анакреонтом». И в том, и в другом заглавиях возникает двусмысленность: не вполне ясно, принадлежит ли текст Ломоносову и он сам разговаривает с Анакреонтом, или некто, не пожелавший указать своего имени, сочинил этот разговор между великими поэтами — древнегреческим и российским. Далее следует ломоносовский «Разговор», имеющий некоторые разночтения с публикациями в двух других посмертных изданиях Ломоносова5.
Нам важно отметить другое. Когда Ломоносов «вел» диалог с Анакреонтом, он обращался из мира живых к условному собеседнику в мире мертвых через толщу времен, через двадцать два века, «дискутируя» с ним о поэзии, смысле жизни, жизненных приоритетах и устанавливая таким образом историческую связь между двумя культурами. В то время, когда произведение было наконец опубликовано, Ломоносов уже находился в том же исключенном из текущего времени пространстве, по ту же сторону Стикса, что и Анакреонт, и потому этот разговор вполне мог быть истолкован как разговор в царстве мертвых.
В роли личного авторского приложения к «Разговору» выступает стихотворение, адресованное Ломоносову, — «От искреняго почитателя Сочинителевой славы»6, каковым являлся Херасков. Стихотворение, отделенное от ломоносовского диалога звездочками, является репликой третьего собеседника, которому известен итог поэтических свершений великого современника. Херасков продолжа-
3 Российский Парнасс 1, 1771, 26-34.
4 Нумерация страниц продолжается с 26 страницы (с. 26-34), с того же номера, каким закончен первый выпуск.
5 Покойного статского советника и профессора Михайлы Васильевича Ломоносова собрание разных сочинений в стихах и прозе 1778. Кн. II., 228-235; Полное собрание сочинений Михайла Васильевича Ломоносова с приобщением многих его еще нигде не напечатанных творений. В Сан-ктпетербурге иждивением Императорской Академии Наук, 1784. Ч. 1., 239-246.
6 Российский Парнасс 1, 1771, 75. В издании вместо с. 35 ошибочно значится с. 75.
ет размышлять о творчестве, но уже переводя разговор о Ломоносове в прошлое время:
Великий Ломоносов, Ты долго прославлял, Гремящей лирой Россов, И всех нас удивлял, Российскую державу, Ея Монархов славу; Вознесши к небесам, Взлетел туда и сам, Когда ЕЛИСАВЕТУ, Певал ты перед ней, Всему вещал ты свету, Спокойство наших дней <.. .> Декларируемое в «Разговоре с Анакреонтом» предпочтение патриотической и героической поэзии любовной лирике было в полной мере воплощено в поэтической практике Ломоносова, и Херасков это констатирует. Он противопоставляет смертность Ломоносова бессмертию его творений и вечной памяти потомков: Рок лютый разрушает, Художеств трудный дар, Но в век не потушает, Пиитов сильной жар, Твоих героев вечно, Свет будет почитать, И будет безконечно, Стихи твои читать <.> Далее следует необходимое для «освящения» текста имя царствующей императрицы Екатерины II, вплетенное в мотив сожаления о том, что Ломоносов не прославляет ныне правящую императрицу: Почто еще и ныне, На свете не живешь, Почто ЕКАТЕРИНЕ, Похвал ты не поешь, Твоя гремяща лира, Достойною была, Для всех пределов мира, Воспеть Ее дела <.> Завершают стихотворение строки, свидетельствующие о том, что данное стихотворение написано «ad hoc» — непосредственно к публикации ломоносовского произведения:
Когда Анакреону, Ответы делал ты, Его имел корону, Его в руках цветы; В стихах его погудки, Приятно повторял,
К любви прибавя шутки, В свирели ты играл, И лира и свирелки, И важность и безделки, Чрез твой священый глас, Пленять умели нас.
Херасковский Ломоносов предстает в этих строках «русским Анакреоном», наследующим древнегреческому лирику, причем Ломоносову приписываются символы поэзии как героической («лира»), так и любовной, пасторальной («сви-релка»), соответствия которым даны в самом тексте — «и важность и безделки».
Любопытно, что херасковское восприятие интонации стихотворения как игривой и шутливой («К любви прибавя шутки») почти дословно совпадает с впечатлением читателя более позднего времени. Историк Н. Д. Чечулин видел в ломоносовском «Разговоре с Анакреонтом» «поэтическую шутку, по остроумию исключительную во всей допушкинской поэзии», считая, что «тонкость и изящество шутки — это позже других созревающий плод умственного развития»7.
Г. А. Гуковский справедливо относил Хераскова к сумароковской поэтической школе, придавая особое значение херасковскому журналу «Полезное увеселение» в борьбе между ломоносовской и сумароковской системами8. Однако смерть одного из литературных соперников свела к нулю актуальность этого противостояния, а сам Херасков, как и большинство других российских поэтов, с искренним пиететом относился к личности и творчеству Ломоносова, чей портрет украшал кабинет Хераскова. Публикация не изданного при жизни поэта «Разговора» и «стихотворное приложение», прославляющее Ломоносова все еще с интонациями сожаления о его смерти, хотя уже и несколько отстраненно-прохладными, демонстрируют один из механизмов порождения и бытования «ломоносовского текста» в русской культуре. Посмертная публикация с двусмысленным заглавием позволяет прочитать эту диалогическую сценку как беседу двух великих поэтов в мире ином, как диалог в царстве мертвых. Возможно, именно эта публикация спровоцировала появление нескольких «Разговоров» с участием Ломоносова, об одном из которых речь пойдет далее.
О том, как подружились Михаил Васильевич и Александр Петрович в царстве мертвых. Октября 1 дня 1777 года в Москве скончался главный «ревнова-тель» ломоносовской славы — Александр Петрович Сумароков. Одним из откликов на это печальное для русского литературного сообщества событие стал выход в свет небольшого формата и объема книжицы (в 13 страниц), включавшей «Известие о смерти г. Сумарокова с приложением надгробных надписей сочиненных ему в Москве», две надписи, подписанные инициалами «В. М.» (В. И. Майков) и «Н. Н.» (Н. П. Николев). И некролог, и надгробные надписи выступают в роли приложения к основному произведению — к «Разговору в царстве мертвых Ломоносова с Сумароковым» (1777), напечатанному анонимно, без титульного листа, в Петербурге, в типографии Военной коллегии, где служил Майков.
7 Чечулин 1917, 78-79.
8 Гуковский 2001, 65-66.
По свидетельству Н. Е. Струйского9, возможно ошибочному, автором этого диалога был Федор Григорьевич Карин (1730-40-е?-1800)10. Последний получил образование в Академической гимназии при Московском Университете, хорошо успевал в латинском и французском языках. По окончании курса Карин поступил на военную службу, по выходе в отставку был награжден чином армейского поручика. Баловень судьбы, обладавший приличным состоянием, приятной наружностью и изящными манерами, он был вхож в аристократические салоны и знаком со многими литераторами своего времени. Так, именно Карин просватал дочь Сумарокова за Я. Княжнина. Сам же являлся родным дядей графа Дмитрия Ивановича Хвостова11. Карин не был картежником и волокитой, но был страстным поклонником псовой охоты.
Не исправила его и женитьба12, к концу жизни Карин приобрел подагру и попал под опеку, в числе опекунов его был Ю. А. Нелединский-Мелецкий. Из всех его литературных трудов13 наибольшего внимания заслуживает «Письмо к Н. П. Николеву о преобразителях российскаго языка на случай преставления А. П. Сумарокова», напечатанное в Москве 8 января 1778 года. Поводом к сочинению этого «Письма», появившегося на свет без имени автора, послужило послание к нему Николева14, переполненное восторженными похвалами Сумарокову. «Письмо» Карина представляет собою любопытное явление, будучи одним из первых у нас опытов литературной критики. Карин, следуя примеру Николева, принес дань памяти Сумарокова, причислив последнего к разряду великих людей. В числе «преобразителей» российского языка названы Феофан Прокопович, Ломоносов и Сумароков. Таким образом, принадлежность «Разговора в царстве мертвых Ломоносова с Сумароковым» перу Карина выглядит вполне вероятной и даже закономерной, если бы не переиздание «загробного диалога» спустя десять лет под именем Алексея Дружерукова, чиновника, служившего в 1760-1770 годах в канцелярии московского генерал-губернатора П. М. Волконского. Однако третье издание произведения (1789) вновь вышло в свет анонимно. Оставим про-
9 Струйский 1, 1790, 190.
10 Основные сведения почерпнуты нами из биографии Ф. Г. Карина, написанной В. И. Саито-вым, см. подробнее: Саитов 1893, 3-15.
11 В 1755 году сестра Ф. Г. Карина Вера Григорьевна вышла замуж за гвардейскаго офицера Ивана Михайловича Хвостова. От этого брака родился известный впоследствии поэт, по именованию современников — метроман, граф Дмитрий Иванович Хвостов, приходившийся, таким образом, родным племянником Ф. Г. Карину.
12 13 мая 1772 г. Карин вступил в брак с княжной Анной Михайловной Голицыной (1748-1813), дочерью князя Михаила Алексеевича (1687-1775), известного шута при дворе Анны Иоанновны, и его четвертой жены, Аграфены Алексеевны, рожденной Хвостовой (1723-1750).
13 Из литературных трудов Карина известны следующие: Рассуждение о добродетели и награждениях», соч. Гиацинта Драгонетти. Перевод с французского перевода Панжерона. СПб., 1769; Нравоучительные мнения, взятые из свойств гр. М. В. Салтыковой. М., 1771; Слово на торжество мира с Портою Атаманскою, написанное по случаю годовщины Кучук-Кайнарджийского мира. М., 1775; «Письмо к Н. П. Николеву о преобразителях российского языка на случай преставления А. П. Сумарокова» М., 1778; «Слово» по случаю открытия Владимирского наместничества. М., 1779; Фанелия, или заблуждения от любви. Драма в 5 действиях. 1785, СПб.
14 Николев 4, 1797, 102-103.
блему авторства нерешенной и обратимся непосредственно к «Разговору»15 между Ломоносовым и Сумароковым в мире ином16.
Драматическое по своей структуре произведение небогато действием и разнообразием положений. Сцена изображает встречу Ломоносова и Сумарокова в потустороннем мире в тот самый момент, когда Сумароков только прибывает в него после своей смерти. Прологом следует считать «первое явление», в котором появляется «Ломоносов один в размышлении» и произносит монолог о потустороннем мире:
Пристанище людей, о коль спокойно ты! Здесь не тревожат нас мирския суеты. Нет вредной пышности, нет злобы здесь тиранства, Нет варварства, клевет, нет хитрости, нет чванства, Не смеют ни один порок явиться к нам? Спешите смертные к сим вечности стенам!
Характеристика морализаторского толка построена на приеме отрицания: описывается то, чего нет в царстве мертвых. Интонация речи там-живущего Ломоносова меняется, когда он видит Сумарокова:
Но что я зрю?.... не мраком ли глаза покрылись, Знакомыя черты лица вообразились. Не Сумарокова ль я вижу образ здесь?.. Стремительно бежит, и задыхаясь весь... Во все страны свой взор со любопытством мещет, И полными огня очами всюду блещет. Остановляется, в восторг приходит дух! Летит с объятием, се точно он мой друг!
Эта — вторая — часть монолога по стилю очень «ломоносовская». Вряд ли можно сказать, что она построена мастерски, потому что автор использует высокие одические топосы и формулы для описания встречи Ломоносова с якобы другом — с Сумароковым. Но имитация высокого ломоносовского стиля, пусть и не вполне искусно выполненная поэтом, делает вечного Ломоносова узнаваемым. Лексика, топосы и формулы торжественного дискурса Ломоносова становятся его визитной карточкой, рожденный им стиль способствует созданию фигуры Ломоносова и после его смерти. Соперники и недруги при жизни — Ломоносов и Сумароков — предстают в «Разговоре» лучшими друзьями. Они обнимают друг друга при встрече, приветствуют восклицаниями и признаниями в искренней любви и дружбе: и Сумароков «щастлив стал», и Ломоносов не может выразить, «сколь рад» ему. Ломоносов признается в любви к Сумарокову:
Душа моя к тебе, и здесь любовь хранила. Со нетерпеньем ждал радостный сей час,
15 Здесь и далее текст цитируется по след. изд. без указания страниц: Разговор в царстве мертвых Ломоносова с Сумароковым. СПб., тип. Военной коллегии, 1777. [8] с. В этом издании страницы не нумерованы. В двух следующих изданиях «Разговора» (М., Сенат. тип., у В. Окорокова, 1787; СПб., 1789) эпитафии В. И. Майкова и Н. П. Николева на смерть А. П. Сумарокова отсутствуют.
16 Возможно, не без влияния «Разговора» Н. П. Николев спустя несколько лет сочинит «Оду к премудрой Фелице от старого русского Пииты из царства мертвых» (Николев 4, 1797, 5). В стихотворении, написанном от лица В. К. Тредиаковского, пародийно используются характерные для того времени грамматические формы, обороты речи и архаическая лексика.
Чтоб зреть тебя.
Конечно, такая жаркая встреча двух непримиримых в мире земном литературных врагов выглядит в мире ином более чем странно. Автор, будь то Карин или Дружеруков, как и все их современники, были в курсе истинных, очень сложных взаимоотношениий Ломоносова и Сумарокова. И если не знать о глубоком почитании таланта Сумарокова и Кариным, и Дружеруковым, то этот «Разговор» вообще мог бы быть понят как издевка над Сумароковым. Однако это не так. Автор изображает теплую дружескую встречу двух литературных соперников на небесах. Думается, что это своеобразный культурный обряд инициации: «Разговор» оповещает о смерти Сумарокова, все земные распри и обиды в «селенье райском» забыты, великие преобразователи русского языка ныне и во веки веков дружны и счастливы. Вечный Ломоносов выступает знатоком загробного «мироустройства». Когда только что прибывший в рай и восхищенный прекрасным пейзажем Сумароков немедленно хочет запечатлеть его в слове («Сей час писать начну Идиллию...»), Ломоносов резко прерывает его порыв: Ломоносов. Молчи!
Покорствуя во всем Царя Всевышня воле, Не можем уж писать мы ничего здесь боле, Со Аполлоном здесь Парнаских Дев весь лик, Немолчно славит то, что Юпитер велик. Во всех делах своих колико превосходен; Глас смертных похвалы ему здесь неугоден; Не можем ни когда достигнуть мы того, Что бы приятней Муз могли воспеть Его. Смотри моя давно лежит без действа Лира, Таланты нам даны, те были лишь для мира, Прославясь заслужить, дабы почтенье там, А здесь спокойство взять в награду по трудам.
Оказывается, в царстве мертвых действует запрет на сочинительство, которому подчиняются все его «жители». Запрет этот придуман не российским автором. Ближайшим претекстом «Разговора» были диалоги не античные, а Нового времени, в частности, «Nouveaux dialogues des morts, avec de Contes et fables composées par l'éducation d'un prince» Фенелона, переведенные на русский язык «Новые разговоры мертвых, также Повести и басни, сочиненные для воспитания молодаго государя, Франциском Салиньяком де ла Мотом Фенелоном, учителем детей короля французскаго, а потом Архиепископом князем Камбрейским, и переведенные с французскаго языка Иваном Остолоповым»17. К примеру, фенелоновский Цицерон на слова Августа о том, что Цицерон напишет на него «филиппическую речь жесточайшую», отвечает: «Нет, я оставил Красноречие, переездя чрез Стикс» («Разговор XLIII. Цицерон и Август»)18.
17 Новые разговоры мертвых, также Повести и басни, сочиненные для воспитания молодаго государя, Франциском Салиньяком де ла Мотом Фенелоном, учителем детей короля французскаго, а потом Архиепископом князем Камбрейским, и переведенные с французскаго языка Иваном Остолоповым. В Санктпетербурге. При морском шляхетном кадетском корпусе. Ч. I.1768.
18 Новые разговоры мертвых 1768, 175.
Схожей по типу участников с ломоносовско-сумароковским диалогом является беседа Горация и Вергилия о достоинствах и погрешностях в творчестве каждого из них, написанная Фенелоном. Оба поэта благожелательно настроены друг к другу, высоко ценят художественный уровень произведений и в целом хвалят друг друга, при этом мягко и осторожно указывают друг другу на «погрешности», которые могли бы быть изъяты из произведений:
«Разговор ХЬУШ. Гораций и Вергилий. Спокойство сих двух стихотворцев»: «Вирг. Сколь мы спокойны и благополучны, будучи на сих всегда цветущих травах, на брегах сих ясных вод, при сих благовоние испущающих лесах.
Горац. Естьли ты не остережешься, то вдруг сочинишь еклогу. Тени не должны оных сочинять. Посмотри на Гомера, Гезиода, Феокрита венчанных лаврами, они только слушают, как поют их стихи, а не делают уже их болше. <.>
Вирг. Я с удовольствием слышу, что твои стихи, по прошествии толиких веков, служат ко увеселению ученых людей. Ты не обманулся, когда в своих одах так уверительно сказал: <.> всем не умру.
Горац. Правда, что мои сочинения прошествии толь многаго времени не потеряли своей чести, но надобно тебя столько любить как я, чтоб не завидовать твоей славе, тебя щитают вторым после Гомера.
Вирг. Наши Музы не должны одне другим завиствовать. Роды их сочинений суть различны <.. ,>»19.
Российский автор «Разговора», следуя за Фенелоном, устанавливает те же законы потустороннего мира, из которых актуальным для поэтов является запрет на сочинительство: их тени могут созерцать красоту, наслаждаться благостью райских селений и. лишь слушать свои произведения. Однако в фенелоновских «Разговорах», участниками которых являются поэты, так или иначе речь заходит об их творчестве. Гораций с Верлигием обсуждают поэтические достоинства и несовершенства своих произведений, сравнивая свои творения с вершинными произведениями античности. Таким образом, подобные диалоги («Гораций и Вир-лигий», «Гомер и Ахиллес», «Цицерон и Август» и др.) включают в себя эстетическую и литературно-критическую темы. О чем же говорят тени российских поэтов?
Вечный Сумароков признается в невыносимости своей земной жизни, в том,
19 Новые разговоры в царстве мертвых 1768, 188-191.
Карин мог читать фенелоновские «Разговоры» как в переводном варианте, так и в оригинале: «LI. Horace et Virgile» Caractères de ces deux poètes:
Virgile. — Que nous sommes tranquilles et heureux sur ces gazons toujours fleuris, au bord de cette onde si pure, auprès de ce bois odoriférant!
Horace. Si vous n'y prenez garde, vous allez faire une èglogue. Les ombres n'en doivent point faire. Voyez Homère, Hésiode, Thèocrite: couronnés de laurier , ils entendent chanter leurs vers; mais ils n'en font plus» <. >
Virgile. — J'apprends avec joie que les vôtres sont encore après tant de siècles les délices des gens de lettres. Vous ne vous trompiez pas quand vous disiez dans vos odes, d'un ton si assuré : Je ne mourrai pas tout entier.
Horace. Mes ouvrages ont résisté au temps, il est vrai, mais il faut vous aimer autant que je le fais pour n'ètre point jaloux de votre gloire. On vous place d'abord après Homèr.
Virgile. Nos muses ne doivent point être jalouses l'una de l'autre; leurs genres sont si différents! Ce que vous avez de merveilleux, c'est la variété. (Fénelon. Dialogues des morts. Avec une introduction et des notes par ( Galusky, Roger 1898, 241-243).
что он сам просил Парку прервать нить его жизни. Сочувствующая ему тень Ломоносова просит «порядочнее» изъяснить причины такого бедственного положения. После этого следует длинная (в 57 стихов!) жалоба Сумарокова, распадающаяся на две части. В первой говорится о счастливом жизненном, творческом и карьерном пути Ломоносова и о посмертной памяти и чести, которой тот удостоился после смерти. В монологе Сумарокова автор выстраивает историю Ломоносова-поэта:
По днях щастливых тех, Петр ввел когда науки, Как скоро раздались везде Лир Росских звуки, Со удивлением тогда весь свет внимал, Твой громкой Лиры глас, ты коей прославлял, Взлетая до Небес со Пиндаром, Гомером, Что ПЕТР великий ПЕТР Монархам был примером, Что добродетелью сияв ЕЛИСАВЕТ, Как солнце щедрости лияла в Росский свет, Что мудрой правимы рукой ЕКАТЕРИНЫ, Блаженны зрят свои Россияне судьбины, В тебе великаго всяк мужа признавал, Достойное тебе почтение являл. Дух Сумарокова вновь, как в 1747 году в «Епистоле о стихотворстве», сравнивает Ломоносова с Пиндаром (и Гомером), ставит в заслугу Ломоносову две песни поэмы о Петре Великом. Не забывает упомянуть он и о ломоносовском «премудром Меценате» Иване Ивановиче Шувалове, который, «быв покровителем, являл свои щедроты» и был всегда «предстателем у Трона» за Ломоносова. Поминает Сумароков и о щедротах «премудрой Паллады» — Екатерины Великой, и о памятной стеле на могиле Ломоносова, установленной другим покровителем и Меценатом — Михаилом Илларионовичем Воронцовым: Любя творения разумнейших людей, Оплакав горестно, твоих кончину дней Усердия тебе по смерти знак оставил, На прах твой Воронцов Надгробную поставил <.> В речи там-живущего Сумарокова путь Ломоносова предстает удачным и легким, буквально усыпанным розами: «Как в жизни был любим, по смерти славен так, / Почтение и днесь к тебе являет всяк». В этой «картине жизни» Ломоносова основными критериями успеха являются «почтение», признание, «щедроты» и «награды». О Ломоносове-ученом не говорится ни слова. Ломоносовскому успеху тень Сумарокова противополагает свое «бескуражие». Автор декларативно выдвигает на первый план сумароковскую борьбу с пороками и представляет Сумарокова-драматурга:
А я, о времена! досад моих нет меры, Бывали ль таковы на свете где примеры? Пороков не любя, тщась злобу истребить, Всем к добродетели стараясь путь открыть. Явил все таинства, колико льзя явити, Чтоб Мельпомены храм в России утвердити. Какое заслужил почтение себе?
Основное внимание сосредоточено именно на последнем этапе жизни Сумарокова, действительно тяжелом и безысходном. Горестные признания тени Сумарокова очень личны и сокровенны: он жалуется на несчастья и болезни, на одиночество и тоску, на то, что его «прославили» «другом Бахусу», о своем ожидании смерти, о том, что и по смерти, в отличие от Ломоносова, он не получил должного почтения:
Но мог ли смертию конец я зделать злобе, Лежащаго меня без чувствия во гробе, Ни кто не восхотел в последней раз узреть, Ни жалости о мне естественной иметь. Архаров с Юшковым лишь только то явили, По смерти что они любовь ко мне хранили. В Актерах я нашол чувствительны сердца Узнавши смерть они Семирина творца, Стоная горестно, потоки слез пролили, Со жалостью мой прах в земной утробе скрыли.
Завершается «Разговор» утешительной репликой Ломоносова, смысл которой в том, что «здесь» — в раю — Сумароков получит награды и венец от самого Юпитера, к которому тени двух российских поэтов и отправляются.
Таким образом, центральной темой «Разговора» являются два жизненных пути — Ломоносова и Сумарокова. При этом автор выражает взгляд определенной группы современников на двух поэтов, группы младших современников (к примеру, Карин родился тогда, когда Ломоносов уже служил в Академии Наук), которым Сумароков был ближе не столько по возрасту и даже не по эстетической программе, сколько потому, что он еще был жив. Спустя двенадцать лет после смерти Ломоносова жизненный и творческий путь последнего выглядел безоблачным и очень успешным, в то время как сумароковские несчастья тех лет были «на глазах» и вызывали жалость и сочувствие современников. Ломоносов-поэт в «Разговоре» изображен любимцем монархинь и меценатов, современников и потомков, а Сумароков — не в пример ему несчастным, обиженным и власть имущими, и близкими. Зачем же тогда нужен этот «Разговор», в котором один поэт вновь оказывается в очень выгодной позиции, а другой — вновь униженным и оскорбленным? Очевидно, что автор относился к Сумарокову с искренним уважением, и эта книга с «известием» и двумя эпитафиями в первую очередь дань памяти Сумарокову. Ломоносов же, которого писатель изображает «другом» Сумарокова, необходим как главный российский авторитет, теперь уже в загробном мире. Отсутствие распрей в раю выступает залогом того, что два поэта должны быть друзьями. Но по иронии судьбы немногословный Ломоносов и на небесах выступает главным, тем, кто первым прибыл в мир иной, знает его законы, покровительствует Сумарокову, признавая за ним талант и право на венец, выслушивает его жалобы и обещает бывшему сопернику блаженство в раю.
ЛИТЕРАТУРА
Гуковский Г. А. 2001: Ранние работы по истории русской поэзии XVIII века. М.
Ломоносов М.В. 1959: Полное собрание сочинений: в 10 т. Т. VIII. М.; Л.
