CC BY
67
ФИЛОЛОГИЯ И ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
УДК 821.161.
ББК 83.3 (2 Рос = Рус)5
Баланчук Ольга Евгеньевна
кандидат филологических наук, доцент г. Йошкар-Ола Balanchuk Olga Evgenievna Candidat of Philology, Assistant Professor Ioshkar-Ola «Рассказы русского солдата» Н.Полевого: основные принципы организации дилогической целостности «Tales of Russian Soldier» by N. Polevoy: General Principles of Dilogical Integrity Organizing
В статье предпринята попытка рассмотреть специфику романтической дилогии Н.Полевого «Рассказы русского солдата» как одного из знаковых дило-гических явлений эпохи 1820 - 1830-х годов, что позволяет выявить некоторые закономерности в организации данной художественной формы.
This article is an attempt to consider specific features of the romantic dilogy «Tales of Russian Soldier» by N.Polevoy as one of the main dilogy phenomena of the epoch of 1820-1830s, that allows to reveal some tendencies in the organization of this prose form.
Ключевые слова: дилогия, романтическая повесть, цикл, целостность, «первоэлементы» дилогии.
Key words: dilogy, Romantic story, cycle, integrity, «initial elements» of the dilogy.
Развитие полилогий в целом, и в частности дилогии, в литературе Нового времени связано с эпохой западноевропейского романтизма. Неслучайно, один из первых, кто вводит в литературный обиход понятие трилогия как вариант полилогических явлений, — Гете, которому принадлежит и одна из первых серьезных попыток осмыслить природу данного явления.
Утверждение нового типа художественно-эстетического сознания, каким стал романтизм, повлекло за собой серьезные изменения в жанровой системе: в рамках нового направления наметились «мощные жанрообразующие процессы, в результате которых разрушались жанры традиционные; но одновременно совершалась и созидательная работа: апробация новых жанровых форм» [2, 55], какими стали цикл и дилогии.
Одной из главных причин использования дилогической формы в романтической прозе явилась ее ориентация на массового читателя, чему особенно способствовала журнально-издательская деятельность. В 1830-е годы вокруг журналов сосредоточилась вся литературная жизнь: в рамках журналов формировались такие жанры, как мемуары, литературная критика, путешествие, но особое место занимала романтическая повесть. Как отмечает В. Сахаров, на страницах журналов «повесть и расцвела, обрела популярность и массового читателя и тем самым резко увеличила число подписчиков» [5, 156]. Постепенно формировался пласт литературы, который был ориентирован прежде всего на читательский успех. С одной стороны, борьба за подписчиков, удовлетворение разносторонних интересов читателей определяли энциклопедический характер, тематическое разнообразие издания в целом, а с другой - узость и повторяемость затрагиваемых тем и сюжетов в рамках литературно-журнальной деятельности отдельных авторов: вживаясь в судьбы героев, читатель требовал продолжения, дальнейшего развития понравившегося сюжета, что приводило к появлению своеобразных текстов - «послесловий» с вариантами ранее заявленных тем и сюжетов, практически тождественной системой персонажей.
Как и циклизация, процесс формирования полилогических форм в романтизме, в частности дилогий, не был равномерно-поступальным [2, 54 - 55], а проявился в рамках отдельных литературных явлений, представляющих своеобразные «фокусирующие» моменты (Л.Е. Ляпина)
Важной вехой в формировании романтической дилогии стала повестийная дилогия Н. Полевого «Рассказы русского солдата». Дилогия складывалась постепенно: в 1833 году была опубликована первая часть «Рассказов» — «Крестьянин», а уже в 1834 году — ее вторая часть «Солдат».
В истории литературы первой половины XIX века «Рассказы русского солдата» Полевого уже давно интерпретируются как «произведение, которое резко выделяется в его творчестве своими реалистическими чертами» [4, 24], отчетливой тенденцией «к реалистическому по самим своим принципам воспроизведения современной народной жизни» [4, 80]. Однако данные повести предвос-
хитили не только отдельные принципы поэтики (типизация, детализация, натурализация описания, бытозарисовки), позже реализованные писателями натуральной школы, но и способы организации художественного материала по принципу дилогической целостности, обнаруживаемые в творчестве писателей - романистов 1860 - 1880-х годов.
Своеобразие повестей Погодина как дилогического образования обусловлено главным образом фактом включения «Рассказов» в состав цикла «Мечты и жизнь», который представляет собой единое, идейно-художественное целое. Целостность цикла подчеркивается и посредством названия, отражающего его главную идею — «непримиримого противоречия высокого духовного начала в человеке и земных, низменных условий его существования» [1, 25], что и явилось основным циклообразующим элементом, позволяющим объединить повести Полевого в некое единое художественное целое - «Мечты и жизнь».
В состав цикла входит шесть повестей («Блаженство безумия», «Рассказы русского солдата. Часть I. Крестьянин», «Живописец», «Эмма», «Мешок с золотом», «Рассказы русского солдата. Часть II. Солдат»), каждая из которых представляет вполне законченное по содержанию, развитию идейно-тематической доминанты, композиционному оформлению произведение. Смысловая и стилистическая автономность текстов позволяла писателю изначально публиковать некоторые из повестей цикла как самостоятельные. Однако в контексте циклического образования содержание каждой отдельной повести, безусловно, получило свое переосмысление. Можно предположить, что развитие ключевой идеи определило и расположение повестей в рамках цикла: автор как бы заставляет читателя постоянно возвращаться от мечты к реальности, чему способствует чередование повестей с идейными доминантами «мечта» — «действительность».
Особое место в цикле занимают повести, образующие дилогическое целое, «Рассказы русского солдата». Собственно расположение частей дилогии в цикле представляется неслучайным: первая часть «Крестьянин» практически открывает цикл, следуя за повестью «Блаженство безумия», что способствует
четкости «постановки и принципиальности разработки проблемы соотношения идеала и действительности», акцентированию ведущей темы всего цикла и «характера восприятия последующих текстов» [1, 19]; вторая часть дилогии завершает весь цикл. Такое расположение элементов дилогии, с одной стороны, создает эффект композиционной завершенности цикла в целом, а с другой -способствует реализации его идейного содержания.
Как отмечалось выше, повести, образующие цикл, обладают всеми признаками факультативности: между ними нет прочных контекстуальных связей, хронотопической зависимости, отсутствует и архетектоническое единство, — а потому удаление отдельного текста для цикла не является принципиальным (хотя на уровне идейно-тематического содержания ощутимо). В свою очередь повести, входящие в состав «Рассказов русского солдата», несмотря на их автономное расположение в цикле, представляют достаточно жесткое архетектони-ческое единство: не сводясь к оформлению в один текст, тем не менее они утрачивают свою идентичность вне контекста дилогии, воспринимаясь как незаконченное произведение, что и было отмечено критиками и литературоведами посредством объединения повестей под одно название — «Рассказы русского солдата».
Безусловно, наличие общей лексической составляющей в названии произведений-частей, а также общего эпиграфа способствует усилению восприятия произведений как художественного целого. Собственно название дилогии указывает на те признаки, которые обнаруживаются в обоих текстах, тем самым способствуя процессу дилогизации: так, существительное рассказы указывает не столько на жанровое своеобразие текстов, сколько на особенности их повествовательной структуры, в основе которой - стилизованное под народную речь повествование от первого лица; в свою очередь вторая часть названия акцентирует образ главного героя - рассказчика, его «сквозную» роль.
Не менее значим для создания эффекта целостности и эпиграф, предшествующий основному повествованию и расположенный перед рамочным оформлением первой повести. В качестве эпиграфа автор использует цитату из «По-
учения Суворова солдатам»: «Богатыри! Неприятель от вас дрожит - да есть неприятели больше - больше и богадельни - проклятая немогузнайка, намека, догадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка, кличка, что бестолково выговаривать: край, прикак, афок, ваир-как, рок, ад [выдел. - авт.] и проч. и проч. - стыдно сказать» [3, 134]. Эпиграф -традиционный элемент заголовочно-финального комплекса текстов русских романтиков, в качестве которого, как правило, использовались цитаты из произведений западных предшественников русского романтизма [6, 306]. Полевой намеренно разрушает данную тенденцию, обращаясь к собственно национальной традиции посредством акцентирования смысловой доминанты дилогии путем цитирования «Поучения» А.В. Суворова. Как известно, при анализе функциональности эпиграфа значимыми оказываются обе его части: собственно текст цитаты и указание на ее источник (имя автора). Указанный эпиграф в своей целостности не только определяет тему произведения и конкретизирует ситуацию, но и связан с характером героя - рассказчика, усиливая типичность как данного образа, так и описываемых явлений. Да, и сам выбор цитируемого фрагмента не случаен: наличие в нем семантически точной модифицированной лексики (проклятая немогузнайка, намека, догадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка) как бы изначально предопределяет и собственно авторскую оценку. Таким образом, типизирующая функция в данном случае совмещается с эмоционально-оценочной, что позволяет наметить определенные диалогические связи между ключевым эпиграфом и основным текстом.
Вместе с тем смысловая значимость ключевого эпиграфа окончательно реализуется только во взаимодействии с двумя другими эпиграфами, относящимися к отдельным частям дилогии. Связь между эпиграфами настолько сильна, что в своей целостности они могут представлять своеобразный микротекст внутри основного. Если в рамках ключевого эпиграфа намечается типизация некоего национального, ментального начала, что достигается, в том числе, и путем эмоционально-оценочного обращения - Богатыри! — то в последую-
щих эпиграфах явно проявляется социальная типизация, направленная на генерализацию некой характерологической доминанты, обнаруживающей те или иные смысловые соответствия с содержанием ключевого эпиграфа: « "А что, мужичок, как ты поживаешь?" - "А что, родимый, неча господа гневить; не без милости от господа; день прошел, так и до нас дошел..."» [3, 134]; «Субординация, экзерциция, послушание, обучение, дисциплина, ордер воинский, чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость, победа, слава, слава, слава [выдел. - авт.]!» [3, 412] (Суворов).
Таким образом, эпиграфы выступают смысловой интенцией текста дилогии в целом и ее составляющих частей: обладая огромным смыслообразующим потенциалом, эпиграфы преобразуют внешне оформленные как монотекстуальные произведения в части многокомпонентного единства, относящегося в нашем понимании к дилогии.
Выделению повестей, составляющих «Рассказы русского солдата», из цикла «Мечты и жизнь» как более целостного явления, т.е. дилогии, способствует и их архетектоническое единство. В соответствии с авторским расположением материала дилогия включает три композиционных части: первая составляет основу первой повести дилогии («Крестьянин»), вторые две - второй («Солдат»). Обе части-повести содержат по отношению к основному повествованию своеобразные вступления, наличие которых абсолютно разнофункционально. Первая повесть «Рассказов» открывается пространными описаниями, профессионально-бытовыми характеристиками представителей различных слоев общества: ямщиков, купцов, станционных смотрителей и т.д. Пространность и детальность описаний обоснованы автором личными литературными вкусами: «Люблю широкий, просторный рассказ, где всякой всячине свободно лечь и потянуться» [3, 138]. Однако значимость данного вступления в большей мере обусловлена авторской целью «вызвать у читателя чувство полной достоверности не только этих зарисовок народной жизни, но и истории героя, следующей за этими зарисовками» [8, 83], чему способствует и собственно образ автора-рассказчика, явно намеченного как в начале повествования первой повести:
«Прибавляя что-нибудь искусственное, я только обезображу твое добродушное повествование; но могу ли и пересказать так, как говорил ты; могу ли заменить твои поговорки, прибавки, побасенки, и этот смех сквозь слезы, и эти слезы сквозь смех, что так удивляло меня, еще не понимавшего, как можно плакать и смеяться в одно время!» [5, 146], — так и в финале заключительной части дилогии: «Голос умолк. Все затихло. Еще долго сидел я на том месте, где слышал его рассказы, — мне было так грустно... Но в двадцать лет грусть непродолжительна - это легкий ветерок, который рябит прозрачное лоно вод и через мгновение разлетается под небесами песенкой птички.» [5, 442]. Стремясь к созданию иллюзии документальности, объективности повествования, Полевой осознанно разводит повествования от лица автора-повествователя и героя-рассказчика, при этом собственно авторский рассказ выполняет не столько функцию проспекции, предопределяя основное повествование, сколько композиционную и формообразующую функции: являясь своего рода «кольцевым» элементом, образ автора, заявленный в эпилоге первой повести и в послесловии второй, выступает, таким образом, одним из основных принципов создания целостности «Рассказов».
Начало второй повести - «Солдат» — представляет собой своеобразную композиционную и сюжетную «связку» между частями дилогии. Связь между повестями проявляется как на уровне сюжетной и пространственно-временной организации, так и за счет линейной связности (когнезии - Николина Н.А.) двух текстов, одним из показателей которой является смысловая «перекличка» финала и начала частей дилогии: «Мы выехали из деревни, и — вскоре родина моя скрылась в вечернем тумане - и ничего у меня не осталось на белом свете, кроме горя моего, спутника моего неразлучного» [3, 163] — «Если бы вы меня спросили, ваше благородие, каково мне было тогда и потом, когда привезли меня в город и когда совершилась моя судьбина, когда сделался я царским слугой вековечным, — ведь я не сказал бы вам, что мне слишком было тошно» [3, 412]. Указание на изменение пространственного положения героя (деревня -город), содержащееся в данных фрагментах текста, соответствует и изменению
его социального статуса (крестьянин - солдат), которое в свою очередь позволяет автору реализовать мотивный комплекс, связанный с инициацией героя, акцентируя при этом в качестве доминирующего традиционный романтический мотив отчуждения.
Отчуждение героя в «Рассказах» выражено достаточно последовательно: развитие сюжета в свою очередь подчиняется развитию данного мотива. Сидор переступает через волю отца любимой девушки Дуняши, нарушив при этом определенные общественные нормы. Процесс отчуждения достигает наивысшей точки в тот момент, когда герой принимает решение о рекрутской службе: староста вне очереди требует рекрута от семьи Сидора, и герой, жертвуя собой ради спасения брата, идет в солдаты. Добровольное принятие Сидором рекрутской службы является вариантом художественного воплощения мотива бегства, посредством которого реализуется традиционный романтический конфликт личности и общества. Осознание собственного отчуждения приводит Сидора и к постепенному отказу от той среды, в которой рос и формировался герой, что находит непосредственное воплощение во второй части дилогии.
Мотив отчуждения, преимущественно выраженный в первой части дилогии, продолжает определять и развитие сюжета в начале второй повести. Сидор - солдат не менее остро ощущает свою отчужденность и в новом социальном статусе. Специфика реализации мотива отчуждения во второй повести дилогии позволяет наметить наличие в повествовании двух частей, основанием для разграничения которых может выступать не только собственно авторское их выделение, но и смена тематической доминанты. По своему содержанию начало второй части представляет своеобразную реконструкцию прошлой жизни героя, что создается за счет, с одной стороны, кратких воспоминаний Сидора о деревенских событиях: «Нет! Прежде, когда слышал я отцовское проклятие, произнесенное над Дуняшей, когда бесприютно брел я с нею домой от дяди, когда потерял своего сынишка - тогда - ох! Тогда куда как плохо мне приходилось» [5, 412], а с другой, - наличие образа Дуняши, ассоциативно возвращающего читателей к первой повести дилогии. Неслучайно композиционно значимым
эпизодом дилогии является момент расставания героя с Дуняшей как символом его предыдущей жизни. Однако устранение из повествования образа героини позволяет автору не только наметить некоторое завершение мотива отчуждения героя, но и развить новую сюжетную линию с новой системой персонажей, с новой тематической установкой. Если еще в начале второй повести Сидор находится где-то на грани между прошлым (крестьянской жизнью) и настоящим (солдатской жизнью), что мотивировано его воспоминаниями, поведением, отношением к происходящему, то в дальнейшем автор создает новую для дилогии микросреду - солдатскую, — акцентируя внимание читателя не столько на судьбе главного героя, сколько на изображении типичных основ солдатского быта и мировоззрения, на пересказе от лица персонажа бытующих в данной среде легенд и мифов.
Таким образом, наличие в повестях «сквозного персонажа», изображение его жизненной коллизии, безусловно, определяет взаимосвязь текстов-частей дилогии, но в то же время смена изображаемой микросреды в рамках повествования, изображение героя в двух социальных ипостасях позволяют говорить о своеобразной диалогичности, полемичности текстов, составляющих дилогиче-ское образование, что усиливается номинативно посредством семантики подзаголовков первоэлементов дилогии: крестьянин — солдат. Являясь на первый взгляд элементами одного семантического ряда, в основе которого - обозначение социальной характеристики, вместе с тем в рамках дилогии данные понятия выступают своего рода ключевыми словами, организующими одну из основных смысловых оппозиций крестьянин — солдат как вариативную по отношению к традиционной романтической оппозиции народное — историческое, а потому значимую для понимания как образа главного героя Полевого, так и идейно-тематической концепции дилогии в целом. Однако оппозиционность, полемичность данных характеристик проявляется непосредственно в рамках восприятия повестей как целостного, дилогического явления.
Библиографический список
1. Карпов, А. Николай Полевой и его повести / А. Карпов // Полевой, Н. Избранные произведения и письма / Н. Полевой. - Л.: Художественная литература, 1986. - С. 3 - 26.
2. Ляпина, Л.Е. Циклизация в русской литературе XIX века / Л.Е. Ляпина. - СПб.: НИИхимии СПбГУ, 1999. - 281 с.
3. Полевой, Н. Избранные произведения и письма / Н. Полевой. - Л.: Художественная литература, 1986. - 584 с.
4. Русская повесть XIX века. История и проблематика жанра / под ред. Б.С. Мейлаха. -Л.: Наука, 1973. - 324 с.
5. Сахаров, В. Под сенью дружных муз: О русских писателях - романтиках / В.И. Сахаров. - М.: Художественная литература, 1984. - 295 с.
6. Орлицкий, Ю.Б. Эпиграф / Ю.Б. Орлицкий // Поэтика: слов, актуальных терминов и понятий / гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко. - М.: Изд.-во Кулагиной; Intrada, 2008. - С. 306.
7. Федорова, С.В. Конфликт личности и общества в русской романтической повести второй половины 1820-х - 1830-х годов (Н.А. Полевой, М.П. Погодин, Н.Ф. Павлов). Дисс. ... канд. филол. наук. - СПб, 1993. - 198 с.
8. Шамахова, В.М. Художественная проза Н.А. Полевого. Статья I. Сборник «Мечты и жизнь» / В.М. Шамахова // Проблемы метода и жанра. Вып. XV / ред. Н.И. Киселев. - Томск: Изд.-во ТГУ, 1977. - С. 13 - 25.
Bibliography
1. Fedorova, S. V. Person Versa Society Conflict in the Russian Story of the 1820-1830s (N. A. Polevoy, M. P. Pogodin, N. A. Pavlov): Thesis ... Cand. of Philology / S.V. Fedorova. - Saint Petersburg, 1993. - 198 p.
2. Karpov, A. Nikolay Polevoy and His Tales / A. Karpov // Polevoy, N. Selected Works and Letters / N. Polevoy. - L.: Fiction Publishers, 1986. - P. 3 - 26.
3. Lyapina, L.E. Cyclization in Russian Literature of the XIXth Century / L.E. Lyapina. -Saint Petersburg: Research Institute of Chemistry Publishers, 1999. - 281 p.
4. Orlitsky, Yu.B. Epigraph / Yu.B. Orlizky // Poetics: Words, Actual Terms and Notions / Ch. Ed. N.D. Tamarchenko. - M.: Kulagina Publishers, Intrada, 2008. - P. 306.
5. Polevoy, N. Selected Works and Letters / N. Polevoy. - L.: Fiction Publishers, 1986. -
584 p.
6. Sakharov, V. Under the Canopy of the Friendly Muses: About Russian Romantic Writers / V. Sakharov. - M.: Fiction Publishers, 1984. - 295 p.
7. Shamakhova, V.M. Fiction Prose by N.A. Polevoy. Article I. Collection "Daydreams and Life" / V.M. Shamakhova // The Problems of the Method and Genre. Issue XV / Ch. Ed. N.I. Kise-lev. - Tomsk: TSU Publishers, 1977. - P. 13 - 25.
8. XIXth Century Russian Story. History and Subject Matter of the Genre / Ed. By B. S. May-lakh. - L.: Nauka, 1973. - 324 p.
