CC BY
86
УДК 821.161.1 ББК 83.3 (2 Рос = Рус)
Баланчук Ольга Евгеньевна
кандидат филологических наук, доцент г. Йошкар-Ола Balanchuk Olga Evgenyevna Candidat of Philology,
Assistant Professor Ioshkar-Ola
«Укрупнение» жанровой формы повести в русской литературе
1820 - 1830-х годов: повесть М.П. Погодина «Невеста на ярмарке» Extension of Story Genre Forms in the Russian Literature of 1820-1830s on the Example of the Tale "Bride on a Fair” by M.P. Pogodin
В статье предпринята попытка осмыслить пути исканий русских писателей 1820 - 1830-х годов в области жанровой формы. На примере повести М.П. Погодина «Невеста на ярмарке» исследуется процесс «укрупнения» жанровой формы повести путем дилогизации (создания повестийной дилогии), что во многом предопределило дальнейшее развитие крупных эпических жанров, в том числе романных дилогий.
This article is an attempt to interpret the experiments of Russian writers of 18201830s in the field of genre forms. On the example of the story "Bride on a Fair" by M. P. Pogodin the extension of story genre forms through dilogization is analyzed. Dilogization has played a major role in the development of large epic genres including novel dilogies.
Ключевые слова: жанр, повесть, дилогия, дилогизация, «укрупнение» по-вестийного материала.
Key words: genre, story, dilogy, dilogization, extension of story genre forms.
1820 - 1830-е годы в литературоведческой интерпретации традиционно характеризуются как время активного обращения русских романтиков к прозаическим жанрам.
Современные исследователи, рассматривая прозу этого периода, видят в ней явление, не противоречащее в своей основе эстетике романтизма, более того она отражала «поворот нашей литературы к широкому изображению событий, выходящих далеко за пределы авторских переживаний и личного опыта, что было свойственно поэтам - романтикам» [2, 108].
Безусловно, нельзя не согласиться с мыслью, что активизация внимания к психологии человека, его отношениям с окружающим миром «выдвинула на первый план поэтические жанры, которые оказались более подготовленными к
усвоению новых литературно-эстетических задач, подготовленных романтизмом» [6, 77]. Но именно тенденция изображения личности в контексте ее отношений с действительностью и обусловила развитие прозаических жанров: повести и романа.
Оценивая процесс развития прозы 1820 - 1830-х годов как явление знаменательное, исследователи при этом обращаются и к позиции В.Г. Белинского, который видел в прозе начало, «убившее наш добрый и невинный романтизм», подчеркивая тем самым значение романтической прозы в утверждении творческих принципов реализма. Как правило, реалистические тенденции в прозе данного периода видятся в расширении писателями идейно-тематической доминанты: изображения «“жизни страстей”, мельчайших оттенков чувств и мироощущения личности в соотношении с ее идеалами, в воссоздании национальной стихии и национальной истории, судьбы героя на фоне исторических событий и самого исторического события как предмета изображения...» [2, 127].
Однако процесс развития прозы 1820 - 1830-х годов иллюстрирует не только искания русских романтиков в области содержания, но и в области формы, указание на что обнаруживается в работах В.Г. Белинского.
В статье «О русской повести и повестях г. Гоголя («Арабески» и «Миргород»)» Белинский часто соотносит повесть и роман, что создает иллюзию отсутствия понимания критиком жанрового разграничения данных явлений. Вместе с тем именно Белинский увидел и подчеркнул жанровые возможности повести как фрагментарного явления, тяготеющего к образованию более крупных жанровых форм: «Когда-то и где-то было прекрасно сказано, что «повесть есть эпизод из беспредельной поэмы судеб человеческих» [выдел. - Бел.]. Это очень верно; да, повесть - распавшийся на части, на тысячи частей, роман; глава, вырванная из романа <...> Ее форма может вместить в себе все, что хотите - и легкий очерк нравов, и полную саркастическую насмешку над человеком и обществом...» [1, 271 — 272].
Отказ от последовательно-эпического развертывания сюжета, вторжение в повествование лирического элемента, смещение «планов» повествования, его
«калейдоскопичность» — все это способствовало «открытости» повести и формированию сложносоставных явлений, тяготеющих к дилогическим формам (дилогиям).
Под дилогией традиционно понимаются «два произведения одного автора, объединенные общим замыслом и преемственностью сюжета» [4, 162]. Связь произведений достигается также посредством общности сюжета и действующих лиц.
Одним из произведений, в которых обнаруживается «укрупнение» повес-тийного материала путем дилогизации, является повесть М.П. Погодина «Невеста на ярмарке», в состав которой входит два произведения (или части) - собственно «Невеста на ярмарке» (I часть) и «Счастье в несчастье» (II часть). Как известно, первоначально повести создавались как отдельные самостоятельные произведения, однако уже в издании 1837 года повести вышли в составе одного текста «Невеста на ярмарке» с подзаголовком «Повесть в двух частях», что указывало на целостность представленного произведения. Первоначально момент самостоятельности каждой повести был подчеркнут автором и отдельными заглавиями произведений, что способствовало оформлению и восприятию повестей как монотекстовых явлений. Однако в современных изданиях вторая часть, как правило, лишена первоначальных рамочных компонентов.
Вместе с тем в современной литературоведческой интерпретации сохраняется тенденция к анализу частей повести как относительно самостоятельных произведений. Основная мотивировка для подобного подхода - специфика воплощения в произведениях традиционного романтического конфликта - человек и общество, — которая обнаруживается на всех уровнях текстов: от сюжетно-композиционной и субъектной организаций до образно-мотивной системы. Если во второй повести («Счастье в несчастье») конфликт личности и общества является центральным в построении сюжета, что в полной мере соответствует общей тенденции развития романтической прозы 1830-х годов, то в первой («Невеста на ярмарке») — данный конфликт не выступает сюжетообразующим, а оказывается «вынутым» [3, 16] из общего контекста повествования. Вариа-
тивность воплощения романтического конфликта в каждой отдельной части повести позволяет исследователям рассматривать произведения как примеры разных типов романтической повести: если первая повесть «Невеста на ярмарке» соответствует типу светской повести, то «Счастье в несчастье» — образец психологической прозы, тяготеющей к реалистическому повествованию [8].
Вторая причина, позволяющая акцентировать самостоятельность отдельных частей произведения, — смена доминирующей роли персонажей: в первом произведении событийный ряд формируется вокруг личности Федора Петровича Бубнова и ситуации выбора невесты, в основе сюжета второй повести - душевные переживания и нравственно-философские размышления Аннушки, образ которой, следует заметить, находит первичное воплощение в задуманном контексте уже в «Невесте на ярмарке».
Однако вряд ли можно согласиться с мыслью, что образы изолированы и реализуются только в рамках конкретной повести: образы главных персонажей не статичны; герои проходят определенный путь, который ведет к их нравственному, духовному определению (Аннушка) и перерождению (Бубнов). Этапы пути духовного становления героев и составляют хронотоп повестей как единого целостного явления.
Анализ повестей Погодина в рамках единого целого образования позволяет увидеть авторскую тенденцию к формированию открытого, диалогического повествования, обусловленного расширением социально-бытового плана («Невеста на ярмарке») до философско-религиозного («Счастье в несчастье»).
Текстуальное указание на организацию повестийного материала как целостного содержится в последнем фрагменте первой повести: «А каким образом умная, благовоспитанная девушка могла вдруг согласиться на брак с таким негодяем? Может быть, из великодушия, может быть, понадеясь на обещание его исправиться в знак благодарности, может быть, вышед из терпения в отеческом дому, может быть... Однако, в самом деле, — я согласен, что это странно. Так не благоугодно ли вам обратиться к следующей части?» [5, 160]. Доминирование вопросно-ответной формы повествования, повторяемость
вводного слова может быть, соединение литературной и разговорной лексики и синтаксических конструкций (благовоспитанная, великодушие, отеческий дом, не благоугодно ли вам - понадеясь, вышед, «Однако, в самом деле, — я согласен, что это странно»), способствующие диалогизации повествования, создают «эффект» незавершенности конфликта, тем самым обусловливая возможность продолжения и углубления заявленной темы, что и заставляет автора обращаться к очередной повести, продолжающей предыдущую «по законам монтажа» [7, 204].
Затрагивая проблему вариативности воплощения романтического конфликта в повестях Погодина, исследователи отмечают одновременно и вариативный характер авторского повествования, обусловленный особой ролью автора - повествователя в произведениях [8]. В первой повести автор выступает наблюдателем происходящего, которому не удается скрыть свое собственное отношение к изображаемому, что проявляется посредством оценочных эпитетов и метафор (смотрел слепыми глазами, «ходил по рядам с таким же равнодушием, с каким курил трубку и тасовал карты, играя по малой цене»), преднамеренной игры с семантикой и формой слова («наш Бубновый сын отечества пошел в гусары»), прямых и косвенных обращений к читателю («...но мне должно познакомить теперь читателей с другими героями повести и рассказать об них кое-что нужное и примечательное до этой встречи»), пословично-афористических сентенций («Кто утопает, тот и за щепку готов ухватиться на море») и т.д. Доминирование открытой авторской позиции позволяет усилить социально-бытовой контекст повествования, доведя последний до иронии, сарказма, анекдота, и тем самым «вынуть» традиционный романтический конфликт. Вместе с тем эпистолярно-дневниковая форма второй повести («Счастье в несчастье»), непосредственно позволяющая показать автору личность в ее противоречивых отношениях с окружающим миром, «растворяет» автора в герое, что усиливает позицию главной героини как авторитарную, безапелляционную в своей монологической форме. В контексте целого образования записи героини приобретают более широкий, нежели эпистолярно-
дневниковый характер: обращенные преимущественно к личной жизни Аннушки, ее чувствам и переживаниям, записи фиксируют факты духовной жизни, формирующиеся на основе обращения к универсальным понятиям (в данном случае счастье - несчастье), что первоначально и создает «эффект» диалога между житейской, бытовой правдой, иронически заявленной в первой повести, и универсальным законом. Однако в соответствии с типично романтической поэтикой диалог в погодинских повестях условен, а точнее практически «стирается», чему способствует, как отмечалось выше, прежде всего отсутствие границ между авторской позицией и позицией персонажа, что позволяет акцентировать романтическую идею личности.
Последовательному развитию авторской концепции способствует и соединение в повествовании двух разнополярных жанровых форм: анекдота и исповеди с элементами проповеди. Ситуация анекдота складывается вокруг двух традиционных плутовских мотивов, составляющих основу сюжета первой повести: во-первых, - «переодевание» героя и представление себя за другого человека, во-вторых, - охота за женихами провинциальной барыни и ее дочерей. В основе же второй части - исповедь героини, духовно-религиозный контекст, которой позволяет увидеть в ней элементы проповеди: повествуя о частном, бытовом, Аннушка обращается к универсальным, общечеловеческим ценностям посредством притчевого слова: «Терпение - святое, благодатное чувство. Оно притупляет жало несчастия, услаждает горечь горести, ослабляет удары судьбы, облегчает бремя, которое падает на грудь нашу», - усиленного цитатами и реминисценциями из Священного Писания.
Закономерным представляется и соединение остроты с авторским афоризмом на уровне собственных названий отдельных частей повествования, оксю-моронных в своей основе: Невеста на ярмарке - Счастье в несчастье, - значимость которых для выражения авторской позиции, к сожалению, исчезает при отсутствии ссылок на именование второй части в современных изданиях.
Авторское стремление к соединению бытовых реалий с универсальными общечеловеческими ценностями обнаруживается также посредством тексту-
альных перекличек. Показательно в этом плане эмоционально насыщенное начало второй повести, возвращающее читателя к описанию жизни Аннушки в первой части.
Сравнить:
«Ах! Где то блаженное время, когда, воспитываясь в доме твоей матушки, мы наслаждались всякою минутой; когда все нам было в утешении: и день и вечер, и усталость и отдых, и истина и вымысел; когда, неопытные, мы встречали везде добродетель, удивлялись, от чего же зло происходит на свете и, готовые на всякое пожертвование, не видали в том никакого достоинства; когда, довольные, мы не понимали нужды и не заботились о будущем или населяли мир идеалами любви и дружбы и с тайным трепетом ожидали себе там новых радостей; когда душа веяла в нас тихо каким-то утренним свежим ветерком, и мы ощущали жизнь так легко, так приятно! Счастливые, мы почти сомневались в несчастии - но смерть моей благодетельницы была для нас первым ужасным опытом. О! да будет он для тебя и последним! Пусть на одну упадут все удары судьбы!» [5, 160]. - «Она с младенчества воспитывалась в доме у графини Б., за делами которой ходил ее отец. Там получила она прекрасное образование вместе с единственною дочерью своей благодетельницы и познакомилась с благородными наслаждениями ума и сердца. Но, к ее несчастью, графиня скончалась, а дочь ее вышла замуж в большое семейство, в которое по особым обстоятельствам никак не могла взять с собою свою подругу» [5, 143].
Индивидуальная, бытовая ситуация из жизни героини: воспитание в доме графини Б., - как будто между прочим отмеченная автором в первой части, не просто находит свою конкретизацию во второй повести, а получает новое осмысление с позиций общечеловеческих, бытийных истин, что позволяет автору переключить внимание читателя с социально-бытовой доминанты на философ-ско-нравственную.
Понятной становится и роль внесюжетных персонажей первой повести: графини Б. и ее дочери. Упоминаемые только единожды в первой части данные
персонажи оказываются особо значимы для развития сюжетной линии главной героини в контексте последующего повествования. Если формальной сюжетной границей двух повестей выступает свадьба Аннушки и Бубнова, то «ключевой» точкой жизни Аннушки в рамках дилогического повествования является именно смерть графини и расставание с подругой Олиной (следует заметить, что имя персонажа также заявлено только во второй части), которая выступает адресатом писем Аннушки. Таким образом, бытовая на первый план ситуация является своеобразной гранью между иллюзией действительности (счастьем) и самой действительностью, жизненной реальностью (несчастьем), что и пытается осмыслить героиня посредством обращения к философско-религиозному контексту.
В отличие от первой повести, изначально создававшейся Погодиным как самостоятельное произведение, сюжетно и композиционно завершенное, вторая часть не может безусловно восприниматься вне сюжета первой части, несмотря на явную смену идейно-тематической доминанты. Сюжетно-композиционной связкой между частями выступает первое письмо Аннушки (начало второй повести), которое в рамках отдельного повествования выполняет роль эпилога. В основе содержания первого письма - анализ героиней собственных переживаний. На протяжении всего повествования второй части Аннушка представляется рефлектирующей личностью: процесс самопознания героиней собственных внутренних состояний и есть та сюжетная доминанта, которая особо важна автору. Но если в последующих письмах (II - VII письмо) героиня переживает чувства, вызванные событиями, произошедшими не так давно (накануне или за несколько часов до обращения к адресату), то первое письмо - попытка Аннушки осмыслить свое эмоциональное состояние путем оценки событий прошлого: жизнь в доме матери и замужество, — описание которого составляет сюжетную основу первой повести. Заново переживая обстоятельства прошлого, героиня стремится понять, с одной стороны, собственное психологическое состояние: «Наконец уж, осмотревшись, как в темноте, я убедилась, к прискорбию, что меня не обманывают чувства, разобрала свои впечатления и ознако-
милась с новым миром своим» [5, 161], а с другой — сущности некогда окружавших ее людей: «Какое невежество, грубость, унижение мне там представились - ты не можешь себе вообразить этого. Самых простых понятий там недоставало, которые нам казались почти врожденными. Что такое ум, что такое сердце, никто не знал, и никто не заботился, как будто б их не было в человеческой природе...» [5, 161]. Таким образом комическая ситуация выбора невесты, сюжетообразующая первой части, в рамках повествования второй части осознается читателем с позиции эмоционального переживания героини.
Несмотря на явную «перекличку» с первой частью («Невеста на ярмарке»), начало второй повести (I письмо) содержит попытку автора воспроизвести самостоятельную сюжетную линию Аннушки, что бы позволило прочитать повесть вне общего контекста. Посредством «слова» героини Погодин выделяет ключевые сюжетные моменты жизни Аннушки: обучение в пансионате - жизнь в доме матери - встреча в Нижнем Новгороде с Бубновым — замужество, — что позволяет читателю воспринимать последующее повествование без ссылок на предыдущую повесть.
Самостоятельность второй части обнаруживается и в финале повести, где текст героини сменяется авторским повествованием. Кажется, что автор будто «забыл» о первой повести, акцентируя внимание читателей только на содержании писем героини как основном источнике своих знаний. Неудивительно, что и финал жизни героев оценивается автором с позиций тех характеристик, которые приобретают персонажи в рамках отдельной второй части. Так, Аннушка именуется как «та несчастная женщина, с которой мы познакомились по ее письмам», а в свою очередь монашество Бубнова - результат «угрызения совести, раскаяния» человека, «познавшего суету мира сего». Не менее важен и авторский вывод, завершающий повествование, в котором автор окончательно «снимает» комически-бытовую ситуацию, формулируя философски-
нравственную доминату второй части: «В величайшем волнении я оставил монаха и, сходя по лестнице, с сладким удовольствием долго думал об его обращении и о той божественной искре, которая никогда не погасает в нашем
сердце и рано или поздно может воспылать в самом порочном человеке с одинаковою или еще большею силою, как и в самом добродетельном» [5, 181].
Таким образом, повесть Погодина «Невеста на ярмарке» представляет собой сложное эпическое образование, которое не может однозначно рассматриваться как монотекстовое явление.
Мотивируя возможность анализа повести как дилогии, мы учитываем следующее:
- произведение состоит из двух текстов, изначально обладающих определенной степенью самостоятельности, которая обнаруживается как на уровне содержания, так и на уровне формы;
- вместе с тем сюжет второй части, безусловно, продолжает сюжетную линию, заявленную в первой повести, при этом углубляя и расширяя идейнотематический контекст дилогии в целом.
Наличие в русской литературе 1820 - 1830-х годов прозаических текстов, созданных по законам дилогии (М. Погодин «Невеста на ярмарке», Н. Полевой «Рассказы русского солдата», В. Одоевский «Саламандра»), иллюстрирует процесс поиска русских романтиков в области жанровой формы. Стремление к динамизму повествования, обусловленного романтическим представлением о жизни как вечной смене событий, к детальному изображению человеческих страстей и характеров во многом определило тяготение прозаиков к «укрупнению» повествовательной формы, в том числе и посредством дилогизации.
Библиографический список
1. Белинский, В.Г. О русской повести и повестях г. Гоголя («Арабески» и «Миргород») / В.Г. Белинский // Белинский, В.Г. Полн. собр. соч.: В 16 т. / В.Г. Белинский / Т. 1. - М.: Наука, 1953. - С. 259 - 308.
2. История романтизма в русской литературе: Романтизм в русской литературе 20 - 30х годов XIX в. (1825 - 1840) / отв. ред. С.Е. Шаталов. - М.: Наука, 1979. - 327 с.
3. Капитонова, Л.А. Жанр повести в творчестве М.П. Погодина. Автореф. дисс. ...канд. филол. наук. - М., 1981. - 16 с.
4. Ожегов, С.И. Толковый словарь русского языка / С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. - М.: АЗЪ, 1994. - 928 с.
5. Погодин, М.П. Невеста на ярмарке / М.П. Погодин // Погодин, М.П. Повести. Драма / М.П. Погодин. - М.: Советская Россия, 1984.- С. 123 - 182.
6. Русская повесть XIX века. История и проблематика жанра / под ред. Б.С. Мейлаха. -Л.: Наука, 1973. - 324 с.
7. Тюпа, В.И. Анализ сложносоставного целого («Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А.П.») / В.И. Тюпа // Тюпа, В.И. Анализ художественного текста / В.И. Тюпа. - М.: Издательский центр «Академия», 2006. - С. 204 - 252.
8. Федорова, С.В. Конфликт личности и общества в русской романтической повести второй половины 1820-х - 1830-х годов (Н.А. Полевой, М.П. Погодин, Н.Ф. Павлов). Дисс. ... канд. филол. наук. - СПб, 1993. - 198 с.
Bibliography
1. Belinsky, V.G. About the Russian Story and the Tales Gogol («Arabesky» and «Mir-gorod») / V. G Belinsky // Belinsky, V.G. Complete Works in 16 Vol-s / V.G. Belinsky / Т. 1. - M.: Nauka, 1953. - P. 259 - 308.
2. Fedorova, S. V. Person Versa Society Conflict in the Russian Story of 1820-1830s (N. A. Polevoy, M. P. Pogodin, N. A. Pavlov), Thesis Cand. of Philology. - Saint Petersburg, 1993. -198 p.
3. History of Romanticism in Russian Literature: Romanticism in the Russian Literature of 1820-1830s (1825-1840;/ ch. ed. S. E. Shatalov. - M.: Nauka Publishing House, 1979. - 327 р.
4. Kapitonova, L.A. Role of Stories in the Works of M.P. Pogodin, Author's Thesis Abstract. ...Cand. of Philology. - M., 1981 - 16 р.
5. Ozhegov, S.I. The Explanatory Dictionary of Russian Language / S.I. Ozhegov, N.Yu. Shvedova. - M.: AZ, 1994. - 928 p.
6. Pogodin, M.P. Bride on a Fair / M.P. Pogodin // Pogodin M.P. Stories. Drama / M.P. Pogodin. - M.: Sovetskaya Rossiya Publishers, 1984. - P.123 - 182.
7. Tyupa, V. I. Complex Unities Analysis. ("The Tales of the Late Ivan Petrovich Belkin, Published by A. P.”) / V. I. Tyupa // Tyupa V.I. Analysing Fiction / V. I. Tyupa. - M.: "Akademiya" Publishing Centre, 2006. - P. 204 - 252.
8. XIXth Century Russian Story. History and Subject Matter / Ed. by B. S. Maylach. - L.: Nauka Publishers, 1973. - 324 p.
