Научная статья на тему 'Рассказ и другие жанры малой прозы (к вопросу о «Вызревании» жанровой поэтики марийского рассказа)'

Рассказ и другие жанры малой прозы (к вопросу о «Вызревании» жанровой поэтики марийского рассказа) Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
761
66
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
МАРИЙСКАЯ ПРОЗА / MARI PROSE / МАЛЫЕ ЖАНРЫ / MINOR GENRES / РАССКАЗ / STORY / ЖАНРОВАЯ ПОЭТИКА / GENRE POETICS

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Кудрявцева Раисия Алексеевна

В данной статье рассматриваются малые жанры (публицистические и художественно-публицистические) ранней марийской прозы в аспекте их влияния на жанровую структуру рассказа. В качестве историко-литературного контекста марийского рассказа на этапе его формирования представлены очерки, сцены, зарисовки (эскизы), этюды, фельетоны (юморески).

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Story and other genres of minor prose (the question of ripening of genre poetics in a Mari story)

The minor genres of the early Mari prose are considered in the article in terms of their influence on the genre structure of a story. Sketches, scenes, studies, satirical articles (humoresques) are shown as historical and literary context of a Mari story at the stage of its forming.

Текст научной работы на тему «Рассказ и другие жанры малой прозы (к вопросу о «Вызревании» жанровой поэтики марийского рассказа)»

УДК 821.511.151 р.А. Кудрявцева

рассказ и другие жанры малой прозы

(к вопросу о «вызревании»

жанровой поэтики марийского рассказа)

В данной статье рассматриваются малые жанры (публицистические и художественно-публицистические) ранней марийской прозы в аспекте их влияния на жанровую структуру рассказа. В качестве историко-литературного контекста марийского рассказа на этапе его формирования представлены очерки, сцены, зарисовки (эскизы), этюды, фельетоны (юморески).

Ключевые слова: Марийская проза, малые жанры, рассказ, жанровая поэтика.

Жанровая структура рассказа в марийской литературе складывалась долго и сложно, через взаимодействие с другими жанрами малой прозы - публицистическими и художественно-публицистическими.

Марийские рассказы первой трети ХХ в. в основном публиковались в книгах для чтения, «популизаторских» периодических изданиях (первым таким изданием был «Марийский календарь», выходивший в 1907-1913 гг.), газетах (первая марийская газета «Военные вести» вышла в 1915 г.) и журналах (первый марийский журнал «Пахарь» появился в 1918 г.), по своей содержательной наполненности и задачам ничем не отличавшихся от газет: рассказы, большей частью дидактико-просветительской смысловой направленности, по содержанию и жанровой форме были близки к публицистическим газетным жанрам.

Это отмечалось и в литературах других народов Поволжья, формировавшихся в XIX или на рубеже Х1Х-ХХ вв. Так, многие исследователи отмечают тесную связь прозы известного чувашского писателя первой трети ХХ в. И. Тхти с жанрами журналистики и публицистики (фельетоном, очерком, зарисовкой). Однако и такой рассказ в марийской и чувашской литературе имел некоторые признаки художественно-эстетического отражения жизни, «осязаемые» структурные приметы жанра рассказа.

Историко-литературный контекст марийского рассказа на этапе вызревания его жанровой поэтики был представлен, главным образом, очерком, сценами, зарисовками (эскизами), этюдами, фельетонами (юморесками). Именно к ним

тяготело большинство первых марийских литераторов из окружения С. Чавайна (В. Сави, П. Эмяш, А. Конаков, П. Глезденев, Ф. Егоров, Г. Эвайн, Икумарий, Чарламарий, Керебелякмарий, Сайгельде и др.), многим из которых так и не удалось вырваться за рамки художественной публицистики.

По этой причине большинство первых рассказов были отнесены исследователями в разряд очерков [1] либо оценивались как несовершенные в художественном отношении. Описательность, статичность и отсутствие многогранности изображения жизни в ранней прозе многих народов представали как главные ее недостатки [2].

Из предшествовавших первым марийским рассказам прозаических произведений в первую очередь следует назвать зарисовки и сцены П. Ерусланова, объединившего их общим названием «Короткие рассказы» (1892).

Такие зарисовки и сцены, адресованные детскому читателю и претендующие в авторском понимании на жанровую поэтику рассказа, продолжали существовать и в начале ХХ в. уже наряду с первыми марийскими рассказами. Таковы, например, короткие прозаические тексты В. упымария (В. Васильева), создаваемые в 1906-1909 гг. и публикуемые под названием «Детские рассказы». Общее название имеют короткие зарисовки и сцены Г. Эвайна (Г. Кармазина), написанные в 1914 г. Но если более половины «Коротких рассказов» П. Ерусланова представляют собой переводы Л. Толстого и К. Ушинского, то циклизованные зарисовки и сцены упымария и Эвайна полностью оригинальны.

Они выражают как искреннее желание авторов понять народного читателя, завладеть его вниманием и помочь ему в жизни, так и стремление запечатлеть жизнь читателя его же глазами и языком.

Оригинальные тексты Ерусланова (их четыре) представляют собой короткие сцены, отражающие труд и быт марийского крестьянина. Они построены либо на фабульной основе («Двое мужчин», «Мужчина», «Как вор помог себя поймать»), либо на описании («Хлеб»). Второй тип композиции предвещает архитектонику лирических этюдов Чавайна 1908-1910-х гг. Но описание Ерусланова, следующее природному циклу, лишь намечает поэтику традиционного описания, с характерными для нее изобразительно-выразительными функциями, и представлено пока только повтором концовок первых предложений («руаш дене», «ру дене»).

Выбор Еруслановым сцен для фабульных зарисовок основан на их «несуразности», воспроизведение которой всегда имеет дидактическую направленность. Приведем текст первой из них («Двое мужчин»): «Двое мужчин пошли вместе работать. Три дня копали канаву - принесли три рубля. Эти три рубля три дня, споря, делили. Было бы лучше, если бы эти мужчины три дня копали канаву» [3]. Усилению несуразности ситуации и дидактизма сценки (важнее дело, а не спор из-за денег) способствует многократный повтор фабулообразующего числа.

Зарисовки и сцены всех названных авторов построены по законам устного рассказа. В них используются характерный зачин (Ерусланов: «Жил-был один мужик...»; Эвайн: «У одного человека курица снесла золотое яйцо...», «Один мариец увидел во сне кисель.», «Один человек отправил своего сына в город учиться.», «Один мариец приехал в город продавать рожь.») и неожиданная, но убедительная концовка, рассчитанная на полное овладение вниманием и

интересом слушателя. Такова, например, завершающая часть зарисовки Эвайна «Нашел выход», в которой приехавший в город мариец, не знающий русского языка и намеренный купить муку у продавца, не владеющего марийским языком, не растерялся. Он изобразил свою просьбу соответствующим жестом, сопроводив его тремя словами, одно из которых - марийское «муку», другое - знакомое ему русское слово «лошадка» на марийский манер, третье - звукоподражание (ставшее в ранней марийской прозе одним из факторов авторской субъективности). Завершается зарисовка поучительной фразой: «Если будет у тебя язык, нигде не пропадешь, везде тебя ждет удача» [4].

Характерные для устного рассказа быстрота действий и сжатость во времени передавались с помощью глаголов совершенного вида («У Йывана умерли и отец, и мать. Мальчик остался сиротой» [5] («Сирота» Г. Эвайна).

Между тем, общее в названиях циклов обозначение «рассказы» - это не только авторское «желание, выдаваемое за действительность». На материале подобных сцен-зарисовок действительно вызревала поэтика эпического произведения. Авторы учились выстраивать события и диалоги персонажей («Чавай и Шавай», «Загадываю загадку - угадай» В. упымария). О приближении их зарисовок к поэтике рассказа говорят включение повествователя, организующего текст, повествование, и событийная линия, четко выстроенная и завершенная.

Пограничным между зарисовкой-сценой и рассказом является рассказ С. Чавайна «По неглубокому снегу» (1906), напечатанный в 1910 г. в «Третьей марийской книге». Почти всеми марийскими исследователями (К. Васиным, А. Асылбаевым, А. Ивановым и др.) он определяется как рассказ. По своему событийному наполнению и стилю это устный рассказ, быль. Об ориентации писателя на устный рассказ о действительно происшедшем говорит подзаголовок - Рассказ охотника (Пычалзын ойлымыжо). Перед нами зарисовка случая из бытовой жизни марийцев. В центре внимания рассказчика, который одновременно и главное действующее лицо (фабульный герой), - не драматическая сторона жизни, а событие, сопряженное с маленькими радостями, удачей. В этом случае-событии совмещены два сюжетных мотива, характерные для устного рассказа-зарисовки: удачная охота и торг, который, несмотря на некоторые просчеты героя, вызывающие у него нотку сожаления, тоже оказался в итоге удачным. Сожаление и минутная грустная задумчивость героя, акцентированные многоточием, снимаются последней фразой «пазар ак» («базарная цена»), выражающей житейскую мудрость.

В этом рассказе писатель представлен как тонкий наблюдатель и хороший фиксатор явлений жизни. Запечатлены не случайные, а характерные события из жизни марийцев, что позволяет говорить о типизации, свойственной художественной литературе. Четко прослеживается композиционное и стилистическое единство, свойственное литературному сказу. Обращают на себя внимание динамизм событий, эмоциональная заостренность речи рассказчика, направленность на адресата - заинтересованного слушателя (но не на конкретного персонажа, как в традиционном русском сказе, а на читателя). Глаголы совершенного вида передают сжатость событий во времени: «Придя домой, только успел содрать кожу и натянуть ее, как уже явился татарин-торговец» («Шкенан деке толын, ньыктын чымен пыштышым - торговой суас толынат шуо» [6]).

Наблюдается генетическая общность первых рассказов в литературах народов Поволжья. Так, первый чувашский рассказ «Хитрая кошка» С. Михайлова-Яндуша (написан в кон. 1850-х гг.) тоже «держится» на одном бытовом событии, будто подсмотренном из народной жизни и рассказанном очевидцем и прямым его участником, с актуализацией нарративного начала, рассчитанного на заинтересованного народного слушателя («Я расскажу вам одну занятную историю»). Правда, в чувашском рассказе четче выражена авторская позиция: не просто житейская мудрость, а сформулированная в концовке дидактическая идея: «Продав больную корову, мужик хотел обмануть других, но обманулся сам» [7].

Язык рассказа «По неглубокому лесу» С. Чавайна приближен к народно-разговорной речи. Вот его начало: «В четверг я поехал за дровами. Дошел до леса, еду по межевой дороге, смотрю: через дорогу новые следы. Чьи следы? Вижу: следы куницы, потоптал следы куницы, повернул лошадь, обратно приехал к своим. Приготовил ружье и, тихо выбравшись сзади, с Йываном бросились в лес. Дошли до тех следов и пошли по ним. Шли-шли, дошли до большого дуба. След исчез. Куница залезла на дуб. Смотрим: дуб с дуплом, есть маленькая дыра... Куница залезла в дупло. Что делать? Бьем - не выходит» («Мый изарнян пу деке кайышым. Чодыраш шуым, межа корно дене кудалам, ончем: корно гоч але у кыша. Мо кыша? Ужам: луй кыша, луй кышам тошкышым да, имньым савырен, шкенан дек кудал тольым. Пычалым ямдылышым да Йыван дене, йыжге шенгеч лектын, шолен колтышна. Саде кыша деке миен шуна да кыша почеш кайышна. Кайышна-кайышна, кугу тумо деке миен шуна. Кыша йомо. Луй тумышко кузен. Ончена: тумо к0рган, изи рож уло... Луй тумо к0ргыш пурен. Мом ышташ? Кырена - ок лек» [8]). О народно-разговорной стилевой ориентации писателя свидетельствуют разговорные выражения типа «пу деке», «шолен колтышна»; короткие предложения, характерные именно для устной речи («Кыша йомо»); слова «ончем» (смотрю), «ужам» (вижу) и вопросы «Мо кыша?» (Чей след?), «Мом ышташ?» (Что делать?), сопровождающие рассказ охотника, заостряющие внимание на самых интересных моментах и придающие ему живость и эмоциональность; слова-повторы («Кайышна-кайышна»), создающие впечатление длительности действия. Звукоподражания тоже вписываются в общий разговорный тон («Йыр-юр, йыр-юр», «Руп!»), хотя еще не являются в полной мере приемами литературно-художественного характера.

В общей стилизации речи от первого лица под устную речь автор-повествователь сливается с рассказчиком. Каких-либо мотивировок дистанциро-ванности последнего от автора нет, но элементы сказового рисунка очевидны.

Перед нами характерное явление начального этапа в истории жанра рассказа (этапа вызревания его из зарисовок и устного рассказа). Текст основан на событиях, увиденных писателем в народной жизни, рассказ интересен диалогом, услышанным в народной среде, - и в результате произведению Чавайна свойственны интонации и языковые средства, характерные для устного народного рассказа. И хотя герой-рассказчик очерчен лишь несколькими штрихами, но отчетливо переданы некоторые черты народного характера. К примеру, через детали сюжетного действия и диалога автор показывает понимание героем «языка» природы, умение в ней жить, охотиться. В то же время - и некоторую беспомощ-

ность в «торговом» людском мире - последнее особенно ясно высвечивается в диалоге, в частности, в поговорке: «Умшатлан йошкар уйым пыштен шогена, тый нелын от мошто» (дословно: «В твой рот красное масло подкладываем, а ты глотнуть не можешь»).

Перед нами фольклоризм на уровне непосредственных словесных вкраплений, а именно реминисценция, придающая диалогу важный смысл. Читатель расширяет его по ассоциации с другими марийскими поговорками с образом «уй» (масло), которые характеризуют легкость какого-либо действия или же условие для реализации чего-то: «уй дене шукшо йыдалымат кочкат» («С маслом съешь и старый лапоть»), «уй яклака, ку моклака» («Масло скользко, камень куском»), «уйлет гын, орава огеш магыре» («Колесо не шумит, если его намажешь маслом») и т.д. Порождающая это семантическое поле фраза из чавайновского текста указывает на некоторую непрактичность героя в непривычной для него обстановке, на неумение воспользоваться открывшейся перед ним возможностью.

В марийском очерке, предварявшем рождение рассказа и сосуществовавшем с ним в художественном пространстве времени, определяющая роль в организации текста принадлежала автору, который открыто репрезентировал злободневную и общественно значимую проблематику, идею. Очерки начала ХХ в. рассказывали о ведении хозяйства, воспитании детей, правилах поведения в личном и общественном быту, давали прямые практические советы. Таковы опубликованные в «Марийских календарях» очерки В. Трофимова «Что посеешь, то пожнешь, что посадишь, то соберешь» («Мом удет, тудым туредат, мом шындет, тудым погет»), в котором автор говорит о своей поездке к крестьянам Нижегородской губернии, о том, как нужно растить сад; Чарламария (И. Коведяева) «Ведение хозяйства, посев зерновых в зависимости от месяца года» («Сурткорго пашам, шурно пашам тылзе шот дене полен ыштыме нерген»), где даны практические советы по ведению домашнего хозяйства, систематизированные по месяцам года; Керебелякмария (К. Алешкина) «Умные мысли. Письма о пчелах» («Ушан ой. Мукш нерген возымо письма-шамыч») - увлекательный рассказ о бортничестве; Икумария (Г. Леонтьева) «Как воспитывать и учить ребенка» («Кузе икшывым ончаш, туныкташ кулеш») -в форме путевого очерка разговор о подходах к воспитанию детей.

Как отмечает А.Б. Есин, «стимул создания очерка - рассказать о явлении неизвестном, или мало известном, или же о таком, о котором существует поверхностное и превратное представление» [9]. Повествователь выступает в нем как бесстрастный наблюдатель, комментатор, объективный информатор или персонаж, рассказывающий о собственных приключениях и переживаниях. В этом смысле вышеназванные марийские очерки 1908-1909 годов вполне соответствовали природе данного жанра.

Информационная функция данного жанра и соответствующая ему поэтика наиболее ярко представлены в бытовом очерке В. Сави (Мухина) «С места боев» («Кредалме вер гыч», 1917). Его можно определить и как путевый очерк с элементами этнографизма. Пространственно-временная организация текста связана с описанием природы, личного и общественного быта, хозяйства земли Буковина, которые предстают последовательно, друг за другом, согласно передвижению повествователя в пространстве и времени, согласно логике его «зрительного обо-

зрения». Некоторые объекты «обозрения» с подробным описанием особенностей хозяйственной жизни подаются читателю явно с назидательной целью.

Но, как отмечает А.Е. Иванов, по своей форме эти очерки в некоторой степени приближены к рассказам [10]. Авторы стремятся к увлекательности повествования не только благодаря элементам фольклорной поэтики и разнообразным изобразительно-выразительным средствам (в описаниях быта, природы), но и введением элементов событийности (стилевая доминанта очерка - описа-тельность), диалогов, вымышленных событий и вымышленных образов, в том числе - роли повествователя (примета очерка - документальность). Это позволяет исследователю видеть в них некоторые черты жанровой поэтики рассказа.

Так, очерк Икумария не укладывается в рамки путевого очерка благодаря сквозному (организующему текст) диалогу героя-повествователя с вымышленным персонажем (ямщиком), введению двух событийных ситуаций (посещение двух семей, придерживающихся противоположных принципов воспитания детей).

Формированию жанровой поэтики рассказа способствовали также этюды. Так, в «Третью книгу для чтения» вошли познавательные по содержанию лирические этюды Чавайна, рисующие сезонные картины природы и жизнь человека в природе («Зима», «Осень», «Лето» «Весной», «Родник»), привычный крестьянский труд на земле («Сенокос», «Труд»). В них внимание читателя сосредоточено не на событийной, а на психологической стороне текста, на эмоциональном состоянии повествующего, чем подготавливаются средства для развития авторской субъективности лирического рассказа 1920-х годов.

В этюде Чавайна «Весной» (1910) эмоциональная выразительность создается с помощью обилия восклицательных знаков: «Сильно надоела холодная зима. Очень хотелось видеть весну. Теперь весна! Надо любоваться, надо радоваться! Радуется человек, радуясь, поют в чаще птицы!.. <...> Белым снегом зацвела черемуха, пахнет вкусно-вкусно» («Ятыр шерым темыш йушто теле. Шошым ужмо пешак шуо. Ынде шошо! Куанышаш, йывыртышаш! Куанен коштеш ай-деме, куанен муралта кайык чашкерлаште!.. <...> Ош лум гае ломбо пеледын, тудо тамлын-тамлын упшалтеш» [11]). Восклицания превращают семантически нейтральные предложения в окрашенную авторским мажором речь. Есть в этюдах и прямые риторические обращения в сочетании с восклицаниями - вместе они выражают радость общения повествователя с природой и своими сородичами (рассказ «Сенокос»): «Как легок воздух! Каким ароматом пахнут скошенные цветы!» («Могай куштылго южшо! Могай тамле упшан пеледыш-влак солымо кият!»); «Очень приятно, очень хорошо, очень легко душе на лугу!» («Пеш мотор, пеш сай, пеш куштылго чонлан шудолыкышто!») [12].

Другой этюд - «Осень» - открывается стилистически нейтральным описанием-зарисовкой, сухим, с датами, перечислением сезонных изменений в природе, наблюдений за ними, словно перенесенных из народного сознания в художественный текст. Постепенно описание становится образным и эмоционально окрашенным (любование красотой и спокойным ритмом природной жизни), чему во многом способствуют сравнения связанные, кстати, не только с природным миром, но и с миром индивидуально-авторского сознания («Только озимая рожь лежала, будто бархат» - «Уржа озым гына ужар бархатла койын

кия»; «грязной, мокрой осенью земля и деревья, словно уставшие от огромной работы людьми» - «лавыран, ночко шыже годым мланде, пушенге шуко пашам ыштен нойышо енла койыт» [13] [Курсив мой. - Р.К.]).

В этюде «Лето» подобную роль выполняют также эпитеты («чевер вишня»), олицетворения («мурышо писте», «нугыдо ош пеледыш тушкаште шинчалан койдымо хор шокта»), повторы («турл0-турл0», «мурен-мурен»), двучленный фразеологический оборот, основанный на ритмическом повторе («То, что начал один, заканчивает другой» - «Мом туналын иктыже, тудым пытара весыже» [14]). Лирической стилизации способствуют и фольклорные сравнения («комбыла опты-мо кылта-влак», «шудыжо пырдыж гае шога») и звукоподражания-мимемы.

Лирические этюды Чавайна свидетельствуют о том, что устный язык обогащается средствами художественной (поэтической) речи, что, собственно, и побуждало марийских исследователей называть их рассказами-этюдами. В них зарождалась марийская лирическая проза. Неудивительно и то, что литературоведы часто сближали их со стихотворениями в прозе, а некоторым из них находили стихотворные аналогии в поэтическом творчестве Чавайна. Так, А.А. Асылбаев называет этюд «Весной» «переложением стихотворения под тем же названием» [15].

В лирических этюдах складывались композиционные принципы и приемы марийской художественной прозы. Например, композиционным принципом этюда Чавайна «Родник» («Памаш») становится сравнение центрального образа с человеком доброй души, сохраняемое до самой концовки, представляющей собой обращение родника к людям: «Всем хочется пить... Любой человек хочет услышать хорошее слово, увидеть доброе дело. Поэтому сделайте так, чтобы никто не ушел без вашего доброго слова.» [16]. Так происходит в тексте символизация центрального образа рассказа: родник - это символ добра и родины.

В «Марийском календаре» за 1909 год были опубликованы фельетоны и юморески С. Чавайна: «Зять учится молиться» («Вене чоклаш тунемеш»), «Богатый зять» («Поян вене»), «Положи» («Пыште»), которые намечали комические ситуации, характеры и приемы юмористической прозы последующих десятилетий (рассказов 1920-х гг. «Кто виноват» и «Избавилась» Мичурина-Ятмана, «Иапий в Москву ездил» и «Вечу учится беречь деньги» П. Пайдуша, рассказов 1920-1930-х гг. М. Шкетана, Д. Орая, Н. Игнатьева и др.).

Все рассмотренные нами прозаические формы, предшествовавшие или сосуществовавшие с рассказом в начале ХХ в., сохраняются и в 1920-е гг., существуя в практике отдельных прозаиков параллельно с рассказом. Так, Н. Игнатьев и М. Шкетан создают очерки и фельетоны, основанные на обобщении реальных фактов и на комической ситуативности, по своей структуре часто приближенные к поэтике рассказа.

Таким образом, жанровая поэтика марийского рассказа (и других народов Поволжья) вызревала во взаимодействии с иными жанровыми формами прозы, существовавшими до него и параллельно с ним: сценами и зарисовками, очерками, этюдами, фельетонами и юморесками. В них были намечены событийность, образ повествователя, организующего текст, диалог, четко выстроенная, завершенная фабула, однолинейный сюжет, вымышленные образы, формировались изобразительно-выразительные средства художественной речи.

^^_

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См.: Ядарова, И.А. Развитие жанра очерка в марийской литературе (1900-1930-е гг.): монография / И.А. Ядарова. - Йошкар-Ола, 2008.

2. Ломидзе, Г. Чувство великой общности: статьи о советской многонациональной литературе / Г. Ломидзе. - М., 1978. - С. 50.

3. Сылнымут гамаш: революций деч ончычсо марий легенда, йомак, ойлымаш, почеламут, очерк / сост. К.К. Васин. - Йошкар-Ола, 1982. - С. 12.

4. Там же. - С. 90.

5. Там же. - С. 88.

6. Чавайн, С.Г. Возымыжо кум том дене лукталтеш / С.Г. Чавайн; сост. К.К. Васин и Г.С. Чавайн. - Т. 1: Поэзий, проза. - Йошкар-Ола, 1980. - С. 198.

7. Цит. по: Ермилова, Е.В. Истоки и формирование жанров чувашской литературы XVIII-XIX вв.: автореф. дис. .канд. филол. наук / Е.В. Ермилова. - Чебоксары, 2003. - С. 21.

8. Чавайн, С.Г. Указ. соч. С. 197-198.

9. Есин, А.Б. Литературоведение. Культурология: избр. труды / А.Б. Есин; вступ. ст. Е.В. Аверина; сост. и примеч. С.Я. Долинина. - 2-е изд., испр. - М., 2003. - С. 133.

10. Иванов, А.Е. Марий литератур: туныктышылан полыш / А.Е. Иванов. - Йошкар-Ола, 1993. - С. 30.

11. Чавайн, С.Г. Указ. соч. С. 224.

12. Там же. - С. 227.

13. Там же.

14. Там же. - С. 225.

15. Асылбаев, А.А. Сергей Чавайн: очерк жизни и творчества / А.А. Асылбаев. -Йошкар-Ола, 1963. - С. 31.

16. Чавайн, С.Г. Указ. соч. С. 221.

Поступила в редакцию 18.07.2010

R.A. Kudryavtseva

Story and other genres of minor prose

(the question of "ripening" of genre poetics in a Mari story)

The minor genres of the early Mari prose are considered in the article in terms of their influence on the genre structure of a story. Sketches, scenes, studies, satirical articles (humoresques) are shown as historical and literary context of a Mari story at the stage of its forming. Key words: Mari prose, minor genres, story, genre poetics.

Кудрявцева Раисия Алексеевна,

кандидат филологических наук, доцент, и.о. директора института финно-угроведения Марийского государственного университета

г. Йошкар-Ола E-mail: kudsebs@rambler.ru

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.