CC BY
122
УДК 801. 733
М.В.Литовченко
РАССКАЗ А.П. ЧЕХОВА «ПРИПАДОК» И ДРАМА А.С. ПУШКИНА «РУСАЛКА»: ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИАЛОГ ПРОИЗВЕДЕНИЙ
В данной статье отмечены переклички художественной системы чеховского рассказа с образной структурой драмы А.С.Пушкина «Русалка»; а также текстуальные совпадения, которые оттеняют «разность» двух героев -Васильева и Князя. Раскрывается своеобразие чеховского решения типичной «литературной» ситуации - духовное прозрение героя.
Ключевые слова: Чехов, Пушкин, сюжет, образ, традиция.
M. W.Litovchenko A.P.CHEKHOV’S STORI “FIT” (PRIPADOK) AND THE DRAMA, A.S.PUSHKINS “RUSALKA”: ART DIALOGUE OF THE LITERARY WORKS
The correlations between the literary system of Chekhov’s story and the image system of Pushkin’s drama “The Water-Nymph” are defined in this article. The textual coincidences, which emphasize the “difference” between two characters - Vasiljev and Prince, are analyzed. The originality of the Chekhov’s view of the typical “literary” situation “spiritual discovery of the person ” is disclosed.
Keywords: Chekhov, Pushkin, plot, image, tradition.
Рассказ А.П.Чехова «Припадок», написанный для сборника памяти В.М.Гаршина, художественно ориентирован на различные литературные традиции: во-первых, он создан по сюжетной модели гаршинского социально-психологического рассказа, а во-вторых, он актуализирует более отдаленную по времени - пушкинскую художественную традицию. Лейтмотивом в «Припадке» звучат слова из двух монологов Князя, героя драмы А.С.Пушкина «Русалка» и одноименной оперы А.С.Даргомыжского.
В своем творчестве Чехов неоднократно обращался к символике пушкинской драмы. Например, Костя Треплев образно соотносит «чайку», Нину Заречную, с «вороном» - безумным Мельником. Русалочий мотив звучит и в другой чеховской пьесе - «Леший», через сравнение Елены Андреевны с мифологической чарующей красавицей. В этом ряду произведений можно назвать и рассказ «Неприятность», в котором образ русалки лишь упомянут, причем, скорее, в ироническом значении.
Образная система «Русалки» занимала важное место в художественном сознании Чехова. Об этом свидетельствуют и его письма, где достаточно часто встречаются пушкинские строки: «Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила» [6, с.74; 302]. Эти строки были усвоены писателем настолько глубоко и личностно, что постепенно стали своеобразным афоризмом, к которому Чехов обращался в самых разных жизненных ситуациях.
Для творческой истории рассказа «Припадок», создававшегося осенью 1888 года, имеет значение летняя поездка Чехова к Линтваревым. Эта семья пригласила писателя провести лето на Украине, в имении Лука Сумского уезда, на берегу реки Псел. 30 мая 1888 года Чехов писал А.С.Суворину: «...недалеко от меня имеется даже такой заезженный шаблон, как водяная мельница (о 16 колесах) с мельником и его дочкой, которая всегда сидит у окна и, по-видимому, чего-то ждет. Все, что я теперь вижу и слышу, мне кажется, давно уже знакомо мне по старинным повестям и сказкам <...> Каждый день я езжу в лодке на мельницу» [5, с.277]. Лука оказалась настоящим волшебным царством. Поэтический пейзаж «Русалки», ее герои, обстановка - все это наяву предстало перед глазами Чехова. Украинская природа, овеянная народными песнями, легендами, поверьями, оживила в памяти писателя широкий спектр литературных ассоциаций, и прежде всего связанных с пушкинской стихотворной драмой.
Важнейшее значение имеет специфика функционирования пушкинской цитаты в чеховском тексте. Поэтические строки из «Русалки» звучат в рассказе «Припадок» четыре раза - на протяжении первых пяти глав, причем они введены в ситуацию пения, что у Чехова всегда глубоко символично (вспомним, например, романс «Ночь» в повести «Три года» и рассказе «Ионыч»). Смысловой комплекс «литература и музыка», как правило, отмечает фрагменты текста, где концентрируется особая энергия переживания, и формирует определенное настроение и эмоциональный тон. Музыкальная фраза Пушкина - Даргомыжского являет собой образец эстетического совершенства и высокой гармонии, которая «созвучна» описанию первого снега в рассказе. Не случайно, картины снежного пейзажа непосредственно предшествуют ситуации пения, создавая соответствующую эмоциональную атмосферу. Это возвышенное восприятие «белого, молодого, пушистого снега» символически противостоит словам одного из приятелей - медика, выражающего неприязнь ко всяческой рефлексии: «Пожалуйста, без философии! Водка дана, чтобы пить ее, осетрина - чтобы есть <...>, снег - чтобы ходить по нем» [7, с.200].
Ряд художественных деталей указывает на особое положение Васильева среди его друзей. Так, по пути в Соболев переулок начинает петь медик, которому «подтягивает» художник. Васильев присоединяется к ним не сразу, но когда он вступает, голоса приятелей сразу начинают звучать вразнобой, не в такт друг другу. Любопытно и то отличие, которое характеризует манеру Васильева и медика: Майер поет «громко», а Васильев - «вполголоса». Данная деталь по-своему указывает на особенности духовного склада главного героя, который одержим рефлексией, «сторожит <...> каждое свое слово, мнителен, осторожен» [7, с.200]. Эта существенная черта отдаляет Васильева от его уверенных в себе товарищей: он и восхищается ими, и по-хорошему завидует, сознавая при этом свою исключительность в их кругу.
Медик и художник являются убежденными «реалистами», которые принимают жизнь с ее действительным порядком вещей, не терзаясь ее противоречиями. Васильев же демонстрирует «максималистское» отношение к миру, причем знание отдельных сторон жизни почерпнуто им исключительно из книг. Его представления о Соболевом переулке насквозь «литературны». Например, он воображает «погибшую женщину» в некоем литературно-романтическом ключе: «Неведомая блондинка или брюнетка наверное будет с распущенными волосами и в белой ночной кофточке; она испугается света, страшно сконфузится. » [7, с. 202]. Любопытно, что некоторые детали этого описания (распущенные волосы, белая одежда) вызывают ассоциации с традиционным мифологическим образом русалки. Литературный источник имеет и «где-то вычитанная» Васильевым история падшей женщины, которая отравилась, «считая себя недостойною» стать женой «чистого и самоотверженного» человека. (Кстати, через эту историю в чеховский рассказ входит мотив самоубийства, имеющий важное значение в сюжете пушкинской драмы, где гибель дочери Мельника вызвала ее чудесное превращение в Русалку).
Однако то, с чем сталкивается Васильев в реальной действительности, резко расходится с его книжными представлениями. Печальная тональность пушкинских строк, грустное пение медика («“Вот мельница. Она уж развалилась.”, - повторил медик, <...> грустно покачивая головою») [7, с.200] -вступает в эмоциональное столкновение с «веселыми звуками роялей и скрипок» [7, с.202]. Гармонии «Русалки» Пушкина и Даргомыжского противостоит какофония, царящая в Соболевом переулке. Символом этой «звуковой путаницы» является образ «невидимого оркестра», который настраивается «где-то в потемках, над крышами». Вместо воображаемых «темных комнат» Васильев видит ярко освещенные окна и попадает в «ярко освещенную комнату» [7, с.203]. Вместо возвышенной трагической истории любви он узнает про «роман с бухгалтером и бельем на пятьдесят рублей» [7, с.210]. Реальные любовные истории «погибших женщин» потрясают Васильева, вызывают в нем отвращение своей пошлостью. Может быть, не случайно в тексте дается указание на число посещенных домов: «После того, как он побывал в восьми домах.» [7, с.206] - «Сходим еще в один, и будь они прокляты.» [7, с.208]. Эти девять домов воспринимаются Васильевым словно круги ада, хождение по которым доставляет ему нестерпимые страдания.
На первый взгляд, символическая связь двух текстов - чеховского и пушкинского - представляет сопоставление исключительно по контрасту. Однако при этом можно обнаружить и своеобразные сюжетные переклички. В данном аспекте интерес представляет образ Князя. Духовная эволюция, которую переживает этот герой на протяжении драмы, связана с пробуждением его совести, о чем свидетельствуют два ключевых монолога. З.С.Паперный указывает на их принципиальное отличие: в первом монологе («Знакомые, печальные места.») «звучат мотивы гибели и запустения: развалившаяся мельница, остановившийся жернов, заглохшая тропинка» [1, с.19]. После встречи с безумным Мельником направление мыслей Князя меняется: старик воспринимается им как живой укор, как свидетельство трагедии, виновником которой он явился. Убогий вид Мельника вызывает его раскаяние («И этому все я виною! <.> /Старик несчастный! вид его во мне /Раскаянья все муки растравил!») [2, с.207-208]. Во втором монологе - «Невольно к этим грустным берегам.» - звучит голос пробудившейся совести: «Печальные, печальные мечты /Вчерашняя мне встреча оживила» [2, с.212]. Вновь напоминает о себе «любимая, хоть горестная повесть», «свободная, кипящая любовь».
М.Л.Семанова характеризует Васильева как «героя с пробуждающимся сознанием» [3, с.64]. Он изображен Чеховым в момент наивысшего напряжения всех духовных сил, когда происходит перемена в его мировосприятии, крах его книжных представлений. Эмоциональным фоном проходит в рассказе мотив вины, стыда у Васильева, готового взять на себя часть ответственности за страшное зло. Слова «стыдно», «неловко», «совестно» являются ключевыми в картине духовной жизни героя. Нравственные муки Васильева связаны не с раскаянием в собственной вине, а с обостренным восприятием уродливых сторон действительности. Пространные внутренние монологи Васильева отчасти перекликаются с монологами пушкинского героя, поскольку отражают крайнюю степень взволнованности и мучительную рефлексию.
Васильев переживает глубокое нравственное потрясение, которое требует действенных поисков выхода, немедленного решения проблемы. Однако настойчивые поиски не приводят ни к какому результату; следом за ними вскоре наступает «утомление». Чехов анализирует не только сильные личностные стороны своего героя (сострадательность, эмоциональная отзывчивость, чуткость), но и некоторую слабость его характера. Действительно, с самого начала рассказа Васильев выступает как бы в положении «ведомого»: он не хочет идти в Соболев переулок, но затем уступает уговорам приятелей и соглашается. Друзья ведут его к доктору, обращаясь с ним, как с больным ребенком («Художник и медик дрожащими руками одели Васильева и вывели его на улицу») [7, с.219]. Не случайно, в рассказе настойчиво повторяются слова: «страх», «трус», «трусить», - что в определенной мере отражает его безволие, отсутствие внутренней цельности. Чеховский герой - человек душевно тонкий, глубоко чувствующий, но в то же время не способный на реальный поступок. Это еще более усиливает чувство одиночества, которое терзает Васильева. Кстати, такие черты, как нерешительность, отчужденность от окружающих людей, характерны для пушкинского героя. Его приводит в раздражение опека Княгини: «Несносна /Ее заботливость! иль я ребенок, /Что шагу мне ступить нельзя без няньки?» [2, с.208].
В сюжете «Русалки» важную роль играет тема безумия, которая имеет прямое отношение и к образу чеховского героя. Мельник появляется перед Князем в жалком облике, «в лохмотьях и полунагой» [2, с. 205]. Вид чеховского героя страшен: он встретил своих друзей «в разодранной рубахе и с искусанными руками», «метался по комнате и стонал от боли» [7, с.219]. Слово «припадок» прежде всего обозначает мучительное состояние, опасную вспышку болезни. Е.Д.Толстая считает, что чеховский рассказ представляет «своего рода художественное исследование пружин психического заболевания» [4, с. 153].
В описании «припадка» возникает мотив самоубийства, который вновь обращает к символике пушкинской драмы. Возможность самоубийства в какой-то момент воспринимается Васильевым как реальный выход. Ему кажется, что черная вода Яузы даст ему избавление от нестерпимых душевных страданий: «.он нагнулся через перила моста и поглядел вниз, на черную, бурливую Яузу, и ему захотелось броситься вниз головой, не из отвращения к жизни, не ради самоубийства, а чтобы хотя ушибиться и одною болью отвлечь другую» [7, с.219]. Однако трагический исход сразу же отвергается чеховским героем.
Противоборство «поэзии» и «прозы» к финалу усиливается: начиная с VI главы, в рассказе исчезают строки «Русалки», не звучит музыка Даргомыжского. Тем не менее, красота высокого искусства - это главное, что объединяет всех: и Васильева, и его приятелей, и прохожих, которые эмоционально откликаются на пение медика («Он <...> запел громко и так хорошо, что на него оглянулись прохожие») [7, с.200]. Пушкинские строки помогают проникнуть в художественную концепцию Чехова, постичь вечные ценности: красоту, природу, любовь, радость человеческого общения.
Литература
1. Паперный, З.С. «Леший» и «Русалка» // Чеховские чтения в Ялте: Чехов и русская литература. — М.: Книга, 1978. — С. 16-21.
2. Пушкин, А.С. Полное собр. соч.: В 17 т. - М.: Наука, 1994 - 1996. - Т. 7. - 360 с.
3. Семанова, М.Л. Рассказ о «человеке гаршинской закваски» // Чехов и его время. — М.: Наука, 1977. — С. 62 - 84.
4. Толстая, Е.Д. Поэтика раздражения. — М.: РГГУ, 2002. - 366 с.
5. Чехов, А.П. Полное собр. соч. и писем: В 30 т. - М.: Наука, 1974 - 1983. — Письма: В 12 т. — Т.2. - 584
с
6. Чехов, А.П. Полное собр. соч. и писем: В 30 т. - М.: Наука, 1974 - 1983. — Письма: В 12 т. — Т.5. - 628
с
7. Чехов, А.П. Полное собр. соч. и писем: В 30 т. - М.: Наука, 1974 - 1983. — Соч.: В 18 т. — Т.7. - 733 с.
