CC BY
570
М.Ч. Ларионова (Ростов-на-Дону) ORCID ГО: 0000-0002-2955-2621
ПЬЕСА А.П. ЧЕХОВА «ЧАЙКА»:
литературные вопросы и фольклорные ответы
Публикация подготовлена в рамках реализации ГЗ ЮНЦ РАН на 2018 г., № госрегистрации проекта АААА-А16-116012610049-3
Аннотация. Фольклор и литература образуют систему - русскую художественную словесность. Многие вопросы, рождаемые литературным произведением, могут быть разрешены с привлечением фольклорного материала. В основу сюжета пьесы А.П. Чехова «Чайка» легла реальная история драматической любви и попытки самоубийства художника И. Левитана. Однако, несмотря на множество работ, посвященных «Чайке», многие вопросы остаются дискуссионными. Главные из них - кто из героев является «чайкой», каков символический смысл этого образа и почему для художественного высказывания, в основе которого лежат реальные события, драматург избрал именно такой символический язык. Новизна авторского подхода к проблеме в статье заключается в стремлении рассмотреть пьесу с точки зрения традиционной культуры и фольклора. Такой подход заставляет присоединиться к тем исследователям, кто полагает, что чайка -образ-символ и что она символически связана именно с Ниной Заречной. Нину часто сравнивают с героиней драмы Пушкина «Русалка» и с Ларисой и Катериной А.Н. Островского. Среди названных образов нет ни одной актрисы. Зато их объединяет мотив погубленной женской судьбы. Сюжет о погубленной девушке реализуется в народных сказках и в комплексе народных представлений о русалках, в той его части, которая считает русалками девушек, утопившихся от несчастной любви. Это возможный фольклорный «ключ» к интерпретации пьесы Чехова. В структуре образа Нины присутствуют как «чаечные», так и «русалочьи» мотивы. Птица - это характерный для свадебной поэзии образ девушки-невесты. В волшебной сказке птичий облик часто имеет чудесная супруга героя, его волшебная помощница или жертва злого колдовства. В южнорусских народных песнях, хорошо известных писателю, распространен сюжет о чайке, оплакивающей своих птенцов. На русском Севере бытовали представления, что чайкой стала дочь, проклятая отцом за то, что не уберегла свою девичью честь. Так мотив погубленной девушки объединяет народные поверья о чайке и русалке. Автор приходит к следующим выводам. Редуцированный сюжет о погубленной девушке, содержащийся в свернутом виде в образе-символе чайки (русалки), восполняет пробел в два года между третьим и четвертым действиями, компенсируя недостаток событий, переводя их во внесценический план. При общей тенденции пьес Чехова к децентрализации, к отказу от одного главного героя, что неоднократно отмечалось чеховедами, главный образ-символ изнутри воссоединяет пьесу «Чайка», придает ей целостность. Образы и мотивы «чайки», «русалки» и «смерти», соединенные в чеховской героине, образуют единое смысловое пространство.
Ключевые слова: Чехов; «Чайка»; символ; фольклор.
M.Ch. Larionova (Rostov-on-Don) ORCID ID: 0000-0002-2955-2621
The Play of A.P. Chekhov "The Seagull": Literary Questions and Folk Answers
Abstract. Folklore and literature form the system - the Russian art literature. Many questions which are given by the literary work can be resolved with bringing in of folklore material. In a basis of a plot of the play of A.P. Chekhov "The Seagull" laid down a real story of drama love and attempt of suicide of the artist I. Levitan. However, despite a set of the works devoted to "The Seagull", many questions remain controversial. Main of them - which of heroes is "seagull" what symbolical sense of this image and why for the art statement which cornerstone real events are the playwright chose such symbolical language. The view of the play from the point of view of traditional culture and folklore forces to join those researchers who believe that a seagull - an image-symbol and that it is symbolically connected with Nina Zarechnaya. Nina is often compared to the heroine of the drama of Pushkin's "Mermaid" and to A.N. Ostrovsky's heroines Larisa and Katerina. Among the called images there is no actress. But they are united by motive of the ruined feminine destiny. The plot about the ruined life os a girl is implemented in national fairy tales and in a complex of national ideas of mermaids, in that its part which considers mermaids of the girls drowned from unfortunate love. It is possible folklore "key" to interpretation of Chekhov's play. At structure of Nina's image there are both "seagull", and "mermaid" motives. The bird is an image of the girl bride, characteristic of wedding poetry. In the magic fairy tale the wonderful spouse of the hero, his magic assistant or the victim of evil sorcery often has bird's shape. In the South Russian national songs, well-known to the writer, the plot about the seagull mourning the baby birds is widespread. In the North of Russia there were representations that the daughter cursed by the father for the fact that she did not save the maiden honor became a seagull. So the motive of the ruined girl unites national beliefs about a seagull and the mermaid. The reduced plot about the ruined girl which is contained in the curtailed look in an image-symbol of a seagull (mermaid) meets a gap in two years between the third and fourth actions, compensating a lack of events, transferring them to the extra scenic plan. At the general tendency of Chekhov's plays to decentralization, to refusal of one main character that it was repeatedly noted by Chekhov scolars the main image-symbol reunites the play "The Seagull" from within, gives it integrity. The images and motives of "seagull", "mermaid" and "death" connected in the Chekhovian heroine form uniform semantic space.
Key words: Chekhov; "The Seagull"; symbol; folklore.
В предисловии к книге Д.Н. Медриша «Литература и фольклорная традиция. Вопросы поэтики» Б.Ф. Егоров, соглашаясь с основными выводами монографии и предложенной в ней методологией, заметил, что фольклор и литература, будучи сложными системами, могут быть по-настоящему осознаны лишь извне, со стороны, как подсистемы системы более высокого ранга - русской художественной словесности [Егоров 1980, 3-4].
Новый филологический вестник. 2018. №2(45). --
Помимо типологической и структурной общности фольклора и литературы, это означает, что многие вопросы, рождаемые литературным произведением, могут быть разрешены с привлечением фольклорного материала, создающего в индивидуально-авторском тексте своего рода скрытый сюжет. Это положение в значительной степени применимо к творчеству А.П. Чехова, в котором традиционная народная культура отражена главным образом в виде представлений, «ментефактов», и гораздо меньше - в виде сюжетных и образных фольклорных заимствований.
Замысел «Чайки» оформился у писателя в Мелихове под влиянием истории драматической любви и попытки самоубийства И. Левитана, о чем, со ссылками на воспоминания очевидцев и специальные исследования, говорят комментаторы пьесы в 30-томном собрании сочинений и писем А.П. Чехова [Чехов 1978, XIII, 358-359]. К биографическим истокам «Чайки» обратился и Ю.А. Бычков [Бычков 2001, 7-18].
Однако, несмотря на множество работ, посвященных «Чайке», на выпуск двух книг с символическими названиями [Чеховиана. Полет «Чайки» 2001], [«Чайка». Продолжение полета 2016], многие вопросы остаются дискуссионными. Главные из них - кто из героев является «чайкой», каков символический смысл этого образа и почему для художественного высказывания, в основе которого лежат реальные события, драматург избрал именно такой символический язык. В настоящей статье предлагается взглянуть на пьесу с точки зрения традиционной культуры и фольклора, в соответствии с мнением Е. Фарыно, что за чеховскими мотивами стоят «скорее мифологемы народной культуры, чем просто реалистические детали бытового уровня» ^агупо 1999, 33].
Ответ на первый вопрос дан в самой пьесе Ниной Заречной: «... вот эта чайка тоже, по-видимому, символ, но, простите, я не понимаю <.> Я слишком проста, чтобы понимать вас» [Чехов 1978, XIII, 27]. Думается, к Нине могут присоединиться многие читатели и исследователи. Все-таки речь идет не о лебеде, журавле или другой птице, устойчиво связанной в национальном сознании с чистотой, свободным полетом и наделенной иными положительными коннотациями. Чайка, вечно прожорливая, шумная (это знакомо всем приводным жителям), да еще бессмысленно убитая, да еще преподнесенная любимой девушке!!! - это, действительно, слишком сложно для понимания.
В этом эпизоде «по-видимому, символом» чайка делается потому, что кладется к ногам Нины Константином Треплевым, начинающим писателем-символистом, который вкупе с другим писателем - рутинером, традиционалистом - еще больше запутывает дело. Убив чайку, Треплев предвидит, что скоро таким же образом убьет самого себя. Значит, он станет «чайкой». Однако Тригорин связывает убитую птицу с Ниной: «молодая девушка, как вы», «любит озеро, как чайка, и счастлива, и свободна, как чайка» [Чехов 1978, XIII, 31]. Это перекликается с Ниниными словами: «меня тянет к озеру, как чайку.» [Чехов 1978, XIII, 10]. Но пришел человек и от нечего делать погубил девушку-чайку, как Тригорин. В конце
пьесы чайка-Нина откажется от своей «чаечной» природы и судьбы: «Я -чайка. Нет, не то...» [Чехов 1978, XIII, 58], а Треплев убьет себя, как чайку. Так Нина или Треплев? Символ или не символ?
Это противоречие осознают все чеховеды. Одни возражают против сведения какого-либо героя к этому символическому образу: «это слово относится не только к другим персонажам ..., но также и к идеям и ценностям, частично охватывающим человечество в целом. другими словами, вопрос здесь не только в том, «кто является "чайкой"?» (или «кого может репрезентировать "чайка"?»), но также и главным образом, «что является "чайкой"?» (или «что может репрезентировать "чайка"?») [Голомб 2016, 87]. Другие, напротив, ассоциируют с чайкой почти всех действующих лиц пьесы: «все хотят носить звание Чайки и, как могут, пытаются добиться этого звания своими поступками и поведением, на худой конец, своими помыслами и намерениями» [Гульченко 2016, 90].
Действительно, «в символичности этого образа было что-то непривычное, озадачивающее», - заметил З. Паперный [Паперный 1980, 37]. Для большинства ученых символический смысл чайки связан с «беспокойными и бескорыстными поисками нового и чистого, свежего в искусстве», с «тревожной, отвергающей душевное благополучие и успокоенность любовью» [Паперный 1980, 34-35].
В своих суждениях исследователи опираются на слова персонажей пьесы, доверять которым можно с большой осторожностью. Ведь Чехов не присоединяется полностью ни к одному из них: «Чайка» написана в поисках новых путей в искусстве, в скрытой полемике и с символистами, и с традиционалистами. Не мистифицирует ли Чехов читателя, заставляя поверить своим героям, которых А.П. Кузичева метко назвала «не путниками, а путаниками» [Кузичева 2002, 60], не является ли образ-символ чайки формой литературной игры, так характерной для чеховского творчества, «профанирующим символом» [Шатин 1993, 297]? Возможно, задавая установку на символическое восприятие образа, писатель тут же разрушает привычные пути смыслообразования символа, поиска его значений в ближайшем контексте, в нашем случае «внутри» пьесы. Если «Чайка» написана о людях искусства, то и семантика символа связана с искусством; если Нина Заречная актриса, то и чайка символизирует ее творческий полет и поиски путей в искусстве. Однако, по верному замечанию исследователя, чеховский художественная мысль движется «не за счет стандартных или построенных по их образцу решений, а за счет парадоксального изменения реакции» [Васильева 2004, 29].
Тем не менее, мы присоединяемся к тем, кто полагает, что чайка - образ-символ и что она символически связана именно с Ниной Заречной. За аргументами обратимся к народной традиции.
В работах о пьесе А.П. Чехова микросюжет о девушке-чайке сравнивают с драмой Пушкина «Русалка», с судьбой героинь А.Н. Островского Ларисы и Катерины. Заметим, среди названных женских образов нет ни одной актрисы. Зато с ними Нину объединяет мотив погубленной женской
судьбы, который в фольклоре и литературе «ассоциируется с образом загубленной вольной птицы» [Головачева 2001, 23], см. также [Головачева 2005]. Исследователи подтверждают эти аналогии именем Ларисы - чайки, вопросом Катерины, почему люди не летают, как птицы, и ее рассказом о жизни в родительском доме, как птички на воле.
Особенно важно и интересно для подтверждения наших мыслей сопоставление Нины с героиней пушкинской «Русалки» и Ларисой и Катериной Островского. Дочь мельника, завлеченная, обманутая и брошенная своим любовником-князем, носящая под сердцем его ребенка, утопилась в Днепре, стала русалкой, но после смерти загадочным образом появилась на свадьбе, смутив его покой. Лариса Огудалова, завлеченная, обманутая и брошенная своим любовником Паратовым, умирает на его глазах, разрушая его уверенность в собственной правоте и вседозволенности. Катерина Кабанова, завлеченная, обманутая и брошенная своим любовником Борисом, утопилась в Волге. Нина Заречная, завлеченная, обманутая и брошенная своим любовником Тригориным, потерявшая его ребенка, неожиданно появляется в доме, куда успокоившийся и все забывший погубитель приезжает со своей постоянной «женой», но она не хочет тревожить его покой. Нетрудно заметить мотивно-образное родство этих произведений. Чайка здесь оказывается «символом чистоты, молодости свежести, любви, невозвратимо уходящей или гибнущей» [Катаев 1989, 191].
Правда, Лариса и Катерина сюжетно не обретают посмертного существования. Однако первая и так уже «чайка», а образ второй тесно связан с русальей обрядностью и временем смерти (Семик), и образами ее последнего монолога (в ее описании могилы дерево, дождик и трава приобретают мифоритуальное значение), как мы показали ранее [Ларионова 2006, 80-82]. Нина в пьесе не умирает, но получает новую жизнь, с новыми целью и смыслом.
Сюжет о погубленной девушке имеет архетипическое происхождение и реализуется в народных сказках о похищении царевны змеем (Кощеем, нечистой силой) и спасении ее героем [Афанасьев 1984-1985, №№ 131, 159 и др.], а также в комплексе народных представлений о русалках, точнее, в той его части, которая считает русалками девушек, утопившихся от несчастной любви. Таким образом, мы пришли к возможному фольклорному «ключу» к интерпретации пьесы Чехова.
В структуре образа Нины присутствуют как «чаечные», так и «русалочьи» мотивы. С точки зрения мифологии и фольклора, в этом нет противоречия. Птица - это характерный для свадебной поэзии и сказки образ девушки-невесты. «Чаечкой» называет невесту белорусская свадебная песня [Гура 1997, 729]. В волшебной сказке птичий облик часто имеет чудесная супруга героя, его волшебная помощница или жертва злого колдовства. В южнорусских (малороссийских) народных песнях, хорошо известных писателю, распространен сюжет о чайке, оплакивающей своих птенцов [Спачиль 2011, 15-22]. На русском Севере бытовали представления, что чайкой стала дочь, проклятая отцом за то, что не уберегла свою девичью
честь [Гура 1997, 59]. Так мотив погубленной девушки объединяет народные поверья о чайке и русалке.
Ученые-чеховеды неоднократно обращали внимание на связь образа Нины с водой. Множественность символических значений, заложенных в образе Нины, остроумно отметил японский исследователь Т. Сасаки: «В глазах читателей, казалось бы Нину погубил Тригорин, который любит удить рыбу. В отношении Тригорина Нина не чайка, а рыба. (Тогда чайка - Тригорин? Вот еще загадка чеховской пьесы! - М.Л.) А чайку подстрелил Треплев. Нина должна была бы воскликнуть после фразы "Нет, не то...": ."я - рыба" или "я - голавль", если ее погубил Тригорин» [Сасаки 2001, 249]. «Озерной девой», то есть в европейской культуре - ундиной, русалкой, назвала чеховскую героиню Н.И. Ищук-Фадеева, обратив внимание, что «Тригорин воспринимает Нину только в контексте озера, ибо она, как чайка, свободна и счастлива может быть только у озера» [Ищук-Фадеева 2001, 222-223]. Фамилия Нины - Заречная, водная преграда в мифологии и фольклоре разделяет «этот» и «иной» миры. «Своим» для Нины является не мир усадьбы Аркадиной, потому что именно там она будет погублена и станет чайкой-русалкой, а дом ее матери, откуда она постепенно вытесняется отцом и мачехой - еще один сказочный сюжет: мачеха и под ее влиянием отец избавляются от дочери от первого брака. В народных сказках падчерицу отправляют в хтонический мир - лес, колодец,- где она вознаграждается за доброту и кротость. Кроткая и послушная отцу Нина, попав в «иной», мир едва не погибает. Примечательно, что первый раз в пьесе она «появляется во всем белом - знак как чистоты, так и смерти» [Ищук-Фадеева 2001, 226]. Связь образа Нины со Смертью была отмечена А.Г. Головачевой [Головачева 1996, 187]. Еще определеннее выразился В.Я. Звиняцковский: «любимая женщина в саване, ставшая "мировой душой" и пахнущая серой, - невообразимая проделка русского гения» [Звиняцковский 1996, 28]. Это нарушение сказочного канона сближает Нину с панночкой, героиней повести Гоголя, живущей у озера, погубленной мачехой и отцом, изгнанной из родного дома и ставшей русалкой. Одним из обликов русалки является птица [Власова 1998, 451], [Новичкова 1995, 484]. С другой стороны, птица - это традиционная метафора отлетевшей от тела души.
И все же больше всего в структуре образа Нины именно «русалочьих» примет. В народной традиции временем актуализации русалок в мире людей считаются лето и осень - именно в это время происходит действие пьесы. Причем появляются они обычно в полдень или поздним вечером [Зеленин 1995, 189]. В первом действии Нина приезжает, когда «красное небо» и «уже начинает восходить луна» [Чехов 1978, XIII, 9]. Во втором действии события разворачиваются в полдень. В третьем - около полудня: Сорин «приказал подавать лошадей к часу» [Чехов 1978, XIII, 35]. В четвертом действии - опять вечер, на озере волны, как следует из реплики Маши [Чехов 1978, XIII, 45]. Поднимать волны в бурю - одно из проявлений русалок [Зеленин 1995, 159]. В такие вечера и ночи русалки стучат в
окна и жалобно плачут. В начале четвертого действия Медведенко говорит, что слышал чей-то плач в саду, возле театра, «безобразного, как скелет» [Чехов 1978, XIII, 45], затем Нина стучит в окно кабинета Треплева, который заворожен ею, как только мужчина может быть заворожен русалкой, до такой степени, что готов все бросить и уехать с ней, переместиться в ее мир, как Князь в опере Даргомыжского по пьесе Пушкина. Монолог Нины в последнем действии текстуально перекликается с репликой дочери мельника - будущей Русалки - в пушкинской пьесе. Та тоже не может собраться с мыслями, забывает, что хотела сказать, прерывает речь словами «нет, не то.» и, наконец, говорит о своем и Князя ребенке.
Русалки в народной мифологии связаны с лошадьми и даже обладают «лошадиными» чертами [Агапкина 2002, 358]. Они имеют обыкновение загонять лошадей до смерти. Нина появляется впервые на лошадях («я гнала лошадей, гнала» [Чехов 1978, XIII, 9]), в последнем действии лошади ее стоят у калитки. Излишне напоминать, что кони в фольклоре являются перевозчиками в мир мертвых.
Итак, чайка в пьесе - это не просто материальный предмет, убитая птица. Это символ, причем символ мифопоэтический. Его структура и семантика не исчерпываются только событийным рядом пьесы, ее собственно литературным полем. Интерпретация этого символа, как и всякого другого, оказывается плодотворной в контексте народной мифологии и фольклора - родной для всякого русского писателя культурной среды.
Редуцированный сюжет о погубленной девушке, содержащийся в свернутом виде в образе-символе чайки (русалки), восполняет пробел в два года между третьим и четвертым действиями, компенсируя недостаток событий, переводя их во внесценический план, который «чрезвычайно обостряет развитие образов действующих лиц» [Паперный 1980, 41].
При общей тенденции пьес Чехова к децентрализации, к отказу от одного главного героя, что неоднократно отмечалось чеховедами, главный образ-символ изнутри воссоединяет пьесу «Чайка», придает ей целостность. Образы и мотивы «чайки», «русалки» и «смерти», соединенные в чеховской героине, образуют единое смысловое пространство.
ЛИТЕРАТУРА
1. Агапкина Т. А. Мифопоэтические основы славянского народного календаря. Весенне-летний цикл. М., 2002.
2. Афанасьев А.Н. Народные русские сказки: в 3 т. М., 1984-1985.
3. Бычков Ю.А. «Чайка» и «течение мелиховской жизни» // Чеховиана. Полет «Чайки». М., 2001. С. 7-18.
4. Васильева Г.М. «Фауст» И.-В. Гете в прозе А.П. Чехова // Век после Чехова. М., 2004. С. 28-30.
5. Власова М. Русские суеверия: энциклопедический словарь. СПб., 1998.
6. Головачева А.Г. «Декадент» Треплев и бледная луна // Чеховиана. Чехов и «серебряный век». М., 1996. С. 186-194.
7. Головачева А.Г. Пушкин, Чехов и другие: поэтика литературного диалога. Симферополь, 2005.
8. Головачева А.Г. «Сюжет для небольшого рассказа...» // Чеховиана. Полет «Чайки». М., 2001. С. 19-35.
9. Голомб Г. Полет чайки сквозь текст пьесы: пример чеховской сдержанности // «Чайка». Продолжение полета. М., 2016. С. 82-88.
10. Гульченко В.В. Сколько Чаек в чеховской «Чайке», или Семь персонажей в поисках автора // «Чайка». Продолжение полета. М., 2016. С. 89-102.
11. Гура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997.
12. Егоров Б.Ф. Предисловие // Медриш Д.Н. Литература и фольклорная традиция: вопросы поэтики. Саратов, 1980. С. 3-5.
13. Звиняцковский В.Я. Чехов и стиль модерн // Чеховиана. Чехов и «серебряный век». М., 1996. С. 23-30.
14. Зеленин Д.К. Избранные труды. Очерки русской мифологии: умершие неестественной смертью и русалки. М., 1995.
15. Ищук-Фадеева Н.И. «Чайка» А.П. Чехова: миф, обряд, жанр // Чеховиана. Полет «Чайки». М., 2001. С. 221-231.
16. Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М., 1989.
17. Кузичева А.П. «Вечные образы» русской классики или герой какого времени? // XIX век: целостность и процесс. Вопросы взаимодействия искусств. М., 2002. С. 55-62.
18. Ларионова М.Ч. Миф, сказка и обряд в русской литературе XIX века. Ростов-на-Дону, 2006.
19. Новичкова Т. А. Русский демонологический словарь. СПб., 1995.
20. Паперный З. «Чайка» А.П. Чехова. М., 1980.
21. Сасаки Т. Охотник и рыбак в чеховской «Чайке» // Чеховиана. Полет «Чайки». М., 2001. С. 249-257.
22. Спачиль О.В. Чумацкий фольклор как один из источников названия пьесы А.П. Чехова «Чайка» // Современные направления теоретических и прикладных исследований. Т. 25. Философия и филология. Одесса, 2011. С. 15-22.
23. «Чайка». Продолжение полета. М., 2016.
24. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 18 т. Т. 13. М., 1978.
25. Чеховиана. Полет «Чайки». М., 2001.
26. Шатин Ю.В. Профанирующий символ // О поэтике А.П. Чехова. Иркутск, 1993. С. 296-297.
27. Faryno J. К невостребованной мифологемике «Лошадиной фамилии» Чехова // Literatura rosyjska przelomu XIX i XX wieku; рod red. E. Biemat i T. Bogdanowicza. Gdansk, 1999. S. 28-38.
REFERENCES
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Bychkov Yu.A. "Chayka" i "techenie melikhovskoy zhizni" ["The Seagull" and
"Current of Melikhov's Life"]. Chekhoviana. Polet "Chayki" [Chekhoviana. Flight of "The Seagull"]. Moscow, 2001, pp. 7-18. (In Russian).
2. Egorov B.F. Predislovie [Introduction]. Medrish D.N. Literatura i fol'klornaya traditsiya: voprosy poetiki [Literature and Folklore Tradition: Poetics Questions]. Saratov, 1980, pp. 3-5. (In Russian).
3. Faryno J. K nevostrebovannoy mifologemike "Loshadinoy familii" Chekhova [To an Unclaimed Mifologemiks of Chekhov's "A horse Surname"]. Biemat E., Bogdanowicz T. (eds.). Literatura rosyjska przelomu 19 i 20 wieku. Gdansk, 1999, pp. 28-38. (In Russian).
4. Golovacheva A.G. "Dekadent" Treplev i blednaya luna ["Decadent" Treplev and a Pale Moon]. Chekhoviana. Chekhov i "serebryanyy vek" [Chekhoviana. Chekhov and a "Silver Age"]. Moscow, 1996, pp. 186-194. (In Russian).
5. Golovacheva A.G. "Syuzhet dlya nebol'shogo rasskaza..." ["A Plot for the Small Story."]. Chekhoviana. Polet "Chayki" [Chekhoviana. Flight of "The Seagull"]. Moscow, 2001, pp. 19-35. (In Russian).
6. Golomb G. Polet chayki skvoz' tekst p'esy: primer chekhovskoy sderzhannosti [Flight of a Seagull through the Text of the Play: Example of Chekhovian Restraint]. "Chayka". Prodolzheniepoleta ["The Seagull". Flight Continuation]. Moscow, 2016, pp. 82-88. (In Russian).
7. Gul'chenko V.V. Skol'ko Chaek v chekhovskoy "Chayke", ili Sem' person-azhey v poiskakh avtora [How Many Seagulls Are there in Chekhovian "The Seagull", or Seven Characters in Search of the Author]. "Chayka". Prodolzhenie poleta ["The Seagull". Flight Continuation]. Moscow, 2016, pp. 89-102. (In Russian).
8. Ishchuk-Fadeeva N.I. "Chayka" A.P. Chekhova: mif, obryad, zhanr [A.P. Chekhov's "The Seagull": Myth, Ceremony, Genre]. Chekhoviana. Polet "Chayki" [Chekhoviana. Flight of "The Seagull"]. Moscow, 2001, pp. 221-231. (In Russian).
9. Kuzicheva A.P. "Vechnye obrazy" russkoy klassiki ili geroy kakogo vremeni? ["Eternal Images" of Russian Classics or Hero of Which Time?]. 19 vek: tselostnost' i protsess. Voprosy vzaimodeystviya iskusstv [19th Century: Integrity and the Process. Questions of Interaction of Arts]. Moscow, 2002, pp. 55-62. (In Russian).
10. Sasaki T. Okhotnik i rybak v chekhovskoy "Chayke" [The Hunter and the Fisherman in Chekhov's "The Seagull"]. Chekhoviana. Polet "Chayki" [Chekhoviana. Flight of "The Seagull"]. Moscow, 2001, pp. 249-257. (In Russian).
11. Spachil' O.V. Chumatskiy fol'klor kak odin iz istochnikov nazvaniya p'esy A.P. Chekhova "Chayka" [Chumatsk Folklore as One of Sources of the Name of Chekhov's Play "Seagull"]. Sovremennye napravleniya teoreticheskikh i prikladnykh issledovaniy. Vol. 25. Filosofiya i filologiya [Modern Directions of Theoretical and Applied Researches. Vol. 25. Philosophy and Philology]. Odessa, 2011, pp. 15-22. (In Russian).
12. Shatin Yu.V. Profaniruyushchiy simvol [The Profaning Symbol]. O poe-tike A.P. Chekhova [About A.P. Chekhov's Poetics]. Irkutsk, 1993, pp. 296-297. (In Russian).
13. Vasil'eva G.M. "Faust" I.-V. Gete v proze A.P. Chekhova [I.-V. Goethe's "Faust" in A.P. Chekhov's Prose]. Vek posle Chekhova [The Century after Chekhov].
Moscow, 2004, pp. 28-30. (In Russian).
14. Zvinyatskovskiy V.Ya. Chekhov i stil' modern [Chekhov and Modern Style].
Chekhoviana. Chekhov i "serebryanyy vek" [Chekhoviana. Chekhov and a "Silver Age"]. Moscow, 1996, pp. 23-30. (In Russian).
(Monographs)
15. Agapkina T.A. Mifopoeticheskie osnovy slavyanskogo narodnogo kalendarya. Vesenne-letniy tsikl [Mythopoetic Bases of a Slavic National Calendar. Spring and Summer Sycle]. Moscow, 2002. (In Russian).
16. "Chayka". Prodolzheniepoleta ["The Seagull". Flight Continuation]. Moscow, 2016. (In Russian).
17. Chekhoviana. Polet "Chayki" [Chekhoviana. Flight of "The Seagull"]. Moscow, 2001. (In Russian).
18. Golovacheva A.G. Pushkin, Chekhov i drugie: poetika literaturnogo dialoga [Pushkin, Chekhov and Others: Poetics of Literary Dialogue]. Simferopol, 2005. (In Russian).
19. Gura A.V. Simvolika zhivotnykh v slavyanskoy narodnoy traditsii [Animal Symbolics in Slavic National Tradition]. Moscow, 1997. (In Russian).
20. Kataev V.B. Literaturnye svyazi Chekhova [Chekhov's Literary Connections]. Moscow, 1989. (In Rusian).
21. Larionova M.Ch. Mif, skazka i obryad v russkoy literature 19 veka [The Myth, the Fairy Tale and Ceremony in Russian Literature of the 19th Century]. Rostov-on-Don, 2006. (In Russian).
22. Novichkova T.A. Russkiy demonologicheskiy slovar' [Russian Demonological Dictionary]. Saint-Petersburg, 1995. (In Russian).
23. Papernyy Z. "Chayka" A.P. Chekhova [A.P. Chekhov's "The Seagull"]. Moscow, 1980. (In Russian).
24. Vlasova M. Russkie sueveriya: entsiklopedicheskiy slovar' [Russian Superstitions: Encyclopedic Dictionary]. Saint-Petersburg, 1998. (In Russian).
25. Zelenin D.K. Izbrannye trudy. Ocherki russkoy mifologii: umershie neestest-vennoy smert'yu i rusalki [Chosen Works. Sketches of the Russian Mythology: Ones Died Unnatural Death and Mermaids]. Moscow, 1995. (In Russian).
26. Zingerman B.I. Teatr Chekhova i ego mirovoe znachenie [Chekhov's Theater and Its Value in the World]. Moscow, 1988. (In Russian).
Ларионова Марина Ченгаровна, Южный научный центр РАН. Доктор филологических наук, заведующая лабораторией филологии. Научные интересы: творчество А.П. Чехова, литература и традиционная культура. E-mail: larionova@ssc-ras.ru
Larionova Marina Ch., Southern Scientific Center of RAS. Dr. Habil. in Philology, head of laboratory of philology. Research interests: the work of A.P. Chekhov, literature and traditional culture E-mail: larionova@ssc-ras.ru
