CC BY
19
Следует отметить, что, несмотря на многочисленные жанровые определения, антиутопия Е. Замятина все же в первую очередь представляет собой роман, основными признаками которого классического романа как жанра является отнесенность его к эпическому роду, повествовательность в нем сочетается с описанием, описание сосредоточено на судьбе личности в процессе её становления и развития, наличие сюжета, интриги и т. д.
Но роман способен включать в себя черты и других жанров, ему свойственна «пластичность». С. Пискунова в одной из своих работ пишет, что именно в романном сюжете «Мы» таится «тайна целостности художественного мира Замятина», он помогает соединить между собой два разделенных Стеной мира, воплощающих сознательное и бессознательное. Этой точки зрения придерживаются и Т.А. Каракан, А. Зверев. Все они отмечают, что «амплитуду движения» задает как раз романное начало этого произведения. Здесь виден психологизм Замятина, т. к. он дает читателям не только увидеть, представить и понять, но и почувствовать. В этом случае, отмечает Т. Каракан, в соотношении утопии и романа, утопия является внешней оболочкой, в которой таится мир человеческой души, «способной объять всю Вселенную и не найти в ней себя...» [6].
Есть и другие мнения относительно жанра романа «Мы». Литературовед И. Белобровцева считает, что мерки романа испытания вполне приложимы к об-
Библиографический список
разу главного героя Д-503, т. к. после знакомства с героиней 1-330 он превращается в героя романа, строящегося по Бахтину, «как ряд испытаний героев: их верности, смелости, доблести, храбрости, благородства, добродетели и т. д.» [7]. Мы считаем, что такое жанровое определение в какой-то мере приложимо к роману «Мы».
Сам герой, он же автор произведения о Едином Государстве, определяет его как поэму, но в ходе повествования замечает превращение её в какой-то авантюрный и фантастический роман. С изменением мировоззрения автора объективное повествование превращается в некий лирический дневник, что свидетельствует о радикальных переменах в сознании героя, повлиявших на ход его мысли и соответственно на жанр его произведения. Так проявляется психологизм героя и Е. Замятина. Таким образом, роман «Мы» обладает чертами романа психологического.
Итак, перед нами предстает жанровый гибрид, в котором представлен жанровый синтез романа-антиутопии, где утопия изображаемый предмет, а роман изображающий жанр. В антиутопии Замятина мы видим симбиоз таких видов романа, как: роман любовный, авантюрный, психологический, философский, сатирический, роман-испытание. Таким образом, «Мы» представляет собой в жанровом отношении весьма сложное и своеобразное явление в русской литературе, оказавшее большое влияние на европейскую литературу.
1. Ланин Б. Анатомия литературной утопии. Общественные науки и современность. 199З; б.
2. Сухих И. О городе Солнца, еретиках, энтропии и последней революции... Новая звезда. 1999; 2.
3. Скороспелова Е.Б. Е.И. Замятин и его роман «Мы». Москва, 1999.
4. Фигуровский H.H. К вопросу о жанровых особенностях романа Е. Замятина «Мы». Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1996; 2. б. Горбанев HA Вершины русского романа. Махачкала, 2009
6. Каракан Т. А. Роман Е. Замятина: проблема жанра. Современные проблемы литературы, жанра. Поэтики русской литературы: межвузовский сборник. Петрозаводск, 1991.
7. Белобровцева И. Поэт R-tá и другие Государственные поэты. Звезда. 2002; З. References
1. Lanin B. Anatomiya literaturnoj utopii. Obschestvennye nauki i sovremennost'. 199З; б.
2. Suhih I. O gorode Solnca, eretikah, 'entropii i poslednej revolyucii... Novayazvezda. 1999; 2.
3. Skorospelova E.B. E.I. Zamyatin i ego roman «My». Moskva, 1999.
4. Figurovskij N.N. K voprosu o zhanrovyh osobennostyah romana E. Zamyatina «My». Vestnik Moskovskogo universiteta. Ser. 9. Filologiya. 1996; 2. б. Gorbanev N.A. Vershiny russkogo romana. Mahachkala, 2009
6. Karakan T.A. Roman E. Zamyatina: problema zhanra. Sovremennye problemy literatury, zhanra. Po'etiki russkoj literatury: mezhvuzovskij sbornik. Petrozavodsk, 1991.
7. Belobrovceva I. Po'et R-^ i drugie Gosudarstvennye po'ety. Zvezda. 2002; З.
Статья поступила в редакцию 12.11.18
УДК 801.52
Kazimova E.A., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Russian Language Department, Dagestan State University (Makhachkala Russia),
E-mail: [email protected]
Uruzhbekova M.M., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Methods of Teaching Russian Language and Literature,
Dagestan State University (Makhachkala Russia), E-mail: [email protected]
DISTRIBUTION OF TEMPORAL FORMS WITH THE DISCURSIVE USE OF INDICATIVE CONSTRUCTIONS IN THE RUSSIAN LANGUAGE IN COMPARISON WITH DARGIN. The article presents comparison of the discursive use of indicative constructions in multi-structural languages, in particular, in Russian and Dargin. Such a study allows us to identify the differentiating and common in use of one grammatical form in languages with different grammatical structures. The focus of the work focuses on the distribution of temporal forms when using in the living process of communication indicative structures in which the predicate is represented by a verb in the form of indicative mood. It is possible to prove that many syntactic phenomena characteristic of the written language are practically not found in oral communication. Conversely, the discursive phenomena used in the oral language do not always coincide with the grammar data of the written language. The use of transpositions of indicative sentences to other semantic-structural types in the compared languages in the article is justified by the need to adjust the communication with the orientation to the addressee.
Key words: discourse, indicative, impulse, imperative, transposition.
Э.А. Назимова, канд. филол. наук, доц. каф. русского языка, Дагестанский государственный университет, г. Махачкала,
E-mail: [email protected]
ММ Уружбекоеа, канд. филол. наук, доц. каф. методики преподавания русского языка и литературы, Дагестанский государственный
университет, г. Махачкала, E-mail: [email protected]
РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ВРЕМЕННЫХ ФОРМ ПРИ ДИСКУРСИВНОМ УПОТРЕБЛЕНИИ ИНДИКАТИВНЫХ КОНСТРУКЦИЙ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ В СОПОСТАВЛЕНИИ С ДАРГИНСКИМ
В статье проводится сопоставление дискурсивного употребления индикативных конструкций в разноструктурных языках, в частности в русском и даргинском. Такое исследование позволяет выявить дифференцирующее и общее в употреблении одной грамматической формы в языках с разным грамматическим строем. Основное внимание в работе акцентируется на распределение временных форм при использовании в живом процессе общения индикативных конструкций, в которых сказуемое представлено глаголом в форме изъявительного наклонения. Представляется возможность доказать, что многие синтаксические явления, характерные для письменного языка, практически не встречаются в устном общении. И, напротив, используемые в устном языке дискурсивные явления не всегда совпадают с данными грамматики письменного языка. Использование в сопоставляемых языках транспозиции индикативных предложений в другие семантико-структурные типы в статье обосновывается необходимостью корректировки общения с ориентацией на адресата.
Ключевые слова: дискурс, индикатив, побуждение, императив, транспозиция.
бЗ8
Индикативная конструкция, будучи синтаксическим целым со сказуемым в форме изъявительного наклонения, попадая из линейной системно-структурной плоскости в прагматическое объемное пространство, то есть в дискурс, обнаруживает необычные для себя свойства. Объясняется это тем, что при употреблении синтаксических конструкций в неподготовленной живой речи соучаствуют разнородные факторы, влияющие на порождение и интерпретацию смыслов в обмене коммуникативными действиями. Это фоновые знания, представления о мире, житейская логика практического рассуждения, психологические механизмы, вероятностный прогноз, внеязыковая действительность, которой касается говорящий и т. д. При этом следует подчеркнуть, что «знание системно структурного устройства языка - тот фундамент, на основе которого можно вести коммуникативно-прагматические наблюдения за особенностями использования языка в общении» [1, с. 7].
По данным грамматики русского языка наиболее обычная функция индикатива - «указывать на фактическое осуществление действий в прошлом, настоящем и будущем, в связи с чем оно включает формы времени: прошедшего, настоящего и будущего» [2, с. 360]. То есть в индикативной конструкции сказуемое представлено глаголом в форме изъявительного наклонения и обозначает действие как реальное. Однако в живом процессе общения индикатив ведет себя иначе. Например:
Жена, как бы, не замечает Зорина. Она одевает ревущую Ляльку, которую нужно ежедневно водить гулять перед сном...
- Тоня, гулять вы не пойдете!
- Да?- она научилась этому «да» у него же. - Пожалуйста, не мешай. Девочка вполне здорова. Не забудь выключить газ, мы вернемся через двадцать минут. (В. Белов, Воспитание по доктору Споку).
Высказывание «Тоня, гулять вы не пойдете», являясь индикативным предложением, не выражает реальное, наличествующее явление, факт или отсутствие действия. Форма будущего времени глагола «пойдете» в сочетании с оператором отрицания «не» синонимично императивной конструкции «Не ходите». Однако по степени категоричности выражаемого волеизъявления данные языковые единицы разные. То есть дискурсивная функция индикативной конструкции, в которой глагол представлен в форме будущего времени множественного числа, не ограничивается только выражением запрета. Она одновременно становится и средством выражения экспрессии.
Рассмотрим другой пример:
Григорий часто заморгал глазами.
- Перестанешь? Нет?
- Вот чудак, дай досказать-то?
- Гляди, Петро, подеремся, - пригрозил Григорий, отставая.
Петро пошевелил бровями и пересел спиной к лошадям. (М. Шолохов, Тихий Дон).
Индикативная конструкция «Гляди, Петро, подеремся» функционально сближается с императивом, отличаясь от него тем, что представляет для исполнения целостное событие. Выражает предостережение от действия, которое может осуществиться при отсутствии должного контроля со стороны исполнителя. При этом форма 1-го лица будущего времени множественного числа привносит в высказывание оттенок угрозы. Здесь же параллельно употреблена и императивная форма «гляди» в собственной функции. Таким образом, семантическая эквивалентность индикативных конструкций и их функциональных синонимов предопределяет возможность их параллельного употребления в дискурсе.
- А вдруг я умру? - спросил Юровский, быстренько посчитавший, что в день сорокалетия Фроси ему самому уже должно стукнуть восемьдесят три.
Ольга Петровна нахмурилась:
- Ты этого не сделаешь! Никогда! Имей в виду: Андрей тебе подобного никогда не простит и на том свете к ответу призовет.
- Понял, - рассмеялся Геннадий Иванович. - Разрешите исполнять, товарищ генерал?
(Д. Донцова)
Возможность преобразования индикативных конструкций в высказывания с побудительным значением создается за счет наличия общего смыслового компонента. Значение сообщения, являющееся основным значением индикативных форм, соединяется со значением волеизъявления. «Семантическая область, в которой происходит такое соприкосновение императивных и индикативных форм - область будущего времени. Формы императива и футуральные формы индикатива обозначают действие, которое либо должно происходить, либо будет происходить после момента речи» [3, с. 202].
Рассмотрим еще пример:
- Что раствор, что раствор! - он еле сдерживает раздражение. - Ваше дело штукатурить. А раствор... Придется носить вручную.
- Мы что, лошади? - опомнившись, басом кричит Трошина. - Не будем носить!
- Будешь носить! - тихо говорит Зорин. - Будешь, Трошина! Ясно?
/./Он видит, как она отводит глаза. Кричит, но отводит, значит, будет носить раствор (В. Белов, Воспитание по доктору Споку).
Как видим, распоряжения в форме индикатива будущего времени не только категоричны, но и грубы по сравнению с волеизъявлением в форме императива. Объясняется это тем, что «императив связан с представлением о некоторой за-
висимости действия от его исполнителя, тогда как индикатив в будущем времени представляет действие как констатируемую реальность, не зависящую от исполнителя» [4, с. 45].
Совмещение повелительного и индикативного значений в русском языке может происходить как в области будущего, так и в области прошедшего времени.
- Ни за что, - вплелся в скандал Катин голос. - Менингит захотел?
- Да, - возмутился мальчишка, - а почему Юльке можно?
- Доживи до моих лет и ходи в ноябре голым, - парировала девушка.
- Так, прекратили базар, - заявила Катя. - Все немедленно вон!
Послышалось шуршание и возня
(Д. Донцова)
Запрет вербального действия осуществляется за счет введения в высказывание глагольного компонента с семантикой конца действия в форме прошедшего времени, употребленного в значении императива - «прекратили» в сочетании с существительным в форме винительного падежа «базар». Следует отметить, что основной функцией индикатива в форме прошедшего времени в подобных конструкциях является выражение экспрессии. Это связано с тем, что, побуждая, говорящий одновременно отрицательно оценивает поведение собеседника, выражает свою человеческую позицию, корректирует действие адресата или участников речевой ситуации. Безусловно, индикативное выражение запрета при этом характеризуется большей категоричностью, чем волеизъявление в форме индикатива будущего времени.
Еще пример:
Старший сын - пятиклассник засмеялся. Мать дала ему подзатыльник. Потом подвела к микроскопу младших.
- Ну-ка ты, доктор кислых щей, дал детям посмотреть. Уставился.
Отец уступил место у микроскопа и взволнованно стал ходить по комнате. (В. Шукшин, Микроскоп).
Здесь также индикативная конструкция с глагольной формой прошедшего времени выражает волеизъявление, представленное через негативную оценку действиям адресата. Из отрицательной оценки вытекает вполне определенный смысл, который может быть синонимичен императиву.
Необходимо отметить, что индикатив в форме прошедшего времени в функции волеизъявления в русском языке употребляется реже, чем индикатив в будущем времени. Еще реже употребляется индикатив в настоящем времени.
- Плохо очень. Мы эту тему не обсуждаем
(Д. Донцова, Пряник с черной икрой)
Данное выражение представляет собой редуцированную прохибитив-ную конструкцию. То есть дискурсивная функция индикативной формы глагола настоящего времени с отрицательной частицей «не» - призыв к прекращению вербального действия. Следует отметить, что подобные конструкции называют действие (вербальное или невербальное), подлежащее безоговорочному исполнению.
Таким образом, в русском языке распределение временных форм при употреблении индикативных конструкций в несобственной функции таково: чаще всего употребляется будущее время, реже используется настоящее и еще реже - прошедшее.
Рассмотрим особенности дискурсивного употребления индикативных конструкций и распределение временных форм при этом в даргинском языке.
- Юх, ил сек1ал х1ебирид х1уни, сенах1енну наб Чехьери дебали дигахъ-улра. Х1у ц1акьси адам сайри, Самур, дати илди авара. Юинайсра набзибад дила талих1 кебисахъес набзиб ц1акь адх1ебиур! - иб Шамилли кьяркьли.
- Ц1акь адх1ебиур или мук1урвак1ес дигулрив?
(- Нет, ты этого не сделаешь, потому что я очень люблю Чегери. Ты сильный человек, Самур, оставь эти дела. Позволить забрать у меня счастье во второй раз я не в силах.
- Хочешь признаться в бессилии?)
(А. Абу-Бакар, Чегери)
Конструкция в форме индикатива отрицательного глагола 2-го лица единственного числа будущего времени «х1ебир-ид» содержит семантику запрета действия, названного сочетанием местоимения с существительным «ил сек1ал». Оператором отрицания в индикативной форме даргинского глагола выступает приставка х1е.
Как видно из примера, в даргинском языке, как и в русском, отрицательный глагол 2-го лица единственного и множественного числа в форме индикатива будущего времени является носителем идеи запрета и легко трансформируется в отрицательный императив:
- Х1уни ил сек1ал мабирид!
(- Ты этого не делай!)
Особенностью наиболее употребляемых синтаксических конструкций, выражающих значение запрета в даргинском языке является сочетание формы повелительного наклонения гл. несов. в. с префиксом ма- (мя-), которая даргино-ведами названа частицей-приставкой [5].
Стоит также отметить, что в даргинском языке, так же как и в русском, будущее время глагола в значении запрета употребляется чаще и во многих случаях привносит в высказывание оттенок категоричного повеления. Специфика такого выражения волеизъявления в том, что высказывания непосредственно адресуют-
ся конкретному лицу, поэтому наличие глагольных форм 2-го лица единственного и множественного числа будущего времени с отрицанием в речи коммуникантов характеризуют ситуацию межличностного официального и неофициального общения. В большинстве случаев субъектом речи, использующим в своих репликах данные словоформы, запрещаются физические действия адресата.
Например:
- ... Се барилира, нуни г1ур дус итала сорт ах1и х1ебалг1ас, - иб ч1умали Самурли .
- Х1ебирид ил сек1ал, сенах1енну гьачамлис ну сайра ишав председатель! - пурхурухъи дивайчивад харчизур Мирза.
(Что бы ни случилось,, я в следующем году кроме его сорта не посею, -твердо сказал Самур.
- Не сделаешь ты этого, потому что пока я тут председатель! - вскочил с дивана Мирза.)
(А. Абу-Бакар, Чегери).
Реальным содержанием приведенной индикативной конструкции является категорическое волеизъявление. На это указывают, прежде всего, отношения субординации между коммуникантами. Будучи существенным моментом организации человеческого сообщества, социальный статус в той или иной форме закреплен в семантике многих языковых единиц [6].
Использование в обоих языках наименее маркированной во временном отношении формы кажется естественным, поскольку при повелении нет необходимости указывать на отношение времени действия к моменту речи. Соотношение же будущего, настоящего и прошедшего времен объясняется тем, что действие, к которому относится повеление, естественно, относится к будущему, поэтому форма будущего времени наиболее приемлема в таком контексте.
Г1ур нушачил вак1ибсини сунела плащ чебях1кайхъуну, х1уни илала кисали-зи ишди арц кадирхьид.
(Как только пришедший с нами повесит свой плащ, ты эти деньги поло-жишь в его карман)
(Г. Юсупов, Мы еще посмотрим)
Следует заметить, что в даргинском языке в отличие от русского глагольное действие, выраженное формой 2-го лица, будущего времени, единственного или множественного числа в дискурсе может соотноситься с моментом речи, то есть употребляться в значении настоящего времени. При этом индикативная конструкция утрачивает оттенок категоричности при выражении побуждения. Например:
Х1ебиалли [г1инцбала кьям гьала гъамбирули] лерилра касес вируд! (Тогда [придвигая тарелку с яблоками ближе] все можешь взять!)
(Г. Юсупов, Мы еще посмотрим)
Невербальные действия адресанта, описанные в ремарке «придвигая тарелку с яблоками ближе» подтверждают отсутствие в волеизъявлении оттенка категоричности.
Рассмотрим другой пример:
- Хала гъайли гъайх1едик1ех1е, Башир Ах1мадович. Х1у гъайик1ух1ели, ну х1еддиргалах1ерухъунра. Ну чичила гъайрик1улра, х1униункъли балулри...
(- Не будем говорить высокопарные слова, Башир Ахмедович. Когда вы разговаривали, я вам не мешала. Про кого я говорю, вы прекрасно знаете.)
(М-Р. Расулов, А жизнь не ждет)
Библиографический список
Отрицательная глагольная форма в будущем времени множественного числа использована в значении императива. Дискурсивная функция такого индикатива направлена на реализацию призыва к совместному действию. Действие при этом соотносится с моментом речи. То есть глагольная форма гъайх1едик1ех1е содержит в себе отрицательную оценку вербальному поведению собеседника, которое следует немедленно прекратить. Использование формы будущего времени в значении настоящего снимает категоричность с волеизъявления.
Рассмотрим еще пример:
- Мадисудая, ах1ерти, - сунела биса ца х1илх1и ташиули вик1ули сай Юсуп, дила узи-рузи, дисх!ейсех!е.
(М-Р. Расулов, А жизнь не ждет).
Дисх!ейсех!е в представленном контексте одинаково синонимична русским глагольным формам «не плачем» и «не будем плакать».
Индикатив в прошедшем и настоящем времени в даргинском языке, в отличие от русского, не может выступать функциональным синонимом императива.
Способ, которым индикативные формы в дискурсе приобретают побудительное значение, кажется ясным. Повеление возможно только по отношению к такому действию, которое контролируется его исполнителем. Естественно, что о собственных контролируемых действиях субъект осведомлен лучше, чем кто-либо иной. Поэтому индикатив в форме будущего времени типа «Ты не сделаешь это» не может быть понята в своем прямом значении, как чисто информативное, потому что адресат лучше других знает, совершит он действие, о котором идет речь, или нет. Однако, он может понять это высказывание как обычное декларативное, предположив, что его контроль над действием неполон, и какие-то обстоятельства окажутся сильнее его воли. Такая интерпретация, по-видимому, всегда возможна и в соответствующей ситуации может быть реализована.
Вторая возможная интерпретация, безусловно, повелительная, то есть говорящий убежден, что слушающий совершит действие, которое он совершать не собирался. Заметим, что вторая интерпретация в меньшей степени нарушает ожидания слушающего: ему не приходится отказываться от мнения о том, что он контролирует действие. В отличие от первой, она оставляет реципиенту свободу выбора. Поэтому можно предположить, что при прочих равных условиях вторая интерпретация будет более вероятна, чем первая.
Сказанное распространяется на формы и настоящего, и будущего и прошедшего времен индикатива в русском языке и на форму будущего времени в даргинском. Объясняется это тем, что в даргинском языке распределение временных форм при дискурсивном употреблении индикативных конструкций следующее: чаще всего употребляется (как и в русском) будущее время, реже будущее время в переносном значении (в значении настоящего времени). То есть конструкции, в котором сказуемое представлено в форме изъявительного наклонения глагола в даргинском языке обозначают действие, которое либо должно происходить, либо будет происходить в момент речи. Индикативная форма в прошедшем и настоящемвремени в даргинском языке, в отличие от русского, для выражения волеизъявления не используется.
Правильное распределение временных форм при дискурсивном употреблении индикативных конструкций, как выяснилось, может определять исход общения.
1. Формановская Н.И. Речевое общение: коммуникативно-прагматический подход. Москва, 2002.
2. Гвоздев А.Н. Современный русский язык. Фонетика и морфология (теоретический курс). Москва, 2009.
3. Храковский В.С., Володин А.П. Семантика и типология императива. Русский императив. Ленинград, 1986.
4. Вердиева Н.Ф., Казимова Э.А. Выражение побуждения в русском языке. Махачкала, 2005.
5. Муталов Р.О. Глагол даргинского языка. Махачкала, 2002.
6. Карасик В.И. Язык социального статуса. Москва, 2002.
References
1. Formanovskaya N.I. Rechevoe obschenie: kommunikativno-pragmaticheskij podhod. Moskva, 2002.
2. Gvozdev A.N. Sovremennyjrusskijyazyk. Fonetika imorfologiya (teoreticheskijkurs). Moskva, 2009.
3. Hrakovskij V.S., Volodin A.P. Semantika i tipologiya imperativa. Russkij imperativ. Leningrad, 1986.
4. Verdieva N.F., Kazimova 'E.A. Vyrazhenie pobuzhdeniya v russkom yazyke. Mahachkala, 2005.
5. Mutalov R.O. Glagol darginskogo yazyka. Mahachkala, 2002.
6. Karasik V.I. Yazyk social'nogo statusa. Moskva, 2002.
Статья поступила в редакцию 06.11.18
УДК 81-2
Lebedeva V.V., senior teacher, North-Eastern Federal University n.a. M.K. Ammosov (Yakutsk, Russia), E-mail: [email protected] Khokholova I.S., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, North-Eastern Federal University n.a. M.K. Ammosov (Yakutsk, Russia), E-mail: [email protected]
FEATURES OF TRANSLATION AND TRANSLITERATION OF YAKUT PLACE NAMES INTO RUSSIAN. The study is conducted within the framework of the project 15-18-20047 Russian Scientific Foundation "Landscape ontology: semantics, semiotics and geographical modeling" (2015-2017). The paper discusses the specifics of translation and principles of the transmission of the Yakut names at Khangalassky Region of the Central Yakutia in the Russian language. The relevance of the study is determined by the unifying trends in the transmission of geotoponyms understanding of the region from the Yakut
