19ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ
ББК 63.4
Е. Л. Костылёва, А. В. Уткин
РАДИОУГЛЕРОДНАЯ ХРОНОЛОГИЯ НЕО-ЭНЕОЛИТИЧЕСКИХ ПОГРЕБЕНИЙ НА СТОЯНКЕ САХТЫШ 11А
Нео-энеолитический могильник на стоянке Сахтыш IIA является на сегодняшний день самым крупным среди некрополей Сахтышского археологического комплекса и пока самым крупным на территории всего Волго-Окско-го междуречья. Его материалы уже частично опубликованы, в том числе подробная кранио-антропологическая характеристика погребенных [1—17, 19]. В настоящей заметке рассматриваются результаты радиоуглеродного датирования костных останков человеческих захоронений, выполненного в середине 1990-х гг. в Радиоуглеродной лаборатории ГИН РАН с помощью классической ß-распадной методики1.
Стоянка Сахтыш IIA (Тейковский р-н Ивановской обл.) расположена на низком левом берегу небольшого озеровидного расширения старого русла р. Койки, примерно в 2 км к югу от ее истока из древнего оз. Сахтыш.
Поселение исследовалось Верхневолжской экспедицией ИА РАН под руководством Д. А. Крайнова в 1987—1994 гг. Оно многослойное. Культурный слой формировался на тяжелых минеральных суглинках на протяжении нескольких тысячелетий: от эпохи позднего мезолита до начала раннего железного века. Его мощность колебалась в пределах 40—60 см. Здесь за восемь лет раскопок на вскрытой площади в 764 кв. м помимо огромного количества артефактов, многочисленных столбовых и хозяйственных ям было обнаружено два «святилища» и 72 захоронения.
Захоронения имели достаточно четкую стратифицированность и в большинстве случаев относительно хорошую сохранность. Кроме того, последовательность и беспрерывность раскопок позволили предельно полно изучить по отдельности практически все погребения, понять общую систему в их расположении и в итоге разделить их на два автономных кладбища — льяловское и волосовское, объединенных общей территорией, но разделенных во времени.
Льяловский могильник
Состоял из 15 погребений (J№ 11, 12, 16, 22, 29, 40—43, 52, 55, 59—61, 65)2. Два из них (J№ 16, 22) обнаружены в материковом желтом суглинке, одно (J№ 11) в материковых ортзандах, остальные в основании культурного слоя, представлявшего собой твердую осуглиненную супесь серого цвета. Глубина залегания скелетов от современной поверхности составляла в основном 0,47—0,55 м, а некоторых — от 0,58 до 0,7 м.
© Костылёва Е. Л., Уткин А. В., 2009
1 Авторы выражают искреннюю благодарность Л. Д. Сулержицкому за проведенное датирование.
2 Нумерация для нео- и энеолитических погребений единая.
Могильные ямы зафиксированы в девяти случаях. В плане они имели форму правильного прямоугольника с закругленными углами или вытянутого овала. В поперечном и продольном разрезах напоминали корытообразные выемки. Размеры ям с костяками взрослых субъектов колебались от 182 х 50 до 212 х 65 см, с детскими — от 90 х 47 до 140 х 68 см. Прослеженная глубина (от отметки фиксации могильного пятна до дна) составляла 12—20 см, что, по-видимому, близко к изначальной глубине ям.
Засыпка могил состояла из относительно рыхлого культурного слоя с разрозненными находками, среди которых преобладали отщепы, кости животных и керамика. Последняя представлена была только двумя видами — верхневолжской и льяловской, причем черепки первой по количеству превосходили черепки второй в два с половиной раза. И еще, это самое главное: если верхневолжская керамика относится к различным периодам развития верхневолжской культуры, то льяловская представлена исключительно ранними типами, в том числе и фрагментами от сосудов так называемого «северного» облика.
13 захоронений являлись одиночными, два — парными. В могиле 59 находились два ребенка, в могиле 61 — молодая женщина с младенцем. Степень сохранности скелетов была различной. Костные останки в трех детских погребениях (№№ 41, 52, 59) имели большие утраты в силу естественных причин. Пять захоронений (.№ 12, 16, 55, 60, 61) оказались механически поврежденными в энеолитическое время: два — при постройке «святилищ», одно — волосовской могилой, прочие — хозяйственными ямами. Костяки остальных погребенных (.№ 11, 22, 29, 40, 42, 43, 65) сохранились в более-менее полном анатомическом порядке.
В 12 захоронениях (№ 11, 12, 16, 22, 29, 40, 42, 43, 59а-б, 61а, 65) положение скелетов фиксировалось четко, в двух — предположительно (№№ 41, 60), в трех позу определить не представлялось возможным из-за полной разрушенности костяков (№№ 52, 55, 61б). В первом парном погребении (№№ 59) детские останки лежали параллельно друг другу в вытянутом состоянии: один на спине, другой на левом боку. Во втором парном захоронении (№ 61) женский костяк (точнее, его сохранившаяся верхняя половина) находился в вытянутой позе навзничь с руками вдоль туловища, а поверх таза покоился череп младенца. Среди индивидуальных погребений два обнаружены в положении вытянуто на животе (.№ 12, 22), восемь — вытянуто на спине (№ 16, 29, 40—43, 60, 65). Верхние конечности и у тех и у других фиксировались параллельно корпусу или слегка согнутыми в локтях с кистями, положенными в области живота. В 11-й могиле молодая женщина была захоронена в сильно скорченном состоянии на левом боку.
Каких-либо следов от внутримогильных сооружений не отмечено. Но визуальные наблюдения над костяками в процессе расчистки дают основания сделать заключение, что некоторые трупы, как детей, так и взрослых, погребались туго спеленутыми (.№ 11, 16, 22, 43). Причем у последних пеленалось только туловище. Об этом свидетельствует неестественная узость верхней части посткраниального скелета, предельно сильное сжатие грудной клетки и плотное примыкание к ней костей рук.
Единственный случай использования в похоронном обряде охры, помимо фиксации ее крупинок в засыпке могил, прослежен в погребении 61. Здесь небольшое по размерам пятно темно-розовой краски находилось под женским черепом.
Ориентировка по сторонам света установлена практически для каждого костяка, за исключением уничтоженного захоронения 55. Основная масса погребенных была положена головами в южном направлении (№ 16, 22, 41, 52, 65, 29, 42, 43, 60). У четырех зафиксировано диаметрально противоположное направление — на северо-запад (№ 12, 40 и 61а-б). Другими словами, ориентировку абсолютного большинства погребений следует определять как близкую к меридиональной, а положение костяков как параллельное течению р. Койки. Из этой схемы выпадают два захоронения, в которых скелеты (№ 11 — скорченный — и № 59 — два детских) лежали черепами на восток.
Расположение могил по площади кладбища было достаточно рассеянное, но вместе с тем имело четкую систему: они образовывали некое подобие четырех коротких рядов, ориентированных с юго-запада на северо-восток и состоявших каждый из двух-трех параллельных захоронений (№ 60—59—61; 55—42; 41—43—40; 22—29), удаленных друг от друга на 1,5—4, иногда до 6,5 м. Кроме того, две могилы (№ 12, 16) длинной осью находились практически на одной линии с погребением 29. То есть структурно льяловский могильник на стоянке Сахтыш IIA можно назвать линейно-рядовым.
Из 15 захоронений одиннадцать являлись безынвентарными, остальные четыре сопровождались немногочисленными, но достаточно эффектными изделиями, среди которых доминировали орудия из кости (№ 22, 40, 61а). В одном (№ 65) обнаружена эмбрионовидная глиняная фигурка.
Половозрастной состав погребенных достаточно пестрый: семь костяков — детские, в основном младенческого возраста (№ 41, 43, 52, 55, 59а-б, 61а), прочие принадлежали взрослым субъектам, из них шесть являлись женскими (№ 11, 16, 22, 29, 61а, 65), три мужскими (№ 12, 40, 42) и пол одного, полностью разрушенного (№ 60), не установлен.
Отнесение рассмотренных захоронений к льяловской культуре надежно документируется их стратиграфической диспозицией. Они не могли быть верхневолжскими, поскольку были впущены в материковые и предматерико-вые отложения с подошвы льяловского слоя и прорезали верхневолжский горизонт. Нет оснований интерпретировать их и как волосовские, т. к. три погребения — № 16, 55, 61 — были нарушены достоверно волосовцами, а еще три — № 29, 42, 65 — оказались перекрыты волосовскими захоронениями. Об их льяловской принадлежности свидетельствуют также немногочисленные, но типично льяловские вещи, намеренно положенные с покойниками, в частности орнаментированный короткий кинжал с антропоморфной рукоятью, обломок гарпуна с крупными клювовидными зубцами и уже упоминавшаяся эмбрионовидная глиняная фигурка.
Обнаруженные в засыпке ряда могильных ям фрагменты льяловской керамики, относящиеся исключительно к ее ранней фазе, однозначно указывают на раннельяловское время совершения захоронений, т. е. льяловский могильник на Сахтыше IIA функционировал на начальном этапе развития льяловской культуры. На это косвенно указывают и резкие различия в антропологических типах покойников, что следует рассматривать как отображение исторических реалий, а именно: расовую дифференциацию сахтышской общины льяловцев, состоявшую из пришлого с севера населения монголоидного облика (Сах-IIA: 11, 22, 61а), европеоидов-аборигенов — представителей ранненеолитической верхневолжской культуры (?) (Сах-IIA: 42) — и метисов (Сах-IIA: 40) [2, 3].
Наши выводы, обоснованные сугубо археологически, как нельзя лучше подтвердились независимым радиоуглеродным анализом костных останков
из четырех могил — № 12, 16, 29 и 42. В них покойники были захоронены в интервале 6130 ± 120 — 5820 ± 200 л. н. (таблица), что хорошо согласуется с хронологической шкалой развития льяловской культуры [18].
Из этого, в общем-то достаточно компактного блока, выпадает датировка 43-го погребения — 8700 ± 800 л. н. (таблица). Она, как видим, указывает на «мезолитический» возраст погребенного, что противоречит и стратиграфии, и планиграфии льяловского могильника, и вообще представлениям о хронологии лесного неолита. Чем объяснить столь «древний» возраст этого костяка? Мы ответить затрудняемся. Но учитывая большую погрешность даты (± 800 л. н.), считаем ее ошибочной, поэтому в дальнейшем принимать ее во внимание не стоит. И последнее. На радиоуглеродный анализ были представлены образцы еще из двух погребений (№ 40 и 65; таблица), однако датировки по ним не получились из-за крайне малого объема материала3.
Волосовский могильник
Он объединял 57 захоронений (№ 1—10, 13—15, 17—21, 23—28, 30— 39, 44—51, 53, 54, 56—58, 62—64, 66, 67). Все находились в культурном слое поселения, сильно насыщенном органикой. Могильные ямы не прослежены. Уровень залегания погребенных был незначителен и колебался в пределах 15—53 см от современной поверхности, большинство же зафиксировано в верхней части волосовского горизонта, на глубине 15—25 см. Сохранность костяков была очень плохая, анатомический порядок практически всех скелетов в той или иной степени оказался нарушенным. Более-менее удовлетворительно сохранилось только около двадцати костяков (№ 4, 6, 10, 13 А, 14, 15, 24, 26, 28, 32А, 34, 36А, 39, 56, 58, 63, 64, 66). Восемь были разрушены полностью (№ 8, 13Б, 18, 21, 25, 31, 37Б, 38). Большинство скелетов имело явно механические нарушения: костяки ранее погребенных частично или полностью разорялись при совершении более поздних захоронений, но особенно активно они разрушались в процессе хозяйственной деятельности последующими обитателями поселения4 и грызунами.
Специфической формой нарушения костяков являлись посмертные манипуляции с трупами. Таковые установлены для четырех скелетов. Во втором погребении была ампутирована голова; ее захоронили рядом, а на ее место положили крупный валун. В захоронении 63 среди обломков раздавленного черепа расчищена кварцитовая галька, которой покойнику перед засыпкой разбили лицевой скелет. У молодой женщины в 66-м погребении отсутствовали кости обеих ступней, а на большой и малой берцовых костях левой ноги имелись глубокие следы ударов рубящим орудием. Следы неглубоких и не-заживленных порезов костной ткани отмечены также на левом бедре мужчины из 62-го захоронения.
3 Отбор образцов костных останков погребенных на радиоуглеродный анализ производился антропологом В. Н. Федосовой (ныне В. Н. Филберт). Ею отбирались главным образом кости верхнего отдела посткраниального скелета (обломки ребер, позвонков, ключиц, лопаток, т. е. то, что не пригодно для антропологических измерений).
4 В частности, у мужского костяка в 67-м погребении левая сторона туловища оказалась разрушенной ямой эпохи бронзы, в которую была складирована разрубленная туша овцы/козы.
Радиоуглеродные датировки погребений могильника Сахтыш 11А
№ погребений Погребения Индекс лаборатории и номер образца Дата, л. н. Соответствие / не соответствие хронологии культур
пол возраст
I. Льяловские погребения
12 М 30—40 ГИН-7185 6110±200 Соответствует
16 Ж 20—25 ГИН-7492 6130 ±120 Соответствует
29 Ж 40—45 ГИН-7195 5820 ± 200 Соответствует
40 М 50—60 ГИН-6586а - —
42 М 20—25 ГИН-6586 6060 ±150 Соответствует
43 ? 5—6 ГИН-6587 8700 ± 800 Не соответствует
65 Ж 35—45 ГИН-7491 - -
II. Ранневолосовские погребения
1 М И 35 ГИН-6236 - -
2 М 30—35 ГИН-6235 - -
5 М 40—45 ГИН-6237 4800 ± 200 Соответствует
10 Ж 20—25 ГИН-6234 4540 ±160 Соответствует
14 М и 40 ГИН-7187 5380 ±140 Не соответствует
17 ? Детский ГИН-7493 - -
20 Ж (?) ? ГИН-7196 - -
28 М 35—40 ГИН-7190 4740 ±110 Соответствует
34 М 50—55 ГИН-7276 4540 ±150 Соответствует
ГИН-6585,
39 М 30—35 6752, 6753, 7175 — —
64 Ж 45—50 ГИН-7490 4550 ± 350 Соответствует
III. Поздневолосовские погребения
13А Ж 35—40 ГИН-7189 4200 ± 240 Соответствует
13Б М 50—60 ГИН-7186 — —
19 Ж ? ГИН-7193 — —
21 ? И 25 ГИН-7191 — —
23 Ж ? ГИН-7192 — —
25 Ж 30—35 ГИН-7192 - -
27 Ж 30—35 ГИН-7194 - -
31 Ж ? ГИН-7275 5540 ±150 Не соответствует
32А М ? ГИН-7274 7730 ± 70 Не соответствует
32Б М 40—45 ГИН-7271 3040 ± 200 Не соответствует
33 М 50—55 ГИН-7277 3550 ± 200 Не соответствует
35 М 35—40 ГИН-7273 4080 ±180 Соответствует
36А М 40—45 ГИН-7272 2030 ± 260 Не соответствует
36Б М 20—25 ГИН-7270 5090 ± 90 Не соответствует
37А Ж 40—45 ГИН-7497 - -
47 Ж 50—55 ГИН-7493 - -
48 Ж 30—35 ГИН-7498 - -
49 Ж (?) 40—45 ГИН-7499 - -
Все волосовские погребения были одиночными5, возможно, за исключением одного — № 506.
Поза установлена у 51 костяка. Она однообразна — погребенные лежали на спине вытянуто с руками вдоль туловища, у некоторых они были слегка согнуты в локтях и кистями положены в области живота, у трех фаланги пальцев находились под тазовыми костями (№ 15, 24, 28). 49 скелетов (и два предположительно) были ориентированы черепами в юго-западном направлении, перпендикулярно берегу Койки; по одному — на северо-запад (№ 47) и север (№ 49).
21 погребение не сопровождалось никакими вещами. В прочих 36 присутствовали только украшения: из янтаря, камня, кости и зубов животных, которые были нашиты на одежду покойников. Кроме того, возле некоторых костяков встречены единичные зоо- и артефакты, положенные преднамеренно. Это — нижние челюсти бобра, клыки медведя, расколотый вдоль рог лося и обломок костяного заострения. Охра в погребальном обряде не применялась.
По площади некрополя погребения располагались рядами. Формально выделяются пять рядов и еще, как минимум, два по планиграфии и стратиграфии7. Шесть из них ('А', 'В—Ж') ориентированы с северо-запада на юго-восток, один ('Б') — с севера на юг. Четыре захоронения находились вне рядов (№ 8, 44, 54, 49). В первом ряду ('А') было захоронено семь покойников, интервалы между погребенными составляли около 2,5—5 м. Примерно аналогичная дистанция между могилами отмечена в седьмом ('Ж') ряду. Несколько большая — в реконструируемом нами шестом ряду ('Е'). В остальных захоронения залегали относительно друг друга на близком расстоянии, иногда вплотную или вообще перекрывали одно другое.
Рядовая структура рассматриваемого могильника свидетельствует, на наш взгляд, о хронологических этапах формирования волосовского кладбища. Правда, установить четкую последовательность групп погребений окончательно не представляется возможным. Достоверно выделяются только наиболее ранние и наиболее поздние группировки. К первой относятся три ряда — 'А', 'Б' и 'Е'. Здесь у всех погребенных низы фиксировались на отметках 25—53 см (первый ряд) и 26—45 см (ряды 'Б' и 'Е'), в основании волосовского горизонта или чуть ниже его, т. е. покойники были захоронены в период начальной стадии накопления энеолитического слоя. Во вторую группу выделяются захоронения в третьем, четвертом, пятом и седьмом рядах ('В', 'Г', 'Д' и 'Ж'), где уровень залегания костяков от современной поверхности составлял всего 15—25 см, что соответствует верхнему ярусу волосовского горизонта.
Порядно наблюдались отличия и в степени сохранности скелетных остатков. В первом (' А') ряду почти все они залегали в полном анатомическом
5 В качестве парных погребений в процессе раскопок нами были атрибутированы два ярусных захоронения — № 7 и 32 [8]. Однако в обоих случаях нижние костяки оказались разрушенными при погребении верхних, т.е. формально и те и те автономны и их следует рассматривать как одиночные.
6 При лабораторном изучении скелета (женского) из этого захоронения В. Н. Федосова обнаружила несколько детских костей младенческого возраста.
7 В отличие от первых публикаций [4, 8, 9] в настоящей заметке цифровая нумерация рядов заменена на буквенную.
порядке, во втором ('Б') и в шестом ('Е') — оказались частично растащенными или неполными, в остальных и вне рядов — сильно разрушенными.
Если различий между ранними и поздними погребениями в позах костяков и их ориентировках, за исключением единичных случаев, практически не фиксировалось, то по составу украшений они имели существенные отличия. В ранних ведущими, а порой и единственными видами были изделия из восточно-прибалтийского янтаря, особенно популярного у мужчин [4], в поздних же — подвески из камня, кости и зубов животных.
Наконец, только на заключительном этапе функционирования кладбища отчетливо отмечался ритуал посмертной манипуляции с трупами, который получит у волосовцев широкое распространение в финальный период развития культуры.
Краниологическая серия из волосовских погребений Сахтыша IIA, оказавшаяся пригодной для всестороннего антропологического изучения, состоит из 16 единиц (семь женских и девять мужских [2, 3]).
Из семи черепов раннего периода три (Сах-IIA: 4, 9, 39) диагностируются как мезокранные европеоиды со специфическими особенностями горизонтального профиля — при незначительной уплощенности в верхней части лица средняя профилирована очень резко. Эти же признаки повторяются на одном мужском черепе (Сах-IIA: 15), но есть у него и отличие: он брахикра-нен. Последние два черепа — женские (Сах-IIA: 10, 46) — характеризуются как короткоголовые с сильно уплощенным лицевым скелетом и средневысту-пающим носом, т. е. в их облике явственно чувствуются черты большой монголоидной расы, по которым они сближаются с льяловской брахикранной серией.
В поздневолосовских погребениях черепа продолжают иметь европеоидный облик с незначительной примесью монголоидности, распадаясь по указателю на мезокранные (Сах-IIA: 13Б, 33, 66) и брахикранные, причем брахикранность за исключением одного случая выражена слабо (Сах-IIA: 32Б, 54). Новым в этот период является четко вычленяемая краниологическая группа европеоидных, умеренно долихокранных черепов (Сах-IIA: 13А, 35, 36А, 47, 58). Возможно, некоторые из этих индивидуумов влились в состав поздневолосовской общины со стороны. Таковым вполне мог быть, в частности, верхний покойник из ярусного двухактного погребения 36А, измерения на черепе которого близки краниологическому бланку фатьяновцев.
С комплексом ранневолосовских захоронений мы связываем также первое «святилище», в котором обнаружена уникальная роговая маска-личина [4, 19] и два ритуальных клада вещей: один состоял из восьми янтарных подвесок, второй — из стольких же узких иволистных наконечников стрел с двусторонней струйчатой ретушью. А с поздневолосовским — вторую «святилищную» яму, раскопанную в 1991 г. на северо-восточной окраине могильника [8, 14—17].
На радиоуглеродное датирование было передано 32 образца из 29 воло-совских погребений. Результаты их анализов, в отличие от льяловских, оказались далеко неоднозначными. Так, для 15 захоронений (пяти ранних и десяти поздних; таблица) даты вообще не получились, и причина этого довольно-таки странная. В костных останках отсутствовал коллаген?! Подобное возможно, когда кости вывариваются, но костяки погребенных, если судить по их положению in situ, не подвергались никакой варке. Поэтому объяснение следует искать в других плоскостях. Или коллаген был «съеден» какими-то
бактериями, или... перед сокрытием трупов их специально окропляли каким-то неизвестным нам раствором. Последнее предположение, в общем-то, из области фантастики, но в будущем на него, как нам кажется, следует обратить внимание исследователей8. Ясно одно: объем образцов здесь не причем, т. к. 39-е захоронение пытались датировать и по мелким, и по крупным костям четыре раза. Результат нулевой. Подобная ситуация повторилась при датировании одного костяка из коллективного финальноволосовского захоронения 16 на соседней стоянке Сахтыш II и синхронных погребений на поселении Сухое в Восточном Прионежье9.
Семь дат (одна для ранневолосовского захоронения и шесть для поздних) оказались не соответствующими хронологии волосовской культуры (таблица). Это наглядно иллюстрируется датировками двух погребений (№ 32А и Б), перекрывавших одно другое: возраст верхнего костяка определен как «мезолитический», а нижний «датирован» позднебронзовым веком! Нонсенс! Лабораторные ошибки в этом случае нами исключаются однозначно, однако как-то объяснить эти результаты на сегодняшний день мы не можем. С одной стороны, это могло быть обусловлено малым объемом датируемых образцов, а с другой — содержанием малой дозы коллагена в костях. Возможно, на конечные результаты повлияло и то и другое.
Семь датировок мы признаем достоверными. Пять дат относят ранние погребения к интервалу 4800 ± 200 — 4540 ± 150 л. н. и две ограничивают совершение поздних захоронений в пределах 4200 ± 240 — 4080 ± 180 л. н. (таблица).
Объективность этих дат обусловливается не только их соответствием хронологии волосовских древностей, но и четырьмя радиоуглеродными датировками, полученными с этого же памятника, но уже по углям. Три из них фиксируют ранневолосовское время. Для угля, взятого из мощного кострища в нижнем горизонте волосовского слоя в квадрате 38 с глубины 40—50 см, получена дата 4690 ± 190 (ГИН-5892). Древесина из первого «святилища», отобранная непосредственно из-под роговой маски-личины, имеет возраст 4790 ± 180 л. н. (ГИН-6556), а угли из верхнего яруса заполнения, т. е. когда «святилище» было уже заброшено, — 4430 ± 250 л. н. (ГИН-6555).
Наконец, четвертая дата определяет время существования второго, поздневолосовского «святилища». Судя по углю со дна ямы, оно было сооружено около 4240 ± 160 л. н. (ГИН-6787).
Таким образом, на стоянке Сахтыш IIA волосовский некрополь функционировал фактически беспрерывно очень длительное время, ориентировочно около 700—720 лет. За этот период похоронный обряд, по крайней мере, его внешние формы кардинально не менялись, что свидетельствует об устойчивости выработанных традиций и об отсутствии каких-либо мощных инокультурных воздействий со стороны.
8 В пользу этого предположения как будто свидетельствуют следующие наблюдения. Глубина залегания погребений была незначительной, однако трупы не разрывались хищниками и не поедались: на костях нет никаких следов погрызов. Что-то хищников отпугивало. Что? Перемещение же части мелких костей грызунами при устройстве своих нор и подземных ходов происходило в более позднее время, когда мышечные ткани уже успели разложиться.
9 Личное сообщение С. В. Ошибкиной в 1997 г.
Заключение
Итак, на стоянке Сахтыш IIA Верхневолжской экспедицией ИА РАН за семь лет исследованы два погребальных комплекса — неолитический (лья-ловский) и квазиэнеолитический (волосовский). Оба раскопаны полностью. Для обоих обоснованы археологические датировки («ранний — поздний»), которые надежно подтверждаются и уточняются независимыми радиоуглеродными датами. Эти комплексы пока самые представительные в Волго-Очье и археологически, и антропологически и единственные, имеющие радиокар-бонные датировки10. Других в обозримом будущем, к сожалению, пока не предвидится. И, по-видимому, надолго. Поэтому данный комплекс следует рассматривать как эталонный памятник при изучении захоронений эпохи неолита-энеолита лесной зоны Европейской части России.
Библиографический список
1. Костылёва Е. Л. Результаты раскопок могильника на стоянке Сахтыш IIA в 1987—1993 годах // Ивановский государственный университет — региональный центр науки, культуры и образования : тез. докл. Иваново, 1994.
2. Костылёва Е. Л., Уткин А. В. Краткая характеристика антропологических типов эпохи первобытности на территории Ивановской области // Проблемы отечественной и зарубежной истории : тез. докл. Иваново, 1998.
3. Костылёва Е. Л., Уткин А.В. Археологическая периодизация Сахтышских краниологических серий эпохи нео-энеолита // Вторые антропологические чтения памяти академика В. П. Алексеева : тез. докл. М., 1999.
4. Костылёва Е. Л., Уткин А. В. Волосовские погребения с янтарем могильника Сахтыш IIA // Тверской археологический сборник. Тверь, 2000. Вып. 4, т. 1.
5. Костылёва Е. Л., Уткин А. В. Погребальные комплексы эпохи первобытности на Сахтышском торфянике // Вестн. Иван. гос. ун-та. Сер. «Гуманит. науки». 2008. Вып. 4.
6. Костылёва Е. Л., Уткин А. В. Хронология погребального обряда волосовской культуры на территории Верхнего Поволжья и Волго-Окского междуречья // Труды II (XVIII) Всероссийского археологического съезда в Суздале. М., 2008. Т. 1.
7. Крайнов Д. А. Уникальная маска из рога лося // Природа. 1984. № 8.
8. Крайнов Д. А., Костылёва Е. Л., Уткин А. В. Погребения и ритуальные комплексы на стоянке Сахтыш IIA // Археологические вести. СПб., 1993. № 2.
9. Крайнов Д, А., Костылёва Е. Л., Уткин А. В. Могильник и «святилище» на стоянке Сахтыш ПА // Рос. археология. 1994. № 2.
10. Крайнов Д. А., Костылёва Е. Л., Уткин А. В. Волосовская антропоморфная фигурка со стоянки Сахтыш ПА // Там же. № 3.
11. Крайнов Д. А., Костылёва Е. Л., Уткин А. В. Исследование стоянки и могильника Сахтыш ПА // Археологические открытия Урала и Поволжья. Йошкар-Ола, 1994.
10 Кроме радиоуглеродных дат по костям из могильника Сахтыш IIA, еще имеется всего лишь одна достоверная дата, датирующая погребение (трупорасчленение) № 18 на финальноволосовском могильнике Сахтыша II (4080 ± 60 л. н.; ГИН-5239). Прочие датировки костяков на других стоянках Волго-Очья не соответствуют хронологической шкале лесного нео-энеолита Волго-Окского междуречья: Сахтыш II (2000 ± 160 л. н.; ГИН-5237), Берендеево I (5540 ± 50 л. н.; ГИН-3886) и Шагара I (4870 ± 80 л. н.; ГИН-5451).
12. Крайнов Д. А., Костылёва Е. Л., Уткин А. В. Раскопки стоянки и могильника Сахтыш IIA // Археологические открытия 1993 года. М., 1994.
13. Неолит лесной полосы Восточной Европы : антропология Сахтышских стоянок / Т. И. Алексеева, Р. Я. Денисова, М. В. Козловская, Е. Л. Костылева, Д. А. Край-нов, Г. В. Лебединская, А. В. Уткин, В. Н. Федосова. М, 1997.
14. Уткин А. В., Костылёва Е. Л. Волосовские погребальные «святилища» Сахтышских стоянок // Каменный век европейских равнин : объекты из органических материалов и структура поселений как отражение человеческой культуры : тез. докл. Сергиев Посад, 1997.
15. Уткин А. В., Костылёва Е. Л. Погребальные «святилища» волосовских могильников // Святилища : археология ритуала и вопросы семантики : материалы конф. СПб., 2000.
16. Уткин А. В., Костылёва Е. Л. Волосовские погребальные «святилища» Сахтыш-ских стоянок // Каменный век европейских равнин : объекты из органических материалов и структура поселений как отражение человеческой культуры : тез. докл. Сергиев Посад, 2001.
17. Уткин А. В., Костылёва Е. Л. Погребальные «святилища» эпохи энеолита в лесах Восточной Европы // Тверской археологический сборник. Тверь, 2002. Вып. 5.
18. Энговатова А. В. Хронология эпохи неолита Волго-Окского междуречья // Там же. Тверь, 1998. Вып. 3.
19. Kostyleva E., Outkin A., Ramseyer D. Fiche masque sur bois d'élan // Objets méconnus : industrie de l'os préhistorique. Paris, 2001. Cah. 9.
ББК 63.3(2)53
А. В. Степанов
УЕЗДНЫЕ ГОРОДА ВЕРХНЕГО ПОВОЛЖЬЯ НА РУБЕЖЕ ХГХ—ХХ ВЕКОВ
Среди проблем социально-экономического развития России на рубеже XIX—XX столетий особое место принадлежит исследованиям процесса урбанизации. Как известно, на протяжении долгих веков Русь оставалась деревенской страной; даже к началу ХХ века почти 90 % наших предков проживало в населенных пунктах сельского типа и занималось преимущественно крестьянским трудом. В Западной Европе численность горожан и селян сравнялась между 1800 и 1850 гг., причем образ жизни населения европейской деревни неуклонно сближался с городским. В нашем же отечестве пропорция 50/50 была достигнута на сто лет позднее, около 1960 г., при том что уровень жизни в советской деревне резко отличался от городского и мало изменился с XIX века.
Между тем именно городам исторически принадлежит роль локомотива общественного прогресса. В любой стране они служат центрами экономической, политической и культурной жизни, очагами складывания гражданского общества, точками инновационного роста и «испытательными площадками» социальных экспериментов. В истории России роль городов была особенно велика. Лишь тем 15—20 млн россиян, кто на рубеже веков населял при-
© Степанов А. В., 2009 2009. Вып. 4. История •
