Путевые фельетоны Леонида Андреева: культурные аспекты жизни юга России начала 1900-х годов Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 821.161.1-7"190"

М. А. Телятник

Путевые фельетоны Леонида Андреева: культурные аспекты жизни юга России начала 1900-х гг.

К жанру путевого очерка можно отнести фельетоны Л. Н. Андреева, написанные под впечатлением поездки на Черное море («На юге», «Верховая езда») и опубликованные в газете «Курьер» (1902). Писатель вместе с женой А. М. Андреевой (Велигорской) посещает Киев, Одессу, Севастополь и создает образы-впечатления этих городов, сравнивая их с Москвой. Андреев отмечает памятники культуры, изображает быт и нравы жителей Одессы и Севастополя. В Олеизе (местечке под Ялтой) супруги навещают М. Горького и любуются природой и горой Ай-Петри. Катание верхом на лошадях («Верховая езда») - юмористическая зарисовка о злоключениях «автора», севшего на лошадь.

Ключевые слова: Л. Н. Андреев, газета Курьер, путевые очерки, фельетон На юге, фельетон Верховая езда, Киев, Одесса, Севастополь, Олеиз, ирония, юмор, М. Горький, В. М. Васнецов, А. П. Чехов, собор св. Владимира, Братское кладбище, одесская лестница, Ай-Петри

Marina A. Teliatnik

Travel satires by Leonid Andreyev: cultural aspects of life in the south of Russia in the early 1900's

The genre of travel essays by L. N. Andreev includes satires, written under the influence of a trip to the Black Sea («The South», «Horse Riding») and published in the newspaper «Courier» (1902). The writer and his wife A. M. Andreeva (Veligorskoy) visited Kiev, Odessa, Sevastopol and Andreev created the impression-images of these cities, comparing them with Moscow. He noted cultural monuments, depicted the life and customs of the inhabitants of Odessa and Sevastopol. In Oleiz (a place near Yalta) the spouses visited Gorky and admired nature and the Mount Ai-Petri. There Andreev tried to ride a horse for the third time in his life. It became the main theme of «A Horse Riding» - a humorous sketch of misadventures of the «author» on a horseback.

Keywords: L. Andreev, newspaper Courier, travel satires, travel satire The south, travel satire A Horse riding, Kiev, Odessa, Sevastopol, Oleiz, irony, humor, Maxim Gorky, V. Vasnetsov, A. Chekhov, Cathedral of St. Vladimir, Brotherly Cemetery, Odessa stairs, Ai-Petri

Путевые фельетоны Андреева по жанру близки путевому очерку, широко распространенному в России на рубеже Х1Х-ХХ в. О красоте и экзотике далеких стран писали И. А. Бунин («Тень Птицы»), А. М. Федоров («На Восток»), К. Д. Бальмонт (циклы путевых очерков о Мексике, Океании, Японии), А. В. Амфитеатров и В. М. Дорошевич (очерки о Китае) и др.

Путевой фельетон, так же как и путевой очерк, являясь одной из наиболее свободных форм художественной публицистики, давал автору возможность выбора формы и стиля повествования, наиболее соответствующих его психоэмоциональному настрою; в нем писатель мог «соединять в одно элементы истории, статистики, естественных наук, высказывать свои взгляды по тем или иным вопросам политики, рассказывать о личных приключениях, чувствах и мыслях, столкновениях с встреченными людьми»1.

Фельетоны Леонида Андреева, написанные под впечатлением поездки на юг России, представляют собой социокультурные художественные зарисовки.

В феврале 1902 г. Леонид Андреев с Александрой Михайловной отправлялись в свадебное путешествие на юг, вначале в Киев, далее в Одессу, где они встретились с И. А. Буниным, потом в Севастополь, откуда направились в Олеиз к М. Горькому.

Столкновение «бытового» и «бытийного» лежит в основе многих фельетонов Андреева. Фельетон от 24 марта 1902 г.2 начинается с бытовой зарисовки, имеющей ироническую окраску: некая дама, занявшая в вагоне место «автора», досаждает ему к тому же своими многочисленными предметами багажа - чемоданами, корзинами, кульками, медным чайником. Рефреном повторяющиеся слова «сударыни» «я женщина слабая» вызывают ассоциации с известным рассказом А. П. Чехова («Беззащитное существо», 1887 г.), героиня которого доводила до белого каления окружающих, упорно добиваясь своего.

В фельетоне конфликт «сударыни» и «автора» показан скорее в иронической, чем в сатирической манере. Так, свежая рыба, судок с которой пытается пристроить под ногами пу-

тешественников «слабая женщина», - «судя по размерам», - кит или акула.

Ирония автора включает в себя и самоиронию. «Затруднительные обстоятельства», в которых оказались он сам и его «спутник» (так он обозначает молодую жену) вызывают сомнения в том, что они смогут «уехать далеко» - «не из-за корзины, а главным образом из-за тяжелого чемодана, который один раз уже сваливался, но дама сказала, что все это скоро уляжется». И действительно, по ироничному утверждению фельетониста, вагонная тряска подействовала на пассажиров «так же, как встряхивание коробки с папиросами», вскоре он был «настолько свободен от постороннего давления, что мог заглянуть в окно».

Переход от состояния повседневной суеты к освобождению, происходящему во время путешествия, о котором Андреев писал прежде, присутствует и в этом фельетоне. Здесь он относится к пейзажу за окном: «Странно действует на горожанина вид снежных полей, их безграничный простор и пустынность. Глаз привык к потемкам квартир, к шумному потоку людей и лошадей на улицах, к извилинам переулков, не дающим видеть перед собой дальше нескольких сот саженей, и в просторе снежной равнины, в ее величавом покое чувствуется странное и строгое осуждение той жизни, что проходила так серо и обыденно в городской темноте и тесноте».

Далее впечатление покоя и свободы усиливается. Выехав из Москвы «в один из февральских морозных дней», на следующее утро путешественники просыпаются в иной атмосфере: «Прошла ночь, - только одна ночь, - и когда утром я выглянул в окно, от снежных полей не оставалось и следа. И снег, и мороз остались где-то позади, а здесь расстилались темные от сырости пашни, местами зеленела трава, и солнце светило тепло и ласково, как настоящей весной». Этот переход улучшает настроение путешественников, он был «так удивителен и радостен, что хотелось беспричинно смеяться», но, как иронически добавляет Андреев, эта радость оказывается доступной не всем: «у слабой женщины, что сидела против нас, громко заныл мозоль: находясь в темноте, он не подозревал, что передвинулся к югу, полагал, что это просто перемена погоды, и ныл по обязанности». Мозоль, ноющий «по обязанности» (почти гоголевский образ), - один из примеров олицетворения, которым Андреев широко пользуется в путевых фельетонах.

Этот прием получает дальнейшее развитие, когда Андреев описывает известные ему города. Он отмечает, что «у каждого города есть своя

физиономия», «свое довольно определенное и характерное лицо». Это касается не только внешнего облика, но и «характера»: «Города, как люди - есть города-смельчаки, есть трусы и блюдолизы, есть города-хитровцы, а есть и скромные, и серьезные, и впавшие в детство города».

Для Москвы - основательной, купеческой, неторопливой - это «широкое, бородатое, купеческое лицо, слегка заспанное и умытое так, как умываются ребята в угольных лавках: нос и щеки чисты, а от скул, по шее и ушам идет резкая полоса грязи. Нечто основательное, тяжеловатое на подъем, но когда поднимется, действующее серьезно и размашисто».

Иное дело - весенний Киев. Андрееву он показался солнечным, светлым, красивым и интересным, при всей его древности, - «юношей, живым, смелым и элегичным». Еще более яркое сравнение - с громадным деревом, в котором солидный возраст лишь усиливает брожение соков молодости: «Он - как ветла, у которой старый-престарый, корявый ствол, и от него идут молоденькие, гибкие, зеленые ветви».

Впечатление красоты и святости, древности и современности усиливает посещение Владимирского собора, любимого киевлянами, где стены украшены картинами В. М. Васнецова -«дивные, поразительные», ярко отпечатавшиеся в памяти писателя.

Одесса, напротив, - «город-хвастун и фат дурного тона». Это категоричное замечание Андреева касается и местных жителей, глубоко убежденных, что у них все «лучшее» и «первое в мире», и архитектуры города, мифологизированной школьными учебниками и туристическими путеводителями. Автор со «спутником» мечтает увидеть знаменитую белую мраморную лестницу, которая, якобы спускается «с высокого бульвара прямо к морю». На самом деле то, что ему с трудом удается разыскать, мало напоминает предмет его детских грез: «Это была дрянная, узенькая лестница из какого-то серо-грязного камня. Ступени ее были оббиты, и кое-где стояли лужи. <...> Лестница грязным скатом сходила вниз и упиралась в узенькую грязную улицу, на противоположной стороне которой стояли закопченные, отвратительные с виду здания, без окон, - по-видимому, товарные склады. А уже за ними, на полверсты от лестницы, виднелось море». Подобное разочарование приводит к «крушению основ»: «И с этого момента я перестал верить в географию», - заключает автор.

«Мрачным и угрюмым» предстает перед путешественниками Севастополь. После солнечной весны в Киеве и грязи в Одессе Севастополь

М. А. Телятник

встречает путешественников остатками снега и «холодно-жгучим ветром». Это каменный город, и даже близость моря лишь ненадолго смягчает его жесткость и холод.

В фельетоне эти ощущения передаются повторяющимися определениями со значением «каменный» и контрастирующими с ними эпитетами «живой жизни»:

Пока ходишь по набережной, все еще хорошо. Видишь по ту сторону бухты раскинувшиеся каменистые бугры, бесплодные, твердые до того, что только при одном взгляде на них начинает ломить бока, как от жесткой постели. Вместо деревьев на этих буграх растут каменные казармы и низенькие, приплюснутые мазанки - тоже из камня. Но синее, настоящее уже южное море, говорливое, веселое, улыбающееся, смягчает впечатление каменной жесткости, а суетливая жизнь южного порта развлекает глаз. Снуют пароходики, парусные рыбацкие лодки, военные катера; застывшие на якорях броненосцы мирно дымят своими низкорослыми трубами; где-то далеко куют железо, и смягченный далью звук приносится красивым и мелодичным.

Но стоит отойти от набережной, повернуть за угол и потерять из виду море - камень начинает давить. Улицы пустынны до того, что город кажется вымершим. Изредка пройдет солдат, два солдата, три солдата - опять безлюдье и тишина, и маленькими, как бойница, оконцами смотрят молчаливые дома. Все они низкие и широкие; у всех у них толстые-претолстые каменные стены и незаметные, точно спрятавшиеся двери. Редко, чтобы ход был с улицы, а чаще откуда-то с затылка. И не верится, что здесь живут люди.

Неслучайно и обилие военной лексики в этом фрагменте: Севастополь воспринимается Андреевым как бастион, каменный плацдарм, в нем трудно жить, можно лишь сражаться и обороняться. Еще один знаковый момент: если символом Киева становится белокаменный собор св. Владимира, а Одессы - грязная псевдомраморная лестница, то в Севастополе эту роль исполняет Братское кладбище, куда автор со «спутником» отправляются по совету «какого-то злодея с каменным сердцем».

По дороге их встречает «северный леденящий ветер», который «бешено несется» по каменистой пустыне, как сказочный злодей, чинит всевозможные препятствия: «стаскивает шляпу и раздувает полы пальто; он жужжит, свистит и шипит в ушах, каменит холодным дыханием лица». Не менее унылым оказывается и само кладбище, почему-то названное Братским. По поводу этого названия между

путниками происходит диалог в стилистике абсурда:

Спутник объяснил мне:

- Вот француз убил русского, а русский убил француза, и оба они, как братья, легли рядом в могилу.

- Значит, если я зарежу тебя, а ты зарежешь меня, то мы станем братья и нас положат в могилу рядом?

- Да. Это особый способ родниться, несколько дорогой, но удивительно прочный. Породнившись, братья никогда уже не ссорятся и не дерутся - ты слышишь, как здесь тихо?

Эмблемой абсурда выглядит и мраморная пушка, поставленная над могилой одного из воинов: «Снятая с лафета, она стоймя поднималась над могилой, и дуло ее смотрело прямо в серое зимнее небо. Не побратавшийся до конца, он и в могиле лежал один и упорно и жалко грозил небу».

После каменного Севастополя путешественники направляются в сторону Ялты, где в местечке Олеиз снимал дачу М. Горький. Его имя цензор вычеркнул из фельетона, и о том, к кому именно приезжали путешественники, можно догадаться лишь по одной характерной черте: громкому голосу, который «кричит отчетливо, по-волжски выговаривая букву о: „Приехали? Великолепно!"».

Природа в Олеизе совсем уже южная, погода теплая, солнечная. Ночью «на небе стоял молодой месяц, и белым призрачным великаном вставал Ай-Петри», «темнели кипарисы, лавры и магнолии». Все это порождает чувство тепла и покоя, может быть, мнимого: «глядя на них, вечнозеленых, казалось, что уже наступило лето, а белые при лунном свете цветы миндаля создавали иллюзию цветущих яблонь и майского вечера». Еще более прекрасно солнечное утро: «и все солнце, и магнолии, и Ай-Петри, и удивительная разва-ренность, точно с утра до ночи купаешься в теплом молоке». Это ощущение расслабленности, «разваренности», спокойствия - малопродуктивно, но весьма приятно и напоминает растительное существование: «Не хочется ни работать, ни думать, ни даже говорить». Возникает иллюзия отрешенности и от городской жизни («Развернешь утром газеты, посмотришь телеграммы из Петербурга -нового ничего, и бросишь»), и от привычных форм существования («Живешь точно во сне и даже не знаешь, хорошо ли тебе или скверно. Должно быть хорошо, потому что все смотрят на тебя и говорят: „Ишь, какой толстый

стал!"»). Состояние это, очевидно, настолько непривычно для Андреева, что он даже не знает, как к нему относиться.

Последняя часть фельетона - катание верхом на лошадях - стал впоследствии сюжетом небольшого отдельного рассказа («Верховая езда»3). Стилистически он заметно отличается от предыдущих фрагментов. Это юмористическая зарисовка о злоключениях «автора», третий раз в жизни севшего на лошадь. Это смесь забавных эпизодов и «глубокомысленных» советов о том, за какую часть лошади надежнее держаться, почему следует «запрятать язык как можно глубже в рот» и как «при обратном полете» снова попасть на лошадь - ведь она такая «маленькая» (а «зрение у меня неважное» - почти в духе И. А. Крылова уточняет «автор»), к тому же все время куда-то бежит... Воображению читателей фельетонист доверяет представить сцену, когда неопытный наездник, слетевший с лошади, пытается рассчитать свой полет таким образом, чтобы приземлиться снова ей на спину. Забавна рекомендация в стиле Козьмы Пруткова, предназначенная «кавалерам»: «Если решение упасть окончательно созрело у вас, и если тут есть барышни, перед которыми вам хочется до конца остаться мужественным, поступайте так: сложите руки на груди, гордо взгляните по сторонам и головой вниз валитесь на левую сторону, если обрыв справа, и на правую, если обрыв слева. Если же вы еще колеблетесь, падать или нет, то обнимите

лошадь за шею и кричите, как можно громче. А потом, когда голосу не хватит, падайте».

Стилистика подобной «инструкции» - сочетание официально-деловых, «возвышенно-поэтических» и разговорно-бытовых речевых оборотов, что вполне соответствует эстетике веселого абсурда, в которой выдержана вся сценка.

Путевые фельетоны Андреева - свидетельства блестящего иронического дарования писателя, его острого и критичного ума и прекрасного чувства юмора. Значительную роль в путевых фельетонах писателя играют лирические фрагменты, передающие настроение автора, его непосредственные эмоции от созерцания памятников культуры, быта и нравов жителей, красот пейзажей и новых мест. Наряду с путевыми очерками писателей рубежа Х1Х-ХХ в. путевые фельетоны Андреева представляют собой несомненный интерес как памятники культурно-исторического и социально-культурного значения.

Примечания

1 Колосов Г. В. Очерк и жизнь. Алма-Ата, 1966. С. 114.

2 Джемс Линч [Андреев Л. Н.]. Москва. Мелочи жизни // Курьер. 1902. 24 марта, № 82. С. 2. Позже был включен в собрание сочинений Л. Н. Андреева под заглавием «На юге» (Андреев Л. Н. Полн. собр. соч.: в 8 т. СПб.: Изд-е Т-ва А. Ф. Маркс, 1913. Т. 6. С. 249-250). Далее цитаты из фельетона даются в тексте по газете «Курьер» без сносок.

3 Андреев Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 254-255.