CC BY
38
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (2), с. 137-140
УДК 821.161.1(091)
ПУШКИНСКИЙ ОБРАЗ В ПОЭМЕ Б.А. САДОВСКОГО «ОНА» © 2014 г. Г.Л. Гуменная
Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова
glgum6 @gmail.com
Поступила в редакцию 16.05.2014
Центральный для поэмы Б. Садовского «Она» «нетленный образ чистой красоты» рассматривается в контексте традиции, идущей от поэзии А.С. Пушкина (стихотворение «Я помню чудное мгновенье»), а также мотивов, связанных с поэзией Вл. Соловьёва (стихотворение «Бедный друг, истомил тебя путь...», поэма «Три свидания») и А. Блока (цикл стихов о Прекрасной Даме).
Ключевые слова: пушкинская традиция, гений чистой красоты, Б. Садовской, Вл. Соловьёв, А. Блок.
Творчество Б.А. Садовского (1881-1952) в последние десятилетия активно исследуется, вводится в контекст литературной жизни эпохи Серебряного века, деятельным участником которой он некогда был, выступая как поэт, прозаик, критик, драматург.
Оценки поэтического наследия Садовского во многом опираются на суждения лично знавших его В.Ф. Ходасевича и Н.С. Гумилева.
Ходасевич, друг и соавтор некоторых произведений Садовского, получив в эмиграции в 1925 году ложное известие о смерти поэта, попытался в некрологе дать итоговую оценку творчества литературного собрата: «<...> неизменно выступая на стороне так называемой "символистской" (не точнее ли говорить - "модернистской"?) фаланги, порою даже в стиле её самых деятельных застрельщиков, - сам Садовской, по своим писаниям, вряд ли вполне может быть отнесен к этой фаланге. Его истинные учителя не Бальмонт, не Брюсов - а Пушкин, Фет, Вяземский, Державин. Если бы модернистов не существовало вовсе - Садовской был бы таков же или почти таков же, каков он был. Можно, пожалуй, сказать, что Садовской - поэт более девятнадцатого столетия, нежели двадцатого» [1, с. 311]. Близкие оценки лирики Садовского содержатся и в «Письмах о русской поэзии» Н.С. Гумилева (1910 г.): «Борис Садовской поддерживает воспоминания о традициях пушкинской эпохи, учась у её второстепенных поэтов. Кажется, его совершенно не коснулось веяние модернизма» [2, с. 111 ].
Общим в приведенных суждениях является отчетливое ощущение внутренней соотнесённости поэзии Садовского с традициями пушкинской поры. То, что пушкинианство - сознательно избранная художественная позиция, сам поэт
недвусмысленно декларирует в предисловии к сборнику стихов «Позднее утро» (1909): «Причисляя себя к поэтам пушкинской школы, я в то же время не могу отрицать известного влияния, оказанного на меня новейшей русской поэзией, поскольку она является продолжением и завершением того, что дал нам Пушкин. С этой стороны, минуя искусственные разновидности так называемого "декадентства", которому Муза моя по природе своей оставалась чуждой, я примыкаю ближе всего к нео-пушкинскому течению, во главе которого должен быть поставлен Брюсов. Основные черты моего творчества были бы намечены не с должной ясностью, если бы я забыл упомянуть имя Фета» [3, с. 2].
Написанная октавами поэма «Она» имеет подзаголовок «Поэма в стихах» и датирована 1907 годом. Первоначально произведение было напечатано в журнале «Русская мысль» за 1909 г. Поэма имеет автобиографическую основу: в ней отразились впечатления поездок Садовского на курорт Сергиевские Серные воды Самарской губернии в 1902, 1904 и 1907 годах [4, с. 516]. В её начале - прямая отсылка к Пушкину:
Спокойный строй задумчивых октав < . > Ты, Пушкину досужий вечер дав, Свёл Грацию с коломенскою сплетней, Тебе Толстой доверил свой «Портрет» И музыкой твоей пленялся Фет [5, с. 1].
Очевидно, что автор апеллирует к поэтической традиции, которая сформировалась под воздействием пушкинского «Домика в Коломне»: пятистопный ямб октав Садовского -продолжение октав болдинской шутливой поэмы, «коломенская сплетня» - намёк на фабулу этого произведения. Да и «степной курорт», ставший «приютом» «провинциальных муз» и
местом действия поэмы, возникает как своеобразная парафраза «петербургской повести» Пушкина, действие которой перенесено из центра столицы на его окраину - в Коломну. Видимо, Садовской хорошо понял и прочувствовал то обстоятельство, что «Портрет» А.К. Толстого и «Талисман» Фета поддерживают и развивают жанровую форму, заданную «Домиком в Коломне», потому-то и упоминает их в первых строках своего произведения.
Действие в поэме практически отсутствует (основные события связаны с внутренним миром героя), её центральным эпизодом становится описание бала в курзале. Здесь, на балу, затертый среди толпы зрителей, герой ищет «её» - возлюбленную, исчезнувшую пять лет тому назад под влиянием «скучного призрака жизни ненавистной». Герой-повествователь внутренне опустошен и, поскольку он мыслит формулами пушкинской поэзии, то обозначает собственное восприятие бальной суеты слегка видоизмененными строками стихотворения «Дар напрасный, дар случайный» (1828): «Сердце пусто, празден ум» - «<...> "пусто сердце, празден ум"». «Старинный вальс, далёкой жизни звон» неожиданно побуждают его увидеть в юной вальсирующей красавице утраченную любовь: «Она в толпе! Другая, но она!». «Неизъяснимый сон», «вдохновенный сон», «снова я влюблён» - так характеризует поэт то состояние, которое пробуждает в нём пленительный образ «восставшего прошлого». Вновь найденная «она» «зажгла, танцуя и шутя, // Потоки ослепительного света <.. .> в душе», что ведёт к её обновлению и воскрешению, к обретению прежнего ощущения красоты жизни, полноты бытия.
И хотя героиня имеет вполне земное имя (оно дано в уютно-домашней форме - Маруся), и хотя отмечены вполне конкретные материальные черты её облика («как куколка Маруся разодета», различимы даже детали наряда -«<...> платьице короткое с оборкой»), в воображении поэта происходит метаморфоза: встреченная красавица превращается в объект нематериального мира: «Пусть будет мне она мечтой далёкой. // Я бессловесным счастьем дорожу» [5, с. 4].
В лирической медитации, поясняющей суть метафорического преображения, Садовской дополнительно подчёркивает значимость для себя пушкинского наследия: XVII
Вновь вижу я пустынный сельский дом, Где шли мои младенческие годы <.. > Я помню детских мыслей переходы. Там тихо взрос я с Пушкиным в руках,
Предчувствуя тебя в моих мечтах.
XVIII
<.. > С однообразным шумом колеса Душа слилась - и просит сердце чуда, И озаряет юныя мечты Нетленный образ чистой красоты [5, с. 5].
Образ «чистой красоты» возникает как предчувствие чуда и как некое чудесное виденье в сознании героя, подготовленном к приятию новых ощущений единением с родной природой и с пушкинской книгой, он навеян поэзией Пушкина - узнаваемыми образами и мотивами стихотворения «Я помню чудное мгновенье.».
Сюжетная ситуация поэмы - встреча с «ней» и утрата «её» под натиском косной рутины жизни, пробуждение души и обретение новой полноты бытия, само понимание любви как «чудного мгновенья» встречи с идеалом - все эти мотивы идут у Садовского от пушкинского стихотворения.
Пушкинское понимание образа «гения чистой красоты» отчетливее проявляется в сопоставлении с его источником - со стихотворениями «Лала Рук» и «Я музу юную бывало // Встречал в подлунной стороне.» В.А. Жуковского. Если у Жуковского это образ «даровате-ля песнопений» [6, с. 367], он символизирует собою возможность непосредственной связи со «святым воспоминаньем» человеческого сердца о небе в «тёмной области земной» [6, с. 360], с вечностью и небесами, то у Пушкина мистическому акту встречи с потусторонним уподобляется встреча с любимой женщиной. Как справедливо отмечает В.М. Маркович, «тема победы духа над косностью обычных законов земного бытия (над неизбежным забвением, исчезновением, охлаждением, омертвением всего живого) звучит у Пушкина не менее мощно, чем у Жуковского, но звучит парадоксально. Получается, что эта победа возможна в собственных пределах земного бытия, что высшим смыслом и возможностями высшего порядка может обладать естественное, посюстороннее явление. Свойства сверхъестественного переносятся на естественное, и тем самым возвышено любовное переживание, содержание которого оказывается равнозначно чуду» [7, с. 78].
«Нетленный образ чистой красоты» поэмы Садовского включает в себя пушкинское понимание образа «гения чистой красоты», но, несмотря на несомненную близость, не является прямым его повторением. Дан некий его «генезис», значимым становится то, что он возникает как предчувствие, предтеча будущих жизненных впечатлений - в мечтах, оформляющихся под влиянием пушкинской поэзии, это «призрак
Пушкинский образ в поэме Б.А. Садовского «Она»
139
родной», манящий душу «сияньем идеала», то есть он менее веществен, посюсторонен, чем у Пушкина.
Новые смысловые коннотации возникают в нём также под влиянием ближайших по времени к создателю поэмы «Она» авторов - Вл. Соловьёва и А. Блока. Не случайно эпиграфом к поэме избраны строки стихотворения Соловьёва «Бедный друг, истомил тебя путь.» (1887): «Всё кружась исчезает во мгле // Неподвижно лишь солнце любви», где любовь утверждается как некая вечная, постоянная и светоносная категория бытия. Эпиграф вводит в поэму и более широкий контекст творчества Соловьева: «она», явившаяся в суете бала из невещественных, нематериальных мет внутреннего переживания автора-рассказчика, несет в себе черты не только конкретной прелестной девочки-подростка, но и черты той божественной Софии, которой посвящена соловьёв-ская поэма «Три свидания» (1898).
Мистические встречи с Софией имеют у Соловьёва сакральный характер, от того поэт скрывает её имя от читателя-собеседника: «Подруга вечная, тебя не назову я, // Но ты почуешь трепетный напев.». Знаком Софии в поэме становится исходящее от неё сияние: «Я осязал нетленную порфиру // И узнавал сиянье Божества.». Этот мотив многократно повторяется: в первом свидании-видении образ «пронизан лазурью золотистой», во втором - «Вдруг золотой лазурью всё полно, // И предо мной она сияет снова», в третьем - «Глядела ты, как первое сиянье //Всемирного и творческого дня». Завершая поэму, её автор вновь повторяет: «Так я прозрел нетленную порфиру // И ощутил сиянье Божества» [8, с. 125-132].
Для Садовского важна как бытовая конкретика женского образа, так и то, что эта бытовая конкретика нивелируется обобщенной номинацией героини, сглаживанием черт внешнего облика, что придаёт образу оттенок сакрально-сти. Момент встречи с «ней» даётся как узнавание «восставшего прошлого» («Она в толпе! Другая, но она!»), в «ней» обнаруживается некое вневременное начало («Одна во всех, ты вечное виденье»). Так происходит видимо потому, что чистая красота может опознаваться в разных своих земных ипостасях. В то же время «она» светоносна, как и видения в поэме Соловьёва: при «её» появлении «влюблённым счастьем озарилась зала», «она» зажгла в душе рассказчика «потоки ослепительного света». В «ней», в идеале, заключено триединство света, любви, вечности: «Мне солнцем светит в вихре темных лет // Моя любовь, которой смерти нет».
Значимо, что предстоящую встречу с «ней» автор-повествователь «предчувствует <.> в мечтах», как «соловьёвец» Блок в цикле стихов о Прекрасной Даме: «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо - // Все в облике одном предчувствую тебя.» (1901). И так же, как герой блоковского цикла, герой поэмы полон сомнениями в себе, от того он и не решается открыть земному воплощению идеала своё чувство: «Чего я жду и что я сторожу // В любви моей, прекрасной и бесстрастной <.> Сказать ли ей? Но что бы я сказал?». По-настоящему встреча и взаимное узнавание героя и идеала произойдёт за пределами земного бытия: «Но встретишь ты меня не здесь, а там» [5, с. 6].
Чудное мгновенье, явление красоты вполне в духе эпохи декадентства имеет в поэме некий инфернальный привкус - серный запах, который смешан с запахом цветущих лип - таков один из повторяющихся мотивов произведения: «И пышных лип цветущий аромат, // С которым странно слился серный яд», «адской серы пар и запах лип», «все тот же запах серы и цветов». Запах и реален - документирует особенность атмосферы серноводского курорта, где происходит описываемое событие, и символичен - он позволяет перенести случившееся в иное измерение, где реальные жизненные факты значения не имеют.
Можно говорить о том, что в поэме Садовского своеобразным развитием и продолжением пушкинской традиции, связанной со стихотворением «Я помню чудное мгновенье.», предстают и софийный образ Соловьёва, и образ Прекрасной Дамы Блока, что позволяет конкретизировать собственное понимание поэтом того, как «новейшая русская поэзия», поэзия модернизма, сказалась в его творчестве - как «она является продолжением и завершением того, что дал нам Пушкин» - «нео-пушкинским течением» [3, с. 2] в литературе.
Список литературы
1. Ходасевич В.Ф. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4: Некрополь. Воспоминание. Письма. М.: Согласие, 1997. 744 с.
2. Гумилёв Н.С. Письма о русской поэзии / Сост. Г.М. Фридлендер (при участии Р.Д. Тименчика). М.: Современник, 1990. 383 с.
3. Садовской Б. Позднее утро. М., 1909. 88 с.
4. Анчугова Т.В. Комментарии // Садовской Б.А. Морозные узоры: Стихотворения и письма. М.: Водолей, 2010. С. 502-548.
5. Садовской Б. Она. Поэма в стихах // Русская мысль. 1909. Кн. XII. С. 1-6.
6. Жуковский В.А.Собр. соч.: в 4 т. Т. 1. М.-Л.: Худож. лит., 1959. 480 с.
7. Маркович В.М. Пушкин и Лермонтов в исто- 8. Соловьёв В.С. Три свидания // Соловьёв В.С. рии русской литературы: Статьи разных лет. СПб.: Стихотворения и шуточные пьесы. Л.: Сов. писатель, Изд-во С.-Петербургского ун-та, 1997. 216 с. 1974. С. 125-132.
IMAGE OF PUSHKIN IN B. SADOVSKOY'S POEM "HER" G.L. Gumennaya
"Imperishable image of pure beauty" that is central to B. Sadovskoy's poem "Her" is analyzed here in the context of the tradition stemming from Pushkin's poetry ("I do recall that wonderful moment") as well as in the context of motifs connected with Vl. Solovyov's poetic works (verses "My poor friend, exhausted by the journey...", "Three encounters") and poems by A. Blok (cycle of poems about the Fair Lady).
Keywords: Pushkinian tradition, genius of pure beauty, B. Sadovskoy, Vl. Solovyov, A. Blok.
References
1. Khodasevich V.F. Sobr. soch.: v 4 t. T. 4: Nekro-pol'. Vospominanie. Pis'ma. M.: Soglasie, 1997. 744 s.
2. Gumilyev N.S. Pis'ma o russkoy poezii / Sost. G.M. Fridlender (pri uchastii R.D. Timenchika). M.: Sovremennik, 1990. 383 s.
3. Sadovskoy B. Pozdnee utro. M., 1909. 88 s.
4. Anchugova T.V. Kommentarii // Sadovskoy B.A. Moroznye uzory: Stikhotvoreniya i pis'ma. M.: Vodoley, 2010. S. 502-548.
5. Sadovskoy B. Ona. Poema v stikhakh // Russkaya mysl'. 1909. Kn. XII. S. 1-6.
6. Zhukovskiy V.A.Sobr. soch.: v 4 t. T. 1. M.-L.: Khudozh. lit., 1959. 480 s.
7. Markovich V.M. Pushkin i Lermontov v istorii russkoy literatury: Stat'i raznykh let. SPb.: Izd-vo S.-Peterburgskogo un-ta, 1997. 216 s.
8. Solov'yev V.S. Tri svidaniya // Solov'yev V.S. Stikhotvoreniya i shutochnye p'esy. L.: Sov. pisatel', 1974. S. 125-132.
