CC BY
160
УДК 821.161.1-31
С. Н. Пяткин
О СТИХОТВОРЕНИИ БОРИСА САДОВСКОГО «ПАМЯТНИК»
Дается первый опыт научного прочтения стихотворения «Памятник», принадлежащего русскому литературному деятелю первой половины XX в. Борису Александровичу Садовскому (1881-1952). Это произведение, входящее в последнюю изданную поэтическую книгу Б. А. Садовского «Обитель смерти» (1917), анализируется в контексте жанровой традиции стихотворения-«Памятника», начало которой положено в мировой литературе одой Горация «К Мельпомене». Сообщается, что новейший автор полемически переосмысляет характерные для названной традиции тематико-стилевые элементы (экфразис, мотивы бессмертия поэзии и славы о поэте в памяти будущих поколений, тему «национальной географии» распространения поэтической славы), нашедшие отражение в переводах и поэтических переложениях горациевой оды М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина, А. А. Фета, Г. С. Батенькова. Особое внимание уделяется полемическому диалогу «Памятника» Садовского со стихотворением А. С. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...», который в большей степени и определяет структуру и смысл произведения новейшего поэта. Делается вывод о том, что произведение Б. А. Садовского, сохраняя основные черты жанровой традиции стихотворения-«Памятника»: тематико-стилевые элементы эпитафии (автоэпитафии), экфразы, стихотворения-завещания, «последнего стихотворения», обладает несомненными потенциями к переосмыслению этой традиции, что предстанет в поэтической практике позднейших авторов (В. Маяковского, Вл. Ходасевича, И. Бродского, В. Высоцкого, В. Шендеровича и др.) тремя модусами отношения к ней - полемической, иронической и игровой.
Ключевые слова: стихотворете-«Памятник», жанровая традиция, полемический диалог, экфразис, мотив, словесно-тематический комплекс.
Стихотворение, о котором пойдет речь в настоящей статье, уже одним своим названием задает вполне определенный вектор читательского ожидания, поскольку служит очевидным знаком приобщения автора к многовековой традиции поэтического «Памятника». Ее зарождение, как отмечает С. А. Небольсин, происходит в древнеегипетской прозе за четыре тысячелетия до нашей эры, где своеобразной точкой отсчета выступает анонимный текст «Поучение писцов» [1, с. 32-33]. В нем, отмеченном идеей бессмертия поэта, одна из ярких образных картин воссоздана посредством сравнения, объектом которой выступает экфразис: вдохновенный труд «мудрых писцов в памяти людей» окажется таким изваянием, что будет прочнее и долговечнее «пирамид из меди и надгробий из бронзы» [2]. Именно это сравнение станет едва ли не «общим местом» в изображенном мире стихотворений-«Памятников» самых разных авторов и самых разных эпох мировой литературы. Вместе с тем становление жанровой традиции поэтического «Памятника» восходит, что давно уже стало в литературоведении аксиомой [3], к оде Го -рация «К Мельпомене» («Exegi monumentum aere perenntus...»). В ее чеканных строках четко обозначился заглавный мотив, ставший единым, структурообразующим для всех последующих поколений «Памятников», который определяется изначальной верой автора-поэта в бессмертную судьбу своих творений.
Феномен стихотворения-«Памятника», его разнообразные жанровые модификации и варианты, место в системе лирических жанров и художественное взаимодействие с ними достаточно под-
робно на сегодняшний день освещены в науке о литературе. Итоговым в данном отношении следует назвать диссертационное исследование С. В. Жилякова «Жанровая традиция стихотворе-ния-„Памятника“ в русской поэзии XVIII-
XX вв.». В этой работе дан критический обзор репрезентативного корпуса научных источников, указаны основные тенденции в исследовательской практике стихотворений-«Памятников», а сами они рассматриваются автором диссертации как явление синтетического жанра мнемонической жанровой системы в литературе. Обоснованно выделяя два периода в истории отечественного стихотворения-«Памятника» - классический
(XVIII-XIX вв.) и неоклассический (XX в.), -С. В. Жиляков дает детальный анализ особенностей идейно-художественной репрезентации темы поэтического бессмертия, характерных для каждого из этих периодов. Перечень текстов и, соответственно, круг поэтов (если брать во внимание только отечественных литераторов) у автора диссертации впечатляющ: от классического стихотворения М. В. Ломоносова «Я знак бессмертия себе воздвигнул...» до пародийного цикла
В. Шендеровича «Я памятник себе воздвиг.» [4]. По непонятной причине в поле зрения исследователя не попало любопытное во всех отношениях стихотворение Б. А. Садовского «Памятник», написанное им в трагическом для русской истории октябре 1917 г. Вошедшее в книгу стихов поэта «Обитель смерти» (1917), изданную в Нижнем Новгороде на средства автора небольшим тиражом в 250 экземпляров, это произведение было высоко оценено именитыми современника-
ми Садовского. Так, М. О. Гершензон в письме к поэту восторженно заключал: «Я твержу себе на память Ваши стихи к сыну и „Памятник“, не могу насытиться ими. Не узнаю Вас в них, так удивительно выросла в Вас душевная сила и мощь дарования» [5, с. 372]. Владислав Ходасевич в краткой эпистолярной оценке «Обители смерти» особо отмечал: «...есть в ней прекрасные стихи - „Памятник“, например» [6, с. 37].
Борис Александрович Садовской (1881-1952; настоящая фамилия - Садовский), уроженец провинциального Ардатова Нижегородской губернии, без преувеличения является одной из примечательных фигур на литературном Олимпе начала XX в. Его путь в большую литературу был стремительным и по-своему ярким даже на звездном фоне Серебряного века русской культуры. Первый художественный опыт Садовского - сборник стихов «Позднее утро» (1909) - еще во многом не свободен от эстетических принципов символистской поэзии, а сам он мыслит себя в ту пору «ярым и убежденным „декадентом“» [7, с. 149]. Но уже во второй его книге - «Русская камена» (1910) - отчетливо проступает образ автора, выбившегося из модернистской колеи и словно пытающегося донести до своенравных пассажиров с парохода современности, как важно жить художнику новой эпохи «сегодняшним моментом прошлого, осознавая не то, что умерло, а то, что продолжает жить» [8, с. 166].
На этой книге, как и на последующих, написанных и изданных до революции, - литературной публицистики («Озимь», 1915; «Ледоход», 1916), рассказов и повестей («Узор чугунный», 1911; «Адмиралтейская игла», 1915), стихов («Самовар», 1913; «Полдень», 1916), - лежит отчетливая печать приверженности автора «золотому веку» отечественной культуры, а сам он причисляет себя «к поэтам пушкинской школы» [9, с. 2].
Садовской принимает активное участие в литературной жизни обеих столиц - и Москвы, и Петербурга. В своих автобиографических «Записках» о том периоде жизни он с гордостью подчеркивал: «Теперь я был признанный писатель с безукоризненным именем. Все редакции передо мной открылись. Я зарабатывал много» [7, с. 172].
Однако это восходящее движение писательской карьеры Садовского оборвет в 1916 г. страшная болезнь. Разбитый параличом, он оказался выброшенным на обочину не только большой литературы, но и в буквальном, а не в метафорическом смысле ощутил близкое дыхание смерти. Мучительное болезненное состояние писателя усугубляли последовавшие вскоре революционные события, которые он воспринял как катастрофу русской цивилизации.
Вот как описывает Вл. Ходасевич свою последнюю встречу с Садовским, состоявшуюся осенью 1916 г. в Москве в кабаре «Летучая мышь»: «Вдребезги больной, едва передвигающий ноги, обутые в валенки (башмаков уже не мог носить), поминутно оступающийся, падающий... С болью, с отчаянием говорил о войне, со злобной ненавистью о Николае II. И заплакал, а плачущий Садовской -не легкое и не частое зрелище. Потом утер слезы, поглядел на меня и сказал с улыбкой:
- Это все вы Россию сгубили, проклятые либералы. Ну, да уж Бог с вами» [10, с. 313].
Книга «Обитель смерти», работу над которой Садовской начал в предреволюционный год, полна горестных размышлений и предчувствий автора. Само название книги выступает, по сути дела, именованием реальности, объединившей судьбу поэта с судьбой его Отечества. А «Памятник» Садовского, в свою очередь, не служит примером поэтического упражнения, литературного состязания с классиками, что для писателя, склонного к разного рода мистификациям, не было чем-то зазорным [см.: 11, с. 492-494; 5, с. 8-9]. В этом произведении прослеживаются тематико-стиле-вые черты и автоэпитафии, и стихотворения-завещания, и «последнего стихотворения», характеризующие в целом жанровый канон стихотворения-«Памятника» [3]. Равно как и автобиографический подтекст, обнажающий само существо творческих заслуг поэта, что убежден в бессмертии своего имени, и определяющий индивидуальность авторского «я» в содержании стихотворения.
Вот текст «Памятника» Садовского, каким он был напечатан в книге «Обитель смерти»:
Памятник
Мой скромный памятник не мрамор бельведер-ский,
Не бронза вечная, не медные столпы: Надменный юноша глядит с улыбкой дерзкой На ликование толпы.
Пусть я не весь умру: зато никто на свете Не остановится пред статуей моей И поздних варваров гражданственные дети Не отнесут ее в музей.
Слух скаредный о ней носился недалеко И замер жалобно в тот самый день, когда Трудолюбивый враг надвинулся с востока Пасти мечом свои стада.
Но всюду и всегда: на чердаке ль забытый Или на городской бушующей тропе,
Не скроет идол мой улыбки ядовитой И не поклонится толпе.
Позднейшая редакция стихотворения записана на отдельном листке и заглавия не имеет, две последние строки в третьей строфе читаются следующим образом:
Кровавый враг обрушился жестоко На наши села и стада.
Далее вставлена еще одна строфа:
И долго буду я для многих ненавистен Тем, что растерзанных знамен не отпускал, Что в век бесчисленных и лживых полуистин Единой Истины искал [11, с. 192, 521].
Первое, что обращает на себя внимание в этом произведении, - его полемический дискурс по отношению к жанрово-стилевым и содержательным элементам стихотворения-«Памятника». Так, открывающая текст экфраза, которая характеризует «памятниковый» зачин и призвана далее подчеркнуть бессмертие поэзии автора, у Садовского сменяется еще одной экфразой («Надменный юноша глядит с улыбкой дерзкой //На ликование толпы»), апеллирующей ко времени настоящему, но никак не к вечности. У Садовского «общее» признание -«весь я не умру» - сменяется мотивом отречения от славы в памяти будущих поколений, тогда как у его предшественников вслед за этим признанием следует некий поэтический «символ веры», в котором осознание авторами конечности славы худож-ника-творца соединяется с мыслью о конечности самой Вселенной. Мир, где прервался «славянов род», по Державину, и умер последний «пиит», по Пушкину, - безжизнен. Еще один устойчивый словесно-тематический комплекс, стихотворения-«Памятника», связанный с национальной географией распространения поэтической славы, у Садовского также предельно антитетичен по отношению к оговариваемой нами жанровой традиции. Собственно, никакой «географии» у Садовского и нет. Вернее, она локализована абстрактно-обобщенным знаком «недалеко» явно в противовес го-рациевому «повсюду» (перевод М. В. Ломоносова [12, с. 184]), а также обширной гидронимической карте Державина («.от Белых вод до Черных, // Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал...» [13, с. 233]) и указанию на самые разные языки «Руси великой» Пушкина. Обращает на себя внимание и уничижительная коннотация образа, предваряющая скудную географию в тексте Садовского, -«слух скаредный».
В целом фокус авторской оптики обращен здесь к разным стихотворениям-«Памятникам», на что указывает ряд явных реминисценций в его произведении. Так, в начальной экфразе очевиден па-рафразный синтез ломоносовского («крепче меди») и пушкинского («Алекандрийского столпа») зачи-
нов. Образ «трудолюбивого народа» (в первой редакции) заимствован Садовским у обожаемого им Фета («С престола Давн судил народ трудолюбивый» [14, с. 212]) из его версификационного перевода оды Горация «К Мельпомене». «Символ веры» самого Садовского, резко и жестко звучащий в строфе из поздней редакции («... в век бесчисленных и лживых полуистин // Единой истины искал»), отчетливо напоминает строки из «Памятника» декабриста Гавриила Степановича Батенько-ва: «Влача свой долгий век, я истину искал» [15, с. 187].
Однако нам представляется, что все эти переклички текстов - явления «второго плана». На первом же - очевидная и сознательная ориентация «Памятника» Садовского на стихотворение
А. С. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный.», нарочито подчеркнутая легко узнаваемой пушкинской ритмикой стиха. С особой отчетливостью эта ориентация прослеживается в позднейшей редакции произведения Садовского, где текст уравнивается с пушкинским по количеству строк (20) и строф (5) и, как и у Пушкина, не имеет названия. Подобно тому, как Пушкин, по выражению С. М. Бонди, «накладывает» свой текст на общеизвестный в то время текст державинского «Памятника» [16, с. 450], удерживая в фокусе внимания и его прецедентный текст - оду Горация «К Мельпомене», Садовской эту же самую «операцию» проделывает с пушкинским произведением, с той лишь разницей, что в поле его зрения оказывается сама жанровая традиция стихотворений-«Памятников». Подобно тому, как пушкинская идея стихотворного «Памятника», опять же по мысли С. М. Бонди, отчетливее прочитывается именно в полемическом контексте с державинским произведением [16, с. 447-448], смысл «Памятника» Садовского актуализирован посредством диалога новейшего текста с пушкинским, имеющего статус очевидной полемической инвективы. Ценностным сосредоточием идейного смысла стихотворения Садовского является отчетливое противопоставление поэта толпе, которое невольно заставляет вспомнить пушкинский сонет «Поэту» («Поэт не дорожи любовию народной.», 1830 [17, с. 223]). «Присутствие» семантики этого произведения в содержании «Памятника» Садовского не только задает в новейшем тексте определенный угол восприятия и истолкования самого существа многомысленных понятий «поэт» и «толпа», но и удерживает его, если можно так выразиться, в пространстве высокой поэзии, сводя на нет ин-тенциональный дискурс политического памфлета.
По сути, персонификации поэта в пушкинском стихотворении - «царь», «сам свой высший суд» -имплицитно характеризуют бытие авторского «я»
в «Памятнике» Садовского, отличающееся твердым знанием своей миссии в катастрофически меняющемся мире, независимостью в выборе собственного пути и пренебрежением к ликующей «толпе».
Вместе с тем осознание субъектом речи того, что его «толпа» («кровавый враг», «варвары»), не в пример пушкинской, одержима отнюдь не «детской резвостью» и «колеблет» не только «треножник» поэта, но сотрясает основы самого миропорядка, по всей видимости, и обусловливает появление в стихотворении столь странного памятника поэту, изображение которого композиционно соединяет начальную и финальную строфы текста:
Надменный юноша глядит с улыбкой дерзкой
На ликование толпы...
Не скроет идол мой улыбки ядовитой
И не поклонится толпе.
Отметим, что экфрасис у Садовского явлен в двух взаимодополняющих друг друга планах: аллегорическом, полностью соответствующем жанровой традиции стихотворения-«Памятника», и реалистическом, где поэт выступает своеобразным скульптором собственного изваяния, что для названной традиции предстает абсолютным новшеством [18].
Однако представляется ошибочным говорить о функционально-эстетической равнозначности и равноценности этих планов у Садовского. В тексте предельно акцентировано изображение памятника как явления рукотворного, что определяется его характерными именованиями - «статуя», «идол». Конечно, можно допустить самое широкое и вольное истолкование слов «музей» и «чердак» как аллегорического указания на необычные ареалы возможного/невозможного обитания с точки зрения поэта памяти о нем. Однако с представлением о реальном памятнике поэту слова «музей» и «чердак», не лишаясь метафорического подтекста, согласуются и естественнее и органичнее.
В пользу оговариваемой версии убедительным свидетельством выступает заключительный экфразис Садовского, где видение им своего будущего памятника имплицитно противопоставляется реально существующему памятнику Пушкину работы Александра Михайловича Опекушина. Задумчивая поза поэта на этой скульптуре со слегка наклоненной головой и правой рукой, заложенной за борт сюртука, вполне может породить иллюзию, что Пушкин совершает поклон тем, кто стоит у подножия памятника, т. е. толпе, если вернуться к тексту Садовского. Не лишним будет указать, что именно этот памятник присутствует у Садовского в изображенном мире стихотворения «Пушкин», также входящем в книгу «Обитель смерти».
Все сказанное выше, однако, не дает нам достаточных оснований считать, что Садовской в своем стихотворении стремится дать и в экфрастическом и сугубо поэтическом планах некий антипушкин-ский «Памятник». Известное неприятие Пушкина как поэта и как человека проявится у Садовского несколько позднее [19]. Сейчас же автор «Обители смерти» делает решительную попытку высказать право (пусть и несколько принужденное) на собственный памятник как знак посмертной славы, принципиально отличающийся от уже существующих в поэзии. И это качество «своего»-«другого» памятника во всей своей полноте возможно продемонстрировать лишь на контрасте с классическим образцом.
В целом произведение Б. А. Садовского сохраняет основные черты жанровой традиции стихот-ворения-«Памятника»: тематико-стилевые элементы эпитафии (автоэпитафии), экфразы, стихотворения-завещания, «последнего стихотворения»,
но в то же время обладает несомненными потенциями к переосмыслению этой традиции, что предстанет в поэтической практике позднейших авторов (В. Маяковского, Вл. Ходасевича, И. Бродского, В. Высоцкого, В. Шендеровича и др.) тремя модусами отношения к ней - полемической, иронической и игровой.
Список литературы
1. Небольсин С. А. О жанре «Памятника» в наследии Ахматовой // Тайны ремесла. Ахматовские чтения. Вып. 2. М.: Наследие, 1992.
С. 30-38.
2. Ахматова А. А. Из древнеегипетской поэзии // Классическая поэзия Востока: Переводы. М.: Худож. лит., 1969. С. 25-27.
3. Алексеев М. П. Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг...». Проблемы его изучения. Л.: Наука, 1967. 271 с.
4. Жиляков С. В. Жанровая традиция стихотворения-«Памятника» в русской поэзии ХУШ-ХХ веков: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Елец, 2011. 22 с.
5. Садовской Б. Стихотворения, рассказы в стихах, пьесы и монологи. СПб.: Академ. проект, 2011. 398 с.
6. Письма В. Ф. Ходасевича Б. А. Садовскому (1906, 1912-1920.) / послесл., сост. и подгот. т-та И. Андреевой. Анн Арбор: Ардис, 1983. 421 с.
7. Садовской Б. Записки (1881-1916) // Рос. Архив: История Отечества в свид-вах и док-тах ХУШ-ХХ вв.: Альманах. М., 1994. [Т] 1. С. 106-183.
8. Элиот Т. С. Назначение поэзии. Статьи о литературе: пер. с англ. Киев: AirLand, 1996. 351 с.
9. Садовский Б. Позднее утро: стихотворения Бориса Садовского: 1904-1908. Москва: [Тип. О-ва распр. полезн. кн.], 1909. 86, [2] с.
10. Ходасевич В. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М.: Согласие, 1997. 744 с.
11. Садовской Б. А. Морозные узоры: Стихотворения и письма. М.: Водолей, 2010. 568 с.
12. Ломоносов М. В. Полн. собр. соч.. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950-1983. Т. 8. 1959. 1280 с.
13. Державин Г. Р. Полн. собр. стихотворений. Л.: Сов. писатель, 1957. 424 с.
14. Фет А. А. Стихотворения. М.; Л.: Сов. писатель, 1963. 549 с.
15. Высокое стремленье: Лирика декабристов / сост., коммент. и вступит. ст. Л. Г. Фризмана. М.: Дет. лит., 1980. 275 с.
16. Бонди С. М. О Пушкине: Статьи и исследования. М.: Худож. лит., 1978. 477 с.
17. Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937-1959. Т. 3, кн. 1. 1948. 635 с.
18. Таврина А. М. Образ героя-творца в русской романтической прозе 30-х годов XIX века // Вестн. Томского гос. пед. ун-та (Tomsk State
Pedagogical University Bulletin). 2012. Вып. 9 (124). С. 110-116.
19. Пяткин С. Н. Роман Б. А. Садовского «Пшеница и плевелы» как мифологическая биография Лермонтова // Изв. Уральского федерального ун-та. Сер. 2. Гуманитарные науки. 2013. № 2 (14). С. 18-29.
Пяткин С. Н., доктор филологических наук, профессор.
Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского, Арзамасский филиал.
Ул. К. Маркса, д. 36, Арзамас, Россия, 607220.
E-mail: [email protected]
Материал поступил в редакцию 07.05.2014.
S. N. Pyatkin
ABOUT A POEM BY BORIS SADOVSKOY “MONUMENT”
The article presents the first experience of scientific interpretation of the poem “Monument” by Russian literary figure of the first half of the XX century Boris Aleksandrovich Sadovskoy (1881-1952). This work, being a part of the last created poetic book of B. A. Sadovskoy “Abode of Death” (1917), is analyzed in the context of the genre tradition of the poem “Monument”, which began with the world literature Horace’s ode “To Melpomene”. It is reported that the latest author reinterprets polemically thematic and stylistic elements typical of the mentioned tradition (ekphrasis, the motives of the immortality of poetry and fame of the poet in the memory of future generations, the “national geography” theme of distribution poetic glory), reflected in the translation and poetic setting of Horace’s odes by M. V. Lomonosov, G. R. Derzhavin, A. A. Fet, G. S. Baten'kov. Special attention is paid to polemic dialogue between Sadovskoy’s “Monument” and a poem by A. S. Pushkin “I have erected a monument for myself...”, which largely determines the structure and meaning of the work of the newest poet. The conclusion is that the B. A. Sadovskoy’s work preserving the main features of the genre traditions of the poem “Monument”: thematic and stylistic elements of epitaph (antapite), ekphrasis, poems-wills, “the last poem” has undoubted potential to rethink this tradition which appear in the poetic practice of later authors (V. Mayakovsky, V. Hodasevich, I. Brodsky, Vladimir Vysotsky,
V. Shenderovich and others) in three modes of the attitude to it - polemical, ironic and gaming.
Key words: poem "Monument", genre tradition, polemic dialogue, ekphrasis, motive, verbally-themed complex.
References
1. Nebol'sin S. A. On the genre of “Monument” in the legacy of Anna Akhmatova. Secrets of the craft. Akhmatov’s readings. Issue 2. Moscow, Nasledie Publ., 1992. Pp. 30-38 (in Russian).
2. Akhmatova A. A. From ancient Egyptian poetry. Classical poetry of East: Translations. Moscow, Hudozh. lit. Publ., 1969. Pp. 25-27 (in Russian).
3. Alekseyev M. P. Pushkin’s poem “I have erected a monument...”. Problems of its study. Leningrad, Nauka Publ., 1967. 271 p. (in Russian).
4. Zhilyakov S. V. The genre tradition of poem “Monument”in Russian poetry of XVIII-XX centuries. Abstract of thesis candidate of philol. sci. Elets,
2011. 22 p. (in Russian).
5. Sadovskoy B. Poems, stories in verse, plays and monologues. St. Petersburg, Academ. proekt Publ., 2011. 398 p. (in Russian).
6. Letters from V. F. Hodasevich to B. A. Sadovskoy (1906,1912-1920.). Epilogue, the compilation of the text of I. Andreeva. Ann Arbor, Ardis Publ., 1983. 421 p. (in Russian).
7. Sadovskoy B. Notes (1881-1916). Russian Archives: History of the Motherland in the testimonies and documents of XVIII-XX centuries: Almanah. Moscow, 1994. Vol. 1. Pp. 106-183 (in Russian).
8. Eliot T. S. The purpose of poetry. Articles on literature: trans. from English. Kiev, AirLand Publ., 1996. 351 p. (in Russian).
9. Sadovsky B. Late morning: poems of Boris Sadovsky: 1904-1908. Moscow, O-va raspr. polezn. kn. Publ., 1909. P. 86, [2] (in Russian).
10. Hodasevich V. Coll. Op.:4 volumes. Moscow, Soglasie Publ., 1997. Vol. 4. 744 p. (in Russian).
11. Sadovskoy B. A. Frosty patterns: Poems and letters. Moscow, Vodoley Publ., 2010. 568 p. (in Russian).
12. Lomonosov M. V. Complete Works. Moscow; Leningrad, AN SSSR Publ., 1950-1983. Vol. 8. 1959. 1280 p. (in Russian).
13. Derzhavin G. R. Complete Poems. Leningrad, Sov. pisatel Publ., 1957. 424 p. (in Russian).
14. Fet A. A. Poems. Moscow; Leningrad, Sov. pisatel Publ., 1963. 549 p. (in Russian).
15. The highest aspiration: Lyric of Decembrists. Comp., comments and come art. of L. G. Frizman. Moscow, Det. lit. Publ., 1980. 275 p. (in Russian).
16. Bondi S. M. About Pushkin: Articles and research. Moscow, Hudozh. lit. Publ., 1978. 477 p. (in Russian).
17. Pushkin A. S. Complete Works in 16 volumes. Moscow; Leningrad, AN SSSR Publ., 1937-1959. Vol. 3, book 1. 1948. 635 p. (in Russian).
18. Tavrina A. M. The image of the hero-creator in Russian romantic prose in 30-s of the 19th century. Tomsk State Pedagogical University Bulletin,
2012, no. 9 (124), pp. 110-116 (in Russian).
19. Pyatkin S. N. “Wheat and Weed” by B. A. Sadovskoy: Lermontov's Mythological Biography. Izvestia Ural Federal University Journal. Series 2. The Humanities, 2013, no. 2 (14), pp. 18-29. (in Russian).
Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod, Arzamas Branch.
Ul. Karla Marxa, 36, Arzamas, Russia, 607220.
E-mail: [email protected]
