CC BY
19Е. ,И. Г А В Р И Л О В А
ПУШКИН И КАРЛ БРЮЛЛОВ
Дружба Пушкина и Брюллова была кратковременной, но не прошла бесследно. Она отразилась в произведениях и переписке поэта, в дневниках и воспоминаниях современников и в творческом наследии художника.1 Ее предчувствием дышит восторженный отзыв Нащокина о Брюллове, посланный Пушкину в январе 1836 г., когда художник, направляясь из Турции в Петербург, остановился в Москве.
Весной 1835 г. Брюллов еще жил в Италии и не собирался на родину. Он жаждал независимости, думал даже навсегда остаться за границей. Русское посольство в Риме известило его о желании Николая I видеть прославленного мастера в Петербурге, на службе в Академии художеств. Но Брюллов отправился путешествовать по Греции и Турции. В Константинополе его настиг приказ немедленно выехать в Россию. Брюллов повиновался, но, оказавшись проездом в Москве, застрял там почти на полгода. Петербург нетерпеливо ждал художника, а он медлил, сказывался больным и не двигался из древней столицы.
Приехав в Москву в ночь на 3 мая, Пушкин сам поспешил встретиться с Брюлловым, и на следующий день написал жене: «Он очень мне понравился. Он хандрит, боится русского холода и прочего <...>. Мне очень хочется привезти Брюллова в П<е-тер>Б<ург>» (Акад., XVI, № 1188).
Отзвук дружеских бесед сохраняют черновики статьи Пушкина о «Фракийских элегиях» (1836): «Так Брюлов, усыпляя нарочно свою творческую силу, с пламенным и благородным подобострастием списывал Афинскую школу Рафаеля. А между тем в голове его уже шаталась поколебленная Помпея, кумиры падали <...>» (XII, стр. 372).
В тончайшем постижении истоков грандиозной концепции Брюллова — итог общения с художником, сумевшим «открыть
1 Сводку данных о знакомстве и встречах Пушкина с Брюлловым см.: Пушкин. Письма последних лет. «Наука», Л., 1969, стр. 370—371.
новые миры, стремясь по следам гения». Поэтическое проникновение в тайны творческого процесса несравнимо с пышной риторикой описания — «Везувий зев открыл...» (1834).
В последнем откровенном письме Пушкина к жене из Москвы (от 18 мая 1836 г.) — братское участие к судьбе Брюллова и разделенная горечь тревожных дум: «Брюлов сей час от меня. Едет в П<етер>Б<ург>, скрепя сердце; боится климата и неволи. Я стараюсь его утешить и ободрить; а между тем у меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист» (XVI, № 1197).
На прощальном вечере у московских художников Брюллов сделал рисунок «Рыцарь, отъезжающий на коне, и Дульцинея, смотрящая на него из окна». Н. А. Рамазанов сообщил авторское толкование сюжета: «Этот рыцарь, — говорил Брюллов, — я сам, я беспрестанно уезжаю».2 (Рисунок бистром «Отъезжающий рыцарь», с надписью: «... подарок Егору Маковскому при отъезде из Москвы» — хранится в Третьяковской галерее).
У Пушкина также имеется стихотворный фрагмент незаконченного стихотворения, датируемого 1836 г., действие которого также происходит в Испании:
Альфонс садится на коня;
Ему хозяин держит стремя.
«Сеньор, послушайтесь меня:
Пускаться в путь теперь не время»
Но Альфонс не обращает внимания на предостережения трактирщика:
— Мне путешествие привычно И днем и ночью — был бы путь, — Он отвечает, — неприлично Бояться мне чего-нибудь. Я дворянин, — ни черт, ни воры Не могут удержать меня, Когда спешу на слуясбу я...
Бесстрашие Альфонса подчеркнуто и далее в эпизоде о виселице, на которой он видит тела «двух славных братьев атаманов, давно повешенных и там оставленных в пример ворам» (III, стр. 436).
Исследователи Пушкина давно уже указали на источник, внушивший поэту указанный стихотворный отрывок. Это роман Яна Потоцкого «Рукопись, найденная в Сарагосе», два французских издания которого 1813—1814 гг. были в библиотеке Пушкина.3
2Н. Рамазанов. Материалы для истории художеств в России. М., 1863, стр. 190.
3 В. Г. Ч.ернобаев. К истории наброска «Альфонс садится на коня». В кц.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, т. 4—5, М.—Л., 1939,
ел ¿А
\Sj-r\J и
■У,
I/ '
Апофеоз Пушкина. Рисунок К. Брюллова.
N X
Проект памятника Пушкину. Рисунок К. Брюллова.
Было бы трудно отрицать несомненную генетическую связь между цитированным фрагментом Пушкина и завязкой романа Потоцкого; тем не менее стихотворный фрагмент — не пере^вод, а вольный пересказ начального эпизода прозаического романа польского писателя; рукопись Пушкина обрывается внезапно и не дает возможности предположить, как повествование у него развивалось бы далее. Интересно, однако, то, что указанный фрагмент Пушкина сохранился среди бумаг К. П. Брюллова. Это дает возможность предположить, что он был для Брюллова не только образчиком рукописания поэта, но, может быть, содержал в себе также какие-либо намеки на встречи и беседы с Пушкиным. Может быть, образу дона Альфонса, капитана Валонской гвардии испанского короля Филиппа V, Пушкин придал кое-какие черты Брюллова, этого «отъезжающего рыцаря», вынужденного в 1836 г. спешить в Петербург и отважно утверждавшего: «мне путешествие привычно, когда спешу на службу я» (этих деталей р тексте романа Потоцкого не имеется). Двойной смысл прдобретает также виселица, которую увидел Альфонс.
За испанской экзотикой мрачно романтических образов встает тень петербургской трагедии десятилетней давностр — расправа с декабристами. Пушкин не мог не говорить о ней с Брюлловым, только что вернувшимся в Россию после тринадцатилетнего отсутствия (как не мог не вспоминать о «полицейских выговорах», шпионе Булгарине и прочем). Зловещий призрак преступной казни встал на пути художника как тяжкое испытание,
И. А. Кубасов, отыскавший автограф стихотворения в архиве Брюллова, предположил, что Пушкин мог лично передать его Карлу Павловичу.4 Гипотезу Кубасова принял и уточнил Л. Б. Модзалевский. Он пришел к выводу, что Пушкин «подарил Брюллову только что написанный автограф» в июне—июле 1836 г.5 Датировку можно, видимо, уточнить: май 1836 г.
стр. 405—416. — Недавно русские переводы этого романа, сделанные по разным текстам, появились в двух изданиях: 1) Ян Потоцкий. Рукопись, найденная в Сарагосе. Перев. А. С. Голембы, статья и примеч. И. Ф. Бэлзы. «Наука», М., 1968, в серии «Литературные памятники»; 2) Ян П отоцкий. Рукопись, найденная в Сарагосе. Перев. с польского Д. А. Горбова. «Художественная литература», М., 1971, предисл. и примеч. С. С. Ланды. В обоих изданиях идет речь о Пушкине; С. С. Ланда (стр. 31—32) приводит также перечень мало известных у нас польских работ о Пушкине и Я. Потоцком; тем не менее в истории возникновения отрывка «Альфонс садится на коня» и его истолковании остается еще много неясностей.
4 Ив. Кубасов. Вновь найденный черновой набросок стихотворения Пушкина «Альфонс». «Русская старина», 1900, кн. 2, стр. 309.
5 Л. Модзалевский. Коллективная записка к К. П. Брюллову. В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, т. 2. М.—Л., 1936, стр. 19.
Академия художеств готовила новому профессору неслыханно торжественную встречу, лучшую мастерскую и бывшую ректорскую квартиру. Но первым пристанищем Брюллова в Петербурге стала квартира Соболевского и Мальцова в доме Таля, что на Невском проспекте против Малой Морской. Отсюда увез его однажды Пушкин к себе на Каменный остров и показал ему своих детей. В этот дом друзья поэта и он сам отправили коллективную записку, приветствуя Брюллова с чествованием в Академии И июня 1836 г.6
За два дня до роковой дуэли Пушкин в последний раз ветре-тился с художником, посетив, вместе с Жуковским, академическую квартиру Брюллова. (Восхитившая тогда поэта акварель «Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне» находится в Кировском художественном музее7). Вечером того же дня Брюллов заболел. Поэтому он не был у гроба Пушкина, но послал своего ученика Мокрицкого и тот привез ему скорбный рисунок.
31 января, едва оправившись от болезни, Брюллов просил читать ему стихи Пушкина. Тогда и возникли у него новые творческие замыслы. Рожденные душевной болью и безмерным преклонением перед памятью гения, они завершают краткую историю дружбы, связавшую в 1836 г. художника и поэта.
Брюлловские эскизы, навеянные гибелью Пушкина, совершенно обойдены вниманием исследователей. Недавняя публикация ввела в оборот два листа, один из которых считался утраченным, а другой не был известен.8
Несколько набросков, нервных и решительных, сделаны карандашом на обороте присланной Брюллову официальной бумаги (копии отношения министра двора президенту Академии), датированной 22 декабря 1836 г.9
Тема их — апофеоз Пушкина. Поэт изображен сидящим на скале, с лирой в руках, в окружении аллегорических фигур России, Поэзии и теней великих поэтов. Аллегорическая композиция сопровождается авторской программой на итальянском языке: «Pushkin. Ascolta ed admira Rusia che [зачеркнуто] Poesia che corona de la lira e scano i ragi dove si vedano le fragmenti di Poesia di Pushkin—Sopra che ascoltano Dante Beiron Omero».10
С конца 1830-х до начала 1850-х годов Брюллов упрямо обращался к аллегорическому жанру, привлекавшему художника возможностью выражать отвлеченные идеи остроумным сочета-
6 Е. И. Г а в р и л о в а. «Коллективная записка» К. П. Брюллову. В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1967—1968. Л., 1970, стр. 95—97.
7 А. Н. Мокрицкий, описавший ее, запамятовал некоторые детали.
8Е. Гаврилова. Пушкин, Гоголь и Соболевский в рисунках Карла
Брюллова. «Искусство», 1971, № 2, стр. 58—60.
9 Гос. Русский музей (ГРМ), отдел рукописей, ф. 31, ед. хр. 268.
10 Пушкин. Внимает и восхищается Россия. Поэзия увенчивает его. В лучах, исходящих от лиры, видны фрагменты поэзии Пушкина. Сверху внемлют Данте, Байрон, Гомер.
нием мифологических и. символических олицетворений. Но ни одна из задуманных им аллегорий («Портрет певицы Воробьевой в виде друиды», «Аллегория Рима», «Всесокрушающее Время» и др.) не воплотилась в картину. Жанр этот безнадежно устарел.
Аллегорическая композиция, посвященная Пушкину, не могла быть создана еще и потому, что прославление памяти поэта, официально запрещенное в первые месяцы после его смерти, было нежелательно во все годы царствования Николая I. По этой же причине не был осуществлен и задуманный Брюлловым фронтиспис на подобный сюжет: Пушкин «с лирой в руках на склоне кавказских гор, посреди величественной кавказской природы». Такую запись сделал в дневнике Мокрицкий 31 марта, когда А. А. Краевский, посетив Брюллова, рассказывал ему о плане издания сочинений поэта и читал неопубликованные стихи Пушкина, найденные в рукописях.
На том же листе, рядом с композициями, набросан беглый очерк памятника — Поэт и венчающая его Слава. Проект памятника Пушкину Брюллов разработал в самостоятельном рисунке.11
Гений поэзии в виде Аполлона, играющего на лире, стоит рядом с Пегасом на вершине Геликона. У ног их пробивается Иппокрена. У источника — группа амуров. Один из них чертит на скале надпись, другой заключает в сосуд волшебную струю.
В 1830-х годах Брюллову приходилось разрабатывать эскизы памятников. Один из них (надгробие княшни Витгенштейн) был осуществлен С. И. Гальбергом. В данном случае речь шла о «памятнике славы», который, по определению Гальберга, есть «не просто портрет, для последнего достаточно одного верного лица изображения, для первого же необходимо выражение какой-либо мысли <...>, указывающей потомству те подвиги и труды, коими герой или поэт стяжал себе право на монумент».12 Теоретические принципы классицизма требовали отказа от индивидуальной формы.
Брюллов задумал памятник Пушкину в монументальном плане, стремясь воплотить самые возвышенные представления о Поэте. Отсюда аллегоризм композиции и мифологическая трактовка образа, не исключавшая последующего привнесения в него черт портретного сходства с Пушкиным. (Двадцать пять лет спустя скульптор Н. С. Пименов воспользовался в своем проекте памятника Пушкину сходной системой аллегорий: Поэт на вершине Геликона, струи Иппокрены, гений Поэзии, парящий у ног Пушкина, и Россия в образе крестьянина).
Слабые стороны брюлловского замысла — декоративно графическое решение монументальной задачи в ущерб пространственно-пластическому представлению, а также преобладание фронталь-
11 ГРМ, отдел рисунка, № р-8016.
12 ЦГИАЛ, ф. 789, оп. 19, VIII, ед. хр. 93, л. 49.
ного и одного из боковых аспектов группы, — свойственны даже лучшим работам скульпторов этого времени. Они — свидетельство упадка стиля классицизма в русской скульптуре 30-х годов XIX века. Тем не менее обращение к самой идее монумента в 1837 г. делает честь Брюллову.
Петербургу пришлось долго ждать памятника Пушкину. Лишь в начале нового царствования, в 1857 г., столичная пресса заговорила о нем, выразив надежду увидеть его в сквере против Александринского театра.1а
Памятник поэту, достойный народной его славы, сооружен был в Ленинграде ровно сто лет спустя. Но в ряду бесчисленных проектов монумента — первый принадлежит Брюллову.
13 О. А. П и н и. К истории создания памятника " Пушкину работы М. К. Аникушина. В кн.: Пушкин и его время. Изд. Гос. Эрмитажа, Л., 1962, стр. 454-455.
