CC BY
3А. А. ШТЕЙНБЕРГ
ПУШКИН и Е. Д. ПАНОВА
Общественный резонанс, вызванный появлением в печати знаменитого «Философического письма к Г-же***» П. Я. Чаадаева, до сих пор изучен лишь в общих чертах, хотя он неоднократно привлекал внимание исследователей. Известно, что споры вокруг письма носили ярко выраженный политический характер. Об этом вспоминают Герцен, Жихарев, Свербеев; 1 можно добавить и очень характерное неопубликованное свидетельство М. А. Дмитриева. «Первое письмо, — записывал Дмитриев, — особенно замечательно: в нем было много горькой правды, сказанной резко, но метко и красноречиво, хоть и не всегда верно... Николай I, — продолжал мемуарист, — смотрел неблагоприятно на литераторов, как на людей мыслящих, следовательно опасных деспотизму... Понятие о просвещении не отделялось в его голове от мысли о бунте; а бунтом почитал он всякую мысль, противную деспотизму.. .».2
Полемика о проблемах, поднятых Чаадаевым, оставалась поэтому достоянием устных бесед в тесных кружках Москвы и Петербурга. Сведения о ней в переписке современников многочисленны, но фрагментарны и крайне сдержанны: доверяться бумаге было небезопасно. Когда друзьям Пушкина стало известным содержание его ответа Чаадаеву 19 октября 1836 г., К. Россет спешил отсоветовать ему посылать письмо по почте (Дкад., XVI, стр. 176).
Позиция Пушкина в споре о затронутых Чаадаевым общественных и исторических проблемах устанавливается на основании
1 См.: А. И. Герцен, Собрание сочинений в тридцати томах, т. VI. Изд. АН СССР, М, 1955, стр. 217—218, 518; т. IX, 1956, стр. 138—141; М. И. Жихарев. П. Я. Чаадаев. Из воспоминаний современника. «Вестник Европы», 1871, № 9, стр. 30—33; Д. Н. Свербеев. Воспоминания о П. Я. Чаадаеве. «Русский архив», 1868, № 6, стлб. 976—1001. См. также: М. Г е р ш е н з о н. П. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление. СПб., 1908, стр. 140— 145; М. Лемке. Николаевские жандармы и литература (1826—1855). СПб., 1908, стр. 408 и сл.
2 М. А. Дмитриев Воспоминания. РО ГБЛ, шифр М. 8184/2, стр. 338, 339.
его пйсьма от 19 октября. Однако письмо, конечно, не охватывает всей совокупности волновавших Пушкина тем; не обо всем он мог и сообщить Чаадаеву. 3 (15) ноября С. Н. Карамзина в письме брату передавала слова Пушкина о цензуре, сказанные в связи с закрытием «Телескопа» и обрушившимися на Чаадаева репрессиями.3 Это не случайная фраза; это отзвук споров, которые вел Пушкин, остро интересуясь происходящим. И сразу же возникает вопрос: насколько широка была информированность Пушкина, что он знал достоверно о судьбе лиц, связанных с «Философическим письмом»?
Сохранившиеся материалы не позволяют ответить сколько-нибудь полно на этот немаловажный вопрос, но позволяют выдвинуть некоторые гипотезы.
23 ноября 1836 г. Д. Давыдов отвечает Пушкину на не дошедшее до нас письмо, посланное не по почте, а с оказией: «Ты спрашиваешь о Чедаеве? Как очевидец я ничего не могу сказать тебе о нем; я прежде к нему не езжал и теперь не езжу ... Мне Строганов рассказал весь разговор его с ним; весь, — с доски до доски! Как он, видя беду неминуемую, признался ему, что писал этот пасквиль на русскую нацию немедленно по возвращении из чужих краев, во время сумасшествия, в припадках которого он посягал на собственную свою жизнь; как он старался свалить всю беду на журналиста и на цензора... Но это просто гадко, а что смешно, это скорбь его о том, что скажут о признании его умалишенным знаменитые друзья его, ученые Balanche, Lamené [sic!], Guisotи какие-то немецкие Шустера-Метафизики! Но полно; если б ты не вызвал меня, я бы промолчал о нем; я не люблю разочаровывать; впрочем, спроси у Т<ургенева>, который на днях поехал в Петербург, он, может, расскажет происшествие это не так, как я, и успокоит на счет Католички» (Акад., XVI, стр. 194).
Письмо Давыдова, носящее печать личного недоброжелательства и идейных разногласий с Чаадаевым, лишь частично позволяет восстановить содержание запроса Пушкина. Неясно, в частности, кто скрывается за названием «Католичка».
Быть может, это ироническое перенесение на самого Чаадаева давыдовской формулы «старых барынь духовник» (в «Современной песне»). В именном указателе, частично заменяющем комментарий в шестнадцатитомном академическом издании Пушкина, «Католичка» раскрыта как «С. П. Свечина», по-видимому, по аналогии со «знаменитыми друзьями» — парижскими католическими писателями; с 1815 г. Свечипа жила в Париже и была хозяйкой знаменитого католического салона; с ней был тесно связан А. Тургенев. Однако контекст письма делает такую рас-
3 Пушкин в письмах Карамзиных 1836—1837 годов. Изд. АН СССР, М—Л., 1960, стр. 278, 128 (русский перевод).
шифровку маловероятной: «беспокойство» Пушкина «на с^ет» Свечиной, во всяком случае, не оправдано. Возможно высказать еще одно предположение, уже имеющее за собой некоторую комментаторскую традицию.
В 1893 г. А. О. Круглый в примечаниях к сочинениям Д. Давыдова указал, что «Католичка» — Екатерина Дмитриевна Панова, урожденная Улыбышева — адресат «Философических писем».4 Предположение это представляется нам наиболее вероятным.
До нас дошло немного сведений о Е. Д. Пановой.5 В 1836 г. ей было 32 года. Она была сестрой поэтессы Елизаветы Улыбы-шевой, автора довольно широко известных в свое время сборников стихов на французском языке,6 и Александра Дмитриевича Улыбышева, талантливого писателя-музыковеда, получившего известность своими книгами о Моцарте и Бетховене.7
А. Д. Улыбышев был активным членом «Зеленой лампы»; его перу принадлежали три публицистические статьи; последняя из них— «Сон» («Un rêve»), читанная на 13-м заседании Общества, содержала антидеспотическую и антиклерикальную программу, разделявшуюся и другими членами Общества, в частности Пушкиным.8 Знакомство Пушкина и Улыбышева вряд ли может вызывать сомнения, хотя никаких сведений о степени их близости нет. Архив Улыбышева, завещанный им вместе с библиотекой сестре — Е. Д. Пановой, не сохранился, как не сохранился и его дневник, очевидно, содержавший сведения первостепенного значения.9
4 Д. В. Давыдов, Сочинения, т. III. СПб., 1893, стр. 212 (письмо ошибочно датировано 1835 г.).
5 Небольшая справка о Пановой приведена у М. Гершензона (П. Я. Чаадаев, стр. 202—203).
6 Elise d'Oulibicheff. 1) Etincelles et cendres. M., 1842; 2) Epines et lauriers. M., 1845; 3) Journal d'une solitaire. M., 1853; Последняя песнь лебедя. M., 1864. — Предисловия к сборникам, на французском и русском языках, дают некоюрые подробности биографий братьев и сестры поэтессы. В сборниках встречаются переводы на французский язык стихов русских поэтов, в том числе «Погасло дневное светило» и «Старый муж» Пушкина. О Ел. Улыбышевой см.: Н. Н. Голицын. Библиографический словарь русских писательниц. СПб., 1889.
7 1) Nouvelle biographie de Mozart... par Alexandre Oulibichefí. M., 1843 (русский перевод —M., 1890—1892) ; 2) Beethoven, ses critiques et ses glossateurs. Par Alexandre Oulibicheff. Leipzig—Paris, 1857.
8 Анализ статей Улыбышева см.: Б. Томашевский. Пушкин. Книга первая (1823—1824). Изд. АН СССР, М.—Л., 1956, стр. 227-234.
9 А. Г а ц и с к и й. Александр Дмитриевич Улыбышев (1794—1858). «Русский архив», 1886, № 1, стр. 63; П. Усов. Люди нижегородского Поволжья. «Исторический вестник», 1885, № 2, стр. 469. — Единственная известная тетрадь дневника Улыбышева за 1843—1844 гг. опубликована М. И. Аронсоном («Звезда, 1935, № 3, стр. 178—197); некоторые сведения об истории ее обнаружения см. в воспоминаниях II. Тихонова «Люди больших высот» («Знамя», 1963, № 6, стр. 78—82).
Летом 1827 г. мы находим Панову под Москвой вместе с ее мужем, агрономом Василием Максимовичем Пановым. Здесь она знакомится с П. Я. Чаадаевым, жившим по соседству у своей тетки А. М. Щербатовой. В конце 20-х годов между Пановой п Чаадаевым завязывается переписка, деловая (В. М. Панов занял у Чаадаева деньги), а затем дружеская. Панова пишет по поводу мучивших ее идейных сомнений, в частности по вопросам религии.10 Ответом Чаадаева явились «Философические письма».
Большинство биографов Чаадаева, говоря о «Философических письмах», ограничивается лишь беглым упоминанием о Пановой, как адресате писем. Иногда даже подчеркивается случайность ее взаимоотношений с Чаадаевым. Так, М. И. Жихарев в своей «Докладной записке потомству о П. Я. Чаадаеве» пишет, что «никакой роли в жизни Чаадаева она не играла... Когда правительство вмешалось в это дело, госпожу Панову даже п ие беспокоили...».11 Резко отрицательный отзыв о Пановой дает С. А. Соболевский в письме Жихареву по поводу его «Записки». «Я до сих пор не могу понять, — заключает он, — как мог Чаадаев компрометироваться письмом к пей и даже признаваться в ее знакомстве».12
Однако существуют и другие отзывы. М. Н. Лонгинов говорит о «близкой приязни» Пановой, «молодой, любезной женщины», и Чаадаева. «Ее дом, — пишет он, — был почти единственным привлекавшим его <Чаадаева> местом.. .».13
Как бы то ни было, Панова была известна в московском обществе, о чем свидетельствует и сестра ее — Елизавета Улыбы-шева, говоря о ней как о «заметной фигуре».14 Нужно думать, ймя адресата «Философических писем» (на которого был сделан намек в самом названии рукописи — «Философические письма к Г-же***») не было секретом и для Пушкина. В 1831 г. он встречается с Чаадаевым в Москве и получает от него рукопись нескольких писем для йздания; 15 6 июля 1831 г. в письме Чаадаеву он пишет: «Мне кажется, что начало слишком связапо
10 Одно из ее писем к П. Я. Чаадаеву опубликовано М. О. Гершензо-ном (П. Я. Чаадаев, стр. 201—202; перепечатано: П. Я. Чаадаев, Сочинения и письма, т. I. М., 1913, стр. 372—373).
11 См. рукопись «Записки»; хранится в Рукописном отделе Библиотеки СССР им. В. И. Ленина (ф. 103, п. 1032/90).
12 Письмо без даты. РО ГБЛ, ф. 103, 1033а/37. Изложение письма и отдельные выдержки см.: В. В. Стасов. Петр Яковлевич Чаадаев. (Биографический очерк). «Русская старина», 1908, № 2, стр. 274; см. также: NÎ. Герпгензон. П. Я. Чаадаев, стр. 202.
13 M. Н. Лонгинов. Воспоминание о IÏ. Я. Чаадаеве. «Русский весг-йик», 1862, № И, стр. 141—142.
14 Е. d'О u 1 i b i с h е f f. Pensées et soucis, M., 1843.
15 См. сводку данных об этом: Пушкин. Письма, т. III (1831—1833). Под ред. и с прим. Л. Б. Модзалевского. «Academia», M.—Л., 1935, стр. 332—333.
с предшествовавшими беседами, с мыслями, ранее развитыми» (Акад., XIV, стр. 187; подлинник по-французски). Представляется, что это замечание — результат не только чтения писем, но и осведомленности в истории их создания.
Не исключена возможность, что тогда же состоялось и личное знакомство Пушкина с Пановой, в 1830-х годах жившей в Москве.
Таким образом, озабоченность Пушкина судьбой Пановой в 1836 г. имела реальные основания. К середине ноября, когда, по-видимому, Пушкин отправил Давыдову свое письмо с вопросом о «Католичке», произошли некоторые события, дававшие повод для беспокойства.
30 октября А. Тургенев сообщает из Москвы Вяземскому, что у Чаадаева накануне отобрали все бумаги, среди которых находилась записка Баланша Тургеневу с похвалой чаадаевскому письму. «Но это не письмо ко мне, и не к даме», — замечает Тургенев. И далее, в письме 1 ноября, пользуется тем же обозначением «Философического письма» — шз^вестное письмо к даме».16 Арест чаадаевских бумаг грозил вовлечь в следствие многих лиц и в первую очередь, конечно, «даму», которой было адресовано письмо. К 11 ноября были отобраны бумаги у Надеждина, Белинского и переводчика статьи (по-видимому, Н. X. Кетчера).17 12 ноября прошел слух, что Чаадаева велено посадить в сумасшедший дом или выслать, если он здоров.18 Тогда же, 12 ноября, Тургенев сообщает о визите Чаадаева графу Строганову, о котором писал Пушкину и Давыдов. Вероятно, числа 17 или 18, когда было получено письмо Тургенева, Пушкин и отправил Давыдову свой запрос, не дошедший до нас.
Последовавшие события показали, что имя и судьба Пановой оказались тесно связанными с «Философическими письмами». Слова Жихарева, что Панова была в стороне от следствия, требуют коррективов. 17 декабря 1836 г. Московское губернское правление освидетельствовало умственные способности Екатерины Дмитриевны Пановой по просьбе ее мужа и определило считать ее сумасшедшей и поместить в лечебное заведение.19
Версию о сумасшествии Пановой поддержал и сам Чаадаев в письменных объяснениях московскому обер-полицеймейстеру JI. М. Цынскому; при этом он категорически отрицал свои сколько-нибудь тесные связи с «безумной женщиной». Заявление Чаадаева о болезненном состоянии Пановой основывалось не на личных его впечатлениях, а на заключении губернского правления, возможно, даже переданного через третьи руки. Подавая
16 Остафьевский архив князей Вяземских, т. III. СПб., 1899, стр. 343, 344, 346.
17 Там же, стр. 357.
18 Там же, стр. 359.
19 М. Л е м к е. Николаевские жандармы и литература, стр. 448—449.
4 Временник 49
свои объяснения, Чаадаев явно стремился оградить себя от политических преследований; он опасался, чтобы правительство не заподозрило его во внушении Пановой сочувствия к польским революционерам, за которых она, по собственному признанию, «молилась в 1831 году». Достаточно пострадав, Чаадаев стремился убедить власти, что не разделяет «мнения ныне бредствующих умствователей».20
Трудно предположить, что применение одних и тех же санкций к автору «Философических писем» и их адресату (Панова как адресат писем была известна полиции и III Отделению; это-то и вызвало беспокойство Чаадаева) — результат простого совпадения.
Дело отчасти разъясняется письмом Е. Д. Пановой к Чаадаеву, сохранившимся в его архиве. Оно занимает пять листов почтовой бумаги и писано мелким, нервным почерком, без знаков препинания и с орфографическими ошибками.21
Письмо Пановой рассказывает о событиях, предшествовавших ее освидетельствованию Московским губернским правлением. После официального объявления Чаадаева сумасшедшим Панов активизировал свою деятельность; оно давало своего рода прецедент и, быть может, подсказало Панову способ избавиться от жены, удовлетворив при этом свои корыстные расчеты. И здесь небезынтересно привести одно свидетельство о В. М. Панове, принадлежащее перу уже упомянутого нами М. А. Дмитриева. Рассказывая об учреждении Николаем I тайной полиции, он пишет: «... Москва наполнилась шпионами. Все промотавшиеся купеческие сынки; вся бродячая дрянь, неспособная к трудам службы; весь обор человеческого общества подвигнулся отыскивать добро и зло, загребая с двух сторон деньги: и от жандармов за шпионство, и от честных людей, угрожая доносом... О некоторых проходили слухи, что они принадлежат к тайной полиции. Я знал двоих из таких лиц...». И на полях «Воспоминаний» Дмитриев записывает имена: сенатора Нечаева и ... Василия Максимовича Панова.22
Если эти сведения верны, то можно утверждать, что тайная полиция явилась связующим звеном между имущественными претензиями Панова и политической неблагонадежностью его жены.
Нет ничего невероятного в том, что какие-то слухи о семейной трагедии Пановой просачивались за пределы дома и, становясь достоянием общества, доходили и до Пушкина. Упоминание «Католички», таким образом, находит себе общественный и бытовой контекст.
20 Там же, стр. 449—450.
21 РО ГБЛ, ф. 103, 1032/41.
22 М. А. Дмитриев. Воспоминания, стр. 211.
ПИСЬМО ЁК. ПАНОВОЙ К П. Я. ЧААДАЕВУ
Il faut d'abord que je commence par vous demander pardon, Monsieur, de vouloir pour ainsi dire vous forcer à vous occuper de moi, il est bien vrai que c'est un sentiment égoïste qui me porte à vous écrire cette lettre, mais soyez indulgent, la supériorité l'est toujours. J'ai tant souffert et mon existence continue à être si agitée que je cherche un peu de calme et de repos, là où j'espère les trouver, je me rapelle si bien le temps où quelques lignes de votre part, quelques paroles comme vous savez les dire, faisaient rentrer la paix et la résignation dans un coeur qui dès lors avait déjà fait le sacrifice de tout espoir de bonheur sur cette terre! ..
Hier il m'était impossible de vous parler, je n'éprouvais qu'un trouble extrême en votre présence, j'aurais voulu que sans m'exprimer par des paroles, j'eusse pu vous dévoiler et mes sentiments, et toutes les souffrances de ma situation, pardonnez de grâce à mon inconvenante sincérité, il me semble que vous étiez prévenu contre moi et cette idée fausse peut-être me glaça, la présence de personnes étrangères m'empêcha aussi de vous parler comme je désirais le faire depuis longtemps, je veux donc vous écrire, lisez cette lettre et croyez-moi, si vous ne pensez pas que je suis une femme avilie et méprisable, comme Panoff peut-être a cherché à le persuader, mais après cette lecture jettez cette lettre au feu, le contenu n'a été connu que de ma mère, dont peut-être cette cruelle confidence a abrégé la vie, mes frères et ma soeur l'ignorent par des raisons que vous apprécierez sans doute; si vous vous étonnez, Monsieur, pourquoi je vous fais part de ces horribles détails, je vous dirai dans toute la sincérité de mon coeur qu'il n'y a pas d'homme pour lequel j'éprouve une aussi haute estime; j'ai eu la présomptueuse folie de vouloir braver le jugement de la société présumant peut-être trop de ma force, mais supposant que vous aussi, quand mon souvenir se présentera par hasard à votre pensée, me jugerez indigne de tout intérêt, c'était trop en vérité. Quand vous m'avez connu jadis, j'avais encore quelque fortune, le misérable à qui mon sort était lié, me témoignait alors des égards et de l'affection et tout en le jugeant incapable de sympathiser avec moi, j'avais pour lui de l'estime, et de la reconnaissance pour ses procédés, peu a peu par suite de ses folles spéculations, les affaires se dérangèrent entièrement, ses dettes absorbaient la presque totalité de mon bien, mes lrères et Maman ne cessaient de me reprocher ma condescendance et ma faiblesse, mais comment lui refuser ma signature, quand il menaçait tantôt de se tuer, et qu'une autre fois il m'annonçait qu'on allait le mettre en prison et puis des scènes de désespoir et de repentir assez habilement jouées pour me tromper. Je vendis donc la terre que j'avais auprès de Moscou et je le (Панов, — A. suivis dans le gouvernement de Nigny. Là je fis la triste découverte que j'avais uni mon sort à celui de l'homme le plus méprisable, la manière dont il se conduisit afin d'extorquer de l'argent à mes malheureux paysans, ce mélange d'hypocrisie, de cruauté et de bassesse, qu'il ne prenait plus la peine de me cacher, affectant les principes les plus austères, et gardant dans ma maison sa maîtresse, que j'avais moi-même retirée de la misère et que je traitais d'abord comme ma soeur. Toutes ces infamies que je voyais devant mes yeux me révoltaient à un tel point, que je ne voulus pas même lui cacher mon mépris, je lui annonçais que nous ne pourrions plus demeurer ensemble, et que s'il y mettait obstacles je dévoilerais sa conduite à mes frères. — C'est ce qu'il craignait le plus au monde. Que pensez-vous qu'il faisait? Chaque jour je remarquais avec étonnement que j'éprouvais les symptômes les plus étranges, je ne pouvais faire un pas, sans être baignée de sueur, mes mains tremblaient à un tel point qu'il me fut bientôt impossible d'écrire, je perdis entièrement le sommeil et chaque fois qu'il m'arrivait de m'assoupir pour quelques instants, j'étais reveillée en sursaut par quelque bruit inattendu ou des assiettes que l'on jettait par terre, ou une potre que l'on fermait avec fracas, même au milieu de la nuit, alors Panoff me déclara que
4* 51
j'étais si mal que ma vie semblait en danger et me demanda de signer une lettre où après avoir fait de ses vertus le plus touchant éloge, je suppliais mes frères de lui laisser après ma mort la terre où nous demeurions, je m'y refusais, j'essayais d'écrire à mon frère Alexandre, tous mes billets furent interceptés (le misérable domestique et sa femme, complices des ses crimes, ont disparu dès que j'ai été rétablie, jusqu'à présent j'ignore où ils sont). Voyant que je résistais à ses prières et à ses menaces, il m'enfermèrent dans une chambre, dont on cloua les fenêtres et la porte, et par une petite ouverture que l'on pratiqua dans la muraille on me, donna pour nourriture ce que des chiens auraient refusé de manger, aussi souvent je restais assise sur le plancher sans manger et sans boire pendant des journées entières, plongée dans une profonde obscurité, on avait ôté tous les meubles et par un froid de 10 à 12 degrés, on ne chauffa jamais cette chambre. Croirez vous, Monsieur, qu'il venait me regarder par cette ouverture et me contemplait avec un sourire moqueur, chaque fois c'était pour me dire toutes les choses qui pouvaient le plus briser mon coeur, tantôt il m'annonçait la mort de Maman, tantôt le départ de mon frère pour l'étranger, je croyais à ses terribles nouvelles et je jettais des cris d'angoisse et de désespoir, qu'il contrefaisait avec sa maîtresse pour se moquer de moi! Dites-moi, me croyez vous capable d'inventer ces choses! A la fin je sentis ma raison s'égarer, le froid, la faim, le désespoir, la maladie, je n'avais plus de force pour lutter contre tant de maux, mon idée fixe fut le désir de mourir, quand on venait jouir de ma misère j'implorais à genoux la mort, je ne voulais plus que cela, je ne disais plus qu'un mot, laissez-moi mourirl Alors espérant que j'étais réellement devenue folle il dit a sa maitresse grâce à Dieu, oui, il dit Слава бога! * maintenant nous n'avons rien à craindre qu'elle guérisse ou non, elle est maintenant folle et personne ne la croira, il faut la mener à Moscou, la mettre à la maison des fous, j'administrerai sa fortune et tout sera fini! Cette malheureuse créature, se rapellant peut-être de mon amitié pour elle, les soins dont je l'avais combleée, éprouvait sans doute des remords et m'apporta secrètement un petit flacon bouché de cire jaune et contenant de Veau forte, je n'eus pas le courage d'avaler ce terrible poison, mais je le gardais longtemps caché dans mes habits! ..
Je suis epuisée d'avoir écrit toutes ces horreurs! Combien j'ai souffert, et par quel miracle Dieu m'a-t-il rendu à la vie et à la raison. Le médecin, auquel je fus confiée, homme instruit et respectable, me dit qu'il ne répondait pas de moi si je continuais à demeurer avec mon bourreau. Voilà^ Monsieur, la véritable cause de mon départ pour l'étranger et de ma séparation, tant qu'il ne cherchera pas à se rapprocher de moi, il peut être sûr de mon silence, mais si j'avais à craindre l'affreux malheur de retomber en son pouvoir, je dévoilerais sa conduite, dont les complices peuvent se retrouver. Plaignez-moi donc et pardonnez moi de vous avoir péniblement affecté par cette lettre, — si je meurs, vous du moins connaîtrez tout ce que j'ai souffert.—
Hier j'ai écrit rapidement ces deux feuilles, et ce matin je ne voulais plus vous les envoyer, il me semblait que j'exerçais une vengeance... et je ne veux rien avoir de commun avec cet homme, l'oublier entièrement, complètement, si cela m'est, possible, voilà tout ce que je désire... Vous m'avait dit hier qu'il venait vous voir!... Il sait l'opinion que j'ai de vous, peut-être pense-t-il que vous êtes déjà informé de ces détails... mais c'est assez sur ce triste sujet.
Je vous renouvelle ma prière, Monsieur, veuillez anéantir cette lettre, et que son contenu reste en secret pour tout le monde, je ne désire la pitié de personne, du reste qu'importe que l'on me blâme, ou qu'on m'opprime, je suis un être si isolé que le jugement qu'on portera sur moi
* Так в подлиннике, по-русски.
ne peut faire tort à personne — Encore deux mots sur ma situation actuelle, vous voyez que Monsieur Glinka s'est pris d'enthousiasme à l'aspect d'un Бутошник pourquoi n'avourai-je pas que le Царевич m'a inspiré beaucoup d'intérêt et de compassion par ses malheurs, il lui fallait de l'argent, et sans pensée s'il pourrait jamais me le rendre je lui ai donné celui que j'avais, la crainte puérile de compromettre ma réputation ne m'est même jamais venue en tête, il faudrait être stupide pour s'imaginer qu'à mon âge, après tout ce que j'ai souffert j'ai agi ainsi par amour... j'aurais honte de nie justifier d'une absurdité pareille — si j'avais l'avantage de vous revoir encore, je vous dirai franchement que si vous le désirez peut-être pourrez vous m'aider à sortir d'une situation précaire et désagréable. — Je n'attends aucune réponse à ma lettre, mais j'espère vous revoir un de ces jours.
C. Panoff
ПЕРЕВОД
Прежде всего я должна бы просить у Вас-прощения за то, что я хочу, так сказать, принудить Вас заниматься мною; в самом деле, эгоистическое чувство заставляет меня писать это письмо. Но будьте снисходительны; ведь всякое превосходство снисходительно. Я столько страдала и жизнь моя остается столь тревожной, что я ищу немного спокойствия и отдыха там, где надеюсь их найти. Я хорошо помню то время, когда несколько знаков внимания с Вашей стороны, несколько слов, сказанных так, как Вы умеете их сказать, возвращали мир и покой в сердце, уже потерявшее всякую надежду обрести счастье на этой земле! ..
Вчера я не имела возможности говорить с Вами; я испытывала лишь крайнее волнение в Вашем присутствии; мне хотелось, не прибегая к словам, раскрыть перед Вами и мои чувства, и все мучения, выпавшие мне на долю. Простите, ради бога, мое неуместное чистосердечие; мне казалось, что Вы были предубеждены против меня, и эта, может быть, ложная мысль заставляла меня леденеть; присутствие посторонних также мешало говорить с Вами, как мне уже давно хотелось. Мне хочется поэтому написать Вам; прочтите это письмо и поверьте мне, если не думаете, что я низкая и презренная женщина, как, может быть, старался утверждать Панов; но, прочитав это письмо, бросьте его в огонь. Содержание его не известно никому, кроме моей матери, которой эта безжалостная откровенность, быть может, сократила жизнь; мои братья и сестра не знают о нем по причине, которую Вы, без сомнения, поймете. Если Вас, сударь, удивит, почему я сообщаю Вам об этих ужасных подробностях, — то я скажу со всей искренностью, что нет человека, к которому я питала бы столь высокое уважение. У меня возникло горделивое, безумное желание пренебречь судом общества. Может быть, я слишком полагалась на свои силы, но предположить, что и Вы, если воспоминание обо мне случайно возникнет у Вас, также сочтете меня недостойной внимания, это было бы свыше моих сил. Когда Вы меня знали в прежние годы, у меня еще было какое-то состояние; презренный человек, с которым я связала свою судьбу, выказывал тогда мне уважение и любовь <нрзб.. .> — считают его неспособным сочувствовать мне. Я чувствовала к нему уважение и была благодарна за его показные чувства. Мало-помалу, из-за его безрассудных предприятий дела совершенно расстроились, его долги почти целиком поглотили мое состояние, братья и маменька не переставали упрекать меня за снисходительность и слабость, но как могла я отказать ему в моей подписи, если он то грозил покончить с собой, то, в другой раз, объявлял мне, что его должны посадить в тюрьму; а потом — сцены отчаяния и раскаяния, разыгранные достаточно искусно, чтобы меня обмануть. Тогда я продала землю, которая у меня была под Москвой, и последовала за ним в Нижегородскую губернию. Там я сделала печальное открытие, что соединила свою судьбу с самым презренным из людей;
способы, какие он применял, чтобы вытягивать деньги у моих несчастных крестьян, — эта смесь лицемерия, жестокости и низости, которые он больше не паходил нужным от меня скрывать, провозглашая самые строгие принципы и держа в доме свою любовницу, которую я сама вытащила из нищеты и с которой обращалась вначале, как с сестрой. Все эти бео честные дела, совершавшиеся у меня на глазах, возмущали меня до такой степени, что я не хотела даже скрывать от него мое презрение. Я заявила ему, что мы больше не сможем жить вместе, а если он будет чинить препятствия, я расскажу о его поведении своим братьям, — то, чего он боялся больше всего на свете. Что же он сделал, по-вашему? Каждый день я с удивлением замечала у себя самые странные симптомы: я не могла сделать шага, не обливаясь потом, руки дрожали так, что скоро для меня стало невозможно писать, я совершенно потеряла сон, а всякий раз, когда мне удавалось на несколько мгновений заснуть, я бывала внезапно разбужена каким-нибудь неожиданным шумом, то швыряли оземь тарелки или хлопали с грохотом дверями, даже среди ночи. Тогда Панов объявил мне, будто я так больна, что жизнь моя в опасности, и предложил подписать письмо, в котором, вознеся самую трогательную хвалу его добродетелям, — я должна была умолять своих братьев оставить ему после моей смерти имение, где мы жили. Я отказалась, я пыталась писать моему брату Александру * — все мои письма перехватывались (презренный слуга и его жена, соучастники его преступлений, исчезли, как только я выздоровела, я до сих пор не знаю, где они). Видя, что я противостою и его просьбам, и его угрозам, он заключил меня в комнату, где наглухо забил окна и дверь, и через маленькое отверстие, проделанное в стене, мне давали еду, от которой отказались бы и собаки. Часто оставалась я сидеть на полу, без еды и питья, целыми днями погруженная в глубокую тьму, всю мебель убрали, в 10—12 градусов мороза комнату эту никогда не отапливали. Поверите ли, сударь, что он приходил смотреть на меня через это отверстие, и рассматривал меня с насмешливой улыбкой. Всякий раз он приходил, чтобы сказать мне то, что вернее всего могло разбить мое сердце. Он извещал меня о смерти маменьки, или об отъезде моего брата за границу; я верила всем его ужасным новостям и испускала крики тоски и отчаяния, которые он передразнивал со своею любовницей, издеваясь надо мной! Скажите, неужели Вы считаете меня способной выдумывать такие вещи! Наконец, я почувствовала, что схожу с ума; холод, голод, отчаяние, болезнь — у меня не было больше сил бороться против стольких бед; моей навязчивой идеей стала мысль о смерти. Когда они приходили насладиться моим несчастьем, я на коленях умоляла о смерти, я ничего больше не хотела, я говорила только одно: дай мне умереть. Тогда, надеясь, что я действительно сошла с ума, он сказал своей любовнице — слава богу, да, он сказал «Слава бога!,** теперь нам нечего бояться, выздоровеет она или нет, теперь она сумасшедшая, и никто не поверит ей, надо отвезти ее в Москву, поместить в сумасшедший дом, я буду управлять ее состоянием, и все будет кончено!». Это несчастное создание, вспоминая, может быть, мою дружбу, заботу, которую я проявляла к ней, несомненно испытывала угрызения совести и тайком принесла мне маленький флакон, запечатанный желтым воском и содержащий крепкую водку,*** у меня не хватило мужества (прорвана бумага,— А. Ш.) в этой ужасной тюрьме, но я долго сохраняла его, спрятав у себя в платье!..
Я измучилась, описывая все эти ужасы! Сколько я выстрадала, и каким чудом бог вернул меня к жизни и разуму! Врач, которому я доверилась, человек знающий и почтенный, сказал, что он не отвечает за меня,
* А. Д. Улыбышев.
** Написано по-русски.
*** Крепкая водка — старинное название азотной кислоты.
если я буду дольше жить с моим палачом. Вот, сударь, истинная причина моего отъезда за границу и разрыва с ним. Пока он не будет искать сближения со мной, он может быть уверен в моем молчании, но если мне Придется бояться ужасного несчастья снова попасть в его власть, я разоблачу его поведение, соучастники которого смогут отыскаться! Пожалейте же меня и простите, что я потревожила Вас этим печальным письмом, — если я умру, Вы по крайней мере будете знать все, что я выстрадала.
Вчера я быстро написала эти два листка, а сегодня утром уже не хотела Вам их посылать. Мне казалось, что я ищу мести... но я не хочу иметь ничего общего с этим человеком, полностью, совершенно забыть его, если это для меня возможно, вот все, чего я хочу... Вы сказали мне вчера, что он приходил к Вам! Он знает мое мнение о Вас, может быть, он думает, что Вы уже осведомлены об этих обстоятельствах... Но довольно на эту печальную тему.
Я вновь умоляю Вас, сударь, — пожалуйста, уничтожьте это письмо, и пусть его содержание останется тайной для всех, я пе желаю ничьей жалости, а впрочем, пусть меня бранят или притесняют; я такое одинокое существо, что суждение, высказанное обо мне, пикого особенно пе затронет. — Еще два слова о моем настоящем положении, Вы видите, что господина Глинку привел в восторг Бутогиник* почему я не призналась, что Царевич ** вызвал у меня большой интерес и сочувствие к его несчастьям; ему нужны были деньги, и, не думая о том, сможет ли он когда-нибудь мне вернуть, я дала ему, что имела, пустой страх испортить свою репутацию мне никогда и в голову не приходил, и надо быть глупцом, чтобы вообразить, что в мои годы, после всего того, что я выстрадала, мною двигала также и' любовь... мне будет стыдно оправдываться подобной нелепостью. — Если я могла бы иметь удовольствие еще увидеть Вас, то сказала бы откровенно: если бы вы пожелали, Вы, может быть, смогли бы помочь мне выйти из ненадежного и неприятного положения. — Я не жду никакого ответа на свое письмо, но надеюсь снова увидеть Вас в ближайшие дни.
Ек. Панова
* Написано по-русски.
** Написано по-русски. Эпизод, который имеет в виду Панова, и личность «Царевича» раскрыть не удалось.
