CC BY
53
Кроме этого, а, возможно, и вопреки диктату «визуальной культуры», социальная психология могла бы трактовать «выражение человека» - как выявление индивидуальности, того, что трудно тиражировать, но на основе чего легко распознать, выделить, как конкретную личность, так и группу. Используемые языки общения (вербальный и невербальный), оформление внешнего облика, экспрессивный репертуар, организация пространства, детали предметного мира, как известно, указывают на поле желаний, ценностей, на направление самоактуализации. Вместе с этим экспрессия человека подвластна частично как контролю со стороны общества, так и со стороны конкретной личности, поэтому социальная психология, занимаясь изучением данного феномена, могла бы обратиться к рассмотрению спонтанности, иррациональности вопреки тенденции исследовать целенаправленное «окультуривание» экспрессии человека. Постановка такой задачи обусловлена не только природой и функциями экспрессии человека, но и ролью ряда ее компонентов в выборе направлений преобразовательной активности человека, а вместе с ней и выбора стратегий взаимодействия, отношения к себе и к другому. Наиболее очевидно влияние на жизнь человека оценок его внешнего облика. Превращение внешнего облика в смысловой центр жизни субъекта влечет за собой перестройку всей системы его отношений, актуализирует потребность в определенном типе подтверждения. В свою очередь отчуждение от своего внешнего облика также трансформирует отношения человека с миром, ведет к «онтологической незащищенности» (Р. Лэнг, 1995). О том, что отношение человека к миру, к другим людям (бытие-вместе, бы-тие-в-мире) связано с отношением к своему внешнему облику, свидетельствуют данные исследования, в котором изучалось отношение к своему внешнему облику в зависимости от типа переживания середины жизни (Е.В. Белугина, 2003). Эти данные указывают на то, что трансформации внешнего облика воспринимаются как характерные особенности середины жизни человека и определяют его бытие.
Категория интерпретации как одна из главных категорий гуманитарных наук также получает дальнейшее развитие в связи с рассмотрением проблемы интерпретации экспрессии человека в его общении с другими людьми. Интерпретация экспрессии в социальном взаимодействии всегда будет включать позицию, взгляд других, актуализировать «дихотомию: я - не я», делать ее много вариативной, а процесс конструирования внешнего облика и его интерпретаций бесконечным и незавершенным, что является принципиальным положением для гуманитарной социальной психологии.
В контексте гуманитарной социальной психологии открываются перспективы исследования экспрессии человека и отношения к ней на основе Я-нарративов, различного рода жизнеописаний, мемуарной литературы и т.д.
Молостова А.Н. (Москва)
ПСИХОТЕХНИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ТВОРЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ: НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА ПРОБЛЕМУ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ УЧАСТНИКОВ ЭКСПЕРИМЕНТА
В академической психологии, как в любой исследовательской практике, необходимым условием «чистоты» эксперимента считается создание нейтральной отстраненной позиции экспериментатора. Исходя из положения о независимости познания от познающего его субъекта, критерием профессионализма считается максимальное устранение личности экспериментатора, создание жестких рамок эксперимента, нейтрализующих так сказать внеплановые ситуации. В подобного рода исследованиях контакт исследователя с испытуемым рассматривается как фактор,
Известия ТРТУ
Тематический выпуск
негативно влияющий на достоверность экспериментальных данных.
Нами была проведена серия экспериментов по решению творческих задач (в рамках работы над диссертационным исследованием «Психотехника творческого мышления»), в которых варьировалась степень включенности экспериментатора в экспериментальную ситуацию: от решения испытуемым задач индивидуально до активного включения экспериментатора в ход поиска творческого решения.
Пилотажное исследование показало следующее: в отсутствии экспериментатора испытуемые отмечали ослабление остроты переживаний по поводу невозможности решить задачу, снижение мотивации к нахождению творческого решения вообще по сравнению с ситуациями классического эксперимента (когда экспериментатор не вступает в контакт с испытуемым, а только фиксирует речевую продукцию).
В классическом же эксперименте при том, что испытуемый осведомлен о позиции всяческого невмешательства экспериментатора, он так или иначе ориентирован на его присутствие. К примеру, испытуемый так или иначе пытается уловить реакцию экспериментатора на ход собственных действий, так сказать «вычислить» оценку правильности выбранного пути и сориентироваться в выборе последующей стратегии.
Такая минимизация контакта является скорее вычурно искусственной как для испытуемого, так и для самого экспериментатора. Экспериментатору приходится делать вид этакой «пишущей машины», сознательно не замечая попыток испытуемого установить контакт. При этом испытуемому, знающему об условии невмешательства экспериментатора, тем не менее хочется видеть в нем партнера (в данном случае в экспериментальной ситуации) присутствующего и сопереживающего.
Таким образом, несмотря на все усилия создания «чистого» эксперимента, нельзя отрицать влияние фактора взаимодействия, контакта испытуемого и экспериментатора. Тогда задачей экспериментатора становится создание психотехнического исследования, позволяющего учитывать и использовать в качестве психодиагностического материала особенности поиска испытуемым творческого решения во взаимодействии с экспериментатором. Разумеется, включение экспериментатора необходимо осуществлять особым контролируемым образом.
В данный момент осуществляется попытка создания «поля» возможностей взаимодействия экспериментатора с испытуемым, с одной стороны, легализующего контакт, с другой стороны, позволяющего использовать методы оптимизации творческого мышления испытуемого, при этом ограничивая сферу влияния экспериментатора. Конечно, участие в подобного рода исследованиях требует от экспериментатора особой подготовки, поскольку, в отличии от классических экспериментов, он должен осуществлять противоположную задачу. Не пытаться максимально отстраниться от происходящего в эксперименте, а наоборот, гибко чувствовать поворотные моменты работы испытуемого, откликаясь на них в психотехническом ключе.
Нельзя не заметить ряд преимуществ таких экспериментов.
В первую очередь, легализация присутствия экспериментатора снимает состояние напряжения испытуемого, делающего вид, что исследователя нет в эксперименте. Во-вторых, сам экспериментатор позиционирует себя как партнер по экспериментальной ситуации. Здесь уже ему не приходится делать вид отсутствующего присутствующего. В-третьих, контакт испытуемого с экспериментатором естественен и является так сказать поставщиком богатого диагностического материала.
Основные указанные здесь преимущества приобретают особенную важность при решении творческих задач. Поскольку в наших экспериментах творческая задача выступает как проблемная ситуация, создание атмосферы живого, эмоционального контакта способствует, на наш взгляд, переходу от репродуктивного к творческому мышлению.
Таким образом, как пишет Василюк Ф.Е., «в психотехническом познании происходит парадоксальный для классической науки методологический переворот: метод здесь объединяет участников взаимодействия, как бы вбирая их в себя и превращается в своего рода «монаду», которая и становится предметом познания» (Василюк, 2003).
Мордовцева Т.В. (Таганрог)
ВОЗРАСТНЫЕ ОСОБЕННОСТИ ВОСПРИЯТИЯ СМЕРТИ:
ОПЫТ ПСИХОЛОГО-ФИЛОСОФСКИХ ОБОБЩЕНИЙ
Научные исследования в области личностных переживаний смерти имеют длительную историю, восходящую к знаменитому изречению Платона о том, что занятия философией есть подготовка к умиранию. В настоящее время практически все социально-гуманитарные дисциплины в большей или меньшей степени изучают комплекс проблем отношения человека к смерти на фоне его социального бытия. Поскольку данный вид переживаний имеет непосредственную связь с ценностно -смысловой сферой личности, то большинство частнонаучных исследований базируются на философских обобщениях. Так, и проблема восприятия смерти на различных стадиях онтогенеза получает специфическое философское осмысление.
Существует не так много отечественных и зарубежных исследований, в центре изучения которых находится динамика психических переживаний смерти на различных стадиях онтогенеза. Тема детских страхов смерти развивается в работах американских психологов А. Морер, М. Нейги, Л. Уотсона, которые считают, что дети до пятилетнего возраста вообще не знают о существовании смерти, поскольку признают все живым. В исследовании отечественного психолога В. Карандашева, напротив, утверждается, что в трех-пятилетнем возрасте у ребенка возникает первый страх смерти как «симптом пробуждающегося самосознания». Психотерапевт А.И. Захарова связывает переживание смерти в пяти-шестилетнем возрасте с развитием у ребенка абстрактного мышления, побуждающего интересоваться не только личной смертью, но и конечностью окружающих вещей, всего мира. В этом возрасте ребенок довольно часто персонифицирует смерть с фантастическим образом зла. В возрасте семи-восьми лет, по данным Захаровой, отмечается максимум страхов смерти, это страх перед случайной смертью как несчастным случаем. Например, ребенок боится ночью засыпать, опасаясь, что больше не сможет проснуться или боится окунаться в воду с головой, опасаясь, что так он захлебнется и утонет. Ребенок страшится замкнутого пространства, так как оно может напомнить ему несчастный случай удушья, а также высоты, потому что она приводит к смерти в падении.
В период 7-8 лет отношение к смерти заметно меняется: оно приобретает социальный смысл. Развитое чувство привязанности к близким людям приводит к страху за их жизнь и благополучие: ребенок боится потерять близких, от которых он всецело зависит. Смерть воспринимается как угроза благополучию. К подростковому возрасту эмоционально чувствительные и впечатлительные дети, склонные к рефлексии, как правило, впервые начинают размышлять о возможности самоубийства, либо пытаются напротив, побороть страх смерти в рискованных и опасных для жизни поступках. Подросток, самоутверждаясь, борется со своими «детскими» страхами и, в том числе, со страхом смерти. Подростковый кризис, довольно сложный в социально-психологическом плане, происходит на фоне усиления личной рефлексии смерти, которая усугубляется различными социальными конфликты.
В юношеский период рефлексия становится ведущим способом познания мира и самого себя, поэтому размышления о смерти связываются с общей жизненной пози-
