CC BY
99
УДК 821 (471)«19»-311.1 (045)
О.М.Кагирова
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ СЮЖЕТ
В «ПОВЕСТИ НЕПОГАШЕННОЙ ЛУНЫ» Б.ПИЛЬНЯКА
Прослеживается динамика душевных состояний главного героя повести под внешними воздействиями окружающего мира. При рассмотрении образа главного героя затрагиваются следующие моменты: до какой степени социально значимый человек свободен в своих поступках, где проходит грань между личным и общественным выбором и др. В заключение делается вывод о том, что социальная сущность настолько глубоко может проникнуть в человеческую природу, что человек, даже осознавая это, теряет право на дальнейший выбор своего жизненного пути.
Ключевые слова: психологический сюжет, кульминация, конфликт.
Духовный мир человека, безусловно, является относительно самостоятельным целым, но при этом он не может быть изолированным от воздействий внешнего мира:
Структуру личности определяет «баланс интериоризации — экс-териоризации» (Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания), т. е. переход внешних действий во внутренние и, таким образом, образование внутреннего плана деятельности личности и, наоборот, — переход внутренних действий и операций во внешние. Эти процессы взаимосвязаны, они обусловливают единство поступка и его психологической мотивировки, и относительная самостоятельность психологических характеристик, находясь внутри этого единства, не разрушает его1.
Отталкиваясь от этих размышлений, следует обратить внимание на то, что психологические процессы, переживаемые главным героем «Повести непогашенной луны» командармом Гавриловым, обусловлены определенными внешними обстоятельствами, на него воздействующими. Проследим, как меняются внутренние состояния командарма на протяжении всего повествования.
Гаврилов приезжает в город с Кавказа. Эта поездка на юг оставила неизгладимые впечатления в сознании героя, которыми он восторженно делится с другом Поповым: «А ты бывал на Кавказе? — Вот на самом деле замечательная страна, — поэты у нас ее называют — полуденная»2. Обратим внимание на слово «полуденная», которое герой использует в данном предложении. Это слово инородно миру военного человека, поскольку принадле-
жит сфере искусства, представляет собой традиционный поэтизм, активно использованный романтическими художниками Х1Х века. Употребление героем слова «полуденная» придает высказыванию романтичную окрашенность. Через лексику, таким образом, Гаврилов предстает человеком, не чуждым поэзии и поэтических душевных движений. Очевидно, отсюда он и ощутил полноту жизни, пребывая на Кавказе, с этим чувством он и приезжает в город. Ощущение полнокровной южной жизни сохраняется в герое благодаря пространству вагона, в котором он приехал с юга. По приезде в холодный, окутанный осенним туманом город Гаврилов отказывается от предложенной квартиры и остается жить именно в вагоне, стремясь подольше сохранить вокруг себя атмосферу юга — запахи и краски, плоды «полуденной» страны: «В салоне, потому что поезд пришел с юга, застрял этот юг: пахло гранатами, апельсинами, грушами, хорошим вином, хорошим табаком, — пахло хорошим благословением полуденных стран» (456). Пространство вагона консервирует атмосферу полнокровного бытия.
На то, что в командарме в момент приезда проявляются исключительно человеческие, а не социальные качества, обращает внимание повествователь: «Командарм-ткач был уютным, хорошим человеком, умевшим шутить и видеть смешное, и он шутил, разговаривая с другом» (460). В экспозиции, как видим, главный герой предстает душевно уравновешенным, полнокровным человеком. Его социальная роль (командарм) вытеснена из самосознания и не определяет характера поведения.
Но состояние внутренней гармонии меняется, как только заходит разговор с давним другом Поповым о вызове командарма в город по поводу возможной операции. Эта тема разрушает душевное спокойствие героя, с ее вербализации начинается завязка психологического сюжета: «...изредка спохватывался командарм, делался неспокойным: вспоминал о вызове, неловко двигался» (460). Лексемы «неспокойным», «неловко» обладают оценочным смыслом, повествователь через них обнаруживает в герое состояние внутреннего беспокойства. Гаврилов теряет прежнее чувство уверенности, начинает тревожиться из-за странного срочного вызова: «Пришла бумага, — выехать прямо из Кавказа, — даже к жене не заезжал. — Командарм помолчал. — Черт его знает, не могу придумать, в чем дело, в армии все в порядке, ни съездов, ничего...» (460). Как только командарм сталкивается с ситуацией неопределенности, он начинает беспокоиться, и чувство тревоги вскрывает в нем другую составляющую его сущности — ту социальную роль, которую он возложил на себя в качестве командарма, солдата партии. Его срочно вызвали, но не объяснили, зачем. Это и составляет предмет его беспокойства. Вполне возможно, начальство будет настаивать на операции, которую он считает излишней, поскольку ощущает себя абсолютно здоровым. В этом он пытается убедить окружающих: «Я чувствую себя здоровым, против операции все мое нутро противится, не хочу, — так поправлюсь. Крови я много видел, а... а операции боюсь, как мальчишка, не хочу, зарежут... » (461). На
войне, выполняя свой долг солдата, Гаврилов смерти не боялся: «Это был человек <...> который командовал победами, смертью» (457), ибо ситуация борьбы (революции, войны) была для него привычна, поскольку социальная сущность являлась доминантной в ряде других, составляющих его личность: он, не задумываясь, шел на смерть сам и посылал на смерть других людей. Оказавшись в обстановке спокойной устоявшейся бытовой жизни, командарм рассматривает возможную смерть как пугающее событие. Смерть не на войне, а на операционном столе, не от пули врага, а от ножа хирурга воспринимается не как гибель великого воина, чье имя обросло легендами, а как конец обыкновенного человека, оказавшегося слабым и немощным в результате изматывающей болезни. Такая роль простого смертного для командарма оказывается непривычной и неприемлемой. Однако человеческие чувства в нем оживают при одной лишь мысли об операции: «Крови я много видел, а... а операции боюсь, как мальчишка, не хочу, зарежут...» (461). Он боится операции, поскольку ощущает, что умрет, и это чувство приближающейся смерти, которая открылась перед ним в своей безысходной сущности, оказывается страшным и новым; и оттого более пугающим своей неожиданностью и новизной. При этом Гаврилов боится не только смерти, но и своего ощущения страха, поскольку сталкивается с ним впервые, но именно с этого страха, который он вдруг открыл в себе, начинается живой человек, познающий самого себя. Вот почему завязкой психологического сюжета следует считать реакцию героя на известие о необходимости выехать с Кавказа в город. Этой реакцией оказывается ощущение опасности и нежелание (может быть, впервые) подчиниться приказу.
Предшествующие наблюдения позволяют сделать вывод о том, что личность героя составлена из двух противоположных сущностей: Гаврилов-функционер и Гаврилов — живой человек. Пока в личности командарма доминируют качества функционера, конфликт, организующий основное повествование, является конфликтом героя с миром. Такой конфликт свойственен именно романным произведениям: «В основе романного конфликта лежит противоречие между устремленностью человека к свободному самоутверждению и состоянием мира, враждебным или не во всем благоприятствующим реализации этого стремления»3. Внешний мир в лице вышестоящей власти настаивает на операции командарма, но последний не хочет этой операции, поскольку чувствует себя здоровым, а потому боится ее, видя в этом событии реальную возможность умереть прямо на операционном столе. Непонимание, в свою очередь, рождает подозрение: «В Ростове я встретил Потапа (он партийной кличкой назвал крупнейшего революционера из "стаи славных" осьмнадцатого года), — так вот, он говорил... убеждал меня сделать операцию <... > подозрительно убеждал» (460—461). Командарм начинает сомневаться в решениях своих старых соратников по революционной борьбе, олицетворяющих власть. Являясь частью государства, он понимает, что это государство настроено против него. С подозрения начинается отчуждение героя
от мира, с которым он был мировоззречески и сущностно единым до этого момента. Но у командарма, как у любого романного героя, есть выбор: смириться с установившимися обстоятельствами жизни либо отстаивать свою позицию, идя наперекор тем, кто до сих пор был его соратниками.
В завязке психологического сюжета, таким образом, происходит раздвоение личности Гаврилова на командарма в его социальной функции и простого человека, подверженного фобиям, проявляющего слабости. С фиксации в тексте проявившихся человеческих чувств начинается процесс самопознания героя. Этот процесс получит развитие в дальнейших эпизодах психологического сюжета, благодаря которым мы можем проследить за этапами душевной эволюции Гаврилова. Они-то и будут составлять развитие действия в психологическом сюжете повести. Рассмотрим их.
Чтобы развеять свои сомнения по поводу операции, о которой все вокруг говорят, Гаврилов едет к негорбящемуся человеку. В кабинете функционера слабость и нерешительность, которые до этого момента были определяющими ощущениями командарма, сменяются решительностью и строгостью, свойственной военным. Эти изменения внутреннего состояния героя передаются через прямую речь, она лишена каких-либо эмоций: «Говори без предисловий, — зачем вызывал? Не к чему дипломатить. Говори!» (465). Официальная обстановка, привычный социальный статус определяют в сцене с негорбящимся поведение Гаврилова. Переживаемый страх и сомнения оказываются подавленными и непроявленными в общении с человеком, олицетворяющим власть, к которой командарм в предшествующей сцене обнаружил дистанцированное отношение.
В то же время императивный тон героя оказывается лишь внешней маскировкой, за которой он пытается скрыть чувство страха и нерешительности. Но маска командарма, которую герой надел на себя, оказывается недолговечной. Он не выдерживает испытания при первых же словах негорбящего-ся, дифференцирующих их социальные статусы: «Я позвал профессоров, они сказали, что через месяц ты будешь на ногах. Этого требует революция. Профессора тебя ждут, они тебя осмотрят, все поймут. Я уже отдал приказ» (465). Последнее предложение, где негорбящийся присваивает себе право повелевать чужой жизнью, сбивает с Гаврилова командирский тон, подавляет недавнюю уверенность в собственных словах и ощущениях, он вновь чувствует себя подчиненным, вынужденным беспрекословно принимать приказы от начальства.
Подавленным бессловесным существом он ощущает себя и на консилиуме врачей. На то, что герой здесь предстает в образе солдата, обращает внимание повествователь:
...в дверях появился высокий, как лозина, юноша с орденами Красного Знамени на груди, гибкий, как хлыст, стал во фронт перед дверью, и быстро вошел в приемную командарм, откинул рукой волосы назад, поправил ворот гимнастерки, — сказал:
— Здравствуйте, товарищи. — Прикажете раздеваться? (469)
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
Заданный Гавриловым вопрос отражает те психологические изменения, которые с ним происходят. Командарм больше не ощущает себя командармом, он — подчиненный, четко и схематично спрашивающий у своего начальства (врачей) разрешения на совершение определенных действий. Мысли и раздумья героя в данный момент отходят на задний план, ибо приказы, которые отдаются сверху, не обсуждаются, а исполняются. Но точность и краткость, как определяющие характеристики командарма, обладают дополнительным смысловым содержанием. Неуверенность в себе и новые непривычные переживания заставляют героя мыслить, но раздумья могут привести его к болезненным открытиям, поэтому страх узнать то, что может причинить страдание, провоцирует его не думать, а механично выполнять приказы, и это исполнение распоряжений начальства вместе с краткостью в ответах становится защитной функцией его пошатнувшейся психики.
Желание спрятаться от тягостных раздумий приводит Гаврилова к Попову. Однако героем руководит не только страх одиночества и приближающейся смерти, но также стремление напоследок пожить хоть немного нормальной человеческой жизнью, которой он был лишен все это время в силу своей социальной роли, требующей от него безбытности, не смотря на то, что и жена и дети у командарма были. Именно в гостиничном номере своего друга герой ощущает домашнюю атмосферу: «Попов валялся на диване, Гаврилов сидел у стола, и на коленях у него гомозилась Наташка» (472). Пытаясь наверстать упущенные переживания семейной жизни, герой долго играет с ребенком, потом укладывает Наташу спать, поет ей колыбельную песню. Через совершение этих действий, непривычных для него, а потому неумелых, наиболее остро ощущается нереализованность человеческой судьбы командарма: «... и запел, не умея петь, не зная никакой песни, придумывал песню здесь же <...> а Гаврилов так и пел эти две последние строчки неумелым голосом (плохо, в сущности, пел)» (472—473). Герой спешит пожить той человеческой жизнью, которой у него не было, поэтому он так много времени проводит с чужим, в сущности, ребенком и долго разговаривает с Поповым о житейских вещах.
Только под утро, расставаясь с другом, командарм затрагивает больную тему:
И Гаврилов потемнел, замолчал, сказал тихо: — Я тебе, Алешка не говорил, чтобы на пустые разговоры время не тратить. Был я сегодня по начальству и в больнице, у профессоров. Профессорье умственность разводило. Не хочу резаться, естество против. Завтра мне ложиться под нож. Ты тогда приходи в больницу, не забывай старика. Детишкам моим и жене ничего не пиши. Прощай! (474)
В этой фразе содержится весь спектр чувств и эмоций героя, которые до этого тщательно прятались им, и только отдельные действия Гаврилова
выдавали его психологическое напряжение. Остановимся на описании этих чувств. Наиболее ярко в приведенном отрывке звучит оценочное слово «про-фессорье». Если во время консилиума Гаврилов обращался к врачам как своему начальству, используя официальный стиль общения, то здесь посредством одного этого слова герой выразил свое негативное отношение (злость, презрение) к врачам, а через них — и к негорбящемуся, отдавшему приказ на операцию (отсюда же и используемая самоуничижительная формула: был не у начальства, а «по начальству»). Приведенная фраза также отражает внутренние противоречия, терзающие героя: с одной стороны, бессознательные предчувствия, которые он ощущает на уровне «нутра» и «естества» (не хочу резаться, естество против). С другой стороны, в его словах проступает представление о судьбе солдата, заставляющей командарма подчиниться распоряжению своего командира («начальства» и «профессорья» в данном случае). Однако судьба солдата («завтра мне ложиться под нож») осмыслена частным человеком, воспринята через эмоцию обреченности, звучащей в словах Гав-рилова («...не забывай старика. <... > Прощай!»). В этой фразе проявляется новое чувство (смирение), не свойственное ранее Гаврилову-солдату и Гаври-лову-человеку, вдруг ощутившему враждебность власти. Прощание с другом, в отличие от сцен разговора с негорбящимся и консилиума у профессоров, где герой подавлен и подчинен, обнаруживает в Гаврилове способность к смирению. Это новое чувство корректирует привычный для героя жизненный опыт функционера. Смирение вводит его в русло христианской традиции, открывает возможность драматического восприятия своей судьбы, но не как судьбы одиночки. Проявленное в процитированных словах чувство смирения позволяет герою без ропота, достойно воспринять то, что предписано свыше, и в этом сравняться со всеми остальными людьми. Осознание Гавриловым приближающейся смерти выражается через употребление им применительно к себе слова «старик» (не забывай старика), хотя на протяжении всего текста повествователь описывает героя как молодого человека (появился высокий, как лозина, юноша). И эта самооценка (старик) позволяет сделать вывод о том, что герой начинает воспринимать себя как часть людского сообщества. Он уже не ставит себя функционально выше других людей. В герое также проявляется способность к сочувствию, к заботе о ближнем, и это качество в полной мере реализовано командармом через выражение тревоги о душевном спокойствии своих близких, когда он просит Попова не сообщать жене и детям об операции, чтобы заранее их не волновать. При второй встрече с Поповым, как видим, Гаврилов проявляет в полной мере свою человеческую сущность. Он оказывается достойным жалости и сочувствия, человеком, не успевшим или не сумевшим прожить жизнь, не реализованным в своем человеческом потенциале.
Смирение стало итогом его второй встречи с Поповым. Но осмысление своей судьбы происходит у Гаврилова немного позже, в следующем эпизоде повести, когда командарм возвращается «домой, в вагон» (474). И это
новое событие среди тех, что составляют развитие действия психологического сюжета произведения. Через описание ряда последовательных действий, отличающихся, по замечанию повествователя, удивительной «будничностью», раскрываются психологические состояния героя. Рассмотрим особенности изображения Гаврилова в данном отрывке текста. Раскрытие внутреннего мира героя происходит через описание его поступков: «Командарм прошел в купе-спальню, снял сапоги, надел ночные туфли, расстегнул ворот гимнастерки, — позвонил — "чаю"» (474). Повествователь перечисляет определенные действия, совершаемые Гавриловым, которые ничем не примечательны. Их может совершить любой человек, возвратившись домой. Но далее происходит сгущение психологической атмосферы посредством следующего замечания повествователем: «Прошел в салон, сел к настольной лампе, проводник принес чаю, но командарм не прикоснулся к нему; командарм долго сидел над книгой "Детство и отрочество", читал, думал над книгой» (474). В тексте повести четыре раза упоминается книга Толстого «Детс-тво и отрочество», именно ее Гаврилов перечитывает между происходящими событиями и к ней апеллирует, когда речь заходит об операции. Зададимся вопросом, почему именно эта книга так важна для Гаврилова. За ответом обратимся к тексту.
Важнейшими критериями при выборе книги командарм обозначает следующие: «...про хороших людей, о простых отношениях, о простой жизни, о солнце, о людях и простой человеческой радости» (474). Из приведенного предложения видно, что простота человеческой жизни становится определяющим фактором и обуславливает его выбор. Ощущение своей человеческой нереализованности приводит к тому, что Гаврилов посредством описанных в книге чужих человеческих историй пытается прожить полноценную жизнь. Трилогия Л.Толстого значима для командарма тем, что в ней прописаны все этапы человеческого становления, которых герой не ощутил и не пережил в силу различных причин, и прежде всего потому, что он осознавал себя солдатом, а не человеком. Чтобы компенсировать это отсутствие он обращается к книге Л.Толстого вновь и вновь. Вместе с ней он проживает естественную жизнь и хотя бы через чужое слово пытается понять смысл этой жизни, прикоснуться к ее полноте и обаянию. Сначала герой этого не осознает и просто перечитывает трилогию, отзываясь о писателе и его книге следующим образом: «...хорошо писал старик, — бытие чувствовал, кровь» (461). Однако накануне смерти, пережив внутренние изменения, он не просто читает эту трилогию, но долго обдумывает ее содержание, позабыв о чае и других вещах.
Нереализованность естественной жизни Гаврилова влечет за собой неспособность его к самовыражению посредством слова, поэтому в своих размышлениях о человеческой судьбе он апеллирует к чужому слову. Однако на определенном этапе переживаемого процесса самопознания командарм обретает способность сформулировать смысловой итог жизни. Книга Толстого стимулирует эту способность:
...думал над книгой. Тогда командарм ходил в спальню, принес большой блокнот, позвонил, сказал вестовому: «Чернил, пожалуйста» — и медленно стал писать, думая над каждой фразой. Написал одно письмо, перечитал, обдумал, заклеил в конверт. Второе письмо написал, обдумал, заклеил. И третье письмо написал, очень короткое, писал, торопясь, — запечатал не перечитывая (474—475).
Данный отрывок демонстрирует динамику процесса словотворчества героя: первое письмо дается ему с трудом, он долго думает над каждым словом, прежде чем взяться за ручку, второе письмо пишется уже легче, а третье написано второпях. Содержание этой третей записки мы узнаем лишь в конце повести, после смерти Гаврилова. Нарушим последовательность психологического сюжета и обратимся к последнему письму командарма, посредством которого происходит самовыражение героя. В письме было написано следующее:
Алеша, брат! Я ведь знал, что умру. Ты прости меня, ведь ты уже не молод. Качал я твою девчонку и раздумался. Жена у меня тоже старушка и знаешь ты ее двадцать лет. Ей я написал. И ты напиши ей. И поселяйтесь вы жить вместе, женитесь, что ли. Детишек растите! Прости, Алеша (491).
Слова командарма оказываются предсмертным завещанием, поскольку он уже точно знает, что умрет. В эти последние часы Гаврилов думает не о себе, он далек от эгоистических побуждений. Героя заботит судьба близких ему людей (друга, жены, детей), которым тяжело живется без своей второй половины (Гаврилов до этого был в постоянных разъездах, и жена и дети оставались долгое время без мужа и отца, а жена Попова сбежала от него, оставив ему двухлетнюю дочку). Собственную смерть он воспринимает теперь не только как неизбежность, но в жертвенном аспекте — как возможность соединить двух родных ему людей, возможность помочь им создать полноценную семью, в которой дети будут ощущать любовь и заботу обоих родителей. Не сумев прожить подлинную человеческую жизнь, командарм пытается сделать так, чтобы другие прожили ее, ощутив как можно меньше потерь и разочарований на своем пути. Читая трилогию Л.Толстого, в которой тема семьи является главной, Гаврилов понимает ущербность своей жизни, поэтому перед смертью берет на себя ответственность за жизни своих близких. И теперь ему свойственно не слово приказа, а слово духовного завещания.
В одиночестве, таким образом, когда герой остается один на один со своими чувствами и мыслями, он открывает в себе способность к самовыражению через слово. И это слово отражает те изменения, которые происходят с героем в процессе самопознания: устное слово-приказ через устное слово-просьбу становится письменным словом-духовным завещанием, приобщающим командарма к культурной традиции и обнаруживающим в нем общечеловеческие христианские качества: смирение, жертвенность, заботу о ближнем.
Написав письма, Гаврилов длительное время размышляет: «Письма долго лежали перед командармом, в белых пакетах, с надписанными адресами. Тогда командарм взял большой пакет, все три письма запечатал в него и на пакете написал: "Вскрыть после моей смерти"» (475). Ощущение приближающейся неминуемой смерти становится доминирующим в этот момент. Повествователь, описывая пространство комнаты командарма, использует слова, несущие семантику смерти: «У ступенек вагона стоял часовой, замер <...> и такая безмолвная, глубокая, провинциальная тишина стала в вагоне <...> В вагоне немотсвующая тишина. Замерли в коридоре ординарец и проводник. Замерло, казалось, время <...> вагон пребывал во мраке и безмолвии» (474—475) (курсив наш. — О.М.). Отсутствие движения, звука и света в вагоне вкупе с надписью на пакете создает образ смерти, который резко контрастирует с первоначальным описанием пространства вагона. Изображение салона вагона, таким образом, становится частью психологического сюжета. Когда Гаврилов ощущает полноценность бытия, вагон заполнен насыщенными запахами и яркими красками, воссоздающими атмосферу юга. Когда командарм находится на пороге смерти, из пространства вагона исчезают все проявления жизни. Герой оказывается лицом к лицу с небытием. И это не только внутренне изменило его, но и внешне, в привычках, он стал другим человеком. О последнем свидетельствует следующая фраза повествователя: «Если бы проводник взглянул тогда в купе командарма, он увидел бы там — неожиданно для себя — в том месте, где должна была быть голова командарма, красный огонек папиросы, — неожиданно для себя потому, что обыкновенно командарм не курил» (475). В данном предложении повествователь использует прием художественного подтекста, когда истинные чувства командарма не описываются, но через упоминание определенного действия, выделяющегося своей неожиданностью, передается настоящее переживаемое эмоциональное состояние героя. После разговора с негорбящимся человеком Гаврилов постоянно курит. Эта привычка, от которой командарм избавился силой воли, бессознательно прорывается наружу в моменты сильнейших переживаний. Вспомним, что Гаврилов в первый раз начинает курить именно в кабинете негорбящегося, когда тот говорит о том, что приказ об операции героя уже отдан. Данное сообщение деморализует волю командарма. Осознание безысходности своего положения вызывает глубокое душевное потрясение, потому что привычный незыблемый мир начинает внезапно рушиться. Все это обнажает слабости Гаврилова, далеко запрятанные стоицизмом воина, провоцируя его на следующий, не подвластный машинной организации шаг — курение. И командарм закуривает, игнорируя запрет негорбящегося: «Не кури, не надо. <...> Я сам не курю» (465). Закуривает, потому что за этим вызывающим поступком можно спрятать истинные чувства (страх, волнение, разочарование...), а также продемонстрировать свой знак протеста против безоговорочных распоряжений негорбящегося. В ночном же салоне вагона курение Гаврилова имеет другие смысловые нюансы. Выше уже было сказано
о том, что этой ночью, накануне смерти, герой впервые задумывается о смысле жизни. Написав последние письма, которые становятся предсмертным завещанием, он долго лежит без сна с папиросой в руках. Будущего у командарма нет, зато в настоящем есть воспоминания о прожитой жизни и мысли о ней, поэтому курение в данный момент оказывается признаком размышлений командарма. Красный огонек папиросы, рассеивающий мрак и безмолвие окутанного смертью пространства вагона, становится одновременно знаком живого тепла, знаком жизни для Гаврилова, который только сейчас ощутил ценность, краткость и неповторимость бытия любого человека.
Мы не знаем, о чем думал все это время командарм. Об этом мы можем только догадываться, исходя из последующих действий героя. Повествователь указывает лишь на то, сколько времени прошло с тех пор, как он лег спать: «...часа три-четыре вагон пребывал во мраке и безмолвии» (475), и что огонек папиросы свидетельствовал о том, что герой не спит, а думает. Итогом же ночных размышлений Гаврилова становится следующее неожиданное действие:
И тогда зазвонил звонок от командарма к проводнику.
Командарм говорил голосом полководца:
— Одеться. Теплую шинель. Позвонить в гараж, — гоночную, открытую, двухместную, — править буду сам. Соединить с Домом Советов, с номером Попова (475).
Образ Гаврилова резко меняется, на что обращает внимание повествователь: «Командарм говорил голосом полководца». Императивный тон, краткие слова-приказы возвращают прежний образ командира, описанный повествователем в начале повести: «Это был человек, который командовал армиями, тысячами людей, — который командовал победами, смертью» (457). Повелительным тоном Гаврилов говорит даже со своим старым приятелем Поповым: «Алексей. Я сейчас выезжаю за тобой. Сойди к подъезду. Говорит Гаврилов. Не замедли» (475), с которым обычно разговаривал мягко и дружелюбно. Казалось бы, чем обусловлена такая разительная перемена в образе героя, ведь совсем еще недавно он был простым человеком, обуреваемым страхами и слабостями, готовым пойти на жертвы и думающим о благе своих близких? Из приведенного выше предложения видно, что Гаврилов вновь надевает на себя социальную маску командарма. Эта маска нужна ему для того, чтобы до конца остаться в сознании своих подчиненных (в данном случае — проводника и шофера) их командиром, всегда по-военному подтянутым, сильным и решительным. В общении же с Поповым он прибегает к командирскому, безапелляционному тону, чтобы в предрассветный час, когда спится лучше всего, поднять того с постели и без лишней траты времени на вопросы и раздумья заставить спуститься на улицу для поездки на природу. Попов молча подчиняется Гаврилову, и последний на гоночной машине вырывается из границ мертвого пространства города, увозя с собой друга на бе-
шеной скорости. Мотив быстрой езды, «рвущей ветер и пространство» (475), помогает раскрыть еще одну сущностную особенность личности героя. В стремительной поездке наперегонки с ветром Гаврилов предстает стихийным человеком, утоляющим жажду жизни через эту гонку на бешеной скорости. Командарм понимает, что жизнь уже прожита и прожита не так, как порой хотелось бы, поэтому последние мгновения посвящает себе. Чтобы ощутить жизнь во всей ее полноте, испытать вихрь эмоций, почувствовать кульминацию жизненных проявлений, он садится в машину и мчится на предельной скорости подальше от «несчастного» (477) города. Чувство абсолютной свободы, которое рождает гонка на машине, ощущение полнокровной жизни, неподвластной приказам начальства, на какой-то момент делают Гаврилова счастливым. Он бросается в водоворот жизни, пытаясь предельно остро пережить все эмоции, которых был лишен все это время. Быстрая езда вкупе с мотивом курения (герой вновь закуривает: «Гаврилов сказал:
— Дай папироску, Алешка. Попов ответил:
— Ну тебя к черту с этими фокусами, у меня все печенки в пятки переселились. — На, кури, черт бы тебя побрал.
Гаврилов закурил, откинулся, отдыхая на спинку...» [476]) становятся синонимами полноценной жизни. Командарм спешит прожить оставшиеся часы ярко, эмоционально, насыщенно, оставляя позади страхи, слабости, болезни, запреты, которые определяли его жизнь ранее. Теперь он вырывается на свободу, и именно в такие мгновения, когда «...взлетала машина над землей и несколько саженей летела по воздуху, теряя шум летящих из-под шин камней» (476), у героя, по его признанию, происходит просветление разума:
Когда я очень переутомлюсь, когда у меня ум за разум заходит, я беру машину и мчу. Это мчание приводит меня и мои мысли в порядок. Я помню все до одного эти мчания. И помню все до мелочей, что было в этих мчаниях, все разговоры, все фразы, до интонации голоса, до того, как светится окурок. У меня плохая память, я все забываю,
— я не помню даже того, что было в самые ответственные дни боев,
— мне об этом рассказывали потом. Но эти мчания я помню абсолютно (477).
Повторение слова «мчание» звучит словно заклинание Гаврилова, и становится понятным, насколько важным оказывается для героя сам процесс гонки, когда сознание командарма испытывает своеобразное состояние «безумия». Последующие слова Гаврилова подтверждают эту мысль: «Я сейчас машину вел безумно, с девяноста девятью шансами разбиться, но каждое мое движение точно, и разбиться нельзя. Я пьян непонятным опьянением точности» (477).
Душевное состояние кризиса, таким образом, открывает командарму истинное представление о мире. Но понятие истины оказывается устрашаю-
щим. Перед лицом смерти Гаврилов вырывается на природу, чтобы присоединиться к вселенской гармонии, с ветром почувствовать движение, а значит, и жизнь. Такова особенность человеческого сознания: «В минуты личных и общественных катастроф, перед лицом возможного уничтожения, смерти открывается то "сознание", которое ставит героя в непосредственное соприкосновение со Всеобщим»4. Однако даже в моменты ощущения свободы, когда наружу вырывается стихийность, Гаврилов вдруг понимает, что и на бессознательном уровне он остается человеком, подчиненным механистической составляющей его личности: «...но каждое мое движение точно, и разбиться нельзя. Я пьян непонятным опьянением точности». Вернемся немного назад и обратим внимание на особенности изображения поездки командарма на машине. Машина представляется повествователем самостоятельным механизмом, не подвластным воле человека:
Беговая, двухместная, стосильная рванула с места сразу на второй скорости, веером, разворачиваясь, кинула снопы белого света, — шофер отбежал в сторону <...> рявкнул гудок, машина пошла раскраивать осколки луж, переулки, вывески лавок и учреждений, рвущая ветер и пространство (474).
Кажется, будто сама машина выбирает скорость и направление. Весь процесс поездки подчинен подобному принципу изображения (машина — автономный объект), и лишь в конце повествователь обращает внимание на участие командарма в этой гонке: «Гаврилов сидел, склонившись над рулем, вниманье, точность, расчет, — и все вперед, вперед, сильней, сильней, быстрее — гнал Гаврилов машину» (476). Теперь мы видим, что командарм управляет машиной. Однако он не только ею управляет, но и сливается с нею, превращаясь в единый механизм, действующий по строгим математическим правилам, которые основаны на точном расчете. Именно поэтому он и не может попасть в аварию («...но каждое мое движение точно, и разбиться нельзя»), так как в момент безумной гонки скрытые механистические резервы его личности стихийно вырываются наружу и овладевают его организмом. Если в «другой» жизни (жизни, где превалируют человеческие проявления личности героя: страхи, страдания, комплексы и др.) Гаврилов часто подвержен сомнениям и слабостям, то гонка на машине упорядочивает его мысли («Это мча-ние приводит меня и мои мысли в порядок»). Происходит осмысление окружающего мира и своего места в нем. В момент быстрой езды командарм осознает, что является неотъемлемой частью того мира, которым правит негор-бящийся человек и который сфокусирован в символичном образе мертвого, «несчастного» города. И хотя на протяжении повести «своей судьбой, своим поведением, своей внешностью Гаврилов несколько не вписывается в механически выверенную картину города»5, сейчас он превращается в «часть отлаженного механизма», «завершение военной машины», в «человека-форму-лу»6. Это подмечает не только повествователь, создавший единый образ чело-
века-машины, это понимает сам герой, открывший в себе механистичес-кую сущность: «Я сейчас машину вел безумно, с девяносто девятью шансами разбиться, но каждое мое движение точно, и разбиться нельзя». Гаврилов был бы рад разбиться и умереть естественной смертью: «Но если бы мы разбились, мне было бы только хорошо» (477). Такая смерть в результате автокатастрофы была бы для него спасением, однако человек-солдат, проникнув-ший в бессознательные пласты его личности, не дает это сделать, отсюда — точность движений, механистичность и разумность даже в состоянии «безумия». Этот эпизод становится кульминационным в психологическом сюжете повести, ибо конфликт человека с миром переходит в конфликт человека с самим собой: конфликт слабого человека и человека-формулы. Слабый человек ищет другие пути из сложившейся ситуации (например, смерть в автокатастрофе), но человек-формула не позволяет этого сделать. «Машинная» сущность, определяемая социальностью героя, настолько глубоко укоренилась в его личности, что выбора у Гаврилова не остается, и он понимает это и признает, говоря Попову на прощанье: «Мы друг другу все сказали нашими жизнями» (477). Социальная роль обусловила и прошлое, и настоящее, и будущее героя, поэтому он возвращается в город, чтобы пройти свой путь командарма до конца.
В тексте повести представлен еще один эпизод, отображающий так называемое «смутное душевное состояние» (Л.Я.Гинзбург) главного героя. Лежа на операционном столе под наркозом, командарм начинает бессвязно говорить. Однако иррациональный монолог идет не от простого человека, а от солдата:
Не отступать! Ни шагу! Расстреляю... Алеша, брат, скорости все открыты, земли уже не видно. Я все помню. Тогда я знаю, что такое революция, какая это сила. И мне не страшна смерть. <...>
— Как вы себя чувствуете? Вам не хочется спать? — тихо спросил Гаврилова хлороформатор.
И Гаврилов обыкновенным голосом, тоже тихо, заговорщицки, ответил:
— Ничего особенного, нечем дышать (484).
Герой достойно принимает свою смерть, до конца осознав свою социальную сущность. На эти изменения, произошедшие в командарме за последние часы, обращает внимание и повествователь в развязке психологического сюжета. Изображая Гаврилова накануне операции, он представляет героя воином:
В больничном халате, в ванной у окна стоял человек, орехово-зуевский ткач, имя которого обросло легендами войны, легендами тысяч, десятков тысяч и сотен тысяч людей, стоящих за его плечами, — легендами о тысячах, десятках и сотнях тысяч смертей, страданий, ка-лечеств, холода, голода, гололедиц и зноя походов, — о громе пушек,
свисте пуль, и ночных ветров, о кострах в ночи, о походах, победах и бегствах, вновь о тысячах и смерти. Человек стоял у окна в ванной, заложив руки назад, смотрел в небо, был неподвижен... (482—483).
В процессе самопознания, таким образом, Гаврилов открывает в себе не только человеческие качества (смирение, жертвенность, склонность к фобиям и др.), уравнивающие его с остальными людьми. Через эти общечеловеческие проявления, посредством которых он проживает короткую жизнь, герой обнаруживает в структуре своей личности доминирующую «машин-ную» организацию, определившую в ответственный критический момент жизни командарма логику его поведения.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Компанеец В.В. Художественный психологизм в советской литературе. Л., 1980. С. 15.
2 Пильняк Б. А. Повесть непогашенной луны // Пильняк Б. А. Сочинения: В 3 т. М., 1994. Т. 2. С. 460. Далее текст цитируется по данному изданию. Номера страниц указаны в скобках.
3 Лейтес Н.С. Роман как художественная система. Пермь, 1985. С. 22.
4 Курляндская Г.Б. Нравственный идеал героев Л.Н.Толстого и Ф.М.Достоевского. М., 1988. С. 31—32.
5 Анпилова Л.Н. Проза Бориса Пильняка 20-х годов: поэтика художественной целостности. Екатеринбург, 2002. С. 14.
6 Там же.
Поступила в редакцию 23.11.05
O.M.Kagirova
Psychological plot of the «The story of the outstanding moon» by B.Pilnyak
The article is devoted to analyses of a psychological plot of «The story of the outstanding moon» by B.Pilnyak. The changes of the main hero's spirit under external influences of the world around are traced in it. Analyzing the main hero's image the following questions are raised: up to what degree a socially significant person is free in his/her acts, where the distinction between personal and public choice can be drawn, etc. In the end of the article the author draws a conclusion that social essence can penetrate so deeply into a human nature that the person who realizes it loses the right for further choice of his/her way of life.
Кагирова Ольга Михайловна Удмуртский государственный университет 426034, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 2) E-mail: ffudgu@udm.ru
