CC BY
69
А.М. Лаврёнова
ПСИХИАТР И.П. МЕРЖЕЕВСКИИ И ДОЧЬ ЕГО ЮЛИЯ, НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ЦАРЕУБИЙЦА
A.M. Lavryonova
The Psychiatrist and the Would-Be Regicide: The Story of Professor Ivan Merzheevskiy and His Daughter Yuliya
4 июля 1881 г. в Павловске, в семье тайного советника Ивана Павловича Мержеевского, родилась дочь, названная Юлией.
Отец, уроженец Царства Польского Российской империи, поляк по национальности, благодаря своей одаренности дослужился до профессора Императорской медико-хирургической академии и чина тайного советника. Став светилом мировой психиатрии, он обрел обширную практику, писал научные труды, председательствовал в Санкт-Петербургском обществе психиатров и состоял совещательным членом Медицинского совета при Министерстве внутренних дел.
Мать - Елена Павловна, в девичестве Китицына, - приходилась дочерью тайному советнику Павлу Трофимовичу Ки-тицыну, крестнику императора Александра I.
Казалось бы, принадлежность к такому семейству должна была стать для Юлии Мержеев-ской гарантией высокого общественного положения и благополучия, однако судьба не готовила барышне ни того, ни другого.
Ю.И. Мержеевская
* * *
В 1898 г. Юлия кончила гимназию Таганцева в С.-Петербурге, а затем поступила слушательницей на Высшие женские курсы, где тут же погрузилась в водоворот страстей, как политических, так и
любовных. Итогом последних стал брак со студентом Технологического института Сигизмундом Сигизмундовичем Любинским, с которым она, будучи сама формально православной, венчалась в Австрии по католическому обряду.
Однако семейное счастье длилось недолго, родившегося до брака сына Феликса отправили на воспитание к бабушке во Львов, а сама Мержеевская осталась в С.-Петербурге с отцом, братом Михаилом и бабушкой, старой «генеральшей» Еленой Александровной Китициной в доме № 26 по Сергиевской улице.
Под одной крышей с Мержеевскими проживала домашняя учительница Анна Павловна Никифорова, дочь умершего в 1891 г. психиатра, действительного статского советника Павла Никифоровича Никифорова, директора петербургского Приюта для неизлечимо умалишенных1.
Если в любви Мержеевскую постигло разочарование, то политикой она была положительно очарована. Боевым крещением для Юлии, как и для многих ее товарищей, стала знаменитая демонстрация 4 марта 1901 г. на Казанской площади. Спустя три года Юлия записала в дневнике: «Что же касается до 4 марта и всего, что было до и после этого, то я вряд ли забуду это до смерти, как первая победа молодых лучших сил и, кроме того, как бьющий в глаза довод ужасных бесцельных поступков царских сатрапов»2.
Ее противоправительственные настроения и симпатии к эсерам не стали тайной для полиции, и за участие в политических брожениях она была исключена из числа слушательниц Высших женских курсов, и ей предложено было выехать из С.-Петербурга. Впрочем, серьезных проблем с законом ей на сей раз удалось избежать, так как бабушка-генеральша своевременно успела сжечь более сотни эсеровских брошюр, которые хранила в ее комоде внучка-револю-ционерка3.
По постановлению Особого совещания, утвержденному министром внутренних дел 28 марта 1901 г., дело в отношении Мержеев-ской было прекращено4.
Но изгнание с курсов и обыск, казалось, только вдохновили Юлию. «Я верю, что счастье заключается в борьбе», - писала она5. Сидеть сложа руки молодая замужняя дама не собиралась и первым делом решила начать с распространения нелегальной литературы.
Отец Юлии, Иван Павлович, был вполне ознакомлен с образом мыслей дочери, из-за чего между ними неоднократно происходили бурные объяснения, во время которых слышались слова старика Мержеевского, что «дочь его скомпрометирует, погубит» и т.п.6
В 1903 г., незадолго до торжеств в честь 200-летия столицы, из-за границы на имя профессора прислали какие-то вещи. Мерже-евский был сильно взволнован, и когда лакей предложил получить эти вещи, тот сказал, что это будет стоить очень дорого, и поехал получать сам. Посылка оказалась небольшой, но очень тяжелой кор-
зиной, которая была поставлена у профессора в кабинете. Недели через две-три вновь была получена из-за границы на имя профессора корзина, побольше первой, причем он также сильно волновался7.
Тогда же, к юбилею С.-Петербурга, предполагалась крупная антиправительственная демонстрация, которую Юлия никак не желала пропустить. Запасшись револьвером, она собиралась отправиться на демонстрацию, но об этом узнал отец. Когда его уговоры не подействовали, он при содействии своего ассистента доктора Ивана-Роха Янушкевича усыпил дочь, которая проспала до 4 часов дня и на демонстрацию, естественно, опоздала8.
Продолжительное время на фоне куда более именитых и деятельных товарищей-эсеров скромный вклад Юлии Мержеевской в дело революции был практически неразличим, однако после ареста эсеровских лидеров в конце января 1904 г., оппозиционной молодежи выпал долгожданный шанс проявить себя. Так, в феврале 1904 г. образовался небольшой кружок, в который, помимо профессорской дочери, вошли студенты С.-Петербургского университета М.Г. Двужильный, В.В. Сухомлин и Н.Н. Иванченко, слушательницы курсов профессора Лесгафта В.С. Сердобова и О.А. Кулькова. К тому же кружку принадлежал сын личного почетного гражданина В.М. Кузнецов, прибывший в С.-Петербург в середине марта и поселившийся совместно с Сухомлином, который вскоре и завербовал его в кружок9.
Для конспиративных свиданий и передачи нелегальной литературы служила квартира Сердобовой и Кульковой, проживавших вместе с «лесгафтичкой» Е.А. Измайлович, которых часто посещал Двужильный, а также квартира самой Юлии Мержеевской, причем время сходок было приурочено к вечерним часам приема больных ее отцом. В теплую погоду Мержеевская, опасаясь устраивать значительные собрания у себя в квартире, предложила членам кружка организовать агитационные собрания под видом катания на лодке и прогулок. Однако такая конспиративность не имела никакого смысла, поскольку уже с начала февраля 1904 г. Отделением по охранению общественной безопасности и порядка в г. С.-Петербурге за мятежной дочерью тайного советника было установлено наружное наблюдение. Так, благодаря сведениям, добытым филерами, агентурным данным и, вероятно, соглядатаю в лице горничной бабушки-генеральши, Охранное отделение имело достаточно полное и достоверное представление о масштабах революционного энтузиазма и амбициях 23-летней профессорской дочери.
Были установлены ее сношения с целым рядом «лиц сомнительной политической благонадежности, принадлежащих преимущественно к польской и еврейской национальностям», а именно: со студентом Института гражданских инженеров Р.Р. Миллером, членом Польской социалистической партии, со слушательницей Высших женских курсов Я.И. Мазуркевич, сестрой врача Владислава
Мазуркевича, бежавшего в 1901 г. из больницы Св. Николая Чудотворца вместе с находившимся там на излечении Иосифом Пил-судским; со слушательницей Надеждинских курсов Ф.И. Страшун, а также с З.В. Коноплянниковой, незадолго перед этим освобожденной из-под стражи. С последней 14 апреля Мержеевская имела конспиративное свидание в Таврическом саду, причем они обменялись какими-то пакетами. Полученный от Коноплянниковой пакет она отвезла к какому-то рабочему за Невскую заставу в д. № 8-9 по Александровской улице. Кроме того, Мержеевская была замечена в оживленных сношениях с врачом С.Б. Гандиным, сестрами Марией и Александрой Поповыми, со студентом Института инженеров путей сообщения Ф.С. Корчевским10.
К своей кипучей деятельности Юлия привлекла также свою прислугу - лакея Машкалова и верную горничную Марфу Петрову со всем ее семейством.
Марфа Петрова, служившая в доме Мержеевских более 20 лет, не только была посвящена в нелегальную деятельность своей госпожи, но и помогала ей в некоторых работах. Так, зимой 1903-1904 гг. по ночам она варила в ванной комнате желатин (вероятно, для гектографа), мыла какие-то стеклянные пластинки.
Ее сын, столяр Владимир Наумович Петров, хранил у себя дома (на Канареечной улице, дом № 7) , нелегальную литературу, получая ее, видимо, из Финляндии. Вероятно, со слов горничной генеральши было известно, что 23 ноября 1903 г. Петров вместе со своей 16-летней дочерью был проведен вечером крайне конспиративно своей матерью в комнату ее госпожи, откуда вскоре вынес тяжелый чемодан, а дочь его вынесла большой узел11.
При посредстве того же Петрова, некогда работавшего на Балтийском заводе и имевшего там много знакомых, Мержеевская вела пропаганду среди рабочих и распространяла преступные, противоправительственные прокламации, газеты и брошюры. Между тем, жена Петрова, когда тот возвращался домой и ложился спать, обыскивала его карманы, и предусмотрительно сжигала нелегальные издания.
Довольно активную роль по рассылке литературы и исполнению других конспиративных поручений играл проживавший в доме профессора сын столяра Петрова - Александр, мальчишка 15 лет12.
Помимо этих членов кружка и прислуги Мержеевская находилась в особо близких отношениях с вдовой провизора Марией Кася-новской, которая оказывала кружку услуги по исполнению некоторых технических работ. Так, 24 марта 1904 г. Касяновская принесла в дом профессора большой пакет, который Мержеевская лично уложила в чемодан, спрятав в белье, и в тот же день отбыла в Варшаву13.
Несчастный отец не находил себе места от тревоги за судьбу дочери и ожидал самого худшего. Когда в ночь на 1 апреля в Северной гостинице произошел взрыв, тайный советник заподозрил, что это
дело рук его дочери, принялся телеграфировать ей в Варшаву и не успокоился до тех пор, пока не получил от нее ответ14.
Вскоре, 5 апреля, приехала она сама, и жизнь старика, и прежде не лишенная волнений, превратилась в сущий ад.
Отныне одной лишь пропагандой Юлия довольствоваться не желала и с целью большего сплочения кружка сочла необходимым связать всех его членов каким-либо политическим убийством, подобно известному революционному кружку С.Г. Нечаева. По возвращении из Варшавы внучка императорского крестника стала, не стесняясь, вести дома разговоры о необходимости покушения на императора, причем, выставляла себя руководительницей и с уверенностью говорила, что покушение это будет осуществлено в ближайшем будущем. Когда отец попытался убедить ее, что цареубийство ни к чему не приведет, так как на престоле воцарится новый император, Юлия лишь махнула рукой: «И того убьем!»15
14 апреля 1904 г. профессорская дочь шокировала домашних планом покушения, которое приурочила ко дню смотра войск на Марсовом поле 28 апреля. Отец с содроганием ожидал назначенной даты, силясь что-либо предпринять. Но отчаянные попытки профессора не дать дочери-террористке загубить свою жизнь успехом не увенчались. Благодаря прислуге генеральши Китицыной, все ее опрометчивые речи были известны Охранному отделению, которое только ждало удобного момента, чтобы ликвидировать кружок Мер-жеевской.
И вот наконец представился подходящий случай.
* * *
27 апреля 1904 г. под видом катания на лодке Мержеевская по обыкновению организовала собрание, в котором помимо нее самой приняли участие: Владимир Кузнецов, жена врача М.М. Гин-кер, студенты Московского университета Н.Н. Антошин и В.И. Наумов-Цишкаль, студент С.-Петербургского университета Р.А. Бонч-Осмоловский, слушательницы курсов профессора Лесгафта Александра и Любовь Михайловны Блюменфельд, а также вышеупомянутые Кулькова и Сердобова. Но не успела вся компания сойти на берег, как была арестована16.
При личном осмотре по выходе из лодки у Мержеевской оказался 71 экземпляр преступной прокламации и № 41 «Революционной России». В квартире же оказалось значительное количество изданий партии эсеров, найдены брошюры «На работе» в количестве 175 экз., «Солдатский подвиг» - 211 экз.; «Сказание о царе Симеоне» -28 экз., всего около 600 различных брошюр. Тогда же у нее был отобран дневник, в котором жандармы прочитали и такие строки: «Нет, никогда я не чувствовала такого сильного отвращения к москалям, к России, или, вернее, к этой варварской Азии»... «Решила текущим
летом заняться основательным изучением общественного вопроса -социализма и польской истории»17.
Допрошены были в качестве свидетелей слуги - лакей профессора Иван Мошкалов и кухарка Евдокия Кубакина. На допросе Куба-кина рассказала, что слышала, как Мержеевская на вопрос Марфы Петровой, что нужно студентам и курсисткам, сказала, что нужно во что бы то ни стало убить государя и всех министров и разделить капиталы между бедными. В другой раз Юлия, по словам Кубакиной, говорила, будто во время встречи раненых солдат она и ее товарищи произведут взрыв. Также кухарка сообщила, что посещавшие Мер-жеевскую молодые люди проводили время в чтении и пении песен на польском языке, смысла которых она не понимала18.
Дали показания, хоть и без особого воодушевления, члены семейства Петровых. Владимир Петров рассказал, как однажды в начале 1904 г. Юлия обратилась к нему с просьбой указать на рабочих, которые согласились бы поступить в кружок. В противоправительственном характере кружка Петров и не сомневался, так как еще ранее Мержеевская высказывала ему свои мысли о необходимости изменения образа правления в России, ибо народ, по ее выражению, «стеснен» и должен «добыть свободу», которая наступит лишь при существовании конституции, «когда не будет царя». Желая исполнить ее просьбу, Петров переговорил с рабочим Сергеем Быковым, который и раньше был известен ему за человека с революционными убеждениями, причем тот изъявил полную готовность присоединиться к кружку Мержеевской19.
Верная горничная Марфа Петрова представила весьма уклончивые показания, но не отрицала переданных Кубакиной своих разговоров с госпожой. Столь же обтекаемо о противоправительственных убеждениях подруги высказалась и Анна Никифорова20.
Сама же обвиняемая отказалась от показаний, а при допросах держала себя крайне дерзко и вызывающе. Так, при объяснении с товарищем прокурора С.-Петербургского окружного суда (и будущим директором Департамента полиции) А.Т. Васильевым, Мержеевская схватила стоявший на столе стеклянный сосуд с губкой и бросила им в Васильева, не причинив, впрочем, ему вреда21. Жандармы сочли, что она «по своему решительному и взбалмошному, граничащему с ненормальностью, характеру представляется личностью действительно способной совершить террористический акт »22.
Покуда Юлия демонстрировала жандармам неукротимую революционную ярость, ее несчастный отец старался спасти положение, казавшееся безнадежным. Менее чем через неделю после злополучного ареста, 31 мая 1904 г., в письме к А.Ф. Кони Мержеевский писал: «После постигшего меня удара первые дни я был ошеломлен и только теперь овладел собой и почитаю первым долгом поблагодарить Вас от всей души за Ваше участие и отзывчивость на мою скорбь, в эти дни мучительных испытаний, которыми судьбе угодно
было посетить меня»23.
Но ни чин отца, ни заступничество Кони не могли вызволить Юлию, которая, видимо, сознательно решила до конца страдать за свои убеждения. Все обвиняемые по этому дознанию были отпущены под залог, то же было предложено и Юлии. 14 октября 1904 г. состоялось постановление об отдаче ее под денежный залог сперва в 5 000 руб., а затем в 2 000 руб., но Мержеевская быть освобожденной под залог не пожелала24.
Рассмотрев произведенное при С.-Петербургском губернском жандармском управлении дознание о деле Мержеевской и ее товарищей, С.-Петербургское губернское совещание, по счастью, нашло представленные улики недостаточными и постановило настоящее дело прекратить. Впрочем, совсем избежать наказания не удалось, и дочь тайного советника, 23 лет от роду, обвиненную в политической неблагонадежности, административным порядком решено было выслать в Архангельскую губернию под гласный надзор полиции на пять лет25.
Отец снова принялся хлопотать о судьбе дочери. 14 марта 1905 г. тайный советник Мержеевский подал товарищу министра внутренних дел и командующему Отдельным корпусом жандармов генерал-майору К.Н. Рыдзевскому немногословное прошение: «Представляя при сем свидетельства врачей Лейб-медика Шершевского и действительного статского советника Рапчевского о болезни дочери моей Юлии Мержеевской, честь имею просить Ваше Превосходительство обратить благосклонное внимание на означенное свидетельство и выраженные в нем предложения и советы врачей»26.
В свидетельстве за подписью упомянутых врачей значилось, что Мержеевская трижды перенесла острое воспаление одного и того же правого легкого: первый раз, в 1897 г., как осложнение кори, а последующие два раза в 1902 и 1903 гг. - инфлюэнцы. Воспаление, тянущиеся каждый раз подолгу, хотя и разрешались всецело, тем не менее, по словам врачей, оставили ясные следы в виде сморщивания в правом легком. Коллеги профессора опасались перехода этого осложнения в тяжелый хронический процесс. Кроме того, в свидетельстве упоминается, что больная с 1889 по 1894 г. страдала туберкулезным воспалением плюсневых костей левой нижней конечности, уступившим только продолжительному лечению в Крейцнахе и Аренсбурге. На основании всего этого врачи рекомендовали переселить ее на юг под постоянное врачебное наблюдение27.
Однако медицинское свидетельство ничуть не смягчило Рыдзев-ского, и он предложил Мержеевской сперва доехать до Архангельской губернии и, затем, в случае вредного влияния климата на ее
здоровье, войти с ходатайством о переезде в другую местность.
* * *
И вот 16 марта 1905 г. Мержеевская выбыла из С.-Петербурга для следования в место ссылки, причем ее негласно сопровождал переодетый в штатское полицейский надзиратель. Однако по прибытии в Москву сопровождающий потерял свою «спутницу», которая, естественно, поспешила скрыться. Циркуляром Департамента полиции от 11 апреля 1905 г. за № 4600 она была объявлена в розыск28.
Но скрываться ей пришлось недолго: амнистированная, в силу последовавшего 21 октября 1905 г. высочайшего указа, Мержеев-ская получила возможность легального пребывания в столице. И сразу взялась за старое.
В 1906 г. в С.-Петербургское охранное отделение поступили сведения, что существовавшие при местных организациях всех революционных партий боевые дружины, обладавшие достаточным количеством оружия и взрывчатых веществ, прождав бесплодно, когда же начнется вооруженное восстание, и, томясь бездействием, задумали ряд террористических актов и разбойных нападений с целью приобретения денег для организаций. Главной террористической целью образовавшейся тогда группы «террористов-экспроприаторов» было поставлено покушение на жизнь министра внутренних дел, а затем были задуманы покушения на адмирала Ф.В. Дубасова и бывшего министра внутренних дел П.Н. Дурново, а также взрыв С.-Петербургского охранного отделения. В поле зрения агентов наружного наблюдения, следивших за организатором группы Дмитрием Вороновым, попала и Мержеевская, в результате чего она вновь была арестована в числе прочих при ликвидации группы в ночь на 1 января 1907 г29.
Вскоре, однако, Мержеевская из-под стражи была освобождена и с паспортом, выданным С.-Петербургским градоначальником 16 февраля 1907 г за № 1095, выехала за границу. Об этом в донесении Департаменту полиции от 18 февраля 1907 г. № 9830 сообщил ротмистр А.Д. Веденяпин, помощник начальника Вержболовского отделения жандармско-полицейского управления Северо-Западных железных дорог.
Юлия отправилась в Париж.
Власти империи могли вздохнуть спокойно, но только не тайный советник Мержеевский.
* * *
По слухам, в Париже Юлия пустилась во все тяжкие.
Заграничная агентура, наблюдая за эсерами-максималистами, отметила, что Мержеевская имела весьма оживленные сношения с видными представителями этой фракции (например, с П. Поливановым) и даже с членами ЦК партии эсеров (О.С. Минором и другими). Профессорской дочери, должно быть, казалось, что значение ее в эмигрантских эсеровских кругах велико. Ей даже позволено было
выдавать рекомендации лицам, выезжавшим в пределы империи по поручению партии. Так, в декабре 1907 г. с рекомендательным письмом за подписью Мержеевской из Парижа в Россию прибыл некий Иофф31. Однако, причины ее возвышения, по-видимому, были весьма прозаичны: Мержеевская располагала большими средствами и щедро жертвовала отцовские деньги на нужды революционных вожаков.
Слухи о беспутном поведении дочери неизбежно дошли до несчастного отца. В 1908 г. он еще раз попытался облагоразумить Юлию. Такую возможность предоставил юбилей его давнего друга и коллеги психиатра Жака-Жозефа-Валантена Маньяна. Получив приглашение, он спешно выехал в Париж.
Во французской столице он и скончался скоропостижно от инсульта, за день до юбилея. Прах тайного советника был перевезен в С.-Петербург и захоронен на Выборгском католическом кладбище32.
Ни смерть родителя, ни почтенный по меркам революционеров возраст в 28 лет, никак не повлияли на Юлию. Напротив, в ее распоряжении оказалось наследство отца, каковое она решила употребить на осуществление своей давней мечты - цареубийства. Сказано -сделано: в Париже Юлия основывает автономную боевую группу из четырех человек, причем роль предполагаемой исполнительницы покушения берет на себя. Покушение решено было осуществить во время пребывания императора в Севастополе осенью 1909 г. Предполагалось, что Юлия должна будет швырнуть в царя букет цветов, нашпигованный взрывчаткой.
* * *
Дальнейшая судьба Мержеевской-Любинской частично освещена в отечественной историографии и документальных публикациях благодаря появлению в ее судьбе одного колоритного персонажа -Д.Г. Богрова, в будущем убийцы премьера П.А. Столыпина, а покуда - секретного сотрудника Киевского охранного отделения «Аленско-
го»33.
Богров отлично понимал настоящую ценность Мержеевской и потому без всяких угрызений совести выдал Юлию своему патрону - жандармскому подполковнику Н.Н. Кулябко, чем, видимо, желал без риска для себя укрепить доверие своего руководителя, ведь, несмотря на серьезность намерений, формально Юлия не принадлежала на к одной партии, и потому судьба ее начинания, равно как и ее собственная, руководителям эсеров была безразлична. По-видимому, «Аленский» стоял в непосредственной близости к ней, через его руки проходила вся переписка Мержеевской.
31 августа 1909 г., получив от своих товарищей уведомление, что к совершению покушения все готово, Юлия сунула в карман браунинг, под видом швейцарской певицы Елены Люкиенс села на
«Норд-экспресс» и двинулась в путь. Мнимая певица рассчитывала оказаться в Севастополе 4 сентября, но из-за несоответствий в расписании поездов, она прибыла лишь в 10 часов вечера 5 сентября, тогда как утром того же дня император уже из Севастополя уехал. Не разыскав на вокзале своих единомышленников, Юлия решила пробыть в Севастополе несколько дней. 9 сентября неудавшаяся цареубийца I классом выехала в Киев, где прописалась в гостинице «Гранд Отель»34. Спустя месяц, 11 октября, не без содействия «Аленского», она была арестована35.
По слухам, циркулировавшим среди жандармских офицеров в Киеве, Мержеевская содержалась не в местах заключения, а в одной из комнат квартиры, где помещалась и частная квартира подполковника Кулябко и само Киевское охранное отделение, причем, несмотря на всю серьезность павшего на нее подозрения, особой охраны не было, и она могла уйти через окно36.
При допросе в Киевском охранном отделении Юлия изложила все свои преступные замыслы в протоколе от 14 октября 1909 г.37. Объясняя свои мотивы, Юлия пояснила, что действовала во имя «прекращения царского произвола», а также расписалась в симпатии к террористической практике в отношении высших представителей власти.
В течение месяца Мержеевская содержалась в Киеве, а затем была переведена в столицу, где 3 февраля 1910 г. при С.-Петербургском губернском жандармском управлении по данному делу было возбуждено формальное дознание. В дальнейшем Юлия от прежних своих показаний отказалась и заявила, что приезжала с единственной целью полюбоваться красотами Крыма. Впрочем, ранее в ходе дознания было установлено, что Любинская, как теперь именовалась Юлия в документах, за время пребывания в Севастополе имела два конспиративных свидания с женой дворянина А.Н. Щепетовой, урожденной Меллер, тоже эмигранткой, которая, как предполагали жандармы, приезжала в Севастополь в качестве члена той же автономной группы. Вместе с Любинской были арестованы также ее товарищи: бежавший с военной службы дворянин К.М. Плесский и курсистка Т.Л. Хитрово38.
Несмотря на наличие улик, определенно свидетельствующих о противоправительственных убеждениях арестованной, план умерщвления самодержца сам по себе выглядел нелепо и фантастично, поскольку никаких указаний на то, откуда у Мержеевской мог бы взяться разрывной снаряд для вложения его в букет, не было. Подполковник Г.Г. Мец считал, что весь этот план был или плодом ее больного воображения, или чьим-либо внушением, за которое та с жадностью ухватилась.
Что касается идейных вдохновителей данного предприятия, то, как докладывал Богров, со слов ездившего за границу киевского эсера М.Г. Поплавского, «парижская эсеровская публика забрала у
Мержеевской, кто сколько мог денег на свои надобности под векселя и расписки в 35 тысяч рублей, вследствие чего она обеднела, а теперь почти каждый радуется тому, что она сидит в Петропавловке,
и их беспокоить за долги некому»39.
* * *
Казалось, помощи ждать было неоткуда: отец Юлии умер, а товарищи-эсеры не хотели, да и не могли вызволить ее из узилища, как вдруг 3 февраля 1910 г. в Департамент полиции пришло письмо от известного психиатра, лейб-медика А.В. Тимофеева, директора Дома призрения душевнобольных императора Александра III.
Доктор сообщал, что в его распоряжении имеется письмо того самого знаменитого парижского профессора Маньяна, доказывающее, что Юлия страдает психическим расстройством. По словам Тимофеева, Маньян, как ближайший друг Мержеевского, лично хорошо знал его дочь и все стороны ее жизни, «почти совершенно неизвестные здешним товарищам-психиатрам, от которых, по понятным причинам, Мержеевский тщательно скрывал эту драму своей жизни». Тимофеев и граф М.Е. Нирод (Максимилиан), ближайшие сотрудники покойного отца обвиняемой, настоятельно просили срочно назначить врачебную экспертизу, прибавляя также, что «если бы проф[ессор] Маньян публично заявил в Париже, что дочь Мержеевского, заведомо душевнобольная, содержится в тюрьме, то буря поднялась бы большая и неизвестно с какими последствиями»
40
Маньян же давал Мержеевской следующую характеристику: «Мадам Любинская, по моему мнению, является человеком совершенно неуравновешенным и подчиненной настолько сильному половому возбуждению, что она совершенно теряет всю свою нравственную свободу, будучи охвачена психической экзальтацией и необузданным самолюбием, толкающим ее на самые прискорбные поступки. С этих двух точек зрения она является человеком больным, место которому на продолжительное время в убежище для умалишенных»41.
Игнорировать заявление психиатра с мировым именем в Департаменте полиции, по-видимому, не собирались, и Тимофееву было обещано, что освидетельствование «будет произведено безотлагательно». Однако в силу своеобычных бюрократических проволочек, освидетельствование не было произведено и спустя месяц, что, похоже, изрядно разозлило французского психиатра. 20 марта Тимофеев снова писал в Департамент полиции с просьбой сообщить дату предполагаемого освидетельствования, чтобы хоть как-то успокоить профессора42.
Наконец, Юлия была помещена в психиатрическую С.-Петербургскую городскую больницу Св. Никалая Чудотворца, и 26
марта 1910 г. старшим врачом С.-Петербургского Дома предварительного заключения Зильбербергом, директором Дома призрения душевнобольных А.В. Тимофеевым и старшим врачом больницы Св. Николая Чудотворца К.В. Охочинским была произведена экспертиза психического состояния заключенной.
Освидетельствовавшие Мержеевскую доктора описывали ее так: «В психическом отношении нужно отметить крайне легкомысленное настроение и смешливость, совершенно несоответствующую условиям ее постоянного положения; наряду с этим обращает на себя внимание жеманность, а в объяснениях ее полное отсутствие мотивов, которые могли бы объяснять ее поведение; вместе с тем нужно указать на заметный упадок нравственного чувства, что выражается в ее безучастном отношении к матери, к отцу, а также к той простой не стесняющейся откровенности, с которой она говорит о своем беспутном поведении в Париже». В данном ими заключении в числе диагнозов значатся расстройство нервной системы, в форме раздражительной нервной слабости (неврастении), признаки врожденного слабоумия, развившегося на почве психической дегенерации и сопровождающегося значительным упадком этической сферы. Лейб-медик Тимофеев отмечал также резкие изменения чувствительности и рефлексов, которые, по его мнению, указывали на истерию. Врачи Охочинский и Зильберберг прибавляли, что Любин-ская «при своем достаточно выраженном недомыслии и слабоумии является бесспорно субъектом слабовольным»43.
Определением С.-Петербургского окружного суда от 23 сентября 1911 г. было признано, что Любинская, хотя и представляет явления тяжелой дегенерации на наследственной почве, но не страдает и не страдала в 1909 г. ни безумием, ни сумасшествием. В конце 1911 г. дознание было направлено в С.-Петербургское губернское совещание на прекращение с отменой принятой против нее меры пресечения - содержания под стражей. И Юлию, как и пять лет назад, опять решено было выслать, но на этот раз в Якутскую область, под гласный надзор полиции, сроком на пять лет44.
Такой поворот дела явно не входил в планы Мержеевской, и в середине декабря она подала прошение о замене высылки в Якутскую область высылкой за границу или в местность с более благоприятным климатом, а заодно она уведомила жандармское начальство, что отказывается от приема пищи впредь до удовлетворения своей просьбы45.
Аналогичные прошения неоднократно подавала и ее давняя подруга Анна Никифорова, неизменно прикладывая медицинские справки. Так, в свидетельстве за подписью доктора И.Ф. Рапчевско-го упоминалось, что в 1898 и 1900 гг. он лечил дочь профессора Мержеевского от острого катарального воспаления легких, а в 1905 г. им совместно с почетным лейб-медиком тайным советником М.М. Шершевским у Юлии было диагностировано хроническое воспале-132
ние верхушки правого легкого.
Проживание в холодном северном климате, по мнению доктора, представляло опасность для здоровья заключенной46.
Копии скорбных листов больницы С.-Петербургской женской тюрьмы, в которой на тот момент пребывала Юлия, говорят о том, что, несмотря на свое заявление, Любинская пищу все же принимала, время от времени пользуясь порцией своей соседки. Вместе с тем, она отказывалась от лекарств, курила и симулировала обмороки. Однако и без всякой голодовки Юлия была худая и истощенная, а ее температура неделями не опускалась ниже 37,5°, так что спустя десять дней такой голодовки врачи констатировали у нее упадок сил и головокружение. В конце декабря Юлия снова начала есть47.
Видя безрезультатность своих усилий, Юлия попросила товарища министра внутренних дел И.М. Золотарева разрешить ей пригласить для медицинской экспертизы врачей И.Ф. Рапчевского и профессора В.М. Бехтерева. Тюремный врач высказался на это довольно обтекаемо: «Препятствий не встречаю, но и показаний не вижу». Вследствие этого разрешение дано не было48.
Поняв, что высылки не избежать, Юлия, на сей раз заручившись поддержкой тюремного врача, напоследок обратилась с просьбой позволить ей следовать к месту высылки не этапным порядком, а на собственные средства, что было ей разрешено. Но, памятуя о былых ее заслугах, Министерство внутренних дел приставило к ней двух конвойных49.
11 сентября 1912 г. дочь тайного советника Юлия Мержеевская прибыла в Якутск50.
В самом начале 1913 г. ввиду 300-летнего юбилея Дома Романовых срок ее административной высылки был сокращен на 1 год, однако дальнейшая разлука с родственниками и товарищами казалось невыносимой. Обнадеженная послаблением, мать Юлии, Елена Павловна Мержеевская, подала прошение императору Николаю II: «...Трехлетним заключением она достаточно наказана за свои прежние заблуждения, бывшие, по всей вероятности, лишь последствием нервной болезни. Притом нравственные страдания истощили и без того слабые ее силы. А теперь острый климат Якутска с сорокаградусными морозами окончательно разрушает ее организм. Она искренно, от всего сердца раскаивается в своих заблуждениях. К тому же я старая больная женщина, вследствие ссылки дочери, на пять лет лишена родственного ухода, и обречена на столь долгое тяжкое одиночество»51. Спустя полгода Юлия получила телеграмму о смерти матери, но поездка в Варшаву на ее похороны дочери разрешена не была52.
28 ноября 1915 г. срок высылки был окончен, и в начале нового, 1916 г., Юлия выехала в Иркутск53.
Дальнейшая ее судьба неизвестна.
Примечания Notes
1 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1911 г. Оп. 147. Д. 700. Л. 77-81; 3-е делопроизводство. 1904 г. Оп. 102. Д. 3571. ч. 1. Л. 19.
2 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1905 г. Оп. 141. Д. 28. Л. 3-6.
3 ГА РФ. Ф. 102. 3-е делопроизводство. 1904 г. Оп. 102. Д. 3571. Ч. 1. Л. 38, 38об.
4 Там же. Л. 62об.
5 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1905 г. Оп. 141. Д. 28. Л. 4об.
6 ГА РФ. Ф. 102. 3-е делопроизводство. 1904 г. Оп. 102. Д. 3571. Ч. 1. Л. 38.
7 Там же. Л. 39.
8 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1911 г. Оп. 147. Д. 700. Л. 77-81.
9 ГА РФ. Ф. 102. 3-е делопроизводство. 1904 г. Оп. 102. Д. 3571. Ч. 1. Л. 37, 37об.
10 Там же. Л. 39-40об.
11 ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1904 г. Оп. 232. Д. 5. Ч. 1., л. А. Л. 16.
12 ГА РФ. Ф. 102. 3-е делопроизводство. 1904 г. Оп. 102. Д. 3571. Ч. 1. Л. 37-38об.
13 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1911 г. Оп. 147. Д. 700. Л. 78; 3-е делопроизводство. 1904 г. Оп. 102. Д. 3571. Ч. 1. Л. 38об.
14 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1911 г. Оп. 147. Д. 700. Л. 77об.
15 Там же.
16 ГА РФ. Ф. 102. 3-е делопроизводство. 1904 г. Оп. 102. Д. 3571. Ч. 1. Л. 40, 40об.
17 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1905 г. Оп. 141. Д. 28. Л. 4об.
18 ГА РФ. Ф. 102. 3-е делопроизводство. 1904 г. Оп. 102. Д. 3571. Ч. 1. Л. 61об.
19 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1905 г. Оп. 141. Д. 28. Л. 4-5.
20 ГА РФ. Ф. 102. 3-е делопроизводство. 1904 г. Оп. 102. Д. 3571. Ч. 1. Л. 62.
21 Там же. Л. 48.
22 ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1904 г. Оп. 232. Д. 5. Ч. 1, л. А. Л. 4.
23 ГА РФ. Ф. 564. Оп. 1. Д. 2537. Л. 8.
24 ГА РФ. Ф. 102. 3-е делопроизводство. 1904 г. Оп. 102. Д. 3571. Ч. 1. Л. 66.
25 ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1905 г. Оп. 233а. Д. 6. Ч. 515. Л. 1.
26 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1905 г. Оп. 141. Д. 28. Л. 14.
27 Там же. Л. 15-15об.
28 ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1905 г. Оп. 233а. Д. 6. Ч. 515. Л. 1-2.
29 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1911 г. Оп. 147. Д. 700. Л. 7781.
30 ГА РФ. Ф. 102. ОО. 1905 г. Оп. 233а. Д. 6. Ч. 515. Л. 3.
31 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1911 г. Оп. 147. Д. 700. Л. 20.
32 Петербургский некрополь. Т. 4. Санкт-Петербург, 1913. С. 524.
33 Рууд Ч., Степанов С.А. Фонтанка 16: Политический сыск при царях. Москва, 1993. С. 220-248; Перегудова З.И. Убийство П.А. Столыпина // Российская история. 2012. № 2. С. 147-157.
34 ГА РФ. Ф. 271. Оп. 1. Д. 5. Л. 111.
35 Рууд Ч., Степанов С.А. Фонтанка 16: Политический сыск при царях. Москва, 1993. С. 233.
36 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1911 г. Оп. 147. Д. 700. Л. 81.
37 ГА РФ. Ф. 271. Оп. 1. Д. 5. Л. 111об.
38 Там же. Л. 112.
39 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1911 г. Оп. 147. Д. 700. Л. 7781; Ф. 271. Оп. 1. Д. 5. Л. 122об.
40 ГА РФ. Ф. 102. 7-е делопроизводство. 1909 г. Оп. 206. Д. 3992. Л. 107-107об.
41 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1911 г. Оп. 147. Д. 700. Л. 11-12
об.
42 ГА РФ. Ф. 102. 7-е делопроизводство. 1909 г. Оп. 206. Д. 3992. Л. 153.
43 Там же. Л. 163, 163об.
44 ГА РФ. Ф. 102. 5-е делопроизводство. 1911 г. Оп. 147. Д. 700. Л. 12об.
45 Там же. Л. 23-24.
46 Там же. Л. 30-33.
47 Там же. Л. 25.
48 Там же. Л. 41-42.
49 Там же. Л. 51-52.
50 Там же. Л. 53.
51 Там же. Л. 54-55.
52 Там же. Л. 75, 84, 85.
53 Там же. Л. 111.
Автор, аннотация, ключевые слова
Лаврёнова Анна Михайловна - канд. ист. наук, Государственный архив Российской Федерации (Москва) [email protected]
В статье рассматривается участие Юлии Мержеевской (1881 - ?) в российском революционном движении в его самый острый и драматический период - в двадцатилетие, предшествующее падению самодержавия. Дочь известнейшего российского психиатра Ивана Павловича Мержеевского, поляка по национальности, она доставила много хлопот как Департаменту полиции Министерства внутренних дел, так и своему несчастному отцу. В разнообразных документах органов политической полиции Российской империи сохранились подробные сведения о революционных и семейных событиях в жизни Юлии Мержеевской и ее отца. С одной стороны, по мнению психиатров, она являлась человеком совершенно психически неурав-
новешенным, и ее место было не на тюремной скамье, а скорее в психиатрической клинике. С другой стороны, она вращалась в кругах известных революционных деятелей, а высокое социальное положение и материальные возможности делали ее фигурой весьма опасной, даже несмотря на душевный недуг.
У сотрудников политической полиции не было сомнений в том, что эта экзальтированная особа, проникнутая ненавистью как к самодержавию, так и к России в целом, вполне способна воплотить свои террористические устремления в жизнь. Ее навязчивой идеей стало убийство российского императора - сначала Александра III, а затем Николая II. Ради этого она создала свою собственную террористическую группу. Однако малочисленность группы, неумелые действия самой Юлии Мержеевской, а главное, попустительство со стороны революционных эмигрантских кругов и вмешательство Д.Г. Богрова, быстро привели к тому, что политическая полиция арестовала ее и ее группу.
Радикальные убеждения и психический недуг Юлии Мержеевской, по-видимому, стали причиной внезапной кончины ее отца И.П. Мержеевско-го и последующего разорения всего семейства. Они разрушили бы и ее собственную жизнь, если бы не единодушное заступничество профессиональной корпорации ученых-психиатров.
Русская революция 1905 г., Министерство внутренних дел, Департамент полиции, губернское жандармское управление, охранное отделение, политическая полиция, социалисты-революционеры, политический терроризм, душевная болезнь, история психиатрии, И.П. Мержеевский, В. Маньян, Д.Г. Богров.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Peregudova, Z.I. Ubiystvo P.A. Stolypina [The Murder of Pyotr Stolypin.]. Rossiyskaya istoriya, 2012, no. 2, pp. 147-157. (In Russian).
(Monographs)
2. Ruud, Charles A.; Stepanov, S.A. Fontanka 16: Politicheskiy sysk pri tsaryakh [16 Fontanka Street: Political Investigation under the Tsars.]. Moscow, 1993, 432 p. (In Russian).
Author, Abstract, Key words
Anna M. Lavryonova - Candidate of History, State Archive of the Russian Federation (Moscow, Russia)
The article examines the role played by Yuliya Merzheevskaya (1881 - ?)
in the Russian revolutionary movement in its most dramatic period, the twenty-year period before the collapse of the monarchy. Being the daughter of Russian psychiatrist celebrity Ivan P. Merzheevskiy, Polish by origin, she caused a lot of trouble both to the Department of Police and to her unfortunate father. Numerous files of the political police of the Russian Empire preserve detailed records of revolutionary activities and family incidents from the life of Yuliya Merzheevskaya and her father. On the one hand, according to psychiatrists, she was altogether mentally unstable needing to be put to mental hospital rather than to prison. On the other hand, she moved in circles of well-known revolutionaries, which, due to her high social position and financial resources made her quite a dangerous figure, despite her mental illness.
The political police were definite that this exalted person, full of hatred to the monarchy and Russia alike, is capable of accomplishing her terrorist plans. Being obsessed by the idea of assassinating the Russian Emperor, at first, Alexander III, then Nicholas II, she set up her own terrorist group. However, the group was too small, Yuliya Merzheevskaya's operations were inept and incompetent and, what is more important, the neglect of the revolutionary émigré circles and Dmirtiy Bogrov's interference - all these circumstances accounted for her and her group's prompt arrest by the police.
Yuliya Merzheevskaya's radical views and mental illness might have caused her father's sudden death and the ensuing bankruptcy of her family. That might have destroyed her own life but for the unanimous advocacy of the scholarly psychiatric community.
Russian Revolution of 1905, Ministry of Internal Affairs, Department of Police, Provincial Gendarme Administration, Security Department (Okhranka), political police, socialists-revolutionaries, political terrorism, mental illness, history ofpsychiatry, Professor Ivan P. Merzheevskiy (Jan Lucjan Mierzejewski), Professor Valentin Magnan, Dmitriy G. Bogrov.
