Проповеди священномученика Фаддея, архиепископа Тверского (окончание) Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Вестник ПСТГУ

II: История. История Русской Православной Церкви.

2013. Вып. 2 (51). С. 97-133

Проповеди священномученика Фаддея,

АРХИЕПИСКОПА ТВЕРСКОГО (Окончание*)

Публикуемые проповеди священномученика Фаддея (Успенского), архиепископа Тверского, сказанные в 1920-х гг. в церквах Житомира, Астрахани и главным образом Саратова, найдены в архивно-следственном деле мирянина А. А. Соловьева. С исторической точки зрения они позволяют осветить малоизученный период служения святителя в Саратовской епархии.

№ 5

13 (26) февраля 1928 г.

Тесная внутренняя связь поста с прощением обид и особое значение призыва к этому прощению для местной паствы.

В Неделю сыропустную на вечерне в Митрофановской церкви г[орода] Саратова.

После разнообразных подготовительных уроков поста и покаяния, в преподанных Св[ятой] Церковью в предшествующие посту седмицы, она призывает нас, наконец, вступить в «поста великую пучину» (Нед[ели] сыроп[устной] веч[ера] стих[ира] [самогласна на стиховне]), как бы долговременное трудное, по немощи падшего человека, мореплавание, но предварительно испросив друг у друга взаимного прощения.

Такое прощение Св[ятая] Церковь считает столь необходимым для настоящего богоугодного подвига поста, что без прощения самый пост считает напрасным, применяя к последнему слова Господа: «...если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой» (Мф. 5, 23—24). И уже с глубоких времен Ветхого Завета о посте, не сопровождающемся прощением обид, слышится грозный глас Господа, осуждающий такой пост: «“Почему мы постимся, а Ты

'Начало см.: Вестник ПСТГУі II. 2012. № 6 (49).

97

не видишь? смиряем души свои, а Ты не знаешь?” — Вот, в день поста вашего вы исполняете волю вашу... вы поститесь для ссор и распрей и для того, чтобы дерзкою рукою бить других... Таков ли тот пост, который Я избрал?.. Это ли назовешь постом и днем, угодным Господу? Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды... расторгни всякое ярмо... Когда ты удалишь из среды твоей ярмо, перестанешь поднимать перст и говорить оскорбительное... Тогда ты воззовешь, и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: “вот Я!”» (Ис. 58, 3—6, 9). Так не угоден Господу пост, сопровождающийся движениями дерзкой руки обидных действий в отношении к ближнему, как врагу, поднятием перста кипящей в душе злобы, изливающейся в обидных словах, не соединенный с разрешением оков держащей душу непримиримой ненависти, с уничтожением из памяти рукописания действительных или мнимых обид со стороны ближнего.

Почему же так необходимо для поста прощение обид? Какая связь между тем и другим? Неужели без прощения злому обидчику, который над кротким всепрощением только злобно издевается, прибавляя новые тяжкие обиды, пост не может быть угодным Господу? Слова Христовы непреложны: Богу не угоден пост без прощения обид. В чем существо поста? В воздержании страстей от всякого зла. Пост как воздержание от пищи есть только начальная ступень поста, восхождение на которую полезно только в зависимости от благополучного восхождения на следующие ступени до самой вершины лестницы. Сама по себе «пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем» (1 Кор. 8, 8). Воздержание от пищи необходимо потому, что для нас так часто становится «бог чрево» (Флп. 3, 19), как понуждающее нас ставить его веления и хотения выше воли и заповедей Божиих, и поскольку мы не можем исполнить многих заповедей Божиих, не обуздывая чрева, постольку необходимо и воздержание от пищи.

Но ведь еще более, чем от пищи, необходимо воздержание от всякого зла, следовательно, от крайнего зла, каковым является братоубийственная ненависть. «Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца...» (1 Ин. 3,15). Какая польза человеку, если он утесняет себя в отношении пищи, а ненависти к брату не может обуздать, простить ближнему обид не хочет? Какая польза, если человек не будет есть мяса и других родов пищи, но будет угрызать и съедать своего ближнего (Гал. 5, 15) человекоубийственною ненавистью, нежеланием простить обиды всегдашним держанием против ближнего зла в сердце? Разве это не пост, Христом осужденный, лицемерный, фарисейский, оцеживание комара и поглощение верблюда? Значит, пост и прощение обид связаны между собою тесно и существенно, и отнять у поста прощение обид то же, что вынуть внутренность, оставив оболочку, изъять сердце, оставив кожу и кости.

Как необходимо поэтому постящемуся подавлять в себе всякую тень гнева, обиды на ближнего, ненависти, злобы! Человекоубийца считается самым тяжким преступником, для которого и прощение представляется как бы невозможным. Между тем иной человек ежедневно ненавидит, совершает, согласно слову апостола, постоянное «человекоубийство» и думает, однако, что может даже не каяться в этом на исповеди, считая свой гнев справедливым, может без прощения ближнему приступать к Чаше Господней, забывая, что, причащаясь еди-

ного Хлеба Жизни, становится со всеми единым Телом в отношении к ближним своим, членом единого Тела. Казалось бы, зная о такой пагубности злобы и ненависти, человек должен был бы проникнуться готовностью прощать обиды не только заслуженные, но и незаслуженные, наносимые тогда, когда его попытки примирения вызывают новые проявления крайней беспричинной злобы. Как, казалось бы, не простить ближнему его малых обид, зная, что за такое прощение можно получить прощение от бесконечно прогневанного Бога, Которому должен человек тьмы талантов (Мф. 18), по слову Господней молитвы: «остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим»?!

Потщимся вникнуть в этот неотменный долг взаимного всепрощения, приступая к посту, искреннее принять его к сердцу; позаботимся всячески, чтобы этот долг не остался только в красиво произносимых нами словах, но перешел в дела жизни. Означенный общехристианский долг, быть может, к людям, составляющим местную паству, имеет особое приложение: ведь здесь среди самих древнеправославных людей существуют какие-то давние разделения, сопровождающиеся какою-то непримиримою злобою одних против других, неуместными криками, спорами в самом храме. Каждый ссорящийся винит других, изливает против них потоки злобных слов, не хочет только в чем-либо завинить себя, признаться хотя одним словом в каких-либо собственных недостатках, каждый, требуя от других миролюбивой уступчивости, не хочет поступиться в своих взглядах и действиях ни на одну йоту. Храм вещественный наполняется богомольцами, которые закрыли двери сердец для Самого Христа, ибо не может обитать Он в храме души, где тесно от ненависти. Несутся моления: «да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою», слышатся воздыхания: «остави нам долги наша», но как может направиться к Богу моление, если вторая часть последнего: «якоже и мы оставляем должником нашим» — звучит прямым недоразумением, какой-то насмешкой над молитвой Господней заповеданной.

Да умолкнет же в дни наступающего поста шум и шипение непримиримой злобы, которой так не место в доме Господнем, в храмах сердец, вечно закрытых для Самого Господа мира! Мирись с противником твоим скорее (Мф. 5, 25), не жди, пока он придет к тебе с извинениями и поклонами, первый проси прощения у того, кто на тебя обижается, хотя бы совсем несправедливо. Не со словами только, а с делами взаимного прощения приступим к душеспасительному подвигу поста, чтобы самим нам услышать прощение от Господа, сказавшего: «Не судите, и не будете судимы; не осуждайте и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете...» (Лк. 6, 37).

№6

19 февраля (3 марта) 1928 г.

Необходимость для духовной жизни нашей «Хлеба Жизни», «сходящего с небес», свойства этого Хлеба и способ пре-подания Его нам.

Приступив к исповеди, мы восприяли спасительное врачевство для душ наших, целительный елей сострадательной Христовой любви и крепительное «новое вино»1 Божественного веселия, каким растворена жизнь в Боге. Ныне призывались мы вкусить «ХлебаЖизни», сошедшего с небес, напитаться от Бессмертной Трапезы.

Нужно ли говорить о том, как для духовной жизни нашей необходим Хлеб Небесный? Как тело не может жить без пищи, составляющей первую потребность жизни телесной, так неизбежно умирает душа, не принимающая свойственной ей пищи, способной поддержать ее жизнь. Это не то значит, что душа совсем перестанет существовать без Хлеба Небесного: душа бессмертна, будет существовать вечно, если и смерть тела состоит лишь в распадении на части, а не в полном уничтожении; но душа без Хлеба Небесного, продолжая существовать, лишится свойственной ей настоящей жизни: для жизни души мало одного существования, необходима полнота жизни, а полнота жизни возможна лишь тогда, когда душа полна и радости, имеет в себе неиссякающий источник последней. Будет существовать душа и обреченная на муку вечную, но Жизнь Вечная и мука вечная противоположны; да и о земной жизни, лишенной всякой радости, проходящей в постоянных печалях, люди говорят: разве это жизнь?

Истинною жизнью для человека является только жизнь богоподобная, потому что в ней одной скрыт источник радости вечной, неиссякающей. Кто из людей помимо Бога нашел этот источник радости неиссякающей? Не сознавались ли сами люди всегда, что безоблачного вечного счастия никто из живущих на земле не находил и попытки найти такое счастие среди неизбежных страданий жизни, оканчивающихся горькою смертью, тщетны? Но кто жил в Боге, тот радовался и среди самих страданий, значит, имел в себе источник жизни, не оскудевавший и среди страданий; часто духовная жизнь делалась полнорадостнее, чем среди житейского благополучия; такой с источником жизни неоскудевшей, неугасшей отходил и в вечность. Запас этой богоподобной полнорадостной жизни и возобновляется в человеке чрез вкушение «Хлеба Жизни», сходящего с небес. Недостаточно душе, болящей от грехов, принять врачевство исповеди, необходимо поддерживать себя и принятием духовной пищи, как и при уврачевании телесных болезней врачевство полезно лишь при надлежащем питании.

Об этом питании и говорит Христос: «Я хлеб живый, сшедший с небес; яду-щий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира... Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие» (Ин. 6, 51, 55).

Свойства Хлеба Небесного, конечно, не таковы, как хлеба обычного. Это есть «хлеб ангельский», которым призывается питаться и человек (Пс. 77, 25), хлеб невещественный, духовный (Ин. 6, 33; 1 Кор. 10, 3—4), какой только и могут воспринимать духи. То — общение со Христом, Который Себя Самого называет Хлебом Жизни, то — сладчайшее питие любви Христовой. Ангелы вечно питаются и поддерживают жизнь этим духовным хлебом непрестающего общения с Богом, Источником Жизни, наслаждаются вечно неоскудевающим питием Божественной любви. Не скажет ли и человек, что именно любовь вносит в его душу полноту жизни? Чья душа полна любви, о той говорят, что она полна жизни, потому что именно любовь составляет радость жизни; напротив, без любви не жизнь, а только какое-то прозябание. Любовь — свет жизни; без нее — только какие-то сумерки жизни: полужизнь, полусуществование. Душа, полная любви, живет полною жизнью, оскудевшая любовью тянет лишь лямку жизни, влачит ярмо ее.

Но любовь человеческая, которая не в Боге, не может быть полною, она подобна цветку, пышно распустившемуся и скоро увядающему; в любви человеческой нет залога Жизни Вечной. Такой залог имеет лишь любовь Божественная, источник жизни и радости неиссякающей, вечной. Хлеб Небесный — общение с Богом, питие сладчайшее любви Своей сообщает Христос, преподавая нам в снедь и питие Жизни Вечной Плоть и Кровь Свою; отдавая Их за жизнь мира, Христос в этом именно явил всю полноту Божественной любви Своей. Чрез вкушение Плоти и Крови Своей Христос вводит нас в теснейшее с Собою общение, как соединены ветви с лозою по самой природе, составляя одно по существу. Какой дар любви может быть высшим, как не ввести в теснейшее, существенное общение, отдавая себя, чтобы дать жизнь другим? Велик дар любви Христовой, когда она делает других причастниками радостей любви; еще более велик дар ее, когда она отдает себя за других, чтобы стать с ними единым существом, единым Телом, как причащающихся от одного Хлеба (1 Кор. 10, 17).

Но почему же Христос вводит нас в теснейшее общение любви Своей, преподавая «Хлеб Жизни», Тело и Кровь Свои, под видом того же хлеба, которым питается и наше тело? почему не преподает Хлеб Небесный как ангельский? Потому что мы не Ангелы бесплотные, а дух, облеченный в плоть. Жизнь духа у нас тесно связана с жизнью плоти, и трудно оное отделить: где начинаются или оканчиваются внушения, влечения духа, где внушения, влечения плоти. У многих людей дух как бы срастворился совсем с плотью, и как же дать жизнь духу, не касаясь плоти? Потому-то преподает Христос «Хлеб Жизни» под видом хлеба вещественного, питающего и плоть. Необходимо, чтобы плоть в человеке приобретала все большую одухотворенность, без чего жизнь духа не может свободно раскрываться, возрастать в человеке, будет подавляться плотскою. Потому Христос полагает семена жизни духовной, вечной и в самую плоть нашу, давая вкушать Своей Плоти, одухотворенной воскресением, нетленной. И как обычный хлеб, принимаемый нами, обращается в наше тело, поддерживая его жизнь, так «Хлеб и питие жизни», преподаваемые под видом хлеба и вина, обращаются в наше «духовно-телесное» существо, обновляя духи плоть, сообщая приток жизни Божественной, которою одухотворена Плоть Христова, делая нас «причастниками

Божеского естества» (2 Пет. 1, 4). Пока не одухотворится плоть, необходимо нам вкушать Плоть и Кровь Христовы, «дондеже приидет», по слову апостола, снова на землю в день Второго славного Пришествия Своего (1 Кор. 11, 26; 15, 44 и дал [ее]).

Как же должны мы алкать и жаждать «Хлеба Жизни», Чаши Жизни! с какою любовию ко Христу приступать ко «вкушению дара небесного» (Евр. 6, 4)! Если Христос, преподавая ученикам Плоть и Кровь Свои на Тайной вечери, «до конца возлюбил их» и всех «Своих сущих в мире» (Ин. 13,1), не должны ли мы ответить на эту любовь «без конца» любовию к Нему без меры? Любовь Божественная, а с нею и жизнь, полная неиссякаемой и неизреченной радости, в Боге сокрытой, может быть воспринята только любовию, исходящею из самого сердца нашего. Приступить к Чаше Христовой без любви ко Христу — это значит приступить без пользы для души, даже «суд себе есть и пить» (1 Кор. 11, 29). День причащения Св[ятых] Таин должен быть днем исполнения нашей души особенной любовию ко Христу: это — «вечеря любви»; так «союзом любве связуеми апостоли», возлежали на Тайной вечери, «владычествующему всеми себе Христу возложше» (кан[он] Вел[икого] четв[ертка], песнь 5-я) любовию к Нему. Поскольку чрез причащение, исполняясь из Источника Божественной любви, Христом явленной, душа наша сама будет преизливаться любовию ко Христу, поскольку будет в себе хранить радость этой любви, постольку будет и жить.

Унесем в сосудах души питие любви Божественной со всею бережностью, как драгоценнейшую влагу, без запаса которой душа не может жить, боясь пролить и одну каплю этой влаги, чтобы не чувствовать недостатка ее во все дни жизни. «Иисус Сладчайший» есть единый Источник нашей истинной жизни и радости, не прибегая к Которому душа обрекает себя на неизбежную смерть, духовным гладом в мире томимая.

В субботу 1-й седмицы Великого поста в крестовой единоверческой церкви г[орода] Саратова2.

Л. 120-125.

№7

30 марта (12 апреля) 1928 г.

Заветы смирения, любви и последования за Христом путем крестным, преподанные* Христом на Тайной вечери.

Если в предшествующие дни седмицы Страстей Господь Иисус Христос изъяснял ученикам, что требуется от желающих быть учениками Царствия Его, то ныне Он вводит их в новый завет с Собою, делает последние завещания, кото-

* В оригинале: преподанным.

рые они должны восприять и усвоить, чтобы войти в открываемое Его страданиями и смертию Царство.

Сия чаша есть Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается (Лк 22, 20), говорит Он ученикам Своим, возлежа на Тайной вечери. И если предсмертные завещания обычных людей свято блюдутся, то как же нам, христианам, не знать последних предсмертных завещаний Господа нашего, запечатленных Его бесценною Кровию? В нынешний день3 с особенным вниманием и любовию должны мы вспомнить эти завещания, возобновить их в сердцах, чтобы оставленное без внимания постараться впредь исполнять и не носить одно только имя Христово, совсем не будучи Христовыми в жизни.

Свои величайшие заветы ученикам, а чрез них и всему миру начал Христос с чудного урока смирения. Кто не знает о том, как Господь Иисус Христос, видя споры учеников о первенстве, о том, кто больше в Его Царстве, встал с Вечери, препоясался лентием и начал умывать ноги ученикам? Завет великий, требующий, прежде всего, напоминания: ведь не что иное, как гордость, желание быть «как боги»4, было началом падения первых людей, послушавших льстивого змия, уже падшего чрез ту же гордость, ибо он говорит: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой... взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему» (Ис. 14, 13—14). И за эту гордость свою был лучезарный денница низвержен в преисподнюю. Что же нужно было прежде всего завещать людям, как не смирение?

И Господь давно уже напечатлевал всему миру завет смирения, превосходящего всякий ум, напечатлевал не словом только, а и самим делом, родившись в пещере, возлегши в скотских яслях, возрастая как мнимый сын безвестного плотника Иосифа в незначительном Назарете, откуда в образе раба, как бы грешник, требующий крещения, просил такового у Своего раба Иоанна. Разве не сплошное смирение и уничижение видим мы в жизни Того, Кто, будучи Владыкою неба и земли, не имел, где приклонить главу, Кто о славных делах Своих постоянно запрещал объявлять? Разве не являл постоянно Себя как «кроткого и смиренного сердцем»5 Тот, Кто, имея власть поразить смертию неверующих беззаконников, подобно Содому* и Гоморре6, щадил, благотворил последним, молился, учил, не желая «трости надломленной сокрушить и льна курящегося угасить»?7 Особенно наглядным запечатлением этих уроков смирения, духом которого еще не вполне прониклись ученики, все еще не освободившиеся от остатков мирской гордости, и было умовение ног. Здесь завет смирения настолько ясный, убедительный, что нужно было только вспомнить образ Христа, умывающего ноги ученикам, чтобы всякое возношение гордости в душе смирилось, разве кто хочет видя не видеть, слыша не слышать и не разуметь сердцем, чтобы исцелить язвы его.

Второй завет, Христом оставленный, средоточие всех прочих заветов — завет любви: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13, 34—35). И действительно, по чему можно было узнать, прежде всего, принадлежавших к первохристианской общине,

*Со слов «...неявлял...» отчеркнуто справа вертикальной чертой.

103

как не по духу любви, которым обвеяны были все слова и дела членов общины? «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее» (Деян. 4, 32). И это не вследствие какого-либо принуждения, а вполне добровольно: самый дух любви Христовой внушал такой образ жизни и деятельности, даже апостолы не требовали подобного строя жизни: в него сам собою побуждал вылиться жизнь дух Христовой любви, охвативший сердца всех первых христиан.

В жизни мира действует другой закон: если люди чувствуют природное побуждение, естественный долг любить любящих их, — хотя заглушают в себе часто и внушения этого естественного долга, оказывающегося в природных влечениях, — то они вообще не знают любви ко врагам. Вместо любви в жизни мира господствуют себялюбие, которое внушает врага не щадить, любящих любить дотоле и постольку, доколе и поскольку их любовь доставляет наслаждение, угождает себялюбию, так что сама любовь к любящим переходит в себялюбие. Христос завещает любовь, обнимающую всех, добрых и злых, совершенную, беспредельную по степени силы, глубины, каковой мир не знал, вернее, забыл, не хотел знать, потому что закон* любви изначала начертан в самой природе человека, внушающей: «...во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, тйк поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророют» (Мф. 7,12), напоминавшие людям то, что уже предначертано было в душах людей и только стерто себялюбием «ветхого человека»8.

Вся жизнь Господа на земле была напечатлением закона любви. Каждое слово, каждое дело Господа, о которых сохранило память Евангелие, обвеяны любовию, с каждой страницы Евангелия несется это дивное сладостное упо-коительное веяние. Теперь же на Вечери, отходя из мира, Господь «возлюбил до конца сущих Своихв мире» (Ин. 13,1); Его прощальная беседа с учениками преисполнена столь великой любви, какой не бывает исполнена никакая человеческая беседа. Да и как могло быть иначе, когда Господь с Вечери готовился пойти на смерть за тех, кого возлюбил? Какая любовь может быть больше той, которая запечатлевается смертию, по слову Самого Христа: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15, 13). Такую совершенную любовь Христос напечатлел в Себе Самом, почему говорил: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас» ([Ин. 15] ст. 12). Не может быть завещания более ясного и сильного, чем выражаемое не одним словом, а и примером всей жизни.

И усвоение завета любви, как неведомой доселе миру и явленной Христом лишь в Себе, может совершаться только чрез тесное преискреннее жизненное общение со Христом, в каком находятся ветви с Лозою (Ин. 15, 1 и дал[ее]). Поскольку ветви воспринимают соки от лозы, постольку они живут; отделяясь от лозы, они засыхают, отпадают и умирают. Так не может человек в духовной жизни ничего сделать без Христа, возрастать духовно без теснейшего жизненного общения с Ним. При таком общении дух любви преизливается из Христа, как неиссякаемого Источника Жизни, в сердца людей, в Него верующих, любящих Его, так что им не нужно «учиться» любви (Иер. 31, 34; Евр. 8, 11; 1 Ин. 2, 27)

* Со слов «...обнимающую всех...» отчеркнуто справа вертикальной чертой.

104

извне, побуждаться к ней письменными заповедями, велениями закона внешнего. Человек может много благодетельствовать, но по любви не столько к людям, сколько к себе самому, ища своей славы, любви со стороны облагодетельствованных, каких-либо своих выгод. Много дел как бы любви к ближним совершали фарисеи, но любви к Богу в себе не имели (Ин. 5, 42), а потому и дела их были мертвы. Закон любви может человек усвоить не тогда, когда он сам от себя начинает благодетельствовать, а тогда, когда преисполнится сначала сам любви ко Христу, возлюбившему его «прежде» (1 Ин. 4, 19), и когда сердце от преизбытка этой любви не может не преизливаться и вне в делах любви: «Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое» (Мф. 12, 35).

Наконец, последний завет Господа на Тайной вечери, самый великий и трудный, — это завет крестного за ним последования: Господь заключает новый завет с Собою в «Своей Крови»9, которая имела пролиться вскоре на кресте. Конечно, это в существе не какой-либо особый завет, а завет той же любви, составляющий средоточие всех заветов: как смирение, составляющее начальное завещание, внушается любовию, которая с самого начала своего действования должна смиряться, уступать, побеждать кротостию, так любовию же внушается и шествие за Христом путем крестным. Разливая всюду свойственное ей по природе благо, любовь встречает на пути своем противодействие со стороны господствующего в мире зла, побуждается смиряться, а затем и страдать в борьбе с этим противодействием. Крест поэтому вершина любви, и все страдания крестные выросли из безмерной любви Христа к миру. Не страдание ради страдания завещает Христос, а любовь, которая, встречаясь с [о] злом мира, не останавливается и пред наносимыми ей злом мира страданиями. Господь «завещевает» теперь ученикам Своим Царство, потому что они пребыли с Ним в напастех Его (Лк. 22, 28—29), запечатлев чрез то любовь к Нему. Правда, чтобы познали ученики Христовы немощь естества своего без Христа, им попущено было на время разбежаться и оставить Христа среди страданий одного, но это было для того, чтобы крепче было единение любви со Христом по воскресении, когда Он снова должен был собрать их. Предрекая ученикам это временное рассеяние, Господь предрекает и то, как они, согласно обещанию своему, действительно пойдут ради Него в темницу и на смерть, когда Он пошлет их на проповедь.

№8

31 марта (13 апреля) 1928 г.

Крестные страдания Христовы как единственный путь к действительному обновлению духовной жизни человечества.

В великих воспоминаниях Страстной седмицы мы подошли к самому великому воспоминанию — о распятии Господа нашего на Древе Крестном. Это событие, через которое совершилось духовное преобразование мира. Многие события мир почитает великими, но их величие только тень по сравнению с подлинным величием распятия на кресте Господа. Те великие события вносили в жизнь мира перемены только внешние, временные, самого существа духовной жизни не изменяли, не улучшали сердец человеческих, оставляя самые источники жизни (Притч. 4,23) в прежнем состоянии. О каких великих событиях в жизни мира можно сказать, что благодаря им люди сделались добрее, сострадательнее, честнее, возвышеннее прежнего? Не без причины ветхозаветный боговдохновенный мудрец, который судил о переменах жизни человеческой не по внешним ее изменениям, казавшимся людям чрезвычайными, для духовной же жизни бывших малозначительными, а по тому, что происходило в разные времена в сердцах человеческих, говорил: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Еккл. 1, 9). Если происходило в духовной жизни мира что-либо действительно новое, то это творил Христос: одна вера и любовь к Нему изменили духовную жизнь мира существенно и продолжают изменять, делая худших людей лучшими, обновляя самые сердца людей при посредстве покаяния, вливая силы в сердца людей для борьбы со злом, которое не вне, а и внутри, в самом сердце человека, для победы человека над самим собою. И что перемена, внесенная Христом в духовную жизнь мира, была громадна, неизмерима, чрезвычайно чудесна, этого не могут отрицать люди неверующие, разве они не хотят замечать очевидной истины. Самим же источником этих духовных перемен, как бы их нижнею подосновою, является Крест Христов.

Это потому, что новая жизнь в мире, после падения человека, зарождается вообще среди страданий. Как человек является в мире, начинает жизнь земную среди мук рождения матери и собственных, так зарождается среди мук жизнь духовная (Ин. 16, 20—22; Гал. 4, 19). Не сами по себе муки рождения, вообще страдания жизни улучшают последнюю, так как от слабого больного существа вообще рождается также слабое больное, но восприять новую, лучшую жизнь человек может лишь среди мук рождения, очистительных страданий. Жизнь рождается от жизни, муки же рождения являются средством к освобождению и очищению жизни от прежних недостатков, к ее обновлению. Поэтому, чтобы явилась в мире новая, лучшая жизнь духовная, необходимо было почерпнуть ее из Самого Источника, Бога, и ее принес действительно в мир Христос, Воплотившийся Сын Божий, восприять же эту новую жизнь люди могли, лишь терпя муки духовного возрождения, очистительные страдания.

Однако к этим мукам духовного возрождения нужно было человека расположить как существо, одаренное свободою, и помочь перенести их. Если муки телесного рождения неизбежны и непроизвольны, то муки рождения духовного человек может избежать; если он хочет новой духовной жизни, то должен приготовиться и к мукам духовного рождения, [если] не захочет терпеть этих мук, останется* духовно мертвым, невозрожденным. И ни от чего так не уклоняется человек, как от страдания; он ищет счастия безболезненного, не соединенного ни с какими страданиями, поэтому люди всегда оказывались неспособными перенести все те муки, которые требовались для их духовного возрождения.

Нужно, чтобы кто-либо воодушевил и помог перенести муки духовного возрождения своею сострадательною любовию. Иного пути к духовному возрождению свободного существа нет. Сам человек, хотя страдает от своего добровольного падения, бессилен встать и пройти болезненный путь возрождения; когда же снизойдет кто-либо к падшему и прикоснется к ранам души его своею сострадательною любовию, которая соединяет души, то падший чувствует в себе приток новых сил, ободряется, поднимается от падения, боль души его утихает, раны сердца его заживляются, он становится способным претерпеть то, что ранее казалось трудным, даже невозможным. Проявление сострадательной любви имеет чудную силу, и если бы такая любовь преисполняла сердца окружающих, то как улучшилась бы духовная жизнь мира.

Бедствие жизни человеческой в том, что она преисполнена себялюбием, себялюбец же сострадать другим не может, от чужого горя и страданий бежит. И некуда пойти падшему человеку с ранами и стыдом своей души: вместо того, чтобы помочь ему, его скорее оттолкнут с холодным безучастием, жестоким презрением, высокомерным издевательством, даже нарочно толкнут, чтобы пал. Как вспоминается этот бессердечный ответ себялюбцев отчаявшемуся Иуде, когда тот поведал им о тяжелых муках своей души: «...чтб нам до того? смотри сам» (Мф. 27,4). Истинных друзей среди мира найти трудно; в счастии много как будто друзей, в беде не найти их среди самых близких, а если и найдутся, то они обычно не могут понять всей скорби друга, пережить ее как свою, притом сами духовно немощны, падки на соблазн страстей, бессильны ободрить, подкрепить других: не падающему поднимать павшего. Если даже ближайшие ученики Христовы не могли явить сострадания, когда душа Господа «скорбела смертельно» в саду Гефсиманском, то что сказать о прочих людях? Если на учениках Христовых сбылось слово: «...ждал сострадания, но нет его, — утешителей, но не нахожу» (Пс. 68, 21), то каковы сострадание и утешения людские?

Только во Христе источник сострадания беспредельный, неистощимый. Знает каждый, что и его скорбию Христос скорбел, что если все люди оттолкнут, то Христос, вместивший в сердце Своем скорби всех, не отгонит, не отвергнет. Вот почему только сострадательная любовь Христова, явленная на Кресте во всей ее беспредельной силе, может содействовать духовному возрождению мира, совершающемуся среди страданий. Разделяя скорби и страдания всех, сострадательная любовь Христова врачует сердца самые больные, смягчает души самые озлобленные, привлекает к себе всеми отверженных. Потому-то говорил

Господь: «...когда Я вознесен буду от земли (т[о] е[сть] на Кресте), всех привлеку к Себе» (Ин. 12, 32).

Сострадательная любовь Христова возрождает потому, что вызывает в сердцах ответную благодарную любовь, готовность идти туда, куда [она] ведет падших, страждущих: видя, как страдают за его падение, падший сам начинает болезновать о последнем, проникаться стыдом, муками раскаяния и делает попытки встать, исправиться. Если подобные действия в сердцах производит отчасти человеческая сострадательная любовь, то безмерная любовь Христова, Божественная, способна вызывать отклики в сердцах гораздо более сильные. Если люди, любя друг друга, толкают [друг] друга более на соблазн, к которому сами столь склонны, чем на действительное исправление, то один безгрешный Христос может привлечь сердца к истинному беспримесному добру, не срастворившемуся ни с какою манящею сладостью страстей, которые так часто принимают облик добра. Видит грешник, что Христос страдал и за него, умиляется сердцем, болезнует о своем падении. И кто из грешников может сказать, что он не влил горечь страдания в сердце Христа, скорбевшего всею силою любви за всякую душу погибающую? Руки Христовы пригвождены ко Кресту, потому что простер человек, в лице праотца, руки к запрещенной снеди, а я разве не продолжаю, говорит себе грешник, творить дела Богом запрещенные? Ноги Христовы пригвождены, чтобы остановить хождение людей путями зла, развращения, а я разве перестал ходить путями всякого соблазна? Христос преклонил главу во смирении, а я не продолжаю ли выситься и гордиться? Христос вкусил желчи и оцта, а я не продолжаю ли пить из чаши наслаждений, столь человека унижающих? Христос увенчан терновым венцем, а я не возращаю ли постоянно терние худых мыслей и желаний в уме и сердце? Чем более сострадательная любовь Христова вызывает ответную благодарную любовь, умиление, стыд, раскаяние в сердце, чувство мерзости падения, виновности его, тем сильнее толкает она на исправление, тем скорее и более совершается духовное возрождение человека. Глубина и сила покаянной скорби грешника, вызываемая «воззрением» на Того, Кого «пронзили» (Зах. 12, 10), должна сравняться с глубиною и силою скорби Богоматери, Которой оружие смертельной скорби прошло душу при воззрении на Распятого Божественного Сына; грешник должен плакать о душе своей падшей, погибающей, «как рыдают об единородном сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце»10, как скорбела об Единородном Сыне Первенце Дева Богоматерь, взывая: «увы Мне Чадо Мое, что сие сотворил еси? красный добротою паче всех человек, бездыханный беззрачный являешися, не имея вида, ниже доброты: увы Мне, Мой Свете, не могу спяща зрети Тя, утробою уязвляюся, и лютое оружие сердце Мое проходит...» (стих[ира] [на поклонение] Кресту). Кто остается бесчувственным при виде страданий Господа, претерпенных и за него самого, у того душа в опасности, близится к духовной смерти, потому что если не трогают его сердце, не вызывают раскаяния в его душе смертельные скорби и страдания Господа, глубже и сильнее которых никто не пережил, то что же еще способно тронуть его сердце, подвигнуть к исправлению? При созерцании язв Господа обнаруживается с особою ясностью, близок ли человек ко Христу сердцем или далек,

как при гробе людей близких по степени искренности скорби обнаруживается, кто любил почившего, кто любящим лишь казался.

Постараемся же, взирая на Распятого Господа нашего, усиливать всячески покаянную печаль о сквернах наших сердец и постыдных падениях, которые заставили Его так безмерно страдать! Да уязвляет эта печаль наши сердца с тем большею силою, чем более покрывалось язвами Тело неповинного Страдальца, чем более возрастала смертельная скорбь Его души о чужих грехах. Если мало трогает сердце некоторых окружающих мертвеца его смерть, то не остаются часто и они равнодушными, видя печаль об умершем его матери, близких, — да тронет же наши сердца «Плач Богоматери», взирающей на «Свет Свой сладкий» как «на нага и уязвена Мертвеца» (кан[он] [о Распятии Господни] [и на] Плач Богом[атери] на пов[ечерии] В[еликого] пятка, песнь 7-я). Да не остаются сердца наши неподвижно-бесчувственными, когда доносятся до нашего духовного слуха со Креста обращаемые к нам слова Самого Божественного Страдальца: «людие Мои, что сотворих вам? и что Мне воздаете: за манну желчь, за воду оцет, за еже любити Мя, ко Кресту Мя пригвоздисте» (антиф[он] 12-й* [на] утр[ени] В[еликого] пятка). Только отсюда, из подножия Креста, исходит источник жизни, сначала, может быть, горький от покаянной печали, но один имеющий силу претворять все горечи нашей жизни в сладость, обновлять жизнь сердца, поскольку оно еще не окаменело совершенно для любви Христовой и не потеряло способности к оживлению.

В св[ятой] Великий пяток в Митрофаниевской церк[ви] гор[ода] Саратова. Л. 152-157.

№ 9

1 (14) апреля 1928 г.

Божественный покой, в какой вводимся мы через покой Христов во гробе, и способы, какими совершается это введение.

Распявшись на Древе Крестном, Господь Иисус Христос совершил величайшее из дел домостроительства нашего спасения — насадил снова с величайшим подвигом «древо жизни»11, так горько утраченное падшим праотцем Адамом в раю. Ныне Единородный Сын Божий, подобно тому как прежде Бог, сотворив в шесть дней мир, почил от всех дел Своих в день седьмой12, также почил от совершенного Им дела спасения, упокоившись в[о] гробе в «сию благословенную субботу»13.

Дивно творение мира силою Всемогущества Божия, еще более дивно новое творение — воссоздание посредством Креста падшего человечества. Там явлена во всем величии всемогущая сила Творца, здесь — беспредельная любовь Бога, спасающего мир смертию Сына Своего. Тогда «...Той рече, и быша, Той повеле, и создашася» действием Слова Божия (Пс. 32, 9); здесь умолкло Слово Божие во гробе, чтобы через самый покой Его стало «все новым» (2 Кор. 5, 17). Благословенна суббота по упокоении от всех дел творения, тем более «...сия суббота есть преблагословенная, в нейже Христос уснув, воскреснет тридневен» (конд[ак] Вел[икой] субб[оты]). Там положено начало субботы ветхозаветной, подлинный смысл которой извратили люди, державшиеся «сени»14; здесь новое «субботство» (Евр. 4, 9), истинный покой Божественной жизни, которого уже нельзя стало перетолковать, когда «сень» сменилась «истиною»15, разве хотят некоторые закрыть глаза и на сияющую дневным светом истину. И с каким благоговением любви ко Христу, ради нас почившему во гробе, должны мы совершать новую субботу! Если при гробе обычного мертвеца соблюдается известный как бы священный покой, то какой сугубо усиленный покой должны соблюдать мы, устранив от себя всякий шум суеты и страстей житейских, внимая призыву: «Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе да помышляет...»!16

Но в чем же должно состоять наше новозаветное христианское субботство? Не в чем ином, как в том, чтобы войти в покой Сына Божия, зримого нами во гробе. Покой Божественный не подобен человеческому: «...Отец мой доселе делает, и Аз делаю» (Ин. 5, 17), говорил Господь Иисус Христос иудеям, изъясняя смысл субботы. Покой Христов во гробе не покой мертвенной неподвижности, происходящей от полного угасания жизни, но покой полной жизнедеятельности, при видимой мертвенной неподвижности, покой новой преобразующейся сокровенно жизни. Ведь и обычный покой телесного сна, при полной иногда неподвижности спящего, на самом деле не есть прекращение самой жизни, а только преобразование ее в иной вид обновленный, восстановление жизненных сил. Даже при покое смерти, если тело прекращает всякое движение, то не может прекратить всякого движения жизни душа, от тела отделившаяся, хотя, пока люди видят всеобщее господство смерти и не имеют живой веры в воскресение, покой смерти кажется им не имеющим ничего общего с покоем сна. Тем более смертный покой Христа во гробе не есть полное прекращение жизни: душа Христова отделилась от тела, престала в нем действовать, но не осталась без жизнедеятельности, только особого рода.

Введение Христом нас в покой Свой началось на Кресте, ккоторому Он пригвоздил грех наш для совершенного, конечного его «недвижения» (синакс[арь] В[еликого] пятка17), ибо именно грех, сделав ближайшим своим седалищем плоть, отнимал у человека дарованный богоподобному духу покой. Ведь душа, и отрешаясь от плоти, могла бы продолжать быть общницей жизни Божественной, влитой в нее от создания: богоподобная душа сама собою, по природе, влечется к жизни Божественной, как растение естественно тянется к солнцу, от которого исходят свет и теплота, поддерживающие и способствующие возрастанию жизни растения. Но жизнь плотская, при которой душа вся обращена к плоти,

в плоти как бы вся растворилась, как бы в душе своей особой жизни и не было, мешает раскрыться в душе начаткам жизни Божественной. Такое извращение жизни происходит не от самой по себе плоти, а от греха, извратившего жизнь плоти и духа, поработившего дух плоти, в «плоть» самый дух обратившего, сра-створившего дух в плоти до неощутимости, подобно тому как только особыми искусственными средствами можно выделить срастворившийся с каким-либо веществом воздух или иной газ. После же того, как на Кресте совершилось полное «недвижение» греха, умерщвление его, и Плоть Христова, бывшая у человека седалищем греха, упокоилась во гробе, дух получает возможность беспрепятственно, без «суеты и томления»18 своего, жить своею богоподобной жизнью, входить свободно в покой Божественной жизни, которая всаждена в дух человека от создания, по грехам [же] вся возмущена, приведена в полное расстройство. Вот каков покой Христов во гробе; вот суббота Христова покоя, вводящая нас в Божественный покой.

Но вошли ли мы в этот покой? В него вошли Ангелы Божии на небе, святые Божии, окончившие труды и подвиги жизни земной, победившие в себе страсти, достигшие блаженного покоя без страстей. Это не мертвенный покой, ибо Ангелы Божии и святые преисполнены такой всерадостной жизни, такого блаженного, сладостного жизнедеятельного покоя от вселившейся в них любви Бо-жией, какие почти неизвестны, непредставимы для обычных людей. Только тот, чья душа полна блаженством беспредельной любви, может отчасти понимать, как душа, будучи преисполнена блаженного покоя, радости, в то же время полна жизнедеятельности более напряженной, чем когда проявляла суетливую, кипучую, неусыпную, многозаботливую житейскую деятельность. И неужели переживающий блаженный покой любви захочет сменить его вскоре же на кипучую жизнедеятельность, радостного покоя и удовлетворения в душу не вносящую, напротив, производящую в последней томление, расстройство, не дающие ей успокоиться ни днем, ни ночью? Безмерные заботы сушат жизнь души, блаженная, спокойная радость, наполняя душу удовлетворением, производит расцвет жизни души.

Христос своим покоем во гробе полагает основание такому блаженному покою жизни Божественной и для падшего человека. Только последний не может приобрести его сразу. Ведь жизнь души человека падшего подобна морю, вечно волнуемому страстями житейскими. Вечно дуют на это море ветры, бури страстей — как же ему сразу успокоиться? Даже когда наступает временное затишье, безветрие, душа все еще долго волнуется, как и волнение на море обычном лишь постепенно, а не сразу улегается. Потому-то, говорил еще древний пророк Исаия: «...нечестивые — какморе взволнованное, которое не может успокоиться и которого воды выбрасывают ил и грязь. Нет мира нечестивым...» (Ис. 57,20—21). Только после трудов в течение многих лет, даже до конца жизни, входили святые Божии в желанный покой бесстрастия.

Преп[одобная] Мария Египетская, взволновавшая душу свою страстями, как бездну моря, услышала глас свыше, что за Иорданом найдет она себе покой. Она ушла в безмолвие пустыни, но прошло семнадцать лет мучительных волнений от поднимавшихся снова и снова со дна души воспоминаний, образов

и желаний страстных, пока она вошла в покой. Что же сказать нам о себе, душа которых постоянно мятется и ищет не покоя, а бури страстей, сама волнение их в себе вызывает, усиливает в себе? Как часто Господь укрощает бурное волнение души, а человек снова и снова приводит душу в волнение посредством страстей, от которого так часто погибает, так часто готов бывает взывать, подобно ученикам Христовым на море: «Господи! спаси нас, погибаем» (Мф. 8, 25). Так часто бывает с душою то, что описывает псалмопевец, говоря о плавающих в море: «...восстает бурный ветер и высоко поднимает волны его: восходят до небес, нисходят до бездны; душа их истаевает в бедствии; они кружатся и шатаются, как пьяные, и вся мудрость их исчезает. Но воззвали к Господу в скорби своей, и Он вывел их из бедствия их. Он превращает бурю в тишину, и волны умолкают. И веселятся, что они утихли, и Он приводит их к желаемой пристани. Да славят Господа за милость Его и за чудные дела Его для сынов человеческих!» (Пс. 106,25-31).

Не должен человек допускать, чтобы жизнь его души выступала из берегов от погибельного волнения страстей, чтобы дыхание последних производило подобное волнение. Волнуется душа от гнева — не давай волнению усилиться, замолчи, удержись от предпринятого поступка, и увидишь, как тишина для души благотворна, от каких бедствий житейских она тебя предотвратила. Не волнуй взора страстью, отврати очи от соблазна: малое волнение души от взгляда иногда переходит в бурю страсти, которую человек не в силах укротить в себе никакими усилиями воли. Так поступать должен человек со всяким движением в душе греховной страсти, не давая естественным влечениям души переходить в необузданную страсть, пагубную для жизни. Богом благословенные радости жизни человек может вкусить в мире без смущения, пагубного расстройства и волнения в душе, производимых страстью. Как пагубно полагать радость жизни в вечном волнении страстей! Разве не замечает постоянно человек, что волнение страсти сначала кажется приятным, производит как бы подъем жизни, а потом становится неудержимым, мучительным, влечет за собою множество житейских бед? Как часто разбивается корабль земного благополучия от этого необузданного волнения страстей! Постоянная борьба со страстями, бегание от их шума, молитва, успокаивающая душу и волнующие ее страсти, печаль покаяния — как бы елей, изливаемый в волнующееся море страстей житейских, возгревание в душе вместо любви к миру беспредельной любви ко Христу, вливающей в нее сладостный покой, вводящее душу в жизненное общение со Христом, как ветвь с Лозою, — это средства к умиротворению души, к вхождению ее в покой Христов. Все эти законы духовной жизни и должны мы вспомнить ныне, взирая на Божественного Мертвеца Христа, Своим покоем во гробе вводящаго нас в истинный покой Божественной жизни. «Да молчит всякая плоть человеча...», особенно ныне, да понуждается она к молчанию и во всякое время, да прилагает человек ежедневную заботу к введению души своей в блаженный покой бесстрастия, помимо которого никогда не найдет тихой пристани жизни! Пусть, видя свое бессилие утишить в себе пагубное волнение страстей, взывает непрестанно ко Христу, укрощающему бури моря житейского, но и сам, моля о том Христа, пусть не возбуждает снова и снова волнения страстей в душе своей!

И тогда исполнится на человеке обетование: «Приидите ко Мне все труж-дающиися и обремененнии, и Аз упокою вы» (Мф. 11, 28), начало и основание какового покоя положено покоем Христа во гробе.

В св[ятую] Великую субботу [в] Маминской церкви (Владимирский]) г[орода] Саратова.

Л. 175-180 об.

№ 10

11 (24) мая 1928 г.

Необходимость для нашего спасения Вознесения Господня на небо как средства возвращения нашего в предназначенное нам Небесное Отечество.

В своем праздновании Христу Святая Церковь восходит ныне как бы [от] славы в славу: от пресветлого Воскресения Христова из гроба переходит к преславному Божественному Вознесению на небо. Там восстал Христос из недр земли с Телом, не подвергшимся тлению, здесь возносится с нетленным Телом от земли на небо, восходя ко Отцу, от Которого исшел и пришел на землю, чтобы спасти падшего человека.

Но если так понятна радость воскресения из мертвых, то зачем вознесение на небо? Почему Христос не остался телесно пребывать с людьми на земле до скончания века, исполняя их несказанною радостью общения с Собою, какою преисполнены были сердца апостолов по воскресении? Зачем Господь прервал сладость общения с учениками, от которой «горели сердца» их (Лк. 24, 32), оставил их, вознесшись на небо, одних «сирых» в мире, уже возненавидевшем их и заставившем их собираться «дверем заключенным страха ради иудейска» (Ин. 14,18; 17,14; 20,19)? Человек «плотский»*, «по плоти живущий», земно мыслящий (Рим. 8, 5—13; 1 Кор. З, 1; Кол. 3, 2), к земле с ее радостями весь прилепившийся как бы к единственному вечному своему жилищу, никогда не поймет это Вознесение Господа, всегда будет казаться таковому, если не мечтою сердца, обманом зрения, то какою-то непонятною разлукою Христа с Его всецело возлюбившими, крайне тяжким, труднопереносимым оставлением их навеки, безвозвратным изъятием из сердца их той радости, какою они жили. Или Вознесение Господа для этих людей кажется подобным отъезду любимого человека в дальнюю страну, из которой уже невозможно возвратиться.

Однако, если Сам Господь действительно уподоблял Свое Вознесение от-шествию в дальнюю сторону (Лк. 19, 12), то мыслящие о Вознесении Господа по-земному не замечают того, какое светлое видение представлялось очам апо-

столов: Господь беседует с учениками, среди беседы начинает подниматься от земли с благословляющими руками, носимый легким, светлым облаком, пока не скрывается на небе; если это и отшествие в дальнюю сторону, то светлое, многообещающее. Оно так напоминало тот печальный день, когда первый Адам своим грехопадением навлекна себя клятву, будучи осужден на «возвращение в землю», из которой взят, на обращение в прах, из которого создан (Быт. 3, 19). Теперь второй, Новый Адам, Христос, «Господь с неба» (1 Кор. 15, 47) восходит на небо, откуда нисшел, изменяя клятву на благословение, осужденным на «возвращение в землю», «обращение в прах» открывая путь к возвращению с одухотворенною плотию на небо, где жить человеку после временного «странствования» на земле предназначено. Это ли не радость: вместо клятвы — благословение, вместо определения: «в прах возвратишься» — открытие пути в утраченное Небесное Отечество? Тем не менее плотскому, «земная мудрствующему»19 человеку это-то особенно и непонятно: зачем переселение на небо для того, кто очевидно есть по самой природе своей житель земли, которому небо кажется какою-то безжизненною пустотою? Почувствовать радость вознесения, как не переживавшуюся им, он никакие может. Но если присмотреться внимательнее к жизни человека, то можно каждому заметить, что самая природа влечет его к чему-то более возвышенному, одухотворенному, чем простое наслаждение радостями жизни земной. В первые дни жизни земной человек уподобляется «куску мяса», и не ждут ли с нетерпением отец и мать, когда начнутся у дитяти первые осмысленные движения, кроме бессознательного или полусознательного искания сосцов матери? Разве не сознают они, что питание плоти, вся телесная жизнь младенца — только как бы почва для возрастания духовного, и только, когда дитя сознало в себе влечения природы духовной, стало стремиться к осуществлению их, оно стало в собственном смысле человеком? Правда, у большинства людей и развивающаяся душа так часто не проявляет каких-либо возвышенных духовных порывов, вся жизнь земная проходит в искании наслаждений земных, в устроении благополучия земного, обеспечении его до конца дней; но все же разве высоко ценится в[о] мнении самих людей подобная жизнь, которую сами они называют лишь «жалким прозябанием», жизнью «скотоподобною»? Среди множества людей так трудно всегда было найти «человека», достойного этого имени, одухотворенного, с возвышенными стремлениями души.

И вот сколько ни искали в течение веков «человека», обыкновенно о самых «великих» людях говорили: а все-таки он был сын своего века, не мог во многом подняться высоко над уровнем жизни современной; если поднимался в одном, то в другом опускался. И сколько «великих» людей на земле в течение многих веков ни появлялось, суд над ними всегда оканчивался признанием: все же они — сыны своего века. Только один Человек был на земле, о Котором не могли люди произнести подобного суда; это — Христос, о Котором все, если были искренни, говорили: да, это не сын века: Он неизмеримо превосходил Своих соотечественников; да и кто вообще из людей всех веков сравнялся с Ним по духовному величию? И кто, не клевеща сознательно на Него, мог отыскать в Нем чисто «человеческие» слабости, всем свойственные? Почему же так? Потому что Он один, «Сын Человеческий, сшедый с небес» и «сущий на небесах» (Ин. 3, 13), со

всею ясностию знал и мог указать людям, где подлинное их отечество, которым является не земля, а небо, описал жизнь, свойственную Небесному Отечеству, открыл путь туда, приготовил, дал силы и средства к возвращению туда.

Человек кажется жителем земли и только земли потому, что с самого начала уклонился от своего истинного назначения, стал забывать о жизни небесной, к которой призван, все более и более забывать о небе, жить только для земли, на земле устроять рай вместо того, в который введен был Богом, который был преисполнен духовной радости от жизни в Боге. Небесное Отечество обратилось в совсем забытую мечту детства. Между тем, почему же кажется невероятным и недопустимым предназначение человека для неба, если о таковом с первых дней жизни человека свидетельствует самая его природа? Даже низшие земные существа представляют в своей жизни подобие как бы некоторого устремления к небу: червь, ползающий по земле или по растениям, обращается в существо, летящее к небу, лишь изредка по нужде соприкасающееся с землею; «птицы небесные» самим названием своим напоминают о том, как любят они реять в небесном просторе, который является для них стихией жизни. Почему же не может одухотворяться, возвышаться над землею человек — «венец творения»? Пусть он забыл об одухотворении, обратился по падении в «плоть», но когда явился Новый Адам, Христос, одухотворение, возвышение над землею превратилось из неосуществимой мечты в действительность.

Как корень плодоносный пускает множество побегов, так точно от Христа как святого Корня (Откр. 5, 5; Ис. 6, 13) распространились бесчисленные побеги жизни духовной во всей вселенной. Первые христиане так и назывались «духовными», «святыми» (Гал. 6,1; Еф. 1,1; Кол. 3, 12): столь сильно было их устремление к жизни Божественной, небесной, Христом явленной. Явилось множество «во плоти ангелов», «небесных человеков»20. Пустыни Египта, которые были некогда для евреев местом расцвета жизни плотской, сделались градами небесного жительства: многие тысячи людей — мужей, юношей, жен, дев — начали там проводить жизнь ангельскую, «отлагая всякое житейское попечение»21 не только на краткие мгновения в храме, но и на все дни жизни. На всех земных делах их легла печать жительства небесного, всего земного они едва касались, всем же существом своим устремлялись к небу, где духом всегда и жили.

Вот для таких-то людей и понятна светлая радость Вознесения Господня, и нет ничего удивительного, что одухотворенные общением со Христом апостолы возвратились от горы Елеонской в Иерусалим «с радостью великою» (Ин. 6, 63, 67, 69; 14, 17; 15 и дал [ее]*; Лк. 24, 52). Жизнь на небе для таковых уже в дни земной жизни была не забытою навсегда мечтой детства, а переживаемою ими действительностью. Для них небо не пустота, а «обители», полные жизни (Ин. 14,2), Христом приготовленные, где предварило уже их множество блаженных небожителей. Для них Вознесение Господа не разлучение с Ним навеки, а исполнение обетования: «...се, Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28, 20), хотя во плоти Христос уже не пребывает с ними, но духом они живут с Ним и в Нем, и по мере того, как они все более устремляются к Нему, все более, все ощутительнее, как бы осязательнее Он Себя им открывает. Они готовы повторить слова

* В Евангелии от Иоанна, на которое даны ссылки, цитируемый текст отсутствует.

св[ятого] ап[остола] Петра, разлучившегося со Христом видимо в день Вознесения навеки: «...видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался. Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании...» (Деян. 2, 25—26; Пс. 15, 8 и дал[ее]), говорившего и всем верующим о Христе: «...Которого, не видев, любите, и Которого доселе не видя, но веруя в Него, радуетесь радостью неизреченною и преславною...» (1 Пет. 1, 8). Для живущих во Христе полною духовною жизнью и горечь страданий земных растворяется в сладости этой жизни, начатки которой они радостно предвкусили, и не хотят они более менять сладость жизни Христовой на горечь, в какую неизменно впоследствии обращаются греховные наслаждения земные.

Если же, прежде чем перейти из жизни земной в загробную, души таковых людей уже созрели для вечной духовной жизни на небе, то остается лишь одухотворенные подобною жизнью тела вознести на небо в предназначенное для того время, по общем воскресении тел в день Второго Пришествия Христова. Если и твердые вещества на земле, утончаясь, обращаясь в состояние жидкое или в пары, без труда устремляются вверх, то что же удивительного, если одухотворенные жизнью во Христе тела устремятся на небо вслед за вознесшимся туда с обновленным телом Христом? Вечное же пребывание Христа на земле в теле не на пути к одухотворению: если бы Он оставался всегда на земле, не было бы столь сильного устремления на небо и у одухотворившихся общением с Ним.

Пребывая на небе, Христос туда должен был со всею силою увлекать все сродное, небесное к небесному, как и частицы вещества, сродные с другими, влекутся одна к другой, особенно туда, где подобного вещества скопилось более, так что взаимное притяжение делается сильнее. А в жизнь людей, мудрствующих по-земному, вечное пребывание Христа на земле не внесло бы радости, многие из евших, пивших с Ним, видевших Его на улицах своих (Лк. 13, 26), все более отдалялись от Него сердцем, возрастали в убийственной злобе; могло бы повторяться многократно распятие Христа.

Прославим же Божественное Вознесение Господа как желанный конец нашего спасения, как славное завершение того, что устроено было чрез Воскресение Христа из мертвых: чрез воскресение падшее естество наше исторгнуто из недр земли, из уз смерти, а чрез вознесение открыт свободный путь к небесному жительству.

Будем искать пути на небо, на который может увлечь и поставить нас лишь любовь Христова; от нашей свободы зависит отдаться возвышающему «горб» влечению любви ко Христу, пребывающему на небе, или влечению страстей, прилепляющих сердце к земле, «дблу», низводящих в самую преисподнюю.

Не будем постоянно обращаться «сердцами к Египту» (Деян. 7, 39) страстей житейских, как евреи, избавленные от рабства египетского, снова и снова вспоминали о Египте, сожалея об оставленных там котлах с мясом и прочих снедях. Получив свободу от рабства страстей «духовного Египта» (Откр. 11, 8), будем хранить свободу* Христову (Ин. 8, 36). «Странники и пришельцы на земле» (Евр. 1113), не будем делать землю вечным единственным жилищем, которое тем

* Со слов «...страстей житейских...» отчеркнуто справа вертикальной чертой.

116

скорее должны будем оставить, чем более к ней прилепляемся и за нее держимся (Пс. 48,12—21). Увлекаемые же долу хотениями плоти, тем усиленнее будем взывать ко Христу: «Дух Твой Благий наставит мя на землю праву» (Пс. 142, 10), — не эту, исполненную неправды, к которой прилепляется наше сердце, а «новую землю» Царствия Христова (2 Пет. 3, 13), на небесах Христом нам уготованную, самую землю превратившим в обитель небесного жительства.

В День Вознесения Господня в Митрофаниевской церкви г[орода] Саратова. Л. 126-131 об.

№ 11

14 (27) мая 1928 г.

Причины, по которым Св[ятая] Церковь после праздника Вознесения Господня торжественно празднует память отцев Первого Вселенского Собора.

Вознесшись со славою на небо в человеческой плоти, Господь Иисус Христос довел до конца дело спасения, которое должен был совершить на земле, и довершать дело Христово имел Дух Христов, посланный Христом в мир.

Когда Господь Иисус Христос воссел одесную Отца Своего, то все узнали в Нем Истинного Бога, равного Отцу, Единосущного Ему, уразумели, что Он не простой человек, подобно прочим на земле, родившийся и окончивший дни жизни. Если бы Он пребывал на земле во плоти даже вечно, все еще могли бы взирать на Него, как на простого человека. Теперь же, по Вознесении Его на небо с Плотию, все должны были познать в Нем Бога Истинного. А в этой вере в Него как Бога Истинного, составляющего со Отцем «едино» (Ин. 17, 22), залог вечной жизни, как сказал Он, отходя ко Отцу: «Сия [же] есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин. 17, 3). На этой вере во Христа как Сына Бога живаго создана Церковь, те же, кто этой веры не имеют, не имеют Жизни Вечной (Ин. 3,18; 1 Ин. 5,12); кто считает Христа простым человеком, к тому приложены во всей силе слова: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения» (Пс. 145, 3). Как простой человек может знать грехи всех людей, живущих от начала века и имеющих жить до скончания? как может он, даже не зная, перестрадать скорбями всего человечества, взять на себя все бремя грехов последнего? Как, взявши, помочь всем грешникам, не имея в себе Всемогущей силы Божией? Тот, кто надеется на человека, и спасение может иметь только на земле, — временное, неполное избавление, а не вечное спасение. Какой человек может возвратить людям рай, некогда утраченный Адамом? Все это мог совершить лишь Бог, но явившийся во плоти, прошедший весь путь человеческой жизни до самой смерти, победивший

самую смерть воскресением, вознесением же на небо открывший новый путь в потерянный рай.

Но если Христос совершил дело спасения, то усвоить его не могли сразу люди. Отдельный человек усвояет жизненные истины годами, сначала воспринимая только начатки истины, потом путем долгого изучения и опытов жизни достигая совершенного познания; человечество же усвояет истины веками, и если человек, «век живя, век учится», то все человечество будет учиться до скончания века. Это не потому только, что человек развивается вообще постепенно, а и потому особенно, что одаренного свободою человека нельзя заставить ни уверовать насильственно, ни против воли полюбить добро, истину, ни ввести без собственного свободного* желания в вечную блаженную жизнь. Бог изгнал Адама из рая, когда сам он уже ушел оттуда, вместо Бога возлюбив более себя и мир с его похотями плоти, очей, гордости житейской, вместо сладости жизни в Боге стал искать сладостей в мире, в том, что составляло запрещенный Богом ради блага самого человека плод. И доныне Христос приходящего к Нему не изгоняет вон, распростерши длани на кресте, всех привлекает к Себе (Ин. 6, 37; 12, 32), в объятия любви Своей, зовет к радостям рая. И как легко открывает Он двери рая, видим из того, что покаявшемуся на кресте разбойнику Он сказал: «...днесь со Мною будеши в рай» (Лк. 23, 43). Чтобы человек мог спастись, нужно, чтобы и сам он захотел спасения, согласился идти теми путями спасения, которые открыты Христом. И первый из этих путей — путь веры во Христа как Сына Божия, Бога Истинного. Вера эта была начертана пред очами людей как бы наглядными живыми письменами чрез все дела Христовы, свидетельствующие, что Отец послал Сына Своего, особенно чрез Божественное Вознесение, когда сбылось великое пророческое слово Давидово: «Рече Господь Господеви моему: седи одесную Мене...» (Пс. 109, 1), свидетельствовавшие, как то должны были признать даже враги Христовы, что Христос не простой Сын Давидов по плоти, но и Сын Божий по Своему Божественному существу, как рожденный «из чрева», т[о] е[сть] существа Отчего, «прежде денницы»22 (Мф. 22,42—45). Однако столь ясных начертаний веры люди не могли, не хотели рассмотреть, желая Христа не такого, Каким Он явился, но такого, который льстил бы страстям человеческим. Страсти — это густой многовесный туман, застилающий от очей человеческих истину, которую они могут видеть своими очами и не видят. А потому-то истина Божества Христова усвоялась людьми в течение целых веков.

Она рассеяна была в умах людей подобно крупицам, отдельным светлым искоркам, отдельным лучам света. Мешали этим крупицам собраться в одно целое, искоркам, отдельным лучам соединиться в снопы света, перейти в дневное сияние истины и бывшие гонения на христианство, которые происходили именно оттого, что «власть тьмы»23, хотевшая сокрыть** навеки самое Солнце правды, Христа, во мраке преисподней, целые века боролась со светом Христовым. Истина блистала все ярче, а гонители все более и более смежали глаза, видя не видели, впадали в добровольную слепоту. Между тем не отдельные только искры Христовой истины, а целые снопы света ее видим мы уже в писаниях от-

*Со слов «...человека нельзя заставить...» отчеркнуто справа вертикальной чертой.

**Со слов «...происходили именно оттого...» отчеркнуто справа вертикальной чертой.

цев Церкви, начиная с самого первого века, каковы, напр[имер], Игнатий Богоносец, Поликарп Смирнский, Иустин мученик, Климент Александрийский, Ириней Лионский, Ориген, Дионисий Александрийский, Григорий чудотворец и другие. Они боролись со тьмой еврейских и языческих заблуждений, с закваскою еврейского и языческого мышления, с еретиками, имевшими ветхий образ мыслей. Когда гонения прошли, истина Христова могла беспрепятственнее распространять свои лучи. Как бы внешним толчком к собранию их воедино было появление лжеучения Ария, истину Божества Христова отвергавшего, называвшего Христа созданием, получившим только особые, по сравнению с прочими людьми, дарования от Бога. Рассеянные в христианском мире лучи света Христовой истины должны были теперь собраться в одно средоточие, воссиять ярко, подобно солнцу, на весь мир.

Но это возможно было лишь тогда, когда истину Христову восприяла бы со всею ясностью вся Церковь Христова, при посредстве лучших своих духовных вождей, отцов и учителей. Это-то и случилось, когда ввиду усилившегося лжеучения Ария собрались отцы и учители Церкви со всей вселенной на Первый Вселенский Собор в Никее в 325 г[оду].

Христос — Истина, сияющая паче солнца, но воссиянию этой истины в умах людей во всей вселенной должны были помочь лучшие из людей, чтобы свет истины, воссияв, был воспринят свободно, а не насильственно. Отцы Первого Собора собрались, как «слову помогший» Его «споборники» (кан[он] Нед[ели] св[ятых] отец, пес[ни] 7-я и 9-я). Глаголала прежде воплотившаяся Премудрость Божия Сама непосредственно (Притч. 9, 1 и дал[ее]; Лк. 11, 49), теперь должна была возглаголать чрез восприявшую Ее вещания Церковь, как то и слышали мы в одной из нынешних песней церковных: «Высоким проповеданием Божию Церковь услышим вопиющу: жаждай да грядет ко Мне и пиет Чашу, юже держу. Чаша есть премудрости, сие питие истины словом почерпох, воду проливающую не прекословия, но исповедания... Аз Бог первый. Аз же и по сих, и разве Мене несть иного отнюдь. Отсюду причащающиися насытятся, и восхвалят благочестия великое таинство» (икос по 6-й* песне кан[она] св[ятых] отец).

Отцы Первого Собора собрали крупицы истины, рассеянные лучи ее воедино, когда «небесный и честный символ веры... богописанне начерташа», «все собравше душевное художество и Божественным Духом сразсмотривше...», «все приемше умное сияние Святаго Духа, преестественнейшее благословие, краткими глаголы, и многим разумом Богодухновенно провещаша» (стих[иры] хвал[итные] св[ятых] отец). Они составили определение веры на все века, «слово Господне, во веки пребывающее»24, по св[ятому] Афанасию Великому, указали признак для распознания лжеучения от православия, по св[ятому] Василию Великому, дали пробный камень и образец для всех Соборов, по св[ятому] Ила-рию, якорь Церкви, по св[ятому] Епифанию, изрекли словеса вдохновенные от Св[ятаго] Духа, с благоговением сохраняющиеся во всем мире и утверждающие Церковь, по св[ятому] Льву Великому. Это событие столь важное, что еще в Ветхом Завете предустроил Бог таинственное прообразование его в жизни Авраама: Авраам, отец верующих, собрал 318 домочадцев, чтобы возвратить из плена

сродника своего Лота, после победы над пленителями был встречен Мелхисе-деком, священником Бога Вышнего: это образ того, как отцы Первого Собора, собравшись в числе 318-ти, чрез определение веры защитили истину Христову от чуждых лжеучений, пленивших души чад Церкви Христовой, и Христос, Сын Божий, «священник вовек по чину Мелхиседека» (Евр. 7, 21; Пс. 109, 4), царя правды и мира (Евр. 7, 1 и дал [ее]), благословил «Божественный полк» отцев (стих[ира] [святых] отцев хвал[итная]) победою правды и миром мира (кан[он] [святых] отц[ев], пес[нь] 5-я).

Вот почему так прославляются отцы Первого Вселенского Собора и именно в воскресение по празднике Вознесения Господня, они явственнейше (стих[ира] хвал[итная] [святых] отцев) прославили Христа как Бога, во всеуслышание вселенной, утвердив истину Божества, явленную во всем мире Воскресением и Вознесением Господа на небо. Прославив Христа, Воскресшего из мертвых силою Божества и Вознесшегося на небо, как равного и Единосущного Отцу, в символе веры, они определили и время празднования Пасхи, установив праздновать Воскресение Христово не одновременно с иудеями, чтобы пресветлая истина Христова отложила последние тени иудейского празднования и сияла новым светом миру. Они определили и способ даже внешнего достойного прославления Воскресшего Христа, заповедав не преклонять колен в воскресные дни целого года и в дни Пятидесятницы, дабы самим положением тела, предстоянием лицу Христову изображалось наше восстание от падения долу, которому соответствуют падение ниц, коленопреклонение до земли.

Да не будет же чуждым нам празднование в честь доблестных отцев Первого Вселенского Собора, чрез которых воссияла миру важнейшая в нашей спасительной вере истина Божества Христова, воссияла не чрез блестящие лишь прения «всезлатыхуст Слова» (стих[ира] хв[алитная] [святых] отц[ев]), а будучи запечатлена делами самой жизни таких светильников, как св|ятой| Пафнутий Исповедник, у которого во время гонения было избодено25 око, сокрушено левое колено ноги, Павел Неокесарийский, мучимый распаленным железом, Спиридон Тримифунт-ский, Николай Мирликийский, Иаков Низибийский, Сильвестр, папа Римский, приславший местоблюстителей26, Афанасий Великий и Александр Александрийский, Евстафий Антиохийский, Макарий Иерусалимский, Осия Кордубский27 и др[угие]. Пусть сияет и в наших умах составляющая самую основу жизни человечества истина Божества Христова, не омрачаемая возрастающим неверием века! Да живет эта истина в наших умах, да живит неизменно сердца, по сказанному древним псалмопевцем: «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси...» (Пс. 22, 4). Да поются с одушевлением и восторгом устами всей Церкви, великими и малыми, старыми и юными, мужами и женами вдохновенные богоначертанные слова отцев Первого Собора, в Никее собравшегося: «Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца...» — и проч[ее].

В Неделю 7-ю по Пасхе, св[ятых] отцев 1-го Вселенского Собора, в Спасо-Преображ[енской] ц[еркви] г[орода] Саратова.

Проповеди священномученика Фаддея, архиепископа Тверского № 12

21 мая (3 июня) 1928 г.

Излияние чрез Духа Святаго в сердца апостолов любви Божией — дарование им вместе с тем новой духовной жизни и начертание в сердцах их закона Христова.

Вознесшись на небо. Господь оставил апостолов Своих в мире одних, и они должны были почувствовать свое сиротство, почему долго не могли оторвать своих взоров от неба, скрывшего от них возлюбленного Господа, пока явившиеся Ангелы не отогнали печаль их радостною вестью, что «Сей Иисус, вознесшийся от них на небо, приидет таким же образом, каким они видели Его восходящим на небо» (Деян. 1, 11).

Но хотя, получив эту весть, апостолы возвратились в Иерусалим «с радостью великою» (Лк. 24, 52), однако знали они, что от Второго Пришествия Господа отделяют их «времена и сроют», никому не известные, «которые Отец положил в Своей власти» (Деян. 1, 7). Нужно было заполнить образовавшуюся в душах апостолов пустоту, дать им как бы запасы жизни, которые помогли бы долгие времена и сроки пережить без ощущения одиночества, сиротства. Для того Господь обещал апостолам и по Вознесении на небо пребывать с ними «...во все дни до скончания века» (Мф. 28, 20), пребывать, конечно, невидимо, духовно, в Духе Своем, Которого обещал Он им послать как «Утешителя иного», но и единого с Ним по Божественному естеству, так что чрез Духа Утешителя и Сам Он будет в них (Ин. 14, 16—20). На сем-то Утешителе, пришествие Которого должно было совершиться чрез «несколько дней» (Деян. 1, 5), и сосредоточились теперь ожидания апостолов. Прождать несколько дней совсем не то, что целые века, и эти дни ожидания должны были пройти тем незаметнее, что ученики Христовы с Материю Господа, братьями Его и иными пребывали в единодушной молитве и молении (Деян. 1, 13—14). Радостное ожидание, соединенное с совершенною уверенностью, с какою восприняли апостолы обетование Христово, не давало втесниться печали в сердца их, они пребывали в постоянном хвалении и благодарении Господа, поглощавшем печаль и разлучение с Ним (Лк. 24, 53).

В таком состоянии души апостолов уподоблялись чистым незаполненным сосудам, готовым восприять обещанного Утешителя; никакие житейские мысли, заботы, никакие земные страсти или желания не заполняли душ апостолов, последние были заполнены одним желанием, все более и более разгоравшимся, восприять Утешителя Духа, о Котором так много радостного говорил Христос в Своей прощальной беседе, отходя из мира ко Отцу; воспоминаниями слов Христовых, радостным ожиданием их исполнения всецело жила душа апостолов в дни по Вознесении Господа, уподобляясь земле, жаждущей дождя, и тем более что самому ожиданию свойственно усиливать духовную жажду. И вот, когда наступил знаменательный, по ветхозаветным воспоминаниям, великий праздник Пятидесятницы, день дарования евреям Закона при Синае, пламенно

ожидаемое исполнилось: в виде огненных языков сошел на апостолов Дух Свя-тый, излившись, как небесный дождь на землю жаждущую. Исполнилось древнее пророчество Иоиля: «...излию от Духа Моего на всяку плоть...» (Иоил. 2, 28; Деян. 2, 17). Излился Дух Святый не только в видимом телесными очами образе, но и настолько ощутительно для души, что не могло быть никакого сомнения в предреченном издавна Его пришествии.

Что же почувствовали и пережили тогда апостолы? Описать с точностью действия Духа Святаго не переживавшим их, конечно, невозможно словами, — как слепому объяснить различие цветов, глухому переливы приятных звуков, не знавшему радостей в своей жизни состояние восторженной радости, от которой душа как бы млеет, тает, носится на крыльях восторга, ее охватившего, совсем забыв недавние печали, как бы что-то поглотило их, отогнало и не дает более входить в душу. Неизреченная сладость любви Божественной — вот, можно думать, что наполняло души апостолов по сошествии Св[ятаго] Духа. От этой сладости души как бы истаивали, «горели», и если «горели сердца» двух учеников, шедших в Эммаус, от беседы с еще неузнанным* ими Воскресшим Христом (Лк. 24, 32), то как должны были гореть сердца апостолов теперь, когда «любовь Божия излилась в сердца их Духом Святым, данным им» (Рим. 5, 5). Души апостолов преисполнились трепетного восторга, не вмещавшегося в них, преизли-вавшегося и чрез уста их, вещавшие «величия Божия», великие и чудные дела Божии (Деян. 2, 11). И что дивно и чудно: апостолы изливали объявший их духовный восторг словами, понятными всем собравшимся отовсюду людям, говорившим на разных языках. Любовь Божественная способна охватить сердца всех людей, и она одолела разделение, происходившее от разности языков, сделала понятными мысли и переживания, возникшие от излияния ее в души апостолов, для людей, говоривших инородными с последними языками.

Любовь Божественная, излившаяся в сердца апостолов, не могла остаться в душах их как кратковременное лишь состояние неизъяснимо-сладостного восторга, она должна была породить из себя множество лучших мыслей и движений в душах, по слову Христову: «Кто верует в Меня, у того... из чрева потекут реки воды живой» (Ин. 7, 38). Как телесное рождение происходит от взаимной любви, так новая духовная жизнь зарождается в душах людей от любви Божи-ей, изливающейся в них чрез Духа Святаго. Как скудны и слабы были зачатки или зародыши этой жизни в сердцах людей до пришествия Духа! Целую жизнь трудились люди над внедрением в свою жизнь дел праведности, заповеданных Законом Синайским, и однако лучшие из ветхозаветных людей сознавали, что не «оправдится» пред Богом «всякживый» (Пс. 142, 2). Если же дела человека не могли быть чисты пред Богом, то очистить, обновить сердце — творческое дело Самого Бога, почему и молились люди о таком деле вместе с Давидом: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей» (Пс. 50, 12), т[о] е[сть] «внутри меня». Фарисеи, казалось, выполняли все заповеди закона с мельчайшими требованиями его, не только действительными, а и предполагаемыми, однако на самом деле «очищали» лишь «внешность чаши и блюда», «уподоблялись окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красными, а внутри

[полны костей] мертвых и всякой нечистоты» (Мф. 23, 23—27), т[о] е[сть] сердца их были мертвы для духовной жизни, исполненные мерзких, мертвящих ее страстей. В сердцах фарисеев не было любви Божией и создать ее в душе сами они не могли, потому что любовь рождается от любви, сердца же фарисеев были преисполнены себялюбия, и ближних они любили ради себя самих, чтобы почитали их люди, а Бога — ради того, чтобы иметь от Него награду за мнимую добродетель. Пока не излилась в сердца людей любовь Божия Духом Святым, не могла зародиться в них духовная жизнь. От любви же рождаются в душе человека все добродетели: она «совокупность совершенства» (Кол. 3, 14), потому, кто приобрел любовь Христову, носит в душе уже семена всех добродетелей, которые легко дают ростки свои при всяком благополучном случае жизни. Вот почему в День Пятидесятницы, когда излилась любовь Божия в сердца во все добродетели, очищенные от всяких остатков прежнего греха, уже не спорят они о том, кто из них больше, не завидуют никому, не негодуют друг на друга, не ждут от Царствия Христова каких-либо наслаждений земных. Действием Св[ятаго] Духа они сделались духовными уже, не растворяла в себе без остатка жизнь — духа, как у множества прочих людей, напротив, сама одухотворялась, делала только то, что внушал дух, дух же действовал по внушению любви Божественной, всецелой, не смешанной с любовию земною, не подавляемой последней, чистые радости земные в себе растворявшей, все более разгоравшейся оттого, что Бог и на земле дает «нам всё обильно для наслаждения» (1 Тим. 6, 17).

Если же главными в душе стали внушения любви Христовой, то чрез то самое она уже стала новым законом жизни вместо Синайского. И в том Законе чрез каждую букву просвечивала любовь Божественная, так как существо и Закона Ветхозаветного составляла заповедь о любви к Богу и ближнему (Мф. 7, 12; 22, 36—40), но люди, благодаря объявшей сердца тьме страстей, не примечали света любви Христовой, скрытого буквой закона, которая была темна сама по себе. Яркий свет любви Христовой сделал буквы закона светлыми, как бы само-светящимися, светом самой любви начертанными в сердце, откуда тьма себялюбия и страстей житейских любовию была изгнана. Новозаветная Пятидесятница и есть начертание Духом Святым закона Христова светлыми письменами любви, письменами живыми (2 Кор. 3,3), как животворны все проявления любви. Здесь веления Закона не тяжкие предписания, казавшиеся неудобоносимым игом, исполнявшиеся из-за рабского страха наказания за нарушение или наемнического ожидания награды за исполнение, а самая жизнь, полная радости, как растворено радостью все, что исходит от любви: для любящего делать приятное любимому составляет не труд, а счастие, если же и труд, то окрыленный радостью, растворенный со сладостью любви. Самые горечи жизни земной для любящего Христа постепенно растворяются сладостью любви, и если не отнимаются совсем Христом до времени, как едкий состав, уничтожающий остатки себялюбия, то делаются все менее чувствительными, пока не войдет человек в совершенную радость Господа Своего (Мф. 25, 21), по сказанному: «Бог будет обитать с ними... И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло... се, творю все новое» (Откр. 21, 3-5).

Да празднуем же «Пятидесятницу и Духа пришествие» светло (стих[ира] на «Господи воззвах»). Да не будет пришедший Дух Христов и для нас совершенно неведомым, как для мира, да будет Он ведомым нам, как апостолам, с которыми, по слову Христову, пребывал и пребудет (Ин. 14, 16—17). Восприяв «начаток Духа» (Рим. 8,23), будем более и более «привлекать» Его (Пс. 118,131 (слав.)), исполняясь Духом, «назидая самих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными» (Еф. 5, 18—19), боговдохновенными и как бы срастворенными с дыханием Духа.

Желающим всегда подает Бог Духа Своего, как дождь земле жаждущей, хотя подает иногда по долгом томлении, которым усиливается «Божественное желание», бывающее «непрестанным» у святых ([степенны] ант[ифоны] [воскресной утрени] 1-го гласа [Октоиха]), у людей же «суетного мира»28 вспыхивающее лишь изредка, мгновениями, подобно искрам во тьме, или возникающее с трудом, подобно капле, просачивающейся из камня. Будем молить о пришествии Духа: «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины... прииди и вселися в ны...», не обленимся «привлекать» Его, памятуя, что если люди, будучи злы, умеют даяния благие давать детям своим, тем более Отец Небесный даст Духа Святаго просящим у Него (Лк. 11, 13; Мф. 7, 11).

В День Пятидесятницы в старом (Троицком) соборе г[орода] Саратова.

Л. 158-163.

№ 13

4(17) июня 1928 г.

Прославившиеся в земле Русской сонм святых*: равноапостольных, святителей, мучеников, преподобных и прочих — как особенно близкие сынам Церкви Русской ходатаи за них.

Отпраздновав в честь Всех святых, прославившихся в Церкви Вселенской, Св[ятая] Церковь Русская ныне особо празднует в честь Всех святых, в ней самой прославившихся. Она хочет показать, что Дух Святый, «излившийся на всякую плоть»29 в День Пятидесятницы и совершивший бесчисленные сонмы «святых» (Еф. 4, 11—12): апостолов, мучеников, преподобных и прочих, — действовал столь же дивно и в Церкви Русской, явив и в ней подобные же сонмы святых.

Дивно одушевленное небо, которое утверждено Духом Христовым (Пс. 32,6) над главами народов, живших в Палестине, Малой Азии, Греции, Македонии, Италии, Галлии, Испании, Британии, Сирии, Месопотамии, Армении, Парфии, Индии, Египте, Фиваиде, Карфагене и проч[их] местах; не менее дивно и небо

мысленное, составившееся из святых земли Русской. Небо родной страны кажется человеку как-то особенно близким, привлекательным; не так ли особенно близки сердцу сынов Церкви Российской святые русские? Ведь это их сородичи не по духу только, а и по плоти. Не своим ли сородичам*, жившим в тех же городах и селениях, в которых живем и мы, переживавшим обстоятельства и условия, какие составляют и удел нашей жизни, прежде всего и удобнее всего можем мы подражать? Не к своим ли по духу и по плоти особенно припадать с мольбою о помощи, приходя на самые места их подвигов, где покоятся их священные целебные останки — мощи, где созданы храмы во славу святых, с надеждою, что молебный глас наш наиболее легко может быть услышан?

Если первоначально Церковь Христова насаждалась на земле св[ятыми] апостолами, то и в Церкви Русской были свои апостолы, или святые равноапостольные. Таков, прежде всего, св[ятой] князь Владимир, просветитель земли Русской, по всей справедливости получивший от народа название Красное Солнышко. Ведь до него страна наша** была погружена в[о] тьму грубого и пагубного язычества, поклонялася солнцу, земле, ветрам, Перуну, Дажбогу, Велесу30 и прочим божествам, каковое поклонение не только не могло поднять сколько-нибудь духовной жизни народа русского, а напротив, погружало во тьму пороков и суеверия. И вот взошло над страною нашею Солнце правды, Христос, которое светило миру вечно, нашу же страну озарило чрез князя Владимира, как бы сосредоточив лучи свои в последнем, сделав его вторичным солнцем для нашей страны. Доселе в стране Русской были только предрассветные отблески зари христианства, первые лучи которого засияли здесь, по преданию, еще чрез св[ятого] апостола Андрея Первозванного; затем заблистала предрассветная заря, св[ятая] равноапостольная Ольга, предвещавшая солнце, предрасположившая к вере Христовой самого князя Владимира и многих взиравших на пример «мудрейшей из всех людей». Святой князь Владимир был апостолом земли Русской не только потому, что проповедовал веру Христову сам и чрез посланных им всюду пастырей, но и потому, что в себе самом явил блистающий, как солнце, пример озарения христианством всей жизни, чудесного превращения жизни разгульной, сладострастной, проходившей в вечных войнах, подобно вечной борьбе в царстве зверей, в жизнь воздержную-постническую, чистую от страстей, исполненную милосердия, мирных дел любви.

И сколько было еще в стране нашей святых, которые совершали служение апостольское, по заповеди Господа: «шедше научите, крестяще»!31 Нередко князья русские сами были и апостолами своей области, как, например***, св[ятой] князь Константин, просветитель Муромской страны, с чадами своими Михаилом и Феодором, Борис и Глеб, Владимир Ярославич Новгородский, Еще более подвиг апостольский совершали прямые преемники служения апостольского — святители земли Русской, начиная с первосвятителя митрополита Киевскаго Михаила. Как славны имена святителей Леонтия, Исаии и проч[их] святителей Ростовских, распространявших свет Христов в земле Ростовской, архимандрита

* Со слов «...Церкви Российской...» отчеркнуто слева вертикальной чертой.

**Со слов «...Русской были свои апостолы...» отчеркнуто справа вертикальной чертой.

*** Со слов «...шедше научите...» отчеркнуто слева вертикальной чертой.

Авраамия, тростию Богослова соьфушившего в Ростове идол Велеса!32 Как дивен святитель Стефан Пермский, просветитель зырян, самоохотно отправившийся к народу дикому, изучивший его язык, победивший волхва Паму, не отступивший пред предложением последнего пройти и чрез огонь испытания истинности проповедуемой веры!33 Святители Гурий, Варсонофий, Герман несли свет веры Христовой в новопокоренное царство Казанское, святитель Иннокентий Иркутский — в отдаленную страну Сибирскую. И сколько было еще святителей апостолов, разгонявших тьму язычества, победивших власть тьмы, [одолевших] злобно боровшихся с распространением света Христова! Часто совершали апостольские подвиги преподобные земли Русской. Ища удаления от людей, пребывания с одним Богом, они уходили в места самые отдаленные, непроходимые, необитаемые, привлекали дивною жизнью обитавших там язычников к вере Христовой. Таковы, например, преп[одобный] Антоний Римлянин, Арсений Коне вс кий, Зосима и Савватий Соловецкие, Трифон Кольский, просветитель колы на Крайнем Севере, Трифон Вятский, Корнилий, просветитель ливонской чуди и др[угие].

Как бы не столь именита страна наша мучениками Христовыми. Вера Христова распространялась в ней не среди жестоких гонений, какие были в первые три века христианства, а сравнительно мирно, не приводя к многочисленному мученичеству. Конечно, грубые язычники с их волхвами по местам злобно восставали против веры Христовой, причиняли страдания, убивали проповедников, но таких восстаний было гораздо менее, чем в первые три века христианства. Конечно, всякий истинный христианин делается причастником подвига мученического уже потому, что «несет крест» Христов, и «...все, желающие жить благочестиво* во Христе Иисусе, будут гонимы», по словам апостола (2 Тим. 3,12), и тем более славу мученичества добровольного, подвижнического, невольного, по злобе людей, унаследовали бесчисленные сонмы святых земли Русской; однако, в последней не проливалось столько потоков крови за Христа, как во времена гонений первых веков, не изобретались такие ужасные муки, о каких читаем мы, напр[имер], в житиях св[ятых] великомучеников Георгия, Пантелеймона, Екатерины, Анастасии Римляныни и других.

Тем не менее не лишена и Церковь Русская славных мучеников, пострадавших до пролития крови. Таковы первые мученики Феодор и Иоанн, не восхотевшие при князе Владимире, еще язычнике, поработать идолам и сделавшиеся жертвами Христовыми одушевленными; мученическою кончиною прославились св[ятые] благоверные князья Борис и Глеб. В тяжкое время татарщины прославились мученичеством за Христа Черниговский доблестный князь Михаил с болярином Феодором, не захотевшие по языческому обычаю пройти чрез огонь, благоверный князь Михаил Тверской, священномученик Макарий Киевский, Макарий Овручский. В земле Литовской столь славны имена св[ятых] мучеников Антония, Евстафия, Иоанна. А как славно имя святителя исповедника Филиппа, митрополита Московского, после многих страданий задушенного в заточении, также доблестно терпевшего темницу, голод и прочие злострадания священномученика Гермогена, Патриарха Всероссийского! В борьбе за веру

*Со слов «...причастником подвига...» отчеркнуто справа вертикальной чертой.

126

Христову с латинянами пострадал в Юрьеве с целым сонмом мучеников пресвитер Исидор, брошенный в священных одеждах в реку, в которой освящал воду в День Богоявления, преподобномученик Афанасий Брестский, Прославлены Богом младенцы мученики Дмитрий царевич. Гавриил. В Казани замучены за веру Христову татарами Иоанн. Петр. Стефан: в Астрахани прославлен Богом святитель Иосиф убиенный. Сколько и еще мучеников ведомых и неведомых!

Но более всего прославилась страна наша подвигами преподобных. Подвиг преподобных — средоточие всех подвигов, с него начинали всегда святители самые славные, как, напр[имер], Иоанн Новгородский, послуживший чуду знамения Пресв[ятой] Богородицы в Новгороде, Петр, Алексий, Иона, Филипп, Гермоген — святители Московские, Гурий, Варсонофий, Герман Казанские, Дмитрий Ростовский, Феодосий Черниговский, Иоасаф Белгородский, Митрофан и Тихон Воронежские, Иннокентий Иркутский, Иоанн Тобольский, Питирим Тамбовский и другие. Мученики русские также обыкновенно прежде проходили подвиги преподобных. Как бесчисленны были в стране нашей сонм преподобных!* как славны имена! Как дивны подвиги в пещерах Киевских преп[одобного] Антония Печерского, направившегося для подвигов на Афон и оттуда благо-словлением отцов возвращенного в землю Русскую, чтобы в ней сделаться великим светильником! Как славен основатель общего жития иноческого в земле Русской преп[одобный] Феодосий Печерский, привлекший на гору Печерскую множество ревнителей подвига иноческого собственным примером, научивший самым высоким подвигам духовной жизни, начиная с дивного смирения, и восхожденью духовному на высшие ступени путем непрестанного трудниче-ства внутреннего, состоящего в[о] всегдашней молитве и испытании помыслов, и внешнего — до ношения воды, печения просфор и исполнения черных работ в обители. Гора Печерская благодатью Духа Святого сделалась горою «тучнейшею», распространившею свои отрасли по всем концам земли Русской. Она воспитала целые сонмы подвижников самых славных; одно обозрение пещер Киевских, этих подземных жилищ, сырых, тесных, с малыми церковками, без слов и пространных повествований свидетельствует о вышечеловеческих трудах святых, там подвизавшихся.

Около Новгорода, на Севере, также разрастались отрасли духовного жития иноческого. Как дивны обители преподобных Антония Римлянина, Варлаама Хутынскаго, Валаамская с их основателями Сергием и Германом, Коневская с преп[одобным] Арсением Коневским и другие! На севере земли Русской в соответствие древней Южной Фиваиде в Африке34, славившей[ся] расцветом жизни иноческой, явилась своя северная Фиваида, процвели дебри Олонецкие, Белоозерские, Вологодские, прославились великими именами пр[еподобных] Александра Свирского, Кирилла Белоозерского35, Нила Сорского, Димитрия Прилуцкого, Феодосия Тотемского и множества других. А в самом средоточии земли Русской произросла краса подвижничества пр[еподобный] Сергий Радонежский, игумен земли Русской, духовный вождь бесчисленного множества ее сынов. Как описать доблестные подвиги этого угодника Христова, смиренного, кроткого, великого трудника, обрекшего себя на жизнь в непроходимом

лесу среди зверей, неимоверных лишений, по вере своей изводившего воду из невлажной земли, даже мертвеца воскресившего, создавшего в глухом лесу славную обитель, откуда, как птицы, разлетелись иноки во все леса и пустыни земли Русской! Не удержит память имен всех преподобных земли Русской, не окончить слово повествования о всех их подвигах. Вспоминая же их, кто забудет про «радость земли Русской», преподобного] Серафима Саровского, столь дивного по своим подвигам поста, молитвы, бдения, смирения, послушания, всякого трудничества, злострадания, тысячедневного и тысяченощного стояния на камне, затвора, молчальничества, старческого наставления бесчисленных людей, к нему стекавшихся отовсюду, всех называвшего «радость моя», «сокровище мое», приглашавшего и по смерти взывать к нему с молитвою, как к живому!

Кроме обычного подвижничества, некоторые святые Церкви Русской проходили и особые подвиги, как столпничество, затворничество, жизнь в пещерах, ношение вериг, юродство во Христе и другие (пр[еподобный] Никита Переяславский, многие Кие во-Печерские угодники и пр[еподобный] Иов По-чаевский, Феодосий Тотеме кий, Нил Столобенский и др[угие]). Удивительны были подвиги Христа ради юродивого Василия Блаженного, Максим, Иоанн Московские, Николай Псковский, Исидор Ростовский, Прокопий и Иоанн Устюжские и др[угие]. Они под покровом мнимого безумия носили в себе самую высокую духовную мудрость, доходившую до прозрения и предсказания будущих судеб; навлекая мнимым безумием на себя всякие злострадания со стороны мира, они проявляли великое терпение, кротость, беззлобие, любовь к людям, их гнавшим, которых они наставляли, бесстрашно обличали. Иные святые земли Русской прославились устроением земли Русской, стоянием за нее, как св[ятой] благов[ерный] князь Александр Невский, в дни татарского ига названный Солнцем Русской земли, святые князья Георгий Всеволодович, Андрей Боголюбский, архимандрит Дионисий во время осады Троицк[ой] Сер[гиевой] Лавры поляками. Проявляли иные широкое милование (св[ятой] князь Владимир, Июлиания Лазаревская, Кирилл Белоозерский, святители Митрофан и Тихон Воронежские], Иоасаф Белгородский и др[угие]), прославлялись добродетелями в семейной жизни (Феврония Муромская, Июлиания Вяземская, Анна Кашинская). Не удержать бы этого потока воспоминаний, который мог бы быть столь бесконечным, как неиссякаемый поток славы Божией, явленной в жизни святых земли Русской, если бы не положить предела слову. Да живут эти воспоминания в наших душах, да всплывают чаще из сокровищниц памяти, да пополняются последние чтением и слышанием! Да живят они сердца, побуждая нас хотя что-либо удержать для себя, отпечатлеть и в своей жизни, скрасить недостатки ее. столь громко вопиютттие. восполнить духовную нищету и убожество чрез общение с духовно-богатыми, вливая радость Христову в сердца, ею столь скудные, сердца же святых столь наполнявшую, живившую, уподоблявшую их еще в дни земной жизни блаженным небожителям. Призывая святых Божиих и не заботясь о каком-либо хотя бы малом уподоблении им, мы навлекаем на себя горькое укоризненное слово Господа: «Не всякий, говорящий Мне: “Господи! Господи!”, войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного... Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие»

(Мф. 7, 21, 23). Но к кому и прибегнем в своих немощах, падениях, убожестве, как не к святым земли нашей? Кто скорее услышит вопли наши, как не сильные ходатайством пред Богом небесные сородичи наши? Как слабые дети, хотя бы и худые, должны обращаться к помощи отца, матери, братьев, так да не ослабевает призывание нами в молитвах святых земли Русской, чтобы, хотим ли мы, не хотим ли, помогали они нам как-либо спастись.

В Неделю Всех русских святых, 2-ю по Пятидесятнице, в Петропавловской церкви г[орода] Саратова (на месте бывш[его] сталелитейного завода).

Л. 137-144 об.

№ 14

18 июня (1 июля) 1928 г.

Удивительная вера капернаумского сотника и причины, по которым Господь совершал чудеса только по вере.

В Неделю 4-ю по Пятидесят[нице] в Покровской единоверческой цер[кви] г[орода] Саратова.

Ныне для духовного назидания нашего Св[ятая] Церковь напоминает нам евангельское повествование о капернаумском сотнике, который явил в себе образец веры.

Вера сотника в Божественную Всемогущую силу Христову была столь велика, что он не хотел даже утруждать Господа приходом в дом свой: достаточно, говорил сотник Господу, сказать заочно слово, чтобы выздоровел слуга сотника, страдавший от жестокого расслабления: болезнь так же неминуемо должна повиноваться велению Господа, как беспрекословно подчиненный воин исполняет поручение сотника или слуга приходит на зов36. Такая вера была тем удивительнее, что сотник как язычник не был причастен обетованиям о Христе, данным Израилю чрез пророков; тем не менее вера сотника превзошла веру сынов Израиля. Только апостолы уверовали в Господа и последовали за Ним по одному слову: «идите за Мною»37, на большей же части Израиля сбылось слово: «Пришел к своим, и свои Его не приняли» (Ин. 1, 11). Всё во Христе — каждое слово и дело было «знамением» Божества Его, а они продолжали искать всё новых знамений, вопрошая: какое Ты дашь нам знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе? (Ин. 6, 30). Сами они «дивились словам благодати, исходившим из уст Его» (Лк. 4, 22), а между тем слов Его не принимали; сами они говорили: «...когда придет Христос, неужели сотворит больше знамений, нежели сколько Сей сотворил?» (Ин. 7, 31) и, однако, медлили веровать, иные же, видя явные чудеса, искали убить Христа.

Почему же Господь так ценил веру в людях? почему, не видя веры, не творил многих чудес (Мф. 13, 58; Мк. 6, 5)? разве не мог Он благодетельствовать добрым и злым, праведным и неправедным, верным и неверным, подобно солнцу, сияющему всем людям, дождю, проливающемуся на всех? Конечно, благодетельствовать Он готов всем, и ведь это Он, Творец и Владыка всякого создания, повелевает солнцу сиять над добрыми и злыми, дождю — проливаться над праведными и неправедными, но для благодеяний, которые служили бы во спасение человека, Он требовал веры. Бесчисленны Его благодетельные чудеса, однако не всем они были во спасение. С глубокою горестью души св[ятой] еван[гелист] Иоанн, обозрев рост неверия и злобы во Израиле, восклицает: «Столько чудес сотворил Он пред ними, и они не веровали в Него, да сбудется слово Исаии пророка: Господи! кто поверил слышанному от нас? и кому открылась мышца Господня? Потому не могли они веровать, что, как еще сказал Исаия, народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Ин. 12, 38— 40; Ис. 53, 1; 6, 10). Столь многим благодетельные чудеса Господа были не во спасение, а в осуждение, почему и творил Господь их пред всеми, по желанию каждого. Он, насытивший пять тысяч людей пятью хлебами, мог бы всегда насыщать толпы народа, изгнать всякую нищету и голод из среды Своего народа, но не делал так, чтобы не ввергнуть в тем большее осуждение тех, которые воздали бы Ему, как и воздали потом, за манну желчь, за воду оцет, за любовь ко кресту Его пригвоздили38.

Чтобы благодетельные чудеса были во спасение, Господь и искал от просивших у Него этих благодеяний, прежде всего, веры. Вера — дверь спасения, врата, вводящие в Жизнь Вечную. У верующего из самой веры вырастает особая религиозная богоподобная духовная жизнь, жизнь в Боге, у неверующего такой жизни нет, потому что, если чрез веру в Бога жизнь в Боге, как чрез дверь, входит в душу, то чрез неверие, как запертую дверь, войти не может. Вера — корень, из которого жизнь в Боге со всеми добродетелями вырастает; без веры духовной жизни в человеке быть не может, как у ветвей, отделенных от лозы (Ин. 15 и дал[ее]), разве могут быть отблески истинных добродетелей, благодаря сохранившимся и у падшего человека остаткам богоподобия. Если бы Христос без ограничения благодетельствовал всем верующим и неверующим, то духовная жизнь в людях могла бы и не возрасти, а заглохнуть и совсем умереть. Если бы Господь для всех бесконечно умножил хлебы и исполнял всякие желания людей плотских, без веры жизни духовной лишенных, то усилились бы и сделались бы неудержимыми похоти плотские в людях, не встречая никаких пределов для своего удовлетворения, погибли бы остатки духовной жизни в людях, как то было пред потопом, когда люди сделались «плотью» и «всякая плоть растлила путь свой»39, готовя себе погибель адову прежде геенны, в которую в конце веков превратится пламя страстей человеческих, возгоревшееся в душах грешников. Потому-то Господь ищет от людей веры не в то, что Он исполнит все их желания и моления, внушаемые страстями, а в то, что услышит их желания и моления спасительные, ведущие к истинному их благу. О таком услышании Богом всех прошений и говорил еще ветхозаветный псалмопевец: «Близок Господь ко всем

призывающим Его, ко всем призывающим Его в истине. Желание боящихся Его Он исполняет, вопль их слышит и спасает их» (Пс. 144, 18—19).

Поскольку Господь Иисус Христос не встречал в людях такой веры, открывающей дверь в Жизнь Вечную, делающейся корнем жизни духовной в человеке, Он медлил исполнением многих прошений людей, как бы не слышал их молитв. Своим медлением, кажущимся неслышанием молитв людских Господь вел людей к познанию своего истинного блага, к взысканию действительных путей спасения.

Человек, водимый страстными желаниями сердца, столь часто не знает и не хочет узнать своего истинного блага, желает и просит того, что может повредить его духовной жизни, привести к духовному падению, к усилению, углублению вредных для спасения души земных влечений, привязанностей, к угашению в сердце любви к Господу и самой веры. С каким трудом погрузившийся в страсти себялюбия человек познает свое истинное благо, не находя его целые годы до конца жизни! Как насекомое летит на огонь, привлекаемое приятностью света, так человек, гоняясь за удовольствиями жизни, называемыми «светскими», летит столь часто на огонь бедствий житейских, с наслаждениями соединенных, на огонь самой геенны. Неужели Господу исполнять все моления такого человека, неразумно стремящегося к собственной погибели? Господь медлит с исполнением их, пока не узнает человек, что служит к истинному благу его. Так как кротким вразумлениям Господа человек не внимает, Господь попускает ему как бы обжигаться от огня бедствий житейских, проистекающих из греховных наслаждений: пусть своевольный человек походит «своими путями» (Деян. 14, 16), пока не познает сам их гибельности. Нередко Господь кажется как бы совсем не слышащим молитв, к Нему возносимых, посылая беды жизни, об отвращении которых человек молился. Это означает на самом деле не то, что Он молитв не слышит, а то, что устрояет истинное благо спасения молящегося иначе, чем тот ожидал. Господь ведет человека «тесным путем»40, «креста»41, чтобы, стесняя в страстях плоти, сделать тем свободнее пути духовной жизни. Иногда потребны удары жизни, чтобы столь умягчающаяся, расслабляющаяся от житейских наслаждений воля человека укрепилась, как бы выковалась, подобно расплавленному металлу, под ударами молота. Так Господь, медля в исполнении молитв людей, испытывает, очищает человека, приводя желания человека в согласие с [о] Своей спасительной волей, устраивая благо чрез то, что человек почитал крайним для себя бедствием, отводя от путей, которые кажутся человеку прямыми, но конец которых на дне ада (Притч. 14, 12); желания же, согласные с[о] Своею волею, Господь не может не услышать. Кажущимся медлением или неуслыша-нием прошений испытывает Господь и самую веру, без которой не являет чудесных благодеяний, оживляет ее и усиливает до той степени, на какой она стояла у псалмопевца, говорившего: «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси, жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста» (Пс. 22, 4).

Не будем и мы проявлять колебаний веры, маловерия, малодушия, нетерпеливости, ропота, когда Господь медлит с услышанием наших прошений, даже совсем их как бы не слышит, приводя наши желания в согласие с [о] Своей спасительной волей. Настаивание на непременном исполнении своих желаний вредит

делу спасения, является искушением Бога. Ведь сам человек после нередко так говорит: тяжел был удар жизни, когда не услышал Господь пламенных молитв, но теперь ясно вижу я, как премудро Бог все устроил, как вел к истинному благу. Будем укреплять в сердцах веру, что молитва о нашем истинном благе всегда будет услышана. Эта вера сама собою возрастает в нас по мере того, как видим разные молитвы наши услышанными. Такая вера невозможное делает возможным чрез Господа в деле нашего спасения, мы видим, что Господь подает более, чем просим или разумеем (Еф. 3,20), окружает Своими чудными благодеяниями все шаги нашей жизни, вводит и путем скорбей в радость Свою, как воистину Отец Небесный, Который не может не подавать истинного блага просящим у Него (Мф. 7, 11).

Л. 170-174 об.

Публикация и комментарии И. И. Ковалевой и О. И. Хайловой

Примечания

‘Мф 26. 29; Мк 14.25.

2 Крестовой в 1924 г. стала бывшая саратовская единоверческая Спасо-Преображенская церковь с приделом во имя свт. и чудотворца Николая.

3 Слово сказано свт. Фаддеем в Великий четверг.

4 Быт 3. 5.

5Мф 11.29.

6См.: Быт 19. 24.

7Ис 42. 3.

8См.: Еф 4. 22; Кол 3. 9.

9Лк 22. 20; 1 Кор 11.25.

103ах 12. 10.

11 Быт 2. 9.

12 Быт 2. 2.

13 См.: кондак Великой субботы.

14 Здесь: ветхий образ мыслей, препятствующий уразумению истины.

15 Ср.: догматик 2-го гласа: «Прейде сень законная благодати пришедши...» и стихиру на 1-м часе из последования Навечерия Рождества Христова: «...истина прииде, сень мимотече, и Бог человеком от Девы явися».

16 Песнопение, поемое на Божественной литургии в Великую субботу вместо Херувимской песни.

17Триодион, сиесть Трипеснец: Триодь Постная. М., 2000. Л. 445 об.

18Еккл 1. 14.

19См.: Кол 3. 2 (слав.).

20 Ср., например, стихиру на «Господи воззвах» свт. Иоанну Златоусту: «Земный ангел и небесный человек...».

21 См.: Херувимскую песнь на Божественной литургии.

22 Ср.: 1-ю стихиру на «Господи воззвах» на вечерне в Неделю святых отцов I Вселенского Собора.

23 Лк 22. 53.

24Афанасий Великий, свт. На ариан слово 1-е // Творения: В 4 т. Б. м., 1994. Т. 2. Репр. воспр. изд. 1902 г. С. 239.

25Избодати (слав.) — пронзить.

26Пресвитеров Викентия и Витона.

27 В общепринятом написании: Кордувийский.

28 Ср.: 2-ю строфу 1-го из степенных антифонов воскресной утрени 1-го гласа Октоиха: «Пустынным непрестанное Божественное желание бывает, мира сущим суетнаго кроме».

29Деян 2. 17.

30 По языческим верованиям древних славян, божества грозы, солнца и богатства.

чМф 28. 19 (слав.).

,2 Согласно житию, составленному свт. Димитрием Ростовским, прп. Авраамию явился св. ап. Иоанн Богослов и вручил ему жезл, которым преподобный обратил в прах идол Велеса (Димитрий Ростовский, свт. Жития святых. Кн. 2. Октябрь. Б. м., 1993. Репр. воспр. изд. 1904 г. С. 618-619).

33 См.: Димитрий Ростовский, свт. Жития святых. Кн. 8. Апрель. Б. м., 1993. Репр. воспр. изд. 1904 г. С. 439-444.

,4 Суровая пустыня в Верхнем и отчасти в Среднем Египте, где впервые появилось и получило развитие иночество.

,5В общепринятом написании: Белоезерский.

,6Мф 8. 5-13.

37 Мф 4. 19.

38 См.: антифон 12-й на утрене Великого пятка (Триодион, сиесть Трипеснец: Триодь Постная. М., 2000. Л. 440).

39Быт 6. 3, 12.

40См.: Лк 13. 24; Мф 7. 13-14.

41 См.: Мф 16. 24; Мк 8. 34; Лк 9. 23.

Ключевые слова'. Русская Православная Церковь, Саратовская епархия, гомилетическое наследие новомучеников и исповедников Российских, священно-мученик Фаддей (Успенский).

Sermons of Martyr Thaddaeus, the Archbishop of the Tver Diocese

The publication of I. Kovaleva and O. Hajlova

Published sermons of martyr Thaddaeus (Uspensky), the archbishop of the Tver diocese, were preached at churches of Zhitomir, Astrakhan and, mainly, Saratov in the 1920th. The texts of sermons were found in the archival case of layman A. A. Solovev. The historical significance of the sermons is the coverage of the uninvestigated period of holy hierarch’s service in the Saratov diocese.

Keywords: the Russian Orthodox Church, Saratov diocese, homiletic heritage of the New Martyrs and confessors of the Russian Orthodox Church, hierarch martyr Thaddaeus (Uspensky).