Промысловые кластеры как локал ьные этнографические группы : хозяйство, социум, культура и идентичност ь (Европейская россия, середина ХIХ - первая треть ХХ В. )

Верняев Игорь Иванович

И. И. Верняев

промысловые кластеры

как локальные этнографические Группы:

хозяйство, социум, культура и идентичность

(Европейская россия, середина хгх — первая треть хх в.)

Формирование модели промысловых кластеров в научной литературе

Крупные этносы включают, как правило, разнообразные по способу формирования и социокультурной конфигурации малые этнографические группы. Основанием для формирования малых групп как структурных единиц крупных этнических образований могут служить такие факторы, как особенности этнической истории, процессы переселения и ассимиляции, длительная изоляция, ситуации межэтнических пограни-чий, конфессиональная и сословно-кастовая идентичность. Как пишет исследователь локальных этнографических групп русского населения Е. Ф. Фурсова, «каждая конкретная этнографическая группа имеет тот “стержень”, вокруг которого она сформировалась» [1, с. 265]. В соответствии с путями и основаниями формирования этнографических групп выделяются обычно и их типы — локальные, этнотерриториальные, этносословные, этноконфессиональные и др. [2, с. 308-346]. Вместе с тем в научной литературе недостаточно, на наш взгляд, обращалось внимание на еще одно основание, «стержень» локального группообразования — хозяйственно-экономическую, профессионально-отраслевую специализацию и соответствующую субкультуру как базу формирования локальных сообществ. Этот вид этнографических групп можно охарактеризовать как локально-профессиональные.

Я. В. Чеснов — один из немногих этнографов-исследователей, кто в своей теоретической модели локальных этнографических групп особо подчеркивал производственно-хозяйственную (в том числе промысловую) специализацию как основу группообра-зования: «.. .Образование этнографических групп связано с внутренними особенностями хозяйственной деятельности крестьянских коллективов. Этому процессу способствуют сословно-феодальные институты, хозяйственные и культурные заимствования, ассимиляция иноэтнического субстрата, сохранение родо-племенных структур. Но все перечисленные обстоятельства только сопутствуют территориально-хозяйственной и локально-культурной тенденции крестьянской жизни» [3, с. 144, 157]. Обсуждая проблему локальных групп, Я. В. Чеснов употребляет термин «территориально-производственный коллектив»: «В современных условиях проблема этнографических групп в ряде стран получила своеобразное звучание как проблема регионализма и фолькло-ризма, в которой в эстетической форме актуализируются территориально-производственные коллективы» [3, с. 159]. Исследователь считает очень перспективным переход в исследованиях с макроуровня, интегрированных характеристик этноса на локальный

уровень, предполагая открытие широкого исследовательского поля в изучении разного типа локальных групп.

Из конкретных историко-этнографических исследований локальных групп следует выделить работу Т. А. Бернштам по поморам Беломорья. Т. А. Бернштам определяет поморов как «специфическую локальную группу севернорусского населения» [4, с. 80]. Автором показано, что поморы по происхождению — этнически неоднородная группа. В ее формировании принимали участие различные этнические элементы: разнородные группы восточнославянского населения, финноязычные группы верхнего Поволжья, аборигенное население Севера (саамы, карелы). Поэтому этнический фактор не мог быть основой сложения поморов. Именно особенности хозяйства и производственной культуры, связанные с морскими добывающими промыслами (прежде всего культурнохозяйственный комплекс мурманских промыслов), стали ядром всей системы локальной культуры и социума поморов, консолидировали группу, сформировали локальную идентичность. Продукция добывающих морских промыслов поморов заняла особую нишу на региональном и всероссийском рынках [4, с. 166]. Т. А. Бернштам констатировала: «Хозяйственный поморский уклад. явился главным объединяющим признаком поморов» [4, с. 80]. Разработанная Т. А. Бернштам модель исследования локальной группы, сформировавшейся на базе добывающего промысла, может быть использована также для анализа локальных групп, структурным ядром которых является тот или иной территориально концентрированный обрабатывающий, производящий промысел.

В исторической, экономической и социологической литературе уже давно исследуется феномен территориальной концентрации однородных производств — как современных индустриальных, так и традиционных — кустарно-промысловых и ремесленных. С 1990-х годов для такого рода феномена территориальной концентрации однородной и смежной производственной активности используется понятие «кластер». Термин впервые теоретически обоснован в работах М. Портера [5]. С тех пор предложено множество различных версий модели кластера1. Обобщая различные определения, можно сказать, что кластер — это территориальная концентрация определенной производственной деятельности, сеть производственных и социальных единиц, принадлежащих к одной отрасли или группе смежных отраслей, единое пространство обмена информацией и навыками, сеть торговых и социальных обменов. Нередко в основе современных индустриальных кластеров лежат районы концентрации того или иного традиционного промысла или ремесла.

В литературе уже обращалось внимание на то, что многие из промышленных кластеров представляют собой не только чисто экономические, производственно-хозяйственные феномены. Нередко кластеры, особенно возникшие и развивающиеся на традиционной промысловой и ремесленной базе, являлись или являются в полной мере также и социокультурными образованиями, локальными сообществами с ярко выраженными чертами единой культуры (собственно производственной и шире — бытовой), локальной идентичностью, общим фондом знаний, представлений и навыков. Формирование ремесленно-промыслового и впоследствии промышленного кластера сопровождается формированием плотного узла локальных социальных связей, коммуникаций, обменов и общего культурного пространства. И эти процессы уже небезынтересны не толь-

1 Обзор концепций промышленного кластера см. в статье Л. С. Маркова [6, с. 102-123].

ко для экономики и социологии, но и для этнографической науки, в особенности для теории локальных этнографических групп. Тот феномен, который в экономике и социологии рассматривается как ремесленно-промысловый или промышленный «кластер», в этнографии может быть описан как локально-профессиональная этнографическая группа или для краткости — «группа-кластер».

Одним из наиболее ярких примеров современных кластеров, возникших на базе традиционных ремесленно-промысловых сообществ, являются итальянские индустриальные округа (дистрикты). Классический регион сосредоточения итальянских индустриальных округов — Terza Italia (Третья Италия), в которую обычно включают центральные и северо-восточные провинции страны. Итальянский индустриальный округ — это территория нескольких смежных поселений, где сконцентрировано множество взаимосвязанных разделением труда и общей инфраструктурой мелких, по большей части семейных предприятий, специализирующихся на выпуске определенной продукции. Предприятия внутри индустриальных дистриктов связаны по сетевому принципу и во взаимных отношениях сочетают тесное сотрудничество и конкуренцию [7, с. 161-187]. В настоящее время в Италии насчитывается до двух сотен индустриальных округов, которые специализируется на таких отраслях, как текстильное производство, производство одежды, обуви, мебели, керамики, ювелирных изделий, музыкальных инструментов, сельскохозяйственной техники, станков и др. Успех социально-экономического развития Италии последних десятилетий связан во многом с инновационным развитием, эффективностью и гибкостью этих сетевых объединений в индустриальных дистриктах.

Историческое исследование итальянских кластеров показывает, что значительная часть из них возникла и развивалась на традиционной ремесленно-промысловой основе. В качестве примеров можно привести такие округа Италии, как Кастельфидардо в области Марке (производство музыкальных инструментов), Прато в области Тоскана (производство шерстяных тканей), Мурано в области Венето (производство художественного стекла), Сассуоло в области Эмилия-Романья (производство керамики), Бас-сано-дель-Граппа в области Венето (производство мебели), Виченца в области Венето (производство ювелирных изделий), Монтебеллуна в области Венето (производство обуви), Манцано в области Фриули-Венеция-Джулия (производство стульев) и др. [8]. Эти кластеры изначально выходили за рамки только производственного феномена. Индустриальные округа, как правило, представляли собой также и социокультурные образования. В основе индустриального округа находилось локальное сообщество, пронизанное густой сетью социальных взаимосвязей, микрогрупп, объединений производственного и непроизводственного характера. Это сообщество отличалось своеобразной локальной культурой и ярко выраженной идентичностью. Традиционные основы кластеров значимы до сих пор. Как пишет отечественный исследователь И. Левин, индустриальные округа как экономические образования «питаются социокультурными потенциями данной местности, данного сообщества», для них характерна «верность традиции, верность культуре данного малого сообщества» [9]. Коллективный фонд знаний, опыта, навыков создает единое информационное пространство традиционного ремесленно-промыслового (а впоследствии индустриального) кластера. Символ локальной идентичности — прежде всего сама продукция и ее знаковое выражение — коллективный товарный бренд, марка. Одним из важных институтов сохранения коллективной идентичности являются очень распространенные в индус-

триальных дистриктах Италии локальные музеи, посвященные местному промыслу/ производству.

В Азии примером региона с ярко выраженными промысловыми кластерами может служить Индонезия. Здесь в отличие от Индии не сложилось развитой системы внутриобщинного ремесла либо же она трансформировалась. Ремесло и промыслы, рассчитанные на широкий рынок, концентрировались в отдельных поселениях и их группах. Эта локальная специализация была особенно характерна для Явы. В тех или иных частях острова сложились промысловые гнезда разных отраслей мелкого производства: кластеры производителей металлических изделий (посуда, домашняя утварь), строительных материалов (черепица и др.), ткачей (разные виды батика), обувщиков (традиционная кожаная обувь), мебельщиков (изделия из ротанга), шляпников (шляпы из пандануса) и др. Большинство промысловых центров включали от несколько сотен до нескольких тысяч семейных хозяйств, занятых в одной отрасли и объединенных между собой разнообразными хозяйственными и социальными отношениями. Индонезийские промысловые кластеры имели черты локального сообщества. Они полноценно функционировали и развивались вплоть до современности. Важным направлением социально-экономической политики правительства этой страны во второй половине ХХ в. стало создание в районах промысловой концентрации так называемых «централей» — государственных центров обслуживания и поддержки мелких производителей. В рамках государственной политики «бапак ангкат» (опекунства; «бапак» — отец, старший, опекун) поощрялся всесторонний симбиоз крупных торгово-промышленных предприятий и мелких традиционных производителей промысловых «гнезд» [10].

Европейская Россия в XVIII — первой трети ХХ в. была регионом, включавшим значительное количество ярко выраженных районов концентрации однородных и смежных обрабатывающих промыслов. Территориальная концентрация промысловой активности, возникновение и усиление промысловых кластеров происходили по мере формирования широкого регионального, национального и евразийского рынков. Можно сказать, что в обозначенный период хозяйственно-экономическое, социальное и культурно-этнографическое пространство Европейской России в значительной степени было структурировано промысловыми кластерами, «гнездами», сгущениями обрабатывающих промыслов.

Феномен территориальной концентрации обрабатывающих промыслов на территории Европейской России не остался незамеченным в зарубежной и отечественной исторической, географической и статистико-экономической литературе. Промысловую «кластеризацию» Европейской России отмечали еще европейские и российские наблюдатели конца XVIII — начала Х1Х в. Так, немецкий историк и публицист Иоганн Петри в 1811 г. писал: «.Нигде не наблюдается такого крайнего смешения городских и сельских промыслов, как в России. В России крестьянин занимается не только земледелием, но по большей части также и другими промыслами; очень часто земледелие играет даже в крестьянском хозяйстве второстепенную роль, а промыслы — главную, так что встречаются даже целые села, состоящие из одних ремесленников» [11, с. 116-117].

Экономист, член Петербургской академии наук, крупный специалист по хозяйственному строю России конца XVIII — начала ХК в. А. К. Шторх отметил одну из важнейших особенностей русского народного хозяйства того времени, заключающуюся в почти полном отсутствии ремесленной работы на заказ. Товары производятся промыс-

ловиками на широкий рынок, на продажу: «Русские ремесленники (в данном случае точнее сказать — промысловики. — И. В), за исключением больших городов, ничего не принимают на заказ, но все изготавливают для продажи: башмаки, туфли, сапоги, кафтаны и другие предметы одеяния, шубы, постели, одеяла, столы, стулья — короче, всевозможные предметы. Все эти вещи ремесленники поставляют купцам, которые и продают их в своих магазинах» [11, с. 78]. Эта особенность российского мелкого производства, его ориентация не на локальный спрос, а на обширный рынок была связана с промысловой «кластеризацией». А. К. Шторх, среди прочего, так описал один наиболее ярких российских промысловых кластеров — Павловский металлический в Нижегородской губернии: «.до 4 тысяч крестьян ... вместе составляли как бы одну фабрику, хотя каждый работал на себя. Они выделывают висячие замки, ножницы, ножи, сабли, ружья, топоры и пр.» [11, с. 117-118]. По наблюдению Шторха, особой насыщенностью специализированными промысловыми районами с массовым производством того или иного вида товара отличалась Московская губерния.

На промысловые округа как особый феномен русского экономического и социального быта обратил внимание немецкий экономист и чиновник, прусский барон Август Гакстгаузен, совершивший в 1843 г. по приглашению правительства Николая I путешествие по различным российским губерниям. В сочинении, написанном по итогам путешествия, Гакстгаузен назвал увиденные им в России промысловые гнезда «промышленными ассоциациями». Этот тип социально-экономической организации он противопоставил цеховому строю западноевропейского ремесла. «Промышленная ассоциация», по Гастгаузену, есть «коренная русская форма ремесленного производства. Целые деревни и местечки заняты сплошь одним и тем же ремеслом. Так, есть целые деревни, которые только шьют сапоги, другие делают только столы или стулья, третьи — горшки и т. д.; одна или несколько семей работают, разделяя между собой труд и имеют свои лавки в больших городах или на ярмарках. Эта форма ремесленной деятельности распространена по всей стране и составляет коренную народную особенность. Русские вообще — способные фабричные рабочие, но дурные ремесленники; они любят ремесленную ассоциацию, но не ремесленную корпорацию» [12, с. 36]. Как и в свое время Шторх, Гакстгаузен отмечал, что локализованные «промышленные ассоциации» ориентированы не на местный рынок и работу на заказ, а на широкий рынок, неизвестного потребителя. Они производят не штучный, а массовый товар в оптовых масштабах, реализуемый через систему ярмарок [12, с. 127]. Гакстгаузен описал некоторые из посещенных им промысловых центров России. Обобщив свои наблюдения, он сделал следующие выводы относительно их внутренней организации: «Таким образом, ремесла развились здесь большей частью целыми общинами, так что, например, все поселяне одной деревни стали башмачниками, поселяне другой — кузнецами, третьей кожевниками и т. д. Это представляет большие выгоды. Так как русские привыкли жить большими семьями, часто в два взрослых поколения, то у них само собой ввелось разделение труда, столь необходимое во всяком фабричном промысле. Члены общины постоянно помогают друг другу капиталом и трудом, делают закупки сообща, равно как и продают обыкновенно вместе. Ремесленные общины отсылают свои товары в города и на ярмарки, и имеют везде свои лавки. Они не образуют замкнутых цехов, как немецкие ремесленные цехи, но совершенно свободны. Каждый член общины свободен заняться общинным ремеслом и бросить его, может выбрать другое, но это случается, однако, редко, так как не может обещать выгоды [12, с. 107-108].

Собственно кластерная теория в экономической науке отчасти складывалась на рассмотрении промысловых территорий России. Один из предшественников теории экономических кластеров, экономист Альфред Маршалл в своей книге «Принципы экономической науки» (1890-1891 гг.) в главе «Концентрация специализированных производств в отдельных районах», приводя многочисленные примеры промыслово-промышленной локализации в экономической истории Англии, констатировал, что территория современной России также насыщена районами концентрации однородных производств. «В России, — по наблюдению А. Маршалла, — разрастание семейной группы до размеров деревенского поселения часто порождает возникновение локализованного производства, причем там существует множество деревень, каждая из которых производит лишь один вид продукции или даже только одну его часть» [13, с. 349]. Первичный толчок к формированию в том или ином месте локализованного производства Маршалл объяснял воздействием природных факторов, которые в дальнейшем развитии подкрепляются фактором концентрации знаний и навыков и относительной легкостью обмена ими внутри сложившегося кластера: «Когда какое-либо производство выбрало для себя местонахождение, то вероятнее всего, что оно будет оставаться там долго, поскольку уж очень велики выгоды, извлекаемые людьми, принадлежащими к одной квалифицированной профессии, из близкого соседства друг с другом. Тайны профессии перестают быть тайнами, но как бы пронизывают всю атмосферу, и дети бессознательно познают многие из них. если один предложил новую идею, ее подхватывают другие и дополняют собственными соображениями, и она, таким образом, становится источником, в свою очередь порождающим новые идеи» [13, с. 352]. По мере усиления специализации, констатирует А. Маршалл, внутри округа возникают вспомогательные производства, снабжающие основное материалами и инструментами, организуя для него средства сообщения [13, с. 352]. Теоретическая модель А. Маршалла помогает описать и проанализировать промысловые кластеры Европейской России в исследуемый период.

Одним из первых отечественных авторов, кто теоретически осмыслил феномен промысловой концентрации в России, был экономист и историк А. К. Корсак. В своей работе 1861 г. А. К. Корсак в качестве распространенного феномена экономического быта России назвал «центры однородной домашней промышленности», т. е. промыслов. В России, констатирует Корсак, в условиях отсутствия монополии городов на занятие обрабатывающими производствами и при относительной неразвитости локальных рынков, сформировались специализированные районы нецеховых промыслов, ориентированных на широкий, а не местный спрос (вплоть до общестранового и международного) — оптовый рынок. Корсак этот феномен промышленного быта России так и назвал — «оптовые ремесла» [14, с. 121]. Менее развитые технологически, в отличие от западноевропейского городского корпоративно-цехового ремесла, отечественные сельские промыслы отличались большими объемами производимой продукции, выводимой на рынок через посредство торговой системы. Центры «оптового ремесла» той или иной отрасли формировались в наиболее удобных для оптового сбыта местах («лежащие на больших дорогах»), обычно за пределами административных городов. Особенно активизировался этот процесс, по мнению Корсака, с XVII в., после Смутного времени, по мере территориальной стабилизации населения. Целые поселения и их группы «занялись производством какого-либо ремесла: жители одних сделались кожевниками, другие ткачами, третьи красильщиками, тележниками, кузнецами и т. п.

Все почти главные отрасли тогдашней немногосложной промышленности рассеялись по селам и деревням; некоторые утвердились в городах, благоприятствуемых выгодным положением». Корсак очень четко обозначил основные признаки того, что мы назвали «промысловым кластером»: «Жители привыкали к новым занятиям, околоток их приобретал известность, купцы обращались главным образом к ним. Промысел делался наследственным, и целые поколения занимались им по преданию» [14, с. 118-119]. Таким образом, промысловое гнездо, как обобщенно описал его А. К. Корсак, характеризуется приверженностью жителей локуса к определенному промыслу как основному занятию, превращением этого промысла в наследственный, известностью данного промыслового центра как производящего ту или иную категорию товара со специфичными характеристиками (возникновение «бренда» и промысловой идентичности), формированием торгового канала по выводу массовой продукции гнезда на широкий рынок.

Среди авторов, которые уделяли особое внимание феномену и причинам концентрации, «кустования» мелких производящих промыслов, был известный русский экономист и географ В. П. Безобразов. На основании собственного полевого материала из различных регионов Центральной промышленной области и обобщения опубликованных источников он выявил и разносторонне охарактеризовал несколько ярко выраженных промысловых районов центрально-промышленной области [15; 16]. В. П. Безобразов отмечал, что «на всем пространстве этой области. кустарные промыслы обыкновенно сгущались гнездами под влиянием весьма разнообразных исторических и местных обстоятельств, часто даже случайных и личных» [15, с. 32]. В своих характеристиках этих гнезд (великосельского льноткацкого, ростовского огороднического, уломского гвоздарного, павловского стале-слесарного и др.) автор не ограничивался экономическими, производственными характеристиками, но уделял также большое внимание особенностям социальных отношений внутри промысловых гнезд и специфике отдельных элементов локальной культуры, связанной, как правило, с ведущим промыслом.

С 1870-х годов в правительственных, научных и общественных кругах России при характеристике мелких промыслов и их локальной концентрации широко использовалось понятие «кустарная промышленность». По краткому и точному определению П. Б. Струве, кустарная промышленность — «технически-ремесленное производство на широкий рынок» [17, с. 430], что соответствует «оптовому ремеслу» Корсака. Проводилось значительное количество индивидуальных и коллективных исследований мелких обрабатывающих производств деревни и города («кустарных промыслов»). При этом в поле зрения попадали как рассеянные обрабатывающие промыслы, так и локально концентрированные, образующие кластеры в несколько сотен и тысяч производящих хозяйств одной или нескольких смежных отраслей. Большое количество материалов по промысловым кластерам России собрала и опубликовала созданная в 1872 г. при Министерстве финансов Комиссия для изучения кустарных промыслов. Особо ценным результатом деятельности Комиссии являются детальные монографии об отдельных промысловых центрах [18]. В конце ХК — начале ХХ в. фактическим продолжением этих работ стали исследования и публикации специалистов Отдела по исследованию мелкой промышленности при Министерстве земледелия и государственных имуществ (с 1905 г. — Главное управление землеустройства и земледелия) [19]. Значительное количество публикаций по материалам региональных исследований промысловых центров подготовлено и издано губернскими земствами и другими местными исследователями [библиографию этих работ см.: 20; 21; 22]. Важные обобщения материалов и

исследований по «кустарной промышленности» осуществлены в начале ХХ в. в работах

А. А. Рыбникова [23; 24].

В статистико-экономической литературе 1920-х годов в отношении районов концентрации промысловой, мелкой промышленности широко использовалось понятие «гнездо». Это слово приобрело терминологический характер и отчасти было аналогично современному термину «кластер». Так, в конце 1929 — начале 1930 г. прошла Всесоюзная перепись мелкой промышленности. Ключевой моделью сбора данных и их обработки стала модель «гнезда». Под термином «гнездо» разработчики переписи понимали «скопление в пределах отдельного населенного пункта или группы смежных поселений не менее 50 промзаведений и промысловых хозяйств ремесленников, товаропроизводителей и домашников, занятых в однородном промысле или группе промыслов, связанных между собой разделением труда» [25, с. X]. По данным переписи, в СССР было выявлено 3175 промысловых «гнезд». Большая их часть была сосредоточена в Европейской части России. Результаты переписи показали, что около четверти всех субъектов мелкой промышленности (семейных мастерских, небольших несемейных заведений) входили в состав таких «гнезд», размещались в районах промысловой концентрации. Причем для многих видов производств эта концентрированная форма размещения «в гнездах» была основной. В массе своей «гнездовые производства» — это производства предметов широкого потребления. Гнезда, как констатировали организаторы переписи, обычно базируются на местном сырье и располагают подготовленной рабочей силой [25, с^Г]. Размеры гнезда могли быть разными: от нескольких десятков до нескольких тысяч хозяйств [26, с. XXXI]. Внутри некоторых крупных групп были выделены более мелкие, которые, как правило, специализировались на той или иной разновидности продукции в рамках общего «гнездового» направления. В опубликованных материалах переписи даны основные социально-экономические характеристики каждого выявленного промыслового «гнезда». «Гнезда» названы по ведущему промысловому населенному пункту на его территории [27]. Географическое размещение по состоянию на 1926-1927 гг. двадцати наиболее мощных промысловых концентраций представлено в «Атласе промышленности СССР» [28, карты № 34-38].

Из современных работ историков большой вклад в изучение промысловых центров Европейской России внесли исследования Я. Е. Водарского, результаты которых отражены в двух монографиях — «Промышленные селения центральной России в период генезиса и развития капитализма» [29] и «Сельские кустарные промыслы Европейской России на рубеже ХК-ХХ столетий» (последняя — совместно с Э. Г. Истоминой) [30]. В первой из указанных монографий описано нескольких десятков кустарно-промысловых и фабричных селений центрально-промышленной области Европейской России. Приводимые данные охватывают период от XVII до второй половины ХК в. По результатам исследования представлена обобщающая модель эволюции промысловых сел и формирования на их основе промышленных, фабричных и отхожих поселений [29, с. 198-202]. В совместной монографии Я. Е. Водарского и Э. Г. Истоминой, посвященной кустарным промыслам, представлены основные статистические данные по 4152 промысловым селениям и даны краткие описания наиболее распространенных промыслов и их центров (история формирования, численность занятых, технологии, производимая продукция и др.). Понятие «промысловый центр» является основным для авторов. Критерии для выделения «промыслового центра» — определение того или иного селения специалистами конца Х!Х — начала ХХ в. как «пункта концентрации» промысла

со «значительным числом промышленников» или статистическая фиксация в данном селении наличия не менее 10 дворов, занятых одним промыслом [30, с. 9].

Важное место в изучении «гнезд» промысловой концентрации и их эволюции занимает монографическое исследование К. Н. Тарновского [31]. К. Н. Тарновский выделил четыре уровня территориальной концентрации промысловой мелкой («кустарной») промышленности: кустарно-промысловые полосы, зоны, районы и центры кустарной промышленности. Понятия кустарно-промыслового «района» и «центра», которые автор определил как «стабильные территориальные комплексы. значительные сгущения какого-либо одного специализированного производства или нескольких смежных с ним производств», ближе всего к нашему понятию промысловой группы-кластера [31, с. 20, 120-121]. Автор дал характеристику географического размещения промыслов, осуществил количественную оценку их производственной мощности, представил описание технологической и экономической стороны промысловых районов и центров. Значительная часть монографии посвящена анализу правительственной и земской политики и практики в отношении промыслово-кустарных центров и мелкой промышленности в целом. Прослежены основные пути эволюции районов концентрации мелкой промышленности. При этом социокультурной составляющей гнезд мелкой промышленности внимания почти не уделено.

Таким образом, в исторической, географической и статистико-экономической литературе уделялось значительное внимание промысловым «гнездам», «районам», «центрам», т. е. промысловым кластерам в принятой нами здесь терминологии. Но следует отметить, что упор в этих исследованиях делался на хозяйственно-экономических, производственных, экономико-политических аспектах феномена промыслового кластера. В социокультурном плане феномен не получил должного освещения в научной литературе. Этнографы, специалисты по материальной культуре и народному искусству занимались исследованием традиционных технологий производящих, особенно художественных промыслов [подробную библиографию см.: 30, с. 311-329]. Но районы концентрации промыслов, промысловые кластеры практически не описывались как локальные сообщества со своей идентичностью, нередко с групповым эндо- и экзоназванием, как район концентрации определенного культурного опыта, производственной и бытовой культуры, интенсивных материальных и информационных обменов. Так, например, в обобщающей коллективной монографии «Русские» в главе «Этнографические группы русского народа» из локальных групп, сложившихся на промыслово-профессиональной основе, названы только ягутки (ягуны) и гагары, связанные по происхождению с бурлацким промыслом. В главе «Традиционная земледельческая и промысловая культура» не уделено внимания обрабатывающим промыслам и их локальным центрам. В главе «Народное искусство и народные художественные промыслы» не осмыслены соответствующие промысловые центры как локальные группы [32].

пути и факторы формирования промыслового кластера

В настоящей статье исследуется возможность интерпретации районов концентрации того или иного промысла как локальных этнографических групп и разрабатывается обобщающая модель промысловых групп-кластеров. Наша гипотеза заключается в том, что многие гнезда мелкой промышленности (промысловые кластеры) приобрели со временем характер локальных этнографических групп. Признавая кластер за ло-

кальную этнографическую группу, мы, с одной стороны, подчеркиваем факт сформировавшейся особой промысловой (промышленной, производственной) субкультуры в данном локусе, с другой стороны — факт наличия сети интенсивных социальных связей разного типа, пронизывающих и интегрирующих группу, элементы общей бытовой культуры и локальной идентичности, основанной прежде всего на образах промысловой специализации территории и населения. Разработав обобщенную модель этнографической «группы-кластера», в дальнейшем предполагается развернуть ее в серию микромонографий, посвященных аналитическому описанию отдельных промысловых «групп-кластеров» Европейской России.

Нас интересуют случаи, когда тот или иной локально концентрированный обрабатывающий промысел и шире — промысловая субкультура — становились «стержнем», основной причиной локально-этнографического группообразования. При этом понятно, что далеко не все промысловые кластеры мы можем назвать окончательно сформировавшимися локальными этнографическими группами. Часто можно говорить только о тенденциях такого процесса. Как правило, локальное этнографическое группообразование происходило на базе наиболее технически развитых обрабатывающих промыслов, требующих особого мастерства, системы традиционных навыков и обучения. В этом случае промысловые концентрации были особенно устойчивы, что, в свою очередь, коррелировалось с более устойчивыми социальными структурами, более «плотным» строением социальной сети кластера. Нередко к основному, «промысловому» «стержню» локально-этнографического группообразования добавлялись и другие — особенно часто, как увидим ниже, — «стержень» конфессиональный, что еще более усиливало «несущие конструкции» группы-кластера.

Как было сказано выше, перепись 1929 г. выявила в СССР 3175 гнезд мелкой промышленности (промысловых кластеров), из которых большинство приходилось на Европейскую часть России. Конечно, далеко не все из них можно считать сформировавшимися локальными этнографическими группами. В настоящие статье мы опираемся в основном на данные по следующим промысловым кластерам, которые можно охарактеризовать как локальные этнографические группы (или несколько смежных и близких групп): павловский слесарно-металлический, краснораменский металлический, семеновский деревообрабатывающий, лысковский металлический, безводнинский металлический, катунский кожевенный, богородский кожевенный, мурашкинский кожевенный (все — Нижегородская губерния), великосельский льноткацкий, бурмакинский слесарный, романово-борисоглебский овчинно-шубный, ростовский огороднический (все — Ярославская губерния), красносельский ювелирный, молвитинский шапочный (оба — Костромская губерния), устьянский роговый (Вологодская губерния), важский смолокуренный (Архангельская губ.), кимрско-талдомский обувной (Тверская губерния), уломский гвоздарный (Новгородская губерния), великорецкий льнопромысловый (Псковская губерния), охтенский деревообрабатывающий (Санкт-Петербург), звенигородский мебельный, звенигородский часовой, сергиево-посадский игрушечный, ткаческий Гуслицы (все — Московская губерния), вязниковский иконописный (Владимирская губерния), тульский металлический (Тульская губерния), поимский кожевенно-обувной (Пензенская губерния), рыбно-слободской ювелирный (Казанская губерния).

Пути формирования промысловых кластеров могли быть разными. В каждом конкретном случае возникновение определялось сочетанием случайного стечения обстоя-

тельств и совокупности объективных факторов. Такими объективными факторами могли выступать: 1) неблагоприятные условия ведения сельского хозяйства, вынуждавшие население искать источник средств существования в ориентированном на рынок обрабатывающем промысле; 2) наличие локальной сырьевой базы для развития промысла или возможности доставки сырья с других территорий; 3) удобные пути сообщения, транспортно-коммуникационная инфраструктура, обеспечивающие подвоз сырья, сбыт продукции, доставку продовольствия и предметов потребления из других регионов; 4) наличие внешнего спроса на продукцию промыслового кластера и торговых каналов для его удовлетворения. Та или иная технология, навык и знание как своего рода ядро промысловой субкультуры могли в данной местности оказаться и случайно, но формирование на основе этого ядра полноценного промыслового кластера всегда было обусловлено конкретной конфигурацией указанных объективных факторов. Всякий раз, когда мы имеем дело с промысловым кластером, необходимо реконструировать эту конфигурацию, степень значимости тех или иных факторов его формирования.

Достаточно важным фактором, стимулирующим население к промысловой специализации, был недостаток земельных ресурсов или плохое их качество. Так, например, в центре шапочного промыслового кластера — с. Молвитино Буйского уезда Костромской губернии — на одну душу приходилось лишь 1 дес. земли включая усадьбу [33, с. 71]. У крестьян Рыбной слободы Лаишевского уезда, центра ювелирного промысла, пахотной земли почти не было, только сенокосы [34, с. 37]. При скудости пахотных ресурсов наличие локальной сырьевой базы — доступных железной руды, леса в качестве материала и топлива, глины, камня, продуктов животноводства и другого сырья — становилось серьезным стимулом к переориентации населения на промысловые занятия как основной фокус его хозяйственной системы.

Фактор доступности транспортно-торговых путей являлся одним из ключевых в процессе формирования промыслового гнезда. В качестве яркого примера можно привести село Павлово — центр нижнеокского слесарно-металлобрабатывающего кластера. Павлово издавна находилось на пересечении водных и гужевых коммуникаций. Это обстоятельство, а также близость Нижегородской ярмарки обеспечивали, с одной стороны, подвоз сырья и продовольствия, с другой — удобный сбыт продукции павловского промысла. Становлению и развитию Уломского металлообрабатывающего кластера в Череповецком уезде во многом способствовало нахождение его на водных путях волго-балтской системы. Волжский торговый путь был мощнейшим фактором формирования целого ряда приволжских промысловых кластеров (кимрско-талдомский обувной, бурмакинский металлообрабатывающий, красносельский ювелирный, семеновско-городецкий деревообрабатывающий и др.). Ключевым фактором формирования целой грозди промысловых кластеров к востоку от Москвы была близость и доступность огромного московского рынка.

При достаточно сформировавшейся транспортной инфраструктуре и концентрации промысловых знаний и навыков фактор доступности локального сырья терял свою критичность. Многие сложившиеся промысловые кластеры (например, тульский, уломский, павловский и др.) перешли на привозное сырье и продолжали успешно развиваться. Как заметил А. Корсак, «истощались леса, истощались рудники; но жители, привыкшие к своим старинным занятиям, не покидали их, и начинали приобретать материалы покупкою. Следы происхождения ремесла терялись, но оно тем не менее оставалось господствующим в известной местности» [14, с. 121].

Собственно промысловая технология и шире — целая промысловая субкультура — при благоприятном стечении указанных факторов могла постепенно развиться из домашнего потребительского производства, ориентированного первоначально только на удовлетворение нужд своего хозяйства и семейного быта. Содействие этому пути возникновения и концентрации промысла могли оказать и внешние, привнесенные обстоятельства. Так, в крепостной период в развитии крестьянских промыслов были особенно заинтересованы владельцы крупных оброчных поместий. Центры многих мощных промысловых кластеров выросли как раз на месте оброчных помещичьих сел. Как отмечал М.И. Туган-Барановский, дворяне, владельцы оброчных нечерноземных имений, были самыми энергичными защитниками свободы крестьянских промыслов и торговли. Размер оброка непосредственно зависел от зажиточности крестьян, которая в Нечерноземье определялась прежде всего степенью развития промыслов и торговли. Крупные фабриканты и купцы, наоборот, выступали против свободы промыслов, рассматривая промысловых крестьян как своих самых опасных конкурентов. В царствование Екатерины II центральная власть в этом вопросе определенно и энергично поддержала дворян и, следовательно, свободу крестьянской торгово-промышленной деятельности. С этого времени формирование промысловых гнезд приобрело дополнительный импульс [11, с. 108-111]. Большое позитивное влияние на отечественные промысловые центры оказал протекционистский таможенный тариф 1822 г., произведший, по выражению И. С. Аксакова, «переворот в промышленном быту» [35, с. 13]. Николаевскую эпоху М. И. Туган-Барановский назвал «эпохой расцвета нашей кустарной промышленности» [11, с. 275]. В это время промысловые кластеры, можно сказать, окончательно структурировались.

Внутривотчинная политика поощрения промысловой активности выражалась, в частности, в ознакомлении крестьян с новым промыслом или совершенствовании существующего крестьянского мастерства путем отправки в обучение или приглашения в поместье опытных мастеров со стороны. Таким путем, в частности, развивались звенигородский мебельный, богородский кожевенный, кимрский обувной, бурмакинский кузнечно-слесарный и другие кластеры.

Влияние казенных, помещичьих и купеческих мастерских, фабрик и заводов на становление и развитие промысловой деятельности среди крестьян и горожан, переход промысла из крупного заведения в промысловую избу, мелкую крестьянскую мастерскую подробно проанализированы в «Русской фабрике.» М. И. Туган-Барновского [11]. Этот автор особенно настаивал на том, что крупное предприятие стало школой мастерства для мелко-промысловой активности. Так, например, на развитие павловского слесарно-металлического промыслового кластера большое влияние оказал завод, устроенный графом Шереметевым в середине XVIII в. (закрылся в 1770 г.). В середине XIX в. совершенствованию этого промысла способствовали фабриканты Канапль и Кондратов. Казенные тульские металлообрабатывающие заводы оказали всесторонне воздействие на развитие тульского промыслового кластера. Уральские горные заводы спровоцировали в своей округе возникновение целой грозди промысловых кластеров разного направления [11, с. 243-284]. На совершенствование льняного ткачества в великосельском промысловом округе большое влияние оказала основанная помещиками с. Великого Яковлевыми передовая по технологии того времени фабрика льнопрядения и ткачества, просуществовавшая семь лет [36, с. 672-673]. Подобных примеров множество. Впоследствии многие крупные заведения, которые способствовали возникновению

промысла, будучи «школой мастерства» для мелких промысловиков, были уничтожены конкуренцией своих «учеников». Сформировавшаяся мощная промысловая «гроздь» мелких хозяйств (кластер) была способна выдавать массовую продукцию на широкий рынок по более дешевой цене и сопоставимого качества. В свою очередь, новые крупные заведения предпринимательского типа могли вырастать уже на базе промыслового кластера, на его производственной и социокультурной почве, в тесном симбиозе с «гроздями» мелких семейных и несемейных мастерских. Тем самым начинался новый цикл взаимовлияния крупного и мелкого секторов кластера. К вопросу взаимного влияния и симбиоза крупного и мелкого секторов в рамках кластера мы еще вернемся ниже.

Таким образом, синергетический эффект ряда факторов, привходящих обстоятельств и случайных событий приводили к возникновению, территориальному сгущению и экспансии промыслового кластера. Достигнув определенного размера, массы и плотности, кластер с его промысловой субкультурой начинал создавать из окружающего населения на своей периферии новых промысловиков, формировать смежные промыслы и притягивать рассеянных мастеров соответствующей кластерной специализа-ции.2 В кластере постепенно создавалось единое пространство промысловых знаний и навыков, мастеровая среда, производственные единицы разного размера с хозяйственными связями между ними и соответствующая торговая сеть, обеспечивающая вывод на рынок создаваемой в кластере продукции. Кластер как своего рода «горизонтальная» фабрика создавал эффект масштаба, за счет чего имел возможность выдать на рынок большую массу продукции разнообразного ассортимента и соответственно завоевать и удержать свою рыночную нишу. Параллельно с хозяйственно-промысловой концентрацией формировались плотная социальная сеть, локальное промысловое сообщество, соответствующая культурная среда и идентичность.

Многие сформировавшиеся промысловые кластеры представляли собой в социально-экономическом и демографическом плане довольно мощные образования. Сотни и тысячи семейных и более крупных промысловых заведений, сконцентрированных на территории кластера (как правило, нескольких смежных волостей), давали огромный объем продукции. Для примера можно привести такие данные: великосельский льнообрабатывающий кластер в первой половине 80-х годов XIX в., объединявший около 15 тыс. человек (5 тыс. в с. Великом и 10 тыс. в окружающих селениях), производил в совокупности продукции на 6 млн руб. в год [16, с. 310-316]; в этот же период уломский металлообрабатывающий промысловый кластер объединял жителей примерно 200 селений и производил продукции на 3 млн руб. в год [15, с. 164-165]; павловский кластер, состоявший примерно из 150 селений, в эти же годы выдавал на рынок продукции на 2 млн руб. [16, с. 205]; бурмакинский металлообрабатывающий промысловый кластер включал 42 селения (в округе около 5 верст вокруг с. Бурмакино) с 2 тыс. жителей и выдавал продукции на сотни тысяч рублей в год [16, с. 323-327]; ростовский промысловоогороднический кластер включал 55 селений с 17 тыс. человек, производя продукции (цикорий, зеленый горошек, овощи, аптекарские травы и продукты их переработки) на сотни тысяч рублей [38, с. 53-54]; кимрский обувной промысловый кластер на рубеже XIX-XX вв. включал около 10 тыс. человек (9 волостей) и ежегодно производил продукции на 3,5 млн руб. [39, с. 49]; сергиево-посадский игрушечный кластер в этот же период

2 В исследовании К.Н. Сербиной, например, приведены показательные сведения о переселении «мастеровых и промышленных людей» из разных городов и сел в павловский приокский промысловый округ [37, с. 74-75].

включал около 2 тыс. мастеров и производил в год продукции на 500 тыс. рублей [39, с. 73]. Здесь приведены данные только по наиболее крупным кластерам, но сама модель и направление эволюции были схожи у большинства промысловых гнезд.

внутренняя хозяйственная и социальная структура группы-кластера

Как правило, в каждой сложившейся локальной группе-кластере доминировал ярко выделяющийся производственный и торгово-коммуникационный центр, формирующий вокруг себя промысловую периферию. Таким центром выступало крупное село или малый город. Центр группы-кластера — место концентрации товара, формирования крупных партий, место сортировки по типам, качеству. Он обеспечивал сбыт изделий кластера, снабжал материалами и инструментами, часто осуществлял важнейшую часть производственных функций. В центре, как правило, были сосредоточены наиболее умелые мастера и наиболее крупные мастерские промыслового кластера. В центральном поселении, образующем каркас промысловой субкультуры, сходились и завязывались в узлы все производственные, торговые и социально-коммуникационные нити группы-кластера. Это был также духовный и религиозный центр промысловой локальной группы. В особо крупных кластерах наряду с основным центром формировались также подчиненные ему периферийные центры с особой смежной специализацией.

Изучение групп-кластеров тесно связано с вопросом взаимодействия относительно крупных, функционально городских поселений с их сельской (но не обязательно земледельческой) периферией. Здесь мы выходим на вопрос структурирования поселенческого пространства, на реальные территории, в которых организована хозяйственная, социальная и культурная жизнь. В пространстве группы-кластера собственно тип земледельческой общины как хозяйственно-социальной единицы отходил на периферию социального взаимодействия и организации жизненного пространства. Таким образом, кластерные пространства, не обязанные совпадать ни с административными границами уездов и губерний, ни с границами сельских и городских поселений, могут стать более адекватными реальности объектами изучения, чем формальные общинные или административные единицы. Например, о хозяйственном единстве центра промыслового кластера (Богородский кожевенный кластер Нижегородской губернии) и его неразрывности с периферией пишет один из исследователей из Кустарной комиссии: «Район промышленного и торгового влияния Богородского очень обширен; но ближайшим образом с богородской промышленностью связана промышленность его окрестностей приблизительно 10-12 верст в окружности. Эта промышленная окрестность представляется как бы продолжением самого Богородского; вот почему, говоря о Богородском, непременно придется говорить также и его окрестных селениях» [40, с. 2421]. Естественно, что в рамках промыслового пространства, организованного центральным селом, все хозяйственные, а во многом и социальные, и духовно-культурные связи строятся вокруг ведущего промысла, его организации, порождаемого им взаимодействия внутри и за пределами группы.

Единство пространства кластера, как правило, было связано с формировавшимся внутри него потоварным (один вид продукции производится от начала до конца в одной мастерской) и пооперационным (продукт в ходе его изготовления проходит через несколько мастерских, каждая из которых выполняет свою часть производственных

операций) разделением труда. Зачастую те или иные мастерские, целые поселения и даже их группы внутри кластера специализировались на определенном ассортименте продукции в рамках общей отраслевой специализации промыслового гнезда. Так, относительно потоварного разделения труда в павловском кластере наблюдатель отмечал: «Каждый дом или мастерская производят только определенный род изделий и даже только определенной категории и сорта» [16, с. 175]. Потоварное разделение труда — специализация внутри кластера снижала напряженность внутренней конкуренции и позволяла вывести на рынок широкий ассортимент продукции в рамках той или иной товарной группы, что, в свою очередь, усиливало мощь гнезда в данной рыночной нише. Пооперационное разделение труда могло быть простым и сложным. В бурма-кинском металлообрабатывающем кластере часть мастеров была кузнецами (первичная стадия изготовления продукта), часть — слесарями (конечная стадия). Этим и ограничивалось пооперационное разделение труда. В качестве яркого примера сложного пооперационного разделения труда можно привести охтенский промысловый деревообрабатывающий кластер, где, как отмечал наблюдатель, отдельные изделия «проходят по крайне мере через 20-30 рук, пока они выйдут на рынок» [41, с. 1-10]. Дробное пооперационное разделение труда позволяло оттачивать мастерство и повышать качество производимых изделий. Обычно каждый кластер сочетал пооперационное и потовар-ное разделение труда. В том же бурмакинском кластере, например, пооперационные «связки» кузнецов и слесарей специализировались на той или иной категории металлических изделий.

Связанные разделением труда, промыслы формировали хозяйственно-производственные цепочки внутри кластера, обеспечивая в то же время его единство. Так, например, богородский и катунский промысловые кластеры представляли собой целую гроздь смежных кожевенных промыслов [40, с. 2438-2470; 42, с. 2513-2551]. Как выразился исследователь богородского промыслового гнезда, село Богородское «представляет собой один огромный кожевенный завод с непрерывающейся деятельностью» [40, с. 2438-2439]. Однако это был особого рода «завод» — «горизонтальный», «сетевой» с сотнями хозяйственных единиц разного типа, связанных между собой социально-производственными обменами. Один из наблюдателей, характеризуя семеновский деревообрабатывающий промысел (Нижегородская губерния), писал: «Эта сложная и широко раскинутая сеть взаимного обмена и разделения труда охватывает тысячи селений обширного района, представляя по зимам картину общей лихорадочно-оживленной деятельности» [31, с. 57]. Упомянутая наблюдателем социально-хозяйственная «сеть» промыслового кластера делала его целостной, единой системой.

Когда не отдельные мастерские, а целые селения и их группы сосредотачивались на производстве того иного вида продукции, внутри макрокластера формировались узкоспециализированные микрокластеры. В одном из самых крупных — павловском металлообрабатывающем гнезде (в 80-х годах XIX в. он занимал территорию, по форме напоминающую трапецию со сторонами в 40 и 60 верст, и включал более 150 селений [43, с. 1]) — четко выделялись микрокластеры со своими центрами. Само Павлово и окружающие деревни специализировались по большей части на производстве замков, в округе с. Вача производились столовые и ремесленные ножи, в округе с. Ворсма изготавливали перочинные ножи, а Тумботинская волость монополизировала производство ножниц [39, с. 33]. Тем не менее для всех микрокластеров в составе большого павловского кластера с. Павлово выступало как ключевой центр мастерства, сбыта

промысловых металлических изделий, приобретения жизненных припасов и вообще как центр коммуникации, каждый понедельник собиравший большинство мастеров и торговцев всей павловской округи [16, с. 141]. В кимрском обувном кластере выделялось два микрокластера — собственно Кимры и ближайшая округа, где промысловики специализировались на производстве сапог и туфель, и село Талдом с округой, где преобладало изготовление башмаков. Однако Кимры имели значение главного центра для всего обувного кластера, расположившегося в юго-восточной части Тверской губернии [31, с. 92-93]. В семеновском деревообрабатывающем кластере сформировались два функционально связанных специализированных микрокластера — токарно-посудный (Богоявленская и соседние волости) и по окрашиванию посуды Хохломская и соседние волости). В бурмакинском промысловом кластере параллельно развивались смежные кузнечная и слесарная промысловые специализации [15, с.323-327].

В ряде случаев промысел центрального села кластера был функционально связан со смежными промыслами деревенской периферии. Так, в катунском промысловом кластере сочетались два связанных промысла: кожевенный и зависимый от него клееварный. Кожевенный концентрировался в основном в самом с. Катунки, а клееварный развивался в окружающих деревнях на основе мездры, побочного продукта катунского кожевенного дела [42, с. 2513-2551]. Периферийные селения красносельского ювелирного кластера специализировались на выжигании угля, необходимого в качестве топлива в ювелирном деле. Смежный угольный промысел сформировался и в уломском металлообрабатывающем кластере [15, с. 164-165].

В некоторых кластерах сложился равноправный симбиоз между производящим и торговым промыслами. Такая связка наблюдалась, например, между вязниковским иконным и офенским торговым промыслом [44, с. 74-75]. Аналогичные отношения сформировались между красносельскими ювелирами и местными торговцами вразнос, которые распространяли продукцию кластера на огромном пространстве Европейской России, Сибири и Средней Азии [45, с. 2027-2028].

Такого рода примеров формирования смежных промыслов, потоварного и пооперационного разделения труда и связей между хозяйственными единицами внутри кластера можно привести много, практически по каждому промысловому гнезду.

Среди кластеров были и полипромысловые гнезда, специализирующиеся на двух и более промыслах, не связанных технологическими цепочками и выводящих на рынок совершенно разные категории продукции. Нередко сочетание промыслов в полипро-мысловом кластере проходило по гендерным линиям. Так, например нижнекамский рыбнослободской промысловый кластер (центр — с. Рыбная слобода) сочетал специализацию на преимущественно мужском ювелирном и женском кружевном промыслах [34, с. 37]. В вязниковском промысловом кластере ^олуй, Мстера, Палех) основной, преимущественно — мужской, иконный промысел сочетался с женским строчевыши-вальным [44, с. 72-79].

Структура каждого кластера имела свою внутреннюю динамику, повергаясь эволюционным и циклическим трансформациям. В кластер, с его промысловой субкультурой, могли втягиваться новые поселения с периферии, внутри происходило новое разделение труда, усиление специализации отдельных поселений и их групп. Группа-кластер в своих изменениях испытывала двойственные, разнонаправленные силы — расширения и замыкания в своих границах, колеблясь между этими двумя тенденциями. С одной стороны, действовали мотивы расширения круга участников производства с

целью увеличения массы товара, выделения новых вспомогательных отраслей, с другой стороны — проявлялось стремление к замыканию в существующих границах ради ограничения излишней конкуренции. Этот мотив замыкания промысла ярко проявлялся, например, у промысловиков-металлообработчиков с. Безводного Нижегородской губернии: «Замечательно то, что жители Безводного до сих пор тщательно скрывают свое мастерство от соседних крестьян. Не один раз они пытались сделать приговор в волостном правлении, чтобы передавшего это мастерство в другое селение подвергнуть наказанию; так как этой формальности им не удалось достигнуть, то приговор как бы нравственно тяготеет на каждом из них, в силу чего они не выдают своих дочерей за женихов соседних деревень и, насколько возможно, не берут оттуда девушек в замужество» [46, с. 2403-2404]. Здесь можно отметить стремление использовать ограничение брачного круга как способ воспрепятствовать распространению промысла. Однако, как отмечает наблюдатель, промысел все же выходил за установленные пределы — распространяясь, в основном, по линиям родственных связей [46, с. 2403-2404]. О закрытости группы-кластера вовне в том, что касается мастерства и других сторон жизни, сообщает исследователь промыслового с. Богородского А. Карпов: «О недоверчивости и несообщительности богородских обитателей мне приходилось слышать еще в Казани и в Нижнем, когда я только собирался ехать в Богородское и мне случалось говорить о нем с людьми, знакомыми с какой-либо стороной его жизни. Эту недоверчивость вскоре пришлось вполне изведать на деле: нигде мне не приходилось добывать нужные сведения с таким трудом и такими уловками, как в Богородском. Только случайно, часто шпионнически удавалось узнать что-нибудь верное, все мне лгали самым бесцеремонным образом. Несколько раз я собирался совсем уехать из Богородского, отчаявшись узнать в нем что-либо верное» [40, с. 2469]. В целом можно констатировать, что на каждом конкретном этапе эволюции кластера преобладали тенденции расширения или замыкания его в своих границах.

Уже сформировавшийся кластер мог перейти на смежный промысел как основной или радикально поменять отраслевую специализацию из-за существенно изменившихся условий сбыта. Павловский металлообрабатывающий кластер в рамках того же «металлического» направления постепенно переходил от оружейного производства к производству замков и ножей. Село Молвитино Костромской губернии более радикально поменяло свою специализацию: до XVII в. это был центр железорудной промышленности, а в XVIII в. село становится крупнейшим центром шапочного промыслового куста. Село Великое Ярославского узда в XVIII в. осуществило переход от железоделательного центра к центру крупнейшего — всероссийского — льнообрабатывающего промыслового кластера. В таких случаях, как правило, общий промысловый фокус локальной культуры и хозяйства изначально промышленного поселения сохранялся. Группа-кластер оставалась группой-кластером, несмотря на смену отраслевой специализации. И даже при полной победе крупной индустрии, как, например, это случилось в основных ткацких центрах Центральной России, социокультурные основы локальных промысловых групп сохранялись. Известны случаи, когда при кризисе, распаде крупных форм «кластерники» вновь сосредотачиваются на мелком промысле (например, красносельский ювелирный кластер).

Социально-хозяйственная жизнь некоторых групп-кластеров Европейской России могла иметь ярко выраженную сезонную флуктуацию. В теплый сезон года, когда промысловики больше внимания уделяли сельскому хозяйству (земледелие, сенокос

и др.), социально-хозяйственная жизнь кластера в определенной степени атомизи-ровалась, связи ограничивались рамками семейно-домашнего круга. И, наоборот, в холодное время года, начиная с осени, промысловый кластер обретал свои очертания, сетевые связи, и обмены оживали, взаимодействия расширялись: кластер ярче проявлял свой локально-групповой характер — внутри, и был активнее вовне как динамичное целое. В это же время проходили основные ярмарки — торговые и коммуникационные кульминации кластерной хозяйственной и социокультурной жизнедеятельности.

Внутри сформировавшейся промысловой группы-кластера функционировала густая сеть социальных и информационных связей, насыщенные потоки взаимодействия, обмена информацией, продукцией, опытом. Эти связи можно определить как вертикальные отношения (в том числе патрон-клиентские) — обучение, зависимость, и как горизонтальные — разные виды кооперации, равноправный обмен продукцией и опытом, сотрудничество и разделение труда в цепочке взаимосвязанных производственных операций (иногда очень дробное). Сгущение взаимодействий внутри промыслового кластера создавало на базе промысла реальное локальное сообщество, выделяющееся в окружающем хозяйственном и социокультурном пространстве.

Доминирование промысловой субкультуры в кластере определяло особый характер и конфигурацию микрогрупп, т. е. разнотипных социальных сетей внутри локального сообщества. Так, например, в рамках промыслового кластера поземельные объединения (земледельческие общины) отступали на второй план. Но другого типа микрогруппы, наоборот, приобретали основное звучание.

Центральную роль в организации промыслового хозяйства играла семья. Это был основной транслятор промысловой традиции. Крупные промысловые семьи и целые родственные сети составляли ядро группы-кластера. Во многих промысловых семьях мастерство передавалось и совершенствовалось в течение нескольких поколений. К. Н. Сербина, например, в своей работе проследила судьбы некоторых павловских кузнечно-слесарных фамилий на протяжении двух и более столетий — с первой половины XVII до второй половины XIX в. [37, с. 78-81]. Такого рода мастеровые династии были своего рода стержнем группы, стабилизирующим ее и обеспечивающим воспроизводство промысловой субкультуры на протяжении длительного времени.

Некоторые промысловые группы-кластеры структурировались объединениями отдельных мастеров — артелями. Так, например, социально-производственная среда «кимряков» (кимрский обувной кластер) была организована артелями, включавшими 30-60 человек, которые выстраивали внутренние кооперативные и взаимодействовали как целое с «хозяевами» — организаторами промысла. Наблюдатель признает влияние старообрядчества на возникновение этих артелей [47, с. 762-763]. Артели были свойственны некоторым группам смолокуров Важской области [48, с. 301-302; 49, с. 220-226; 31, с. 33-36, 204-219]. В павловском промысловом кластере мастера объединялись в артели и брали коллективные заказы [16, с. 172-173, 202-203]. В семеновском деревообрабатывающем кластере мастера объединялись в артели для закупки и заготовки сырья [39, с. 18]. Артели существовали и среди кожевников с. Богородского Нижегородского уезда, однако здесь инициатором их создания был владелец села Шереметев [40, с. 2440]. Крупные фабрики, возникавшие в кластере и входившие во взаимодействие с семейными мастерскими, нередко имели дело не с отдельными мастерами, а с их артельными объединениями. Артели могли создаваться и на основе половозрастных группировок.

Так, например, в с. Павлово девушки объединялись в артели, чтобы выполнить заказ на определенные виды работ (глянцевание, полировка) [16, с. 173]

Особое значение в промысловых группах-кластерах приобрели микрогруппы, построенные по принципу «патрон — клиент». Как правило, каждый значимый человек в производственной или торговой сфере промысла имел свое устойчивое «окружение», где горизонтальные кооперативные связи сочетались с вертикальными отношениями зависимости и взаимозависимости. Владельцы крупных мастерских, торговцы, подрядчики стремились удержать за собой как можно больше мастеров. Это было особенно важно, например, в случае необходимости быстрого изготовления крупной партии товара [50, с.153].

Как формировались микрогруппы в виде патрон-клиентских окружений хорошо описал на примере бурмакинского кузнечно-слесарного промыслового кластера

А. А. Исаев: «Разделение объясняется личными отношениями скупщиков товаров к производителям; скупщик А привык к изделяим кузнеца Б. Положим, что А предъявляет запрос на дверные принадлежности (а Б производит исключительно эти предметы) в таких размерах, что один Б не может его удовлетворить. Б, пользуясь некоторым расположением скупщика, указывает ему на соседа В, как искусного и добросовестного кузнеца, который сумеет изготовить требуемые изделия. В угождает скупщику. При дальнейшем расширении запроса на те же предметы Б и В стараются доставить работу Г и т. д. Тесные связи, соединяющие жителей одного селения, побуждают каждого кустаря доставить работу соседу. Дальнейшее расширение запроса на известный товар ведет к тому, что все кустари входят в ряды поставщиков А, и все селение сосредотачивается на изготовлении предметов однородных» [51, с. 722]. Похожие связки описаны на примере семеновского деревообрабатывающего кластера [52, с. 2189]. Такого рода промысловые горизонтально-вертикальные связки сами промысловики некоторых мест образно называли «приходами» («приход такого-то» торговца-скуп-щика) — по аналоги с церковным приходом. Обычно эти «приходские» связки были весьма устойчивы.

Власть местного фабриканта, владельца крупной мастерской, выросшей на местной почве из семейной мастерской, имела особенно ярко выраженный патрон-клиентский характер. В этих отношениях присутствовал элемент взаимности. Xарактерным фактом является то, что крупные промышленники кластера, выросшие из семейных мастерских, не хотели выходить из крестьянского сословия. Это необходимо было им в первую очередь для того, чтобы сохранить патрон-клиентские связи с владельцами мелких мастерских из своего окружения, которые были контрагентами заведения, составляя с ним производственный симбиоз [16, с. 172-173, 178].

Зачастую подсистемой группы-кластера были не одиночные торговцы, а целая многоуровневая торговая сеть или несколько относительно независимых сетей, цель которых — связать отдельные заведения в системе разделения труда кластера, аккумулировать товар в большие партии и выставить его на широкий оптовый рынок, а также в ряде вариантов — доставить в кластер оптом сырье и распределить его среди производственных единиц. Для внутренней жизни кластера это больше, чем «скупщики», как эту категорию кластерных обитателей именовали в литературе того времени. Объективно торгово-предпринимательская сеть была частью остова промыслового кластера, организатором сбытовых каналов, без которого существование промыслового гнезда было бы невозможно. Все эти «расковщики» Уломы, «подрядчики» Бурмакино, «заказ-

чики» Безводного, «хозяева» Устьянщины, «мураши» Б. Мурашкино, павловские «мастерки», великосельские «маяки» и др. выступали организационным ядром кластера, узлами взаимодействия и каналами двусторонней связи с внешним миром.

Итак, типичный промысловый кластер представлял собой довольно сложный социально-хозяйственный мир с разного типа микрогруппами, сетями взаимодействия, обменами. В этой насыщенной разнообразными связями социальной и производственно-торговой среде большое значение имело формирование системы доверия между контрагентами кластерного взаимодействия. Много фактов свидетельствует о том, что обман, несоблюдение договоренностей, фальсификации, подделки именных клейм и товарных знаков заведений, чрезмерная эксплуатация и др. дисфункции были нередки в кластерно-промысловой жизни. Но кластер пытался вырабатывать механизмы доверия и выполнения обязательств. Одним из самых мощных таких механизмов в промысловой жизни стало подключение конфессиональных факторов кластерного группообразования. Огромную роль в этом отношении играло старообрядчество. На социально-производственную и торговую сеть ряда кластеров накладывалась старообрядческая конфессиональная сеть. Старообрядческая основа прослеживается, в частности, в таких промысловых кластерах, как красносельский ювелирный, великосельский льнообрабатывающий, семеновский деревообрабатывающий, вязниковский иконописный, кимрско-талдомский обувной, павловский металлообрабатывающий, безводнинский металлообрабатывающий, в уральских и подмосковных промысловых округах.

Как констатировал географ А. И. Трейвиш, «след старообрядчества заметен почти в любом старопромышленном гнезде России» [53, с. 93]. С. П. Безобразов обратил внимание, что при всем свойственном им промышленном духе на крупных фабриках и заводах старообрядцев было относительно мало, старообрядческое население «мало склонно сделаться материалом для фабрик и заводов» [16, с. 91]. При этом старообрядческое население было густо сосредоточено во многих гнездах мелкой промышленности, в промысловых кластерах. Исследователь старообрядчества М. Л. Гринберг отмечал: «Старообрядческое капиталистическое предпринимательство развивалось традиционным путем, т. е. опираясь на исконные местные ремесла и кустарную промышленность» [54, с. 41]. По подсчетам М. Л. Гринберга, опиравшегося на данные П. И. Мельникова-Печерского конца 1850-х годов, наибольшая доля старообрядческого населения в отношении к православному отмечалась в таких традиционно промысловых губерниях, как Ярославская, Московская и Нижегородская [54, с. 43]. Именно в этих губерниях было сосредоточено наибольшее число промысловых кластеров. Известный исследователь старообрядчества В. В. Андреев в свое время отмечал, что с эпохи Екатерины II раскол превратился в экономическую общину, охватывающую всю Россию [55, с. 149-164]. Не случайно в это время происходили резкий подъем промысловой активности и формирование мощных промысловых кластеров. Крупные предприятия также вырастали в старообрядческой среде, но большинство из них и на этапе роста, и в последующем своем функционировании опирались, как правило, в экономическом и социокультурном плане на промысловый кластер, сохраняли с мелкими промыслами тесные симбиотические связи.

Очевидно, что старообрядческие сети были вплетены в промысловые хозяйственно-торговые отношения. Они обеспечивали так необходимое в «ведении дел» доверие. Принадлежность к одному из старообрядческих согласий — важнейшая составляющая

социального капитала в кластерной жизни. Это своего рода пропуск в промысловую и торговую сеть кластера и его внешних отношений.

Активизация промысловой жизни в кластерах шла параллельно усилению влияния старообрядчества. Об этом пишет А. И. Голышев в отношении иконописной слободы Мстера: «С давнего времени существуют здесь разные раскольнические секты: поморская (перекрещенцы), Спасово согласие (нетовская), тайное священство, австрийская, развивающаяся в последнее время. .закоснение их не ослабевает, а усиливается более и более; всех раскольников до 1/2 жителей, и до сих пор не обращаются к стаду церкви Xристовой» [56, с. 55]. Наблюдатели отмечали, что распространение промысла по производству деревянной посуды в семеновском промысловом округе шло параллельно с распространением раскола. Город Семенов был как центром промысла, так и центром старообрядческой религиозной активности, «местом поклонения старообрядцев как святыня и как средоточие местных святынь» [16, с. 99, 104]. Принадлежность к старообрядчеству была связана с доступом к кредиту, что было очень важно как для торговца, так и для производителя-промысловика. На это указывает, в частности, В. П. Безобразов: «Говорят, что эта взаимная поддержка деньгами и кредитом так существенна, что в некоторых промыслах (например, ложкарном), ради одной этой поддержки, православные переходят в раскол» [16, с. 94].

Отмеченный выше патрон-клиентский тип поведения «больших людей» особенно был характерен для социальной культуры старообрядческих промысловых гнезд.

В. П. Безобразов отмечает как характерный тип отношений в семеновском округе «покровительство со стороны сильных людей раскола» в отношении рядовых промысловиков [56, с. 102]. Модель этих отношений ярко показана во многих сценах из романов

А. П. Мельникова-Печерского. Одно из проявлений такого типа поведения «сильных людей раскола» — это широкие кормления, когда по разным поводам «ставили столы» для рядовых мастеров и разного рода бродячего люда округи. Мастеров тем самым «прикармливали», вводили в свое «окружение», а бродячий люд выступал в роли своего рода «средства массовой информации», создавая в локальном и региональном сообществе «имя», «славу» щедрому «большому человеку». Так, А. И. Голышев пишет о порядках в промыслово-старообрядческой среде Мстеры: «.у раскольников частые обеды на разные случаи и поминки по покойникам, которые обходятся слишком дорого и заметно изнуряют людей. Разный сброд сбираются и даже съезжаются из далеких мест; лукавые святоши, которых содержат в тайне, поят, кормят, дают подводы и большие деньги» [56, с. 55-56].

Насколько внутренние отношения в кластере были опосредованы старообрядческими связями и представлениями, наблюдал священник Беллюстин в раскольничьем селе Кимры (филипповское согласие), центре сапожного промыслового кластера: «Отношения хозяев и рабочих представляют весьма характеристическую особенность; рабочие образуют обыкновенно артели человек в 30-60, и эти артели имеют такую нравственную силу, благодаря которой не только могут во всем, касающемся религиозных убеждений, противодействовать “хозяину”, если бы он решился пойти против них, но даже вполне подчиняют его своим воззрениям. хозяину предстоит обыкновенно дилемма: или безусловно подчиниться решению артели, а не забудем, что между всеми артелями данной местности всегда и во всем, касающемся религиозных предметов, самая неразрывная солидарность, — или стать в разлад с артелью, то есть с целым обществом. Понятно, хозяева предпочитают первое, потому что слишком тесно скреплены с

обществом всеми нитями своего существования» [47, с. 762-763]. Из этого рассказа хорошо видно, что старообрядческая социальная культура оказывала влияние на патрон-клиентские отношения, на отношения «больших» и «малых» людей, привнося элемент взаимности, баланса в эти отношения. «Вертикальная» зависимость уравновешивалась «горизонтальной» солидарностью.

Позволим себе еще одну яркую цитату, где раскрываются внутренние механизмы формирования своего рода промыслово-старообрядческого «бигменства», лидерства на примере кимрского сапожно-обувного гнезда: «Достоверно одно, что оно (сапожное производство. — И. В.) уже с давних пор поставило население этой местности в наилучшие жизненные условия. Такое довольство не могло не иметь сильного влияния на развитие умственных сил в здешнем населении. Затем, сбыт в громадном количестве приготовляемых изделий выдвигал на сцену из среды населения наиболее предприимчивых и способных. Под влиянием достаточно сильного побуждения составить капитал они, понятно, должны были знакомиться с самыми разнообразными лицами, зорко присматриваться даже к ходу политических дел, так как уменьшение или увеличение армии имеет огромное значение для всего их производства и т. д. Отсюда глубокое понимание практической стороны жизни, умение прилаживаться к обстоятельствам, к нужным личностям, уменье не выдвигаться на сцену действия отдельными единицами, а действовать массой или от имени и в интересах массы. Все же это вместе взятое дает возможность никоторым личностям из этой местности не только сильно влиять на общий ход старообрядческих дел, но и стать во главе того или другого поворота, если бы того потребовали какие-либо исключительные обстоятельства. Опираясь на многотысячную массу, располагая обширными средствами и связями, эти личности, в данном случае, совершенно удобно могут сформировать из своей среды нечто отдельное, ни от кого и ни от чего не зависящее» [47, с. 763-764].

Старообрядчество не только оказывало влияние на внутреннюю организацию социально-хозяйственной жизни промыслового кластера. Через посредство старообрядческих социально-конфессиональных сетей кластер выходил и во внешний мир из своего локуса, поскольку, как отмечали наблюдатели, «раскол представляет из себя нечто вроде федерации политико-религиозных согласий», «отдельные раскольничьи общины находятся в постоянном сношении между собой» [57, с. 54-55]. Принадлежность к тому или иному согласию, или толку, служила, в частности, прямым «входом» на нижегородский Макарий, Ростовскую ярмарку и другие ярмарочные «вселенные», которые выступали основными логистическими центрами концентрации и распространения промысловой продукции, ключевыми зонами коммуникации в торгово-промысловой среде. Тщательно изучивший экономический и социальный быт Макария (всероссийского торжища). В. П. Безобразов констатировал ведущую роль старообрядчества в функционировании нижегородской ярмарки: «На нижегородскую ярмарку продолжают, как и прежде, сходиться в большом числе наши раскольники и сектанты. Именно здесь на нижегородской ярмарке раскрывается для нас та важная роль, которую играет раскол в умственном и нравственном движениях нашего народа» [15, с. 269].

Кроме собственно хозяйственных сторон кластерной жизни старообрядческий конфессиональный комплекс оказал большое влияние также на культуру, быт и идентичность многих промысловых гнезд.

культура, быт и идентичность группы-кластера

«Стержень» группы-кластера составлял коллективный фонд промысловых навыков, технологических, иногда и художественно-технологических, знаний и умений — особого типа промысловая субкультура. Промысловая традиция определяла во многом и другие подсистемы группы-кластера: бытовую, духовно-обрядовую, языковую и социальную. Можно вспомнить удачное высказывание В. И. Ленина относительно центральных областей России, которые, по его словам, обладают «вековой промышленной культурой» [58, с. 336]. Но эта «вековая промышленная культура» имела свою локальную специфику в рамках каждого более-менее ярко выраженного промыслового кластера.

Локальная идентичность группы-кластера, как правило, была тесно связана с промысловой идентичностью, осознанием принадлежности к определенной промысловой специализации, кругу лиц того или иного мастерства. Мастеровые промыслового округа, как правило, отчетливо выделяли себя, свое промыслово-специализированное сообщество от окружающего населения — земледельческого или специализирующегося на других видах промысла. Вместе с тем и окружающее «гнездовых» промысловиков население обычно идентифицировало их как целое, как некую особую группу.

Кластерно-групповые идентичности закреплялись обычно в эндо- и экзоназваниях. Эти названия могли происходить от названия промысла, основного производимого предмета, названия местности, главного промыслового поселения и др. Так, жители рыбно-слободского ювелирно-промыслового гнезда (Лаишевский уезд Казанской губернии), специализировавшиеся на изготовлении ювелирных изделий из серебра, никеля и меди (эти украшения изготавливались в восточном стиле и реализовывались в основном среди нерусского населения Прикамья, Поволжья и Средней Азии), составляли промысловую микрогруппу, известную в регионе под названием «серебря-ки» [34, с. 36-37]. Таково же было и самоназвание этих промысловиков. Как отмечала исследовательница промысла А. С. Давыдова, чеканка ювелирных изделий «стала как бы специальностью слободских жителей». Замечательно то, что эта промысловая кластер-группа имела сложное этническое происхождение. В ее состав вошло как местное татарское население, так и русские — в основном так называемые «белодворцы» — ремесленники, выходцы из дворцовых сел [59, с. 114]. Но ювелирный промысел стал здесь ведущим группообразующим фактором и сформировал из уроженцев разных мест локально-промысловую группу «серебряков». Железоделательный и железообрабатывающий промысловый кластер в бассейне р. Шексны и ее правого притока Суды известен как «Улома», «Улома Железная» или «Уломской край». Это название, связанное с названиями Уломской волости, погоста Улома, одноименных села, озера и реки, распространилось на все промысловое гнездо, включавшее несколько смежных волостей (около 200 селений). «Уломской край», воспринимался, по замечанию В. П. Безобразова, как некий «промышленный оазис» «среди чисто земледельческих поселений, со всех сторон его окружающих» [15, с. 164]. «Оазисное» самосознание кластерного обитателя способствовало формированию локальной идентичности промысловой группы. Прозвище «Уломский гвоздь» как шутливое название уломского промысловика зафиксировано В. И. Далем [60, с. 411]. Стереотипный образ уломских гвоздарей отражен в пословице: «Улома железная, а люди в ней каменные» [61, с. 67]. Наблюдателями отмечались даже особенности говора Уломы и его специфичная «тоника». «Что меня поразило, так

это особенная тоника говора. От самого спокойного повествовательного рассказа веет какой-то строгостью, порой грубостью, с оттенком сердитого ругательства», — так описал в 1922 г. свои впечатления от уломского говора петербургский студент С. А. Еремин. Такое восприятие «тоники» объяснялось особенностью системы ударения в говоре жителей Уломы [61, с. 2-12]. Название «кимряк» прочно ассоциировалось с сапожнобашмачным промыслом, кимряки воспринимались как отдельная группа со своими особыми чертами характера и поведения. «Устьянщина» (Устьянская волость в низовьях р. Кубены) в ближайшей округе и по всей России воспринималась как местность, специализированная на роговом промысле и соответствующих изделиях (гребни, аптекарские принадлежности и др.). Местность «Красная рамень» Семеновского уезда Нижегородской губернии повсюду идентифицировалась как центр производства железных изделий. Жители сел Мстера, Холуй и Палех Вязниковского уезда в ближайшей округе и по всей России были известны как «иконники». Суконщики Красного Села и окрестностей (Арзамасский уезд) были известны как «матрои» (от «матройского языка», который у них был).

В отношении жителей мощного льнопромыслового кластера в среднем течении р. Великой (Псковская губерния) утвердилось наименование «островня» (от названия центра промысла г. Острова). С этим названием ассоциировался вполне определенный образ типичного представителя данной группы. Это образ зажиточного льновода, жителя великорецких уездов (Островского и соседних частей Опочецкого и Псковского уездов) или выходца из этих мест. Хозяин из «островни», по сложившимся представлениям, был очень активен, напорист, предприимчив, он использовал более продвинутую технологию хозяйствования [62, с. 56-58]. Островня отличалась мобильностью. По ходу экспансии в юго-восточные уезды Псковщины жители великорецкого кластера распространяли свою хозяйственную модель и сохраняли свой имидж зажиточности и предприимчивости на новых территориях. Как констатировали земские статистики, «“островни” укреплялись, богатели, прививали льняную культуру местным жителям» [63, с. Х-ХШ].

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

На основе промысла строили свою ярко выраженную идентичность промысловики-кожевники с. Богородского Нижегородской губернии Наблюдатель писал: «Затем приходится отметить особенно одну черту характера богородского обывателя: это недоверчивость и какая-то пренебрежительная гордость в обращении с людьми другого круга. Может быть, эта гордость есть местный богородский патриотизм, основанный на давней славе родного села, богатого, щеголеватого, шумного, известного чуть ли не по всей России» [40, с. 2469]. Безусловной локальной идентичностью, основанной на промысловом мастерстве, обладали мастера павловского металлического кластера той же губернии: «Мастера с удовольствием показывают свое искусство, с которым связывают всю свою честь» [16, с. 200].

В качестве особенно яркого примера устойчивой локально-промысловой идентичности можно привести кластер-группу «ростовских огородников» (их также называли «ярославские огородники»), проживавших в нескольких селениях по берегу оз. Неро (Ростовского) и занимавшихся выращиванием, промышленной переработкой и продажей овощей, цикория и аптекарских трав. Наблюдатели отмечали особо прочную привязанность жителей огородно-промысловых сел к своей местности. Эта привязанность и идентичность строились на владении мастерством, принадлежности к своему промысловому сообществу. Некоторые ростовские огородники в течение одного или

более сезонов выезжали в другие регионы Европейской России, где нанимались заведующими огородами или арендовали для себя землю под огород. В результате ростовские огородники образовывали целые диаспоры в других регионах, поддерживая тесную связь между собой и с родиной. Ростовский огородник, выходец из с. Угодичи на оз. Неро А. Я. Артынов описывал в своих воспоминаниях, как ростовские огородники, проживавшие в Петербурге и пригородах, тесно общались между собой, собирали собрания, избирали старосту, принимали совместные решения, гостили друг у друга, взаимодействовали по промысловым и торговым делам, кредитовали в своем кругу [64, с. 277, 369-371]. В ситуации удаления от родной местности ростовские огородники очень дорожили принадлежностью к своей локально-промысловой группе: «Их привязанность к своей родине так сильна, что все они, куда бы ни уходили, беспрестанно возвращаются домой, — не только живущие по найму (эти возвращаются всегда на зимние месяцы) или по торговле (например, имеющие свои овощные лавки в разных городах), но даже купившие в других краях земли — для огородов. Между последними есть такие, которые после многих лет хозяйства в разных местах, нажив капитал, продают там свои земли и возвращаются под конец жизни домой или в Ростов, чтобы умереть на родине. Во всей Угодичской волости не помнят и пяти семей, совершенно ее покинувших. Даже продавшие землю считаются приписанными к своему обществу, где бы они ни разжились. С этой любовью к родине связана и чрезвычайная привязанность к своему ремеслу: здесь все безусловно огородники или, что однородно, — овощные торговцы [16, с. 341-342]. Принадлежность к категории «ростовских огородников» уже давала определенную рекомендацию на рынке, свидетельствовала об уровне мастерства, давала своего рода «сертификат». Локальная идентичность теснейшим образом переплеталась с промысловой идентичностью.

Поскольку речь идет о промысловых группах-кластерах, то важнейшим элементом локальной промысловой субкультуры является сама основная продукция, ее специфические особенности. Основная продукция промыслового гнезда со временем приобретала знаковые функции. В знаковом пространстве продукция становится тем, что сейчас называют «брендом». «Бренд», «марка» — коллективная культурная ценность группы-кластера. Под этим «брендом», «маркой» продукция группы-кластера презентуется на региональном, национальном и глобальном рынках. В свою очередь, через этот «бренд», «марку» в социокультурном пространстве презентуется и сама группа-кластер как обособленная общность. В этом отношении особо следует отметить значимость ярмарочного торгово-коммуникационного пространства. Пространство крупнейших ярмарок — это место формирования и демонстрации коллективных идентичностей через товары-знаки. Современник писал о нижегородской ярмарке: «Почти нет товара вообще, и безусловно нет ни одного товара, производимого в России или потребляемого большинством ее населения, который бы здесь не продавался» [15, с. 207]. «Уломские гвозди» (или «вологодские гвозди»), «серпуховской уклад», «богородская рукавица», «катунский опоек», «ярославские полотна» (великосельский кластер) и т. д. — это все товары-бренды, репрезентирующие идентичность групп-кластеров. Всероссийское торжище, Макарий — своего рода место конструирования, закрепления и демонстрации локальных идентичностей через товары-символы. Номенклатура товарных групп в отчетах ярмарочного комитета Нижегородской ярмарки [23] — это в значительной мере и номенклатура локальных промысловых групп-кластеров. То же самое можно сказать и о других крупных ярмарках, где сбывалась продукция промысловых клас-

теров Европейской России, в частности, о мощной системе украинских ярмарок [35]. Через изделия и их знаковые функции конструируются группа и ее коллективный «образ». П. И. Мельников-Печерский писал об изделиях павловского округа и их «конструирующей» роли: «Кому неизвестны павловские изделия! Почти всякий из нас обедает с павловским ножом и вилкою, чинит перо павловским ножичком, носит платье, скроенное павловскими ножницами, запирает свои пожитки павловским замком; с некоторых пор и бриться стали павловскими бритвами. Сподручно сбывать свои произведения досужим павловцам: нижегородская ярмарка под боком, к тому же соседи их, вязни-ковские и гороховские офени, снуя век свой вдоль и поперек по русской земле, доходя и до Иркутска и Кяхты, разносят в коробках своих павловские изделия и известность села Павлова» [16, с. 132]. Другой наблюдатель писал о богородских кожевенных изделиях: «Слава о кожевенных изделиях Богородского расходится чуть ли не по всей России» [40, с. 2420].

Важный элемент локальной культуры группы-кластера — профессиональная промысловая лексика и даже целые системы профессионального арго. Эта тема требует отдельного исследования с привлечением диалектного языкового материала.

Во многих группах-кластерах как часть промысловой субкультуры сформировались элементы локально-промыслового фольклора и устной истории сообщества. Коллективная идентичность группы-кластера ярко выражалась, в частности, в легендарных и полулегендарных рассказах о происхождении промысла, о первых промысловиках, появившихся в данной местности — своего рода «культурных героях» локальной группы. Обычно таких рассказов о происхождении мастерства в каждом промысловом гнезде бытовало множество, в разных версиях. Так, по бытовавшим легендам, красносельский ювелирный промысел (Красносельская волость Костромского уезда и Сидоровская волость Нерехтского уезда Костромской губернии) принесен новгородцами, которые бежали из разоренного Новгорода после его покорения Москвой. По другой местной версии, ювелирный промысел, который первоначально назывался «басебным» и состоял в выделке мелких вещей из тонкого серебра, возник после войны 1812 г. Сохранились память и рассказы об удачливом промышленнике-ювелире и купце Кондыреве, расширившем торговлю красносельскими изделиями вплоть до Сибири [45, с. 2027]. Еще одна версия гласила, что первую мастерскую основал некий Яша Осинин, которого еще мальчиком владелец Красного Села граф Орлов послал в Москву учиться ювелирному ремеслу [33, с. 76]. Зафиксировано множество других легенд и преданий, связанных с возникновение и историей красносельского ювелирного промысла [65, с. 9-19]. «Культурный герой» кожевенного катунского кластера (с. Катунки Балахнинского уезда и окрестности) — богатый катунский кожевенник Иван Самарин. С его именем промысловики катунского гнезда связывали и возникновение промысла в 80-х годах ХУШ в., и основание в Катунках приходского соборного храма [42, с. 2514, 2527]. Бытование множества «древних преданий, связанных с огородным промыслом», зафиксировал

В. П. Безобразов в поселениях ростовских огородников на оз. Неро [16, с. 339].

Иногда в сюжете этих легендарных рассказов присутствует мотив «раскрытия тайны» мастерства. «Культурный герой», основатель промысла, сначала скрывает мастерство, но потом «тайна» неожиданно раскрывается, и промысел широко распространяется среди окружающего населения. Так, в валяльном промысловом гнезде Арзамасского уезда (валяние кошм — с. Хохлово и окрестности) бытовала легенда о некоем Мико-лушке-Черном, который сам научился валять кошмы, но долго скрывал это, занима-

ясь промыслом на чердаке своего дома. Но потом эта тайна была раскрыта, мастерству научились сначала родные, затем — односельчане, и далее — все жители окрестных селений. С мотивом «тайны», «сокрытия» мастерства связано и владение арзамасскими валяльщиками тайным «матройским языком» (разновидность офенского языка, который использовался и в других промысловых гнездах) [66, с. 459-461]. По рассказам промысловиков с. Безводного Нижегородского уезда, крестьянин Проскуряков, овладев мастерством, некоторое время держал «в большом секрете» способ производства медных и железных полотен, «но, будучи от природы человеком добрым, он и его жена начали обучать мастерству своих собратов-крестьян безвозмездно.» [46, с. 2403-2404]. Держало до поры в секрете технологию изготовления непромокаемых овчин и семейство Самариных в Катунках [42, с. 2526].

Таким образом, рассказы о происхождении промысла, мастерства составляли значительную часть фольклора и устной истории промысловых локальных групп, выражая их самосознание, обособленность, причастность к своему делу.

Параллельно формированию в рамках промысловых гнезд тесных связей в производственно-хозяйственной и торговой сфере усиливалось и обрядовое единство территории группы-кластера. Особое значение в формировании единой «обрядовой территории» имели так называемые престольные праздники. Локальная система «престолов» образовывала систему кругов разного уровня, стягивающих население в течение года в те или иные «узлы» — центры празднования (см. об этом на примере различных районов Северо-Запада России [67]). Празднование престолов образовывало каркас годового территориально-коммуникационного цикла, на который наслаивались и другие типы взаимодействия (хозяйственно-торговые обмены, гуляния, гощение родственников, предбрачные знакомства и др.). Так, например, с. Угодичи в ростовском огородническом промысловом гнезде формировало не только промысловый и ярмарочный круг, но было и центром празднования престола и одним из центров брачного круга. «На праздник Рождества был обычай свозить взрослых девиц в селе Угодичи гостить из разных селений; конечно, каждая привозилась к своим родным или знакомым. В Рождество и во второй день хоровод, или круг девиц, собирался весьма велик», — указывал наблюдатель [64, с.301]. Соотношение промысловых и ярмарочных пространств с обрядовыми и социальными кругами разного типа нуждается в дальнейшем уточнении и дополнительном исследовании.

На основании различных источников мы можем констатировать, что в промысловых группах-кластерах, особенно их центральных селениях, сформировался особый тип культуры, отличный как от типичной деревни, сельской территории, так и от среды административного и фабричного города. На этой специфике особенно настаивал

В. П. Безобразов, который называл промысловые центры «самородными городами-селами» с «особым народным типом» — не мещанским, не купеческим и не фабричным. Он его определяет как «посадский» [16, с. 62]. Жители промысловых гнезд существенно отличались от окружающего их земледельческого населения. Сельское хозяйство было оттеснено на периферию хозяйственного уклада. В то же время промысловые «кластерники» отличались от мещан административных городов, от типичных «фабричных» — обитателей фабричных городов и поселков, а также и от жителей отхожих селений. Само мастеровое население кластера отчетливо «позиционировало» себя как недеревенских, но и нефабричных жителей, на каковой особости во многом и строило свою локальную идентичность.

На эту особую «помесь» городского и сельского в селениях промысловых гнезд указал, в частности, И. А. Голышев, описывая слободу Мстеру (иконописный, смежные промыслы и связанный с ними торговый промысел «офеней»): «Мстера только носит официальное название села, а по фабричной деятельности (разные домашние производства, преимущественно иконопись) и торговле, и по всему быту жителей, вовсе не занимающихся земледелием, кроме огородничества, в особенности значительного разведения лука, — это настоящий город. Под словом “город” мы разумеем не более как ту помесь города с деревней, фабричности и коммерции с сельским бытом, городских нравов с крестьянскими» [56, с. 46]. На отличие от земледельцев жителей села Холуй (бывшая слобода Холуй) этого же иконного кластера указывал корреспондент «Владимирских губернских ведомостей»: «Жители этого селения имеют отличительный характер быта от других крестьян, и по жизни и знаниям они чужды тех трудов и забот, с которыми соединена жизнь русского крестьянина. Оброков не платят, хлебопашества не имеют; следовательно, с плугом и сохою вовсе не знакомы; редкий найдется, кто бы умел запрячь лошадь или вспахать землю, посеять и собрать хлеб» [68, с. 151].

Весь «кластерно-промысловый» быт — благоустройство поселений, особенности жилища, одежды, поведения и др. — отличался от сельского быта. Один из исследователей красносельского ювелирного промысла (села Красное, Сидоровское и окружающие поселения Костромской губернии) так характеризует местный быт: «Характер местного населения подходит более к типу городского населения, здесь во всем мало сельского: все обычаи, одежда, постройка, даже речь — городские, как будто сюда выселено мещанское общество какого-нибудь маленького уездного города. В Красном до 15 каменных домов, очень много полукаменных или на каменном фундаменте; крытых соломой домов почти не видно, они встречаются только на окраинах; в богатых больших домах мебель, ковры, иконы в серебряных вызолоченных ризах, в резных и золоченных киотах, некоторые украшены жемчугом и дорогими камнями, во всех домах стенные часы, весьма многие имеют карманные; платье все шьется по-городскому, и женское, и мужское, нарядами щеголяют один перед другим, подражая моде и богатым, иногда выше своего состояния» [45, с. 2051]. Исследователь кожевенного промыслового гнезда Нижегородской губернии писал о его центре — с. Богородском — как о поселении «с улицами и домами как в хорошем уездном городе, с полным отсутствием всякой крес-тьянственности в жителях. Въезжая в Богородское, в его широкие улицы, обставленные каменными домами, никак не подумаешь, что находишься в селе, а не в городе»; «богородские жители нисколько не похожи на обыкновенных серых мужичков: это мещане-ремесленники, народ смышленый, бывалый, презирающий крестьянина» [40, с. 2420, 2469]. Исследование промысловых гнезд Пермской губернии (например, Мраморской волости с ее изделиями из мрамора) показало, что здесь «вся жизнь издавна сложилась на городской пошиб: мужчины носят крахмальные рубашки, сюртуки и пальто-дипломаты, женщины одеваются по-мещански и по-купечески, самовар — необходимая принадлежность каждого дома» [50, с. 151]. О городском быте и благоустройстве центра кожевенного промысла — с. Катунки Нижегородской губернии наблюдатель писал: «Собственно говоря, в селе Катунках сельского хозяйства не существует; промыслы являются здесь первым, главнейшим, почти единственным источником жизни для населения. полное отсутствие всяких признаков сельского хозяйства, тесная, приближающаяся к городской застройка домов — все это резко отличает Катунки от соседних селений и ясно указывает на промышленный характер местного населения»

[42, с.2521, 2567]. Относительно особого типа одежды жителей промыслового кластера писал А. И. Голышев: «.вообще мстерские жители одеваются весьма опрятно и даже в других случаях роскошно» [56, с. 47]. Те же факты отмечались в отношении поселений кимрского сапожного кластера: «В домашней жизни отличаются опрятностью. Преобладающий недостаток — стремление к щегольству и роскоши. Здешние крестьяне гордятся нарядной одеждой и тратят на это значительную часть денег, заработанных сапожным мастерством. Одежда жителей удобна и богата» [69, с. 503-504].

Часто в промысловых селах строились двухэтажные дома (в том числе каменные), в которых мастерская располагалась на первом этаже, а жилая часть — на втором. Внутреннее благоустройство домов отличалось от окружающего земледельческого населения. Можно отметить особую атмосферу «домашности», к формированию которой были склонны промысловики. Для жителей с. Павлово был характерен особый интерес к обустройству интерьера своего жилища. Внутренняя обстановка имела городской вид, в домах держали канареек, выращивали в кадках лимоны, что придавало особый колорит бытовой культуре павловского промыслового кластера. Бытовая культура семеновского деревообрабатывающего кластера определялась как промысловым характером населения, так и большим влиянием старообрядчества: «Деревянное производство начинается под самым Семеновым. Все население староверческое. Обстановка быта отличается чрезвычайной опрятностью — первое поразительное впечатление в жилищах старообрядцев» [16, с. 96-97]; «Деревни — небольшие — 5-7 дворов. Жители живут в высшей степени опрятно, опрятность доведена, как в Голландии, до болезненности. Пол, стены, потолки еженедельно моют со хвощом. В избах везде выстланы коврики, двор крытый, очень чистый. Одеты в высшей степени опрятно. Чистота домов и опрятность жителей Семеновского у. баснословно хороши. Если бы сам не был здесь, не поверил бы, что у нас крестьяне живут, как истые голландцы» [70, с. 13-14, 16].

В чем именно заключается отмеченная выше «помесь» городского и сельского быта, попытался раскрыть В. П. Безобразов на примере типичного торгово-промыслового с. Лысково Нижегородской губернии: Это «настоящий самобытный тип русского горожанина. Он очень отличен и от нашего купца, и от мещанина», он — современное развитие нашего старинного исторического разряда “посадских” людей. Тертость и бойкость, без наглой развязности, которой отличаются фабричные селения, привычка к приезжим, гостеприимство, городской уклад жилища. Так, в Лысково каждая семья живет в отдельном доме. Почти все дома двухэтажные. На нижнем этаже — мастерские, рабочие, черные помещения, в верхнем — приемные комнаты и спальни. У всех имеется приемная, отдельная от спален и кухни. Благовоспитанность, приветливость, деликатность обращения и манер. Поголовная грамотность и школьное образование, превосходящее общий уровень нашей народной школы. Многие дети даже из низшего класса учатся в гимназии. При всем при этом молодежь остается “простой”. На всем населении — отпечаток симпатичной патриархальности, “домашности”» [16, с. 69-72].

Может быть, несколько идеализируя, но все-таки верно схватывая, как нам представляется, некоторые тенденции гендерных отношений, В. П. Безобразов характеризует женский «образ» и положение женщины типичного промыслового кластера (с. Лысково): «Городские черты особенно впечатлительны в женщинах. Женщина на подобающей высоте домовитой “хозяйки” и окружена уважением мужчин. Здесь нет и следа “бабы”, забитой деспотизмом главы семейства и изнемогающей от труда в нашей деревне. Лысковская женщина особенно деятельна и часто занимается торговлей и ре-

меслами наравне с мужчинами. О крестьянском наряде нет и помину ни у мужчин, ни у женщин. Но женский, хотя и чисто городской, туалет имеет свои особенности» [16, с. 69-70].

Многие наблюдатели отмечают относительно высокий уровень благосостояния жителей промысловых поселений в сравнении с окружающим сельским населением. Уровню благосостояния соответствовал и более высокий уровень грамотности (последнее связано и с распространенным в промысловых кластерах старообрядчеством). Так, М. И. Туган-Барановский отмечал, что промысловые округа в Николаевскую эпоху «поражали видом довольства», резко выделяясь этим на фоне окружающей бедности [11, с. 283]. А. И. Голышев писал о Мстере: «Вообще жители слободы Мстера более развиты, чем окрестные, чему конечно способствуют постоянные сношения с народом, торгующим по всей Империи» [56, с. 47]. Отмечалось особое высокое благосостояние «кимряков» [47, с. 763]. Этим же отличались и «ростовские огородники»: «Огородничество приносит замечательное материальное благосостояние. Оно относительно равномерное. Почти все ежедневно имеют чай и говядину. Очень высокая плата за труд — наемным косцам платят 1,5 руб. в день, копальщикам гряд весной — 2 руб. Трудолюбием особенно отличаются женщины — главные труженицы огородов. Внутри домов, даже самых бедных — порядок и опрятность» [16, с. 346].

Для многих «кластерных» промысловых поселений характерна яркая, насыщенная уличная (и вообще общественная) жизнь. Уличные религиозные диспуты между старообрядцами и православными, между различными согласиями и толками в старообрядчестве и другие собрания для разговоров об общественных и хозяйственных делах были характерны для Мстеры. «У многих привычка сделалась страстью выходить на эти собрания.», — отмечает И. А. Голышев [56, с. 55]. Тот же автор обратил внимание на гостеприимство как характерную черту жителей этого промыслового гнезда: «Вообще мстерские крестьяне живут открыто, для каждого — хлеб-соль, гостеприимство и радушие, как говорится, умеют нажить и прожить деньгу. частенько бывают разные пирушки, на которых последняя копейка ребром.» [56, с. 55]. Базарные субботы в промысловых селах Кимры и Богородское, отмеченные широкими гуляниями и разными формами интенсивной коммуникации, были важнейшим элементом социальной культуры этих кластеров [71, с. 234; 40, с. 2470].

Зажиточные обитатели промысловых кластеров вкладывались в строительство и устройство храмов. Храмы были центром активной общественной жизни промыслового села. Некоторые наблюдатели особо отмечали любовь жителей промысловых сел к церковному хоровому пению. Иногда составлялись хоры и из местных жителей (села Богородское, Катунки, Павлово) [70, с. 12].

Один примечательный факт социальной культуры промысловых сел разных регионов — необыкновенная популярность птичьих боев, выросшая в целую «бойцовскую» субкультуру. Так, А. И. Голышев описывает, что в Великий пост по воскресеньям в Мстере «собираются жители партиями смотреть гусиные травли. Гусиные охотники, которые держат партии гусей, выгоняют каждый свою партию, и начинается травля среди улицы, место травли окружено со всех сторон народом, которая кончается тем, что гусь побьет другого противника, часто гусиные травли бывают с залогом денег» [56, с. 54]. Гусиные бои были важным элементом социокультурной жизни в Павлово и многих других промысловых селах. Вероятно, эта «субкультура» разносилась с ярмарок, с которыми все «кластерные» обитатели были традиционно крепко связаны.

С происхождением и культурной средой кластера связан также особый тип общинного самоуправления. Отмечалось, например, что поселения ростовских огородников «отличаются сильной внутренней сплоченностью, взаимным строгим контролем и солидарностью членов местных обществ и волостей» [16, с. 338-339]. Развитость общинного самоуправления в промысловых селах некоторые наблюдатели объясняют их оброчно-помещичьим прошлым. Так это интерпретировал, в частности, В. П. Безобразов: «Свобода этого натурального, не предписанного, самоуправления удержалась даже всего более в помещичьих наших имениях, в особенности в больших оброчных, к числу которых принадлежит в Великороссии большинство знаменитейших наших сел-городов (Лысково, Павлово, Иваново, Городец); в них помещичья власть, ограничившаяся получением доходов, охраняла мир и его самоуправление даже от тех вторжений полиции и бюрократической опеки, которые коснулись наших “свободных” поселян. Этим объясняется цельность народного характера, крепость и благосостояние быта, стройность самоуправления, внутренней связи взаимности личных интересов членов общины — во всем том, чем наши села-города отличаются от официальных городов, в которых прозябают наши мещане и где нет даже тени самоуправляющейся общины. В селах-городах больше, чем в городах, порядка, когда во главе волостного управления стоят достойные люди: хотя фактически это город, в нем сохраняются черты “мирского”, общинного самоуправления, которого в официальных городах уже почти не осталось» [16, с. 72-73]. Развитость торгово-промысловой жизни, обилие активных микрогрупп разного типа, насыщенность взаимодействий и обменов способствовали формированию и поддержанию в промысловых кластерах институтов общинного самоуправления. Однако это не типичная земледельческая община с ее преимущественной направленностью на вопросы поземельного регулирования (переделы и т. п.), здесь большое место занимали в системе общинного самоуправления и другие вопросы общественной и хозяйственной жизни.

Итак, можно сформулировать типичные черты кластерно-промысловой социокультурной среды: сосредоточенность на промысле и часто торговле, семейственность, особая домашняя обустроенность (даже в бедности), специфичный сельско-городской тип одежды, жилища и модели повседневного поведения, огородно-садовый характер земледелия, развитость общественной и праздничной жизни, активность и разнообразие компетенций институтов общинного самоуправления, обилие микрогрупп разного типа.

промысловые кластеры как очаги хозяйственных и социокультурных трансформаций и объекты социал-инженеристского воздействия

Введение понятия кластера и применение его к русскому материалу имеет прямое отношение к исследованию особенностей и путей модернизации русской традиционной культуры. Локомотивом трансформации деревенского хозяйства, быта и социума были не столько официальные города, сколько торгово-промышленные села, становящиеся узлами тех сетей, которые мы назвали кластерами. Один из значимых путей трансформации традиционной деревни шел через втягивание в орбиту промышленно-промыслово-торгового кластера.

На базе промысловых кластеров возникли ведущие российские индустриальные районы. Крупные фабрики и заводы имели возможность опереться на местную промысловую культуру и традицию, найти подготовленные для крупной индустрии кадры. Это, в частности, снижало издержки крупных фабрикантов на обучение. Как отмечал наблюдатель промысловых гнезд, даровое профессиональное образование — это весьма ценное преимущество всякого промысла [16, с. 156-157]. Фабрики, возникающие в промысловом кластере, кроме так сказать сгущения навыка и знаний имели в своем распоряжении уже готовый бренд, сформировавшуюся рыночную нишу, наработанные сбытовые линии. Выросшая в промысловом гнезде из семейной мастерской, фабрика долгое время сохраняла прежнюю модель управления. Хозяин все держал в своих руках, непосредственно вникая во все детали производства и организации, часто непосредственно обучая мастерству. Собственность и управление не были разделены. Отношения между хозяином и работниками строились, по большей части, на патерналистских, патрон-клиентских принципах.

Появление в рамках промыслового кластера в ходе его эволюции крупных фабричных заведений не означало ликвидацию мелких семейных мастерских. Как правило, в кластере формировался долговременный и устойчивый симбиоз крупных и мелких промышленно-промысловых структур. Исследователь кунгурского кожевенного кластера конца XIX в. отмечал: «Кожевенное кунгурское производство есть типичный выразитель идеи органической связи фабричной и кустарной промышленности... Фабрика вступает в правильный союз с кустарной промышленностью, имея целью не подавление этой промышленности, но развитие ее сил» [цит. по: 11, с. 467]. Разработчики переписи мелкой промышленности 1929 г. особо подчеркивали тесную связь фабричного производства с выявленными в ходе переписи промысловыми гнездами. В выявленных переписью 3175 гнездах зафиксировано 297 связанных с мелкой промышленностью фабрик и заводов [26, с. XII]. Эта связь могла быть различной. Иногда фабрика выполняла начальные стадии производственного процесса — например, подготовку полуфабриката, а мелкие промысловые заведения занимались окончательной обработкой изделий. Иногда имела место обратная ситуация [26, с. XXVIII]. Во многих случаях наблюдалось постоянное взаимное перетекание кадров из мелких и крупных заведений.

В динамике симбиоза крупных и мелких заведений промышленно-промыслового кластера можно наблюдать своего рода циклы концентрации и рассредоточения, периодические флуктуации централизации и децентрализации кадров, промышленной культуры и технологий. На определенном историческом этапе за счет мелких промысловых мастерских кластера мог происходить рост крупных заведений — фабрик и заводов (казенные и помещичьи заведения XVIII — середины XIX в., капиталистические предприятия второй половины XIX — начала XX в., государственные и кооперативные предприятия советского периода). После цикла концентрации, обычно в результате локального, регионального или национального кризиса, наступает фаза децентрализации, роста мелких семейных и межсемейных промысловых заведений за счет крупных. Кадры, оборудование, культура и технологии «расползаются» по домам и мастерским. На следующей фазе опять могут возобладать процессы концентрации в промышленнопромысловом кластере. Эти флуктуации можно проследить вплоть до современности. Яркие современные примеры процессов деконцентрации и роста промысловой деятельности при значительном сокращении крупного производства мы находим в ювелирном

кластере с. Красного-на-Волге, стекольном кластере г. Гусь-Крустальный. Количество примеров можно продолжить. Таким образом, кластерный симбиоз испытывает постоянные флуктуации по линии концентрации — рассредоточения.

Трансформация промысловых гнезд не была исключительно «естественным» процессом, эти территории всегда рассматривались как очаги внешнего реконструирующего воздействия, форсирования социокультурных и экономических изменений. В монографии К. Н. Тарновского показаны направления и формы воздействия, социальной и технологической реконструкции промысловых гнезд Европейской России в конце XIX — начале XX в. [31]. На основании приведенных автором материалов хорошо видно, что районы концентрации мелкой промышленности (промысловые кластеры в нашей терминологии) рассматривались земствами, «общественностью», государственными и ведомственными структурами как полигоны модернизации, как объекты воздействия, социал-инженерии, приоритетные зоны технологического и социокультурного конструирования. Эти тенденции особенно усилились в период Первой мировой войны. В это время, в частности, многие промысловые гнезда были подключены к производственному циклу крупных промышленных предприятий, привлечены к исполнению государственных военных и тыловых заказов. Ярко прослеживается тенденция монополизации государственными и земскими структурами снабжения промысловиков сырьем и сбыта готовой продукции. Одной из основных форм социальной инженерии в отношении промысловых гнезд было оттеснение частных организаторов промысла (торговых посредников, предпринимателей, владельцев крупных заведений и т.п.) и внедрение кооперативов, руководимых государственными и земскими специалистами.

В 1920-1930-е годы, в период социалистических преобразований, промысловые гнезда вновь стали рассматриваться в качестве объекта целенаправленной государственной политики. Эту идеологию, в частности, ярко отразила перепись мелкой промышленности 1929 г. и интерпретация ее результатов в публикации 1932-1933 гг. В эти годы на гнезда мелкой промышленности обратили особое внимание в связи с актуальной задачей насыщения рынка товарами широкого потребления. Ожидалось, что промысловые «гнезда», где сосредоточены подготовленные кадры с развитой промышленной культурой и навыками, способны в короткие сроки насытить рынок потребительскими товарами: «На данном этапе нашего строительства актуальнейшей задачей является восстановление старых и создание новых производств мелкой промышленности, требующих незначительных затрат и могущих в короткий срок выбросить на рынок большую продукцию ширпотреба. Гнезда эти обычно работают на местном сырье и располагают подготовленной рабочей силой. Даже там, где промыслы сократились за последние годы, у местного населения все же сохранились навыки по организации производства. Сохранилось и необходимое оборудование. Поэтому налицо все условия, нужные для того, чтобы в минимально короткие сроки обеспечить развитие промыслов» [25, с. VI]. Но промысловые «гнезда» рассматривались и в свете более широкой перспективы — как приоритетные и наиболее удобные территории для регулирующей, конструирующей и планирующей деятельности государственных и хозяйственных органов: «.Гнезда являются центрами наиболее продуктивного приложения сил по кооперированию, коллективизации и реконструкции мелкого промышленного производства» [26, с. VII]. В период социалистической реконструкции, по мнению организаторов и интерпретаторов переписи, промысловые «гнезда» представляют собой ключевые точки роста и

социально-экономической трансформации: «.В нашу эпоху в процессе коренной социалистической перестройки промышленности и всего народного хозяйства в гнездах зародились социалистические кооперативные формы труда, создалась связь мелкого производителя с кооперацией.» [26, с. VI]. Гнездовая концентрация мелкой промышленности рассматривалась как важный фактор, мощный резерв социалистической модернизации: «.Гнезда — это дополнительные хозяйственные возможности, дополнительная товарная продукция, рассчитанная на широкого потребителя, дополнительные рабочие резервы и технические навыки, игнорировать которые нельзя. Не считая более мелких гнезд, перепись 1929 г. зарегистрировала в гнездах 1 178 907 участников мелкопромышленного производства — целую промышленную армию. Гнезда — это воронки, через которые в индустрию в последние годы вливается и будет вливаться квалифицированная рабочая сила» [26, с. VIII].

Из результатов обработки и интерпретации результатов переписи мелкой промышленности 1929 г. можно сделать вывод, что в конце 1920 — начале 1930-х годов значимость промысловых гнезд воспринимались в трояком смысле: 1) старые и новые промысловые гнезда с их мощным потенциалом способны быстро восстановить подорванный потребительский рынок; 2) промысловые гнезда в силу концентрации производственных и трудовых ресурсов — приоритетный и «удобный» объект производственно-кооперативной реконструкции; 3) промысловые гнезда — своего рода кадровый и культурно-технологический резерв для создающейся в ходе индустриализации крупной социалистической промышленности.

Таким образом, промышленная культура, технические и технико-художественные навыки, сформировавшиеся в промысловых кластерах, были важнейшим фактором хозяйственной и социокультурной трансформации на всех этапах российской модернизации исследуемого периода второй половины XIX — первой трети XX в. Со стороны государства, «общественности» и специалистов промысловые гнезда рассматривались как один из основных объектов всесторонней технологической реконструкции и социальной инженерии.

* * *

Подводя итог, можно констатировать, что в силу ряда географических и историкоэкономических особенностей на территории Европейской России в сельской и сельско-городской среде (малые города и их сельская периферия) сформировались устойчивые промысловые кластеры — локализованные скопления промысловых хозяйств (семейных и мелкопредпринимательских), занятых в однородных или смежных промыслах и ориентированных на производство определенной продукции в массовом масштабе, на широкий рынок. По мере сложения и «уплотнения» этих промысловых кластеров они приобретали характер локальных сообществ, связанных сложным разделением труда, общим коллективно разделяемым фондом знаний, навыков, технологий, многообразными информационными, материальными и социальными обменами, разветвленной сетью микрогрупп разного типа. К хозяйственно-социальным сетям и системам взаимодействия в рамках сформировавшегося сообщества нередко добавлялись конфессиональные сети и взаимодействия, игравшие часто большую роль. Постепенно на базе промысловой и социальной общности могли складываться элементы общих культурных практик и локальной идентичности, закрепляемой в названиях и иных знаковых системах. В итоге формировалась локальная группа-кластер, стержнем которой высту-

пала промысловая субкультура. Промысловые группы-кластеры представляли собой территории и поселения с особым хозяйственным социокультурным типом, отличным как от чисто земледельческих территорий и поселений, так и от собственно городской (мещанской или фабричной) среды. Промысловые группы-кластеры — динамичные системы, где происходили сложные процессы симбиоза «традиционного» и «современного». С точки зрения государственной власти, сообществ специалистов и «общественных деятелей» (земцы, «кооператоры», представители политических движений) они рассматривались как приоритетные объекты, «полигоны» для внешнего воздействия, трансформации, технологической и социальной инженерии.

источники и литература

1. Фурсова Е. Ф. Этнографические и этнические группы: проблема их идентификации и методов исследования // Локальные традиции в народной культуре Русского Севера. Материалы IV научной конференции «Рябининские чтения-2003»: Сб. научных докладов / Редколлегия: Т. Г. Иванова (отв. ред) и др. Петрозаводск: Карельский науч. центр РАН, 2003. С. 263-265.

2. Бузин В. С., Егоров С. Б. Субэтносы русских: проблемы выделения и классификации // Малые этнические и этнографические группы: Сб. статей, посвященный 80-летию со дня рождения проф. Р.Ф. Итса / Под ред. В.А. Козьмина. СПб.: Новая альтернативная полиграфия, 2008. (Историческая этнография. Вып. 3). С. 308-346.

3. Чеснов Я. В. Лекции по исторической этнологии: Учеб. пособие. М.: Гардарика, 1998. 400 с.

4. Бернштам Т. А. Поморы: формирование группы и система хозяйства. Л.: Наука, 1978. 176 с.

5. Портер М. Международная конкуренция: Конкурентные преимущества стран. М.: Международные отношения, 1993. 896 с.

6. Марков Л. С. Экономические кластеры: понятия и характерные черты // Актуальные проблемы социально-экономического развития: взгляд молодых ученых: Сб. научных трудов / Под ред. В.Е. Селиверстова, В.М. Марковой, Е.С. Гвоздевой. Новосибирск: Институт экономики и организации пром. производства РАН, 2005. С. 102-123.

7. Фукуяма Ф. Доверие. Социальные добродетели и путь к процветанию. М.: Изд-во АСТ; ЗАО НПП «Ермак», 2004 730 с.

8. Порфирьева О. Б. Промышленные округа в Италии. — иВХ: Шр:/^ео.18ер1ешЬег. ги/2005/20/3.Ы:т (дата обращения: 13.06.2010).

9. Левин И. Модернизация в традиционных укладах: опыт Италии и его значение для России. Выступление на семинаре. «Социокультурная методология анализа российского общества», Москва, 23 января 1997 г. — иВЬ: http://scd.centro.rU/8.htm (дата обращения: 15.01.2006).

10. Попов А. В. Мелкий бизнес Индонезии. М.: Наука, 1991. 190 с.

11. Туган-Барановский М. И. Избранное. Русская фабрика в прошлом и настоящем. Историческое развитие русской фабрики в XIX в. М.: Наука, 1997. 734 с.

12. Гакстгаузен А. Исследование внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России. М.: [Б. и.], 1870. 490 с.

13. Маршалл А. Принципы экономической науки: В 3 т. Т. 1. М.: Прогресс, 1993. 416 с.

14. Корсак А. К. О формах промышленности вообще и о значении домашнего производства (кустарной и домашней промышленности) в Западной Европе и России. М.: Типография Грачёва и К°, 1861. 310 с.

15. Безобразов В. П. Народное хозяйство России. Московская (центральная) промышленная область: В 3 т. Т. 1. Введение. Общее значение Московской промышленной области. Волга от Твери до Нижнего Новгорода. Нижегородская ярмарка и общий ход наших промышленных дел. СПб.: Депортамент торговли и мануфактур, 1882. VIII, 316, 303 с.

16. Безобразов В. П. Народное хозяйство России. Московская (центральная) промышленная область: В 3 т. Т. 2. Нижегородская губерния и Ока от Нижнего Новгорода до Рязани. Ярославская губерния. СПб.: [Б. и.], 1885. II, 452 с.

17. Струве П. Б. На разные темы. СПб.: Типография Дома презрения малолетних бедных, 1902. II, 555 с.

18. Труды комиссии по исследованию кустарной промышленности в России: В 16 вып. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1879-1880.

19. Отчеты и исследования по кустарной промышленности в России: В 11 вып. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1892-1915.

20. Мещерский А. А., Модзалевский К. Н. Свод материалов по кустарной промышленности в России. СПб.: Типография бр. Пантелеевых, 1874. 345 с.

21. Зеленин Д. К. Библиографический указатель русской этнографической литературы о внешнем быте народов России. 1700-1910. СПб.: Типография А. В. Орловых, 1913. ХЬ, 733 с.

22. Григорьев В. Н. Предметный указатель материалов в земско-статистических трудах с 1860-х годов по 1917 г.: В 2 вып. М.: ЦСУ СССР, 1926-1927. Вып. 1. 338 с.; вып. 2. 380 с.

23. Рыбников А. А. Кустарная промышленность и сбыт кустарных изделий. Доклад Орг. бюро по созыву Земского съезда по вопросам о совместной деятельности земств по сбыту кустарных изделий. М.: Типография П. П. Рябушинского, 1913. 174 с.

24. Рыбников А. А. Мелкая промышленность России. Сельские ремесленно-кустарные промыслы до войны. М.: Новая деревня, 1923. 118 с. (Первая сельско-хозяйственная и кустарно-промышленная выставка СССР).

25. Мелкая промышленность СССР по данным Всесоюзной переписи 1929 г.: Справочник. Вып. I. Производственное и социально-экономическое строение мелкой промышленности. М.; Л.: Соцэкгиз, 1933. XXIX, 199 с.

26. Мелкая промышленность СССР по данным Всесоюзной переписи 1929 г.: Справочник. Вып. II. Мелкая гнездовая промышленность. М.; Л.: Соцэкгиз, 1932. XXXII, 195 с.

27. Мелкая промышленность СССР по данным Всесоюзной переписи 1929 г.: Справочник. Вып. III. Гнезда мелкой промышленности. М.; Л.: Соцэкгиз, 1932. XI, 528 с.

28. Атлас промышленности СССР в пяти выпусках. Изд. Президиума ВСНX СССР. Вып. II. Мелкая и кустарно-ремесленная промышленность. М.; Л.: ВСНX, 1930.

29. Водарский Я. Э. Промышленные селения центральной России в период генезиса и развития капитализма. М.: Наука, 1972. 256 с.

30. Водарский Я. Е., Истомина Э. Г. Сельские кустарные промыслы Европейской России на рубеже Х!Х-ХХ столетий. М.: Ин-т российской истории РАН, 2004. 516 с.

31. Тарновский К. Н. Мелкая промышленность дореволюционной России. Историко-географические очерки. М.: Радикс, 1995. 280 с.

32. Русские / Отв. ред. В. А. Александров, И. В. Власова, Н. С. Полищук. М.: Наука, 1999. 827 с.

33. Левашов И. И. Кустарные промыслы в Тамбовской и Костромской губ. // Отчеты и исследования по кустарной промышленности в России. 1895. Т. III. С. 45-78.

34. Пономарев Н. В. Кустарная промышленность в Казанской губернии // Отчеты и исследования по кустарной промышленности в России. 1895. Т. III. С. 15-44.

35. Аксаков И. С. Исследование о торговле на украинских ярмарках. СПб.: Типография

B. Киршбаума, 1858. 383 с.

36. Исаев А. А. Производство полотна в Ярославском уезде // Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Вып. VI. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1880.

C. 670-694.

37. Сербина К. Н. Крестьянская железоделательная промышленность Центральной России XVI — первой половины Х!Х в. Л.: Наука, 1978. 192 с.

38. Титов А. А. Статистико-экономическое описание Ростовского уезда Ярославской губернии // Безобразов В. П. Народное хозяйство России. Московская (центральная) промышленная

область. Часть II. Приложения. Приложение 2. СПб.: Департамент торговли и мануфактур, 1885. С. 29-459.

39. Пономарев Н. В. Обзор кустарных промыслов России. СПб.: Паровая скоропечатня «Восток», 1900. XXX, 111 с.

40. Карпов А. Промыслы села Богородского и его окрестностей, Горбатовского у. // Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Вып. 9. СПб.: Типография

B. Киршбаума, 1883. С. 2421-2470.

41. Кустарные промыслы в Озерной области // Кустарный труд. 1912. № 18. 15-30 сент.

C. 1-10.

42. Духовский С. Кожевенный и клееваренный промысел в селе Катунки и близлежащих деревнях // Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Вып. 9. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1883. С. 2513-2551.

43. Григорьев В. Н. Кустарное замочно-ножевое производство Павловского района (в Горба-товском уезде Нижегородской губернии и Муромском уезде Владимирской губернии) // Материалы к изучению кустарных промыслов Волжского бассейна. Приложение к изданию «Волга» / Сост. В. И. Рагозин. М.: Типография М. П. Щепкина, 1881. С. XI-XVI, 1-124.

44. Давыдова С. А. Кустарная промышленность Владимирской, Курской, Полтавской, Бессарабской и Воронежской губерний // Отчеты и исследования по кустарной промышленности в России. Т. I. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1892. С. 72-144.

45. Тилло А. Ювелирно-металлический промысел в Костромской губернии // Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Вып. 9. СПб.: Типография В. Кирш-баума, 1883. С. 2023-2056.

46. Ягодинский И. Промыслы села Безводного, Нижегородского уезда // Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Вып. 9. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1883. С. 2401-2419.

47. Беллюстин И. Еще о движениях в расколе // Русский вестник. 1865. Т. 57. Июнь. С. 761776.

48. Семенов А. С. Кустарное смолокурение в Важском районе // Отчеты и исследования по кустарной промышленности в России. Т. Х! Пг.: Типография В. Киршбаума, 1915. С. 301-329.

49. Петровский В. А. Артели кустарей-смолокуров в Важском районе // Отчеты и исследования по кустарной промышленности в России. Т. ХГ Пг.: Типография В. Киршбаума, 1915.

С. 220-226.

50. Егунов А. Н. Кустарные промыслы в Пермской губернии, в связи с добывающей промышленностью // Отчеты и исследования по кустарной промышленности в России. Т. III. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1895. С. 128-173.

51. Исаев А. А. Кузнечно-слесарный промысел в Ярославском уезде // Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Вып. VI. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1880. С. 695-755.

52. Медиокритский Е. Крашение посуды и мебели в Скоробогатовской волости Макарьевс-кого (на Унже) уезда // Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Вып. 9. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1883. С. 2173-2192.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

53. Трейвиш А. И. Город, район, страна и мир. Развитие России глазами страноведа. М.: Новый хронограф, 2009. 372 с.

54. Гринберг М. Л. Старообрядцы Европейской России как дисперсная конфессиональная группа. (К определению численности и основных центров расселения в XVШ-XIX в.) // Малые и дисперсные этнические группы в Европейской части СССР (География расселения и культурные традиции). М.: Моск. филиал Географического общества СССР, 1985. С. 35-46.

55. Андреев В. В. Раскол и его значение в народной русской истории. Исторический очерк. СПб.: Типография М. Xана, 1870. 412 с.

56. Голышев И. А. Богоявленская слобода Мстера. Владимир: Губернская типография, 1865. 143 с.

57. Пругавин А. С. Раскол и сектантство в русской народной жизни. М.: Типография И. Д. Сытина, 1905. 95 с.

58. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 3. Развитие капитализма в России. Некритическая критика. М.: Политиздат, 1967. XVI, 791 с.

59. Давыдова С. А. Производство металлических изделий в Рыбной слободе Лаишевского уезда Казанской губернии // Отчеты и исследования по кустарной промышленности в России. Т. III. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1895. С. 113-123.

60. Даль В. И. Пословицы русского народа: Сб. пословиц, поговорок, речений, присловий, чистоговорок, прибауток, загадок, поверий и пр. Т. 1. СПб.: М. О. Вольф, 1879. 685 с.

61. Еремин С. А. Описание уломского и ваучского говоров Череповецкого уезда Новгородской губернии. Пг.: Рос. гос. академия, 1922. II, 71 с. (Сборник Отделения русского языка и словесности Российской академии наук. 1922. Т. 99. № 5).

62. Лебединский А. И. Очерк крестьянского сельского хозяйства в Псковской губернии // Труды Имп. Вольного экономического общества. 1886. Т. II. № 8. С. 141-152.

63. Псковская губерния. (Свод данных оценочно-статистического исследования). Т. 9: Погубернский свод. Вып. 2: Часть экономическая. (Населенность, землевладение и экономический быт земледельческого населения). Часть. 1. Введние и таблицы. Псков: Статистическое отделение Псковской губернской земской управы, 1913. XXXVIII. 317 с.

64. Артынов А. Я. Воспоминания крестьянина села Угодичи Ярославской губернии Ростовского уезда // Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века / Вступ. статья, сост. В. А. Кошелева; коммент. В. А. Кошелева, Б. В. Мельгунова и В. П. Бударагина. М.: Новое литературное обозрение, 2006. С. 275-416.

65. Шапошников В. И. Красносельские ювелиры. Ярославль: Верхнее-Волжское книжное изд-во, 1969. 60 с.

66. Карпов А. Валенный промысел в Арзамасском уезде // Труды комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Вып. V. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1880. С. 455487.

67. Новожилов А. Г. Престольные праздники в системе культурного ландшафта этнически смешанных районов Северо-Запада России // Поморские чтения по семиотике культуры. Вып. 2: Сакральная география и традиционные этнокультурные ландшафты народов Европейского Севера России: Сб. научных статей / Отв. ред. Н. М. Теребихин. Архангельск: Поморский университет, 2006. С. 213-220.

68. Лядов И. Xолуйская слобода // Владимирские губернские ведомости. 1854. № 21. С. 151159.

69. Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Материалы «Этнографического бюро» князя

B. Н. Тенишева. Т. 1: Костромская и Тверская губернии. СПб.: Деловая полиграфия, 2004. 568 с.

70. Овсянников Н. Н. Краткий очерк промышленных занятий в Нижегородской губернии // Безобразов В. П. Народное хозяйство России. Московская (центральная) промышленная область. Часть II: Приложения. Приложение 1. СПб.: Департамент торговли и мануфактур, 1885.

C. 1-27.

71. Каталей В. И. Кустарная промышленность Тверской и Ярославской губерний // Отчеты и исследования по кустарной промышленности в России. Т. I. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1892. С. 283-304.

Статья поступила в редакцию 12 октября 2010 г.

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Верняев Игорь Иванович

Похожие темы научных работ по истории и археологии , автор научной работы — Верняев Игорь Иванович

The handicraft industry clusters as the local ethnographic groups: economy, society, culture and identity (European Russia, mid-19th - the first third of the 20th century)