«Незаметная промышленность»: крестьянские производящие промыслы России в теоретических концепциях и эмпирических исследованиях конца ХVIII - начала ХХ В. Часть I Текст научной статьи по специальности «История и археология»

2014 ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Сер. 2 Вып. 2

ЭТНОГРАФИЯ

УДК 94(=161.1) И. И. Верняев

«НЕЗАМЕТНАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ»: КРЕСТЬЯНСКИЕ ПРОИЗВОДЯЩИЕ ПРОМЫСЛЫ РОССИИ В ТЕОРЕТИЧЕСКИХ КОНЦЕПЦИЯХ

И ЭМПИРИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ КОНЦА ХVШ — НАЧАЛА ХХ в. ЧАСТЬ I

В статье проанализирована интерпретация в теоретических и эмпирических исследованиях и описаниях России конца ХVШ — первой половины ХК в. крестьянской мелкой индустрии (производящих промыслов) — масштабов этого хозяйственного явления, его места в социально-экономическом строе страны, соотношения с другими хозяйственными формами. Для государственного взгляда, а также в восприятии многих исследователей и интеллектуалов крестьянская мелкая индустрия оставалась, по большей части, «незаметным» явлением. Причина этого, по мнению автора статьи, заключалась в том, что оно не вписывалось в существующие стереотипные модели хозяйственного строя России, основанные отчасти на сословных представлениях, отчасти на искаженном восприятии «нормальных» форм современной индустрии. В соответствии с этими стереотипными моделями крестьянин воспринимался прежде всего как «пахарь», «земледелец», для которого неземледельческая активность, если она вообще допустима, была сугубо вспомогательной, вторичной по отношению к сельскохозяйственной деятельности. Индустрия же, в соответствии с этими представлениями, — удел горожан, и она развивается (или «должна» развиваться) прежде всего в крупных формах. В ситуации превалирования этих стереотипов мелкую крестьянскую индустрию было трудно «увидеть», понять — верно оценить перспективы ее развития и сформулировать внятную государственную политику по отношению к ней. Однако в целом ряде исследований подлинные масштабы, роль в хозяйственном строе, социокультурная специфика и перспективы мелкой, рыночно ориентированной крестьянской индустрии, организованной в основном в виде специализированных скоплений (кластеров) промысловых хозяйств, нашли свое более адекватное отражение. Библиогр. 24 назв.

Ключевые слова: крестьянская мелкая индустрия, производящие промыслы, исследования хозяйственного строя России конца ХVШ — первой половины ХХ в., социальные стереотипы и их преодоление.

Верняев Игорь Иванович — кандидат исторических наук, доцент, Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9; [email protected]

Vernyaev Igor I. — Candidate of History, Associate Professor, St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation; [email protected]

I.I. Vernyaev

"INCONSPICUOUS INDUSTRY":

RUSSIAN PEASANT SMALL INDUSTRY IN THEORETICAL CONCEPTS AND EMPIRICAL STUDIES OF LATE XVIII — EARLY XX CENTURIES. PART I

The paper deals with perception in theoretical works and empirical descriptions of Russia of late XVIII century — first half of the XIX century a rural small industry (non-agricultural trades, market-oriented rural crafts), proportions of this economic phenomenon, its place in socio-economic structure of the country, relations with other forms of economics. In the views of state and many of intellectuals the rural small industry was largely "inconspicuous" fact. The reason for this ignoring, according to the author, was that it did not fit into stereotypic models of the Russian economic system, models which are based in part on estate views and in part on a distorted perception of "normal" forms of modern industry. In accordance with these stereotypical models peasant was perceived as primarily as "plowman", "husbandman", for which non-agricultural activity, even if it acceptable in principle, was only auxiliary, secondary in relation to agriculture. Industry, in accordance with these views, was exclusively the lot of the townspeople, and it developed (or "should" develop), primarily in large forms. It the situation of prevalence of these stereotypes small peasant industry was difficult to "see", understand, correctly assess the prospects for its development, formulate coherent state policy in relation to it. However, in several studies true scale, role in the economic structure, socio-cultural specifics and prospects of small market-oriented peasant industry, organized mainly in the form of specialized clusters, got more adequate reflection. Refs 24.

Keywords: peasant small industry, non-agricultural trades, market-oriented rural crafts, studies of the economic system in Russia in late XVIII century — first half of the XIX century, social stereotypes and their overcoming.

Один из наиболее известных исследователей производящих промыслов России второй половины XIX в. В. С. Пругавин назвал их «неведомым, подспудным миром» [1, с. 49]. Другой исследователь крестьянской пореформенной промышленности — Р. Ф. Попов — охарактеризовал ее как «незаметную промышленность» [2, с. 25]. При этом уже с конца XVIII в. было ясно, что сельская несельскохозяйственная промышленность занимает значительное место в хозяйственном строе страны. Однако с концептуальным осмыслением сразу возникли проблемы. Ориентированная на рынок крестьянская индустрия (синонимы — «производящие промыслы», «кустарные промыслы») не совсем вписывалась в существующие стереотипы восприятия и описания страны и ее социального и хозяйственного устройства. Отсюда возникали затруднения в определении места производящих промыслов в прошлом, настоящем и будущем. К концептуальной неопределенности добавлялась недостаточная изученность в эмпирическом плане, что приводило, в частности, к значительным колебаниям количественной оценки самого масштаба явления. В середине 1920-х годов, подводя итог многих десятилетий исследовательского и практико-политиче-ского интереса к производящим промыслам, известный их исследователь А. А. Рыбников вынужден был констатировать: «...Надо признать, что мы очень плохо знаем наше промысловое хозяйство во всей его пестроте и многообразии» [3, с. 85].

Впервые в широкой общественной дискуссии вопрос о крестьянских производящих промыслах ярко проявился во время работы Екатерининской Уложенной комиссии 1767-1769 гг. При этом следует упомянуть, что в «Большом Наказе» Екатерины II Уложенной комиссии места этому виду промышленной деятельности не нашлось. Представленная в нем конструкция хозяйственного строя страны ее не подразумевала. Крестьяне, вообще сельчане, в этой конструкции должны были быть «земледельцами», «пахарями», индустрия и торговля — делом горожан, мещан. Так,

статьи «Большого Наказа» императрицы гласили: «Всякий человек имеет более попечения о своем собственном, нежели о том, что другому принадлежит» (ст. 296); «Земледелие есть самый большой труд для человека; чем больше климат приводит человека к избежанию сего труда, тем больше законы к оному возбуждать должны» (ст. 297); «Земледельцы живут в селах и деревнях и обрабатывают землю, из которой произрастающие плоды питают всякого состояния людей; и сей есть их жребий» (ст. 358). «В городах обитают мещане, которые упражняются в ремеслах, в торговле, в художествах и науках» (ст. 359)... [4, с. 238-239].

Однако реальные хозяйственные и социокультурные процессы существенно отличались от представленной в «Наказе» картины сословно-профессионального и пространственного (город-деревня) разделения сфер деятельности. И это отразилось в работе самой комиссии, в наказах депутатам от различных групп населения и в речах самих депутатов на заседаниях, где тема крестьянских производящих промыслов и тесно связанной с ними крестьянской оптовой и розничной торговли стала одной из основных.

Купеческие и городские наказы в Уложенную комиссию были полны жалоб на чрезвычайно, по их мнению, развившуюся торговлю и промысловое производство крестьян, которые тем самым создавали мощную конкуренцию купцам и другим горожанам. Как обобщенно высказался один из городских депутатов, «многие крестьяне, оставя земледелие и другие работы, производят всякие промыслы и торговлю и тем делают купечеству немалое помешательство в их торгах; купцы же, боясь их помещиков, не имеют никакой возможности остановить эту незаконную торговлю и приходят в крайнее изнеможение» [4, с. 239].

В текстах наказов горожан и речах депутатов есть указания на то, что масштабы сельской промысловой деятельности достигли крупных размеров, выйдя за пределы узкого местного рынка [4, с. 239]. При этом именно заинтересованность и покровительство помещиков, по мнению купцов и других горожан, было гарантией широкого распространения крестьянских производящих промыслов и торговли. В силу того, что промысловые и торгующие крестьяне не записывались в купечество и городские ремесленные цехи и не несли тем самым торговых и промысловых повинностей, их деятельность, по мнению городских депутатов, была вне закона.

Крестьяне, как считали купцы и другие горожане, должны были заниматься своим основным делом — земледелием, которое есть их «жребий», исходя из сословного принципа, что «одно звание не должно вступать в дела другого» [4, с. 227, 239, 258]. При этом «хлебопашество» следует расширять и укреплять, а при необходимости даже принуждать к нему, запрещая при этом заниматься промыслами и торговлей: «... Дабы вознаградить во всех местах недостаток в хлебопашестве и самый неурожай хлеба, кажется, надлежит не только не отлучать земледельцев от их обязанностей, но еще и понуждать их к оным» [4, с. 283-284]. При этом малоземельных крестьян, занимающихся промыслами и торговлей, предлагалось наделить достаточным «для обращения к хлебопашеству» количеством земли [4, с. 316].

Депутаты от крестьян и других сельских жителей отстаивали в комиссии свое право заниматься различными «мастерствами» и производить продажу «рукодельных» изделий. Одну из наиболее развернутых аргументаций за сохранение этого права за крестьянами представил, в частности, депутат от пахотных солдат Нижегородской губернии Иван Жеребцов [4, с. 230-231]. И. Жеребцов обратил внимание

комиссии, в частности, на «знатные» промыслово-торговые села, «во множестве находящиеся в нашем государстве», где крестьяне специализировались в первую очередь на разнообразных промысловых занятиях и где велась масштабная торговля изделиями промыслового производства. И. Жеребцов называет в своей речи несколько таких сел. Депутат доказывал важность этих занятий для промысловых хозяйств и большой спрос со стороны прежде всего крестьянского населения на эти изделия. Депутат обратил особое внимание на то, сколь широк был спектр производимых для продажи крестьянами-промысловиками изделий, подробно перечислил их виды. Он показал, что в реализации этих промысловых изделий ключевую роль играла ярмарочная торговля, в том числе торговля на удаленных ярмарках (а это означало — в оптовых масштабах). Указывая на эти факты, депутат убеждал, сколь важны были промысловое производство крестьян и соответствующая торговля для хозяйства страны, производителей и потребителей промысловых изделий и сколь разрушителен был бы запрет этой деятельности, чего требовали многие депутаты от городов. В речи отмечалось также, что промысловые села в силу их промысло-во-торгового характера являлись крупными потребителями продовольствия, что обеспечивало устойчивый сбыт для продукции специализирующихся на сельском хозяйстве регионов. Характерно, что в речи депутата эти промыслово-торговые поселения четко выделены как особый тип поселений. Ряд других депутатов также указывал, что городские ремесленники и купцы не могут удовлетворить своей производственной и торговой деятельностью спрос и потребности всего многочисленного, особенно крестьянского населения [4, с. 267].

Многие помещики, прежде всего центральных, преимущественно оброчных губерний России, в своих наказах и речах выступали за свободу крестьянских промыслов и торговли. Так, депутат Уложенной комиссии от переяславского дворянства Матвей Реткин представил развернутую аргументацию необходимости свободной промысловой и торговой деятельности крестьян. Депутат указывал, в частности, что мещанство не производит многого из того, что необходимо крестьянам («мещанству одному невозможно исправлять все нужные мастерства»), кроме того, многие сельские населенные пункты очень удалены от городов. Депутат выступил за развитие крестьянских промыслов, отметил их обусловленность климатическими особенностями страны, роль и заинтересованность помещиков в их развитии: «Бесспорно . надлежит возбудить охоту к рукоделиям. Самый опыт показывает нам, что многие дворяне, употребив значительные издержки на обучение своих людей, довели многие мастерства до желаемого совершенства. Законы должны быть сообразны с климатом каждой страны. Поэтому у нас, где более шести месяцев покрытая снегом земля оставляет народ в праздности, не следует ли употребить это праздное время для каких-нибудь крестьянских рукоделий, дабы люди не отвыкли от работ и не обленились» [5, с. 126-127]. За свободу промысловой и торговой деятельности крестьян активно высказывались депутаты суздальского, ярославского, ростовского дворянства и др. [5, с. 100, 122, 126, 125, 309; 4, с. 455; 6, с. 107-109].

Таким образом, вопрос о крестьянских промыслах и продаже промысловых изделий стал одним из основных в работе Уложенной комиссии, по нему высказывались многие депутаты. Это говорит, в частности, о масштабности самого явления в этот период, о широком развитии сельских производящих промыслов и развитой оптовой и розничной торговле их изделиями. С этого времени вопрос о производя-

щих промыслах стал предметом дискуссии и изучения. При этом некоторые ключевые линии дискуссии и общие установки в отношении крестьянских производящих промыслов будут в той или иной форме продолжаться на протяжений всей истории общественного внимания и исследования промысловой деятельности — в ее хозяйственном и социокультурном аспектах.

Учитывая важность самого явления, в 1782 г. к теме производящих промыслов обратилось Вольное экономическое общество (ВЭО), сформулировав исследовательскую задачу, касающуюся производящих промыслов: «Общество желает, чтобы показано было сообразно с климатом, с физикальным свойством земли, с произрастающими на оной необделанными продуктами и с употребляемыми доныне в Российской империи домостроительствами, в каких побочных работах, кои собственно к земледелию не принадлежат, может Российский сельский житель, его жена и его большие и малые дети, во весь год, а особливо зимою, наиполезнейшее упражняться как для собственного своего, так и для всеобщего блага» [7, с. 102]. В формулировке исследовательской задачи Русского географического общества (РГО) заложена концепция «побочности» для крестьян промысловых занятий, вторичность, дополнительность их по отношению к земледелию и обусловленность прежде всего климатическими особенностями, в частности, долгим зимним периодом.

Известный российский естествоиспытатель и этнограф конца XVIII в. Иоганн Готлиб Георги посвятил производящим промыслам свой ответ на поставленную ВЭО задачу. При этом Георги несколько переформулировал саму постановку вопроса, приблизив ее трактовку к реальному положению дел. В формулировке задачи ВЭО промысловые занятия подразумевались как во всех случаях побочные к земледелию. Георги формулирует оценку «основное — побочное» занятие иначе: «... Великое распространение государства и происходящая от того различность климата и естественного состояния разных стран не допускает никак ввести одинакие главные, а еще менее одинакие побочные работы, поелику сии последние гораздо многочисленнее первых. По свойству вещи, то, что в одном месте есть и должно быть главною работою, в другом может быть побочною, и обратно. Разность сия между главными и побочными работами еще более возрастает от введенного в России более, нежели в других землях, обыкновения отправлять вместе и городские, и сельские работы... Во многих слободах и селах предприимчивые крестьяне не остаются навсегда хлебопашцами, но бывают купцами или ремесленниками, даже золотарями, живописцами, красильщиками и пр. Чрез сие самое в одной той деревне настоящее земледелие бывает побочною работою, а городские упражнения, коим по большой мере, надлежало бы быть побочными, становятся главным упражнением. Целые таким образом почти деревни имеют за собою какое ни есть городское упражнение, и крестьяне бывают или горшечники, или красильщики и пр.» [7, с. 115-116].

Тем самым Георги отмечает, что для многих селений производящие промыслы, мелкая промышленность являются не побочным к земледелию, а основным занятием. В качестве примеров концентрации специализированного производящего промысла, где мелкая индустрия являлась для крестьян основным, при этом ориентированным на рынок, занятием, Георги приводит производство деревянных изделий в Семеновском уезде Нижегородской губернии, рогожный промысел на Ветлуге, промысел по валянию шляп также в ряде селений на Ветлуге, кожевенный промысел в с. Катунках Нижегородской губернии, кожевенно-сафьяновый в с. Ягодном

Казанской губернии, различные концентрированные металлические промыслы в сс. Работки, Павлово, Безводное и др. [7, с. 127, 130, 136-137, 139-140, 143-144].

Георги, объясняя столь значительное распространение сельских производящих промыслов, указывал на ряд причин — в частности, на свободу занятий промыслами для крестьян, редкость городов, склонность самих городских жителей к занятию сельским хозяйством и соответственно узость рынка для собственно крестьянских сельскохозяйственных продуктов — «чрез все сие немало собственных городских ремесел перешли в деревни и там производятся отчасти как главные, отчасти как побочные упражнения» [7, с. 164-165]. Георги описывает также механизм распространения специализированного промысла в той или иной местности: «Но если в деревне или в округе есть такие люди, кои отправляют побочную какую-либо работу с легкостью и барышем, то в скором времени последует им многое число, без всякого особого наставления; и если наконец наставление сие безденежно получишь, а орудия легко достать можно, тогда они на перерыв стараются в оном успеть; и таким образом, упражнение входит во всеобщее употребление» [7, с. 170].

Отношение к такого рода промысловой деятельности отдельных крестьянских селений и целых их групп у Георги противоречивое. С одной стороны, он соглашается с важностью и необходимостью поощрять эту деятельность: «Если таковую деревню можно почесть фабрикою, и вся в оной работа рачительно производится, то кажется все равно, где бы фабрика ни находилась и какими бы людьми она ни отправлялась» [7, с. 146-147]. С другой стороны, он констатирует, что не следует особенно широко распространять несельскохозяйственную деятельность крестьян по той причине, что это, во-первых, приводит к «нерадению к хлебопашеству», во-вторых, эта деятельность составляет конкуренцию городским жителям — «в тягость городам». В частности, по мнению Георги, «не должны быть в деревнях терпимы медники, серебряники, оловянишники» и прочие металлообрабатывающие специальности. Георги предлагал оставить в деревне только те промысловые занятия, которые будут сугубо побочными и не будут серьезно отвлекать от земледелия как «главнейшего упражнения» крестьян [7, с. 168]. Он выражал надежду, что новое управление в наместничествах будет большее внимание уделять ремеслам в городах, жители которых будут принуждены ими заниматься, и соответственно многие производящие промыслы будут уходить из деревень, а крестьяне будут принуждены больше и лучше заниматься хлебопашеством [7, с. 147, 164-165].

Таким образом, Георги, с одной стороны, весьма реалистично описал причины возникновения производящих промыслов, их историческое развитие и современное состояние, отринул идею об исключительной «побочности» промыслов для крестьянских хозяйств, с другой стороны, в проектируемом будущем воспроизвел ту же концептуальную матрицу разделения занятий, в соответствии с которой, как это выражено и в екатерининском «Наказе», российские крестьяне «должны быть» «пахарями», «хлебопашцами».

Научное рассмотрение производящих промыслов России с исторической и по-литэкономической точек зрения на рубеже XVIII-XIX вв. продолжил известный российский политэконом европейского уровня, статистик, библиограф, историк, член С.-Петербургской Академии наук А. К. Шторх (Heinrich Friedrich von Storch). А. К. Шторх был одним из лучших знатоков хозяйственной жизни России своего времени, при этом он хорошо знал и хозяйственный строй Западной Европы, поэто-

му имел возможность, сравнивая, выявить специфику российских хозяйственных процессов (о Шторхе подробнее см. [6, с. 78-79; 8, с. 433-445]). Промысловой проблематике А. К. Шторх посвятил часть своего фундаментального 8-томного труда, изданного в 1797-1803 гг., в котором дал подробную характеристику хозяйственного строя России конца XVIII в. Ключевое внимание в своем труде А. К. Шторх уделял российской торговле. Торговля, по мнению Шторха, была главной движущей силой в истории России, которая создала и культуру, и города, и самое русское государство. При этом он высоко оценивал свободу внутренней торговли в России: «Может быть, нет в мире государства, где внутренняя торговля была бы подвержена меньшему числу ограничений, чем в России». Но при этом в международном разделении труда Россия заняла, в основном, сырьевую нишу (продукты добывающих промыслов, сельского хозяйства), что А. К. Шторх считал невыгодным для страны и что необходимо было, по его мнению, обязательно изменить [8, с. 434]. Он подчеркивал преходящий характер «земледельческого периода» в хозяйственном развитии России [8, с. 437]. В связи с такой концепцией понятным был его интерес, в частности, к мелкой промышленности — к производящим промыслам, их историческому развитию, современному состоянию и перспективам развития. А. К. Шторх отметил одну из важнейших особенностей русского народного хозяйства, заключающуюся в почти полном отсутствии ремесленной работы на заказ. Эта особенность российского мелкого производства, его ориентация в первую очередь не на локальный спрос, а на обширный рынок была связана с формированием специализированных промысловых центров. А. К. Шторх, например, описал один наиболее ярких российских промысловых центров в с. Павлово Нижегородской губернии, где до 4 тыс. крестьян, производящих сталеслесарные изделия, «вместе составляли как бы одну фабрику, хотя каждый работал на себя». По данным Шторха, они производят замки, ножницы, ножи, сабли, ружья, напилки, железки для рубанка и другие столярные инструменты, при этом, как замечает автор, — «превосходного качества», благодаря чему все эти мелкие изделия «распространяются по всей стране и даже вывозятся в Персию. Некоторые виды этой крестьянской работы требуют исключительной тонкости работы» [9, S. 86-88, 318-320]. По наблюдению Шторха, особой насыщенностью специализированными промысловыми локусами с массовым производством того или иного вида товара отличалась Московская губерния.

Таким образом, А. К. Шторх подвел политэкономическую базу под исследования крестьянских производящих промыслов (мелкой промышленности) России, определил их специфику, обрисовал важное значение этого хозяйственного сектора в формировании национальной индустрии, преодолении сырьевой зависимости страны, значимости его продукции для национального и даже международного рынка. Для него земледелие не было «естественной» судьбой России, русский крестьянин не был по определению «пахарем», для которого производящие промыслы были лишь подсобным занятием, помогающим сохранить приверженность земледелию. Такая интерпретация была новаторской, она отличалась как от подхода к данному явлению его современников, так и от позиции многих исследователей и государственных администраторов последующих периодов.

Уделил внимание производящим промыслам и известный статистик и экономист первой половины XIX в. К. И. Арсеньев. Его концепция в отношении этого явления, изложенная в общем статистическом обзоре России 1818 г., носит противоре-

чивый характер. Характеризуя в целом социально-экономическую систему России в исторической ретроспективе и современности, он выделяет две ключевые отрасли хозяйства: основную традиционную отрасль — земледелие, и новую, растущую, но еще несовершенную крупную промышленность — фабрики и мануфактуры: «. Российская империя есть государство, облагодетельствованное природой. главная сила и богатство России состоит в сельской промышленности . она есть в высшей степени земледельческая держава . все прочие народные промыслы подчинены земледелию. городская промышленность только еще возникает» [10, с. 50]. В этой укрупненной модели другие хозяйственные типы он «не видит». Вместе с тем, разбирая вопрос о «мануфактурной промышленности», Арсеньев выделил в ней две разновидности: а) рукоделия и ремесла; б) собственно мануфактуры и фабрики. Характеризуя первую разновидность, автор сформулировал любопытное положение, что «русские поселяне имеют великие способности ко всем механическим работам, и вообще занимаются ими охотнее, нежели трудными делами земледельческими» [10, с. 135]. В этой части работы Арсеньев по сути признает преимущественную ориентацию значительной части крестьянского населения на несельскохозяйственные занятия.

Как и его предшественники Георги и Шторх, К. И. Арсеньев отметил процессы концентрации промысловой активности («ремесленных крестьян») в отдельных крупных центрах: «В прежние времена в нашем отечестве была весьма мало известна городская промышленность, и потому поселяне должны были сами удовлетворять своим необходимым потребностям и некоторым образом быть ремесленниками и фабрикантами, по крайней мере, в предметах, необходимых для их жилищ, одежды и содержания. Это продолжается и доселе, и от того многие деревни приняли вид городов, будучи заселены ремесленными крестьянами» [10, с. 135-136].

Арсеньев попытался оценить масштабы распространения ориентированных на рынок производящих промыслов крестьян, широту рынка производимых в этом хозяйственном секторе изделий. Производящие промыслы, по Арсеньеву, занимают «великое множество народа; сии занятия весьма выгодны; продукты сих работ потребляются в чрезвычайном количестве как внутри Государства, так равно составляют значущий предмет заграничного торгу» [10, с. 136]. Численность на начало Х1Х в. всех ремесленников, и сельских, и городских, Арсеньев оценивал в 700 тыс. человек [10, с. 136-137]. Автор определяет хронологические рамки широкого распространения производящих промыслов, отмечая, что «русские ремесла и рукоделия приняли настоящий правильный вид в течение ХУШ столетия. В селениях и небольших городах ремесла неограниченны никакими постановлениями, ни цехами» [10, с. 136-137]. Несмотря на приводимые факты, на концептуальном уровне автору не удалось преодолеть двухсекторную стереотипную модель — «крестьянин-землепашец» и «крупная городская индустрия». Противоречивость интерпретаций Арсеньева сказалась и в том, что он не предложил каких-либо определенных выводов относительно будущего развития, перспектив промысловой деятельности крестьян.

После сформулированных в конце ХУШ — начале Х1Х в. общих представлений относительно исторического развития и места производящих сельских промыслов в хозяйственном строе России в первой половине Х1Х в. шло постепенное накопление эмпирического материала по данному предмету. Особенно заметно выросло

количество публикаций по этой тематике в 1840-1850-е годы, когда происходило накопление фактического материала на местах, в губерниях, и много материалов публиковалось в губернских ведомостях [11, с. 88]. Обширный фактографический материал собирался для отчетов губернаторов и приложений к ним. Сбор материала по производящим промыслам осуществлялся также Вольным экономическим и Русским географическим обществами. Часть этих материалов была опубликована в изданиях обществ, часть осталась в архивах этих организаций [12, 1912, с. 58]. Значительное количество материалов по производящим промыслам было опубликовано в журнале МВД 1840-1850-х годов.

Большое влияние на русское общественное сознание, внутреннюю политику и научные исследования оказал труд немецкого исследователя Августа Гакстгаузе-на. Значительное внимание в своей работе «Исследование внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России» (первое трехтомное издание на немецком языке вышло в 1847-1852 гг., издание русского перевода в сокращенном варианте — в 1870 г.). А. Гакстгаузен уделил, в частности, сельским производящим промыслам, их российской специфике, месту в социальной и экономической системе страны, перспективам развития.

Основная область исследований Гакстгаузена — сельское хозяйство, земледелие, поземельные отношения, сельские социальные институты и прежде всего община. Исследовательское кредо Гакстгаузена — изучать интересующие его предметы «личным и непосредственным наблюдением». До поездки в Россию Гакстгаузен имел опыт полевого исследования сельских «народных отношений» во всех провинциях Пруссии. Основная гипотеза, с которой Гакстгаузен отправился изучать сельские институты в России, начала формироваться еще в период прусских исследований ученого. По его интерпретации, он встретил в ряде местностей Германии институты и отношения, в целом не свойственные большинству немецкого сельского населения. Он связал эти «загадочные отношения» с остатками традиций прежнего, в значительной степени ассимилированного германцами славянского населения. Поэтому в России он ожидал обнаружить эти «коренные славянские» сельские отношения, поземельные прежде всего, в «первобытной чистоте, без посторонней примеси». Гакстгаузен при этом полагал, что получившая европейское образование русская элита до сих пор не могла адекватно понять и описать особенности русских сельских институтов, не имя даже соответствующего понятийного аппарата [13, с. ХШ-ХЩ с. XVII].

Гакстгаузен, получив поддержку императора Николая I и русского правительства, начал путешествие в марте 1843 г., выехав из Санкт-Петербурга в Москву, затем посетил северные губернии, далее по поволжским губерниям проехал на восток до Казани, проследовал на юг до Саратова, проехал по черноземным губерниям, проводил наблюдения в степном регионе, до Керчи и Крыма, из Крыма предпринял поездку в южнокавказские земли, далее через Одессу отправился на украинские земли, затем вернулся в Москву, завершив там свое исследовательское путешествие по России [13, с. Х^-Х^.

Американская исследовательница Т. Деннисон назвала сформулированную А. Гакстгаузеном модель «русской поземельной общины» как естественного института, уходящего корнями вглубь веков, «крестьянским мифом» [14, р. 6-17]. Община понималась им как «семейный организм», который «в первобытные времена» со-

ставлялся «обширной патриархальной семьей», а в современное для автора время, по крайней мере отвлеченно, представлял «одну семью, связанную общей собственностью, со старшиной во главе» [13, с. XVI].

Т. Деннисон и А. Карус, на основании прежде всего материалов крепостных вотчин, показали, что, по крайней мере, по отношению к нечерноземным губерниям модель Гакстгаузена была далека от адекватного отражения фактов. В частности, концепция общины Гакстгаузена существенно искажала ряд ее реальных характеристик — преувеличивала распространенность и бесконфликтность земельных пределов, преуменьшала уровень социально-имущественной стратификации, переоценивала значимость больших неразделенных семей как первичных ячеек общины и связь между зажиточностью и размером семьи и др. [15] Тем не менее работа Гакстгаузена оказала влияние на разработчиков концепции реформы 1861 г. и нашла отражение в ряде ее положений, закрепив юридически «общинную» модель [14, р. 11].

Однако Деннисон и Карус, сосредоточившись на критике модели земледельческой общины, проигнорировали то, что общие представления Гакстгаузена об устройстве сельских территорий России не ограничиваются этой моделью. Гастга-узен формулирует также концепт «промышленных ассоциаций». Он увидел и описал то, что до него в конце ХУ111 — начале Х1Х в. фиксировали Георги и Шторх. По Гакстгаузену, значительная часть сельской территории нечерноземной части России сформирована урбанизированными и полуурбанизированными специализированными ареалами мелкой сельской промышленности. Такой специализирующийся на определенном промысле ареал — поселение, группу поселений он назвал «промышленной ассоциацией».

По мнению А. Гакстгаузена, правительство и большинство интеллектуалов игнорировали этот широко распространенный социально-хозяйственный тип, не понимали его значения [13, с. ХХ-ХХ1]. Вместо этого государство пыталось, хотя и безуспешно, внедрять цехи, давать привилегии городам, развивать сверху буржуазное сословие и крупную индустрию [13, с. Х1Х-ХХ]: «Вместо того, чтобы улучшать крестьянское производство и озаботиться о внутреннем усовершенствовании и большем распространении народных фабричных ассоциаций, правительство вводило западноевропейские фабрики с характером торговой спекуляции и поощряло дворянство открывать фабрики по заграничному образцу» [13, с. 107-108]. При этом стимулируемое правительством развитие крупной русской промышленности не являлось, по мнению Гакстгаузена, благом для страны. В частности, оно оказывало угнетающее влияние на сельское хозяйство. Форсируемое государством развитие крупной промышленности повышало стоимость рабочей силы и делало вольный сельскохозяйственный наем очень дорогим и тем самым невыгодным для землевладельца. Как следствие, земледелие держалось на приемлемом уровне только в крепостных барщинных хозяйствах. Поэтому, полагал Гакстгаузен, крупная, патронируемая государством индустрия служила главным препятствием для освобождения крестьян [13, с. ХХ].

Альтернативу крупному фабричному производству Гакстгаузен видел в существующей «с первобытных времен» во многих губерниях России промысловой деятельности (Gewerbstatigkeit) — мелкой крестьянской промышленности. Мелкая сельская индустрия трактуется автором как особый хозяйственный уклад, суще-

ствующий в форме «промышленных ассоциаций» / «народных фабричных ассоциаций» (nationalen Associations-fabriken) [16, p. XIII; 13, с. XX-XXI]. Преимущественный регион развития этих «ассоциаций» — одна из четырех зон, на которые Гастгаузен разделяет территорию России — «полоса земли слабой или средней производительности, от Урала до Смоленска, заключающая в себе 18000 квад. миль с 16 миллионами людей; все это население занято обширнейшей и разнообразнейшею промышленной деятельностью» (три другие «зоны» — лесистый Север, черноземная полоса к югу от промышленной, и далее на юг и восток — степи) [13, с. XXI].

Под «народными фабричными / промышленными ассоциациями» Гакстгаузен имел в виду концентрацию того или иного специализированного промысла в поселении или группе, гнезде поселений. Такая ассоциация, по Гастгаузену, есть «коренная русская форма ремесленного производства... Целые деревни и местечки заняты сплошь одним и тем же ремеслом. Так, есть целые деревни, которые только шьют сапоги, другие делают только столы или стулья, третьи — горшки и т. д. <...> Эта форма ремесленной деятельности распространена по всей стране и составляет коренную народную особенность» [13, с. 36, 107-108]. Как и в свое время Шторх, Гакстгаузен отмечал, что такие специализированные скопления мелкой индустрии ориентированы не на местный рынок и работу на локальный заказ, а на широкий рынок, неизвестного потребителя. Они производят не штучный, а массовый, как на фабриках, товар, в оптовых масштабах, реализуемый через систему ярмарок [13, с. 107-108; 127].

Гакстгаузен описал некоторые из посещенных им специализированных промысловых центров России. Так, побывав в Тверской губернии, автор сделал следующие наблюдения: «здесь существуют еще старинные русские ремесла, которыми заняты целые общины, мужчины и женщины; так, например, в Артемьевской волости деревня Юркинская состоит из башмачников и сапожников. Все, что наработают, они посылают в Москву, где живут некоторые из крестьян той же деревни и имеют склады, из которых продают и оптом и розницею» [13, с. 11]. Гакстгаузен, в частности, подробно исследовал частновладельческое промысловое с. Великое и окружающие деревни Ярославского уезда, где процветал промысел по ткачеству льняных холстов. Объясняя причины развития этого промысла, автор, в частности, на цифровом материале показал, что занятие промыслом значительно более выгодно для местных жителей, чем земледелие. Автор подчеркивает урбанизированный характер поселения: «В Селе Великом живут поселяне, но они не занимаются хлебопашеством; они ткут полотна, но не сеют льна; здесь бывает лошадиная ярмарка, а у крестьян нет лошадей. во всем селе не более 50-ти лошадей. Село это имеет базар, несколько хороших, в новом вкусе, домов, всем расположением своим напоминает маленький город, и это все указывает на благосостояние жителей.» [13, с. 68, 73-74]. В другой промысловой губернии — Нижегородской — Гакстгаузен описал, в частности, село Выездная слобода (у Гакстгаузена оно названо «Висена») около Арзамаса, принадлежащее князю Салтыкову и «известное во всей России своим обширным производством сапог и башмаков и торговлею ими». Большинство жителей села — промысловики, производители обуви — «ассоциация башмачников и сапожников», «земледелие тут ничтожно и стоит на низкой степени». Автор замечает, что занятие промыслом в этой местности значительно более выгодно, чем земледелие [13, с. 213-215].

Уделив особое внимание факторам развития крестьянской индустрии, Гакстга-узен выдвинул, в частности, природно-календарную обусловленность развития сельской промысловости в нечерноземной полосе: «. Все земледельческие работы в этих местностях должны быть произведены в 4 месяца; следовательно, все рабочие руки имеют полевых занятий на 4 месяца в году, остальные 8 месяцев эти руки не нужны для земледелия. Что же было последствием этого, уже с давних времен? Следствием этого положения явилось замечательное развитие промыслов и ремесел.» [13, с. 106]. Ключевое значение придавалось им также фактору доступности рынков сбыта и транспортно-торговой инфраструктуры. Так, в отношении промыслов Ярославской губернии Гакстгаузен констатировал, что город Рыбинск дал ключевую точку опоры для промышленности всей Ярославской губернии [13, с. 106]. Обобщая факты по мелкой крестьянской промышленности, Гакстагузен критикует навязывание крестьянам земледелия как основного занятия: «Как же может процветать земледелие, как можно требовать, чтобы народ занимался им прилежно, когда оно так дурно оплачивает его труд и когда всякий другой промысел дает много больше.» [13, с. 73-74, 213-215].

Таким образом, исследование Гакстгаузена, продолжая один из уже прежде наметившихся подходов (Шторх, Георги), подчеркивало широкое распространение, большое хозяйственное значение и социокультурную специфику специализированных промысловых ареалов Европейской России. В его трактовке русский крестьянин предстает не только как «земледелец», «пахарь»; напротив, для обширных территорий естественной является преимущественная специализация крестьян на мелкой индустрии, существующей в виде кластеров. Исходя из этих фактов, исследователь выступал против игнорирования важности и перспектив развития мелкой промышленности, настаивая на изменении государственной политики по отношению к этому хозяйственному укладу.

Весьма ценные эмпирические наблюдения Гакстгаузена над промысловыми центрами и основанные на этих наблюдениях практические выводы были несколько искажены «общинной» концепцией этого исследователя. Перенося «общинную» модель из земледельческой сферы в промысловую, Гакстгаузен преувеличил степень кооперации между отдельными промысловыми хозяйствами и неправильно акцентировал ее особенности. Он верно указывал на наличие определенного разделения труда внутри и между семейными хозяйствами в промысловых гнездах, однако утверждение о том, что «члены общины постоянно помогают друг другу капиталом и трудом, делают закупки сообща, равно как и продают обыкновенно вместе» и что «ремесленные общины отсылают свои товары в города и на ярмарки, и имеют везде свои лавки», при сопоставлении с другими материалами выглядит явным искажением и преувеличением. Таким образом, на трактовку Гакстгаузеном промысловых ареалов оказал частичное влияние его «крестьянский миф», охарактеризованный выше [13, с. 107-108].

В 1857 г. об историческом и современном значении сельской мелкой промышленности высказался в своей концептуальной речи на собрании Казанского университета профессор Модест Яковлевич Киттары [17]. Пафос речи Киттары заключался в важности для современных стран промышленного развития [17, с. 5]. При этом он отмечал, что Россия исторически очень зависима от экспорта зерна: «Мы, русские, были горды, и сквозь лавровый венок 12 года верили в мираж, в неизбежность голо-

да на западе без русской пшеницы; мы были щедры и, дешево отдавая иностранцам тяжелый плод труда крестьянина, приплачивали крупную цифру звонкой монетой за их произведения» [17, с. 7]. Причина неразвитости промышленности в России виделась ему в превалировании в экономике страны сырьевой внешней торговли [17, с. 8].

Рассматривая перспективы избавления от экспортно-сырьевой зависимости, Киттары призывал обратить пристальное внимание на огромную в совокупности сельскую промышленность — сельские производящие промыслы. Отмечая, что из всех видов промышленности это едва ли не самая крупная по общей массе занятых работников и произведенной продукции, автор констатировал, что известно о ней пока очень мало: «Мало исследованная и известная, почти не участвующая непосредственно в больших торговых оборотах наших ярмарок, часто ничтожная по цене изделий, она тем не менее, являясь на сельских рынках и базарах, по цифре продуктов, покрывающих обыденные нужды большинства населения, едва ли уступит итогам всех наших фабрик и заводов. Значение этой промышленности становится еще выше, когда припомним, сколько тысяч семейств обязаны ей своим благосостоянием, что она в длинный период зимы, период праздности для других, дает поселянам, в среде которых преимущественно встречаются ремесла, средства приобресть деньги, а с ними внести избыток и довольство в семейный быт» [17, с. 9].

Киттары обращал внимание на то, что «кустование», территориальная концентрация — неотъемлемый атрибут развитого сельского промысла: «Этим-то обстоятельством (передача мастерства в своем семейном и более широком родственно-соседском кругу. — И. В.), при переимчивости русской натуры, объясняется странная особенность нашей сельско-ремесленной промышленности распределяться отдельными группами, ремесло от ремесла порознь». «В самом деле, — продолжает автор, — кто часто и много езжал по обширной России, едва ли укажет на деревню или село (здесь не говорится о селах торговых или фабричных), где были ремесленники на разные руки; по обыкновению, известное ремесло характеризует и известную местность, — в одном селении ткачи, в другом колесники, в третьем шубники и т. д. Иногда местность ремесла бывает шире, характеризуя волость и даже уезды: но всегда общий характер особняка остается неизменным для ремесленности сельской, в совершенной противоположности ремесленной промышленности в городах, где разнообразность запроса порождает и разнообразные виды ремесла» [17, с. 10-11].

Далее Киттары сравнивает эту модель российской промысловой концентрации с западноевропейскими. В частности, на примере Англии он показал такую же концентрацию мелкой сельской индустрии, но там она в большей степени, чем в России, связана с крупным производством [17, с. 11]. Таким образом, у Киттары в характеристике мелкой сельской промышленности нет, как у его предшественников, жесткого противопоставления российских и европейских реалий.

Хозяйственная специализация, подчеркивает автор, развивается параллельно с формированием на ее базе своего рода относительно обособленной социокультурной группы: «Характер особняка, характер, часто производящий резкий контраст в быту и занятиях двух соседних селений, имеет прямым следствием то, что ремесло становится монополией известного места, упорно держится в границах того села или деревни, где оно водворилось, и только с трудом, при посредстве браков или

других исключительных причин, и то изредка, переступает их границы» [17, с. 14]. М. Я. Киттары отмечал существенное различие между промысловиками и земледельцами в быте и благосостоянии [17, с. 10] Свои общие интерпретации относительно производящих промыслов Киттары использовал в эмпирическом исследовании кожевенной промышленности [17].

Краткие характеристики крестьянских производящих промыслов вошли в крупные статистические труды середины XIX в. — в частности, И. Ф. Штукенберга и Л. В. Тенгоборского. Географ и статистик И. Ф. Штукенберг в историко-статистиче-ских описаниях губерний России первой половины 1850-х годов дал, среди прочего, обобщающие характеристики множества центров производящих промыслов [18]. Основной объем данных автор почерпнул из публикаций в периодических изданиях РГО, «Губернских ведомостях», «Журнала Министерства внутренних дел», из статистических работ разных авторов, описаний путешествий.

Л. В. Тенгоборский, подтверждая наблюдения Гакстгаузена, констатировал, что в российских городах мало ремесленников, хозяев промышленных заведений — класса, который в Германии известен как Handwerkerstand. «Мелкая промышленность, именно ремесла, у нас более сосредотачивается в деревнях, нежели в городах; она производится сообща в селах, которые вывозят свои произведения на ярмарки; вот почему эти ярмарки и имеют в России большее значение, нежели в других странах. За границею везде преимущественно городские ремесленники удовлетворяют нужды сельского населения, у нас часто случается наоборот, и деревенские сапожники, столяры и слесари снабжают своими произведениями города. Такой недостаток в мастеровых, столь общий в малых городах, иногда чувствуется даже и в больших» [19, с. 146]. Л. В. Тенгоборский в своей работе подчеркивал взаимную связь развития сельской мелкой промышленности в виде специализированных промысловых гнезд и разветвленной сети ярмарок.

Из центральных государственных ведомств первый опыт систематического сбора данных по промысловой проблематике предприняло Министерство государственных имуществ. Большой объем материалов по промыслам крестьян был собран, в частности, комиссиями и отрядами по уравнению денежных сборов с государственных крестьян. Комиссии и отряды производили оценку земель и промыслов государственных крестьян с целью подготовки перехода от подушного к подоходному обложению. Материалы собирались в середине 1850-х годов. Издание 1857 г. материалов комиссий и отрядов охватывало особенно насыщенные разнообразными промыслами Нижегородскую и Владимирскую губернии [20-21]. В издании даны социально-экономические характеристики различных промыслов, их организации и технологии, показаны ареалы распространения. Кроме промыслов в издании описана также сопровождающая их развитие и функционирование торговая система (в частности, подробно охарактеризован Спасский торговый округ Спасской волости Васильского уезда Нижегородской губернии [20, с. 46-51]). В издании представлена численность государственных крестьян, занятых в отдельных промыслах [20, с. 149-152; 21, с. 51-57], дано поволостное распределение различных промысловых специализаций Нижегородской и Владимирской губерний [20, с. 153-155; 21, ведомость № X]. Анализ материалов, собранных отрядами и комиссиями уравнения денежных сборов в середине 1850-х годов, позволил сделать следующий вывод в отношении социально-географической организации промысловой деятельности:

«В каждом уезде, в каждой чем-либо отличающейся местности уезда, вследствие ли местных условий, или привычек народа, являются особенного рода промысловые занятия, принадлежащие одной только местности. Немногие из промыслов являются общими для нескольких местностей.» [21, с. 31].

Второй масштабный опыт этого периода — сбор материалов по инициативе и силами военного ведомства и их публикация в многотомном издании «Военно-статистическое обозрение Российской империи» (1848-1858 гг.) [22]. Данная публикация была дополнена более поздним обширным изданием «Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба» (1859-1869 гг.) [23]. Оба издания представляли результаты комплексных обследований отдельных губерний и областей России, осуществленных офицерами Генерального штаба. В отдельных томах по различным губерниям представлены материалы по производящим промыслам. Сведения отличаются разной степенью подробности.

Впервые широкую теоретическую и сравнительно-историческую картину производящих промыслов (мелкой промышленности) России представил в своей работе «О формах промышленности вообще и о значении домашнего производства (кустарной и домашней промышленности) в Западной Европе и в России» 1861 г. историк и экономист Александр Казимирович Корсак [24]. Он дал оценку того, какое место в экономике и социальной жизни России занимали производящие промыслы. Свое исследование производящих промыслов России автор осуществил в сравнении с аналогичными явлениями западноевропейской социально-экономической истории. Его работа была достаточно известна и в целом оказала существенное влияние на последующие исследование и восприятие самого явления, однако ее детального разбора осуществлено не было, многие положения труда Корсака были оставлены без внимания.

В своей работе автор представил следующую классификацию систем промышленности: I. Большое производство: а) фабрики; Ь) мануфактуры. II. Малое производство: а) ремесла; Ь) домашняя промышленность. III. Домашняя система производства: а) городская (основанная на II, а); Ь) сельская (основанная на II, Ь) [24, с. 16].

В этой работе Корсака интересовал прежде всего третий тип, который он назвал «домашней системой производства» (следует заметить, что Корсак почти не использовал термин «кустарная промышленность» и не ограничивал ее сословными рамками, отмечая, что ею занимаются как сельские, так и городские жители). Отличие третьего типа от второго («малое производство») заключалось, скорее, не в технологической стороне дела, а в том, что «домашняя система производства» была ориентирована на широкий рынок, а не натуральные потребности дворохозяйства или локальный спрос. Для нее в связи с рыночной ориентацией характерна территориальная концентрация специализированных промыслов в рамках отдельных промышленных гнезд, производящих и выводящих на большой рынок определенный вид массовой продукции. В связи с таким пониманием Корсак называл эту систему промышленности «оптовом ремеслом» [24, с. 121].

В своем анализе «оптовых ремесел» Корсак в основном опирается на факты из Ярославской, Нижегородской, Московской и Владимирской губерний [24, с. 17]. Автор всесторонне рассматривает вопрос о факторах и условиях возникновения, широкого распространения, развития и устойчивости мелкой, ориентированной на рынок промышленности. В этой связи автор отмечает традиционную для России не-

развитость локального городского ремесла, которое в Западной Европе удовлетворяло местный городской и сельских спрос. В России же, отмечает Корсак, многие города имели преимущественно земледельческий характер: «Иногда значение города и деревни представлялись в совершенно обратном виде; так, например, еще в начале нынешнего столетия некоторые можайские купцы развозили по соседственным селениям для продажи разные огородные произведения, наоборот, сельские жители находили главный сбыт своих ремесленных изделий в городах» [24, с. 108-109]. Тем самым именно сельское концентрированное ремесло, вышедшее на рыночный, оптовый уровень, по мнению Корсака, издавна удовлетворяло широкий спектр массовых потребностей и сельских, и городских жителей в промышленных изделиях. На русском рынке, отмечает автор, были в значительном количестве представлены готовые изделия. «Благодаря тому же характеру русской промышленности у нас, при полном господстве натурального хозяйства, при слабом разделении труда, очень рано появляются в продаже готовые платья, обувь, лапти, руковицы, шапки и т. п., одним словом, такие предметы, которые в неразвитых хозяйствах обыкновенно делаются или дома, или по заказу — ремесленниками» [24, с. 123]. Корсак, таким образом, констатирует тот факт, что целые пласты народной материальной культуры создавались по преимуществу не в рамках натурального хозяйства или не ремесленниками на локальный заказ, а в оптовых масштабах в специализированных промысловых «кустах», из которых они через торговую систему распространились среди широких масс сельского и городского населения.

Соответственно одним из ключевых факторов и условий развития ремесленно-промыслового, ориентированного на рынок производства, являлась находящаяся с ней в тесном симбиозе относительно развитая, широкая, географически разветвленная торговая система. Корсак, как и прежде Тенгоборский, связывает формирование промысловых кластеров со сложением густой сети ярмарок с развитой торговой инфраструктурой (складочные места, гостиные дворы, транспорт и др.). «Ярмарки рассеяны были всюду» [24, с. 123]. Для развития в том или ином месте центра специализированного «оптового ремесла» важна, пишет Корсак, близость или транспортно-коммуникационная доступность рынков — наличие многолюдного города или селений, занятых другим промыслом, ярмарок, водных путей сообщения, проезжих дорог, многочисленного торгового класса — все это «много способствует быстрому и верному сбыту». Для благосостояния же и правильного взаимодействия промысловиков с рынком очень важна, отмечает автор, «степень кредита и взаимного доверия» [24, с. 41].

Большое значение Корсак придавал также отсутствию, за исключением отдельных периодов в истории России, юридических ограничений на занятие сельским населением «оптовыми ремеслами». Россия в этом отношении, отмечает Корсак, отличалась от Западной Европы, где домашние формы сельской промышленности не могли получить значительного развития — «ее давили и цеховые ремесла, и невыгодные поземельные отношения, и фабрики, для которых было создано множество благоприятных условий» [24, с. 99]. На Западе промышленные занятия жестко определялись характером сословий, за каждым из которых был закреплен определенный круг деятельности. У нас же, пишет Корсак, «промышленность и торговля производились независимо от сословных отношений» [24, с. 109]. Корсак, как и Гакстгаузен, констатирует отсутствие «духа корпорации» в России. «У рассеянных

городских ремесленников нет плотных союзов» [24, с. 110-111]. В России городской «ремесленный класс не составлял единого целого и был разобщен», в силу этого он не мог составить существенной конкуренции сельскому «оптовому ремеслу» [24, с. 102]. Попытки Петра ввести модель города с правильной ремесленной организацией успеха не имели [24, с. 113]. Городовое положение Екатерины II также не изменило существенно ситуацию с городским ремеслом [24, с. 114]. Кроме того, в соответствии с этим положением, «ремесло в селах было изъято от всякого влияния цехов; поселяне по-прежнему могли им свободно заниматься и продавать свои изделия в городах» [24, с. 115].

Важное значение для развития сельского рыночно ориентированного массового «оптового ремесла» имела также доступность и дешевизна сырья, его достаточно развитый рынок [24, с. 118]. Однако при определении самой логики размещения того или иного специализированного центра промысла сам факт наличия поблизости сырьевой базы не был, по мнению Корсака, критическим. Корсак указывает, что в значительном количестве случаев промысловый центр располагался на значительном удалении от источников сырья. Автор приводит случаи близости сырья и полного равнодушия ближних селений к его обработке и, наоборот, переработки его порой в очень отдаленных местностях. Автор отмечает важность «привычки» концентрации определенных навыков, т. е. по сути промысловой традиции, субкультуры, — «наследственность промысла, характер домашнего быта и способности народонаселения также расширять границы домашнего производства, полагаемые степенью искусства, требуемого известным промыслом» [24, с. 40-41]. Корсак обращает внимание на традиционность сельских ремесел: «Ремесло переходит наследственно от отца к сыну; на нем вырастают целые поколения. В таком виде существует, например, часовое дело Швейцарии, производство кос во Владимирской губернии и многие другие отрасли домашнего труда. Весь запас технических знаний и опыта также передается наследственно. переходит от отца к сыну как наследственная болезнь. Таким характером отличается большая часть наших сельских ремесел» [24, с. 273].

Традиционность промысла, локальная промысловая субкульутра («привычка») трактуется Корсаком как важный фактор локальной устойчивости: «.Не нужно забывать опять привычки и той среды, в которой укоренилось известное ремесло: всякое коренное, общее целой местности занятие легче идет и соединяет вокруг себя более благоприятные условия, чем ремесло новое, непривычное» [24, с. 285-286]; «ремесла, укоренившиеся и вошедшие в обычай крестьян, оказываются, при одних и тех же обстоятельствах, выгоднее тех, которые не составляют обычного промысла местных жителей» [245, с. 300]. При этом Корсак не отрицал, что существование определенного промысла в каком-либо месте может быть вызвано случайными причинами. Он приводит пример, что в одной помещичьей деревне Владимирской губернии — Харитоново — крестьяне одного помещика занимаются выделкой кос, а крестьяне других — овчинно-шубной промышленностью. «Это указывает только на различие исторического происхождения, на народные привычки, которые играют не последнюю роль в числе экономических условий производства.» [24, с. 270-271]. Вместе с развитием навыка, промысловой традиции, формируется и «известность» — своего рода марка данной промысловой местности, дополнительно закрепляющая определенную рыночную нишу за специализированными селениями: «Жители привыкали к новым занятиям, околоток их приобретал известность, куп-

цы обращались главным образом к ним. Промысел делался наследственным и целые поколения занимались им по преданию» [24, с. 119].

Корсак ставит вопрос не только о теоретической модели эволюции и типологии мелкой промышленности, но и о конкретно-историческом пути их развития в России. Автор признает, что это вопрос сложный, и данных для его прояснения недостаточно: «Нельзя положительно сказать, с какого времени явились у нас такие центры однородной домашней промышленности» [24, с. 119]. При этом автор выдвигает гипотезы о массовом появлении таких гнезд специализированного «оптового ремесла»: «...С вероятностью можно думать, что они стали развиваться особенно с XVII столетия, после Смутного времени, когда ослабело брожение и прекратилась та передвижка народонаселения, которая не могла благоприятствовать их образованию». Укрепление оседлости крестьян привело к большей концентрации на промыслах. При этом автор указывает на данные и о более раннем возникновении этих центров. Так, слобода Холуй уже в начале XVII в. известна своим иконным мастерством, которое уже тогда было наследственным [24, с. 119]. Специализированные промысловые гнезда образовывались «там, где представлялось наиболее удобств для торговли, домашняя промышленность развивалась и увлекала собою целое окружное народонаселение» [24, с. 118].

В дальнейшем, отмечает Корсак, вызовы при Алексее Михайловиче и особенно при Петре иностранных ремесленников также содействовали образованию подобных «центров народных ремесел» [24, с. 119]. Простые изделия, пишет Корсак, вырабатывались в этих промысловых центрах в таком количестве, что вывозились даже за границу. Впоследствии в города привлекались мастера именно из развившихся в селах промысловых гнезд. Так, Корсак отмечает, что в XVIII в. в ведомстве канцелярии строения в Петербурге было много различных мастеров, привлеченных из промысловых сел. Село Лысково, например, доставляло хороших столяров, резчиков, иконописцев и др., галичский уезд — плотников, село Павлово — слесарей, сапожников и рукавичных мастеров и т. п. [24, с. 113].

Расширение промышленной свободы в Екатерининское время, во второй половине XVIII в., констатирует Корсак, оказало большое влияние на мелкую промышленность, которая развивалась в сельской среде, «распространяя между крестьянами довольство». «Уже к концу XVIII столетия, — констатирует автор, — число мелких крестьянских заведений так умножилось и они так укрепились, что в некоторых изделиях даже большие фабрики не могли с ними соперничать». Автор отмечает особую устойчивость гнезд мелкой промышленности в сравнении с крупными мануфактурами: «Вообще большие фабрики не имели той живучести, какою отличались домашняя промышленность и мелкие заведения. Изделия последних были во многих отраслях промышленности несравненно дешевле фабричных» [24, с. 135].

Толчок развитию сельской промышленности, по данным Корсака, дали события Отечественной войны 1812 г. До этого времени промышленность, по большей части в крупных ее формах, была концентрирована в Москве. После пожара перестало существовать около 600 крупных и мелких московских заведений, которые во многом монополизировали рынок. Их уничтожение привело к существенным изменениям в географии и формах организации промышленности. Центры промышленной активности переместились в губернии и, в частности, на сельские территории, мел-

кая промышленность которых прежде испытывала негативное влияние со стороны монопольных фабричных заведений Москвы [24, с. 137-138].

Корсак также указывает, что большое положительное влияние на развитие производящих промыслов оказал таможенный тариф 1822 г. Его особенностью был фактически запретительный характер, перекрывший импорт многих товарных групп. Число запрещенных к ввозу видов товаров выросло до трехсот [24, с. 138]. Многие частные крупные заведения пришли в упадок к 1822 г., не воспользовались они правильно и возможностями тарифа 1822 г. — качество не повысили, а цены, пользуясь монополизмом, установили слишком высокие. В силу этого многие товары оказались недоступными для массового потребителя, старые фабрики приходили в упадок, закрывались. Мелкая сельская промышленность, наоборот, получила импульс к резкому развитию, бросив вызов крупным фабрикам. При этом бывшие фабричные «мастеровые не остались без дела. навык и искусство, приобретенное на них, не только не погибло в народе, но, напротив, быстро распространилось; смышленные мастеровые, оставив упадшие фабрики, водворили промышленность по селениям, устроив собственные мастерские и увеличив оные своими домашними» [24, с. 140].

Корсак приводит ряд характеристик современных ему важнейших для рынка и потребителей крупных промысловых центров — в Туле и Тульском уезде, в с. Пав-лово и окружающих деревнях, Холуй с деревнями и др. [24, с. 119-123]. Эти промысловые центры, констатирует Корсак, являются преобладающими на рынках изделий для широких слоев сельского и городского населения, устойчиво развиваются и имеют хорошие перспективы для дальнейшей эволюции [24, с. 145].

Корсак проанализировал внутренние отношения в промысловых гнездах, варианты системы разделения труда. Труд, в частности, мог быть разделен между работниками фабрик и семейными работниками. Внутри промыслового гнезда производственные цепочки разделения труда связывали отдельные поселения, дворохо-зяйства, членов промысловой семьи: труд «распределяется еще между отдельными деревнями, общинами и семействами, так что каждое из последних приготовляет не цельное изделие, но совершает одну или несколько операций, и все они, таким образом, связаны между собой, как члены одной обширной фабрики, занимающей целую, более или менее обширную область. Наконец, это же разделение труда переходит в отдельные семейства и мастерские, где оно существует между отдельными работниками, мужчинами и женщинами, взрослыми и детьми» [24, с. 280-281; 284289]. Российские примеры внутренней связности промысловых гнезд автор сравнивает с западноевропейскими, характеризуя, в частности, швейцарское часовое дело. Разделение труда здесь не ограничивалось отдельными мастерами, оно связывало целые кантоны, которые «работали один для другого, выменивая взаимно свои произведения» [24, с. 281-283]. Тем самым Корсак российскую модель концентрации специализированной мелкой промышленности ставил в контекст аналогичных западноевропейских явлений.

Особое внимание Корсак уделяет вопросу о соотношении и взаимных отношениях крупной и мелкой промышленности. До него этот аспект производящих промыслов практически не рассматривался. Корсак исследует эту проблематику и в теоретическом, и конкретно-историческом ключе. При этом осуществляется сравнение западноевропейского и российского исторического опыта.

Рассматривая развитие крупной промышленности и политику правительства в отношении крупного производства, Корсак задается вопросом, насколько прочны результаты этого развития и не слишком ли мало внимания уделяется другим формам промышленности. Наряду с фабриками Корсак предлагает обратить внимание на мелкую промышленность, в частности, на «ничтожные в отдельности, но сильные в массе домашние промыслы наших крестьян» — «народную промышленность». В то же время он предостерегает от излишних восторгов по поводу мелкой промышленности, которые встречаются: «. Многие считают нашу крестьянскую промышленность залогом великой будущности России и самым верным средством против зол, гнетущих западноевропейское рабочее население; говорят, например, что она спасет нас от накопления рабочих в городах, от монополии капитала и многих других болезней Запада» (ссылка на Тенгоборского). По мнению Корсака, для таких выводов недостаточно оснований и необходима работа по всестороннему анализу явления с помощью сравнительного и исторического метода [24, с. 18-21].

Осуществляя сравнение с западноевропейскими историческими и современными данными, Корсак обращает внимание на то, что на Западе даже в наиболее про-мышленно развитых странах мелкая промышленность далеко не вытеснена, а существует и развивается. Он приводит в пример такой промышленный центр Англии, как Бирмингем: металлическая промышленность этого центра имеет лишь немного огромных фабрик, большая же часть так называемых фабрикантов владеет не более 2000 или 3000 фунтами, многие — капиталами только от 500 до 800 фунтов, а большинство жителей, занимающиеся этой промышленностью, являются мелкими промысловиками. Такое же положение вещей отмечает автор, и в других центрах — Лидсе, Манчестере и др. [24, с. 32]. Поэтому полное господство крупных фабрик даже в ключевых промышленных центрах Европы — во многом неверный стереотип.

Разбирая вопрос о связи мелкой и крупной промышленности, Корсак критически оценивает промышленную политику русского правительства по отношению к периоду начиная с петровских преобразований до 1770-х годов, критикует нерациональность, неподходящие методы и направления правительственных усилий по развитию промышленности. По мнению Корсака, правительственные усилия необходимо было направлять на развитие уже существующих центров мелкой промышленности, способствуя созданию на их базе в том числе и крупной индустрии: «Самый прямой и естественный переход к фабричной и мануфактурной форме производства должен бы, по нашему мнению, состоять в соответственной организации тех местных и наиболее распространенных промыслов, изделия которых и прежде имели довольно обширный сбыт» [24, с. 128]. Таким образом, наиболее естественный путь формирования крупной промышленности — это развитие ее в контексте и на основе устойчиво существующих, имеющих свою рыночную нишу и промышленную субкультуру специализированных промысловых гнезд.

Однако основное направление реальной промышленной политики, начиная с петровского периода, по мнению Корсака, осуществлялось в совершенно другом направлении. «Те же ссуды, те же жертвы правительства, которые оно делало для обогащения отдельных лиц, по большей части бывших до сих пор совершенно чуждыми промышленности, оно могло бы обратить на целые села, деревни и города, которые с давних времен славились той или другой ветвью промышленности» [24, с. 128-129]. В такого рода промысловых гнездах, по мнению автора, необходимо

было поощрять развитие предпринимательства, не подавляя формируемой сверху правительственной фабричностью. «Вместо того, чтобы простых сельских ремесленников, которые до сих пор работали на продажу в свободное время самостоятельно, делать фабричными рабочими, — пишет Корсак, — было бы гораздо лучше сделать их самих фабричными предпринимателями». Казенные же фабрики должны были служить своего рода технологическими школами для распространения в промысловых гнездах улучшенных видов изделий и способов их производства [24, с. 128-129]. География промышленной политики должна была учитывать территориальное распределение тех или иных специализированных промысловых ареалов: «В выборе отраслей промышленности, как мы сказали, следовало бы руководствоваться уже существовавшими местными и общими промыслами. Не к чему было заводить, например, шелковые фабрики, которые работали постоянно в убыток казне и только для двора, а если и находили сбыт, то благодаря монополии или премиям от казны. Искусственно воздвигнутые фабрики с импровизированными фабрикантами не находили рабочих, как и следовало ожидать. Лишь только наступала жатва, рабочие оставляли толпами фабрики; фабриканты несли потери, которые могли вознаграждаться только монопольными ценами изделий» [24, с. 128-129]. Таким образом, Корсак считал необходимым своего рода симбиоз между крупными и мелкими формами промышленности в существовавших уже промысловых центрах со своим рынком, готовыми кадрами, ориентированными на неземледельческие занятия, с соответствующими технологическими навыками и субкультурой.

Приписка крепостных к фабрикам — развитие фабричного крепостничества было, по мнению Корсака, прямым следствием выбранного неверного направления промышленной политики, в значительной степени игнорирующей возможности и перспективы исторически сложившихся центров мелкой индустрии. «И вот крепостной труд делается на первых порах основанием новой формы промышленности, которой он противен более, чем какой-либо другой форме. Непроизводительность этого труда и нерасчетливость его употребления со стороны его владельцев были неразлучными спутниками таких фабрик. Занимая рук много и производя мало, они, не делая сами успехов, стесняли своими привилегиями других» [24, с. 130]. Корсак приводит примеры, как созданные при содействии правительства и основанные на крепостном труде крупные предприятия, пользуясь предоставленными привилегиями, становились конкурентами мелких самостоятельных предприятий. Модель симбиоза крупной и мелкой промышленности отвергалась в рамках такой политики: «Благодаря таким привилегиям и монополиям, домашняя крестьянская промышленность мало выиграла от введения фабрик и мануфактур; последние даже редко прибегали к ее пособию; обыкновенно они сосредоточивали в себе все операции, из коих состоит известная промышленность» [24, с. 133]. В частности, в горнозаводской отрасли «стеснялись мелкие промышленные заведения, которым трудно было конкурировать с большими, располагавшими значительной массой рабочих сил. Малые заведения и без того уже не находились в выгодном положении; не пользуясь никакими привилегиями, подобно большим, они, кроме того, стояли при стеснительном надзоре коллегии» [24, с. 130]. Монополии и другие привилегии в пользу больших мануфактур, резюмирует Корсак, значительно стесняли мелкую промышленность. Естественный переход ее в другие формы становился затруднительным [24, с. 131-132].

Корсак отмечает, что ситуация претерпела некоторые изменения с 1770-х годов. В Манифесте 17 марта 1775 г. подтверждено, что большие мануфактуры подавляют малые, и в особенности необходимо заниматься распространением промышленности среди крестьян. Привилегии мануфактур были отменены, каждый получил право на заведение «станов и рукоделий», не требуя дозволения (указы 28 июня 1777 г. и 19 августа 1779 г.) [24, с. 133]. В дальнейшем мелкая сельская индустрия, констатирует автор, продолжала развиваться, и фактически господствовала до середины XIX в. Ее развитие Корсак связывал именно с центрами такой промышленности, их развитием, симбиозом крупных и мелких форм, развитием кредита и кооперативных ассоциаций [24, с. 303-309].

Таким образом, Корсак, анализируя пройденный в новое время исторический путь хозяйственного строя России, не ставит под сомнение саму необходимость индустриализации, шире — модернизации хозяйственной системы и соответствующей государственной политики, но дифференцирует пути этого движения и политики. Искусственному насаждению новых фабрик и заводов сверху, поддержке их путем закрепления монополии противопоставляется возможная, но не реализованная в должной мере политика развития и инвестирования в издавна существующие центры несельскохозяйственной активности — специализированные гнезда производящих промыслов. Тем самым мощный уклад мелкой сельской индустрии, по мнению автора, оставался долгое время незамеченным, его потенциал игнорировался. Этот недоучет, в свою очередь, вел к ошибкам в промышленной политике.

Подводя итог настоящему очерку исследований и общего восприятия мелкой крестьянской индустрии (производящих промыслов), следует отметить, что одной из главных причин длительной «незаметности» этого фактически очень масштабного и важного хозяйственного и социокультурного явления, являлся, на наш взгляд, устойчивый общественный и государственный стереотип, в соответствии с которым крестьянин, вообще сельчанин, рассматривался прежде всего как земледелец, пахарь по самой своей «природе». При этом крестьянская мелкая индустрия изначально воспринималась в массовом и государственном осознании как нечто «вспомогательное» и периферийное. Вместе с тем собственно индустрия стереотипно воспринималась прежде всего как крупная, и именно на эту форму промышленности было обращено основное внимание, она прежде всего была объектом политики и изучения. Западная индустрия, воспринимавшаяся как образцовая также, в основном, трактовалась как промышленность крупная, каковой модели должна была следовать и российская индустриализация. Тем самым такая хозяйственная форма, как «производящие промыслы» («мелкая промышленность», «кустарная промышленность»), и связанная с ней особая социокультурная среда просто «затерялись» рядом с этими двумя мощными стереотипами, оказались в «слепой» зоне между моделями «крестьянин — земледелец, пахарь» и «промышленность — крупная индустрия». Между этими двумя доминантами общественно-государственного восприятия хозяйственного механизма пространство производящих промыслов и его возможности были плохо «заметны».

Однако иные подходы, как мы показали, также разрабатывались, хотя и в недостаточной степени. По мере развития самого явления и более тщательного изучения хозяйственного строя страны реальность постепенно пробивалась сквозь

плотную завесу стереотипных моделей. В ряде работ была убедительно показана значительность самого явления, в них звучала критика его недоучета в исследованиях и правительственной политике. В этой, первой части статьи мы попытались осветить основные этапы исследования производящих промыслов в России конца XVIII — первой половины XIX в., эмпирические исследования и теоретические модели. Дальнейшие исследования этого явления — во второй половине XIX — начале ХХ в. — будут проанализированы во второй части работы.

Источники и литература

1. Пругавин В. С. Кустарь на выставке 1882 г. Очерки кустарной промышленности России по последним исследованиям частных лиц, земств и комиссий. М.: Типогр. Н. С. Скворцова, 1882. 54 с.

2. Попов Р. Кустарная промышленность в России. (Свод материалов по кустарной промышленности в России. Составлен по поручению отделения статистики Императорского русского географического общества действительными членами: кн. А. А. Мещерским и К. Н. Модзалевским. Санкт-Петербург. 1874 года) // Отечественные записки. 1875. Т. 219. С. 1-32.

3. Рыбников А. А. Очерки организации сельского кустарно-ремесленного хозяйства. М.: Всеко-промсоюз, 1926. 122 с.

4. Сборник Русского исторического общества. Т. 8. Исторические сведения о Екатерининской комиссии для сочинения проекта Нового Уложения, собранные и приведенные в порядок Д. В. Поленовым. СПб.: Типогр. Императорской Академии наук, 1871. [4], XXVIII, 612 с.

5. Сборник Русского исторического общества. Т. 4. Исторические сведения о Екатерининской Комиссии для сочинения проекта Нового Уложения, собранные и приведенные в порядок Д. В. Поленовым. СПб.: Типогр. Императорской Академии наук, 1869. [6], XXX, 511 с.

6. Туган-Барановский М. И. Избранное / отв. ред. Л. И. Абалкин. М.: Наука, 1997. 734 с. (сер. Памятники экономической мысли).

7. Георги И. Г. Коронованный ответ на заданную Вольным Экономическим Обществом в 1780 году задачу о побочных крестьянских работах // Продолжение Трудов Вольного экономического общества к поощрению в России земледелия и домостроительства. Ч. III. СПб.: При морском Шляхетском Кадетском Корпусе, 1783. С. 100-172 (Труды ВЭО. Ч. XXXIII)

8. Павлов В. А. Академик Андрей Шторх: имя, которое замалчивалось восемьдесят лет // Вестн. Российской академии наук. 1997. Т. 67, № 5. С. 433-445.

9. Storch H. F. Historisch-statistische Gemälde des russischen Reichs am Ende des achtzehnten Jahrhunderts. Vol. 3. Leipzig: Johan Fridrich Hartknoch, 1799. XX, 504 S.

10. Арсеньев К. И. Начертание статистики российского государства. Т. 1. О состоянии народа. СПб.: В Типогр. Императорского Воспитательного Дома, 1818. [8], XXIII, [1], 245, [5] с.

11. Бломквист А. Кустарная промышленность в России // Труды комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Вып. 16. СПб.: Типогр. В. Киршбаума, 1887. С. 37-101.

12. Слобожанин М. Кустарная промышленность в России и условия ее развития // Ежегодник кустарной промышленности. 1912. Т. 1, вып. 1. С. 47-64.

13. Гакстгаузен А. Исследование внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России. Т. 1. М.: Типогр. А. И. Мамонтова и Ко, 1870. XXII, 490 с.

14. Dennison T. K. The institutional framework of Russian serfdom. Cambridge: Cambridge University Press, 2011. XIX, 254 p.

15. Dennison T. K., Carus A. W. The invention of the Russian rural commune: Haxthausen and the evidence // The Historical Journal. 2003. Vol. 46, N 3. P. 561-582.

16. Haxthausen A. Studien über die innern Zustände, das Volksleben und insbesondere die ländlichen Einrichtungen Russlands. Vol. 1. Hannover: Ju der Hahn'sch Hofbuchhandlung, 1847. XVI, 492 S.

17. Киттары М.Я. Очерк современного положения и нужд русской мануфактурной промышленности: речь, произнесенная в торжественном собрании Имп. Казанск. ун-та орд. проф. Модестом Киттары, 9 июня 1857 г. М.: Типогр. Александра Семена,1857. 66 с.

18. Штукенберг И. Ф. Статистические труды Ивана Федоровича Штукенберга. Т. 1. Описание 24 губерний. СПб.: Типогр. И. И. Глазунова и комп., 1858. 910 с.

19. Тенгоборский Л. В. О производительных силах России. Ч. 1. М.: Университетская типогр., 1854. [4], IV, 332, VIII, [38] с.

20. Xозяйственно-статистические материалы, собираемые комиссиями и отрядами уравнения денежных сборов с государственных крестьян. Вып. 1. СПб.: Типогр. М-ва гос. имуществ, 1857. [8], 155 с.

21. Xозяйственно-статистические материалы, собираемые комиссиями и отрядами уравнения денежных сборов с государственных крестьян. Вып. 2. СПб.: Типогр. М-ва гос. имуществ, 1857. [4], 113, [40] с.

22. Военно-статистическое обозрение Российской империи. Издаваемое по высочайшему повелению при 1-м отделении Департамента Генерального Штаба. Т. 1-17. Т. 1. Ч. 1. СПб.: Типогр. Департамента Генерального Штаба, 1848. 55 с.

23. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального Штаба. Т. 1-25. СПб.: Главное управление Генерального Штаба, 1859-1868.

24. Корсак А. К. О формах промышленности вообще и о значении домашнего производства (кустарной и домашней промышленности) в Западной Европе и России. М.: Типогр. Гречева и Ко, 1861. [4], 311 с.

Статья поступила в редакцию 1 декабря 2013 г.