CC BY
25
УДК 323.1:172.15 П.П. МАРТИНКУС
кандидат философских наук, доцент кафедры философии Национального исследовательского ядерного университета «МИФИ» E-mail: [email protected]
UDC 323.1:172.15 P.P. MARTINKUS
candidate of philosophical sciences, associate professor of philosophy of National research nuclear university «MIFI»
E-mail: [email protected]
ПРОИЗВОДСТВО ВООБРАЖАЕМОГО РАЗЛИЧИЯ THE PRODUCTION OF IMAGINARY DISTINCTION
В статье предложен несубъектный (марксистский) подход к воображению различий по национальному "признаку". Показан объективный характер "строительства" наций на основе трансформаций капиталистического рынка в связи с противоречивыми требованиями его одновременной локализации и гомогенизации.
Ключевые слова: нация, капиталистический рынок, свобода, воображение, репрезентация.
Not subject (marxist) approach to imagination of national distinctions is offered in the article. The objective character of the nations-building is shown on the basis of transformations of the capitalist market, in connection with inconsistent requirements of its simultaneous localisation and homogenization.
Keywords: the nation, the capitalist market, freedom, imagination, representation.
Имея намерение написать нечто полезное для людей понимающих, я счел бы более подходящим исходить из действительной правды вещей, а не из того, что о них воображают.
Н. Макиавелли.
Конец XX века, период «позднего» капитализма, вполне можно назвать, на манер Ф. Фукуямы, «концом истории». Надеемся, не столько концом в смысле окончательного вневременного существования либерального и глобализированного модерна (или постмодерна) в качестве платоновского eidos, но как конца этой эпохи. Контуры новой еще не вполне определены, но уже очевидно1, что не реализуется в чистом виде «западный» проект модернизации, основанный на универсальности «западных» способов производства (laissez-fair капитализма), мышления (рационализма в его секулярно-научной форме) и социальной организации (буржуазной демократии). А следовательно, не произойдет сплавления всех человеческих культур в единое глобальное потребительское общество2, основной видимой приметой которого был бы калькулируемый частный интерес. Впрочем, именно эта ситуация мультикультурности позволит системе глобального капитализма некоторое время существовать в другой форме (например, информационного общества), т.к. капитализм как система не только производства, но и власти предполагает и использует подобные дифференциации. Мы рассмотрим здесь только один вид производства различия (его предпосылки и механизм реализации) - национальную
1 См., например (в разных отношениях): Бек, У Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. Новая всемирно-политическая экономия. М., 2007; Арриги, Дж. Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени М., 2006; Хардт, М., Негри А. Империя М., 2004.
2 Бенхабиб, С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру. М., 2003
принадлежность, хотя возможны тендерные, географические, религиозные и любые другие виды различий, с помощью которых Капитал осуществляет свою власть над Трудом.
Давно замечено, что возникновение капитализма совпадает с появлением наций3. Эта связь не случайна. С одной стороны, капитализм, требующий постоянного расширения4 экспортирует общественные формы производства и воспроизводства капитала (= «идею» стоимости5), что способствует гомогенизации6 «внешнего» и превращению его во «внутреннее» пространство (капиталистическую мир-систему). С другой стороны, для капиталистического способа производства характерна локализация, т.е. принципиальная разнородность «внутреннего» пространства, которая выражается в разрыве функциональных обязанностей работников, где каждая трудовая стадия рассматривается как отдельный процесс. В результате тотального разделения труда только управление становится единственным унифицирован-
3 Первым наиболее подробно к обоснованию такого совпадения приступил австро-марксист Отто Бауэр (Bauer, O. Die Nationalitätenfrage und die Sozialdemokratie [Текст]. - Wien, 1907). Впрочем, сторонники примордиализма и перенниализма (см., например: Смит, Э. Национализм и модернизм [Текст]. - М., 2004), конечно, исходят из некоторого давнего существования того, что сейчас называется «нацией». Краткий анализ историографии вопроса см., например: Бройи, Дж. Подходы к исследованию национализма [Текст] / Дж. Бройи // В сб.: Нации и национализм. - М., 2002, С. 205-216.
4 Ср.: «Тенденция к созданию мирового рынка дана непосредственно в самом понятии капитала. Всякий предел выступает как подлежащее преодолению ограничение» (Маркс К. Экономические рукописи 1857-1861 гг. Ч.1. [Текст] - М., 1980, С. 389).
5 Ильенков Э.В. Проблема идеального [Текст] / Э.В. Ильенков // В сб.: Эдвард Васильевич Ильенков. - М., 2008, С. 191-195.
6 «Буржуазия ... создает себе мир по своему образу и подобию» (Маркс, К., Энгельс, Ф. Манифест коммунистической партии
[Текст] /К. Маркс, Ф. Энгельс // Сочинения. Т. 4. - М., 1955, С.428).
© П.П. Мартинкус © P.P. Martinkus
ным видом деятельности. И хотя оно концентрируется в едином самодостаточном центре - «фирме»7, само рационально организованное управление не предполагает самодостаточности. Приходится ориентироваться не только на стремления партнеров, но даже на деятельность конкурентов и потенциальных потребителей. Короче говоря, «фирма» выступает не как единство, а как множество - её деятельность возможна только в поле существования других «фирм», с которыми необходимо иметь дело, независимо от всякого желания управленца. Но вступать в тотальную коммуникацию и предвосхищать в своей деятельности интерес «всех» (чтобы иметь конкурентные преимущества на рынке) совершенно невозможно в связи с неразвитостью средств коммуникации, т.е. неполнотой информации. Поэтому должен образоваться ограниченный круг значимых иных, которые такой деятельностью учитываются, т.к. о их возможной деятельности некоторая информация имеется. Это значит, что хотя управленческая деятельность предполагает выход за пределы «фирмы», она не в состоянии находиться (как минимум до некоторого времени) в «бесконечной» конфигурации взаимодействий. Постепенно, на протяжении ХУП-ХУШ вв., коммуникационным пределом практики капиталистического накопления и, прежде всего, её рыночной формы становится нация. Далее мы кратко опишем суть этого становления.
Думаем, что особенности капиталистического способа производства не могут на постоянной основе непосредственно производить национальное различие, поскольку в условиях капитализма исключительно управленцы (для ранних стадий - это почти всегда собственники) занимаются совместной деятельностью и вступают в активные (хоть и конкурентные) взаимоотношения. Действительно, во-первых, современная нация охватывает намного более широкий круг лиц (а совместная деятельность должна быть основой любой общности в связи с нашими предпосылками); и, во-вторых, несмотря на конкуренцию, отношения собственности, скорее, сближают всех собственников в их стремлении защитить свои права и доходы, чем разделяют их (а национальные общности осознают свою исключительность и при некоторых условиях их члены могут идти на осознанные невосполнимые потери). Поэтому следует признать, что капиталистический способ производства необходимо и перманентно выражает лишь соответствующие классовые отношения (как истину всех других отношений). Феномен же «национального» он порождает в основном косвенно, а непосредственно лишь временно: в процессе обретения нацией собственной «сущности» и только до тех пор пока не возникает возможность использовать преимущества принципа «совершенной конкуренции».
Мы имеем в виду наблюдение Эрика Райнерта, который, основываясь на экономическом анализе Й. Шумпетера, обратил внимание на связь между национа-
лизмом (заботой о благосостоянии страны и потомков) и поддержкой производственных инноваций. Райнерт заметил, что первым шагом «успешной нации» на пути к благосостоянию всегда был закрытый внутренний рынок, необходимый для сохранения промышленности. И лишь по мере укрепления внутреннего производства возникала потребность вступить в мир «совершенной конкуренции» (свободный рынок)8.
Подобное мнение было зафиксировано еще Адамом Смитом, который предлагал заботится о благосостоянии народа на определенной территории в связи с развитием локального (сельско-городского) рынка9. По поводу международной торговли автор «Богатства народов» высказывался осуждающе10, и потому предлагал вернуться к «естественному» порядку, перевернув все с головы на ноги11: необходимо развивать прежде всего сельское хозяйство12 и перейти к внешней свободной торговле (для дальнейшего обогащения) только при должном развитии производства13. Эта связь национального «строительства» и конфигураций капиталистического рынка, отмеченная весьма давно А. Смитом и совсем недавно Э. Райнертом, представляется нам существенной.
Предполагаем, что основным и постоянным источником обнаруживаемости «национального различия» выступает не производство, а обмен, точнее противоречие между требованиями локализации и гомогенизации капиталистического пространства. Гомогенность - необходимое условие обмена, но достижение её абсолютного значения предполагало бы уничтожение самой возможности накопления с помощью рынка (т.е. невозможности реализовать цель капиталистической фирмы). «Стоимость вообще» позволяет, конечно, сравнить несравнимое - золото, ваксу, хлеб, талант и т.д., приводя все разнородное к одной и той же форме, но где-то нужно золото, а где-то хлеб. Это значит, что реализуется объективно существующая «идея стоимости» всегда в неидентичных продуктах деятельности, т.е. капитал овеществляется (посредством труда) всегда локально как потребительная стоимость14. Чтобы продукт стал товаром, его необходимо вывести на рынок, придав измерение меновой стоимости. Этот процесс предполагает выражение качественных характеристик через количественные15, что вызывает диссонанс между локальными ожиданиями («справедливой цены» продавца) и глобальной возможностью конкретной реализации («справедливой цены» покупателя)16.
7 См., например, основополагающую статью (1937 г.) одного из основателей трансакционного анализа: Коуз, Р. Природа фирмы [Текст] / Р. Коуз // Фирма, рынок и право / Р. Коуз. - М., 2007, С. 36-57.
8 См.: Райнерт, Э. Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными [Текст]. - М., 2011, С. 316-319.
9 Смит, А. Исследование о природе и причинах богатства народов [Текст]. - М., 1962, С. 279-282, 300-301, 496.
10 Там же, С. 308.
11 Там же, С. 282.
12 Там же, С. 491.
13 Там же, С.360-361.
14 Рыжков, Д.Л. Современные тенденции капитала и общественные противоречия [Текст]. - М., 2011, С. 28, 31, 35.
15 Там же, С. 101.
16 Еще физиократ Ж. Тюрго отмечал, что обмен существует
только потому (речь идет, конечно, о «феноменологии обмена»), что
При этом в обмене, так или иначе, участвуют все вовлеченные в капиталистические отношения (в том числе продающие свой труд). Им выгодно участвовать в гло -бальных отношениях, т.к. они могут предложить свой «товар» как можно большему числу «покупателей», но в то же время и невыгодно, т.к. количество «продавцов» на глобальном рынке увеличивается. В результате меновая стоимость полностью перестает зависеть от отношений людей, а только от конфигурации рынка (спроса и предложения). Здесь и появляется исключительная необходимость вмешательства некоторой силы, которая обезопасила бы участников рынка от стихийности. Ей сначала стало государство, которое в связи с процессом все более усложняющегося регулирования обмена (и производства) трансформируется из территориального феодально-бюрократического в национально-бюрократическое. Поэтому первым выражением eidos^ "национального" были не индивидуальные, а бюрократические практики, реализующие «государственные интересы» в восстановлении порядка при новых экономических и, соответственно, социальных условиях.
Процедуры установления режима безопасности обмена сводятся, первоначально, к двум разнонаправленным правовым государственным практикам17: регулирование рынка внутри установившихся государственных границ, предполагающее тотальный контроль за всеми экономическими процессами с целью снизить цены таким образом, чтобы производство товаров в государстве стоило как можно меньше в сочетании с таможенными барьерами (=положительный торговый баланс); и попытка развивать отношения вне (с другими государствами) в рамках некоторого «баланса сил», т.е. исходя из предположения о том, что все существующие границы не просто сохраняют status quo, но и являются «естественными». Вслед за М. Фуко, мы имеем в виду режим меркантилизма18, установившийся в Европе XVII в. к концу Тридцатилетней войны. Меркантилизм обнаруживает стремление к совмещению противоположностей, необходимых для системы капиталистического накопления: выделение привилегированного «места», которое должно выиграть от обмена, с одновременной установкой на изотропность пространства обмена. Последнее необходимо, т.к. «игра» накопления феноменологически предполагает некоторое «начальное» равенство участников, определенные всеобщие правила, иначе в нее никто бы не вступал.
Однако стратегия «полицейского государства» породила только массовый голод и, соответственно, бунты, при том, что самые активные участники обмена лишь проигрывали от регламентации19. В результате в противовес «государственному национализму» у индивидуальных участников капиталистического накопления появляется (выражая их объективную необходимость
каждый надеется получить больше. См.: Лаваль, К. Человек экономический. Эссе о происхождении неолиберализма [Текст]. - М., 2010, С. 183-184.
17 Подробнее см.: Фуко, М. Безопасность, территория, население [Текст]. - М., 2011, С. 379-398, 406-410, 422-424, 433-435.
18 Там же, С. 436-437.
19 Там же, С. 52-67, 441-449.
выживания) «общий» интерес, не предполагающий, впрочем, ничего общего между конкурентными позициями индивидов. Все выступающие за «общий» интерес понимали его негативно, как принципиальное освобождение обмена от регламентации. Этот принцип был кристаллизован в тезисе «laissez fair, laissez passer", который ограничивал государственное вмешательство в экономику с целью дать возможность капиталистическим процессам проходить "естественно"20.
Нельзя сказать, что принцип подобной негативной свободы был «сформулирован» мирно: потребовалась долгая (а иногда кровопролитная) борьба против «государственного интереса»21. Именно борьба стала тем механизмом, который порождал «гражданский» интерес в рамках (как во Франции или в Англии) или за рамками (как во время Американской революции) существующих государственных границ. И в том, и в другом случае интерес выступает как национально-государственный, но противоположный прежнему государственно-национальному. При Ancien régime "нация" и "государство" тождественны, а потому "конкретный интерес" одного субъекта (государя) может только навязываться всем остальным, что и приводит к тотальной регламентации. В случае же равноправия "нации" и "государства" (как сторон воображаемого соглаше-ния22) важными оказываются исключительно «частные интересы» индивидов (государство рассматривается как один из них), которым наконец «позволено действовать». Со времен Адама Смита признавалось, что это многообразие «закрытых» частных интересов, направленных на максимизацию «прибыли и удовольствия», посредством «невидимой руки» ведет к единству результата реализации таких интересов - общему благу23. «Общему» в том смысле, что государству, как «индивиду», который является самым сильным из всех (и потому устанавливающему правила игры, в виде обороны, защиты права собственности, суда и т.п.), не придется вмешиваться в процесс экономической игры. Это позволит «обычным» индивидам все эффективней в ней участвовать, а заодно и способствовать процветанию того государства, в котором они живут.
Впрочем, «невидимой руке» необходима помощь, т.к. рынок, освободившийся от статуса
20 См.: Viner, J. Adam Smith and Laissez-Faire [Text] / J. Viner // Journal of Political Economy. Vol. 35, № 2 (Apr., 1927), pp. 198-232. Автор показывает ограниченность принципа невмешательства у самого А. Смита, с чем мы вполне согласны.
21 Один из лекционных курсов М. Фуко был как раз посвящен демонстрации того, что пресловутая «bellum omnium contra omnes» была отнюдь не только идеей Гоббса, она пронизывала всю литературу XVII -XVIII вв., причем даже в расовых терминах. Впрочем, мы уверены, что проблема не только в особом виде дискурса. См.: Фуко, М. Нужно защищать общество [Текст]. - СПб., 2005, С, 37-38, 66-67, 77-78.
22 Теория общественного договора, как известно, красной нитью проходит через всю социально-политическую философию Нового времени. См., например: Магун, А.В. Единство и одиночество [Текст]. - М., 2011
23 Смит А. Ук. соч., С. 332. Сама «невидимая рука» заключается в том, что большинство стремится вложить капитал «поближе к дому» (Там же, С. 331) и распорядиться соответствующим продуктом так, чтобы он обладал наибольшей стоимостью (Там же, С. 332).
«места справедливости»24, нуждался в контроле за соблюдением всеми участниками «правил». Но поскольку государство именно в этом моменте отказалось от осуществления контроля (кроме самого общего), постольку вступившим в отношения обмена приходилось апеллировать к самоконтролю25 или, лучше сказать, к «доверию» (ожиданию обоюдно честного и предсказуемого поведения), ведь уровень конкретного договора для каждой конкретной операции не может предвосхитить всех обстоятельств, важных для договаривающихся26. Таким образом, появляется необходимость в некоторых формах сетевой общности, которая предполагала бы деятельность по локальному присвоению прибавочной стоимости. Стороны вынуждены (как они сами думают) действовать в рамках «общественного договора»27, основанного на уже существующей «национальной» общности, обычно связанной с историей борьбы за её свободу. Но если во время борьбы «нации» (гражданского общества28) и государства, сама их противоположность была источником «народного» единства, то после «окончания» борьбы (и признания всех субъектов равными) обстоятельства существенно менялись: теперь не было той силы, против которой индивиды объединялись.
В результате появлялись разные формы «доверия». В грандиозной межконтинентальной системе обмена, сложившейся к XVIII в., оно реализовывалось «вертикальной интеграцией»: привилегированными компаниями, торговыми домами и т.п., т.е. на уровне принадлежности организации. Для производственного процесса (на уровне управления собственностью) «доверие» реализовалось в рамках семейных отношений. Соответственно, появился феномен современной семьи как формы эмоционального частного кровнородственного сообщества29. Но на уровне локального
24 Фуко, М. Рождение биополитики [Текст]. - М., 2010, С. 48-49.
25 Ср.: «...Торговля и общение людей... не могут быть обеспечены, если люди не уважают своих обязательств» (Юм, Д. О первоначальном договоре [Текст] / Д. Юм // Сочинения. Т.2. - М., 1996, С. 669-670). См., также: Лаваль К. Ук. соч., С. 202-228.
26 Фукуяма, Ф. Доверие. Социальные добродетели и путь к процветанию [Текст]. - М., 2004, С. 52, 55.
27 Ср.: «...В этом кажущемся хаосе [частных интересов] мы видим тем не менее в силу мирового морального закона [курсив наш -П.М.], что усилия каждого для самого себя способствуют благосостоянию всех» (Кондорсе, Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума [Электронный ресурс]: Девятая эпоха. Режим доступа: http://larevolution.ru/Books/Condorcet-0.html, свободный. -Загл. с экрана.
28 Можно указать на то, что «нация» у Адама Смита и «гражданское общество» у Адама Фергюсона практически синонимичны. См.: Rosanvallon, P. La libéralisme économique. Histoire de l'idée de marché [Text]. - P., 1989.
29 Для предшествующей XV в. эпохи Ф. Арьес фиксирует
следующее состояние семейных отношений: «...Семья не могла питать глубокие экзистенциальные чувства между родителями и деть-
ми. ...Семья была скорее моральной и социальной данностью, чем эмоциональной категорией. ...Семья бедняков практически не знала эмоциональной стороны...» (Арьес, Ф. Ребенок и семейная жизнь при
старом порядке [Текст]. - Ек., 1999, С. 367-368). При этом вся жизнедеятельность семьи располагалась в поле социальных взаимодействий, т.е. отсутствовала «приватная» (а потому неприкосновенная) жизнь. В последующем (и особенно в XVII-XVIII вв.) положение существенно меняется: «Устройство собственного дома, реформа общественных нравов дают больше места для частной жизни: она
(внутригосударственного) рынка, где частный интерес преследовал слишком частные цели ни первый, ни второй вариант были невозможны: первый в связи с тем, что реальная организация локального пространства в виде «фирмы» в условиях острой конкуренции привела бы к слишком высоким издержкам, вторая - поскольку реальные семейные связи препятствовали бы «излишнему» обогащению. Поэтому на этом уровне, ставшем собственно национальным, «доверие» представало как псевдокровнородственное отношение по примеру огромной (а потому анонимной) семьи30. Это лишало всех «родственников» каких-либо реальных обязательств друг перед другом, при этом не препятствуя «ощущать» их необходимость на индивидуальном уровне. В целом третий тип капиталистического «доверия» стал средним между семьей и фирмой, т.е. здесь мы имеем дело с «организацией как (псевдо)семьей».
Собственно, наша позиция и заключается в том, что сама форма нации как «организации-семьи» не воображается субъективно, наоборот, она возникает вполне необходимо, сообразуясь с «логикой» капитализма. Воображаются в узком смысле, т.е. предлагаются отдельными людьми, только некоторые возможные в рамках истории способы оправдания31 существования именно этой, а не другой «национальной» общности. В этом смысле индивидуально конструируются только варианты содержания «национальных историй»32. В рамках непонимания сути исторического процесса, и, соответственно, невозможности усмотрения в нем закона смены форм взаимодействия, такое укоренение в истории новых типов дискурсов об общности было вполне последовательно. Где еще искать общность, как не в «пробуждении» (выходе на свет) того, что давно «спало» (существовало в скрытой форме)? Но это не значит, что подобные дискурсы имели бы какое-то самостоятельное значение при неподготовленности аудитории к их восприятию.
Таким образом, позитивная национальная общность (общность-ради-накопления) может вырастать из негативной национальной общности (общность-против-государства) только с учетом достижения последней своей цели - совместной деятельности на свободном локальном рынке. Здесь можно указать на аналогию с тем как ранее «свободная» городская жизнь
заполняется семьей, состоящей ныне только из родителей и детей, куда закрыт доступ друзьям, клиентам, слугам. ...Семья перестала молчать, она стала болтливой - стала темой, заполнившей переписку, и, конечно, разговоры» (Там же, С. 400).
30 Связь между семейным (к детям и жене) и национальным (к «роду») видами эмоциональности (=любовь, как «внутренне чувство, а не только обязанности, как «внешнее» поведение), возникающими приблизительно в одно и то же время, требует, как мы думаем, внимательного исследования в перспективе развития особого вида субъективности и соответствующего «воспитания чувств» в новоевропейских обществах. Иначе проблема проявлениях национальных эмоций (не только положительных, но и агрессивных) так и останется загадкой, которую, впрочем, и не собирались загадывать, исходя из «естественности» эмоциональных состояний человека во все времена (т.е. предполагая существование неисторического субъекта).
31 См., например: Савельева, И.М., Полетаев, А.В. Знание о прошлом: теория и история [Текст]. Т. 1. - СПб., 2003, С. 434-435.
32 Прекрасные примеры см.: The Invention of Tradition [Text] / Ed. E. Hobsbaum, T. Ranger. - Cambridge, 1983.
делала всех в ней участвующих «горожанами» именно потому, что последние находились в пределах городских стен. «Механизмом» включения в позитивную национальную общность стала локализация индивида в пространстве и времени как «жителя страны», платящего налоги и имеющего возможность представлять свои интересы на внутригосударственном рынке только в связи с фактом рождения. Итак, мы считаем, что «национализм индивидуумов», как форма совместной деятельности и самосознания их общности (сначала в негативном, а затем в позитивном аспекте), был присущ только (или, как минимум, в основном) тем, кого можно назвать буржуазией, выступая одним из способов упорядочивания рыночных отношений на ранних стадиях их развития. Однако, именно этот «позитивный» аспект привел к трагическим событиям, наблюдаемым в истории национализмов XX в. Именно они (национал-социализм, например) были той интеллектуальной причиной, по которой исследователи разделяли «хороший патриотизм» от «плохого национализма»33.
Думаем, вышеозначенное деление излишне, т.к. переходы от «патриотизма» к «национализму» в истории обусловлены реальной причиной: особой ролью рынка труда при капитализме. Кратко попытаемся показать, что принципиальное различие между обменом вещами и людьми важно именно в плане следствий для национального строительства: если «рынок вещей» к XIX в. стал условием формирования «гражданского» (буржуазного) национализма, то прогрессирующее развитие трудового рынка способствовало появлению к концу XIX и особенно в XX вв. «этнического» (массового) национализма как в центре капиталистической системы, так и на её периферии.
Универсализация национализма происходила следующим образом. Стремясь к увеличению прибыли, в условиях изменяющегося товарного рынка буржуа отказываются от использования постоянной и временной рабочей силы, что приводит к созданию института наемного труда (пролетаризации), т.е. появлению все увеличивающейся группы лиц, постоянно доступных для найма. Однако в этой группе возникают страты, образованные по этническому принципу. Происходит это по следующей причине34: неравный обмен в международном товарном потоке приводит к концентрации капитала лишь в некоторых капиталистических зонах, что позволяет государствам, получающим фискальную выгоду от «содержания» таких зон, накапливать военную мощь. Это, в свою очередь, позволяет таким государствам принуждать менее «развитые» к специализации на видах деятельности, которые находятся внизу товарной цепи и, соответственно, предполагают наименьший доход. В результате складывается система зональной оплаты труда в зависимости от локализации трудящегося. Это немедленно используется предпринимателями в рамках рациональной организации труда путем привязки оплаты не к уровню обычной для данной зоны, а
33 Калхун, К. Национализм [Текст]. - М., 2006, С. 28.
34 Валлерстайн И. Исторический капитализм [Текст]. - М.,
2008, С. 82-87.
обычной для «родовой» зоны трудящегося, что позволяет этнизировать труд, т.е. закрепить за этническими (или региональными) группами определенные (относительно менее оплачиваемые) виды деятельности. Развитие средств перемещения и наблюдаемая диспропорция в оплате труда приводят к массовой миграции в направлении к более доходным зонам. Это, с одной стороны, держит локальную наемную рабочую силу в условиях угрозы замены её на нелокальную, что вызывает, скорее, социальный, чем психологический страх перед другими (=ксенофобия); с другой - к все большему осознанию этнической рабочей силой своей исключенно-сти из «нормальных» отношений и, соответственно, её все большей закрытости (=диаспоризация).
В целом принцип неравного обмена35 порождает империализм и его производную в сфере культуры - расизм (в том числе этнический и конфессиональный). Это способствует «национализации», с одной стороны, тех форм, в которых проходит борьба против капиталистической экспансии на её «фронтире», а с другой - форм общественной жизни в «метрополии», т.к. практически все её жители получают некоторое преимущество от «расовой» дискриминации. «Позитивная» гражданская общность в этом смысле превращается в дискриминационную, где инородец воспринимается не только как в разных отношениях «неполноценный» (к этому склонна в основном «рефлексирующая» буржуазия), но и «просто» как враг (к чему все более склоняются наемные работники и мелкие собственники, которые имеют с мигрантами непосредственные отношения). Таким образом, либерализация рынка, провозглашенная с XVШ в. и способствующая интенсификации обмена трудовыми ресурсами, позволила постепенно придать национализму его массовый и часто ксенофобский характер. Причем последний своим истоком имеет не гипотетическую принципиальную невозможность людей разных культур сосуществовать, а реальную борьбу за место на капиталистическом рынке.
Что касается современной ситуации в национальной сфере, то она характеризуется двумя разнонаправленными (но связанными) тенденциями. С одной стороны, глобализирующееся капиталистическое производство и обмен все более предполагают преодоление национальных различий (их замену на региональные и иные). Действительно, расширенное производство (фактически перенесенное на периферию капиталистической системы), расширенное потребление (фактически находящееся в центре системы) и свободная конкуренция на рынке (обеспечивающая сохранение этого положения) предполагают исключительную гомогенность капиталистического пространства в целях наибольшего получения прибыли. При сокращающих расстояния развитых средствах коммуникации прибавочная стоимость обеспечивается организацией пространства уже не в рамках локального суверенитета, а в качестве следствия свободно перемещающихся потоков денег, людей и вещей внутри и между транснациональными организациями. Возрастающее влияние ТНК приводит к тому, что кор-35 Там же, С. 88.
поративные групповые ценности становятся приоритетнее сугубо национальных. Национальное становится именно культурным достоянием, превращаясь из необходимого факта действительной жизни в факт чисто интеллектуальный, маргинализуясь до уровня культурного фона (наряду с современными формами религиозности).
В результате центр системы (Капитал) приобретает характер наднациональной «империи», то есть системы власти, лишенной центра и привязки к определенной территории36. Империя рассматривает свои «части» как равноправные в экономическом отношении и даже проводит политику мультикультурализма там, где это не угрожает самому условию функционирования системы. В некотором смысле Капитал использует собственную «неудачу» - ему не удалось полностью превратить людей в «калькулирующие атомы», разорвав отношения между ними, и потому за неимением других явных дифференцированных сообществ такими «атомами» становятся культурные группы, которые, сохраняя свою качественную разницу, вступают лишь во внешние неконфликтные взаимодействия, предположительно не меняющие их суть. Действительно, культурные различия во многих случаях способствуют обмену не столько в смысле товарного обмена («туристической» экзотики или «брендового» позиционирования), сколько неравноценного обмена трудовыми ресурсами. Одновременно с мультикультурализмом (который, таким образом, является скрытой формой сегрегации и неорасизма37) возрастает значение идеологии толерантности, позволяющей ненасильственным образом поддерживать status quo, превращаясь, соответственно, в условие поддержания режима эксплуатации тех ресурсов, которые находятся внизу трудовой иерархии. При этом для самих эксплуатируемых в режиме муль-тикультуральной толерантности создается иллюзия равенства возможностей (аналогичной "американской мечте") и вообще сообщества равных (но непохожих). Это позволяет капитализму как общественной системе легитимировать свое собственное существование38, демонстрируя не вертикальное (иерархическое) мироустройство, а горизонтальное сетевое сообщество, в котором только случайная принадлежность «не к той культуре» (что можно попробовать и исправить) ответственна за ограниченную возможность к получению благ.
Можно сказать, что понимание нации исключительно как культурной (ценностной) общности является необходимым продолжением капиталистического развития, но в то же время принципиальным изменением самого принципа национального, который до этого был не столько фоном жизни, сколько самой жизнью, т.е. борьбой. Собственно это указывает на другую сторону национального «развития». Повсеместное навязывание группам в центре глобальной экономической
36 Хардт М., Негри А. Ук. соч., С. 12.
37 См., например: Балибар, Э. Существует ли «неорасизм»? [Текст] /Э. Балибар // Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности / Э. Балибар, И. Валлерстайн - М., 2004.
38 Интересную работу о нормативном измерении капитализма см.: Болтански, Л., Кьяпелло, Э. Новый дух капитализма [Текст]. - М., 2011, С. 42, 46, 62-64.
системы «мирных» идеологий (не будем забывать и о двух мировых войнах!), использующих принцип толерантности, при одновременной потере (или даже её угрозе) доступа индивидов к реальным благам, порождает активные контр-реакции. Поэтому вновь распространяются агрессивные формы национализма, часто принимая этническую форму. Этому способствует и сама конфигурация современного мироустройства. Не имея непосредственного способа принуждения и защиты, система капитализма может пользоваться только уже готовыми государственными репрессивными аппаратами, а потому она заинтересована в сохранении не только культурной дифференциации внутри государств, но и принципиальной (кроме экономической) дифференциации между государствами. Национальное государство (в его «нормально-либеральном» виде государство-для-нации) должно быть тем инструментом, который ограждает всю систему от нежелательных потрясений, «управляя» нацией в интересах Капитала (современные события в еврозоне это отчетливо демонстрируют). Поэтому феномен нации неразрывно связан с капитализмом и вряд ли может раствориться без остатка при сохранении самой этой системы.
В связи с этим действительно антисистемное движение вряд ли может быть сугубо национальным. Процесс рождения нации всегда способствовал капитализму (независимо от риторики «отцов-основателей»), встраивая территорию, её ресурсы и население в мировую систему капиталистического производства и, одновременно, ограничивая «притязания» этой системы на полную гомогенизацию территории. Потому все национально-освободительные движения были первым шагом к месту (даже если оно было не очень престижным) в иерархии мировой капиталистической системы. Мы и наблюдаем, что наиболее активный и масштабный протест против существующего распределения мировых потоков финансов и власти происходит сейчас не в национальных формах, а в форме религиозного «возрождения» на периферии капиталистической системы и разного рода «левацких» выступлений в её центре. Таким образом, сам капитализм порождает выступления, свидетельствующие о принципиальной неудовлетворенности существующим миропорядком и принимающие все более радикальные антисистемные, а потому и антинациональные, формы. Только если эти (или какие-то другие) формы протеста уничтожат сам капиталистический способ производства (и, соответственно, обмена), произойдет перерождение наций в новые формы общности.
Уточним один принципиальный момент: если обмен был всегда, то почему только 300 лет назад появляется феномен нации? Думаем, дело в том, что некапиталистические формы обмена, предполагающие прежде всего обмен качеств, а не количеств, не могли породить столь «странную» форму общности как нация именно потому, что последняя есть социальная реакция на «победу» количественных характеристик в экономической сфере. Там, где экономика ни в коей мере не отделена от социального, оставаясь связанной с тради-
ционными (например, моральными) установлениями, нет необходимости в анонимных группах доверия для реализации свободной от ограничений деятельности по накоплению «богатства». В докапиталистических обществах отсутствовала сама возможность реализации анонимной свободы, братства и суверенитета, поскольку все отношения (в том числе экономические) носили персональный характер и каждый выполнял в социальной иерархии свою функцию, имея обязанности, а не права в зависимости от положения.
С появлением капиталистического способа производства, которое функционирует только ради самого себя (самовозрастания капитала), ситуация в экономике из качественной плоскости (экономики престижа) переходит в количественную (экономику стоимости), что неминуемо приводит к деформации прежних социальных связей, предполагающих качественную специфику всех участников. Меняется и характер обмена, который приобретает вполне количественную цель - получить наибольшую прибыль несмотря ни на что. Собственно, появление социальной общности в форме нации, как мы пытались показать, - это способ сохранения хотя бы некоторой качественной определенности (ограничения) в условиях обмена-ради-накопления. В этом смысле роль нации двойственна: она и препятствует окончательной победе «мира количества» (т.к. вносит феноменологический остаток качества в любой обмен), и, тем не менее, позволяет капиталистическому обмену (в его стремлении к «чистому» количеству) существовать в такой несовершенной форме. Поэтому нация это и то, что не дает экономической системе капитализма полностью себя проявить, придавая строгим классовым различиям видимость иного общественного устройства, и то, что именно этим ограничением способствует осуществлению (а не самоуничтожению) капиталистического рыночного режима. Короче говоря, нация, являясь продуктом капитализма, замедляет (а не катализирует) капиталистическую унификацию, тем самым спасая саму возможность капиталистического товарного и трудового обмена, приобретающего внеэкономическое измерение.
Подводя итоги, скажем следующее: если термином «воображение» вообще целесообразно пользоваться при описании национальных сообществ, то только в том смысле, что подобные различия суть феноменология различения на основе более фундаментального типа дифференциаций, складывающегося в области производства и распределения капиталистической «стоимости». Имея связанную с капиталистическим производством свою собственную природу - природу обмена «стоимостей» - национальное не ухватывает сущность экономико-социальных трансформаций сообщества, выступая лишь проявлением скрытой истины. И только поэтому его можно назвать «воображаемым» - национальное есть репрезентация другого способа бытия социального. При этом подобная воображаемость национального различия не означает фиктивности наций, т.к. то, что выступает как способ организации деятельности людей не может характеризоваться как «не существующее». Да и вообще репре-
зентацию, как реальный заместитель другого объекта, невозможно характеризовать в рамках «простой» онтологии, также как, например, живописное произведение нельзя назвать «несуществующим образом» (независимо от содержания изображения).
Когда Б. Андерсон39 называет любое сообщество «воображаемым», он, конечно, не хотел бы сказать, что сообщества нет, он хотел бы сказать, что только «текстовая» репрезентация и индивиды существуют, а воображаемое «находится» только в субъекте. Этих утверждений мы не можем принять. Существуют и «идея», и «образ» (как её репрезентация-заместитель), и репрезентация-текст. Иными словами, объективная идея стоимости (представленная определенным способом производства) в процессе становления капиталистического обмена становится объективным образом нации (представленном в коллективных действиях), воспроизводящимся субъектом с разной степенью мастерства и «близости» к «оригиналу» в книгах, фильмах... и в интеллекте (т.е. в индивидуальном поведении). Нация несубъектно «воображена», но она реальна для субъекта. Поэтому андерсоновское различение реального и воображенного в социальных процессах принципиально не верно. Все воображенное группами людей (и в ограниченном смысле индивидами) суть некоторое (в случае с нациями - радикальное) преломление именно той ситуации, в которой эти группы оказываются. Воображенное сообщество реально именно потому, что оно - реальное сообщество.
Таким образом, следует признать (и, возможно, марксисты это не всегда делали), что за национальным есть «истина» - реальность развития форм капиталистического обмена, благоприятствующих трансформации индивидов в «центры по увеличению прибыли» и, одновременно, в «сообщества по снятию такого рода отчуждения», ведь именно разнообразные «подвиды» homo oeconomicus становятся «податливыми» к различениям на основе суверенитета. Здесь можно обнаружить причину «странной» локальной универсальности нацио-нализмов: они универсальны так же как универсальна капиталистическая форма обмена, но содержание этой формы всегда локально, производно от разнообразных «местных» обстоятельств - вмешательства государства; уже сложившихся форм общностей и форм коммуникации; позиции в иерархии глобального рынка и т.д.
Понятно, что эти «обстоятельства» требуют скрупулезного исследования, но оно может привести к значимым объясняющим выводам только в случае изначально целостного подхода. Поэтому, думаем, рано говорить о неудаче марксистских интерпретаций на-ционализма40. Если рабочее движение в начале XX в. действительно потерпело поражение от национального,
39 Андерсон, Б. Воображаемые сообщества [Текст]. - М., 2001. См. подробнее, нашу предыдущую статью «Репрезентация воображаемого различия». Собственно, суть нашего подхода к репрезентации и воображению состоит в том, что мы сближаем эти понятия, в то время, как Б. Андерсон, на наш взгляд, их тщательно разводит.
40 См., например: Балибар, Э. Существует ли «неорасизм»? [Текст] /Э. Балибар // Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности / Э. Балибар, И. Валлерстайн - М., 2004.
то это еще не значит, что исследование сущности капитализма, предпринятое марксистами, принципиально неверно. Оно сильно, как минимум, в одном отношении: может прояснить историю нашего времени и ограниченно «предвидеть» её завершение, исходя из одного принципа - организации и саморазвития капиталисти-
ческого способа производства. Собственно, марксисты могли бы обратить «упреки» и спросить: «Существует ли теория, способная объяснить массовый феномен интернациональных движений, исходя из тех же предпосылок, что и в объяснении национальных?». И если нет...
УДК 2-1:7.01:811.112.2 HESSE Н.В. РОЖКОВА
доцент кафедры философии и истории Орловского государственного аграрного университета E-mail: [email protected]
UDC УДК 2-1:7.01:811.112.2 HESSE N.V. ROZHKOVA
senior lecturer of the Department of Philosophy and
History, Orel state university E-mail: [email protected]
УНИВЕРСАЛИЯ ИГРЫ КАК ЭЛЕМЕНТ МИРОВОЗЗРЕНИЯ ГЕРМАНА ГЕССЕ UNIVERSAL OF GAME AS PART OF HERMANN HESSE'S WORLDVIEW
Universal of game as part of worldview of Hermann Hesse. В статье рассматривается роль игры как культурной универсалии в мировоззрении Германа Гессе и проблемы соотношения игрового и неигрового элементов современной культуры.
Ключевые слова: игра, универсалия культуры, мировоззрение.
This article considers the role ofplay as a cultural universal in Hermann Hesse's worldview and the problem of the relationship between game and non-game elements of modern culture.
Keywords: game, universal of culture, worldview.
Именно игра и есть жизнь, когда она хороша!
Герман Гессе
На вопрос о том, что человек любит делать больше всего на свете, возможны весьма разные ответы, и один из них подсказывает повседневная жизнь. То, что мы любим в детстве, то, что не теряет своей привлекательности, когда мы вырастаем - это игра. Философы, учёные и художники разных эпох и стран отдали дань этому парадоксальному и значимому феномену культуры. Достаточно перечислить лишь некоторых из тех, кто пытался разобраться в причинах вовлечённости человека и человечества в игровое бытие: М. Себастиан, А. Коцебу, А. Чак, К. Гетмайер, А. К. Дойль, Л. Кэррол, В. Гюго, М. Твен, Т. Драйзер, В. Шекспир, А. де Мюссе, Г. Эккерт, Г. Гессе, Ф. Достоевский, М. Лермонтов, Н. Гоголь, А. Пушкин - вот лишь неполный перечень тех, кто попытался «справиться» с игрой художественными средствами. За последние десятилетия в России написан ряд монографий и диссертационных исследований, раскрывающих социокультурные функции игры, её психо-эстетические, когнитивные и коммуникативные потенции, различные аспекты взаимодействия игры и социальной реальности и т.д. О росте научного интереса к онтологическим и экзистенциальным свойствам игры свидетельствует по-
явление работ В.В. и О.В. Бычковых, Н.Т. Казаковой, Л.Т. Ретюнских, И.В. Куликовой, Н.А. Мазровой, Р.Р. Ильясова, Т.Н. Голобородовой, Н.И. Баранова и других авторов. С нашей точки зрения, интерес к игре как предмету философского осмысления был в значительной мере «подпитан», подогрет появлением на русском языке романа «Игра в бисер» немецкого писателя и мыслителя Германа Гессе, автора парадоксальных, глубоких и актуальных в мировоззренческом и культурот-ворческом смыслах произведений.
Изучив механизмы взаимодействия философии и искусства, Л. Б. Капустина приходит к выводу о том, что оба феномена культуры оказывают сильнейшее формирующее воздействие на характер мировоззрения, но в исторической ретроспективе характер этого влияния изменился. Если до середины 19 века искусство являлось иллюстратором и проводником определённых философских идей, то к концу 19-началу 20 века ситуация изменяется, «поэзия, музыка, живопись, обнаруживая чрезвычайную близость к мировоззренческим установкам эпохи начиная со второй половины 19 века оказываются способными не только обогащать, но и трансформировать философию, теоретическую мысль в целом... Искусство, в опыте его саморефлексии, обращается к фундаментальным метафизическим
© Н.В. Рожкова © N.V. Rozhkova
