CC BY
186
Дунаева Ю.В.
Проблемы национализма и этнической идентичности в странах Центрально-
Восточной Европы. (Обзор)
В конце XX - XXI вв. с новой силой возникли тенденции национализма. Распад СССР и Югославии, противодействие традиционных культур процессам глобализации, - все это вызывает к интерес к проблеме этнической идентичности. Вопросы национальной и этнической идентичности, роль языка как фактора, стимулирующего создание нации и определяющего этническое самосознание, рассматриваются авторами с различных методологических позиций. В основном их внимание обращено к странам Центрально-Восточной Европы, перед которыми стоят уникальные проблемы политической, культурной и национальной идентичности в условиях меняющегося мира конца XX - начала XXI в.
Известная концепция «национализирующегося государства», разработанная американским социологом Роджерсом Брубейкером, подвергается критическому анализу в статье Тараса Кузио (4). Основное внимание Кузио уделяет двум основным моментам: можно ли пост-коммунистические европейские государства определить как «национализирующиеся государства»? Как отличить национальные стратегии в посткоммунистической Европе от стратегий национального строительства, применяемых в прошлом и настоящем либеральных демократий Запада? Кузио предлагает иную классификацию государств, основанную на формах политического устройства и политике, проводимой правительствами по отношению к национальным меньшинствам. Причем, в отличие от исследований Брубейкера, свою модель Кузио пытается применить ко всем европейским государствам и США.
Брубейкер предложил аналитическую схему, включающую в себя следующие элементы: 1) «Национализирующиеся государства», - определяются, как этнически гетерогенные, задуманные как нация-государство, чьи господствующие элиты стимулируют во всех сферах язык, культурные, демографические, экономические и политические стремления и гегемонии номинальной государствообразующей нации. 2) «Национальные меньшинства», требующие автономии и сопротивляющиеся ассимиляции. 3) «Внешние «родины», которые стремятся защитить меньшинства от ассимиляции, потому что восприятие общей родины преодолевает политические границы (4, с. 137).
Брубейкер подчеркнул, что стратегия «национализации» в главном государстве не обязательно приводит к изоляции двух других частей (национальных меньшинств и национальных отчизн). Эти отношения не фиксированные, они изменяют конфигурации и
непрерывно оспариваются на политических полях1. Среди представителей национальных меньшинств есть те, кто поддерживает опеку из-за границы, раскол (выход) и локальную автономию. Между тем, правящие элиты «национализирующихся государств» часто обвиняют национальные меньшинства в «нелояльности», поскольку, мобилизуясь против «гнета» основного государства с помощью «внешней отчизны».
Также Брубейкер разработал три модели национального строительства, в основу которых положен фактор этничности.
1) «Гражданское государство» позволяет гражданам не обращать внимания на этничность. В этих государствах этничность не является фактором государственной политики, потому что оно определяется в терминах либеральной демократии и индивидуальных прав.
2) «Би-национальные государства» или «многонациональные» государства имеют две или более этнокультурные нации. Здесь этничность играет важную роль в политике государства
3) «Национализирующиеся государства» (4, с. 138).
Брубейкер полагает, что в пост-коммунистической Европе почти все новые государства будут «национализирующимися» в той или иной степени и в той или иной форме. Вопрос состоит в том, в какой степени и в какой форме. На это Брубейкер отвечает, что они будут следовать примеру межвоенной Центрально-Восточной Европы, потому что необходимы «спасительные политические действия» по возмещению национального наследия после коммунистической эры. Эти государства утратили национальную базу, унаследовали неподходящие культурные и политические границы, они «этнически гетерогенны, тем не менее считаются нацией-государством» (4, с. 138). Национальные меньшинства сопротивляются такой политике «национализации» и требуют, чтобы государство признало, как минимум, их культурные права и, как максимум, агитируют за автономию или даже отделение. Брубейкер указывает, что и титульная нация и национальные меньшинства по-разному воспринимают политику или выступают против нее. Маловероятно, что в «национализирующемся государстве» они будут составлять одно целое в политике, потому что титульная нация сама по себе раздроблена и находится в процессе национального строительства. Вместо этого имеются «динамически изменяющиеся поля, дифференцированных и соперничающих позиций или положений, принятых различными организациями, партиями, движениями или индивидами внутри и вокруг государства» (4, с.
1 Политическое поле - термин, активно применяющийся Брубейкером, был введен французским социологом П. Бурдье.
139). Они стремятся изменить государственную политику в отдельных направлениях, ищут различные и часто взаимоисключающие средства сделать государство «реально» государством-нацией для отдельной нации.
Кузио отмечает, что ученые с энтузиазмом применяют концепцию Брубейкера. Ярким примером тому служат труды А.Вильсона (Andrew Wilson). Он утверждает, что на Украине намеревались создать «мультиэтническое гражданское государство», с одним государственным языком, одной титульной нацией и украинской национальной историографией. Вильсон полагает, что если Украина определила политическую нацию, включая всех, проживающих на Украине, в гражданскую нацию, и украинцев, как ядро этой гражданской нации, то подобное устройство нельзя рассматривать как «гражданское».
Кузио полагает, что если государство определить a priori как «национализирующееся», тогда те, кто осуществляют подобную политику, должны быть определены как «националисты». Следовательно, украинскую политику можно рассматривать как борьбу между «националистами» и «русофилами». «Националисты» поддерживают один государственный язык и титульную нацию, а те, кто поддерживает два государственных языка и две нации, являются «русофилами», якобы высказывающимися за «гражданское государство». «Националисты» и «национализм» не являются теоретическими определениями, утверждает Кузио, и не ясно, почему использование этих унизительных терминов применяется только по отношению к одной стороне, в спорах об украиноязычных. Нельзя же требовать, что бы сторонники русского, как второго государственного языка, были причислены к «русским националистам». Избежать дальнейшей теоретической неразберихи можно, если не применять термин «национализирующиеся» к стратегиям, и прекратить практику негативного приклеивания ярлыков, таких, как «националисты», только по отношению к украиноязычным (4, с. 140).
Далее Кузио выделяет уязвимые, с его точки зрения, положения концепции Брубейкера. Во-первых, она применяется только по отношению к бывшим советским республикам, и никогда к самой Российской Федерации. Можно ли считать государство «национализирующимся», если оно преследует цель обеспечить предпочтительные условия для языка, культуры и идентичности, которые прежде подвергались дискриминации со стороны государства (например, Украины и Белоруссии)? Позитивные действия в этих случаях будут вести к относительному уменьшению применения русского языка в сфере образования, армии, СМИ и государственных институтах. Подобная линия поведения будет признана позитивной теми, кто выступает за положительную деятельность и негативной со стороны тех, кто полагает, что унаследованный статус-кво должен быть сохранен, потому
что проведение положительной дискриминации будет равноценно государству, проводящему политику «национализации». Поэтому те, кто предпочитают использовать Брубейкоровское деление, становятся противниками позитивного действия, предпочитая сохранять статус-кво, дающее привилегии русским и русскому языку, утверждает Кузио. Хотя «национальные меньшинства» - один из элементов концепции Брубейкера, это понятие применяется только по отношению к русским, многие из которых утратили свои доминирующие позиции в бывших республиках. Другие национальные меньшинства такие, как евреи, татары, поляки, гагаузы, болгары, русифицированные в советскую эру, пережили национальное возрождение благодаря обеспечению этнических прав их правительствами. Эти нерусские меньшинства не рассматривают свои государства как «национализирующиеся».
Во-вторых, продолжает Кузио, Брубейкер игнорирует тенденции проведения политики национализации, имевшие место в коммунистическую эру. Советская национальная политика использовала культуру, язык, миграции, занятость и историографию, пытаясь создать русскоговорящего «homo sovieticus», объединяющего три основные восточнославянские нации. В Румынии, Болгарии и Польше также практиковались «тенденции национализации», в соответствии с которыми предпочтение оказывалось ценностям основных этнических групп, в то время как не признавались этнические и коллективные права национальных меньшинств.
В-третьих, еще одним слабым местом у Брубейкера Кузио считает применение понятия «национализирующееся государство» только по отношению к странам Центрально-Восточной Европы в период между войнами и в пост-коммунистическую эпоху. Брубейкер полагает, что бывшие колонии в Африке и Азии формировались как территориальные государства и поэтому к ним нельзя применять понятие «национализирующееся». Кузио же уверен, что этничность играла большую роль в создании центральной идентичности и социальной культуры в большинстве развивающихся стран, например, в Ираке и Марокко.
В-четвертых, обсуждая вопросы, посвященные «национализирующемуся государству», ученые, как правило, придают термину негативный оттенок. Кузио же считает, что политика «национализации» может иметь и позитивные, и негативные результаты.
В-пятых, дебаты о «национализирующихся государствах» могут отражать ту разницу во времени, в которой Запад и пост-коммунистическая Европа осуществляли государственное и национальное строительство. В то время как на Западе национализм уменьшался, и это означало движение по направлению к пост-модерну и к эре постнационального государства, распространение национализма в пост-коммунистической Европе казалось негативным феноменом. Западное «гражданское» государство
контрастировало с негативом восточных «этнических» и «национализирующихся» государств. Подобное деление на «хороший» и «плохой» национализм, по мнению Кузио, игнорирует тот факт, что национальное и государственное строительство на Западе было «национализирующим» в какой-то степени, но происходило это гораздо раньше.
Применение термина «национализация» только по отношению к странам посткоммунистической Европы игнорирует сильные тенденции гомогенизации, все еще превалирующие в либеральных демократиях, - продолжает он. Гражданские государства не являются полностью гражданскими, они не могут быть полностью лишены «национализирующихся» тенденций. Кузио пишет, что гражданские государства владеют «культурным багажом», нуждаются в «обширном наследии памяти», а идентичность их правительств национальная, а не универсальная.
Теорию Брубейкера, полагает Кузио, можно частично применить к этническим государствам, потому что члены меньшинств не обладают политическими правами (например, арабы в Израиле). В некоторых государствах определенные группы исключены из политического сообщества, гражданские права им не все еще не предоставлены, и меньшинства могут быть подвергнуты репрессиям. Тем не менее эти факторы, общие для «национализирующихся» этнических государств, также должны быть признаны в гражданских государствах. Германия была гражданской демократией только для этнических немцев, вплоть до 1990-х годов. Россия, Хорватия и Молдавия - гражданские государства, но они подавляют свои национальные меньшинства.
Некоторые либеральные демократии (Канада, Австралия) проводят мультикультурную политику, в той или иной степени поддерживающую права меньшинств. Другие (Франция, США, Греция) отказываются легально признавать групповые права национальных меньшинств. Международные организации, например ОБСЕ, стремятся предоставить рекомендации национальным меньшинствам в пост-коммунистических странах, но игнорируют этнические конфликты и притеснение этнических прав на «гражданском Западе» (бретонцы во Франции).
Все гражданские государства в той или иной степени поддерживают культуры, основанные на языке, истории, символах, религии титульной нации. Большинство государств многонациональны по своему составу и поэтому они могут существовать только, если различные национальные группы, будут лояльно относиться к большому политическому сообществу, к которому они принадлежат. В некоторых многонациональных и мультикультурных государствах (Канада, Испания) есть провинции или автономные регионы, проводящие политику «национализации» в пользу локальных общественных
культур, которые существуют как самостоятельное целое рядом с общегосударственной культурой.
Кузио уточняет, что он рассматривает гражданские государства, как состоящие из этнокультурных элементов. Гражданские государства также требуют определять «Других» в границах «Мы», способствуя внутренней общности через интеграцию и/или ассимиляцию и согласование, в то же время они требуют «прикрытия» социальной культурой общих ценностей и институтов. Без такого «прикрытия», включающего национальную идентичность, недостаточно взаимных договоров между гражданами, чтобы создать функционирующую либеральную демократию. Такая идентичность не требует смешения культурных групп и совместима с внутренним разнообразием. Рыночная экономика и либеральные демократии нуждаются в национальной общности иного уровня. Национальная интеграция сочетает регионы, людей и этнические группы в унифицированные сообщества, в которых общественная культура принимается как «высшая», по отношению к семейным узам, клановой лояльности, регионам, полу или классу (4, с. 147).
Дробление Европы и Северной Америки на «гражданский Запад» и посткоммунистические «национализирующиеся» государства использует тезис о Европе, состоящей из Западной (гражданской) и Восточной (этнической) частей. Применение подобной схемы возможно, исключая такие страны, как Ирландия, Испания, Бельгия, Германия, Греция (они с 1945 г. классифицируются как «Запад»). Но концепция Брубейкера обращена к национальным государствам, основанным в современной Европе, и Кузио смущает утверждение, что гражданские государства не заключает в себе этнокультурного ядра и поэтому они не «национализированные».
В отличие от Брубейкера, Кузио рассматривает все государства в посткоммунистической Европе, как гражданские, за исключением двух: Югославии (имеется в виду правление Слободана Милошевича) и Беларуси. Эти государства Кузио относит к «этническим национализирующимся государствам», поскольку они не признают прав национальных меньшинств. Президент Беларуси А. Лукашенко продолжает политику советских времен, направленную на русификацию и денационализацию белорусского языка и культуры, одновременно ущемляя политические права граждан. Поэтому Кузио определяет эту страну, как авторитарное, «национализирующееся» в русском стиле государство (4, с. 148).
Предлагая свою градацию, Кузио исходит из того, что большинство европейских государств нельзя определить только как «этническое» или «национализирующееся». Вместо традиционного деления на «гражданский Запад» и «этнический Восток» Кузио предлагает
использовать «гражданские государства» и «национализирующиеся этнические государства». Его схема выглядит следующим образом.
Гражданские государства:
1. Моноэтнические: демократическая система либо консолидирована (Польша, Чехия, Словения), либо переход к демократии неудачен (Албания).
2. Плюралистические либеральные: консолидированные демократии, предоставляющие этнические права (Литва); и неконсолидированные демократии, предоставляющие своим гражданам этнические права (Украина, Болгария, Македония, Молдова, РФ); Украина и РФ -две пост-коммунистические страны, предоставляющие территориальную автономию национальным меньшинствам.
3. Плюралистические нелиберальные: неконсолидированные демократии, не предоставляющие этнические права своим гражданам (Румыния, Словакия).
4. Этнические демократии: консолидированные демократии, находящиеся в процессе предоставления гражданских прав своим жителям, но не предоставляющие этнические права (Эстония, Латвия).
Особую группу составляют Национализирующиеся этнические государства
5. «Национализирующиеся» этнические государства - или не признают гражданских и этнических прав (Югославия), или национализируются в «русском стиле», как государство Беларусь.
Кузио определяет как «не национализирующиеся» те государства, которые обеспечивают гражданство и право голосования.
По мнению Кузио, дальнейшее применение концепции Брубейкера приведет к теоретическим и терминологическим сложностям. Брубейкер определяет межвоенный и пост-коммунистический Восток Европы как «национализирующийся», а Запад как «гражданский». Подавляющее большинство пост-коммунистических европейских государств могут быть определены сегодня как гражданские, и включают политические сообщества, построенные на том же фундаменте, что и национальные государства «Запада». Только два из девятнадцати пост-коммунистических европейских государств можно назвать «национализирующимися» (Беларусь, Югославия).
«Гражданское» и «этническое» государство - это идеальные понятия, не принимающие в расчет исторический опыт и современные реалии гражданских наций. Но Брубейкер и другие ученые, разделяющие его взгляды, не объясняют разницу между «гражданским» и «национализированным» в совместимых государствах. В гражданских государствах могут не признаваться этнические права, хотя политические права предоставляются. В ранние
периоды истории гражданское государство также добивалось «национальной» политики, которая традиционно определялась в позитивном смысле как «национальное строительство». Все гражданские государства продолжают осуществлять политику «национализации». Поэтому Кузио выступает против положительного определения «национального строительства» на Западе и негативного отношения к политике «национализации» на Востоке.
НАЦИОНАЛЬНЫЕ И ЭТНИЧЕСКИЕ (НАЦИОНАЛИЗИРУЮЩИЕСЯ) ГОСУДАРСТВА В ЕВРОПЕ И СЕВЕРНОЙ АМЕРИКЕ
Гражданские государства Национализ и-рующиеся этнические государства
Моно- этничес кие Плюралисти ческие либеральные Плюрали с- тически е не либераль ные Этничес кие демокра тии
Польша Литва Греция Латвия Беларусь
Словени я Украина Румыни я Эстония Югославия
Чешска я республ ика Болгария Словаки я
Венгрия Македония США
Албани я Молдова Франция
Португа лия РФ Хорвати я
Норвеги Великобрита Германи
я ния я
Швеция Испания
Финлян Бельгия
дия
Дания Канада
Италия Швейцария
Ирланд
ия
Нидерла
нды
Австрия
Кипр
Исланд
ия
Определение всех или нескольких пост-коммунистических государств как «национализирующихся» основано на том, как эти государства определяют свою титульную нацию/нации, государственный язык/языки и национальные меньшинства. Ученые склонны определять эти государства как «национализирующиеся» потому что они стремятся создать социальную культуру, в которой нуждаются все государства, из ценностей, языка, культуры и историографии только одной определенной титульной нации.
Однако, продолжает Кузио, не ясно, почему эти государства не должны быть определены как «национализирующиеся», если они продолжают определять социальную культуру, как опирающуюся на титульную нацию и вторую крупнейшую этническую группу (русские). Это может быть равносильно переопределению самих себя, как би-национального государства, созданного из титульной нации и этнических русских. Для многих представителей титульной нации такое политическое решение может быть равноценно замораживанию наследия советской национальной политики.
В заключении Кузио пишет, что традиционное деление Европы, принятое в литературе по национализму, требует срочного пересмотра, принимающего в расчет последние изменения в пост-коммунистических европейских странах. Первым шагом в этом процессе будет признание того, что многое из стратегий «национального строительства» на Востоке, имели место в истории стран Запада. Второй шаг, это согласится с тем, что все гражданские
государства и на Востоке, и на Западе включают этнокультурные элементы. Пропорциональный баланс между гражданским/этническим в гражданских государствах опирается только на прогресс в демократизации и создание гражданских обществ, и меньше зависит от географического положения страны в Европе.
В отличие от Кузио и Брубейкера, анализирующих национальное и этническое в процессе становления, развития и взаимодействия, в материале Р. Карклинс берет за основу сам факт многонациональности государств и рассматривает их политическую практику (3).
Карклинс определяет этноплюрализм как «гармоничную стратегическую модель, выходящую за пределы договоренностей и идеи прав меньшинств», обращенную ко всем группам гражданского общества, оберегающим свою этническую идентичность (3, с. 219). На практике этноплюрализм реализуется в двух видах: в первом случае - политика направлена на сохранение культурного пространства и идентичности каждой общности, во втором - общая культура и ценности предстают как инструменты формирования нации и государства.
Карклинс исследует стратегию на примерах Венгрии, Словакии, Чехии, Польши и стран Балтии. Он объясняет это тем, что в некоторых из этих стран, например, Эстонии и Чехословакии, сохранилось наследие этноплюрализма в межвоенный период. К тому же эти страны наиболее преуспели в переходе от коммунистического режима к демократии. По мнению Карклинса, этноплюрализм непосредственно связан с демократией, а эти страны обратились к демократическим подходам этнополитики под влиянием ОБСЕ.
В этнополитике необходимо различать два подхода. Первый сфокусирован на том, как защитить индивида от этнической дискриминации. Второй на том, как государство обеспечивает равные права для разных групп. Плюралисты утверждают, что национальные меньшинства имеют определенные культурные, экономические и политические интересы, которые ярко проявляются в периоды кризисов, как это было, например, в Чехословакии. С точки зрения этноплюрализма, политика игнорирования, ассимиляции или репрессий приводит к негативным последствиям. Каждая группа хочет сохранить свою идентичность и права, и намерена отстаивать их в будущем. Чтобы избежать кризисных ситуаций, необходимо установить гражданское и национальное согласие, гарантировать сохранение идентичности в различных сферах.
Плюралисты полагают, что некоторые права меньшинств должны быть признаны в общественной сфере, а не относиться к частной жизни. Некоторые «частные» и индивидуальные этнические интересы - неотъемлемая часть групповых прав, как например, право на культурную идентичность. Культурные процессы требуют регулярных
общественных взаимодействий, с определенной институциональной поддержкой. Если не принять меры по охране языков меньшинств, то это может привести к их вымиранию. Это главный аргумент в поддержку культурных прав групп. По мнению Карклинса, для реального равенства недостаточно гарантировать только индивидуальные права (3, с. 221).
Карклинс считает, что политические деятели, сторонники этноплюрализма должны добиваться национальной гармонии, поощряя политическую культуру, объединяющую различные общественные силы. Концепция «гражданского общества» адресована ко всем социальным группировкам, а не только к ассоциациям, беспокоящимся о политике в целом. Представители гражданского общества поощряют сотрудничество разных групп, которые, несмотря на различие этнических и социальных идентичностей, создают гражданскую идентичность. Этноплюрализм ориентирован на формирование совместной гражданской идентичности, как связующего звена между различными сферами жизни (3, с. 223).
Карклинс выделяет несколько факторов, способствующих применению политики этноплюрализма в странах Восточной Европы.
1. Для этой политики имеются исторические прецеденты, она реализовывалась на практике в Латвии и Эстонии в период между Первой и Второй мировыми войнами, особенно в области школьного образования.
2. Этническая политика нуждается в подходящем контексте. Следует отметить, что распространенное в обыденном сознании понимание этнической идентичности, сложившееся в XIX и начале XX вв., все еще превалирует в восточной и центральной части Европы. Здесь понимают идентичность, как естественный/природный феномен, который был сформулирован последователями Г.Гердера. Этническая идентичность рассматривается, как укорененная в культуре, отдельном языке, так же, как в разных подходах к жизни, «ментальности». По-прежнему широко распространено мнение, что этнические группы и нации различны, и этим различиям необходимо предоставить возможность самовыражения. Однако, если ученые в странах Западной Европы утверждают, что этничность - это артефакт, придуманный деятелями культуры и политики, по «инструментальным причинам», то в странах Восточной Европы этническая идентичность отстаивается как существенный объективный показатель.
3. К идее культурного самовыражения людей близка идея, согласно которой культурная нация должна совпадать с политической, - это основное положение современного национализма. Подобная точка зрения была одной из революционных демократических идей XIX в. В то же время либералы поддерживали права меньшинств и право на самоопределение. После Первой мировой войны поиски национального самоопределения
были повсеместно узаконены, что привело к формированию независимой Венгрии, Чехословакии, Польши, Литвы, Эстонии. Хотя право на национальное самоопределение в первую очередь распространялось на нации, но его основные принципы скрытно легализовали борьбу за этническое самоопределение. Это поставило дилемму: где и как провести эту линию, как поддержать демократические права, все еще противостоящие распространяющемуся сепаратизму. Один возможный путь состоял в том, чтобы примирить противоречивые импульсы права и территориальной интеграции так, чтобы предоставить большие права меньшинствам, эту позицию поддерживала Лига Наций. Международное сообщество вернулось к этой политике после Второй мировой войны, когда Совет Европы, ЕС, ОБСЕ воздействовали на правительства стран Восточной Европы, развивая плюралистические подходы к этнополитике. Заслуживает внимания тот факт, что международные организации, отстаивая права меньшинств, имплицитно подразумевают их как коллективные сообщества, с групповыми правами. Также имплицитно они принимают объективную этническую идентичность этих групп, усиливая в странах Восточной Европы тенденцию к воплощению этнической принадлежности.
4. В странах Восточной Европы, в отличие от Западной, жители придерживаются традиционной точки зрения на национальную идентичность и права, извлекаемые из нее. Национальное государство все еще выступает в качестве основного идеала, отчасти потому, что большинство нации в регионах никогда не имело возможности заниматься государственным строительством так же, как в странах Запада. Подобная точка зрения должна учитываться в стратегических планах. Национальные и этнические фрустрации коренятся в феномене современных меньшинств, имеющих «внешнюю отчизну», например, венгров в Словакии. Для стран Восточной Европы характерно неудовлетворенное стремление к этнонациональной консолидации среди представителей не только меньшинств, но и большинства. Обеспечивая различия в институциональной сфере для культур меньшинств и большинства, этноплюрализм представляет удобные возможности для примирения обеих сторон.
5. В контексте перехода от коммунистического режима этническую политику нельзя рассматривать в изоляции, необходимо определить водораздел между изменением режима и изменениями в этнической политике. Карклинс утверждает, что плюралистическое государственное устройство усиливает этноплюрализм, а демократический этноплюрализм усиливает плюрализм демократии. В отличие от коммунистических режимов, демократии одобряют определенный этнический плюрализм в своей структуре и политической культуре. Поэтому плюрализм в вертикальном распределении власти в демократиях означает, что
значительная часть власти возлагается на нижние уровни управления, такие, как провинции, города и местные власти. Если в таких объединениях доминирует меньшинство, фактически это и есть этнический плюрализм. То же применимо к горизонтальному структурированию политической власти.
6. Еще один аргумент в пользу этноплюрализма в Восточной Европе - слабость альтернативных стратегий. Две основные демократические альтернативы, применение пропорциональных электоральных систем, поощряющих создание этнических политических партий и «этническая демократия» по примеру Франции или Израиля, мало пригодны в странах Восточной Европы (3, с. 224-229).
В статье приводится несколько примеров реального применения этноплюрализма в странах Балтии и Центральной Европы, в частности, в сфере культуры и образования. Народные Фронты Эстонии и Латвии состояли из представителей всех этнических групп, а сами партии активно сотрудничали с демократическими движениями в России и других странах. После прихода к власти эти партии отстаивали необходимость установления культурной автономии. В 1989 г. в Риге была открыта первая еврейская народная школа, оказывалась помощь культурным обществам таких этнических групп, как русские, поляки и евреи. Сохранение русскоязычного образования параллельно с эстонским и латышским было необходимым условием для поддержания этнического мира. Во время советской эры славянские поселенцы были частью русскоязычного большинства в СССР, их направили в Балтийские республики, как членов привилегированной элиты, политического и культурного большинства. Многие из них не изучили местные языки и столкнулись с трудностями после отделения республик. В то же время «новое меньшинство» требовало расширения своих прав в различных сферах жизни. Пример Латвии показывает, что увеличение числа общественных школ с языками меньшинств является важнейшей составляющей этнического мира. В постсоветских Латвии и Эстонии этнические отношения оказались на практике более мирным, чем предсказывалось аналитиками. В значительной степени это объясняется политикой этноплюрализма, обеспечившей новым русским меньшинствам автономную культурную сферу.
Примерно так же обстоят дела с венгерским меньшинством. Во время политических трансформаций в Румынии и Словакии венгры определили себя как национальное сообщество и были убеждены, что демократический суверенитет требует официального статуса венгерского языка в его «национальном» пространстве (в тех регионах, где исторически жили венгры), и представляли институциональную структуру, которая сделает возможным для членов венгерского меньшинства прожить жизнь так же полно, как в
Венгрии. В условиях начавшейся демократической революции в Чехословакии лидеры венгерского меньшинства подчеркивали преимущества изменений режима. В 1989/90 гг. Венгерская гражданская партия активно участвовала в изменении коммунистического режима. Их главной целью была демократизация Чехословакии, признание того, что демократия и интеграция в ЕС и другие западные институты - наилучший способ гарантировать различные права.
Карклинс приходит к выводу, что этноплюрализм является наиболее приемлемой стратегией для стран Восточной Европы. Этноплюрализм, ориентированный на плюрализм в культуре и образовании, предстает как конструктивное историческое наследие, возродившееся после краха коммунистической системы. Сохраняя идентичность и меньшинств, и большинства, он согласовывает импульсы созидания идентичности и допускает возможность формирования совместной гражданской национальной идентичности. Плюралистический подход признает множество идентичностей, их динамическую природу и берет их как базис для стратегической цели (3, с. 235).
Благодаря этой стратегии успешно реализуется языковая политика. Параллельное применение нескольких языков показывает, что этническая идентичность может добиваться плодотворных результатов. Язык, более чем любой другой фактор этнической и национальной идентичности разрешает одновременное согласование нескольких групповых целей, параллельно с формированием общего языка. Плюралистическая языковая политика может означать, что языки меньшинств имеют преимущество в определенных сферах, таких, как местные школьные системы или автономные регионы, но язык большинства используется в совместных областях. Сохраняя частные ценности, такой подход увеличивает
совместные ценности.
***
Проблема роли и отношений языка и национальных движений поднимается в работах Т. Камусела и М. Кормака. Камусела рассматривает взаимосвязи между национальными языками и национальными движениями (2). Для описания процесса возникновения новейших национальных языков (чешского, словацкого, сербо-хорватского) он использует модель Э.Хогена (Е.Наи§еп), который выделяет следующие этапы: 1. Определенная часть диалектного континуума выбирается как стартовая точка для развития стандартного языка («выбор стандарта»); 2. Эта часть стандартизируется при помощи грамматики, лексики, переводов Библии и мировой литературы («кодификация форм»); 3. Новый стандартизированный язык используется в возрастающем количестве социальных контекстов
(«усложнение функций»); 4. Большая часть населения, идентифицируемая с нацией, для которой развивался стандартный язык, принимает его («принятие сообществом») (2, с. 240).
Стандартные языки, продолжает далее Камусела, созданные в странах Центральной и Восточной Европы в течение XIX-XX вв., сформировались под воздействием национальных движений, возникновение и рост которых описаны в схеме М.Гроха.
1. В период научных интересов (Фаза А) любители старины и фольклористы определяют границы этнического группового пространства, коллекционируют устную литературу и идентифицируют материальную культуру.
2. В период патриотической агитации (Фаза В) небольшая часть членов этнической группы, под влиянием схожих национальных движений, выдвигает проект преобразования ее в нацию. В это время они обычно добиваются решения, что диалект(ы)/креольский (скрещенный)1 язык используются как базис для стандартного национального языка, и соответствия этих кодифицированных форм.
3. Фаза С отмечена возникновением массовых национальных движений, возглавляемых ядром активистов фазы В; этнические группы стали нацией, и национальный язык распространяется среди ее членов и постепенно разрабатывается.
4. К этой схеме Камусела добавил фазу Б, когда нация устанавливает свое собственное национальное государство, осуществляет стабилизацию этнического национализма: язык - нация - государство (2, с. 240-241).
Камусела исходит из того, что в странах Центрально-Восточной Европы, где рост национальных движений тесно связан с языками, можно утверждать, что социальная модель Гроха соответствует социо-лингвистической модели Хогена. Поэтому интеллектуалы (фаза А) стремятся записывать устную литературу этнической группы, устанавливают ее границы при помощи этно-лингвистических маркеров. В результате, определенная «оболочка» диалектного/креольского континуума соотносится с этнической группой, которая, как предполагают, состоит из говорящих на субдиалектах, принадлежащих к этой оболочке и территории, населенной ими. Таким образом отобранный ряд удобно сужен и фокусирует внимание на националистических активистах (фаза В). Они стараются стандартизировать свою часть, как возможный национальный язык (кодификация форм). Консолидация национального движения (фаза С) ведет к постоянному распространению стандартизированного языка как национального, опирающегося на доминирующую этническую группу. Это расширяет использование нового стандартизированного языка и его
1 Креольский (скрещенный) язык - язык, образуется на основе сочетания какого-либо европейского языка и местных диалектов, как правило, в странах Африки.
применение к возрастающему набору социальных ситуаций и увеличению количества говорящих на этом языке (усложнение функций). Максимальное усложнение и принятие возможно, когда нация достигает состояния национального государства (фазе Б) и когда национальный язык возвышается до статуса «официального» или даже «государственного» языка.
Однако, замечает Камусела, отношения между стандартизацией национального языка и развитием национальных движений не абсолютны даже в странах Центральной Европы, где национализм в значительной степени отождествляется с языком. Например, украинская нация находится в фазе Б после установления в 1991 г. национального государства, но украинский язык не принят нацией полностью, это заметно в восточной части страны. Казаки находятся между фазами В и С, и некоторые их лидеры даже считают необходимым создать самостоятельное государство, которое должно перевести их в фазу Б. В 1992 г. они требовали признать их как нацию в России, но национализм казаков не связан с их национальным языком, обычно они говорят на русском.
Природа современного государства усиливает коммуникаций между гражданами, благодаря чему исчезают перегородки в обществе, устанавливается политически и юридически гарантированное равенство. Основой для подобного качественного изменения может стать стандартный язык, используемый во всех сферах человеческой жизни и не отличающийся в разных регионах государства, - утверждает Камусела.
Камусела полагает, что гражданство в национальном государстве основано на гражданском национализме. В национальном государстве используется этнический национализм, который может быть религиозным, языковым, традиционным, историческим или другим этническим фактором или соединением нескольких факторов. В Центрально-Восточной Европе в рамках этнического национализма идеал государства мыслится не только как полное совпадение нации с государством, но и как территориальное распространение национального языка.
В процессе национального и государственного строительства, основанного на этническом национализме, язык может использоваться:
- главный, связующий фактор для нации, особенно в ситуации, когда раньше государство не существовало (Германия перед 1871 г. или Польша перед 1918 г);
- инструмент для исключения из нации/государства лиц, недостаточно знающих национальный/государственный/официальный язык (Эстония, Латвия после 1991 г.);
- оправдание для расширения территории государства (аншлюс Австрии в 1938 г. или предоставление Польше и Чехословакии части Пруссии и Австрийской Силезии в 19181922 гг.).;
- обоснование для увеличения количества членов нации путем записывания в поляки верхних силезцев в Польше или НикБсЫпеге1 в чехов в Чехословакии после 1945 г.)
В приложении представлен «Каталог языковых элементов, порождающих национальную дифференциацию», в котором Камусела рассматривает различия в написании. Перед распространением грамотности новые алфавиты могли быть преобразованы в язык, как это произошло с арабским, армянским, ивритом, грузинским и тайским языками, каждый из них по сегодняшний день сохраняет свое специфическое написание. Позже новые письменные языки приняли варианты, принадлежащие доминирующим соседям, например, китайский используется для письма в Японии и Корее, или они связывались со священными книгами определенных религий, так турки использовали письменность арабов, хотя был фарси, курдский язык. Более того, в многоконфессиональных сообществах, где функционирует один язык, различные конфессии использовали алфавит своих религиозных книг, написанных на одном языке, как это было на Среднем Востоке, когда арабский писался символами иврита для иудеев, сирийского алфавита для христиан и арабского для мусульман. До 1920 г. туркоязычное ортодоксальное население Малой Азии писало на греческий манер. В новое время культурное влияние европейских колониальных властей вызвало распространение латинского алфавита, за исключением России, где использовалась кириллица. Кириллический шрифт лег в основу новых письменных языков республик Советского Союза.
В странах Центрально-Восточной Европы используются разные типы шрифтов. Например, когда в Германии публиковались книги с готическим шрифтом, румынский шрифт сохранял католическую печать польского стандарта, ориентированную на верхних силезцев, это обозначало разницу между ними и немецкоязычными протестантами в Силезии. Вместе с тем религиозные публикации польского стандарта и моравский язык выполнялись в готическом шрифте, что давало возможность славяноязычным протестантам из Нижней Силезии отделить себя от поляков и силезцев и сблизиться с немцами/пруссаками. Католики Моравии применяли подобную практику, чтобы отличить себя от верхних силезцев и примкнуть к жителям Австрийской Силезии. Когда чешский национализм стал проникать в области, населенные моравами, применение готического
'Ни^сЫпеге - 40 000 этническая группа с особой идентичностью, основанной на немецко-чешском билингвизме и большей приверженностью к немецкой, чем к чешской культуре.
шрифта отличало их язык от стандартного чешского, использующего румынский шрифт. Наряду с различными шрифтами используются различные диакритические и специальные символы. Эта практика широко распространена в латинском и кириллическом алфавитах. Например, чешская система диакритических знаков приняла литовский вариант 1861 г., когда последние стремились сделать свой язык отличным от польского.
Роль языка как символа политической идентичности, его трансформации, вызванные применением в масс-медиа, М. Кормак раскрывает на примере Ирландии, где вопросы идентичностей и национализма не менее остры, чем в Европе (1).
Необходимо признать, пишет Кормак, символическую роль языков меньшинств, особенно когда они впервые используются в медиа. Проблема заключается в том, чтобы точно определить, символом чего будет язык. Ведь его можно рассматривать как политический или культурный символ, в то же время язык может быть символом специфического сообщества, не имея широкого политического применения. Для многих людей в Шотландии гаэльский язык - символ «островного» сообщества с экономической базой, основанной на небольших хозяйствах, и сильными религиозными структурами. Для других, это символ национального прошлого, с его незначительной ролью в настоящем и еще меньшей в будущем. Если язык используется национальными движениями, он действительно задействован и размещен в национальном дискурсе, полагает Кормак (1, с. 390).
Рассматривая проблемы культурного национализма, Кормак обращается к концепции М.Гроха. Кормак полагает, что эта схема скрывает тот факт, что культурный национализм может продолжать автономное движение параллельно с политическим. Конечно, продолжает он, на Британских островах можно найти представителей культурного, а не политического национализма, также можно найти политических националистов, не преследующих культурные цели. Однако в конце 1990-х годов культурный национализм, как движение, изменился, отчасти под воздействием СМИ. Наряду с телевидением - центральным «поставщиком» культуры - культурный национализм стал выражаться в границах не только традиционных форм культуры, но и в современных телевизионных форматах, мыльных операх и комедиях положений. Часто сочетание языков национальных меньшинств на телеканалах (для отражения традиционного и современного содержания) наглядно демонстрирует существующие проблемы, порожденные этим несоответствием.
Кормак подчеркивает, что представление об «индивидуальной культуре» все в большей степени становится непригодным. В связи с индустриализацией стран Западной Европы отсутствуют возможности выделить «локальные культуры» в регионах. Снижение
значимости культурной составляющей признается многими неонационалистическими движениями. Если культуры частично совпадают и проникают друг в друга, они перестают быть политическими символами национальной дифференциации и национального объединения. Поэтому язык, как центральный выразитель и носитель культуры, становится менее важным для националистических движений, которые переходят от культурных и лингвистических дефиниций к политическим.
Чтобы общаться с максимально большей аудиторией, медиа стараются не противоречить ей. Создание аудитории это интегративный процесс воспроизведения в зрителях/слушателях/читателях ощущения их причастности к коллективному. Так возникает определенного рода идентичность в аудитории, которую медиа поддерживают, регулярно возвращаясь к ней с ежедневными или еженедельными материалами. Ежедневное радиовещание на языках меньшинств создает при помощи языка определенный мир. До тех пор пока характерные черты языка меньшинств в нерегулярных передачах не являются частью ежедневной рутины общественной жизни, язык может быть мобилизован как символ, исключающий сообщество из политической жизни. Однажды он становится ежедневной особенностью публичной жизни, сконструированной при помощи радиовещательных медиа, которые тем не менее, теряют некоторую способность символизировать исключительно меньшинства.
Кормак привлекает концепцию М. Билига, который полагает, что на примере некоторых медиа можно увидеть, как «настоящий» национализм превращается в «банальный» (1, с. 393). Языки меньшинств могут быть символами нации, но как только их начинают использовать в ежедневных радиопередачах, они теряют свою радикальную власть. Присутствие в медиа, особенно в телевидении, продвигает язык по направлению к банальности и поэтому разрушает некоторые его мобилизационные, символические возможности. Когда язык регулярно используется в новостях, на нем рассказывают обо всех политических партиях, он перестает идентифицироваться только с одной. Если он используется для рассказов о погоде и применяется в не политических контекстах, а в игровых шоу, комедиях положений, тогда язык отдаляется от политического использования.
Кормак полагает, что язык движется от существования его как очевидного символа, «настоящего» национализма, к существованию как элементу повседневной жизни, - и в этой трансформации есть и разъединение с политическим движением, и тонкое, но все еще могущественное представление об общности как отдельной идентичности. Радиовещание на языках меньшинств становится официально признанной идентичностью, и барьером для политического импульса, к которому устремлено националистическое движение. Поэтому
Кормак опровергает тезис, согласно которому правительства могут использовать радиовещание как способ управления региональными националистическими движениями. Это невозможно ни при помощи политического контроля, ни при помощи антинационалистической пропаганды.
Обращаясь к истории создания и функционирования СМИ, вещающих на ирландском языке, Кормак подчеркивает недостаточность правительственной поддержки. Он объясняет это тем, что был определенный прессинг со стороны культурных националистов, но не политических. К тому же признание отдельной ирландско-язычной аудитории могло создать впечатление о ней как об отличной от всей нации. Для того, чтобы сохранить идею объединения нации, аудитория бралась как монолитная, с ирландским языком, существующим в широкой символической роли, отдельной от повседневного использования.
Ирландский язык функционировал достаточно долго, как символ националистических притязаний в постнационалистическом контексте, как символ независимости нации, которая прекратила бороться за свою независимость. В то же время язык являлся частью националистических движений, но сторонники ирландской независимости не трансформировали его в составную часть ирландской жизни. Создание телеканалов, вещающих на ирландском языке, выглядевшее как подачка националистическим чувствам, могло бы выглядеть, как попытка развить неполитическую роль языка.
Деполитизация языка может служить позитивным препятствием национализму, отнимая у языков меньшинств политический символизм. С другой стороны, СМИ должны играть некоторую роль в поддержании коллективной идентичности в сообществе, и это может стать условием для создания общественной сферы в языке, которая будет вести к дальнейшему политическому развитию (1, с. 396) .
Представленные концепции отображают многообразие подходов к проблемам национализма и этнической идентичности. Но их объединяет стремление найти точки соприкосновения между исторической, политической и культурной спецификой стран Центрально-Восточной Европы с «универсальными западными ценностями»: правом, демократией, гражданским обществом.
Список литературы
1. Cormack M. Minority languages, nationalism and broadcasting: the British and
Irish examples // Nations and nationalism. - Cambridge, 2001. - Vol. 6, Pt. 3. - p. 383-398.
2. Kamusella T. Language as an instrument of nationalism in Central Europe // Nations and nationalism. - Cambridge, 2001. - Vol. 7. Pt. 2. - p. 235 - 251.
3. Karklins R. Ethnopluralism: panacea for East Central Europe? // Nationalities рapers. - L., 2000. - Vol 28. - № 2. - р. 219-241.
4. Kuzio T. «Nationalising states» or national building? A critical review of the theoretical literature and empirical evidence // Nations and nationalism. - Cambridge, 2001. - Vol. 7. Pt. 3. - p. 135-154.
