CC BY
48
© 2007г. Е.С. Жак
ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ МЕМУАРНОЙ ПРОЗЫ
Последние двадцать лет наблюдается расцвет мемуарной прозы. Социально-исторические и социально-психологические причины этого феномена рубежа тысячелетий и «конца прекрасной эпохи» очевидны, как очевидна и необходимость изучения огромного, внезапно возникшего, нового для культуры материала.
Долгое время мемуары интересовали историков литературы только как источник сведений об эпохе, о личности писателя и литературном процессе (впрочем, нет правил без исключений, например работы А. Тартаковского. В них мемуаристика рассматривается именно как специфическое явление культурной жизни [1]).
Конечно, и сегодня такой подход совершенно необходим. Без мемуаристики невозможно составить верное представление об эпохе. Воспоминания сообщают факты, детали, которые, не будь они зафиксированы таким образом, ушли бы в небытие. Они зачастую являются своеобразным противовесом лживым, как это ни странно звучит, документам.
Но сегодня уже образовалась та временная дистанция (большое видится на расстоянии), которая допускает глубокое историческое осмысление мемуарных текстов.
Необходимость в изучении этого материала была осознана уже несколько лет назад. В последние годы прошлого столетия журнал «Вопросы литературы» дважды проводил «круглый стол», посвященный проблемам мемуаристики. Показательно, что в обсуждении участвовали по преимуществу авторы воспоминаний. Их рефлексия касалась вопросов исторических, социологических, этических. В дискуссии были и попытки осмыслить мемуары как художественный факт, но результат получился скорее не научным, а художественным (это не жанр, а попытка жанра, утверждал один из участников обсуждения). Заключительное слово известного исследователя мемуаров А. Тартаковского в журнале года все же не вывело дискуссию на важнейшие теоретические вопросы [2].
Журнал «Новое литературное обозрение» необходимость нового подхода к материалу ощутил чуть позже. Но сейчас из номера в номер там публикуются воспоминания о литературоведах, писателях, поэтах под рубрикой «1п тетопат» [3].
Первое, с чем сегодня сталкивается исследователь мемуаристики, это - необходимость определить специфику явления и его границы. Традиционная характеристика (основные черты - документальность, временная дистанция, авторская субъективность, наконец, художественность, если речь идет о литературных мемуарах), сегодня никого не могут удовлетворить. Прежде всего эта характеристика оксюморонна. Документальность и субъективность, документальность и художественность - в этих парах жанрообра-зующие черты противоречат друг другу и как следствие вряд ли могут быть инструментом, позволяющим «выудить» собственно мемуарный текст из общего потока литературных сочинений.
Да и сама по себе каждая из этих черт вызывает сомнение. Давно уже ясно, что никакой текст не может абсолютно точно воспроизводить реальность, ибо точка зрения повествователя неминуемо ее искажает. Если имеется субъект речи со своей психологией и идеологией, говорить об объективном, т.е. внеличностном, воспроизведении реальности вряд ли возможно.
Трудности возникают при работе с таким понятием, как документальность (если под документально -стью понимать отсутствие вымысла), еще и потому, что существует целый ряд маргинальных текстов. В мемуарах, как правило, и ситуация, и герои, и имена исторические. Но вот в знаменитом произведении Валентина Катаева «Алмазный мой венец» герои известные, реальные. Вероятно, и большинство ситуаций имели место (хотя субъективность их подачи очевидна; показательна в этом отношении история о том, как королевич (Есенин) в доме соратника (Асеева) высморкался в скатерть). А имена у Катаева - вымышленные, даже не имена, а прозвища, в большинстве случаев совершенно прозрачные (королевич -Есенин, командор - Маяковский...). Впрочем, есть и загадки для рядового читателя: чтобы выяснить, что эскесом назван безвестный поэт Семен Кессельман, погибший в Одессе во время войны, требуется некоторое усилие.
Необязательность, но возможность узнавания реального лица под вымышленным именем (когда в тексте имеются совершенно конкретные, определенные отсылки к реальности) заставляет воспринимать произведение как мемуарное или почти мемуарное. Это порождает сложные в этическом отношении ситуации. Известна недавняя история, произошедшая с Анатолием Найманом, автором романа «Б .Б. и другие»: он получил пощечину от людей, узнавших в герое своего друга и посчитавших, что автор не имел права изображать его так, как изобразил. С достоверностью узнать героя мог только узкий круг близких ему и автору людей; чем дальше от Москвы и Петербурга, тем сложнее это сделать. И тем не менее произведение было воспринято как мемуарное и оскорбительное для героя.
С другой стороны, у Сергея Довлатова имена реальные, а характеры, которые за ними скрываются, не имеют зачастую ничего общего с реальными личностями - об этом говорят и сами герои, и читатели, хорошо их знающие.
Однако, как это ни парадоксально, именно существование маргинальных жанров помогает понять, как следует охарактеризовать ядро такого явления, как мемуаристика. Видимо, можно говорить об открытой, явной референции с действительностью: автор заявляет о том, что доля вымысла в повествовании минимальна, что он намерен повествовать о событиях, имевших место в его жизни, и называет людей, о которых пишет, реальными именами. Вопрос о том, насколько достоверно описана реальность, следует вынести за скобки, а говорить надлежит об интенции автора.
Думается, что такое понимание своеобразия мемуарных текстов может быть опробовано в конкретных исследованиях.
Не совсем ясно, как применять к мемуариситке понятие художественности, где проходит граница между мемуарами, интересными литературоведам, теми, что должны изучаться в рамках литературоведческой науки, и теми, что могут заинтересовать только историков. Конечно, есть вещи совершенно очевидные. Известен случай, когда человек из года в год вел дневник, но весьма своеобразный: он ежедневно записывал цены на рынке. Для историков и экономистов этот материал бесценен, для литературоведа он не представляет никакого интереса. Но и в данном случае можно говорить о явлениях пограничных. Не всегда могут быть интересны историку литературы мемуары наших военачальников: Василевского, Баграмяна... [4]. И дело не только в том, что описания сражений даны зачастую совсем не так, как в «Войне и мире», а сухо и сдержанно, что генералы и маршалы не мыслят образами, что язык большинства «военных» воспоминаний - это язык распоряжений, приказов и агитационных материалов. Появление обработчика, осуществляющего литературную запись текста, не исправляет, а усложняет ситуацию, ибо возникают не совсем ясные отношения между субъектом устной речи - автором, рассказывающем о своей жизни и службе, и субъектом речи письменной - тем, кто подменяет автора, излагает его воспоминания уже своим языком, т.е. предлагает нам свою лингвистическую и психологическую точку зрения. Именно получившийся «микст» часто выводит произведение за рамки литературы.
Почти все сказанное может быть отнесено и к мемуарам актеров, и к мемуарам общественных деятелей, если запись их воспоминаний осуществляет кто-то другой. Во всех этих случаях искажаются характерные для беллетристики отношения автор - повествователь / рассказчик - герой. Видимо, еще одним важнейшим признаком мемуаров как литературной формы следует считать личностно определенную позицию повествователя, его своеобразную «точку зрения». Опорой в данном случае могут служить исследования Б. Кормана [5] и Б. Успенского [6].
Как видим, вопрос о сущности мемуаристики тесно связан с вопросом о ее границах. Мемуарные явления наблюдаются как внутри системы литературных жанров, так и за ее пределами - в рамках фольклорной или публицистической системы.
Широко распространены так называемые устные мемуары. Под этим названием существуют два очень несхожих явления, объединенных только устным характером функционирования. Во-первых, это спонтанно произнесенные тексты, записанные сначала на какие-то технические носители, а затем воспроизведенные на бумаге. Яркие примеры подобных текстов -книги В. Дувакина, С. Волкова и В. Полухиной, четырехтомник А. Коха и И. Свинаренко «Ящик водки» [7]. Спонтанность возникновения порождает необработанность, что как будто является признаком их вне-литературного нахождения. Впрочем, вопрос о том, являются ли эти тексты фактом литературы или только источником сведений по истории литературы, в каждом конкретном случае следует решать особо. Так,
книга С. Волкова о Бродском выстроена, но не Бродским, рассказывающим о своей жизни, а интервьюером - составителем, сгруппировавшим определнным образом имеющийся в его распоряжении материал (разделы «Детство и юность», «Марина Цветаева», «Ссылка на север», «Роберт Фрост» etc.). Результат работы над материалом - появление структуры, которая порождает эстетическое впечатление, а значит, уже невозможно рассматривать эту книгу вне литературной сферы.
Особое явление - байки, функционирующие так же, как фольклорные жанры. Возникнув как рассказ о поучительной или забавной ситуации, участником или свидетелем которой был первый рассказчик, кон-крентный, реальный человек, байка затем переходит от одного повествователя к другому, мифологизиру-ясь, приобретая черты универсальные; спустя какое-то время история может утратить признаки достоверности, явные связи с реальностью. До тех пор пока байка связана с конкретным лицом, она остается внутри мемуариситики - в ее фольклорном варианте. Так, история о том, как Семен Буденный, когда к нему пришли, чтобы арестовать, отстреливался припасенным на чердаке пулеметом «Максим» и звонил Сталину сообщить, что его преследуют враги народа, обещал продержаться час до подхода «наших», остается мемуарной байкой, несмотря на то, что Михаил Державин, бывший зять Буденного, отрицает ее достоверность. Очень хорошо в этой истории отражены и конкретная историческая личность, и эпоха. А историю, рассказывающую о порядках на атомной станции («В воскресенье хорошо, никого нет, мы все раньше уходим»), вероятно, следует отнести к фольклорному жанру быличек, ибо она может связана с разными людьми, живущими в разных местах и в разное время; объединяет их только работа на опасном объекте; такие тексты, судя по всему, мемуарами, даже устными, уже не являются.
Можно наблюдать в последнее время и «выход» мемуарных сочинений в публицистику. В разных газетах появляются такие рубрики, как «Прокурорские (судейские, адвокатские) истории», «Частные истории» и пр. Из номера в номер в 2006 г. «Известия», например, публиковали воспоминания старых известинцев; делалось это в связи с 90-летием газеты. Пока воспоминания публикуются как отдельные, завершенные тексты, они входят в понятие «мемуарная литература», а газета - только одна из возможных форм публикации. Другой формой небольших по объему воспоминаний становятся журналы. Литературно-художественные журналы (более других петербургские «Нева» и «Звезда») печатают воспоминания под разными рубриками: «Письма из прошлого», «Память», «Мини-мемуары» - некоторые из рубрик «Невы».
Когда же припоминания становятся частью публицистического сочинения, они выходят за рамки мемуаристики, превращаются в композиционный элемент другого текста.
Еще одно интересное явление, маргинальное для мемуаристики, - псевдомемуары, представленные в «глянцевых» журналах; это повествование якобы от лица известной личности, припоминающей наиболее яркие события своей бурной жизни [8].
Сегодня мы можем наблюдать и тесные связи мемуарной прозы с наукой - чаще всего литературоведческой (может, потому что литературоведение ближе других наук к художественной прозе). Научная рефлексия соединяет в одном произведении воспоминания о частной жизни ученых и об ух научной работе. Самый яркий пример - сборник «Московско-тартуская семиотическая школа» [9].
Как видим, осмысление главной жанрообразую-щей черты мемуаристики - открытой референции с действительностью - вовсе не означает выстраивания у этого явления жестких границ; напротив, совершенно очевидно, что перед нами пространство с открытыми границами, с большим количеством переходных, маргинальных явлений. Осмысление границ - еще одна задача, стоящая перед литературоведом, изучающим мемуары.
Тексты, являющиеся элементами мемуарного «пространства», столь разнообразны, что вряд ли их можно счесть одним жанром. В самом деле между мемуарными байками и научной мемуаристикой -«дистанция огромного размера». В тех случаях, когда множество разнообразных элементов имеют между собой связи разных уровней, можно говорить о системе близких жанров, объединенных главной жанрооб-разующей чертой, но различающихся другими жанровыми признаками - объемом, способом функционирования и т. д.; соответственно к ним можно и должно подходить, используя приемы системного анализа. Системный анализ предполагает изучение разноуровневых элементов по отдельности и всего множества связей между ними [10].
Мемуарные тексты, как уже было сказано, изучались литературоведами только в общем русле документальной литературы. Отдельным жанрам повезло больше других. Так, о жанре литературного портрета в свое время было написано много, может, оттого, что так назвал свои воспоминания Максим Горький. Выделение этого жанра сегодня представляется искусственным. Однако изучение мемуарных текстов с жанровой точки зрения совершенно необходимо.
Поскольку они изучены на сегодняшний день явно недостаточно, то могут быть подвергнуты изучению с помощью всего разнообразия литературоведческих методов, от сравнительно-исторического до деконст-руктивизма, и использование каждого из методов может породить любопытные результаты. Такая «всеядность» оправдана тем, что, когда тот или иной метод был широко распространен в литературоведении, применительно к мемуаристике он не использовался, и сейчас этот пробел должен быть восполнен.
Но самым важным представляется именно системный подход. Связи между отдельными явлениями внутри мемуаристики могут быть выявлены самые различные.
Выше рассматривалось разнообразие мемуарных жанров. Изучение отношений между ними позволит в то же время яснее представить себе специфику каждого из них, от традиционных повествования о собственной судьбе до крошечных устных зарисовок. Это кажется тем более важным, что в последние годы появились необычные мемуарные формы. Бросается в глаза такая особенность многих воспоминаний, как дискретность -
предлагаются отдельные зарисовки, сюжетно между собой не связанные. Один из примеров - сочинения Михаила Ардова [11]. Возможно, такая форма есть порождение постмодернистического сознания.
Особое место в мемуаристике занимает дневниковая проза. Специфика этого жанра и его связи с другими формами требуют внимательного изучения.
Много говорится в последнее время о так называемых блогах - интернетовских дневниках. Входя в мемуарное пространство, они в то же время весьма специфичны. Их связи с традиционными формами требуют изучения и литературоведами, и психологами.
Но существуют и связи много рода. В современной литературе можно увидеть несколько тематических блоков. Привлекают внимание мемуары актерские (авторы - от Ростислава Плятта до Татьяны Егоровой, написавшей скандальные воспоминания об Андрее Миронове), литературоведческие (из последних - мемуарные блоки, посвященные Мелетиинскому, М. Гаспарову, А. Чудакову), политические (скандальные воспоминания А. Коржакова, уже упоминавшееся многотомное сочинение Коха и Свинаренко, сочинения Е. Гайдара, банкира А. Смоленского), журналистские (самый большой блок связан с «Новым миром» времен оттепели), поэтические (работы Д. Самойлова, Б. Чичибабина, И. Лиснянской, Е. Рейна), эмигрантские (Л. Штерн, И. Ефимов). Конечно, эти блоки не отделены друг от друга железным занавесом: Чичиба-бин и Лиснянская печатались в «Новом мире» и пишут об этом, Рейн рассказывает и о поэтической жизни Ленинграда, и об эмигрантских встречах [12].
Можно выделить и «персоноцентристские» блоки. Огромное количество воспоминаний посвящено Анне Ахматовой и Иосифу Бродскому. Эти тексты связаны с другими мемуарными сочинениями. Воспоминания об Ахматовой ведут нас и к мемуарам авторов «Серебряного века», и к дневникам Пунина, и к воспоминаниям поэтов более позднего времени [13].
Как отношения между мемуарами внутри одного блока, так и связи за его пределами совершенно не изучены. Но именно этот подход кажется весьма перспективным. Перекличка, полемика, подтверждение фактов, сообщенных другим мемуаристом, - все это свидетельствует о существовании единого мемуарного пространства, аналога которому не существует в культуре. В самом деле невозможно представить себе встречу героев Достоевского и Толстого; в мемуарной же прозе это не только возможно, но и неизбежно.
Системный анализ, таким образом, также может и должен помочь в осмыслении специфики такого явления, как мемуары. Именно это и является сегодня главной задачей исследователя.
Литература и примечания
1. Тартаковский А.Г. Мемуаристика как феномен культуры // Вопросы литературы. 1999. № 1.
2. Вопросы литературы. 1999. № 1; 2000. № 1.
3. Арон Яковлевич Гуревич // Новое литературное обозрение. 2006. № 5.
4. Одно из последних изданий такого рода: Попель Н. Впереди Берлин. М., 2001. Характерно начало: «Приближалась третья годовщина со дня начала Великой Отечественной войны Советского Союза против гитлеровской
Германии. После весеннего наступления 1944 года, во время которого советские войска на юге страны перенесли боевые действия за границы Родины, все явственнее вырисовывался победный исход войны в противоборстве двух воюющих сторон» (с. 9).
5. Корман Б.О. Изучение текста художественного произведения. М., 1972.
6. Успенский Б.А. Поэтика композиции // Успенский Б.А. Семиотика искусства. М., 1995.
7. Анна Ахматова в записях Дувакина. М., 1999; Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 2000; Полухина В. Бродский глазами современников. СПб., 1999; Кох А., Свинаренко И. Ящик водки. Т. 1. М., 2004.
8. Один из многочисленных примеров: Рено Ж. Прыжок в голубую бездну // Караван историй. 2002. № 3. С. 43-65.
Ростовский государственный университет
9. Московско-тартуская семиотическая школа: История. Воспоминания. Размышления. М., 1998.
10. См., например: Волкова В. Из истории теории систем и системного анализа. СПб., 2001.
11. Протоиерей Михаил Ардов. Все к лучшему. Воспоминания. Проза. М., 2006.
12. Плятт Р. Без эпилога. М., 2000; Рейн Е. Заметки марафонца. Неканонические мемуары. Екатеринбург, 2005; Лиснянская И. Хвастунья. Воспоминательная проза. М., 2006; Штерн Л. Довлатов - добрый мой приятель. СПб., 2005.
13. См., например: Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. СПб., 1996.
4 декабря 2006 г.
