469 См.: Коплстон Ф. Ч. Указ. соч.
10 Цит. по: Горфункелъ А. X. Трактат о бессмертии души. URL: http:// lib.rtg.su/phylos/291/41.html (дата обращения: 04.03.2013).
11 Цит. по: СекацкийА. Об интеллигенции, государстве и музыке сфер.
URL: http://konservatizm.org/news/mneniya/251109181802.xhtml (дата
обращения: 04.03.2013).
ББК 63.3(4)4-283.2
М. Г. Денежкин
ПРОБЛЕМЫ ГЕНЕЗИСА ЕВРОПЕЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ: СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ВАГАНТЫ
Под формулировкой «проблемы генезиса европейской интеллигенции» нами подразумевается спорность самого существования интеллигенции в рассматриваемый период. В связи с этим в основе статьи лежит не доказательство тезиса о том, что ваганты — интеллигенты, но вопрос, причем вопрос открытый, — о существовании средневековой интеллигенции. Основой для его постановки, источником нашего исследования является поэзия вагантов.
Данная статья предполагает не терминологический, а исторический анализ феномена средневековой интеллигенции. Нам представляется важным очертить те аспекты, в которых этот феномен оказывается применимым к социальной ситуации. Во-первых, интеллигенция — это в определенном смысле социальная группа, обладающая формальным единством. Единством — по образовательному признаку, по условиям жизни и месту в общественных отношениях. То есть, первый аспект — наличие группового социального статуса. Второй аспект предполагает в
© Денежкин М. Г., 2013
Денежкин Михаил Геннадьевич — студент второго курса магистратуры исторического факультета Ивановского государственного университета. denezhkinmihail@yandex.ru
интеллигенции носителей самосознания общества, составляющих его нравственный и культурный фундамент. Таким образом, второй аспект существования интеллигенции — культурный1.
Для нас важна попытка ответить на вопрос: есть ли в поэзии вагантов черты взгляда интеллигента на окружающую действительность, проявляются ли духовные ценности интеллигенции? Уже на основе этого аспекта мы сможем сделать предположение о социальной определенности выделенного нами культурного слоя.
Основу поэзии вагантов составляют рукописи XII и XIII веков. Двадцать рукописей хранятся во Франции — к ним следует присоединить две французские по происхождению — Вольфенбют-тельскую и Хердрингенскую. Г еттингенская рукопись является английской. Очень тесно связана с ними Бенедиктобуранская рукопись (Carmina Burana) с ее списками «парижских» песен и с немецкими элементами в произведениях пиршественной и любовной лирики. Эта рукопись была создана, судя по всему, в начале XIII века, она представляет собой огромное множество поэтических импровизаций, собранных под определенными сюжетами и темами.
На русский язык стихотворения Бенедиктобуранской рукописи переводились Л. В. Гинзбургом и М. Л. Гаспаровым2. Данные труды помогли нам познакомиться с поэзией вагантов. Переводы Л. В. Гинзбурга отражают динамику стиха, показывая чувства и настроения студенчества. Вторая книга, составителем которой был М. Л. Гаспаров, представляется наиболее полным на данный момент изданием вагантской поэзии. Здесь представлен и систематизирован достаточно объемный материал, распределенный по разделам («Житье и Бытье», «Царь и Бог», «Рим и мир», «Любовь и неволя», «Любовь и воля», «Быль и сказка», «Мир навыворот», «Предтечи и современники»). М. Л. Гаспаров работал не только с изданиями рукописей, но и с зарубежной историографией вагантов, что, наряду с прекрасным знанием библейской и античной символики, помогло ему создать обширные комментарии к переведенному материалу. Эти комментарии оказались для нас интересны не только при первом знакомстве с поэзией вагантов, но и при с работе с латинскими текстами.
Тем не менее, присутствует большой пласт не переведенного на русский язык материала из «Carmina Burana»3. С другой стороны, и Л. В. Гинзбург, и М. Л. Гаспаров (в меньшей степени)
в следовании тонкостям рифмованного литературного перевода порой упускают содержание источника. Для более точного воспроизведения рукописи нами были переведены прозой стихи из первого «раздела» рукописи, «Carmina moralia й satirica» — «Песни моральные и сатирические».
Есть еще один вопрос, необходимый для понимания специфики источника, — кто такие ваганты? М. Л. Гаспаров представлял вагантов предельно широко — как «бродячий люд», и связь поэзии вагантов со студенчеством и его бытом здесь никак не устанавливается. Присутствует лишь отдаленное упоминание, что «“вагантская поэзия” отличается от “невагантской поэзии” не социальным положением авторов, не тематикой, не формальными особенностями, а средой бытования»4. Но к этой среде автор нас так и не обращает.
О. А. Добиаш-Рождественская в статье «Коллизии во французском обществе XII—XIII вв. по студенческой сатире этой эпохи» говорит о том, что сам термин «вагант» очень широк по хронологическому и социальному охвату. Чтобы конкретизировать обстановку бытия поэзии вагантов, автор анализирует другое имя вагантов — голиард. В этом понятии она находит социальноисторический подтекст, говоря о том, что «термин goliardus в отличие от golart, gulart появился тогда, когда социальная действительность, новая и во многих смыслах революционная, заставила сомкнуть, слить концепцию Голии-дьявола, мятежного духа с концепцией шутливого певца»5. Поставив таким образом поэзию вагантов в исторические рамки, автор замечает: формирование поэзии вагантов напрямую связано с определенным социальным феноменом — «голиарды XII—XIII вв. образовали крупную разновидность, родившуюся с расцветом университетов»6.
Похожий подход к поэзии вагантов представлен в работе «Происхождение университетов» Ч. Г. Хэскинса. Автор воспринимает поэзию голиардов в конкретных хронологических рамках
— 1125 и 1225 годов, определяя ее в непосредственной связи с Ренессансом XII века и появлением первых университетов. В само понятие голиардов Хэскинсом включаются «студенты, бывшие студенты и даже учителя — передвигающиеся из города в город в поиске знаний и в большей степени приключений»7. Таким образом, голиарды воспринимаются именно как участники университетской жизни.
Такой подход, то есть установление связи поэзии вагантов с университетской культурой, представляется нам исторически верным. Для удобства изложения мы не будем отказываться от термина «вагант». Но ваганты в нашем понимании — не неопределенная масса бродячих клириков. Это люди, чья жизнь так или иначе связана, или была связана, с университетом. Многие специфические черты поэзии вагантов определяются именно университетской средой, теми идеями, которые внесла эта среда в сознание средневекового человека.
Конкретно вопрос о вагантах как об интеллигенции в исследованиях не поднимался. Но в работах О. А. Добиаш-Рождест-венской и Ж. Ле Гоффа говорится о природе социальной критики в поэзии вагантов, и в связи с этим ставится ряд важных для нашего исследования вопросов.
Когда О. А. Добиаш-Рождественская говорит о университетском принципе «sic et non» (да и нет) и его роли в сознании средневекового человека, то отмечает: «прилагаемый к миру социальному, этот метод становится принципом беспощадной критики»8. Автор проводит связь между университетским мировосприятием и критикой вагантами современного общества. Поставив проблему социальной критики у вагантов, О. А. Добиаш-Рождественская утверждает, что голиарды не смогли «пойти много дальше близких своей группе обид»9, так как не преодолели классовых интересов и не смогли раскрыть угнетающий характер феодальной эксплуатации. Такое мнение автора ставит перед нами другую важную проблему — были ли ваганты интеллигентами, конкретнее — были ли интересы вагантов интересами узкой корпоративной группы или их волнуют социальные вопросы в целом?
Ж. Ле Гофф в работе «Интеллектуалы в Средние века»10 посвящает отдельную главу критике общества у голиардов. Эта критика, по мнению автора, имеет своей причиной нестабильность социального положения голиардов. У них нет единой цели, и потому социальная критика распадается на отдельные нападки, цель которых
— получить бенефиции. Все это заставляет Ле Гоффа сделать вывод
о том, что голиарды оказались на окраине интеллектуального движения, не смогли найти свое место в строительстве университета. Заключения автора спорны. Но Ле Гофф ставит перед нами ряд важных вопросов: была ли критика вагантами общества «чисто раз-
рушительной» или несла цельную картину мира? отражает ли поэзия вагантов нестабильность, расплывчатость интересов вагантов как социальной группы? В ходе дискуссии о вагантах как интеллигенции эти вопросы очень важны.
Проблему средневековой интеллигенции в историографии на данный момент наиболее четко поставил Л. М. Баткин в работе «Итальянское Возрождение: проблемы и люди». Автор использует термин «интеллигенция» для обозначения отличительной особенности среды гуманистов от среды средневековых интеллектуалов. Он подчеркивает, что в Средние века нотариус, философ, иконописец не могли сознавать своего единства ввиду рамок своих корпораций, поэтому «“интеллигентные” цехи стояли в одном ряду с торгово-ремесленными; представление об особой, не узкотехнической, а социально-культурной функции всех подобных профессий,
об интеллигенте вообще как носителе концентрированной образованности и духовности отсутствовало»11. Л. М. Баткин считает, что в обществе, разделенном на корпорации, не могло быть «духовного центра», кроме церковных кругов, для которых духовная деятельность предполагалась все теми же корпоративными рамками. Здесь перед нами также встает еще один вопрос — как в рамках строгой корпоративной структуры средневекового общества мы предполагаем появление слоя интеллигентов?
Целью нашего исследования является постановка вопроса о возможности существования интеллигенции в Средние века на основе материалов поэзии вагантов. В связи с этим необходимо зафиксировать функции, которые могла выполнять поэзия ваган-тов как поэзия интеллигентов. Процесс определения этих функций включает три задачи. В ходе первых двух задач представляется необходимым рассмотреть две темы поэзии вагантов: отношение к современному обществу и видение человека. Третьей задачей, не менее важной, на наш взгляд, является определение социальной опоры предполагаемой интеллигенции, то есть сопоставление выделенных нами тем поэзии вагантов с университетской культурой.
Отношение поэзии вагантов к современному обществу напрямую связано с восприятием внешнего мира в целом. Внешний мир обладает чертой современности. Настоящее время здесь часто подчеркивается в самом начале стихотворения — указанием
«теперь», «вот», «в это время»12, а также подчеркивается и с помощью глаголов настоящего времени, которые постоянно рифмуются между собой13, создавая музыкальный ритм стиха. Музыкальность ритма — это не только его «певучесть», но и стремление подготовить читателя (или слушателя) к чувственному восприятию повествования.
Внешний мир обладает чертой неустроенности. Неустроенность, неразумность внешнего мира часто встречается в первых строфах стихотворений, поскольку здесь формулируется проблема, которая волнует автора.
На земле властный правитель в это время деньги.
Ими восхищаются цари и служат им.
Продажный папский престол любит деньги.
Деньги господствуют в покоях аббатов.
Деньги почитают черные приоры.
Деньги становятся судьей на собраниях14.
Автор берет на себя право социальной критики. Он в своей речи свободен от безумства окружающего мира, так как видит обман денег, но не подчиняется ему: «Я видел, как деньги плакали, пока шла месса, и улыбались, так как народ был обманут»15. Автор в данном случае — независимый зритель, критик, его цель — показать своим независимым словом безумство окружающего мира.
Интерес автора к современному обществу развивается в качестве описания социальной структуры (в стихе о деньгах это: цари — папы — аббаты-приоры). Показывается, что проблема, которая стала предметом его критики, охватывает все социальные слои:
Доблесть заброшена.
Церковь попрана.
Клир отходит.
Мамона правит.
Симония властвует.
Понтифики в заблуждении.
Правители в замешательстве.
Знать в смуте.
Храмы в непристойности.
Законы попраны16.
Социальная структура описывается не иерархично, так как для автора важнее показать «включенность» разных сословий в
суету безумного мира. Описывая неустойчивость социальной структуры, причиной этой «шаткости» он считает несоблюдение законов (в данном стихе — «законы попраны», в стихе о деньгах говорится — «деньги становятся судьей на собраниях»).
Итак, автор намерен критически отнестись к этой проблеме, претендуя на разумную роль в неразумном мире, и это уже говорит о появлении авторской самостоятельной точки зрения.
Самостоятельность и трезвость авторской позиции ведут к созданию образа безумного внешнего мира. На первый план выходит идея «перевернутости» — в мире всё не на своих местах.
Благородный порабощен.
Рабство почтенно.
Паразит заявляет о себе.
Шут господствует.
Бесстыдный властвует17.
Духовная атмосфера в обществе надломлена, социальная структура переворачивается — пастыри и волки поменялись местами:
Волки пастырей возглавляют и правят ими,
Опрокидывая законы18.
Духовная перевернутость выражается в ниспровержении истинных ценностей, в подмене духовных авторитетов.
Позорно гибнет вера,
Никто не верен верному,
Ни Юпитер Юноне,
Ни Дидона Энею19.
Образное восприятие перевернутого мира несет в своей основе духовное осмысление проблем социальной жизни.
Если правильно посмотреть Захочешь, это не жизнь,
Раз так живет без цели Этот глупый род;
Ибо не означает жить,
Если кто так живет.
Все нарушают права И от веры в деле Любом удаляются20.
В данном стихе переворачивается само понятие жизни и ставится духовная проблема — а жизнь ли это, если все отходят от веры и закона? На первый план выходит современное автору общество, которое неустроено и в котором попираются законы — не только социальные, но и духовные.
Образное восприятие содержит в себе великолепную литературную метафору, но яркость образов — не самоцель, но обращение к чувственному восприятию читателя, к его сопереживанию. Нет сомнения и в том, что читатель должен обладать немалыми познаниями как в библейских, так и в античных символах. Образное восприятие безумного мира несет в себе функцию общественной позиции, поскольку, как мы видим, сочетает социальное и духовное видение реальности и предполагает свою аудиторию.
Обратимся к конкретным вопросам, которые интересуют вагантов. В основе этих вопросов — критика профанации духовной жизни, подчинение ее временным мирским ценностям. Главным виновником этого является церковь, потому и образ ее создается умышленно материализованный, мирской.
Вместо посоха — меч,
Вместо инфулы — шлем,
Вместо столы — щит —
Это будет жернов смерти,
Панцирь вместо альбы,
Удобный для черепа,
Шкуры вместо плеч,
Вместо ритуала — мирское21.
Важным аспектом социальной критики является осуждение корыстолюбия церкви. Деньги в поэзии вагантов играют огромную роль в профанации ценностей.
Так как низко они продают мессу И грешат и в том и в другом,
Беря больше или умеренно,
Потому что неравнодушны к дарам,
Ведь цель есть алчность22.
Церковные служители подвержены всеобщему пороку алчности, «магии денег». Клирики критикуются в большинстве случаев не с точки зрения учености (как противопоставление ученому сословию), а с точки зрения нравственности. Ваганты прямо
пытаются протестовать против претензий церкви на роль духовного учителя общества. Вальтер Шатильонский в стихотворении «Для Сиона я не смолчу» так рисует образ церкви: часть клириков, особо корыстных, представлены в виде пиратского корабля, который автор также называет «Петровым кораблем»23.
Все пожирает, словно лев,
Хищный и рычащий.
Г осподствует над пиратами,
Именуясь Подкидышем.
Сидящее в засаде,
С толстым брюхом, с натянутой кожей,
Огромное чудище, не искупленное Добродетелью от пороков24.
Это — самый настоящий гротеск. В его основе лежит глубокая критика социальной действительности, в рамках которой формируется позиция автора в отношении будущего папы — он поддерживает Александра III, подчеркивая, что тот «благоволит наукам»25.
В ходе осуждения церкви часто критикуется и «папский» город — Рим. Вальтер Шатильонский в своем стихотворении «Песнь мятежная» ярко описывает корыстолюбие Рима. «Естество Рима процветает на набитых кошельках», «римская курия есть рынок», — утверждает он26. Видимо, сам Вальтер отправлялся в Рим, чтобы справить какое-то дело. Он подробно описывает процесс его рассмотрения, в ходе которого постоянно приходится давать взятки:
Привратники требуют,
Писцы требуют, булла требует,
Папа требует, еще и кардиналы требуют,
Все требуют27.
Перед нами — жизненная ситуация, когда Вальтер критикует Рим за поклонение суме и хочет поделиться возмущением со своими единомышленниками, которые поймут витиеватое начало
— «Грудь находится под железом, прикрытая позолоченной шкурой, и ослы одевают шкуру льва» или концовку — «здесь правит Юпитер, небо держит Плутон». Описание грехов курии занимает большую часть стиха, т. к. для Вальтера нравственное падение Рима существеннее собственного дела. Он пишет не жалобу, а обличительную речь, которая имеет свою аудиторию.
Еще один аспект социальной критики в поэзии вагантов — это упадок учености, который воспринимается как проявление общего безумия мира. Виновником распространения невежества являются деньги. Магия денег подменяет интеллектуальные ценности.
Деньги губят сердца мудрых,
Поглощая свет.
Деньги учат глупого быть грамотным28.
При разговоре об упадке учености знание часто противопоставляется безумному миру. Люди, которые должны передавать «свет знания», сами являются неучеными. Здесь мы сталкиваемся с попыткой оспорить роль церкви как духовного учителя. Вот как Вальтер Шатильонский говорит о представителях римской курии, которые правят «Петровым кораблем»:
Эти нас учат, но неученые.
Эти нас учат, и ночь ночи открывает знание29.
Невежество безумного мира захватывает даже университет:
Славился некогда университет,
Теперь он приведен в вертеп;
Знание когда-то процветало,
Но перевес взяли забавы.
Уже хитрость присуща ребятам,
Которые по дурной воле Исключают мудрость.
Но прежде, в прошлые века,
Едва ли позволено было ученикам,
Даже девяностолетним,
Прекращать обучение после университета.
Теперь же десятилетние,
Сбросив гнет, свободные —
Провозглашают себя магистрами,
Слепые ведут слепых30.
В этом стихе есть момент самоосмысления, самокритики интеллектуального сословия. Это совершенно четкая культурная позиция, направленная на возрождение традиций университета.
Поэзия вагантов зачастую не открывает нам самой личности автора, его индивидуальности. Но мы все же сталкиваемся с авторской точкой зрения на социальную действительность. Автор обладает определенным запасом знаний и ценностей, которые позволяют
ему так свободно относиться к безумному миру. Своеобразие мысли автора не только в разумном, трезвом взгляде на внешний мир, но и в связи социального и духовного, которая делает сатиру вагантов более глубокой в отношении к суете внешнего мира. Автор определенно обращается к группе людей, которые понимают ход его рассуждений, его риторику. Этой группой людей, в которой жила поэзия вагантов, было зарождающееся в конце XII века средневековое студенчество. Студенческий образ жизни, тяга к знаниям и стремление искать во всем разумный смысл, и в то же время стремление высказаться, разделить свою точку зрения с единомышленниками
— всё это рождает социальную критику вагантов.
Хотелось бы конкретизировать, какие функции интеллигенции присущи авторам вагантской поэзии: 1) роль критика общества, т. е. свободное нравственное отношение к хаосу внешнего мира и наличие своей аудитории сочувствующих; 2) гражданская духовная позиция — не только острое отношение к общественной действительности, но и критика ее нравственной шаткости, и как следствие — поиск духовного авторитета; 3) культурная роль, в которую входит борьба за сохранение традиций образования и учености в обществе.
Поэзии вагантов присущ совершенно особый стиль мышления, который характеризуется своеобразием представлений о социальной жизни. В центре их внимания — не внутренние вопросы узкой корпорации, а острые темы социальной жизни. Не свойственно ли такое отношение к действительности именно интеллигенции?
Еще ярче особый стиль мышления вагантов, не типичный для средневекового общества, проявляется в видении человека. Проблема человека и его природы затрагивается в целом ряде стихотворений. Так, в начале одного из них несколько раз задается один и тот же вопрос «Cur homo torquetur?» — «Почему человек мучается?». Далее даются разные ответы:
Почему человек мучается? Чтобы наполниться добротой.
Почему человек мучается? Чтобы восславить Христа.
Почему человек мучается? Чтобы искупить вину греха.
Почему человек мучается? Чтобы вдвойне мучиться31.
Автор ставит под вопрос не мученическую природу человека, а самого человека. Ответы заранее словно бы ясны, но на-
лицо попытки понять человека, осознать себя; тем не менее, автор так и не находит целостного ответа.
В целом среди всего хаоса мирского человек в поэзии ва-гантов часто «теряет себя», как герой стихотворения о Фортуне, поглощенный бессмысленным круговоротом колеса.
Жребий неистовый И слепой,
Колесо, ты вращаешься;
Злое положение,
Суета благоденствия,
Постоянно изменчивая,
Темная и скрытая,
Мне ты навязываешь В игре силой.
Теперь я пребываю Полностью гол От твоей жестокости32.
Среди этой дисгармонии человек, возможно, и пытается как-то определить себя, но эти попытки тщетны — поскольку не герой выбирает, а Фортуна силой навязывает ему выбор. Но есть одно стихотворение, которое совершенно по-иному ставит проблему человека, его свободу.
С тех пор как благородство полюбило рабство,
Оно начало вырождаться вместе с рабством.
Благородство, которым не управляет и которое не защищает честное,
Лежит упавшее и никому не угодно, так как кажется ничем33.
В начале стихотворения перед нами встает важная проблема
— благородство, которое «не защищает честное», «кажется ничем». Уникальность проблемы в том, что благородство изначально формулируется не как врожденное достояние — как оно мыслилось традиционно в средневековом обществе, но как то, что требует внутренней работы. Потому что благородный должен защищать честное — то есть благородство должно быть деятельным. Сама по себе такая постановка проблемы уникальна. Далее в стихотворении идет определение того, что же такое благородство.
Человеческое благородство есть образ Бога в душе.
Человеческое благородство есть дитя света добродетели.
Человеческое благородство обуздывает разгневанную душу.
Человеческое благородство поднимает павшего униженного34.
Здесь, как мы видим, продолжается определение благородства как начала деятельного — «обуздывает», «поднимает». Но совершенно феноменально звучит первая фраза, словно бы отрицающая любую сословную ограниченность благородства. «Образ Бога в душе» — такое определение не содержит никаких внешних критериев, кроме критерия внутреннего, духовного — благородство как следование божественному образу. Это уже не просто рассуждение о благородстве, это уже основа духовно цельной личности.
Человеческое благородство — это сохранять права природы.
Человеческое благородство ничего не боится, кроме позорного35.
Так обретается цельность с внешним миром — когда человек следует природе и не испытывает страх. В суете внешнего мира постоянно присутствует «устрашающий» элемент. Благородство перебарывает этот страх. Когда он исчезает, приходит новое понимание человека и его благородства.
Благороден тот, кто знатен добродетелями.
Погибнет тот, которого никакая добродетель не делает счастливым36.
Благородство не просто деятельно, оно добродеятельно. Таким образом, во главе картины мира оказывается не хаос, а разумное благородство. Человек понимается уже не как раб, человек понимается, повторюсь, как явление целостное, освобожденное от страха. Здесь мы сталкиваемся непосредственно с культурной миссией, которую берет на себя поэзия вагантов — побороть страх человека перед внешним миром посредством его разумного осмысления и осознания новой социальной общности.
Можно утверждать, что данное стихотворение — особый казус в поэзии вагантов. Но тот путь критики внешнего мира, который выбирают ваганты — путь во многом нравственный и духовный, — вел к такому пониманию человека. Человека свободного — в тех рамках, конечно, которые устанавливались спецификой эпохи. Свобода авторской точки зрения, направленность на духовное осмысление реальности — именно на этом фоне складывается видение человека.
Перед нами предстает вполне четкий принцип понимания человека, отвлеченный от средневековых корпораций. А значит, появляется возможность не только формирования особого слоя, выполняющего свою внутреннюю интеллектуальную работу, но
и духовного диалога между людьми разных сословий. Местом такого диалога стал университет, ведь именно в его среде мы впервые сталкиваемся с преодолением корпоративных преград, с единством всех в университетской академии. Университеты в данном отношении являются культурной средой, в которой формируется средневековая интеллигенция. Действительно, разве это не позиция интеллигента, преодолевающая сословные границы, доказывающая не наследственное, но совершенно иное, духовное благородство человека?
Поэзия вагантов не просто проявляет интерес к социальной действительности, она совсем по-особому эту действительность осмысляет. Точка зрения в поэзии вагантов — не просто мнение, а общественная позиция, когда автор выступает как нравственный, духовный авторитет. Среда, в которой формируется такой тип позиции, — средневековый университет. Он играет большую роль в формировании разумного взгляда на мир. Но он и создает особый слой людей, нетипично представляющих свою общность.
Примечания
1 Культурология : XX век : энцикл. Т. 1. URL. http://dic.academic.ru/ (дата обращения: 10.03.2013).
2 Лирика вагантов. М., 1970 ; Поэзия вагантов. М., 1975.
3 В данной работе используется издание «Carmina Burana», составленное Г. Бернтом, А. Хилкой и О. Шуманном, выпущенное в Мюнхене в 1979 г. и предоставленное в открытом доступе на сайте. URL: http://www.hs-augsburg.de (дата обращения: 10.03.2013).
4 Гаспаров М. Л. Поэзия вагантов // Поэзия вагантов. М., 1975. С. 421— 514.
5 Добиаш-Рождественская О. А. Коллизии во французском обществе XII—XIII вв. по студенческой сатире этой эпохи // Добиаш-Рождест-венская О. А. Культура западноевропейского Средневековья. М., 1987. С. 115—143.
6 Там же. С. 117.
7 Haskins C. H. The Rise of Universities. New York, 1923. P. 112. URL: http://www.elfinspell.com/Universities1.html (дата обращения: 08.05.2013).
8 Добиаш-Рождественская О. А. Указ. соч. С. 124.
9 Там же. С. 126.
10 Ле Гофф Ж. Интеллектуалы в Средние века. СПб., 2003.
11 Баткин Л. М. Итальянское Возрождение: проблемы и люди. М., 1995. С. 57.
12 Теперь (nunc) — «Florebat olim studium, nunc vertitur in tedium», вот (ecce) — «Ecce torpet probitas», в это время (hoc tempore) — «In terra summus rex est hoc tempore Nummus» // Carmina Burana / ed. G. Bernt, A. Hilka, O. Schumann. Munchen, 1979. Verses 3, 6, 11 (далее — Op. cit. и номер стиха — verse). URL: http://www.hs-augsburg.de (дата обращения: 10.03.2013).
13 Op. cit. Verses 19, 41.
14 Op. cit. Verse 11.
15 Op. cit.
16 Op. cit. Verse 5.
17 Op. cit.
18 Op. cit. Verse 39.
19 Op. cit. Verse 3.
20 Op. cit.
21 Op. cit. Verse 39.
22 Op. cit. Verse 9.
23 Op. cit. Verse 41.
24 Op. cit.
25 Op. cit.
26 Op. cit. Verse 42.
27 Op. cit.
28 Op. cit. Verse 11.
29 Op. cit. Verse 41.
30 Op. cit. Verse 6.
31 Op. cit. Verse 32.
32 Op. cit. Verse 16.
33 Op. cit. Verse 7.
34 Op. cit.
35 Op. cit.
36 Op. cit.
