CC BY
78
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ
УДК 321.011.7 Г. К. Ахвердян
ПРОБЛЕМАТИКА СУВЕРЕНИТЕТА
В СОВРЕМЕННОМ ПОЛИТОЛОГИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
В современном мире интеграция представляет собой один из доминирующих факторов международных отношений и является высшей формой межгосударственного взаимодействия. В начале XXI в. мир переживает развитие различного рода интеграционных процессов, идущих как вширь, так и вглубь. Происходят возникновение новых интеграционных группировок, модификация их организационных форм, эволюция от более простых к более сложным моделям. В результате интеграционные процессы охватили практически все регионы и государства, оказывая тем самым определяющее воздействие на формирование новой миросистемы.
Активизация интеграционных процессов сказывается на характере и современном состоянии такого важнейшего атрибута государства, как суверенитет. Многие авторы считают, что возникла необходимость придать ему новое содержание. «Эволюция суверенитета является исторически обусловленной»,—пишет О.Реут [1], а И. Бусыгина справедливо замечает, что «новые реалии, значительные сдвиги в международной системе требуют ее реконцептуализации» [2, с. 48].
Вестфальская модель международного права, возникшая после окончания Тридцатилетней войны, закрепила доктрину суверенитета как общепризнанный принцип внешней политики государств, послуживший фундаментом для международной политики в последующие столетия. Вестфальская система установила принцип невмешательства во внутренние дела других государств — столь важный компонент в обеспечении внутреннего суверенитета. Отныне государство, наделенное суверенностью, по собственному усмотрению устанавливает порядок на собственной территории и решает вопросы внутригосударственной жизнедеятельности. Это и есть, по выражению Киссинджера, «разграничение дипломатии и религии или, в современных терминах, внутренней и внешней политики» [3, с. 264]. Вестфальская конфигурация «ориентируется на установление минимальных правил сосуществования» [4, с. 44] и не исключает войн как крайнего способа реализации государственных интересов, ставя последние превыше всего. Вестфальская международная система, со своими базовыми принципами, сохранилась вплоть до окончания Второй мировой войны, так как Лига Наций не сумела перерасти в нечто большее, свернув свою страницу истории дипломатии безрезультатно и запомнившись как неудачная попытка части международного сообщества отрегулировать важнейшие геополитические задачи. И тут нельзя не согласиться с Ю. Хабермасом в
© Г. К. Ахвердян, 2010
том, что «классическое международное право может оказывать стабилизирующее воздействие лишь в той мере, в какой формальное уравнивание субъектов международного права обеспечено фактически достигнутым политическим равновесием власти» [5, с. 109].
Но если до Второй мировой войны международная система базировалась на классическом балансе сил своих суверенных элементов, то вторая половина XX столетия отличилась привнесением в нее серьезных изменений, в определенной степени подорвавших идею суверенитета в своем традиционном истолковании. Эти изменения вызваны в первую очередь двумя причинами:
- созданием ООН и институционализацией международных отношений,
- научно-техническим прогрессом и ускорением темпов информатизации и техноло-гизации современных обществ.
24 октября 1945 г. вступил в силу Устав Организации Объединенных Наций (подписан 26 июня 1945 г. в Сан-Франциско на заключительном заседании КОН), представляющий собой основу современного международного права. Его вторая статья (п. 1) в качестве важнейшего принципа международного права фиксирует что «Организация основана на принципе суверенного равенства всех ее Членов» [6]. Это означает, что доктрина суверенитета в условиях послевоенного мирового правопорядка сохранила свою роль краеугольного камня международных отношений. Суверенитет отдельного государства по-прежнему определяется международным признанием, что, по терминологии Ю. Хабермаса, является «условием доступа к мировой политике» [5, с. 107].
Однако два ключевых момента, а именно отражение вильсонианской идеи самоопределения народов в статье 1 (п. 2), а также уполномочивание Совета Безопасности определять угрозы миру, решать вопросы о применении мер и их видов (ст.ст. 39, 40, 41 Устава ООН) сильно меняют картину. Если к этому добавить возросшее количество разновидных международных организаций, регулирующих самые разные сферы межгосударственного сотрудничества, на каждую из которых предполагается делегирование определенного объема государственных функций, то на нормативном уровне можно смело говорить о развитии (или регрессе) государственного суверенитета. Если государственный суверенитет, как пишет Ф. Моро-Дефарж, предполагает «1) отсутствие какого-либо подчинения государства наднациональным органам и 2) исключительный контроль государства над своей территорией и проживающим там населением» [7, с. 19], где первое отражает внешнюю, а второе внутреннюю составляющую суверенитета, то первая из выше представленных причин колеблет не только основы внешнего, но и отчасти внутреннего суверенитета. Так, разными международными организациями осуществляется повсеместное давление на национальные государства по соблюдению прав человека на собственной территории. Это и ряд других факторов породили феномен «гуманитарного вмешательства» во внутренние дела суверенных стран. В свете демо-кратизационных процессов права человека выступают чуть не в роли центрального критерия правомерности международных отношений, что наводит С. Сассен на мысль о вероятности возникновения «международного режима прав человека» как главной характеристики нынешнего миропорядка [8]. А экономизация международной политики, создание глобального рынка, невиданный ранее уровень технологизации, колоссальные потоки информации, людей, валюты, капитала и пр. сделали правдоподобными рассуждения о размывании государственных границ, т. е. «линий, разделяющих сферы действия суверенитетов» [7, с. 18]. Это умножает количество неподконтрольных официальным властям процессов и является второй причиной подрывания суверенитета, а именно его внутренней стороны.
Вторая половина XX в. была богата на интеграционные группировки, которые возникали в различных частях мира. Примечательно, что интеграционные объединения создавались не только в регионах с высоко- и среднеразвитым индустриальным хозяйством, как, например, Североамериканская ассоциация свободной торговли (НАФТА), Азиатско-Тихоокеанская экономическая кооперация (АТЭК), Ассоциация стран ЮгоВосточной Азии (АСЕАН), Латиноамериканская интеграционная ассоциация (ЛАИА), Центральноамериканский общий рынок (ЦАОР). Но и в самых отсталых регионах мира происходили широкомасштабные интеграционные процессы, о чем свидетельствовало появление таких организаций, как Экономическое сообщество стран Западной Африки (ЭКОВАС), Южноафриканская конференция развития и координации (ЮАКРК), Восточноафриканское экономическое сообщество (ВАЭС) и др.
Основоположник теории постиндустриального общества Дэниел Белл, который еще в 1976 г. прогнозировал несовпадение размаха процессов, названных десятилетием позже глобализационными, и институтов современного государства, пишет (и с ним соглашается Э.Гидденс), что «масштаб государства становится не только слишком мал для решения крупных проблем, но и слишком велик для решения малых» [9, с. 30]. Широкое распространение интеграции в мировом масштабе объясняется тем, что она позволяет практически всем государствам независимо от их положения в мире, потенциала и уровня развития найти свое место в этих процессах. Так, например, мировые и региональные страны-лидеры видят в интеграции мощный инструмент обеспечения своего политико-экономического доминирования; развивающиеся же страны рассматривают ее как возможность для укрепления своих позиций на мировой арене, лучшей защиты своих национальных интересов в условиях глобализации мировой экономики. Важной отличительной чертой современных интеграционных процессов стало их распространение не только на торгово-экономическую сферу межгосударственного взаимодействия. В рамках интеграционных группировок идет также поиск решений проблем по укреплению международной безопасности, борьбе с новыми вызовами, по обеспечению устойчивого социального развития, сохранению окружающей среды и т. д.
Изучая современную глобализацию как социально-философскую проблему, П. Хмы-лёв показывает, что она порождается прежде всего характером производства, не умещающегося в национальных границах, и в таких условиях, так же, как К. Омае, считает, что жесткое централизованное руководство начинает ослабевать [10, с. 6]. А транснациональные структуры, банковско-финансовые сети и т. п., как доказывает А. Неклесса, создают новое поколение рычагов воздействия, позволяющих планомерно и эффективно влиять на обстоятельства, складывающиеся внутри той или иной страны либо группы стран [11]. «Современная развитая постиндустриальная мировая капитализация ... не может осуществляться исключительно в границах одного государства, безудержно диктует новые рыночные условия для разных государств, мало считаясь с их национальными интересами»,—заключает А. Панарин [12]. Прогнозируя дальнейшее развитие государства, Г. Шахназаров пишет: «В исторической перспективе государства сменят более гибкие общины, которые не имеют “синдрома независимости”, не придают сакрального значения территориальной целостности, ставят на первое место не принципы, отягченные тысячелетними традициями и предрассудками, а оперативные интересы» [13, с. 187].
Вйдение будущего миропорядка отличается порой диаметрально: от сценария полного выравнивания мира в результате триумфального шествия западной либеральнодемократической модели (Ф. Фукуяма) [14] и торжества глобального рынка (К. Омае)
[15] до глобальной дифференциации и столкновения цивилизаций (С. Хантингтон) [16] или альтернативных парадигм. Однако примечательно подчеркнуть, что основоположник либерально-демократической модели мирового развития Ф. Фукуяма, который предрекал «конец истории», пришел к выводу, что государство тем не менее сохраняет за собой важнейшие функции, исполнить которые не в состоянии никакие транснациональные субъекты, и продолжает оставаться единственным источником силы, способной обеспечить соблюдение закона [17, p. 10].
Резюмируя вышесказанное, можно с уверенностью констатировать разнородность выводов и прогнозов относительно проблем суверенитета в свете глобализационных процессов. Разброс восприятий в первую очередь связан с отсутствием единой концепции политической глобализации. Не умаляя роль государства в современных международных отношениях, мы считаем, что реализация собственных (государственных) интересов продолжает оставаться главной целью внешней политики современного государства. Другой вопрос, что спектр этих интересов включает все больше и больше неклассических и нетрадиционных положений для данного понятия и все новые и новые механизмы их обеспечения. Мы также подчеркиваем, что именно государства продолжают задавать тон в международной политике и по-прежнему остаются основными актороми международных отношений.
Не прогнозируя всепланетарный триумф космополитических идей и отмирание государств на едином глобальном рынке, следует отметить, что вовлечение государства в водоворот всемирных интеграционных процессов в определенной степени сужает грани государственного суверенитета, а это в классической трактовке становится явно недостаточным качеством для характеристики современного государства, которое в многомерных и многоуровневых процессах глобализации перестает быть «предельной инстанцией, задающей порядок в территориальной политии» (по терминологии М. Ильина) [18, с. 19], и единоличным управляющим своими действиями на внешней арене.
Литература
1. Реут О. Состояние десуверенизации // Русский журнал 21.12.2006: http://www.3dway. org/node (дата обращения: 14.02.2009).
2. Бусыгина И. М. Европейский Союз: новые измерения концепции суверенитета // Политическая наука / Редкол. Ю. С. Пивоваров (гл. ред.) и др. 2005. № 4. С. 47-69.
3. Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? / Пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. М.: Ладомир, 2002. 352 с.
4. Хелд Д., Гольдблатт Д., Макгрю Э., Перратон Дж. Глобальные трансформации: Политика, экономика, культура / Пер. с англ. В. В. Сапова и др. М.: Праксис, 2004. 576 с.
5. Хабермас Ю. Расколотый Запад / Пер. с нем. М.: Издательство «Весь Мир», 2008. 192 с.
6. Устав Организации Объединенных Наций // http://www.un.org/russian/documen/ basicdoc/charter.htm (дата обращения: 20.02.2009).
7. Моро-Дефаж Ф. Введение в геополитику. М.: Конкорд, 1996. 147 с.
8. Sassen S. Losing Control?: Sovereignty in an Age of Globalization. New York: Columbia University Press, 1996. 158 p.
9. Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь / Пер. с англ. М.: «Весь Мир», 2004. 120 с.
10. Хмылёв П. Н. Глобализация как социально-философская проблема // Глобализация в социально-философском измерении: Сб. материалов конференции. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. С. 5-22.
11. Неклесса А. И. Конец цивилизации, или Зигзаг истории // Знамя (ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал). 1998. № 1: http://magazines. russ.ru/znamia/1998/1/nekles.html (дата обращения: 25.12.2008).
12. Панарин А. С. Постмодернизм и глобализация: проект освобождения собственников от социальных и национальных обязательств // Вопросы философии. 2003. № 6. С. 16-36.
13. Шахназаров Г. Глобализация и глобалистика — феномен и теория // Pro et TOntra. 2000. Т. 5. № 4. С. 184-198.
14. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек / Пер. с англ. М. Б. Левина М.: ООО «Издательство АСТ». 2004. 588 с.
15. Ohmae K. The End of the Nation State: The Rise of Regional Economies. New York: The Free Press, 1995. 199 p.
16. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций / Пер. с англ. Т. Велимеева, Ю. Новикова. М.: ООО «Издательство АСТ», 2003. 603 с.
17. Fukuyama F. America at the Crossroads. Democracy, Power, and the Neoconservative Legacy. New Haven; London: Yale University Press, 2006. 240 p.
18. Ильин М. Суверенитет: вызревание понятийной категории в условиях глобализации // Политическая наука. 2005. № 4. С. 10-28.
