CC BY
39
Раздел 1 КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ведущие эксперты раздела:
ЛИДИЯ ПАВЛОВНА ГЕКМАН - доктор культурологии, профессор Алтайской государственной академии культуры и искусства (г. Барнаул)
ОЛЬГА ВАСИЛЬЕВНА ПЕРВУШИНА - кандидат культурологии, доцент, проректор по научной работе АлтГАКИ (г. Барнаул)
УДК 130:001.83
Я.О. Паренчук, аспирант ОмГУ им. Ф.М. Достоевского, г. Омск,Е-та11^опе1312@таИги ПРОБЛЕМА ТИПОЛОГИИ ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
В статье рассматривается развитие форм производственной деятельности как особого явления культуры. В контексте исторического развития форм разделения труда обосновываются культурологические схемы типологии. На основе учений русских философов выделяется машиннотехническая стадия в развитии цивилизации, формы промышленности и продукты труда, соотнесенные с формами собственности. Изучение роли машинной революции в культуре позволило автору сделать вывод относительно прогрессивного использования производственной техники.
Ключевые слова: культура производства, техносфера, орудия труда, технологическая культура, отношения собственности, машинная революция, теория «столпов» в культурологи.
Расширение и углубление исследований в области социальной и исторической культурологии [1] обусловило актуальность разработки проблемы типологии культуры производства. Характер организации производственной деятельности людей на том или ином историческом этапе является определяющим в познании закономерностей развития культуры.
В системе культурологической науки в настоящее время практически отсутствуют какие-либо схемы, реконструирующие в общем виде процесс становления и развития форм производительной деятельности как особого самостоятельного явления культуры. Это обусловливает трудность интерпретации многих фактов, в частности «добываемых» другими отраслями гуманитарной науки (социологии, философии, истории, экономики), в изучении технологических принципов и механизмов движения культуры.
Производство выступает как процесс исторический, фундаментальный, выражающий суть культурно-исторического движения, - во-первых. Во-вторых, оно - явление конкретное, практическое, имеющее совершенно определенное содержание на каждом этапе своего развития.
Становление и развитие производства предполагает постоянный и многогранный процесс дифференциации и интеграции всей и, прежде всего, производственной деятельности человека. Но на каждом новом этапе культуры её состав, формы, условия существования, структура организации - разные. Каждой фазе развития культуры соответствует исторически определенный и, значит, традиционный, но одновременно прогрессивный уровень и характер организации всего общественного труда, организации производства. По этой причине метод выстраивания структуры форм производства основывается на анализе различных социологических, философских, культурологических схем типологии культуры с привлечением фактов социокультурной и экономической истории человечества.
В истории русской философской мысли вопрос о разви-
тии техники и судьбе культуры был подробно разработан Н.А. Бердяевым [2]. В своей работе Н.А. Бердяев рассматривал характерный парадокс: без техники невозможна культура, с нею связано само возникновение культуры, но окончательная победа техники в культуре, вступление человечества в техническую эру влечёт культуру к гибели. Философ выделил в культуре два элемента: технический и природно-органический. Окончательная победа первого над вторым означает перерождение культуры во что-то иное, на культуру уже не похожее. Романтизм (как культурная эпоха) был, напротив, превалированием природно-органического элемента культуры над её техническим элементом.
Бердяев выделил три стадии в истории человечества -природно-органическую, культурную и технически-машин-ную, которым соответствует различное отношение духа к природе: погружённость духа в природу, выделение духа из природы и образование особой сферы духовности, активное овладение духом природы. Эти стадии, скорее, некие идеальные типы, нежели хронологически зафиксированные стадии некоего процесса.
Итак, какие же возможности заключены в промышленности, мыслимой широко в качестве «аспекта человеческого бытия» (по К. Ясперсу), т. е. любого искусственно опосредованного процесса по производству культуры?
Конечно, слову «искусственно» в данном случае можно придать вполне конкретное историческое содержание. В известном смысле не только земледелие, но даже охота оказывается деятельностью искусственно опосредованной определёнными орудиями труда. И всё же и в охоте, и в земледелии производит не человек, а природа, человек лишь присваивает себе продукты дикой природы, либо продукты приручённой, окультуренной её части. В промышленности же основной созидающей силой оказывается уже не природа, которая для земледельца всегда остаётся чем-то таинственным и чудодейственным, а сам человек, который искусственно воспроизво-
дит определённый природный процесс и, целесообразно направляя его, в самом точном смысле слова «творит» (а ещё точнее - «творчествует»).
Тем самым промышленность и, причём уже в самых простых, ремесленных её формах, открывает принципиально новые возможности для проявления созидательно-творческих способностей, которые принципиально не могут быть унаследованы, как некая привилегия, а лишь индивидуально выработаны, сформированы. Таким образом, уже в самом промышленном труде заключены потенции принципиально другого, нетрадиционного типа личности, реализующей себя не в воспроизведении изначально данного, а в целеустремлённом выстраивании и своего предметного арсенала, и своего собственного «Я».
Продукт труда в этом случае оказывается результатом усилия определённого работника, его частью, и в то же время его частной собственностью. Продукт труда, находясь в непосредственной причинно необходимой связи с личностью работника, вместе с тем здесь, в промышленности оказывается чем-то для него самого непосредственно ненужным, внешним, случайным (вспомним «техническое отчуждение» Ясперса). Это не естественные жизненные блага земледельца, предназначенные для личного потребления, даже если значительная их часть принудительно изымается, а нечто, изначально созданное для других и реально присваиваемое другими. Личный интерес здесь реализуется через общественную связь с неким предполагаемым, анонимным другим. Вместе с тем, продукт труда не поддаётся оценке с точки зрения личных потребностей производителя, а может быть адекватно оценен только с позиций объективно-внешних и, в конечном счёте, чисто количественных критериев. Более того, эти внешние критерии с необходимостью экстраполируются на процесс труда, а далее и на личность работника, которая начинает восприниматься и оцениваться с точки зрения эффективности достижения, т. е. на основании объективно-функциональных характеристик.
Как известно, специализированные ремёсла возникают, по крайней мере, вместе со становлением обработки металлов, т. е. ещё в ходе неолитического переворота, и ко времени Средневековья достигают весьма высокого уровня развития. В Индии, Китае, арабских странах они приобретают значительные масштабы и, тем не менее, вплоть до XIX в., т. е. до начала широкой экспансии европейского капитализма, так и остаются интегрированными в системе традиционных общественных отношений и до уровня промышленности, в сущности, не поднимаются. Самостоятельный «прорыв» к новому качеству производства произошёл лишь в сравнительно ограниченном районе Западной Европы. Только здесь произошло таинство превращения ремесленного труда как некоего «в себе бытия» в «бытие для себя». Что же это за условия, которые привели к столь радикальному перерождению (пере-вращ-ению) системы?
Хозяйственная практика европейского средневековья складывалась в результате оседания на пустующих и заброшенных землях разнородного населения, приведённого в движение Великим переселением народов и сопровождающей его деурбанизацией. Произошло это на сравнительно позднем этапе цивилизованного развития, когда средиземноморскими народами был накоплен значительный материально-технический и социальный опыт, который, несмотря на серьезную культурную дезорганизацию послеримского времени, не был полностью утрачен европейскими народами. Несомненно, всеобщим достоянием даже нероманизованных районов были плуг и металлический топор, использование тяговой силы животных, двуполье, животноводство и т. д. Этому благоприятствовала и складывающаяся здесь новая община типа «мар-
ки», которая конституировалась не как элемент некой крупной производственно-деспотической системе, как на Востоке, или военно-политического союза, как в античности, а как хозяйственно-культурное объединение сравнительно автономных и самодеятельных работников [3]. С другой стороны, образующийся в результате территориальной стабилизации кочевых воинствующих дружин господствующий класс стал обнаруживать себя и в этом новом состоянии как сила преимущественно насильственно внешняя, не пытающаяся вмешиваться в хозяйственные отношения сидящего на земле общинного крестьянства и претендующая лишь на изъятие определённой части конечного продукта [4].
Таким образом, и наличная хозяйственная практика, и характер общинных отношений, и складывающиеся территориально-государственные образования не только не препятствовали, но даже предполагали индивидуальную хозяйственную самостоятельность, право и морально-экономическую необходимость в самообеспечении, что, в свою очередь, предполагало неотъемлемое право на некоторый минимум средств, гарантирующих такое обеспечение. Так сложилась главная социокультурная новация европейского средневековья - форма «работающего собственника».
Постепенно складывалась система феодальной субординации с наращиванием закрепощения крестьян со стороны более крупных частных собственников. Этот процесс, прежде всего, выражался в юридическом прикреплении земледельца к его собственной земле, что может быть интерпретировано как попытка внеэкономическими мерами воспрепятствовать устремлениям обеспечит себе достойное пропитание не через сидение на земле. И поскольку историческое закрепощение крестьянства шло параллельно с ростом свободной ремесленной прослойки в средневековом обществе, есть серьезные основания полагать, что первый процесс в известном смысле выступал в качестве стимулятора второго, т. е. не только удерживал работников на земле, но и подталкивал определённую категорию крестьян к бегству от феодала в город. Во всяком случае, складывающаяся крепостная зависимость явилась тем важным фильтром, который отбирал в ремесленную среду не просто оставшихся не у дел неудачников, как это по большей части было на Востоке с его излишним населением, а, прежде всего, самую деятельную часть земледельческого населения, не желающую мириться с тяготами подневольного состояния, обладающую достаточным чувством собственного достоинства, отваживающуюся на риск вложения всех средств в новое занятие только потому, что оно связано с собственностью на такие предметы, на которые не может распространяться власть феодала. Так возникал бюргерский город эпохи Возрождения.
Машинная революция конца XVIII - начала XIX в. часто затмевает в нашем сознании роль технических достижений промышленности эпохи Возрождения. Рассмотренные с высоты машинного переворота ремесленно-мануфактурные достижения этой эпохи оказываются чем-то второстепенным, сливаясь в единое целое со всем предшествующим домашинным развитием техники. Это впечатление закрепляется традиционно сложившимся и вошедшим в учебники разделением истории промышленности на ручной и машинный её периоды, где машинная техника противопоставляется всей прошедшей её истории с первобытных времен вплоть до изобретения паровой машины. В результате мы не только блокируем пути к построению типологии промышленного производства, но и рискуем ложно истолковать суть самого машинного переворота, который, как справедливо замечает Л. Мамфорд, часто предстаёт либо как продукт деятельности нескольких гени-
альных изобретателей, либо как продукт мистического «фаустовского вдохновения» [5].
Чтобы поставить машинный переворот на реальную почву, его необходимо увязать с достаточно широким культурным контекстом и, прежде всего, выявить те непосредственные социально-исторические предпосылки, над которыми он надстраивался.
В чём же состоит своеобразие этой формы технического прогресса бюргерского города, которая, будучи ещё ручной, ремесленной, тем не менее, уже содержала в потенции будущий машинный переворот? При такой постановке вопроса разделение техники на ручной и машинный этапы её истории оказывается недостаточным. Необходима новая типология культуры производства.
Полезной здесь оказывается теория Н.А. Бердяева о трёх стадиях в истории человечества, которым соответствует различное отношение духа к природе: погружённость духа в природу, выделение духа из природы и образование особой сферы духовности, активное овладение духом природы. В этом смысле основные формы технического прогресса в широкой исторической перспективе задаются основными типами трудовой деятельности, которые одновременно оказываются и основными типами отношений между человеком и природой (духом и природой). Исходной формой такого отношения является, как известно, первобытное, чисто потребительское отношение к природе, выражающееся в деятельности по присвоению готовых благ природы, т. е. охота и собирательство.
Соответственно первым историческим типом техники является так называемая «охотничья техника», которая была не просто ручной и примитивной, а, прежде всего весьма своеобразной в качественном отношении. По своему характеру это была техника дистанционно-ударного действия. Не-определённость достижения результата с помощью такой техники преодолевалась за счёт индивидуальных навыков и умений, ритуальных действий и эмоций. Такое взаимопроникновение орудийного и магического, реального и фантастического, являющееся отражением неразделённости необходимого и случайного в самом характере культуры, и выступает в качестве родоопределяющей характеристики исторической формы техники.
Новый этап развития техники связан с освоением производящих форм хозяйства, ведущих к кардинальному изменению во взаимоотношениях между людьми и природой. На смену ударно-дистанционным методам воздействия субъекта на объект, которые отражались даже в процессе обработки камня посредством скола, приходят методы непосредственного воздействия на разнообразные пластические материалы с целью придания им определённой конструктивной формы. Основной массив земледельческого труда составляли разнообразные земляные работы, а также тесно с ними связанные процедуры по формообразованию глины, дерева, волокон, металлов.
Речь идёт о том, что формообразование в пластичном материале, в соответствии с заданным образцом, с одной стороны, выдвигая на передний план уже не разрушительную, а созидательно-творческую функцию техники, материализуясь не в исчезающем в потреблении продукте, а в пополняющем культурную среду долговременном функциональном предмете, делало очевидной кумулятивную, преобразующе-благо-устраивающую роль техники и культуры в целом.
С другой стороны, такое формообразование, открывая качественно новые возможности для корректировки технической деятельности по достигнутому результату, делало возможным её обобщение, отделение в ней существенных конструктивно-функциональных связей от случайных и привходя-
щих, а значит, и последующую специализацию и профессионализацию такой деятельности. Всё это, в конечном счете, реализовалось в первой эпохальной технической революции III тыс. до н. э., давшей человечеству плуг, умение использовать тягловую силу животных, ткацкий станок и гончарный круг, сырцовый кирпич и методы строительства монументальных сооружений, т. е. всё то, что в археологии называют земледельческим техническим комплексом, образующим ядро материального базиса допромышленных цивилизаций.
Вместе с тем, земледельческий труд определил и границы развития традиционной допромышленной техники. Освобождая технику из-под власти эмоциональной стихии коллективных представлений, в которых она органически перерастала в магию, придавая её предметно-вещественный, созидательный статус, земледельческий труд как особый тип отношений между людьми и природой с необходимостью влек за собой натурализацию техники. Древние авторы, как правило, рассматривали технические средства в одном ряду с другими орудиями труда, каковыми являлись рабы и животные как «говорящие» и «полуговорящие инструменты».
Таким образом, «искусственные», т. е. разнообразные механические, приспособления и процессы осмыслялись не сами по себе, а как разновидность натурального и органического, облекаясь в зоо- и антропоморфный облик, допускающий целостные качественные оценки. В результате даже в античные времена производственная техника не становилась объектом самостоятельного внимания, оставаясь в лучшем случае побочным сюжетом агрономических или архитектурно-строительных рассуждений, а наиболее высокого уровня развития достигла как раз за пределами производительного труда: в медицине, быту, во всевозможных игрушках и фокусах.
«Греки, - пишет М. Льоцци, - уже владели техническими знаниями и научным пониманием, достаточным для того, чтобы создать индустриальные машины и предвосхитить XVIII век. А вместо этого придумывали механические фокусы и конструировали игрушки для развлечения во время праздников» [6, с. 54].
Такое пренебрежение производственной техникой усугублялось ещё и тем обстоятельством, что непосредственные субъекты производственного процесса оказывались лишь «говорящими орудиями», лишёнными всякого самодеятельного начала. В этой ситуации повышение отдачи производства гораздо проще достигалось за счёт ужесточения требовательности к рабочей силе, чем к грубой и неподатливой технике, которой она пользовалась. И до тех пор, пока бросовый подневольный труд остаётся преобладающим, рассчитывать на какие-то серьезные сдвиги в производственно-технической сфере не приходилось.
Средневековье подхватывает античные идеи о технике как прямом продолжении природно-телесной субстанции. Того основополагающего деления на культуру и природу, которое стало исходной дихотомией нововременного сознания, средневековая культура вообще не знала [7]. Предметный мир представал как непрерывный континуум, в котором каждый предмет, сотворённый богом и человеком, обладал некой самодовлеющей органической жизнью, воспроизводящей в более или менее развёрнутом виде органическую жизнь всего божественного универсума.
Порядок в непрерывном континууме «живых» предметов образовывался не за счёт установления объективных отношений между ними, а за счёт их иерархической субординации, т. е. отнесения к абсолютной форме жизни - к богу. В этом ие-рархизированном ряду место искусственных предметов зависело от того, насколько полно в них реализовывалась некая
сверхличностая первоформа, которая в силу ограниченных возможностей человека никогда не могла быть реализована во всей полноте, поэтому статус творений человека никогда не дотягивал до статуса божественных творений. Что же касается технических приспособлений, то они с точки зрения средневековых представлений, вообще не заслуживали внимания. В средневековых текстах такие приспособления упоминаются лишь в связи с описаниями «внутренней начинки» всевозможных диковинных предметов, вроде голов, способных произносить отдельные слова, или «пожирающих пищу» механических уток. Об имитационных возможностях техники идёт речь в первом известном нам средневековом техническом трактате монаха Теофила.
Конечно, стихийное развёртывание технического прогресса не останавливалось и в этой ситуации, а отдельные достижения средневековых мастеров свидетельствуют, что техническая отсталость этого общества проистекала не из его конструкторской беспомощности, а из «антитехнического», как говорит Ле Гофф [8], характера сознания и деятельности эпохи, когда желаемый результат менее всего связывался с уровнем развития искусственных средств, а в решающей степени зависел от комплекса природных факторов.
Новые перспективы развития техники, с необходимостью ведущие к производственной машине, обозначаются лишь с преодоления сращенности «искусственного» и «естественного» и осознания автономности технической реальности, сколь бы примитивной она по началу ни была.
Как показывает опыт всего предшествующего культурного развития, такая автономизация впервые оказалась возможной только на базе свободной городской промышленности, в которой непосредственный работник одновременно предстаёт и как самодеятельный субъект, уже не поглощаемый самим актом действия, а остающийся вне него. Не меньшее значение сыграла и нехватка рабочих рук в средневековых западных городах. Всё это обостряло проблему экономии труда, делая нерациональным использование человека в качестве простого энергетического источника, что опять же привлекло внимание к разнообразным искусственным приспособлениям.
При этом стратегическую роль в утверждении автономного предметного статуса технических устройств сыграло колесо и сам принцип механического вращательного движения. Только в эпоху городских коммун колесо начинает применяться вне связи с усилиями животных или человека в самодействующих системах типа водяных мельниц. В промышленных городах эти мельницы использовались для валяния сукна, приведения в движения кузнечных мехов, волочения проволоки и т. д. В этом смысле можно сказать, что энергетика сыграла революционную роль не только во время возникновения паровых машин, но и во время становления самого промышленного труда.
Постепенно сама форма механического движения становится объектом массового сознания, о чём убедительно свидетельствует освоение и широкое распространение в повседневной практике разнообразных способов преобразования механической энергии из вращательной в возвратно-поступательную и наоборот.
В заметках Леонардо да Винчи перед нами рассмотрение преобразования форм механической энергии как таковой, безотносительно даже к её источнику и способам использования. Вернадский предполагал, что гениальность Леонардо
проявилась в предложенных им конкретных решениях определённых технических проблем, которых смогли намного опередить его время, но в целом творчество его было лишь систематизацией нового промышленно-технического опыта хорошо известной ему среды ренессансного города.
Основная трудность заключалась в том, что, будучи образованиями новаторскими, осуществившими целую серию эпохальных культурных экспериментов, сами по себе бюргерские города были исторически нежизнеспособными и могли развиваться только в условиях позднего средневековья, т. е. при сохранении политической раздробленности и существенных различий в потенциалах между ними и окружающей их социальной средой и при сохранении монополии на саму торгово-промышленную деятельность. Если на первых порах города и складывающиеся в них торгово-промышленные объединения (цехи) были открытыми системами, заинтересованными в притоке новых граждан и рабочих рук, а значит - в устранении феодально-крепостнических отношений, то в последующем, когда традиционные рынки оказались насыщенными, а прежние потребители стали превращаться в производителей, и городское гражданство и цеховое участие стали всё более ограничиваться. В XVI-XVII вв. дальнейшее развитие промышленного производства оказалось связанным уже не с цеховыми ремеслами, а с их внедрением при посредстве скупщиков-предпринимателей в районы, не регулируемые цеховыми ограничениями, прежде всего, в деревню. В последующем именно централизация таких рассеянных мануфактур, а также развитие разнообразных нетрадиционных производств, не учтённых в цеховых статусах, и вели к возникновению уже собственно капиталистической промышленности.
В условиях отсутствия какой-либо готовой культурологической концепции, представляющей в структурированном виде процесс поэтапного становления и развития форм хозяйственной деятельности как особого самостоятельного явления культуры, приходилось намечать пути к началу постановки проблемы через теоретические и фактические достижения смежных с культурологией дисциплин: истории, социологии, философии, экономики.
Этим же объясняется отсутствие какого-либо подробного экскурса в историю изучения вопроса. За пределами нашего научного интереса осталась, например, «классическая» теория возникновения капитализма К. Маркса, или «Философия хозяйства» С. Булгакова. Настоящим работам посвящён большой массив исследований, и при желании он может быть в дальнейшем задействован в качестве сравнительного материала для опровержения тех или иных выводов.
Предметом первичного изучения в данной работе не случайно стали теории «столпов» культурологической науки: К. Ясперса, М. Вебера, Н. Бердяева и Л. Мамфорда. Причина выбора именно этих авторов кроется в неочевидной с первого взгляда, но основополагающей общности их взглядов на сущность процессов, происходящих в культуре, логику её развития. Отличные в терминологии, но совпадающие в определении сути ключевых феноменов, они послужили той основой, на которой и была предпринята попытка построения типологии культуры производства. Её сквозная идея просматривается в том, что в основе всякого происходившего в тот или иной момент истории перехода к новому типу хозяйства лежит глобальная трансформация культуры в целом. Всякая возникающая впервые социально-экономическая форма определяется через связь с новым типом культуры. А существующая форма промышленного производства - результат, порождённый новой культурной практикой.
Библиографический список
1. Ерасов, Б.С. Социальная культурология / Б.С. Ерасов. - М.: Аспект Пресс, 1998.
2. Бердяев, Н.А. Философия свободы. Смысл творчества / Н.А. Бердяев. - М, 1989.
3. Сказкин, С.Д. Избранные труды по истории / С.Д. Сказкин. - М, 1973.
4. Гуревич, А.Я. Категории средневековой культуры / А.Я. Сказкин. - М., 1972.
5. Мамфорд, Л. Техника и природа человека / Л. Мамфорд // Новая технократическая волна на Западе. - М., 1986.
6. Льоцци, М. История физики / М. Льоцци. - М., 1970.
7. Гайденко, П.П. Эволюция понятия науки / П.П. Гайденко. - М., 1980.
8. Ле Гофф, Ж. Цивилизация Средневекового запада / Ж. Ле Гофф. - Екатеринбург, 2005.
Статья поступила в редакцию 12.06.09
УДК 371:351.851
Т.И. Чупахина, доц., соискатель ОмГУим.Ф.М. Достоевского, г. Омск, Е-тай^опв1312@таИги
ТВОРЧЕСТВО А Н. СКРЯБИНА В МУЗЫКАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЕ КОНЦА XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ
Статья рассматривает музыкально-философские воззрения русского композитора-мистика А.Н. Скрябина, как ярчайшего представителя Серебряного века. Раскрывается сложность его творческого облика, неординарность мировоззренческих идеалов, обусловленных особенностями общественно-исторической обстановки времени, в которой жил и творил композитор. Обосновано доказывается, что Скрябин открыл не только закономерности усложнения музыкального языка как обострения его выразительности, но и проявление в нём синтеза простоты с новой экспрессией.
Ключевые слова: музыкальная философия, серебряный век, дионисийское начало, мистицизм, творчество, музыкальная культура.
Музыкальное искусство на рубеже веков было представлено деятельностью разных поколений русских музыкантов. В этот период времени переживали рассвет творчества Н.А. Римский-Корсаков и А.К. Глазунов. Были признаны музыкальной общественностью А. К. Лядов и С. И. Танеев, и в эти же годы взошла, засверкала на музыкальном небосклоне яркая звезда таланта Александра Николаевича Скрябина.
Творчество гениального русского композитора Скрябина - золотая страница русской музыкальной культуры конца XIX - начала XX века. М.О. Гершензон писал: «Жизнь композитора была освещена лучезарной мечтой. Веря в созидательную миссию человека, он жаждал преобразования современного общества и был убежден, что это обновление произойдет благодаря творческой силе, развиваемой искусством, которому Скрябин посвятил всю свою жизнь. Радость творчества переполняла композитора и была обращена к людям. В одной из своих тетрадей он оставил примечательную запись: «Люби людей, как жизнь, как твою жизнь, как твоё создание» [1, с. 157]. Облик композитора как художника своего времени раскрывается в высказываниях двух его современников Г.В. Плеханова и А.В. Луначарского. По словам первого, музыка композитора «представляет собой отражение нашей революционной эпохи в темпераменте и миросозерцании «мистика - идеалиста» [2, с. 75]. Луначарский отмечал в своей статье «Значение Скрябина для нашего времени»: «Скрябин великолепно понимал неустойчивость общества, в котором он живет. Готовившиеся бури ему были известны. Он был тоже буревестником, то есть одним из тех художников, которые чувствуют надвигающуюся грозу, накопление электричества в атмосфере и реагируют на эти тревожные симптомы» [3, с. 396].
«Формирование духовного мира и художественная деятельность Скрябина протекала в очень сложный и противоречивый период для страны, на пороге ХХ столетия, - пишет Т. Н. Левая, - в России началась эмансипация культуры, её самоценности» [4, с. 7]. Социальным фоном художественных ярких явлений в музыкальном искусстве было предчувствие глобальности кризиса в обществе, дикое напряжение, ожида-
ние грядущих перемен, духа новизны. Словно новые ощущения скрестились со старыми. О своеобразной «направленности» русской музыкальной культуры говорили и писали многие исследователи, искусствоведы, культурологи. По-разному, сложно складывались творческие судьбы русских писателей, поэтов и музыкантов конца XIX - начала ХХ века.
Мировоззрение Скрябина носило явно выраженный отпечаток русской философии эпохи XIX века. Имея вкус и интерес к области отвлеченного знания, композитор к концу жизни создал на грани смыкания философского идеализма и художественной фантазии концепцию мира, поставив в центр её человека-творца, воля которого способна пересоздать Вселенную, сливаясь с её бесконечностью.
«Композитор вернул своим музыкальным творчеством человеку его достоинство, - пишет Б.Я. Яворский, - и его достояние, его собственную, им самим организуемую трудовую, внутреннюю слуховую настройку, со всем её разнообразием и многообразием, со всей сложностью выразительности и изобразительности» [5, с. 228]. Находясь на этих философских позициях, композитор в своем творчестве воспевает величие, мощь и красоту человеческого духа, обращаясь через искусство к современникам. Его могучий пафос, безудержное стремление к свету, свободе и сегодня властно волнует современного слушателя:
Я силой чар гармонии небесной Навею на людей ласкающие сны,
А силою любви безмерной и чудесной Я сделаю их жизнь подобием весны [6, с. 57].
В своих дневниках Скрябин писал: «Я создаю мир игрою нового настроения, своей улыбкой, своим вздохом, лаской, гневом, надеждой, сомнением» [7, с. 227]. Да, действительно, Скрябин создал новые миры звучаний. Это факт -неоспоримая данность.
Что значит в музыке создать или открыть новую сферу звучаний? Тут искушение, так как для многих здесь кончается Скрябин, он выдумал непривычные, неупотреблявшиеся до сих пор сложные, фантастические аккордовые сочетания. Для многих - дана вся суть дела, и если обострить вопрос, то окажется, что мы стоим перед дилеммой органического или
