CC BY
93
•иго.
В.А.Бурлаков
ПРОБЛЕМА ОПРЕДЕЛЕНИЯ ПРЕДМЕТА И МЕСТА ГЕОПОЛИТИКИ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Комплексная система знаний, адекватная геополитической теории, начала складываться в России лишь совсем недавно. На протяжении многих лет каждая дисциплина с близким к геополитике предметом исследования специализировалась на довольно узком круге проблем геополитического характера, что существенным образом повлияло на процесс формирования отечественной геополитической традиции.
Особенность этого процесса состоит в том, что система геополитических концептов преломляется сквозь призму той научной дисциплины, в рамках которой работают использующие их авторы. В связи с этим разработка российской геополитики происходит по нескольким, зачастую слабо связанным между собой направлениям.
Первое направление образуют исследования, осуществляемые в рамках теории международных отношений. Обращение ученых-международников (в частности, таких как А.Д.Богатуров, С.А.Косолапов, С.В.Лурье, В.П.Ощепков, Э.А.Поздняков, К.Э.Сорокин, П.А.Цыганков и др.) к геополитической проблематике вполне оправданно, поскольку предмет теории международных отношений вплотную примыкает к предмету геополитики и применение геополитического подхода способно сделать анализ международных отношений более взвешенным и всесторонним. Проблема, однако, заключается в том, что геополитика здесь низводится до уровня вспомогательного теоретического инструмента или, в лучшем случае, одного из элементов теории международных отношений. Весьма показательно в этом плане родившееся в недрах данного направления определение геополитики как совокупности «физических и социальных, материальных и моральных ресурсов государства, составляющих тот потенциал, использование которого (а в некоторых случаях даже просто его наличие) позволяет ему добиться сво-1 Цыганков 1994: их целей на международной арене»1.
Второе направление представлено работами, имеющими выраженный философский характер. Их авторы (К.С.Гаджиев, М.В.Ильин, А.С.Панарин, К.В.Плешаков, В.Л.Цымбурский и др.) видят в геополитике не дополнительный инструмент прикладного анализа, а полноценную доктрину, которая может — и должна — использоваться для комплексного изучения всей совокупности политических явлений.
63.
Третье направление вплотную примыкает к политической геогра-2 Туровский 1999: фии. Рассматривая геополитику как часть последней2, работающие в 31. его русле ученые (Д.Н.Замятин, Н.С.Мироненко, В.А.Колосов, В.Б.Тихомиров, Р.Ф.Туровский и др.) ориентируются преимущественно на географические методы. Одновременно предпринимаются попытки заложить основы новой дисциплины — «географической» геополитики, призванной изучать изменения, которые претерпевают в современном мире бывшие геополитические константы (географическое положение, 3 См. Колосов 1992: расстояние, геопространство и т.д.)3.
16—17 Наконец, четвертое направление не имеет четкой дисциплинар-
ной «привязки», будучи скорее отражением «моды» на геополитику, возникшей в 1990-е годы в российских политических кругах. На геополитические темы неоднократно высказывались С.Н.Бабурин, В.В.Жириновский, Г.А.Зюганов, А.В.Митрофанов, А.И.Подберезкин, а в Государственной Думе второго созыва даже действовал комитет по геополитике. При этом геополитика, по сути, превращалась в прикрытие для идеологии. Аналогичную функцию она выполняет и в исследованиях так называемых «новых евразийцев», в частности такого автора, как А.Г.Дугин. С «геополитическими» построениями отечественных политиков их роднит упор не на научную проработку проблемы, а на обоснование набора исходных идеологических постулатов.
* * *
4 Поздняков 1995: 42.
5 См. Разуваев 1993.
6 См. Поздняков
1993: 45.
7 См. Мироненко
1995: 23—25.
8 См. Плешаков 1994а: 30.
Процесс становления геополитики в России — это череда споров о том, что представляет собой данная наука и можно ли ее использовать при анализе отношений между государствами. Дискуссии вызывало уже само понятие «геополитика». Более того, высказывалось мнение, что его содержание в принципе нельзя выразить в «четкой и всеобъемлющей формулировке»4.
На наш взгляд, сложности в определении геополитики были обусловлены даже не столько расхождениями между отдельными исследователями, сколько тем, что в интерпретации большинства из них эта наука неизменно выступала в двух плохо совместимых ипостасях. И дело здесь отнюдь не в том, что она трактовалась ими и как политическая практика, и как научно-методологическая концепция5. Так, Э.А.Поздняков выделял доктринально-нормативную и оценочно-концептуальную геополитику6, Н.С.Мироненко — культурно-психологическую и концептуальную7, К.В.Плешаков — «классическую» и «ревизионистскую»8, причем каждая из этих ипостасей имела собственное содержательное наполнение. В первом случае геополитика представала неким поведенческим стереотипом, функционально значимым в рамках определенной идеологии, во втором — особой областью политической науки, фокусирующей внимание на измерении силовых показателей (в том числе и географических) акторов международного политического процесса.
9 См., напр. Плешаков 1994а; Семенов 1994.
10 См. Сорокин 1996; Гаджиев 1997.
11 Соловьев 2001: 117.
При подобном разноплановом понимании геополитики дать ей четкое определение можно было только очертив комплекс вопросов, являющихся специфическими именно для этой отрасли знания.
На первом этапе большинство российских исследователей исходили из того, что геополитика призвана заниматься изучением проблем, связанных с достижением и сохранением контроля над пространством со стороны конкретных государств9. Естественно, что такой контроль мыслился как нечто гораздо более сложное и диверсифицированное, нежели прямое военно-силовое воздействие на сопредельные территории.
В то же время некоторые российские геополитики настаивали на необходимости расширения предмета геополитики и превращении ее в комплексную дисциплину о многоуровневой глобальной политике10. По их мнению, геополитике следовало отойти от жесткой пространственной привязки и ориентации на экспансионизм и гегемонию и сконцентрироваться на анализе ключевых реалий современного мирового сообщества.
Несмотря на свою несомненную уязвимость для критики, эти две точки зрения стали теми полюсами, между которыми разместились все другие воззрения на предмет геополитики. По справедливому замечанию Э.Г.Соловьева, главным объектом осмысления российских ученых были «либо эклектические построения современных западных правых, методологически опирающиеся на положения изрядно устаревшей традиционной геополитики, либо сами классические концепции»11.
Будучи тупиковым в методологическом плане, подобный подход ставил исследователей перед серьезной проблемой. Традиционная система геополитических представлений довольно слабо отражала реалии конца XX — начала XXI в. и не могла служить основой для понимания современных процессов. Чтобы вернуть геополитике некогда присущий ей эвристический потенциал, необходимо было переосмыслить многие ее базовые компоненты, сохранив при этом то «твердое ядро», без которого она переставала быть особой отраслью научного знания.
Надо заметить, что вплоть до конца 1990-х годов мало кто из российских исследователей решался поставить под сомнение постулаты «классиков» геополитики. Однако постепенно негласное табу на критику их построений было снято, и отечественные авторы стали обнаруживать в них немало методологических пробелов.
Наиболее существенным изъяном классической геополитики многие считают ее государствоцентричность. В современном мире, доказывает, в частности, Н.А.Косолапов, происходит размывание государства, которое утрачивает многие из ранее принадлежавших ему внешнеполитических функций, передавая их различного рода общественным структурам. Кроме того, традиционная геополитика делает упор не просто на государство, но на империю с характерными для нее конфронта-ционными методами достижения целей, в то время как те все больше уступают место согласованию интересов. В условиях набирающего силу
12 См. Косолапов 2003.
13 Колосов, Миро-ненко 2005: 24.
14 Замятин 2004: 325.
процесса глобализации подобные установки, по мнению Косолапова, по сути, лишают геополитику права на существование12.
Данные утверждения, разумеется, не бесспорны, но они фиксируют одно очень важное обстоятельство: геополитика, как ее понимали российские ученые в 1990-е годы, не в состоянии адекватно описать нынешние реалии. Строить геополитический анализ на детерминистских и дуалистических концепциях начала ХХ в. сегодня уже невозможно.
Послевоенная западная геополитика все заметнее переориентируется на изучение пространственно-политической организации международного сообщества. В России данный процесс только набирает обороты. Наиболее активно движутся в этом направлении В.А.Колосов, Н.С.Мироненко и Р.Ф.Туровский. Но поскольку упомянутые авторы принадлежат к политико-географической школе, геополитика в их интерпретации приобретает «географизированные» формы, и ее главной задачей оказывается выявление «объективно существующих пространственных целостностей, имеющих политический смысл»13. В результате она тесно смыкается с политической географией, отличаясь от нее лишь планетарным масштабом исследований.
Вместе с тем политгеографы уже сами сегодня признают недопустимость абсолютизации географических факторов при оценке политики того или иного государства. В связи с этим Д.Н.Замятин вводит понятие геополитического образа как «целенаправленных и четко структурированных представлений о географическом пространстве, включающих наиболее яркие и запоминающиеся символы, знаки... и характеристики отдельных территорий, стран, регионов, маркирующие их с политической точки зрения»14. По его заключению, при проведении своей внутренней и особенно внешней политики государство исходит из набора господствующих в данный исторический момент геополитических образов.
Тем самым встает очень важный вопрос: если географическое пространство влияет на политику государства, то насколько реально само географическое пространство? Понимание пространства — это наше восприятие и осознание этого пространства через систему образов. Но тогда географическое пространство — не более чем образ, а потому условно. При таком угле зрения геополитика предстает в качестве деятельности по моделированию географических и геополитических образов ключевых в политическом отношении стран.
Описанная концепция не нова и в ряде положений перекликается с концепциями «гео-идеологических парадигм» К.В.Плешакова и «геополитических кодов» Дж.Гэддиса. Вывод очевиден. Географическое пространство политически нейтрально по своей природе, и если те или иные его составляющие влияют на политику государства, то только в силу функциональной деятельности самого этого государства.
Примечательно, что именно на этапе «разброда и шатаний» в оценке предмета геополитики один за другим начали появляться учебники и учебные пособия по данной дисциплине. Все эти учебники
носили «авторский» характер, причем каждый из авторов предлагал собственное определение геополитики, что превращало ее в конгломерат абстрактных категорий, понятий и концепций, плохо поддающихся формализации, а потому бесполезных как с точки зрения формирования государственной стратегии, так и в научном плане. Неудивительно, что геополитика стала в лучшем случае восприниматься как некая парадигма, позволяющая хотя бы частично объяснить внешнеполитическую линию государства, а в худшем — как отвлеченное философствование на пространственно-политическую тематику, абсолютно лишенное какой-либо связи с действительностью. Последствия такого восприятия ощущаются до сих пор. Геополитика в России по-прежнему нередко рассматривается как «пустой сосуд», который можно наполнить любым содержанием в зависимости от вкуса конкретного автора. Подобная форма без содержания создает благоприятную почву для различного рода спекуляций, но исключает возможность сколько-нибудь адекватного анализа реальных проблем.
* * *
В этой ситуации весьма продуктивным представляется предложение российской исследовательницы А.Изгарской использовать для формирования целостной геополитической науки методологический
15 См. Изгарская подход И.Лакатоса15. Следуя ее логике, попробуем выделить основопо-
9ЛЛ?- О/С7
2ииз- 2°5—20'. лагающие постулаты геополитики, паттерны, составляющие «твердое ядро программы».
Первым таким постулатом, безусловно, является примат государства при анализе системы международных отношений. Именно государство выступает исходным пунктом и ключевой категорией геополитических построений.
Однако здесь необходимо сделать существенную оговорку. Характерная для классической геополитики трактовка государства восходит прежде всего к Р.Челлену, который в этом вопросе явно находился под влиянием органицизма Г.Спенсера и идеализма Г.В.Ф.Гегеля. Отсюда — апологетика государства как некоего самодостаточного образования, способного взаимодействовать с себе подобными, и убеждение в сбалансированности его развития.
Подобные представления хорошо вписывались в систему международных отношений первой половины ХХ в. Но уже во второй половине столетия эта система начала активно размываться. Первый серьезный удар по ней нанес процесс деколонизации, приведший к разрушению мощных самодостаточных империй, олицетворявших собой челленовский идеал государства, и появлению множества слабых государственных образований с этнически и конфессионально неоднородным населением и неразвитой экономикой.
Не оправдавшая себя идея, естественно, подверглась существенному переосмыслению. Если теоретики школы политического реализма
еще сохраняли верность челленовской традиции, то их последователи — неореалисты уже встраивали государство в сложную систему межгосударственных отношений, по сути отождествляя его с коммерческой фирмой, которая, действуя в своих интересах, конкурирует с одними контрагентами и сотрудничает с другими. Еще дальше пошли приверженцы школы неолиберализма, реанимировавшие договорную интерпретацию государства в духе Дж.Локка и Ж.-Ж.Руссо. А ставшая весьма популярной начиная с 1990-х годов концепция глобализации фактически низводит государство до положения одного из акторов мировой политики.
Но государства в современном мире не только сохраняются, но и продолжают играть ключевую роль в международных делах. Даже в таком глубоко интегрированном образовании, как Европейский Союз, отчетливо прослеживаются государственные особенности. И дело здесь, по-видимому, отнюдь не только в дани традиции. Жизнеспособность государства обусловлена самой его природой, которую М.Вебер определил как «отношение господства людей над людьми, опирающееся на 16Вебер 1990: 646. легитимное... насилие как средство»16. Именно в таком понимании государство может — и должно — выступать в качестве геополитической категории.
Вторым неотъемлемым элементом «твердого ядра» геополитики является признание того, что как у внутренней, так и у внешней политики государства имеется пространственное измерение. Любое государство привязано к пространству, и прежде всего к пространству географическому, что вынуждает его выстраивать свое поведение исходя из заданных пространственных особенностей и, наоборот, обустраивать пространство в соответствии со своими устремлениями.
Однако вопрос о привязке деятельности государства к пространству проработан еще недостаточно. Российские геополитики, оперируя абстрактными моделями, зачастую игнорируют данную проблему. Между тем проекция поведения государства на пространство открывает возможность формализации геополитических теорий, что, в свою очередь, существенно повышает качество геополитического анализа.
Одним из первых обратил внимание на значимость пространственной составляющей в политике государств Н.Спайкмен. Но хотя его идеи были взяты на вооружение политическими реалистами, основное место в их построениях занимает анализ силовых аспектов государственной политики и их роли в обеспечении баланса сил.
Для характеристики отправного пункта политики любого государства Г.Моргентау вводит понятие национального интереса. При всей кажущейся естественности данной категории споры о ее содержании продолжаются по сей день.
Классический подход к определению национального интереса, опирающийся на идеи Великой Французской революции, предполагает существование нации-государства, необходимым компонентом которого является гражданское общество. Именно гражданское общество (нация) и формулирует весь набор национальных интересов. Но если так,
то при неразвитости гражданского общества невозможна и адекватная система национальных интересов: «нет „нации" — не может быть и „на-17 Кара-Мурза циональных интересов"»17. Очевидно, что подобный вывод заводит ис-1995: 97-следователя в тупик, ибо означает, что многие государства отстаивают во внешней политике свой национальный интерес, не имея такового.
Не дает ответа на вопрос о сущности национального интереса и этническое определение нации. В этом случае национальными считаются интересы доминирующего в государстве этноса, совпадающие с интересами правящей элиты. Но говорить о наличии общего для всех национального (в этническом смысле) интереса можно лишь применительно к моноэтническим государствам, которых не так уж много. Да и с такими государствами дело обстоит не так просто, ибо моноэтнич-ность не отменяет социально-экономической и территориальной дифференциации, вносящей свои коррективы в интересы отдельных частей вроде бы единой нации.
Учитывая несостоятельность обозначенных выше подходов, ряд ученых попытался выделить постоянные факторы, позволяющие формализовать категорию национального интереса. При таком угле зрения на передний план неизбежно выдвигается государство как важнейший институт общества, который и должен выражать, воплощать и защищать интересы последнего. Однако если это так, то логичнее говорить не о «национальных», а о «национально-государственных» или даже просто «государственных» интересах. Кроме того, возникает вопрос о содержании интересов самого государства.
Дать ответ на этот вопрос позволяет веберовская трактовка государства. В соответствии с этой трактовкой, единственной структурой, способной сформулировать национальные интересы, является политическая элита, которая делает это в целях легитимации собственного политического господства. Отсюда следует, что национальный интерес представляет собой не глубинное устремление народа, артикулированное лучшими его представителями, а сформулированную элитой идею, вокруг которой объединяется общество. Таким образом, категория «национальный интерес» утрачивает свой объективный характер, приобретая форму субъективной системы воззрений, нередко составляющей часть той или иной политической идеологии. Иначе говоря, национальный интерес — это в значительной мере интерес господствующей в обществе политической элиты, воспринимаемый большинством членов данного общества в качестве общего.
Поскольку национальный интерес есть средство легитимации власти, любая политическая элита стремится не только монополизировать право на его толкование, но и добиться утверждения такого толкования на всей территории государства. Решение последней задачи во многом зависит от развитости административной инфраструктуры, а также сети коммуникаций, включая транспортную сеть, что, в свою очередь, указывает на наличие у деятельности по формулированию национального интереса пространственного измерения.
18 См., напр. Плешаков 1994а;
Семенов 1994; Изгарская 2003; Колосов, Миро-ненко 2005.
19 Стинчкомб 2003: 288—300.
20 Переслегин 2005: 56.
21 Плешаков 1994б: 17—21.
Здесь мы подходим к другой категории, фиксирующей пространственное преломление политики государств, а именно к категории контроля, которая фактически описывает степень способности национальной элиты легитимировать свое господство на той или иной территории.
Многие российские исследователи считают категорию контроля ключевой для геополитики18. К сожалению, они не дают ей четкого определения, что снижает ее аналитическое значение.
Интересную трактовку территориального контроля предлагает американский исследователь А.Стинчкомб19, который связывает его со способностью политической элиты перебросить на какую-либо территорию необходимые для легитимации своей власти ресурсы. Естественно, что при подобном подходе контроль оказывается прямо обусловлен пространственной удаленностью территории и уровнем развития транспортной сети.
Сходной точки зрения придерживается российский геополитик С.Б.Переслегин. Ссылаясь на «динамическую форму „транспортной теоремы"», он утверждает, «что сохранение единства полицентрического государственного организма возможно тогда и только тогда, когда развитие общеимперской инфраструктуры опережает экономическое развитие регионов»20. Согласно его оценке, способность элиты контролировать части государства зависит от скорости перемещения информации и степени продолжительности процессов, подлежащих управлению. Понятно, что решающая роль в обеспечении контроля над пространством здесь опять отводится транспортной инфраструктуре.
Итак, контроль над пространством относительно слабо связан с военным потенциалом государства и сложившейся там политической и экономической системой. Контролировать какую-либо территорию — значит иметь возможность постоянно, а не эпизодически перемещать туда такое количество ресурсов, которое требуется для легитимации элиты, причем неважно, является ли элита национальной или инонациональной. Формы легитимации могут быть самыми разными, и потому может показаться, что формы контроля также различны. Так, например, Плешаков выделяет семь основных форм контроля над пространством: политический, военный, экономический, цивилизационный, коммуникационный, демографический и информационный21. Однако вне зависимости от формы внутреннее содержание контроля остается неизменным.
* * *
Очертив «твердое ядро» геополитики, можно сделать следующий шаг — попытаться очистить геополитическую теорию от тех положений, которые либо изначально носили конъюнктурный характер, либо уже утратили свое значение как инструмент анализа современной действительности. Разумеется, при проведении подобной «ревизии» трудно избежать субъективизма, ибо окончательное решение вопроса о принятии или отклонении тех или иных постулатов всегда остается за
22 См. Mackinder 1943.
23 Cohen 1964.
24 См. Моро-Дефарж 1996: 138—141.
5 Дугин 1997: 12.
конкретным исследователем. Полностью преодолеть налет субъективизма невозможно, однако его можно свести к минимуму, предлагая взамен отклоненных концепций новые, более состоятельные.
Не вдаваясь в дискуссию о возможных подходах к ревизии геополитической теории, выделим три основных направления такой ревизии, которые, на наш взгляд, должны определить характер будущих геополитических исследований:
— отказ от жесткого детерминизма при оценке политики тех или иных государств;
— пересмотр представлений об определяющей роли географического пространства;
— переход от глобальных геополитических моделей к региональному геополитическому анализу.
В конце XIX — начале XX в. географический детерминизм в ритте-ровском его понимании, в наибольшей степени проявившийся в дихотомиях «хартленд — римленд» Х.Маккиндера и Н.Спайкмена и «талас-сократия — теллурократия» К.Хаусхофера, напрямую связывавших политику государства и его место в мире с географическим положением, был в какой-то мере оправдан, так как позволял достаточно четко интерпретировать поведение ведущих мировых империй. Однако уже Х.Маккиндеру пришлось несколько раз корректировать свою концепцию, адаптируя ее к меняющимся политическим условиям. Последнее изменение было внесено в нее в 1943 г.22, а двумя десятилетиями позже С.Коэн уверенно обосновал несостоятельность примитивного дуализма классической геополитики23, тем самым поставив под сомнение само существование объективной зависимости между местоположением государства и его политическим курсом.
Во многом основываясь на спайкменовском понимании природы международных отношений, теоретики школы политического реализма тоже постепенно отказываются от детерминистского подхода. В их воззрениях географическая составляющая продолжает играть определенную роль, но далеко не самую существенную. Географическое положение рассматривается ими лишь как один из факторов, характеризующих мощь государства.
Наиболее серьезный удар по географическому детерминизму как ключевому элементу геополитической теории нанесли французские исследователи, группирующиеся вокруг журнала «Геродот». Географический фактор в их интерпретации лишь опосредованно влияет на политику государства24.
Представление о географической детерминированности политических процессов и связанное с ним дуалистическое толкование природы международных отношений сегодня характерны главным образом для тех авторов, которые, подобно А.Г.Дугину, убеждены, что «геополитика — это мировоззрение»25. Но подобный взгляд по сути дела выводит геополитику за пределы научной сферы, превращая ее в сугубо идеологический феномен.
6 Лурье, Казарян 1994: 85.
Соловьев 2001: 128.
Отказ от географического детерминизма требует пересмотра и теоретико-методологических оснований геополитического понимания пространства. При том что действия государства имеют пространственное измерение, пространство не может рассматриваться в качестве их причины. Определяя вектор своего поведения, политические элиты исходят из собственных интересов, слабо связанных с географическими факторами. Само географическое пространство политически нейтрально, и в зависимости от целенаправленной деятельности политических сил один и тот же фактор может иметь противоположное функциональное значение.
Географическое пространство есть не более чем среда, в которой действуют субъекты политических отношений. Его влияние носит опосредованный характер. Набор географических факторов — это своеобразные ограничители, которые необходимо принимать во внимание, осуществляя те или иные действия. Подобному взгляду на роль географического пространства хорошо соответствует образ «игрового поля», все больше завоевывающий популярность среди российских исследователей. Конечно, это «игровое поле» расчерчено не так строго, как шахматная доска. Вместе с тем нельзя сказать, что оно никак не расчерчено, поскольку на нем «есть горы, долины, реки, традиционные торговые пути и перекрестки, живут народы и племена, имеющие различную культуру и различный характер. Любое геополитическое действие не может не принимать в расчет этих обстоятельств»26.
Следует отметить, что такое изменение трактовки пространственной составляющей геополитики не уменьшает, а увеличивает влияние на нее географической науки. За последнее столетие география заметно продвинулась вперед, перешагнув через хорологический подход К.Рит-тера и дойдя до уровня теоретических обобщений. В ее рамках был сформулирован целый ряд новых концепций (поляризованного развития, опорного каркаса расселения и др.), которые не нашли пока должного отражения в геополитической науке. Геополитика, нацеленная на выявление закономерных связей между деятельностью государства и географическим пространством, уже не может оперировать географическими подходами начала прошлого века. Ей нужно заново учиться географии.
Переосмысление роли географического пространства существенно снижает аналитическое значение глобальных геополитических моделей. Модели миропорядка, претендующие на объяснение всего комплекса отношений между государствами, сегодня во многом выглядят атавизмом. В связи с этим вполне можно согласиться с Э.Г.Соловьевым, который считает целесообразным «при геополитическом теоретизировании... перенести акценты с глобальной картины (исследований миропорядка) на, если так можно выразиться, „теории среднего уровня". Оптимальной единицей анализа мог бы стать геополитический регион как некая геополитическая, геокультурная и геоэкономическая целостность, демонстрирующая динамический момент в геополитическом анализе»27.
Именно геополитический регион как сложный комплекс политических устремлений различных государств, привязанных к конкретным географическим структурам, должен занять центральное место в геополитическом анализе.
Понятие геополитических регионов было введено в научный оборот американским геополитиком С.Коэном, который характеризовал их как крупные географические сегменты, сравнительно однородные в экономическом, политическом и культурном плане28. Рассматривая геополитические регионы в качестве пространственно-цивилизацион-ных образований, объективно задающих вектор внешней политики соответствующих государств, Коэн, по сути, лишь развивал дихотомию «хартленд — римленд». Признав политическую нейтральность пространства и опосредованность влияния географических факторов на политику государств, мы выходим за ее рамки. При таком подходе геополитический регион предстает трансграничным пространственным экономико-политическим комплексом с набором взаимопересекаю-щихся национальных интересов. Геополитический регион — это своего рода поле, на котором сходятся политические устремления сопредельных государств, движимых собственными интересами.
* * *
Проведенный нами анализ позволяет заключить, что предметом геополитики является пространственное измерение политики государств, законы и закономерности ее преломления в географическом пространстве. При этом, повторим, речь идет не о том, что пространство влияет на политику, а о том, что политика не может не иметь пространственного выражения.
Будущее геополитики во многом зависит от того, в какой мере она сможет встроиться в общую систему современного научно-гуманитарного знания. Только такое встраивание способно сохранить геополитику и придать ей необходимый для развития импульс.
Задержавшись на старте, российская геополитика наука сегодня активно — и не всегда критически — перенимает концепции западных исследователей. Чтобы не попасть на свалку идей, ей нужно отказаться от бездумного копирования устаревших схем, преодолеть внутренние противоречия и выработать собственный инструментарий научного анализа, учитывающий последние достижения мировой геополитической мысли.
Библиография Вебер М. 1990. Политика как призвание и профессия // Вебер М.
Избранные произведения. — М.
Гаджиев К.С. 1997. Геополитика. — М.
Дугин А.Г. 1997. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. — М.
28 См. Cohen 1964: 24.
Замятин Д.Н. 2004. Власть пространства и пространство власти: географические образы в политике и международных отношениях. — M.
Изгарская A. 2003. Социально-философская реконструкция. Ревизия геополитических концепций // Война и геополитика. — Новосибирск.
Кара-Мурза A.A. 1995. Mежду «империей» и «смутой» // Полис. № 1.
Колосов ВА. 1992. Территориально-политическая организация общества. Aвтореф. дис. на соискание степени докт. геогр. наук. — M.
Колосов ВА, Mироненко Н.С. 2005. Геополитика и политическая география. — M.
Косолапов H.A. 2003. О месте геополитики в эпоху глобализации // Восток. Афро-азиатские общества: история и современность. № 4.
Лурье С.В., Казарян Л.Г. 1994. Принципы организации геополитического пространства (Введение в проблему на примере Восточного вопроса) // Общественные науки и современность. № 4.
Мироненко Н.С. 1995. Теория «хартленда», целостность России и демократия (географический аспект) // Геополитические и геостратегические проблемы России. — СПб.
Моро-Дефарж Ф. 1996. Введение в геополитику. — M.
Переслегин С.Б. 2005. Самоучитель на мировой шахматной доске. — M., СПб.
Плешаков К. 1994а. Геополитика в свете глобальных перемен // Международная жизнь. № 10.
Плешаков К. 1994б. Гео-идеологическая парадигма (взаимодействие геополитики и идеологии на примере отношений между СССР, CШA и КНР в континентальной Восточной Aзии 1949—1991 гг.) // Российский научный фонд. Научные доклады. Вып. 21. — M.
Поздняков ЭА 1993. Концепция геополитики // Геополитика: теория и практика. — M.
Поздняков ЭА. 1995. Геополитика. — M.
Разуваев В.В. 1993. О понятии «геополитика» // Вестник МГУ. Сер. I2: Социально-политические исследования. № 4.
Семенов В. 1994. Геополитика как наука // Власть. № 8.
Соловьев Э.Г. 2001. Геополитический анализ международных проблем современности: pro et contra // Полис. № 6.
Сорокин К.Э. 1996. Геополитика современности и геостратегия России. — M.
Стинчкомб A. 2003. Геополитические понятия и военная уязвимость // Война и геополитика. — Новосибирск.
Туровский Р.Ф. 1999. Политическая география. — M., Смоленск.
Цыганков ПА. 1994. Геополитика: последнее прибежище разума? // Вопросы философии. № 7/8.
Cohen S.B. 1964. Geography and Politics in a Divided World. — L.
Mackinder H.J. 1943. The Round World and the Winning of Peace // Foreign Affairs. № 4.
